• Главная
• В избранное
• Наш E-MAIL
• Добавить материал
• Нашёл ошибку
• Вниз

На основе этого, фактически слишком краткого об­зора общих сведений, которыми мы располагаем, мож­но перейти к рассмотрению некоторых условий, при наличии которых причинение боли имеет ограниченный характер. Позвольте мне остановиться на пяти основ­ных категориях: осведомленность, власть, уязвимость, взаимозависимость и система ценностных представ­лений,

О значении осведомленности лучше всего судить, когда сравниваешь контрастные черты общества экспертов, с одной стороны, и общества скрытых струк­тур — с другой. Об этом говорят и различные случаи из жизни наших долин. При прочих равных обстоя­тельствах — чего, несомненно, не бывает в действи­тельности — представляется вероятным, что с увели­чением информации о жизни членов общества во всех ее проявлениях уменьшается надобность в таких обоб­щающих понятиях, как «болезпь», «помешательство» и «преступление». Если члены общества хорошо осведом­лены друг о друге, то такие широкие понятия оказы­ваются в известном смысле упрощениями. Они не да­ют новой информации, они не объясняют.

В норвежском языке есть слово «bygdeoriginal», ко­торое можно перевести как «провинциальный ориги­нал». Для маломасштабного общества не характерно единообразие самовыражения, или одинаковость пове­дения людей. Наоборот, такое общество демонстрирует наиболее яркую галерею типов. Их описаниями запол­нена значительная часть нашей старой литературы. Это не то одномерное общество, где каждый похож на другого и ведет себя так же, как другой. Часто такому обществу свойствен целый континуум ярко выражен­ных индивидуальных стилей жизни. «Провинциальные оригиналы» представляют собой людей, сформировав­шихся в результате длительного взаимодействия, в хо­де которого они имеют достаточно времени, чтобы хо­рошо узнать друг друга. В обществе этого типа мы на­ходим большое разнообразие человеческих личностей при известной цельности каждой из них. Эксцентрич­ность терпима, несовместимость — нет. Речь идет о терпимости к отличиям, совместимым с обычными фор­мами поведения. Терпимости к поведению, столь тесно связанному с конкретным индивидом, что оно может быть названо чертами личности. Странные люди терпи­мы, а роли, взятые напрокат, — нет.

Когда осведомленность о членах общества так вели­ка, что простые обобщающие абстракции недостаточны, тогда недостаточны и наиболее простые реакции на нежелательное поведение. Преступление и наказание. Оба эти понятия принадлежат к одному уровню абст­ракции. В социальной системе, где одно из них не при­носит пользы, другое также не может быть полезным. Зная провинциального оригинала, члены общества по­нимают его поведение в такой степени, что сознают, сколь сложно это поведение изменить. Такая упрощен­ная реакция, как наказание, не будет считаться ни ес­тественной, ни обязательной.

Важно иметь в виду, что не всякое маломасштаб­ное общество осведомлено о своих членах. Небольшая величина не является гарантией осведомленности. Вме­сте с тем в некоторых больших системах их члены рас­полагают значительной информацией друг о друге. В этом плане весьма существенным фактором является продолжительность существования системы. В малень­ком обществе, лишенном общей истории, не будет места для индивидуальных отклонений. В таком обществе не было ни времени, ни надобности создавать подобные роли. В маломасштабном обществе с ограниченной ос­ведомленностью его членов друг о друге часто велика потребность в единообразии поведения. Неконформ­ность будет описываться здесь в абстрактных терминах и осуждаться путем совершения упрощенных действий. Системы с ограниченным внутреннем взаимодействием останутся без общей истории. Примером этого являют­ся современные «города-спальни». В крайних случаях, в связи с чрезвычайно малым взаимодействием, веро­ятно, вообще не может идти речь о системах. Даже на­казание не породит взаимодействия, так как полиция призывается извне, со стороны, и вся дальнейшая про­цедура наказания совершается вовне. Чтобы создать ситуацию, при которой те, кто живет в этом несистем­ном обществе, окажутся вынужденными совладать с неконформным поведением без обращения к внешним силам, нужно помочь им преобразовать это несистем­ное общество в систему. Таким образом, надобность в причинении боли может быть уменьшена посредством создания системы.

Другой существенный фактор, ограничивающий об­щую осведомленность, — сегментация. Маленькое касто­вое общество может с успехом держать своих членов разделенными. Эффект такой разделенности, конечно, усиливается посредством неравного распределения власти.

Люди, обладающие властью, могут раздавать боль. Власть означает возможность заставить других людей делать то, что вы хотите, чтобы они делали, независи­мо от их собственного желания. Судья, рассматриваю­щий уголовное дело, выше подсудимого. Ему покрови­тельствуют символы зала, где происходит судебное за­седание, возвышение, на котором он восседает, особая одежда, в которую он облачен, а в некоторых системах еще и парик, престиж самого здания, сама атмосфера суда, равным образом как и его образованность, его связи, классовая принадлежность. Он пользуется тем преимуществом, что решения фактически принимаются где-то в другом месте: он лишь выполняет наиболее непривлекательную часть работы. Его сердце истекает кровью, но он обязан действовать, должен наказывать.

Люди, не обладающие властью, находятся в совсем ином положении. Если они не пользуются покрови­тельством и не обладают силой, раздача боли не пред­ставляет для них привлекательную альтернативу. По­тенциальный получатель не хочет брать. Он может дать сдачи. Намеренное причинение боли тем легче, чем дальше получающий от дающего. С. Милграм (1965) показал это экспериментально. Он панял лю­дей — во имя науки — наказывать других людей удара­ми электрического тока. Участникам эксперимента ска­зали, что задача исследования заключается в определе­нии того, влияет ли наказание за ошибки на скорость обучения. Мало кто колебался, наказывать или нет, даже тогда, когда речь шла об ударах током, представ­ляющих большую опасность. Но как только жертва оказывалась от них в непосредственной близости, уча­стники эксперимента теряли решимость. Аналогичные данные содержатся в исследовании, посвященном пове­дению людей в концлагере (Кристи, 1972). Чем в боль­шей степени заключенным удавалось вести себя по от­ношению к охране как обычные люди, становиться ближе им, тем больше у них было шансов выжить. Речь идет о концлагерях на севере Норвегии, где со­держались югославы. Те, кто смог хоть как-то овладеть языком, были защищены — по крайней мере от пред­намеренного истребления. Они заставили своих надзи­рателей ощутить всю жестокость принятых среди охра­ны форм поведения по отношению к заключенным. Разговаривая с ними, узники индивидуализировали и очеловечивали себя в их глазах. Они приближались к ним настолько, что наказание воспринималось стражей таким, каково оно было на самом деле.

Здесь мы подошли к самой сути проблемы. Мы ви­дели, как неоклассицизм объективировал процесс нака^-зания. Выбор в известном смысле делает не судья, а другие органы власти и сам преступник, который при­водит в движение всю систему. Судья только инстру­мент, осуществляющий предназначенное. Раздача боли превратилась в надлежащую научную процедуру, где критерием служит степень тяжести преступления. Прихоть и желание судьи, равно как и преступника, не имеют значения. При наличии небольшой помощи со.стороны компьютеров у них вообще нет надобности встречаться. Иными словами, вся ситуация чрезвычай­но удобна для причинения боли.

Если имеет место конфликт и каким-то людям по­ручено как-то его разрешить, то существуют две воз­можности. Одна состоит в том, чтобы облечь этих людей властью. Если это происходит, то такая власть должна контролироваться. Неоклассицизм представля­ет собой один из способов контроля над властью. С этим связан детально разработанный порядок обжа­лования решений. С этим связаны также специальная подготовка, профессионализация п всякого рода «объ­ективирующие механизмы» — такие, как нормы об юрисдикции, должностная неприкосновенность, отбор по цензу. Другая возможность состоит в том, чтобы не наделять властью тех, на кого возложено разрешение конфликта. Эту идею символизирует карлик при коро­левском дворе: он так мал, что прекрасно подходит для роли посредника — пока не станет специалистом и не будет вследствие этого считаться потенциально опас­ным. Человек, которого из-за разницы в возрасте не считают своим, также может играть указанную роль. Иногда ребенок может выполнять такую роль в семей­ном конфликте. Другим символом обсуждаемой альтер­нативы является независимая третья сторона: она при­звана помочь, но ее не наделили властью принуждать, и у нее нет возможности извлечь для себя выгоду из того, как будет разрешен конфликт.

Чтобы поставить власть под контроль, надо сделать тех, кто ею обладает, уязвимыми. Существует несколь­ко способов достичь этого. Три из них имеют особое значение. Тех, кто обладает властью, делают уязвимы­ми равенство в статусе, равенство в квалификации и реальная тесная близость с теми, на кого распростра­няется власть.

Значение последнего обстоятельства хорошо иллю­стрирует недавняя дискуссия по вопросу о местной по­лиции. Стремление преодолеть отчуждение, сущест­вующее во многих городских районах, привело к по­пыткам децентрализовать полицейскую службу, равно как социальные службы и здравоохранение. Здесь мы снова встречаемся с одним из движений маятника, происходящих в обществе. Сначала была разрушена муниципальная система полиции, закрыто множество маленьких полицейских участков, небольших учрежде­ний здравоохранения, исчезло множество практикую­щих специалистов во многих сферах жизни. Сейчас же происходит процесс их воссоздания. Полицейские ма­шины и электронные устройства не вполне компенси­руют потерю старого констебля Боллингмо, который нес службу в моем районе, когда я был еще ребенком. Теперь мы снова изобретаем его. Мы превращаем, как это было совсем недавно в Осло, некоторые дома-фур­гоны в местные полицейские участки, размещаем в них постоянные наряды полиции и всерьез пытаемся приблизить полицию к тем, кому она призвана слу­жить. Одновременно это и попытка создать возможно­сти для контроля над контролерами. Полицию нельзя контролировать бюрократическими средствами. Если полиция этого хочет, то ее работа, как заметилз А. Стёккен (1974), оставляет мало следов на бумаге, что делает почти невозможным контроль сверху. Аль­тернативой является контроль снизу, со стороны насе­ления, контактирующего с полицией. Но для того, что­бы сделать такой контроль эффективным, полиция должна стать действительно местной.

Однако есть критики. Среди них С. Коэн (1974) и Т. Матиесен (1978). В основе критики лежит концеп­ция дисциплинированного общества, предложенная М. Фуко (1975). Они правы. Тюрьмы могут быть лик­видированы такими методами, которые превратят все общество в нечто похожее на тюрьму. В рамках самой полиции мы воссоздаем не старого констебля Боллинг­мо. Теперь это современный, хорошо подготовленный полицейский, совершенно иначе интегрированный в громадную военизированную организацию, обладаю­щую большой ударной силой. Здесь есть электронные устройства и автомобили. Новый «местный» полицей­ский является таковым лишь в том смысле, что нахо­дится в данном месте во время исполнения своих обя­занностей. Он не имеет долговременных обязательств:; после окончания рабочего времени он покидает свой пост и ведет жпзнь, которая неизвестна тем, кто оста­ется. Иными словами, он неуязвим.

Прежний местный полицейский был уязвим. Он, ко­нечно, обладал определенным статусом как полицей­ский и мог затребовать помощь. В трудных случаях он мог мобилизовать силу государства. Но он не мог об­ращаться к внешним силам постоянно. Во многих от­ношениях он был заложником своей общины. Он жил здесь же или где-то поблизости. Его дети ходили в ме­стную школу, его жена — в магазины. Не было «желез-иого кулака и мягкой перчатки» (Купер, 1974). Была реальная уязвимость. В противоположность этому де­централизованная система контроля, осуществляемого персоналом, который не зависит от общины, может лег­ко превратиться в систему слежки, совершенно не конт­ролируемую самими ее членами. Чтобы избежать извра­щений, идея децентрализованной полиции должна предполагать зависимость полицейских сил от того ме­ста, где они несут службу, то есть предполагать поли­цию, слабо связанную с полицейскими силами впе дан­ного района, а также серьезные изменения в органи­зации повседневной полицейской работы. Поскольку происходит усиление местной полиции, следует сокра­тить полицию центра и блокировать каналы связи между центром и периферией. Полицию надо рассмат­ривать как единую систему. Если мы ограничимся тем, что лишь усилим местную полицию, то окажемся в опасной близости к «городу-тюрьме», ярко описанному С. Коэном (1979). Уязвимость полиции должна быть обеспечена.

«Особая квалификация» представляет собой другой вид защиты против уязвимости. Этой формой защиты располагают эксперты по социальным вопросам. Они имеют удостоверения о том, что более компетентны в этих вопросах, нежели другие. Они обучены специаль^ ному языку, на котором говорят между собой. Опи при­дут в местное учреждение, которое занимается соци­альными вопросами, чтобы служить общине, но легко превратятся в правителей. С местной точки зрения, они в еще большей степени находятся вне контроля, чем полицейские. Их назначение не в том, чтобы по^ мочь людям справиться со своими конфликтами, а в том, чтобы самим разрешать их конфликты. Подобно судьям, они предрасположены к тому, чтобы пренеб­речь одними возможностями и придать особое значение другим. Но в противоположность судьям они не при­учены понимать, что имеют дело с конфликтами. По­добно старому персоналу, осуществлявшему некара­тельное воздействие в системе контроля над преступ­ностью, они легко станут людьми, раздающими боль, действуя под видом персонала, занятого оздоровлением.

По мере того как углубляется понимание опасностей, с которыми связано наделение властью, и усили­вается потребность в том, чтобы сделать тех, кто ею облечен, уязвимыми, быть может, наступает время вое­становить авторитет Советов по охране детства и Со­ветов по борьбе за трезвость, которые существуют в больпшнстве скандинавских стран. Мы снова имеем дело с колебаниями маятника: от резкой критики этих советов мы вновь возвращаемся к ним! Но это стрем­ление к иному типу организации, нежели тот, кото­рый существует сегодня. Фактически это должна быть форма, значительно более близкая к подлинному замы­слу законодателей и лишь слегка измененная с учетом имеющегося сегодня опыта и специфики конкретной страны, в которой она существует. Эти новые советы нельзя отдавать на откуп так называемым спасителям детей (Платт, 1969). Мы уже имеем опыт. Мы укомп­лектуем их людьми, которые равны нам. Никто из этих людей не должен обладать властью. Сейчас мы лучше осведомлены о парализующем влиянии власти на социальные системы. Обладающие должным авто­ритетом советы не должны состоять из чиновников. Они должны состоять из участников, а не правителей. И последнее, но важное условие для того, чтобы советы функционировали с пользой, — им придется действо­вать в совершенно новой обстановке. Указанные сове­ты возникли в обществе, где важным фактором жизни была бедность. Спасители детей, действовавшие в прошлом веке, вероятно, подвергались бы меньшей критике, если бы их деятельность оценивалась в соот­ветствии с их временем. Теперь мы живем в обще­стве, которое является обществом всеобщего благоден­ствия в том смысле, что удовлетворение основных со­циальных потребностей в значительной степени очита-ется само собой разумеющимся.

Социальные системы дорожат людьми, без которых они не могут существовать. В. Голдшмидт (1954) сде­лал полезное дело, описав после второй мировой войны первое «некарательное» уголовное право — уголовное право Гренландии (или «земли людей», как называет­ся этот остров после того, как он приобрел некоторую независимость от Дании). Это право представляет собой попытку кодифицировать традиции и обыкновения эскимосов. Важным моментом, который подчеркивает в своей работе В. Голдшмидт, является стремление к поддержанию мира, а также ограничения, имеющие целью сохранить членов сообщества. Нельзя со­здавать положение, при котором хороший охотник мо­жет потерять уважение общины, потому что в резуль­тате община может потерять человека. Поэтому она должна прибегнуть к другим средствам.

Э. Дюркгейм (1893) предлагает различать общест­ва, основанные на органической солидарности, и обще­ства, основанные па солидарности механической. Ои обнаружил органическую солидарность в обществах с развитым разделением труда. Здесь члены общества зависят друг от друга; они обмениваются услугами и тем самым осуществляют взаимный контроль. Противо­положность этому представляет общество равных, где люди связаны друг с другом в силу сходства. Дюркгейм считал, что это общество основано на механической со­лидарности. Согласно Дюркгейму, по мере модерниза­ции общества движутся от механической солидарности к органической и их карательная политика смягчается.

Я во всем могу согласиться с Дюркгеймом, кроме последнего утверждения. Концепция Дюркгейма фак­тически продукт французской урбанистской культуры. Он с одобрением приводил слова о том, что если вы видели одного индейца, то тем самым вы видели их всех, тогда как в цивилизованном обществе два инди­вида — это, несомненно, разные люди. Этот предрассу­док, вероятно, сделал его слепым к разнообразию, су­ществующему внутри маломасштабного общества, а также к проблемам контроля внутри большого обще­ства. Поскольку он полагал, что маленькое «примитив­ное» общество состоит из равных людей, он не видел серьезных причин для обмена услугами. Но в таком случае он упускал из виду то, что могло бы служить для него наилучшим примером органической солидар­ности: маломасштабное общество со множеством, взаимных зависимостей, в котором участники взаимо-, действия незаменимы. Здесь органическая солидар-, ность достигает, можно сказать, своего максимума, и, это также дает сторонам возможность осуществлять взаимный контроль. В большом обществе условия для солидарности в большей степени ограничены, посколь­ку люди легко могут поменяться ролями. Мы можем купить их на рынке труда, а остальных использовать как объекты причинения боли.

Сообщества, описанные в предыдущей главе, по­зволяют нам подойти к проблеме вплотную. Твинд в известной мере применяет наказания, основной фор­мой которых является изгнание. Но Твинд представля­ет собой высокоорганизованную систему с неравенст­вом в распределении власти и постоянной сменой лю­дей, которые не успевают хорошо узнать друг друга. Христиания не может наказывать, потому что там нет власти. Видарасен не может, потому что там невозмож­на сама мысль об этом.

Это не объяснение, я знаю, так что позвольте мне иопытаться еще раз. Давайте вернемся к столу, за ко­торым происходит чаепитие. Давайте представим себе, что Видар намеренно уронил чашку. Я совершенно не * могу представить себе этого, но тем не менее давайте попробуем.

Если причинить боль Видару, то чего мы этим до­бьемся? Видару, такому доброму, у которого и без того достаточно сложностей, биографию которого знают многие, а вся нынешняя жизнь известна каждому си­дящему за столом. Раздача боли не была бы справед­ливой, а боль стала бы болью каждого. Слишком вели­ка осведомленность людей, входящих в это сообщество.

Вместе с тем в сообществе, подобном Видарасену, власть распределена неравномерно. Нельзя отрицать того, что одни люди во многих отношениях активнее других. Они могут поэтому идти своим путем и защи­щены от ответных мер. Это очевидно, но это компен­сируется системой ценностных представлений. Видара­сен имеет такую систему, и она контролирует власть и делает людей равными. Если тело только приют для благородной души, то тогда жизнь в сообществе не мо-кет не основываться на взаимном уважении. Его чле-1ы до такой степени одинаково уважаемые люди, что ;то делает неестественной саму мысль о причинении боли. Кроме того, они считают, что правильнее слу­жить другим людям, чем использовать их в качестве слуг. Это тоже ограничивает возможность причинять страдания другим людям, чтобы поддерживать закон и порядок.

Однако признание того значения, которое имеют ценностные представления, есть, конечно, и признание значимости тех представлений, которые требуют при­чинения боли. Дворец инквизиции в испанском городе Картахене — прекрасное здание. Здесь, преисполнен­ные чувства собственного достоинства и в комфорте, жили добрые священники, а всего лишь этажом ниже находилась камера пыток. Я сказал, что они добрые, без какой-либо иронии. Я убежден, что многие из них были действительно верующими людьми, спасающими бедные души. Для инквизиторов ад был реальностью, и они раздавали боль из превентивных соображений.