• Главная
• В избранное
• Наш E-MAIL
• Добавить материал
• Нашёл ошибку
• Вниз

Предлагаемая читателю книга принадлежит перу норвежского криминолога Н. Кристи — профессора Университета в Осло. С целью наиболее полного отра­жения творчества этого видного ученого в настоящее издание наряду с основной работой автора «Пределы наказания», вышедшей в свет одновременно на нор­вежском и английском языках, включены его статья «Суровость наказания в историческом аспекте», доклад на Международном криминологическом конгрессе в Белграде — «Стереотип делинквента и стигматизация», а также доклад на Советско-скандинавском симпозиуме по проблемам криминологии и уголовной политики в Москве «Социальный контроль и община».

Несмотря на сравнительно небольшой объем, книга содержит яркий и оригинальный анализ принципиаль­но важных для уголовного права и криминологии про­блем. Это прежде всего вопросы о том, как следует реагировать на преступность, в чем суть господствующих на Западе теорий наказания, что лежит в основе кри­зиса буржуазной уголовной юстиции и каковы пути его преодоления.

Взгляды автора на эти проблемы представляют большой интерес. Кристи не примыкает ни к одному из двух основных направлений западной криминологиче­ской мысли — ни к сторонникам теории «некаратель­ного воздействия» на преступника (treatment), ни к проповедникам теории «удерживающего воздействия» уголовного закона (deterrence). Он критикует оба эти, направления, и очень часто его критика попадает в цель.

Говоря о некарательном воздействии, Н. Кристи правильно подчеркивает, что вызванное к живни»казалось бы, благими намерениями и проводимое под видом гуманизации уголовного права, оно на практике означает разрыв с законностью, дает простор для ус­мотрения правоприменительных органов и отдельных лиц, далеко не свободных от классовых, национальных и иных пристрастий, что в конечном счете фактически означает ухудшение положения осужденных. Говоря о воздаянии, строго соответствующем тяжести совершен­ного преступления и тем самым призванном оказы­вать удерживающее воздействие, он справедливо отме­чает абстрактный, механистический характер такого подхода, несоразмерный конкретным конфликтам и нуждам живых людей. В этом случае речь идет о том, чтобы положить конец произволу, вытекающему из за­мены наказания мерами некарательного воздействия. Но этот произвол преодолевается созданием такой юри­дической системы, где зло, причиняемое преступлени­ем, и зло, воздаваемое наказанием, сведены в единый «прейскурант», с которым работать лучше не живому судье, а компьютеру. Закон рассматривает преступле­ние наравне с любой другой деятельностью в условиях рыночной экономики: она приносит определенную при­быль и связана с определенными издержками. Устанав­ливая определенные наказания за определенные пре­ступления, закон говорит, во что обойдется чужая жизнь, чужая неприкосновенность, чужое имущество.

Задачи, которые общество ставит перед уголовным законом, тесно связаны с господствующим в этом об­ществе мировоззрением. Один из основных постулатов философии эпохи Просвещения, эпохи прогрессивного развития капитализма, — постулат свободной воли — ограничивал возможности уголовного закона влиять на поведение людей. Однако другой, не менее важной чер­той этой философии было стремление познать и повли­ять на природу, общество, а затем и на самого челове­ка. Защищенному постулатом свободной воли человеку (в том числе и преступнику в «классической» теории уголовного права) до поры до времени угрожало лишь вторжение в сферу его сознания, имевшее целью путем причинения ему пропорциональных содеянному стра­даний создать противовес преступным замыслам, то есть направить его волю в надлежащее русло.

С развитием и утверждением наук о самом челове­ке — биологии, социологии, антропологии, психологии и психиатрии — общественные науки заимствовали у них постулат об одностороннем воздействии познаю­щего субъекта на познаваемый объект — теперь уже «лишенный» свободной воли — с целью объяснения, предсказания и регулирования его в таких масштабах, что воздействие перерастает в манипулирование. Отно­шение к человеку как к объекту «естественнонаучного» познания, перенесенное в сферу борьбы с преступно­стью, позволило поставить перед уголовным правом новую задачу — познать личность преступника, вы­явить его «преступные свойства» и «отрегулировать» его поведение. В этом суть позитивизма в криминоло­гии. Проблема преступности, имеющая социально-клас­совый и в то же время этическпй характер, была соот­несена, таким образом, с естественными, даже биологи­ческими, процессами. Однако, как заметил Альберт Швейцер, «этика перестает быть этикой по мере сбли­жения ее с естественными процессами. Это сближение губительно для нее не только тогда, когда этика выво­дится из натурфилософии, но и тогда, когда она обосно­вывается биологией».

Последствия такого подхода для буржуазного уго­ловного права известны. Уголовная юстиция, отказы­ваясь от этически обоснованного ограничения сферы своего реагирования лишь пределами объективного деяния и варьируя меры наказания в соответствии с предполагаемыми опасными свойствами личности пре­ступника, в итоге вызвала к жизни теорию и практику некарательного воздействия.

Подводя итог многолетнему применению мер нека­рательного воздействия, американский Комитет по изу­чению тюремного заключения в своем докладе «Осуще­ствление правосудия» пришел к следующему выводу: «Реабилитационная модель, несмотря на то что она ориентирована на понимание заключенного и заботу о нем, оказалась более жестокой и карательной, чем от­кровенно карательная модель... Под прикрытием добро­желательства расцвело лицемерие и каждый новый акт манипулирования заключенными неизбежно изобража­ется как благое дело. Приговаривать людей, виновных в одинаковых преступлениях, к различным мерам воздействия во имя их реабилитации, наказывать не за деяние, а в связи с условиями его совершения — зна­чит нарушать фундаментальные принципы равенства и справедливости».

Очевидная неэффективность и столь же очевидная негуманность некарательного воздействия, убедитель­ная критика соответствующего законодательства и его отмена в ряде стран привели Н. Кристи к выводу о том, что в настоящее время теория некарательного воздействия мертва.

Однако Н. Кристи не спешит безоговорочно при­знать правильным наблюдающийся в теории и практи­ке борьбы с преступностью возврат к концепции обще­го предупреждения, то есть «сдерживания путем уст­рашения». Признавая, что наказание играет сдержи­вающую роль, что без него обществу грозит «хаос», он утверждает, что попытка увязать степень суровости уголовного наказания с уровнем преступности совер­шенно несостоятельна, так как статистика ясно показы­вает отсутствие какой бы то ни было связи между тя­жестью и количеством преступлений, с одной стороны, и тяжестью наказаний — с другой.

Мысль Н. Кристи о том, что суровость наказания в буржуазном государстве, легко переходящая в жесто­кость, является самостоятельной переменной и не нахо­дится в прямой и однозначной связи с величиной и ха­рактером преступности, имеет большое значение, так как привлекает внимание общества к его собственному нравственному сознанию. Буржуазное общество не только порождает преступления, требующие защитной реакции, оно порождает также и саму эту реакцию, ко­торая может быть и строже, и мягче. Если ответ на пре­ступление, говорит Н. Кристи, зависит не столько от самого преступления, сколько от общества, то пусть он лучше будет не суровым, а мягким. Н. Кристи высту­пает здесь как последователь великих гуманистов про­шлого. В безнравственной атмосфере эксплуататорско­го общества он выступает в защиту простых челове­ческих ценностей.

Искренний гуманизм, пронизывающий книгу Н. Кристи, стремление ограничить применение уголов­ного наказания, указать на пределы боли, страданий, причиняемых наказанием, не может не вызвать сочув­ствия и понимания. Абстрактный же характер этого гу­манизма заставляет задуматься, однако, прежде всего о тех реальных социально-экономических условиях, в рамках которых функционирует конкретная уголовно-правовая система. Подлинная гуманизация уголовно-правового воздействия, за которую ратует автор, как и воплощение других гуманных идей, под силу только об­ществу, свободному от эксплуатации и всех форм со­циального неравенства.

Какова же программа самого Н. Кристи? Прежде всего, полагает он, следует осознать суть любого уго­ловного наказания, которое есть не что иное, как при­чинение «боли», страданий (ограничений, лишений). Осознание этой неотъемлемой характеристики наказа­ния, не скрываемой более под вывеской некарательного воздействия, позволяет ставить и решать вопрос о пре­делах причинения этой боли — о границах, последстви­ях и целях наказания. Н. Кристи пугает призрак уго­ловной системы, жестко запрограммированной на меха­ническое применение заранее фиксированных наказа­ний, — системы, в которой нет места ни гуманизму, ни милосердию, ни учету свойств личности преступни­ка, условий его жизни, системы, которая не будет принимать во внимание различия между бедным во­ром и богатым, человеком острого ума и тугодумом, хорошо образованным и не имеющим никакого образо­вания (с. 54). Превращая боль в неизбежное послед­ствие преступления, такая система сосредоточивает внимание не на социальной структуре общества, заме­чает Кристи, а на самом индивиде и тем самым за­крывает дорогу для поиска иных, альтернативных, более человеческих форм реагирования на преступле­ния.

Суть концепции Н. Кристи в следующих словах: «Мы можем создавать преступления созданием систем, которые требуют этого понятия. Мы можем ликвидиро­вать преступления, создавая системы противополож­ного типа» (с. 82).

Каковы же эти системы, способные, по мысли ав­тора, разрешать конфликты, не прибегая к причинению «боли», к уголовному наказанию? В этой связи он опи­сывает стихийно возникающие в ряде западных стран самодеятельные общины, общности людей, организую­щих либо районы совместного проживания (Христиа­ния — район Копенгагена), либо кооперативы типа фаланстеров (Твинд), либо общины людей с психиче­скими или физическими недостатками (Видарасен). Видя в этих неформальных, стихийно возникающих са­модеятельных группах и объединениях прообраз гу­манной системы разрешения конфликтов без примене­ния уголовного наказания, без причинения боли, Н. Кристи пытается выявить решающий фактор такой социальной «анестезии». Таким фактором для него яв­ляется возникающая в этих группах и общинах новая, альтернативная система ценностных представлений.

При всем уважении к гуманистическим устремле­ниям Н. Кристи, здесь возникают, однако, серьезные сомнения. Может ли быть обеспечено устранение же­сткой системы «преступление — наказание» за счет од­них лишь перемен в системе взглядов, убеждений, представлений, верований? Мы оставляем пока в сто­роне и вопрос, насколько реальна надежда на то, что перечисленные неформальные объединения вообще способны изменить реальную структуру окружающего их буржуазного общества и господствующую в нем идеологию.

Следует отметить, что Н. Кристи не ограничивается опытом Христиании, Твиида и Видарасена, понимая исключительный характер описанных объединений. Он пытается выйти за границы в том или пном смысле ущербных общностей на здоровую почву такого обыч­ного, повседневного и, мояшо сказать, всеобщего явле­ния, как соседство, полагая, что именно на этой почве может постепенно возникнуть предлагаемая пм «юсти­ция причастных» в противоположность действующим ныне формальным правовым структурам, отчужденным от нужд и интересов простого человека. Более того, Н. Кристи формулирует определенные требования, необходимые, по его мнению, для создания и функцио­нирования именно такой юстиции. Читатель с интере­сом прочтет рассуждения автора о значении осведом­ленности людей друг о друге, равномерном распреде­лении власти, уязвимости, взаимной зависимости, которые наряду с определенной системой ценностных представлении нужны для того, чтобы осуществление правосудия как можно меньше и реже причиняло боль, не умножая страданий, уже созданных самим преступ­лением.

Н. Кристи прав, утверждая, что «преступление — это не «вещь». Преступление - это понятие, применяе­мое в определенных социальных ситуациях, когда это возможно и соответствует интересам одной или не­скольких сторон» (с. 82).

Показывая историческую относительность понятия преступления, правильно отказываясь видеть в пре­ступлении и личности преступника некую особую, спе­цифически преступную суть, другой известный крими­нолог, голландский профессор Л. Хулсмаи, приходит к выводу, что «это закон говорит, где есть преступление, это закон создает «преступника».

Верно, что материальный факт, событие становится фактом социальным (в нашем случае — преступлени­ем) в той мере и только тогда, в какой мере и когда он получает оценку своего социального значения и смыс­ла со стороны социального целого (в нашем случае — со стороны государства в форме уголовно-правового определения деяния в качестве преступления). В этом (и только в этом) смысле «закон создает преступле­ния». Однако из этой исходной посылки возможны два различных вывода. Первый вывод: если закон «творит» преступления, надо отказаться от уголовного закона вообще или перестроить его соответствующим образом и... «преступность исчезнет». Второй вывод: надо попы­таться вскрыть предпосылки уголовного закона, осно­вания уголовно-правового запрета, попытаться выявить и осознать те социальные структуры и процессы, кото­рые с неизбежностью предопределяют возникновение тех или иных правовых категорий и институтов, и кон­структивно на них воздействовать.

В первом случае сразу же становится очевидным, что придание самодовлеющего значения дефинициям уголовного закона (и соответствующим им стереотипам общественного сознания) ограничивает сферу социаль­но-критического анализа. Во втором случае открывает­ся возможность рассмотрения более глубоких, базисных явлений, ибо именно на этом уровне — уровне матери­альных (прежде всего производственных) отноше­ний — во многом предрешается судьба правовых, об­щественных отношений, так же как и формирующихся систем права, конкретных правовых институтов. «Каж­дая форма общества имеет определенное производство, которое определяет место и влияние всех остальных производств и отношения которого поэтому точно так же определяют место и влияние всех остальных отно­шений» К числу этих «остальных отношений» отно­сятся и правовые явления и категории.

Раз возникнув и утвердившись, подобные категории приобретают относительную самостоятельность. Дей­ствительно, правовые концепции (в том числе кон­цепция преступности) воплощают в себе определенные господствующие взгляды и представления, связаны с определенным типом мышления, часто со стереотипны­ми представлениями общественного сознания. Но дей­ствительно ли «ликвидация уголовной системы предпо­лагает всего лишь новое мышление» 2, то есть мышле­ние, отказывающееся видеть преступление там, где его усматривает в настоящее время система уголовной юстиции, либо, как пишет Н. Кристи, одну лишь новую систему взглядов, убеждений, ценностных представле­ний, возникающих на периферии господствзаощего строя и общества?

Уголовная юстиция — ив том числе концепция пре­ступности, на которой уголовная юстиция основывает­ся, — лишь часть общей социально-правовой структуры общества, причем определение преступного лишь тень, лишь негативное отражение господствующих ценно­стей, воплощаемых в позитивных нормах правомерного поведения. Одно неотделимо от другого. Понятие кражи неотделимо от понятия собственности. Форму собствен­ности, как известно, определяют производственные от­ношения, отражающие в свою очередь общественное разделение труда. На базе этого последнего вырастают классы общества и его государство. Господствующие классы воплощают свои интересы в праве. Право со­держит и понятие собственности, и понятие кражи. Эти понятия противоположны по смыслу и направлен­ности, но тождественны по своему источнику — соци­альным противоречиям данного общества. Одно не мо­жет исчезнуть без исчезновения другого.

Насильственная преступность также не есть изоли­рованный феномен, зависящий от дефиниции закона. Государство есть форма организации общества, осно­ванная на необходимости — в условиях социальных противоречий — принуждения членов данного общест­ва к должному поведению либо в интересах господст­вующего класса (в условиях антагонистических фор­маций), либо в интересах большинства народа (цри социализме). Право содержит и управомочие государ­ства на «законное» насилие и определение «преступно­го» насилия. Эти понятия противоположны по смыслу и направленности, но тождественны по своему источ­нику — социальным противоречиям данного общества. Одно также не может исчезнуть без исчезновения дру­гого, без базисных изменений в сфере общественных — прежде всего производственных — отношений. «Диф­ференциация поведения людей, выгодного для одних и невыгодного для других, признание одних форм его полезными, правомерными, законными, а других — вредными, неправомерными, противоправными, — пи­шет В. Н. Кудрявцев, — есть единый процесс, разные стороны которого отразились в возникновении как пра­ва, так и противоречащих ему форм поведения, вклю­чая преступность... Взаимосвязанные понятия право­мерного и противоправного поведения отражают в ко­нечном счете интересы класса, личности и социальных групп»

Концепция государства всеобщего благоденствия, к терминологии которой часто, хотя и не без некоторого сарказма прибегает Н. Кристи, утверждает, что совре­менное буржуазное государство перестало быть дикта­турой эксплуататорских классов, превратилось в над­классовый орган, ставящий своей задачей рост матери­ального благосостояния, уравнение богатых и бедных. Марксистско-ленинская теория общественного развития позволяет нам правильно оценивать и саму эту кон­цепцию, и стоящие за ней реальные факты обществен­ной жизни. В этом плане хотелось бы выделить три по­ложения. Во-первых, как писал К. Маркс, «повышение цены труда вследствие накопления капитала в дей­ствительности означает только, что размеры и тя­жесть золотой цепи, которую сам наемный рабочий уже сковал для себя, позволяют сделать ее напряжение ме­нее сильным» Во-вторых, повышение цены труда от­ражается на благосостоянии трудящихся лишь в той мере, в какой им удается в результате упорной клас­совой борьбы вырвать у буржуазного государства соот­ветствующие социально-правовые гарантии. Классовая борьба нарастает и в так называемом государстве все­общего благоденствия. Число участников забастовок за последние десятилетия непрерывно растет, достигая сотен миллионов человек. В-третьих, временное повы­шение материального уровня жизни трудящихся, оплаченное интенсификацией их собственного труда и завоеванное в забастовочной борьбе, сопровождается относительным ухудшением их материального положе­ния. В. И. Ленин указывал, что при капитализме про­исходит «относительное обнищание рабочих, т. е. уменьшение их доли в общественном доходе. Сравнительная доля рабочих в быстро богатеющем капитали­стическом обществе становится все меньше, ибо все быстрее богатеют миллионеры». [Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 23, с. 632.]

Приводимый Н. Кристи социологический материал, раскрывающий социально-политический контекст тео­рии и практики уголовно-правового воздействия, убе­дительно подтверждает, что современное буржуазное государство, претендующее на то, чтобы называться государством всеобщего благоденствия, на самом деле продолжает оставаться эксплуататорским государством, машиной для подавления одного класса другим.

«Существует нечто вроде селекции, которая приво­дит к тому, что наши тюрьмы наполнены бедняка­ми...» — констатирует Н. Кристи (с. 153). «Право соб­ственности, — пишет он, — защищено лучше, чем право быть свободным» (с. 102). Автор книги подчеркивает, что так называемое общество благоденствия стремится снять с себя ответственность за существование преступ­ности и переложить ее на отдельных лиц, для чего оно разработало и отладило специальный механизм для перевода «структурного неравенства в переживание личной несостоятельности и чувство вины» (с. 68).

В своей критике социального неравенства в связи с деятельностью уголовной юстиции Н. Кристи не оди­нок. Американский социолог Дж. Ньюман пишет: «В настоящее время самое серьезное обвинение против системы уголовной юстиции Запада заключается в том, что она не обеспечивает равенства. Люди получают различные приговоры за совершение одинаковых пре­ступлений, законы составлены и применяются таким образом, что они ведут к дискриминации бедных». Дж. Рейман в своей книге об американской юстиции с характерным названием «Богатые становятся богаче, а бедные идут в тюрьму» приходит к выводу, что среди прочих видов зла «несправедливость, которая соверша­ется в отношении наших близких во имя уголовной юстиции, является самым тяжким злом»[3].

Понятия преступления, преступности прямо связа­ны с господствующими в том или ином обществе идея­ми, с представлениями о том, что преступно и должно плечь за собой уголовное наказание, а что нет. Иными словами, концепция преступности — это объективиро­ванный мир представлений. Придание социальным ка­тегориям (в том числе и таким, как преступление и преступность) свойств, характерных для реальных ве­щей и предметов, овеществление этих категорий обо­значается в социологии термином «реификация». (от лат. reus — вещь).

Говоря о том, что преступление — это не вещь, а понятие, Н. Кристи вполне обоснованно критикует реи-фикацию этого и других криминологических понятий. Но если он под «системой», определяющей понятие преступности, понимает лишь такие социальные струк­туры, как государство, право, в том числе и уголовное право, и полагает, что изменение в сфере этого «объек­тивированного мира представлений» позволяет решить проблему преступности без перестройки материальных, базисных отношений, неизбежно лежащих в основе указанных социальных систем и структур (в том числе и феномена преступности), то в этом случае на смену опасности реификации идей, понятий и категорий — приходит опасность их деификации, то есть придание им роли самостоятельных творцов социальной действи­тельности (от лат. deus — бог, творец).

Хотя Н. Кристи и видит эту опасность, он ее недо­оценивает.

«Неверно было бы думать, — пишет он, — что в ос­нове зтой книги лежит вера в то, что идеи могут изме­нить мир. Речь идет не об одних лишь идеях. Но идеи помогут изменить его, когда налицо другие условия» (с. 111). В их числе, по мысли Н. Кристи, так назы­ваемая «неофициальная экономика» — та работа, кото­рой занимаются нелегально или полулегально без­работные. Но способны ли подобные маргинальные виды труда перестроить самую основу господствующего спо­соба производства? Если неофициальная экономика действительно будет развиваться, то можно с уверен­ностью предсказать, что по мере ее развития неизбеж­но вступят в действие решающие законы буржуазного общества, в рамках которого эта экономика существует, трансформируя ее в нераздельную часть господствую­щего способа производства.

Если же надежда на подобную перестройку соци­альных условий иллюзорна, тогда остается лишь не ме­нее иллюзорная надежда на перестройку мира посред­ством перестройки идей, то есть их деификация. Имеет­ся даже социологическая теория, согласно которой в основе социальной практики лежат так называемые конститутивные (образующие) значения, то есть гос­подствующие взгляды и представления. «Под образую­щими значениями, — пишет английский социолог Б. Фэй, — я подразумеваю все те разделяемые людьми представления и концепции, которые структурируют мир некоторым определенным способом (отсюда «зна­чения») и которые образуют логическую возможность существования определенной социальной практики, так как без этого такая практика не могла бы существо­вать (отсюда «образующие»)». И только потому, про­должает Фэй, что люди разделяют некоторые базисные концепции, могут возникать определенные виды соци­альных действий. Например, социальная практика рын­ка, по мнению Фэя, может возникнуть только при на­личии разделяемых людьми образующих значений, на­пример таких, как концепция частной собственности или представление о том, что обмен товарами и услу­гами имеет целью «максимальное увеличение собствен­ных ресурсов», то есть максимальную прибыль, и т. д.

Так деифицируются социально производные кон­цепции, так в теоретическом мышлении возникает кар­тина мира, поставленного на голову, где не базис­ные — экономические, производственные — отношения капитализма порождают рынок, частную собствен­ность, конкуренцию, тенденцию к максимальной при­были и соответственно концепции, отражающие и оправдывающие эти действия, а, напротив, сами зти концепции порождают указанные виды социальной практики.

В области криминологического знания деификация социально-культурных концепций (а понятия преступ­ности и личности преступника относятся именно к их числу) ведет к их отрыву от материальных условий социального бытия, формой выражения которых эти концепции в итоге являются.

Отождествляя понятие преступления с вещью, бур­жуазные криминологи реифицируют его, так как остав­ляют в стороне определяющие это понятие классово, идеологически предопределенные взгляды, концепции, представления. И Н. Кристи правильно возражает против этого.

Отрывая социальный факт (понятие преступления) от его материальной основы, придавая понятиям, взглядам, концепциям самодовлеющее, решающее зна­чение, Н. Кристи рискует впасть в другую крайность, то есть деифицировать понятие преступления,

В обоих зтих случаях за пределами криминологиче­ского анализа остаются те материальные, прежде всего производственные, oTHomeHHHt которые в конечном сче­те определяют, порождают те социальные противоре­чия, которые проявляются и в действиях, посягающих на господствующие интересы и ценности, и в правовых институтах, оценивающих такие деяния в качестве преступлений. [Fay В. Social Theory and Political Practice. London, 1975, p. 76.]

Перевод книги Н. Кристи на русский язык продол­жает уже сложившуюся традицию ознакомления совет­ского читателя с работами скандинавских ученых, в ряду которых следует назвать книги И. Анденеса У. Бондесон 2, X. Тама3, вызвавших несомненный ин­терес научной общественности.

Материал, содержащийся в книге Н. Кристи, неза­висимо от того, хочет этого автор или нет, разоблачает теорию и практику буржуазной юстиции. Он убедитель­но показывает, что буржуазное государство не только неизбежно порождает преступность, но столь же неиз­бежно, отдавая предпочтение то одной, то другой тео­рии, заменяя классицизм позитивизмом, позитивизм неоклассицизмом, неоклассицизм неопозитивизмом, воз­лагает бремя лишений на низшие слои общества. По счету платят бедняки, и притом трижды: они чаще других оказываются среди тех, кто совершает преступ­ления, чаще других становятся жертвами преступле­ний и чаще других попадают за решетку.

Книга вводит нас в курс новейших научных дис­куссий в области уголовного права и практики его применения, которые ведутся в странах Западной Ев­ропы и в США, знакомит с результатами различных эмпирических исследований, многочисленными аргу­ментами спорящих сторон, с проектами уголовно-пра­вовых реформ.

Призыв автора к сокращению бессмысленных стра­даний на земле, по существу, выходит далеко за рамки проблем уголовной юстиции и найдет горячий отклик у советского читателя, поскольку именно Советский Союз активно борется за прекращение бессмысленных страданий, которые империализм причиняет своим и чужим народам. Призыв Н. Кристи к анализу реаль­ных сложностей реального общества, порождающих преступность и влияющих на ее структуру и динамику, также встретит одобрение научной общественности на­шей страны, — страны, где в борьбе с преступностью решающее значение придается не уголовной репрессии, а социальной профилактике.

А. М. Яковлев В. М. Коган