• Главная
• В избранное
• Наш E-MAIL
• Добавить материал
• Нашёл ошибку
• Вниз

Наблюдая последовательность или происхождение цивилизаций, мы замечаем несколько странных фактов. Во-первых, мы видим более или менее одни и те же семьи народов, объединяющиеся то в тело одной культуры с одним характером, то в тело другой культуры, основанной на совершенно других способностях, идеалах и понимании. За последние два тысячелетия современные народы Европы почти не изменились и до сих пор четко и ясно различаются между собой. И однако этот самый материал, это самое скопление клеток могло принимать форму разных цивилизаций необычайно контрастирующих стилей.

Конечно, характерные черты каждой цивилизации отвечают психо-физическому типу и особенностям народа, который ее начинает. Одна цивилизация была зачата греками, другая римлянами, третья французами, а четвертая - вновь итальянцами. Но очень скоро все остальные народы европейской семьи начинают с большим или меньшим успехом подражать примеру лидера, и, видимое на фоне шкалы веков, главное устремление всего континента самым необычным и необъяснимым образом меняется от мышления к труду, к искусству, к мистицизму.

Если материал большого тела этих цивилизаций остается одним и тем же, то что же изменяется, создавая в следующие одна за другой эпохи такие разные интересы, разные достижения и разные идеалы? Можем ли мы проследить какое-либо космическое движение, которое выглядело бы соответствующим этому ритму изменений?

При изучении времен вселенной мы пришли к выводу, что дыхание Солнца соответствует периоду прецессии равноденствий, за время которого ось Земли обходит весь полный круг неподвижных звезд. В результате этого движения позиция Солнца в периоды весеннего равноденствия постепенно смещается, проходя через весь цикл зодиака, и возвращается к первоначальной точке только через 25 765 лет. Таким образом, знаки зодиака, используемые как математические деления курса Солнца, в наше время уже не соответсвуют реальным созвездиям с этими названиями, поскольку они уже, так сказать, оставлены позади. Другими словами, излучение Солнца действует на Землю в постепенно изменяющемся сочетании с тем влиянием, которое - каким бы оно ни было - может достигать нас из центра галактики.

В одной из ранних глав мы представляли жизнь на Земле в аналогии со спектаклем, разыгрываемым на сцене, вокруг которой непрерывно движутся цветные огни планет, создавая постоянно изменяющееся эмоциональное впечатление. Но вместе с тем мы думали о впечатлении, производимом совершенно другим и весьма тонким способом - звучавшей за кулисами слабой музыкой, которая могла совершенно без ведома зрителя изменять все его чувство по отношению к спектаклю. В нашей аналогии эту далекую музыку можно сравнить с влиянием нашего изменяющегося отношения к зодиаку, то есть к Млечному Пути. Поэтому, если мы примем одну цивилизацию как один полный спектакль, то это значит, что каждый спектакль будет иметь совершенно отличное от других музыкальное сопровождение. А это в свою очередь означает, что тонко изменится все эмоциональное впечатление, и та же самая пьеса будет обращена к совершенно другим, таким образом затронутым, сторонам человечества.

Как мы помним, эта ось между Землей и Солнцем постепенно обходит весь круг зодиака за 25 765 лет. Этот период не только кажется равным дыханию Солнца, но, кроме этого, если принять за весь срок жизни Земли цифру между 1 1/2 и 2 тысячами миллионов лет, то он точно представляет половину земного дня. Таким образом, то время, за которое ось проходит через один из зодиакальных знаков, то есть 2150 лет, будет соответствовать одному какому-то часу этого большого дня Земли; и так же как час утра, дня или сумерек в обычном дне человека, каждый космический час будет иметь свое особое качество, свои особые возможности и свою особую эмоциональную прелесть.

Более того, если мы рассмотрим этот земной час длиной 2150 лет как образующий октаву, то каждая нота этой октавы будет длиться немногим больше 300 лет. Эти три века кажутся соответствующими одному поколению культуры, то есть времени между рождением цивилизации и тем моментом, когда, достигнув зрелости, она, в свою очередь, порождает новую цивилизацию, которая затем ее вытесняет.

Таким образом, мы видим, что октава европейских цивилизаций, охватывающая два последних тысячелетия, может неким образом представлять отражение в человеческом мире семи последовательных нот часа Земли. И, теоретически, цепь из 84 таких цивилизаций могла бы составить один день на шкале Земли.

Конечно, трудно установить достаточно определенно какой-либо другой цикл цивилизаций помимо знакомого нам европейского, хотя одна ранняя октава или, возможно, даже две октавы цивилизаций различаются в Египте; и существуют следы других тысячелетий культуры в Америке, Китае, Индии и Месопотамии.

Однако в еще более давнем прошлом интересно было бы принять во внимание многочисленные легенды о каких-то великих земных катастрофах, которые, как считается, разрушили континент Атлантиду и совершили почти полный перелом в цепи человеческой культуры. В наше время сравнение астрономических, геологических, археологических и мифологических данных подтверждает, кажется, факт такой катастрофы и устанавливает ее дату где-то около 11 000 или 12 000 лет до Р.Х. 67.

67. H.S. Bellamy, "The Atlantis Myth", в частности стр. 113.

В то далекое время Солнце в весеннем равноденствии стояло не в Рыбах или Овне, как в эту последнюю эпоху, а в знаке Весов. Все отношение солнечных и галактических влияний тогда должно было быть обратным тому, что есть теперь, и, весьма возможно, это бедствие было каким-то образом связано с земной ночью, предварявшей нашу современную цепь цивилизаций и резко отделявшую их от трудов человека в ту раннюю и оставшуюся незафиксированной эпоху.

Некоторые современные ученые пытались объяснить этот перелом в человеческой истории неким космическим или астрономическим катаклизмом. Венский космолог Ганс Хёрбигер, развивая теорию о том, что большие планетные тела склонны захватывать меньшие и со временем разрушать их, предположил, что причиной всему было разрушение какого-то спутника, предшествовавшего нашей современной Луне. Великовский, с другой стороны, утверждает, что Земля изменила свою орбиту и магнетизм, Венера трансформировалась из кометы в планету, а Марс за одно мгновение прошел стадию Земли,- всё в пределах исторического времени и с историческими результатами. Такие теории неприемлемы в их современной форме, потому что они рассматривают Солнечную Систему как бессмысленную игру летающих шаров, в которой можно ожидать любого дорожного происшествия по вине пьяного вождения. Если принять идею о живом космосе, то физические захваты и столкновения возможны в Солнечной Системе не больше, чем между органами в человеческом теле, и по той же причине.

Тем не менее некий физический перелом в истории человечества существует. У нас есть шесть тысяч лет истории и, может быть, на десять тысяч лет больше легенд. Дальше - тишина. Затем, еще дальше в прошлом, мы снова можем различить явные следы человека, и до некоторой степени понять их. Это странный факт, что о человечестве, жившем двадцать тысяч лет назад, мы знаем больше, чем о жившем десять тысяч лет назад.

Совершил ли человек какую-то великую ошибку, которую нужно было вычеркнуть из истории? Или же он просто прошел через какой-то земной интервал, который не больше зависел от него, чем гроза от роя летних комаров? А может быть, оба фактора - человеческая судьба и биение космического пульса - равно участвовали в этом? Мы не знаем. Ясно только, что какой-то основной ключ к этому человеческому преданию потерян.

Чем глубже в прошлое, тем величественее памятники, тем точнее знание. Додинастический Сфинкс и Великая Пирамида - два эти памятника грандиознее по замыслу и многозначительнее в деталях, чем все, что пришло позже. В Перу до-Инкская архитектура более совершенна, чем Инкская, а легендарные древние руины Тиахуанако, в которых каменные блоки весом в сорок тонн каждый обтесаны и подогнаны друг к другу с гладкостью штукатурки, еще более совершенны. Многие из самых поразительных человеческих достижений не имеют известного первоисточника. Как замечает Игнациус Доннелли, ни одно животное не было одомашнено на памяти человечества: все нынешние домашние животные уже были одомашнены на самой заре истории. Кем и как?

Не только в материальной культуре, но в величии философии, чистоте религии, смелости астрономии, утонченности символизма, то, что мы находим во многих древних эпохах, стоит выше всего достигнутого с тех пор. Составление халдеями карты созвездий, точное измерение египтянами звездных циклов, продолжавшееся целыми тысячелетиями, изобретение букв, иероглифов и письменности, утраченная идея богов, создающих богов - едва ли можно представить себе бо'льшие достижения. Ни одно из них не относится к тем, которые могли быть случайно открыты обычным человеком. Все несут на себе отпечаток сознательной школы.

Отходя еще на десять тысяч лет назад, к древним наскальным рисункам, мы поражаемся огромной разнице. Мы видим физическую отвагу охотника, искусство стрелка из лука, волнующий след того, кто отпечатал свою ладонь на стене, жадность к мясу и сексу, страх к своей жертве и любовь к своей добыче. Но ни одного следа школы. Человек живет в мире, где самые могущественные силы - не боги или звезды, а бизон и мамонт. И ему едва удается выжить среди них.

Где-то между Альтамирой и Египтом, где-то между 20 000 и 10 000 лет назад были, по-видимому, впервые основаны на Земле школы для достижения сознания. Чем-то люди привлекли помощь высших сил вселенной, и им было позволено войти сознательно в космическую систему. Это тот ключ, который потерян. Это то, что люди смутно чувствовали, оглядываясь на Атлантиду, - место, где вся культура была единой, все знание новым, где все последующие цивилизации, языки и религии имели свой общий первоисточник.

Мы сказали, что по своей природе школы невидимы. Но когда они были основаны на Земле впервые, и начали огромную работу по открыванию глаз этого наполовину животного человека на природу вселенной и его возможности в ней, они должны были действовать открыто. Такие люди иначе не могли и не стали бы реагировать. Школа стала невидимой после этого. По некоторой космической причине все следы ее первого толчка к сознательным человеческим усилиям были уничтожены. И обычному человеку было позволено считать, - и быть может, это даже поощрялось в нем - что он сделал все сам, без чьей-либо помощи. Это часть его испытания, часть его возможности достижения независимого понимания.

Изучая самые древние наскальные рисунки, мы можем узнать и нечто другое. Эти рисунки - по-видимому, первые художественные следы, оставленные на Земле человеком - датируются так называемым Ауригнасийским Периодом, около 40 000 лет назад. Они изображают громоздких мамонтов, в своей неподвижности напоминающих глубоко вкоренившиеся в землю деревья, рогатый череп северного оленя, извилистые линии, похожие на лесные тропы, тяжелые руки, громадный торс женщины без ног. Все это тяжелое, статичное, упорно вкоренившееся в землю, как будто навсегда. Лунный, лимфатический мир - слова приходят сами собой.

Проходит половина периода Ауригнасийского человека, когда начинается следующий - Магдаленский период. В тех же самых или подобных им пещерах во Франции и Испании, а именно в Альтамире, мы находим рисунки совершенно другого характера. Здесь все в самом бурном движении. Бизон, конвульсирующий в своей предсмертной агонии, галопирующее в паническом страхе стадо копытных, гибкие, как проволоки, люди, бегущие, застывшие в прыжке, натягивающие луки, выпускающие стрелы. Даже при взгляде на эти рисунки вам передается живое ощущение действия, напряжения, безудержного движения. Это меркурианский, чисто щитовидный мир.

Когда мы сравниваем тех первых людей, вся жизнь которых была жеванием жвачки, и этих вторых людей, вся жизнь которых движение, с людьми нашего времени, в жизни которых так очевидно преобладает мышление, то из всего этого развивается весьма интересная идея. Не могло ли быть так, что в истории человечества стимулировались различные функции,- в том же порядке и таким же способом, как это происходит в жизни отдельного человека? В Главах 10 и 11 эти функции виделись нами раскручивающимися из одного центра, как в анатомии его тела, так и во времени его жизни. Вилочковая, поджелудочная, щитовидная; околощитовидная, надпочечники, задняя доля гипофиза; передняя доля гипофиза, половые железы, шишковидная железа. Как замедленная цепная реакция, каждая из них, казалось, запускала следующую, и со временем вытеснялась ею.

Давайте предположим такой же порядок стимулирования и в жизни человечества. Только здесь, как мы видели в изучении геологии, время движется в обратную сторону относительно времени отдельного человека. В отличие от замедляющегося с каждым последующим годом времени отдельного человека, время Земли и человечества становится все более наполненным. Ранние периоды длинее, поздние короче. Логарифмическая шкала стимулирования последовательных функций очевидно направлена назад, а не вперед.

Давайте предположим теперь, что, как мы позднее постараемся показать, в современном мире умственные способности человечества испытывают совершенно новое напряжение в связи с стимулированием передней доли гипофиза. Предположим, что период доминирования заднего гипофиза продолжался тысячу лет, и что каждый предыдущий функциональный период был в два раза длиннее последующего. Переделав схему жизни отдельного человека, разработанную в Главе 11, мы получим таблицу, подобную следующей: 

Дата Железа и Тип Период

Длительность Эпохи

60 000 лет назад Вилочковая - Солнечный ?

} 32 000 лет

30 000 лет назад Поджелудочная - Лунный Ауригнасийский

} 16 000 лет Магдаленский

15 000 лет назад Щитовидная- Меркурий (камень)

} 8 000 лет Египетский

5 000 до н. э. Околощитовид.-Венера Халдейский,

} 4 000 лет Древне-

Индийский

(медь)

1 000 до н. э. Надпочечники-Марс Греко-Римский

} 2 000 лет Иранский

(железо)

1 000 н. э. Задний гипофиз- Европейский,

Юпитер Средневековый

и Ренессанс

} 1 000 лет (бумага)

Настоящее Передний гипофиз- Современный

Сатурн (Электричество)

Конечно, трудно охватить одним взглядом все следы человека определенной эпохи во всех частях мира, и прийти к ясному выводу об особом функциональном понимании, которым он тогда обладал. Но, как мы видели, Ауригнасийский период - до странности лимфатический, Магдаленский - поразительно меркурианский. Великие медлительные архитектурно-строительные цивилизации Египта, Шумера и Древней Индии, появившиеся на свет вместе с медными орудиями около 5 000 лет до н.э., имели все характерные свойства уравновешенного, твердого и спокойного роста, которые мы ассоциируем с околощитовидной железой или Венерой. Затем, около 1000 лет до н.э., изобретение железных орудий действительно возвещает, кажется, наступление периода бурных страстей и изменений, ломающего неподвижные формы древнего мира и на две тысячи лет наполняющего Европу, Средний Восток и Китай марсианскими тревогами. И наконец, последнее тысячелетие произвело и уравновесило такое юпитерианское изобилие достижений во всех физико-эмоциональных сторонах жизни, какого мир никогда до этого не видел.

Такая таблица относится к росту человечества, но не к его перерождению: к его взрослению, но не увеличению в нем доброты или мудрости.

Дальше мы разовьем эту идею более детально. Сейчас же важен лишь один из ее аспектов. В жизни человека мы видим, что периоды поджелудочной или щитовидной желез являются дородовыми и относятся к созреванию плода. Ауригнасийский и Магдаленский человек, трудившийся в темноте пещер, напоминающих материнскую утробу, на другой шкале подразумевает созревание плода. В жизни отдельного человека где-то между моментами запуска щитовидной и околощитовидной желез, между шевелением плода и младенчеством, происходит рождение на свет и воздух, - со всем, что это может означать.

Где-то между 15 000 и 5 000 лет до н. э., в каком-то месте, о котором мы не имеем никаких данных, человечество было рождено? - рождено в воздух, свет, культуру, традицию и наследие сознательной эволюции? Была ли повивальной бабкой этих родов эзотерическая школа, впервые основанная на Земле в соответствии с неким вселенским планом? Каково было право рождения, и кто были свидетелями? Все это одни из величайших человеческих загадок, и смутное их предчувствие даже до наших дней заставляет останавливаться на слове "Атлантида".

68. Смотрите Приложение VIII, "Цикл цивилизаций"

Родоначальной цивилизацией нашей Западной культуры является, очевидно, Греческая. До нее Европа была лесным раем, населенным рассеянными племенами, жившими по племенным обычаям. Не было ни городов, ни литературы, ни общей науки, ни религии. Ранние цивилизации - в Египте, Месопотамии, Индии и Китае - развились у совершенно других народов и в совершенно других климатических условиях, и поэтому не могут принадлежать к этой особой ветви развития.

Нам не известны личности тех сознательных людей, которые около начала шестого века до н.э. зародили первую настоящую цивилизацию в Европе. У нас есть полулегендарный Солон, законодатель, поэт, реформатор, воспитатель, традиционный "отец народа", и современный ему Фалес Милетский, такая же неясная фигура первого ученого, исследователя и учителя законов природы и вселенной. Они лишь наполовину выступают из того невидимого "периода вынашивания", о котором мы говорили. Возможно, они являются лишь подставными фигурами, поскольку истинные основатели должны были принести ту сильно сконцентрированную сумму знаний, необходимую для такого начала, от какой-то другой цивилизации, уже высоко развитой, - скорее всего, египетской - и все данные сходятся на том, что это действительно были люди этого другого народа.

В самом деле, Платон особо говорит о том, что его предок Солон во время своего визита в Саис, около 590 г. до н.э., обучался у египетских священников, а Клемент Александрийский добавляет, что из этого же источника усвоил свою науку Пифагор. В "Тимее" говорится еще яснее, что школа в Саисе намеренно открыла долго державшееся втайне знание посетившим ее грекам, "потому что они очень любили Афинян, и сказали, что являются некоторым образом их родственниками." Это родство, в эзотерическом смысле, было родством родителей и детей.

В любом случае, именно за время жизни их последователей выявились контуры новой культуры во всем ее великолепии. За восемьдесят лет на побережьях Греции и Южной Италии, где до этого были лишь лачуги из дерева и черепицы, выросли самые утонченные храмы, когда-либо были построенные людьми. Чтобы это техническое достижение стало возможным, Пифагором уже были развиты внутренние законы гармонии и разработано их применение для новой архитектуры и новой музыки. Анаксимандр, ученик Фалеса, изобрел основные инструменты новой технологии - гномон, часы, астрономическую сферу. Неизвестные скульпторы пробудили египетскую скульптуру от ее долгого сна, и создали статую куроса, человека новой эпохи с широко открытыми глазами. Художники, расписывавшие вазы, внесли в каждый дом символическую мифологию отношений между людьми и богами: а драматическая форма трагедии, созданная Тесписом, открывала вечный конфликт между своеволием человека и высшими законами природы, и на больших театральных праздниках люди могли "очищаться жалостью и ужасом".

Однако за всем этим разнообразием чувствуется один источник, некий скрытый центр всей жизни, на который указывает, хотя никогда не открывает до конца, странная роль Элевсинских Таинств.

Таким образом, за время одной человеческой жизни были установлены новые формы для каждого аспекта и каждой функции новой цивилизации. "Личность" ее оформилась окончательно, и всем техническим и интеллектуальным применениям этих новых форм предстояло только совершенствоваться, разрабатываться, распространяться, а еще позднее стать стилизованными, преувеличенными и упадочными.

С этой точки зрения интересно наблюдать действие законов шкалы. Мы видели, как человеческий организм вырастает по определенной модели из одной клетки во многие миллиарды клеток. Так же и цивилизации. Греческая культура, со всеми возможностями, сконцентрированными в начале шестого века в одном человеке или горсточке людей, к середине века уже вобрала в себя несколько сот лучших и самых творческих индивидуальностей, а к концу века "организовала" по новому образцу жизнь тысяч граждан Афин, Кротона, Сиракуз и полудюжины других центров.

Этот рост или объединение все большего количества человеческих "клеток" продолжался постоянно. В пятом веке колонии на Черном море, в Сицилии и Азии постепенно повысили численность населения Греческого мира до сотен тысяч. В четвертом веке Александр Великий, завоеватель мира, довел ее до миллионов.

Вместе с тем сила эллинизации ослаблялась в точной пропорции к "росту", и втянутые в греческое государство последние миллионы скорее затемняли его природу - так же, как жировые слои, накопленные взрослым человеком, хоть и включены в его тело, могут затемнять его истинную природу и возможности. Они, несомненно, разрушили бы его окончательно, если бы не более сознательные люди, как Сократ, Платон, Аристотель и другие, которые продолжали производиться центром или высшей частью цивилизации. Они поддерживали жизнь в организме. Без них он стал бы чудовищным автоматом или Франкенштейном, ощупью движущимся к саморазрушению.

Но даже в этом случае приходит время, когда внутренней жизни культуры становится недостаточно для защиты ее от гниения, всегда готового напасть на перезрелый организм. Завоеванные земли отпадают, и греческий мир, как старик, начинает ссыхаться и горбиться. В возрасте всего лишь четырех с половиной веков он попадает под власть Римской цивилизации, и после этого живет рабской жизнью, обучая или потворствуя желаниям своего молодого хозяина, до того самого времени, когда в конце концов, через восемь веков от основания, греческое отечество опустошается готами и эллинская цивилизация умирает как независимый организм.

Но откуда появилась эта новая Римская цивилизация? В начале четвертого века до н.э., когда Греческой цивилизации было всего два с половиной века, на Самосе существовала школа Эпикура, а в Афинах школа стоиков Зенона. Кто перешел в то время из этих школ в еще варварский пограничный город Рим, мы не знаем. Но знаем, что приблизительно в это время в Италии происходит такой же поразительный рост и неожиданно яркие проявления во всех видах человеческой деятельности, как до этого в Греции. И еще мы знаем, что эта новая Римская цивилизация, с своих самых ранних дней до разорения гуннами и вандалами восемь веков спустя, вдохновлялась двойным идеалом эпикуреизма и стоицизма.

Однако сущность этой Римской культуры была совершенно отлична от Греческой. Ее памятники - не храмы, но дороги и акведуки; ее средство распространения - не философия, но легионы, маршировавшие по этим дорогам. Она притягивала к себе людей талантом не искусства и мысли, но закона и порядка. Так что, через три века роста мускулатура ее дорог и лагерей управляла империей даже большей, чем прежняя, объединявшаяся нервной системой греческой философии.

Рис. 13: Последовательность цивилизаций в Европе.

Затем, в этот период зрелости, в Римском мире родился человек, исторически известный как Христос, который, согласно преданию, за несколько лет своей деятельности не только заложил основание следующей цивилизации, но даже установил некую наследственную форму или идеал для всех последующих поколений культур. В этом случае мы имеем точные литературные свидетельства об одном единственном основателе, о его ближайшем круге двенадцати учеников, и о "Деяниях Апостолов", которыми новое знание, идеалы и организация за несколько десятилетий были распространены по всему Восточному Средиземноморью.

Эта Ранняя Христианская Цивилизация имела центр тяжести на неком более тонком уровне, чем Греческая или Римская. Ее величайший памятник - не храм и не дорога, но одна книга, Новый Завет; и на своих первых стадиях она выросла и была объединена не какой-либо политической или художественной системой, но одной лишь метафизической системой необычайной чистоты. Ее центр тяжести, так сказать, лежал ближе к ее душе, чем у какой-либо из ее предшественниц.

Однако и в этом случае материальное тело цивилизации росло по тем же законам, и из "семи церквей в Азии" первого века, оно, в свою очередь, достигло имперской зрелости с признанием Христианства официальной доктриной Римской Империи около 320 г. н.э. Христианская цивилизация объяла весь этот мир, затем пришла в упадок, выродилась. Спустя восемь веков от ее зачатия, Папство, ее высшее светское выражение, было предметом торговли на римском рынке.

Так Ранняя Христианская цивилизация умерла. Но уже в 529 г., человек, являвшийся, возможно, ее наивысшим продуктом, Святой Бенедикт, основал в Монте Кассино монастырь, где в ограниченном закрытом кругу все было перестроено, все было начато заново, в новой форме, подходящей к новой эпохе. Это было рождением второй или Монастырской Христианской Цивилизации.

В этом новом начале есть нечто очень интересное. С Греческой, Римской и Ранней Христианской цивилизациями мы проходим первые три ноты большой исторической октавы. Здесь же мы подходим к интервалу - Темным Векам - когда Европу захлестнула волна насилия, невежества и анархии.

Бенедикт создал форму, специально приспособленную для того, чтобы пройти этот интервал. Монастырь представлял собой семенную коробочку. В нее были заложены и запечатаны гены новой культуры. При этом максима "orare et laborare" позволяла каждому монастырю быть самодостаточным, целым миром в миниатюре, окруженным стенами, делавшими его наполовину тюрьмой, наполовину крепостью. Здесь сохранялось из прошлого все имевшее ценность - копировались греческие и римские рукописи, византийская символика переносилась в живописные миниатюры, сохранялись секреты музыки и медицины, делались попытки "opus dei", то есть работы перерождения. Материальное величие древнего мира было как бы переведено на молекулярную шкалу, как память в клетки коры головного мозга, до времени, когда оно смогло бы вновь проявиться открыто.

Во Франции за два века возникло около тысячи таких монастырей. Как всегда, лишь множество самодостаточных единиц могли надеяться пройти через хаос. 69.

69. Сравните роль редкоземельных металлов в таблице элементов, Глава 7, I. Вокруг же них условия становились все хуже. Сарацины с юга, мадьяры с востока, норманны из-за Ла-Манша проносятся по долинам рек, сжигая деревни и урожаи, разрушая древние города. Авторитет и защита центральной власти полностью исчезают. "Три человека не могут встретиться с двумя без того, чтобы не предать их смерти."

Но с течением веков и монастырская система также стареет и становится легкомысленной. Правила забыты, к учению пропал интерес, женатые светские аббаты - живущие как феодальные владельцы - наполняют обители стражей и охотниками. Безопасность и защищенность, те самые условия, которые позволили цивилизации спастись, теперь расслабляют и разрушают ее.

В одиннадцатом веке для школ вновь приходит время идти в мир. Монастыри были их Ковчегом. Теперь, как Ной, они должны заново возродить землю после того, как отступили воды потопа.

Рождается Средневековая Христианская Цивилизация. Так же внезапно, как всегда, огромная волна надежды, энергии и усилий за время одной человеческой жизни полностью меняет лицо Франции. Момент ее появления поразителен. В 1095 году в закрытом аббатстве Клюни в Бургундии освящается огромная церковь в новом стиле, предвестница всех средневековых кафедральных соборов, и величайшая - за исключением Собора Святого Петра - из когда-либо построенных. За одно поколение этот необычайно новый образ вселенной, доведенный до совершенства в тишине монастыря, был воспроизведен в каждом городе и городке Западной Европы. Эта работа была проведена не церковниками, но анонимными франкмасонами. Школа вновь вышла в мир.

Так сами материальные памятники указывают на свой источник. Но в данном случае у нас есть возможность изучить более детально тот огромный труд - продолжительностью в два века - бывший необходимым, чтобы подготовить их рождение. Клюни, внешне - монастырь как и любой другой, был основан в 910 году, когда, как сказано было на Совещании в Тросли, "люди уничтожали друг друга, как рыбы в море." Местом для его строительства была выбрана забытая долина, одинаково удаленная от беспокойных дворов Парижа, Аахена и Павии; а учредительный устав грозил проклятием длиной в тридцать строк любому, даже самому Папе, кто нарушит его абсолютную независимость. Пришедшие туда двенадцать монахов перенесли эту традицию по прямому наследованию из самого Монте Кассино.

Значение этой преемственностии и этой традиции проявляется не сразу. Вначале монахи Клюни преобразуют лишь окружающую сельскую местность, улучшают агрикультуру, высаживают виноград, наполняют реки рыбой. Вскоре их начинают приглашать для реформирования других монастырей. Где устанавливался мир, там сразу появлялись новые монастыри. Через сто лет они управляли уже тысячей квадратных миль, и имели дело непосредственно и на равных с герцогами, королями, самим императором.

Именно монахи Клюни предприняли около 1000 года первые эффективные шаги против анархии и насилия. Шаг за шагом они добились принятия Божьего Перемирия (прекращение вражды в дни, установленные церковью - прим. перев.). Вначале были запрещены сражения с пятницы до понедельника; запрещено было нападать на безоружного монаха, на мужчину, идущего с женщиной, а также на идущих в церковь; все могли искать убежища у алтаря. Позже Перемирие было расширено на половину недели и все Святые Праздники; за нарушение его мятежные бароны публично отлучались от церкви. Но обычай насилия умирает нелегко. Рыцаря, который из своего родового замка терроризиет проезжающих и всю округу, переубедить трудно. И в 1095 году вновь именно монахи Клюни, с расчетливостью, может быть, их самих погубившей, объявляют Первый Крестовый Поход, который одновременно дает Франции целое королевство на Востоке и, отвлекая неисправимых грабителей, приносит наконец мир домой.

Другую линию традиции непосредственно из классического мира сохраняли Мастера Комачене, наследники Римских коллегий, которые - согласно преданию - спаслись бегством от преследования Диоклетиана и обосновались на острове озера Комо, откуда оказывали влияние на архитектуру всей Западной Европы с девятого по одиннадцатый век. Кажется вероятным, что аббат Одо из Клюни, во время своих многочисленных путешествий через Альпы в Италию, установил прямой контакт с Мастерами Комачене, поскольку с десятого века и далее Клюни становится строительным центром первой величины, и тема Комачене часто появляется в его работе.

К одиннадцатому веку центры Клюни существуют уже по всей Франции, за исключением областей, находящихся под влиянием других связанных с ними школ: в Шартре - со специализацией в медицине, в Реймсе - в музыке, в Монт Сен-Мишель - в астрономии. Совместная исследовательская миссия от Клюни и Шартра отправляется в Арабскую Испанию, и присылает оттуда Коран, логарифмы, работы по астрономии, алгебре и алхимии. После покорения норманнов именно монахи Клюни колонизируют дикий северо-восток Англии. Когда Санчес Великий отвоевывает Северную Испанию у мавров, именно у них он просит помощи, и они, со строительством в Компостелле на Атлантическом побережье огромного кафедрального собора Сент Джеймс, организуют тысячемильный маршрут паломничества для перенесения идей, культуры и возможностей во вновь завоеванную дикую местность.

В самом деле, можно сказать, что монахи Клюни изобрели паломничество, создав сеть святых мест, которая впервые внесла намеренное движение в застойное общество. Для раба паломничество означало отпуск в его однообразной работе, более широкий мир, открывавшийся всем лишенным воображения. Оно означало распространение ремесел, искусств, достижений агрикультуры. Мало кто мог вернуться из Кантербери, Компостеллы или Рима без новых впечатлений, новых идей, и даже, может быть, указаний на великую внутреннюю работу, стоявшую за всем этим.

Вся эта огромная работа была лишь приготовлением для новой культуры, которая расцвела в Западной Европе в двенадцатом и тринадцатом веках. Вместе с своим расцветом она ушла из рук монахов Клюни. "Iussu et imperio Hugonis", орден и империя аббата Гуго, которая на пике своего могущества включала 15 000 монастырских хозяйств, протянувшихся от Португалии до Польши, и управляла землями, равными по величине самым большим европейским королевствам, перезрела, была разграблена и разрушена. Мир, созданный ею, стали терзать чудовищные преследования, догматические споры, Инквизиция. Суеверие и схоластика заморозили мысль. Как всегда, то, что вначале было символом новизны и надежды, теперь само старалось подавить всякие изменения. Скрытое напряжение росло. И через девять веков от своего основания великое Аббатство Клюни было сокрушено толпами Французской Революции столь основательно, что едва ли остался хоть один след от его былого великолепия.

Но вновь, внутри этой стареющей культуры уже была зачата новая. В тот самый момент, когда огни Испанской Инквизиции показали, как низко могут пасть средневковые идеи, новый свет появился в Италии. Местом рождения, как и раньше, был незаметный уголок, в стороне от громоздких воюющих империй. Но теперь, с учетом новой эпохи, отвечали условиям не аббаты и священники, но семья богатых банкиров.

Козимо Медичи был главным гражданином Флоренции в то время, когда этот маленький городок становился центром одновременно и растущей оппозиции к Папскому Риму, и страстного увлечения классической античностью, статуи, храмы и рукописи которой - после тысячи лет безразличия - были теперь раскопаны. Эти обнаженные фигуры, гладкие колонны и ясные умы - по контрасту с суеверием, запутанностью и ритуальностью позднего Средневековья - открывали, казалось, окно в Рай. Козимо собрал у себя лучшие из находок, а вокруг себя - плеяду вдохновлявшихся ими молодых художников - Донателло, Джиберти, делла Робья, Липпи. Он собрал греческие и римские рукописи, открыл первую публичную библиотеку в Европе, и к 1440 году был признан как первый покровитель того, что уже носило название "Нового Учения".

Затем произошла странная вещь. В 1438 году император Иоанн Палеолог Константинопольский, в сопровождении свиты ученых, художников и церковников, прибыл на запад, в последний раз пытаясь получить поддержку в борьбе против турок. Объединенный Совет с Папой и Западной церковью был собран в Ферраре. Перед самым его открытием Козимо Медичи убедил Императора, Папу и все собрание перенести Совет во Флоренцию за его личный счет. Никакой западной помощи не последовало, и Император с пустыми руками вернулся в Константинополь, чтобы в одиночку встретить неизбежную трагедию.

Но за кулисами этих сцен случилось нечто очень важное. Ученые из свиты императора, казалось, искали убежища для своей традиции. Козимо, имея какие-то скрытые указания на роль Флоренции и требование времени, казалось, искал школу. Или, возможно, он уже принадлежал к школе, и теперь узнал свою ровню. Было достигнуто обоюдное понимание. Четырнадцать лет спустя Константинополь, как и следовало, пал. Но все на самом деле важное уже было перенесено во Флоренцию.

Нам известно, что идея знаменитой Платоновской академии была предложена Козимо греческим ученым Плетоном. Но что именно в ней происходило, мы знать не можем. Мы только слышали о воскресных собраниях на Вилла Кареджи или в Фьезоле. Мы смотрим на картины Боттичелли или Доссо Досси, на которых натурщики, как бы в состоянии само-воспоминания, как будто намеренно держатся так, чтобы передать эту идею. А в фреске Беноццо Гоццоли "Шествие волхвов", покрывающей три стены часовни Дворца Медичи, и изображающей процессию всадников, мы, кажется, видим автопортрет этой группы. Все, кто в ней участвует - греческие священники, художники, как Фра Анжелико и сам Гоццоли, новые философы, как Пико Мирандола и Марсилио Фичино - движутся через Тосканские холмы и леса к месту поклонения Христу. Старый Царь - это Патриарх Константинопольский, Молодой Царь - мальчик Лоренцо де Медичи, а Второй Царь, который едет навстечу всей процессии, одновременно и возвещая Рождество и отражая его, - Император Палеолог. Это описание группы в школе.

Из этой группы вышли Политиан и Мирандола, чтобы дать начало литературному ренессансу, Ботичелли и Вероккьо, чтобы создать ренессанс художественный, Рехлин, чтобы посеять семена Реформации в Германии, Линакр, чтобы основать Колледж Физиков в Лондоне. К нему принадлежал Леон Батиста Альберти, отец архитектуры Ренессанса, вдохновлявшийся божественной пропорцией и Пифагорейской системой чисел, которым в школе он учился у Фичино. Лоренцо, ее номинальный глава, открыл и вырастил мальчика Микеланджело, избрал молодого Леонардо да Винчи для работы в Милане. Своим искусством, техникой, литературой, идеалами и свободой Западная культура и поныне существует в живой памяти нашего времени.

Так культура рождается из культуры, порождаемая семенем из некого чужеродного, но эзотерического источника: Средневековая - новым знанием из Арабского мира, Ренессанс - учеными, перешедшими на Запад с падением Византии; новая цивилизация наших дней - открытием древней мудрости Индии и Тибета.

Рождение новой цивилизации должно для всех тех, от кого это зависит, вновь и вновь означать, что все должно быть перестроено, все должно быть начато сначала, в некой новой форме, подходящей к новой эпохе. Оглядываясь назад на все развитие истории, можно заметить, что каждое новое начало на самом деле было лишь громадным усилием продолжить. Это было не началом, но лишь продолжением жизни человечества. Для тех, кому приходилось начинать, порождать новую фазу человеческого развития, это начало было всей жизнью, или смертью. Но с точки зрения звезд ничего не менялось, потому что человечество и все его потенциальные возможности остаются все теми же.

Чем больше мы изучаем весь этот цикл прошедших цивилизаций, тем чаще и настоятельнее встают перед нами вопросы: Что такое наша цивилизация? Каковы ее характерные черты? Во что она может развиться? Присутствуем ли мы при новом рождении или же это очевидная смерть?

На эти вопросы очень трудно ответить. Потому что, если смотреть с близкого расстояния, гниение очень часто выглядит как прогресс, а прогресс как гниение; так же как день весны и день осени в какое-то время могут внешне ничем не отличаться друг от друга.

Однако если мы оглянемся назад, то увидим, что действительно живем в другом мире, отличном от мира тысячу лет назад - отличном в идеалах, проявлениях, понимании, интересах, возможностях, и во всем остальном. И если мы возьмем как одно поколение культуры период между 300 и 400 годами, а рождение цивилизации Ренессанса поместим около 1450 г. н.э., то становится ясно, что новая эпоха для нас уже должна была начаться.

Но когда она началась? Как ее узнать? По каким признакам мы можем отличить рост новой формы от падения старой?

Главная черта этой новой культуры, которая, возможно, когда-нибудь будет названа "Эпохой Покорения Времени", сначала была невидна. Точно так же, как Ренессанс, эпоха покорения пространства, началась не с открытия Америки, но с открытия перспективы в рисунке, впервые позволившей человеку точно отразить три пространственных измерения в пределах двух, так и наступление этой новой эпохи возвестили механические и философские новшества, реальное значение которых скрывалось в будущем.

Конечно, "покорение времени" - неправильный термин, так же как и "покорение пространства". Никто не покоряет ни времени, ни пространства. Они представляют и всегда будут представлять два разных плана нашей вселенной, так сказать, вид сверху и вид сбоку. И их так же невозможно покорить, как "покорить" поверхность стола или яблока. Однако многие поверхности можно изучить, обследовать, проникнуть сквозь них, постепенно изменить их форму, так же, как когда кто-то осматривает, ощупывает, сжимает яблоко, и наконец откусывает от него кусочек. И за этот период времени, зачатие которого произошло где-то около 1865 года, люди на самом деле научились исследовать время и вступать в совершенно другие отношения с ним, отличные от тех, которые они имели с ним раньше.

Из всех бесчисленных изобретений этого периода нам достаточно лишь трех, чтобы продемонстрировать это общее направление. В 1872 году Эдвард Мэйбридж предвосхитил кино, разделив движение на составные единицы с помощью ряда скоординированных друг с другом фотокамер, снимавших последовательные позиции лошадей на скачках. В этом изобретении была скрыта возможность расположения этих "единиц" движения различными способами, то есть воспроизведения событий либо быстрее, либо медленее, чем они на самом деле происходили, либо в обратном порядке. Это сразу указало путь освобождения от иллюзии, с которой человек жил тысячи лет - что время течет в одном направлении с постоянной скоростью.

Четырьмя годами позже Александр Грэхэм Белл изобрел микрофон. И снова, в этом, кажется, простом изобретении скрыта возможность обращения одного человека не к сотням, но к миллионам людей одновременно, или перенесения своего голоса и присутствия по всему миру, без посредничества времени. До этого связь между людьми за пределами слышимости была основана на времени. Если кто-то желал обратиться к большому количеству людей, он должен был выступать перед толпой в одном месте, затем переходить в другое место, говорить там, ехать в третье место, и так далее. Даже если он писал книгу, эта книгу нужно было напечатать и распростанить в тех местах или странах, где жили читатели. И все это означало время.

Третье изобретение, изобретение фонографа Эдисоном в 1877 году, имело обратный эффект. До сих пор звуковые волны исчезали в тот же момент, когда были произведены. Не было способа сохранить их дольше того времени, за которое они отражались или отдавались эхом, - самое большее, полминуты или около этого. Теперь, неожиданно, стало возможно сохранить звук так же, как веками сохранялись зрительные образы. Произнесенную сегодня речь можно было с точностью воспроизвести через десять или сто лет. Время было неожиданно введено как измерение в такие явления, в которых раньше для него не было места.

На самом деле существует одна вполне определенная причина этого изменения отношения человека к времени, и эта причина стала выясняться в шестидесятые годы девятнадцатого века. Механическое движение подразумевает время; тогда как электромагнитное движение для человеческого восприятия мгновенно. Тачка, например, может существовать только в одном месте в один момент времени; тогда как свет может существовать во многих местах одновременно. С самого начала мира человек был окружен явлениями этих двух порядков, но вплоть до девятнадцатого века они оставались совершенно раздельными. Движение физического тела могло протекать только механически и занимало время. Движение чувственного впечатления было мгновенно и несохранимо.

Изобретения, давшие начало Эпохе Времени, произошли из постепенного понимания того, что механическое движение и электромагнитное движение - взаимозаменяемы. Изменением электромагнитных волн в механическое движение, как в кино или фонографе, время было введено туда, куда оно до этого не входило. Заменой механического движения электромагнитными импульсами, как в радио или телефоне, мгновенными стали такие явления, которые до этого были осуществимы лишь с помощью времени.

Даже в медицине замена естественных лекарств, действующих на органы, синтетическими лекарствами, действующими на клетки, или коротко-волновым лечением, действующим на молекулы, была попыткой ускорить процесс лечения посредством перенесения его в более быстрое время меньшего космоса. Все это означало новую взаимозаменяемость измерений.

Библией этих новых возможностей стал "Трактат об электричестве и магнетизме", опубликованый Клерком Максвеллом в 1865 году. И воплощение его законов в жизнь произошло ровно за одно поколение. В 1895 году пришло кино, беспроволочный телеграф, а также был открыт радий - удивительное дитя мира минералов и мира света. Десятью годами позже Эйнштейн своей теорией относительности попытался, с неполным успехом, нарисовать картину фантастической вселенной, которая начинала разворачиваться перед непонимающими глазами людей. А уже к 1950 году реальные орудия проникновения во время - кино, радио, телевидение, магнитофон, пенициллин - стали, как игрушки, доступны всем тем, кто в прежнюю эпоху должен был бы для этого иметь книги и картины.

Между тем, напряжение, накладываемое на старый порядок этими изменениями в оценке времени, а также возникающее из него чувство всемирности не могли ограничиться миром науки. Вскоре стало ясно, что они должны таким же образом действовать в политической сфере, и вызывать там подобные же изменения и создавать людей такого же склада. Маленькое эластичное княжество, расширяющееся и сжимающееся вместе с брачными союзами его правящей фамилии, едва ли могло надеяться вынести такое давление. Требовалось нечто большее по размерам, более жесткое и более осведомленное о своем единстве.

Тенденция к федерации меньших единиц в большие появилась уже за сто лет до этого. Теперь же она выразилась в жгучей озабоченности установлением границ, в котором одинаково участвовали и большие нации (в стремлении вобрать в себя все завоеванные земли) и малые (в страхе потерять свою индивидуальность). Первоначальную идею "Великой Британии" переняли теперь "Единая Италия", "Всея Русь", "Великая Германия", и так далее. Чем больше была нация на самом деле, тем дальше мог заходить у людей этот предрассудок в направлении к всеобщему братству, которое подразумевалось техническим прогрессом того времени.

Видимое противоречие между этим растущим чувством национальности и общей тенденцией к смешению - это лишь результат некой, ставшей заметной, остановки в этой тенденции. В средние века человек принадлежал к единому целому его "поместья", его города, или его религиозного ордена, а люди из соседних городов были такими же иностранцами, как позже стали жители соседних стран. В 18 веке человек, родившийся в Англии, был больше "корнуолльцем" или "кентцем", чем "англичанином", - это была страна, представлявшая единое целое больше, чем нация, которая не действовала и не могла действовать как целое, кроме как символически через ее лидеров или ее подобие армии. Но к 1865 году нация фактически стала социальной единицей, и люди с полным основнием думали о себе как об англичанах, французах или немцах. Сами нации существовали давно, теперь же произошло огромное расширение человеческого воображения.

В самом деле, есть много оснований полагать, что естественная единица, к которой человек чувствует органическую преданность, его "родная земля", измеряется расстоянием, которое он может преодолеть за один день. Это то, что он может успеть увидеть между восходом и заходом Солнца. До самого начала девятнадцатого века это была область диаметром не более пятидесяти миль. Затем, неожиданно, с появлением железных дорог, однодневная поездка смогла охватывать уже не пятьдесят, а пятьсот или шестьсот миль. И это поразительно, что европейские нации, которые начали кристаллизоваться около 1865 года, и по отношению к которым составляющие их жители начали чувствовать во многом новый и страстный патриотизм, большей частью имели размер именно такого порядка. Так же как в середине двадцатого века привычка мыслить континентами и субконтинентами навязана людям дальностью дневного перелета авиалайнера.

На самом деле усиление самосознания наций, развившееся так заметно с 1860 года и далее, имеет и другой аспект. Оно представляет некую параллель на другой шкале с усилением самосознания, которое, очевидно, по неким космическим причинам ожидалось и от отдельных людей, и которое мы должны позже изучить более детально.

Как всегда, это новое понимание государства кристаллизовалось вокруг исторических личностей. Так же как Король Артур, Карл Великий, Сид олицетворяли первую Англию, первую Францию и первую Испанию, так же и теперь неожиданно возникли или были придуманы новые национальные герои, олицетворявшие их возрождение. Эти герои были символом "единства", "реформ", "демократии". Они были символом борьбы против каст, против аристократического принципа, который - работал он или нет - стал теперь мерзким и отталкивающим, тогда как "народ", в соответствии с этой новой тенденцией к смешению, приобрел благородную роль. Поэтому если в более старых, зрелых и стабильных странах эти герои выступали как писатели и философы, то в более молодых и развивающихся они поднимались как политические бунтари и объединители.

В Соединенных Штатах Линкольн, бедный мальчик с фермы, символизировал крушение старого Аристократического Юга; в Мексике индеец Жуарес - крушение европейского завоевания; в Италии генуэзский моряк Гарибальди - крушение политической власти религии. При этом все они представляли новое объединение своих стран, и всех троих народное воображение превратило в сверхчеловеческие фигуры, намного более значительные и величественные, чем в жизни, - в новых национальных героев.

Как физики, старавшиеся теперь рассматривать все в терминах вибраций, так и политики, старавшиеся включить все больше территорий в свои границы, - все выражали этим самым глубинную тенденцию к синтезу, к объединению. Международный Красный Крест в 1864 году, Международный Почтовый Союз в 1875, и Первый Рабочий Интернационал в 1864 были выражениями одного стремления к преодолению границ, примирению далекого и близкого, которое само собой вытекало из преодоления некоторых до этого жестких барьеров времени.

Все это, однако, было еще больше ускорено весьма любопытным способом. Приблизительно в то же время, когда ученые сделали свои поразительные открытия, но совершенно независимо от них, в крупных западных странах появляется необычайно яркая плеяда поэтов и писателей, которые по-своему также реконструировали все прошлое, будущее и многообразное настоящее современного человека.

В 1870 году Виктору Гюго было 68 лет, Андерсену - 65, Теннисону - 61, Уитмену - 51, Толстому и Ибсену - 42, и Ницше - 26. И все находились в самом расцвете творческих сил. Появление на западе в одно время этой группы поэтических пророков само по себе необычайно. Все были глубоко религиозны, но в новой свободной манере, не ограниченные никакой доктриной. Все обладали широтой кругозора и пониманием, всей огромностью взгляда на время и пространство, впервые сделавшегося возможным благодаря открытиям новой эпохи. И все весьма своеобразным способом подытожили и воплотили дух их собственных стран, как бы реконструируя наследие каждой из них для выживания в грядущую эпоху.

В период расцвета готического периода такие люди были бы аббатами или церковниками, в эпоху Ренессанса - живописцами и философами. Теперь они выступали прежде всего как писатели, но писатели, которые, как Гюго или Толстой, могли иногда появляться и действовать во внешнем мире политики и социальных реформ, выступая там не менее крупными фигурами, чем профессиональные политики и государственные деятели.

Одна из задач этих людей в их воздействии на время была удивительно параллельна задаче ученых, о которой мы говорили. Она состояла в том, чтобы изменить образ прошлого их стран, и сделать это прошлое приемлемым с новой точки зрения. Яркий пример - "Собор Парижской Богоматери" Виктора Гюго. В этой книге он не только воспроизводит с сверхъестественной реальностью средневековый Париж, но он вносит в тот Париж некую гуманитарную точку зрения, которой на самом деле там не существовало. И он делает это так, что картина средневекового Парижа постепенно меняется - для всех последующих поколений она становится соединением реальности с реконструкцей Гюго, и в дальнейшем они уже никогда не могут разъединить их.

Таким же образом, Андерсен реконструировал и постепенно закрепил картину дохристианской Скандинавии, Теннисон реконструировал и постепенно закрепил картину Артурианской Англии, Толстой реконструировал и постепенно закрепил картину России времен Наполеона, а Уитмен реконструировал и постепенно закрепил картину Линкольновской Америки. В каждом случае реконструкция было настолько грандиозной и всеохватывающей, и настолько верно соответствовала некоторым отношениям новой эпохи, что признавалась почти немедленно, и ей отдавалось предпочтение перед любой другой памятью.

Все эти люди, в одном аспекте, выполняли ту удивительную роль совершенствования прошлого, то есть делания его приемлемым для настоящего и для будущего, которая присуща всем основателям эпох. Эту чрезвычайно трудную работу, которую каждый человек, развивающий память, должен проделать по отношению к своей собственной жизни, они исполнили по отношению к своим странам. Потому что эта задача реконструкции прошлого является первым и необходимым шагом к любому настоящему изменению в будущем, - как понимал это и Карл Маркс, когда приготовлял путь большевизму посредством реконструкции истории на основе "экономического мотива" и "классовой борьбы".

Но Гюго, Андерсен и Уитмен работали над временем противоположно тому, как работал над ним Маркс. Вместо устранения идеалов, которые реально существовали в прошлом и управляли им, и замены их низшими человеческими мотивами жадности и насилия, как делал он, они пытались поместить в прошлое идеалы даже более высокие, чем преобладавшие там на самом деле, или, по крайней мере, идеалы, более постижимые и приемлемые для новой эпохи. Таким образом, они пытались, успешно или нет, переродить прошлое, тогда как работа Маркса, опять же успешная или нет, могла служить только его вырождению.

Эти же люди помогли реконструировать и общий подход к человеческим идеалам и к самой религии. Те самые изобретения, которые устранили время из человеческого сообщения и уничтожили пространство, неизбежно подвергли непосильному давлению некоторые застывшие религиозные формы и понимания, раньше хорошо служившие некому определенному, живущему обособленно расовому типу или группе, но поставленные лицом к лицу с другими формами, также совершенно удовлетворительными для практиковавших их народов, могли показаться только противоречивыми. Такое расширение не могло исходить изнутри церквей или от самих блюстителей отдельных религиозных путей, поскольку очевидно, что их задачей было сохранять чистоту ритуалов. И когда делались такие попытки, они обычно вели к столь резкому ослаблению религиозной практики, что от нее ничего, кроме некой слабой формы социальной благожелательности, не оставалось.

Но эти новые поэтические пророки были более свободны, и именно по отсутствию у них приверженности к какой-либо одной религиозной форме они смогли наполнить весь мир свежей и чистой атмосферой терпимости и большего понимания. Если нет времени, разве не было Христианства до Христа? Если нет пространства, разве не могут быть боги Востока и Запада одними и теми же? Казалось, все, что истинно, должно быть собрано в единое целое, и показано скорее как взаимодополняющее, чем враждебное. Такой новый объединенный взгляд на религию и Бога выразил Уитмен в "Песни о Божественном Квадрате" (1870), Виктор Гюго в "Религиях и Религии"(1880), Толстой в "Во что я верю" (1884).

Этот всеобъемлющий охват и примирение различных форм и миссий без разрушения их индивидуальности, параллель которому в царстве физики представляет использование электромагнитных волн, очень характерно для новой линии религиозной мысли, которая начинает развиватьсяч в 60-70-х годах. И то, что Гюго и Уитмен сделали для религии в широком смысле и поэтически, независимо от них развили в своем собственном стиле ученые и мистики.

В 1876 году немецкий востоковед Макс Мюллер начал в Оксфорде программу перевода "Сокровенных Книг Востока", которые должны были содержать ключевые рукописи Индуизма, Буддизма, Зороастризма, Ислама и Китая. Годом раньше русская женщина, Госпожа Блаватская, основала Теософское Общество, которое было первой попыткой новой синтетической или базовой религии, которая продемонстрировала бы фундаментальное единство всех предшествовавших религиозных форм. А Рамакришна, столь же великая фигура на Востоке, между 1865 и 1875 годами практиковал один за другим не только все ритуалы различных индусских сект, но так же ритуалы Ислама и Христианства, с целью достижения этими различными путями одной и той же трансцендентальной цели.

Как результат целого поколения этого нового "универсального" взгляда на мистицизм и религию, Доктор Р.М.Бюке смог в 1901 году предпринять попытку объективной "психологии" высшего или, как он называл его,"космического сознания", безотносительно к расе, вере или эпохе.

Все целое этой новой культуры, таким образом, казалось основанным на совершенно новой возможности преодолеть эти пространственные деления посредством избавления от одномерного времени. Эта попытка, однако, пошла по двум совершенно различным линиям. Ученые, физики и изобретатели сконцентрировались на возможности механического избавления от времени; тогда как поэты, писатели и мистики изучали возможность сознательного избавления. Чего продолжало недоставать - это моста, соединившего бы эти две точки зрения.

Возвращаясь к генезису предыдущих цивилизаций, у которых все аспекты и применения нового знания исходили, казалось, из одного источника - были ли это Элевсинские Таинства в шестом веке до н.э., или орден Клюни в 11 веке н.э. - мы невольно задаемся вопросом, не были ли на самом деле где-то и у каких-то людей эти две внешне противоречивых стороны культуры девятнадцатого века объединены в некое высшее понимание? Существовала ли где-либо скрытая школа перерождения, из которой все излучалось?

Необычайная скорость распространения идей в 19 веке, новые возможности передвижения, которое за несколько месяцев могли рассыпать учеников такой школы по всему миру, делает ответ на этот вопрос затруднительным. Конечно, сами черты нашей эпохи подразумевают, что новые идеи могут войти в жизнь во многих местах одновременно, без прямой связи.

В то же время, это удивительно, как много ключевых работ, сопровождающих ее рождение, и имеющих особенное свойство прямого школьного знания, происходят, кажется, из Рима.

"Фауст" Гете был полностью перестроен после знаменитого "Итальянского Путешествия" в 1796 году, которого он ожидал так страстно, а в старости объяснял его успех тем, что "оно навсегда сохраняет период развития человеческой души". Этим же периодом в Риме датирована его "Теория цветов", где утверждается, что свет является высшей известной нам формой энергии, и что цвета являются лишь изменениями или разложениями чистого света. Ту же самую идею поэтически выразил Шелли в 1821 году, сразу после своего возвращения из Рима:

Жизнь, как купол из разноцветных стекол,

Окрашивает белое излучение Вечности…

Это особенно поразительно, если вспомнить, что именно в это время в Риме родилась немецкая школа живописцев прерафаэлитов, основанная на новом понимании цвета, которое было связано с идеей другого восприятия, и необходимого для этого изменения бытия. В 1848 году английское Прерафаэлитское Братство возникло из этой же группы. И хотя трудно проследить до этого источника французских импрессионистов, за исключением, возможно, посещения Рима Мане в поздние 50-е, однако стоит отметить, что их целью с самого начала было именно писать свет с помощью контрастного использования чистых, а не смешанных, цветов. Художник должен был сознавать и воспроизводить свои собственные впечатления, происходящие из света, потому что ими каждый человек живет и посредством их знакомится с реальностью.

Около 1860-х годов аналогия Клерка Максвелла между октавами цвета и звука, между высотой тона и оттенком цвета, громкостью и тенью, привела, наконец, изучение художником света в прямое отношение с новым знанием об электричестве и магнетизме, и продемонстрировала подчиненность его тем же законам, которые управляют бесконечным количеством других явлений, до сих пор считавшихся не связанными друг с другом.

Эта новая теория света и колебаний была использована другим членом Римской группы, Карлом-Себастианом Корнелиусом, для примирения явлений материального и духовного миров, в таких книгах, как "О Взаимном Влиянии Тела и Души" (1871). Тогда как примерно в этот же период стало раскрываться значение этого понимания и в царстве времени. "Пер Гюнт" Ибсена, в драматической форме намекающий на эту и на столь многие другие эзотерические истины, был написан во время его пребывания в Фраскати вблизи Рима в 1867, так же как "Вечное Возвращение" Ницше - во время его Итальянского путешествия в 1881 году. Эта последняя книга, впервые связавшая идею возвращения (подразумевающуюся в электромагнитной теории колебаний) с вопросами сознания и развития человека, глубоко повлияла сперва на Хинтона, а позже на Успенского, чье объяснение трех измерений времени проложило путь окончательному примирению между современной наукой и древними идеями вечности и перерождения.

Мы не знаем, какая именно школа сущестовала в Риме между 1800 и 1880 годами, из которой могли исходить столь многие творческие идеи новой эпохи. Однако во всех ее следах мы находим одно понимание - свет как единая творческая и объединяющая сила во всей вселенной, октава как переход чистого света в форму и цвет, и время, возвращение и исполнение всех возможностей как три стадии восхождения человека к природе света.

Так что если нас спросят, что является характерной чертой новой эпохи, и чем она отличается от старой, мы можем теперь ответить: То, что отделяет и разделяет, принадлежит прошлому. То, что примиряет и объединяет, принадлежит будущему. А путь к единству лежит через избавление от времени.