• Главная
• В избранное
• Наш E-MAIL
• Добавить материал
• Нашёл ошибку
• Вниз

Когда много лет назад я пришел работать на телевидение и стал ведущим передачи «Очки, голы, секунды», никаких представлений о своем жизненном предназначении, конечно, у меня не было. Знание пришло потом — с обучением, с актом Посвящения. И тогда я в полной мере осознал, как мудро направляла меня Судьба, как точно вывела к Цели, к самому важному делу моей жизни.

Работа на ЦТ (Центральном телевидении) была последним этапом на пути к максимальному самоосуществлению. Необходимым, важнейшим этапом. Я должен был научиться спокойно смотреть в объектив, естественно держаться и говорить перед ним так, как будто говоришь с живым человеком или аудиторией. Я учился, не жалея сил, и — как будто в ответ на мои запросы — телевизионных дел всегда хватало с избытком. Мне довелось подготовить и провести множество передач, вещать в прямом эфире, быть ведущим информационных программ; я постоянно менял характер творческой работы — переходил из одной редакции в другую, снимал документальные фильмы, делал новостные телерепортажи…

Я набирал опыт, который вел к прямому общению с гигантской аудиторией. Через объектив увидеть людей невозможно — их можно только почувствовать. И я научился их чувствовать — всех, каждого, кто сидел перед телевизором. Глядя в глазок телекамеры, я сливался с аудиторией. А это — единственный путь к лечению «через себя», созданию исцеляющего единства. Единства, которое позже вернуло здоровье миллионам людей.

Говорят, что человек должен менять работу раз в три-пять лет, иначе она перестает его интересовать, и тогда он выполняет обязанности механически, не творчески: вроде все знает, но создать ничего нового уже не может. Если это и правда, то к моей тележурналистике никакого отношения не имеет. Я «оттрубил» на телевидении пятнадцать лет, и все эти годы непрестанно горел своей работой. Прибегал в редакцию раньше всех, засиживался до полуночи, любил приходить в студию в субботу, воскресенье: никого нет, тишина, можешь спокойно писать, монтировать, никто не мешает…

К тому времени, когда открылся мой дар и прошло обучение, я полностью состоялся как профессиональный творческий работник телевидения.

Я был готов к выполнению своего предназначения.

Тогда надобность в работе тележурналиста отпала.

Как часто нам не дают расправить крылья наши внутренние установки! Нас терзают ложные предубеждения, неоправданные страхи, ограниченные представления — все эти «что такое хорошо и что такое плохо», «как надо делать и как нельзя», «я должен», «я не должен», «я не могу», «это нехорошо»… На определенных этапах жизни они могут быть необходимы, полезны, правильны. Но проходит время — и все меняется: то, что помогало нам развиваться и смело шагать вперед, становится сдерживающей силой. Такие установки — заборы на поле нашей жизни, мы постоянно утыкаемся в них, и, чтобы идти дальше по выбранному пути, нам надо через них перелезать. Но это почти невозможно: их возводили мы сами, эта работа воспринимается нами как часть пути, мы не видим таких преград! Если бы заборы строили другие люди, мы бы смели их одним возмущенным усилием: «Не учите меня жить!» Но если человек говорит себе: «Я не могу!» — как он сможет «смочь»? Чтобы избавиться от преград, нам надо внутренне измениться, начать мыслить по-другому. Это трудно. И первый шаг к успеху — прислушаться к себе и понять, что тебя держит.

Пришло время, когда стало ясно: работать тележурналистом я больше не хочу.

Я лечил людей. Изо дня в день. Их становилось все больше и больше — тех, кто приходил ко мне за помощью, и я не отказывал никому. Это стало смыслом и целью моей жизни — возвращать людям здоровье. Я уже не мог отвлекаться на что-либо другое.

Иметь престижную работу — это хорошо. Каждый день честно и успешно выполнять свои служебные обязанности — достойно. Иметь высокую зарплату и уверенность в завтрашнем дне — очень правильно, «верной дорогой идете, товарищи!». А вот бросить все это ради чрезвычайно сомнительного предприятия по оказанию помощи совершенно незнакомым людям — плохо, опасно, рискованно и в каком-то смысле аморально.

Сколько раз я выслушивал эти соображения от родных и знакомых… Ох уж эти наши установки! Они не дают никакой возможности взглянуть на дело по-другому, принять иную точку зрения и понять, что движет человеком, когда он поступает не так, как все!

…Поздним вечером пьяный человек пытается попасть к себе домой, но ошибается дверью и ломится в квартиру соседа. Тот высовывается из окна и кричит:

— Эй, друг, ты стучишь не в ту дверь!

Пьяный долго думает, потом поднимает голову и говорит:

— Откуда ты знаешь? Может, это ты смотришь не из того окна!…

Так или иначе, работу на телевидении я оставил, снял квартиру на юго-западе Москвы (тогда это был необжитый район новостроек, аренда в нем оказалась мне по силам) и стал принимать людей. Прошло немного времени. Количество пациентов росло. Слухи обо мне распространялись по Москве стремительно: «сарафанное радио» во все времена работало эффективно.

И однажды о моей деятельности узнали на телевидении.

В то время в эфир периодически выходила передача «Это вы можете». Речь в ней велась о творчестве детей и молодежи. Благодатная тема: юный изобретатель часто придумывает и воплощает в жизнь такие вещи, на которые взрослый человек никогда не замахнется. Детство и юность часто не знают, что такое «нельзя»; ничто, никакие предубеждения и другие ментальные «заборы» — речь идет о том же, о внутренних установках! — не мешает полету фантазии юного творца. В «Это вы можете» ребята показывали зрителям удивительные хитрые механизмы, необычные сельскохозяйственные машины, умных роботов — все, что придумали и сконструировали сами; рассказывали о том, как рождаются новые идеи.

Вел передачу мой хороший друг, режиссер и журналист Володя Соловьев. И вот, когда слухи обо мне дошли до «Останкина», он позвонил: «Слушай, ты становишься известным человеком, у нас о тебе все говорят. Давай сделаем выпуск „Это вы можете“ о твоем целительстве. Руководство не против».

Не скажу, что воспринял это предложение на ура. Но почему бы и нет? У меня было только два вопроса. Первый: не озаботит ли зрителей то, что из молодежного возраста я давно вышел? И второй: как экстрасенсорное целительство укладывается в тематику молодежного творчества?

«Ну, допустим, — здраво рассудил Володя Соловьев, — зрителям все равно, на сколько лет ты выглядишь, была бы интересной передача. А она будет потрясающе интересной, такого еще на ЦТ не видели!»

На второй вопрос ответил я сам.

Исцеление столь необычным способом, с использованием экстрасенсорных способностей — уже заявка на творческий акт, об этом можно говорить, спорить, размышлять. Но все дело в том, что я действительно творю — во время каждого лечебного сеанса, работая с одним человеком или со множеством людей… И вот об этом мне хотелось бы сказать побольше.

Меня часто спрашивали: «По какой методике вы лечите?» Вопрос обоснованный: я исцеляю, а значит, в какой-то степени работаю как врач. А врачи для лечения каждого заболевания используют определенные методики. Какую же использую я?

Допустим, я провожу массовый лечебный сеанс. Передо мной множество людей с самыми различными нарушениями здоровья. Если я врач, то каждому из них должен поставить диагноз на основе различных анализов и показаний диагностических приборов. Потом — лечить по методике, соответствующей заболеванию. Если я хороший врач, то проведу с каждым пациентом немало времени, чтобы узнать о нем как можно больше: каков его образ жизни и мыслей, характер питания, кем он работает, есть ли у него аллергия, какие лекарственные препараты он не переносит, какими заболеваниями он страдал раньше и многое-многое другое. Если я этого не сделаю, то методика, которая дает общее направление лечения без учета индивидуальных особенностей пациента, может оказаться не только неэффективной, но и вредной. Она не исключает, а требует индивидуального и творческого подхода к пациенту — лечение не может быть одинаковым для всех людей, страдающих одним заболеванием. Люди такие разные, каждый из них неповторим — то, что хорошо для одного, может оказаться очень вредным для другого, — к каждому нужен вдумчивый подход, внимательное, чуткое отношение. Если врач это понимает и для каждого, и всякого пациента ему удается разработать — на основе рекомендуемой для данного заболевания методики — эффективный алгоритм лечения, то он талант, он — Творец.

Я не ставлю диагнозов и не выписываю рецептов для пациентов. Мне не хватит ни всех моих знаний, ни всей моей жизни, чтобы разработать медицинские способы лечения для тысяч и тысяч людей, которые приходят ко мне на массовый лечебный сеанс. И тем не менее я исцеляю — потому что творю. И результат этого творчества — то единство, которое создается между мною и пациентами. В каждом случае, для каждого из них оно — единственное, уникальное, неповторимое… Вспомните, это «принцип промокашки». В созданном единстве с пациентами я «промокаю» все их недуги. Болезни людей, их жизненные неурядицы, их личные, семейные, профессиональные проблемы — все, что выбивает человека из колеи и делает больным, — «впечатываются» в меня. И если тысяча человек страдает заболеваниями желудка, то моему совсем несладко, а если другая тысяча мучается от головной боли, то моя голова разрывается на куски. И тогда я привожу себя в порядок, убираю те нарушения, которые я «промокнул» от тысяч и тысяч людей. Я это умею, я так создан, я делаю это: исправляю в себе чужие проблемы. А раз я нахожусь в единстве со всеми и с каждым из моих пациентов, то убираю нарушения в каждом из них и во всех вместе.

Во время этого процесса я исчезаю как личность. Мое «эго», мое личностное «я», растворяется, перестает существовать — я становлюсь исцеляющим единством, я становлюсь процессом исцеления.

Вот в чем суть моей «методики», вот в чем мое творчество…

В общем, мы с Володей Соловьевым передачу о целительстве решили делать. Готовили ее недолго. Я пригласил в студию несколько моих пациентов, они рассказали о своих прошлых болезнях, о том, как обратились ко мне, что чувствовали во время лечения.

В конце беседы я провел сеанс для телезрителей — ровно три с половиной минуты оздоравливающего воздействия перед объективом телекамеры…

Почему я решил, что мое телеизображение способно лечить? Как до этого додумался? Сомневался ли? Волновался? Ничего я не решал, ни о чем таком не думал, никаких сильных эмоций не испытывал, и сомнений у меня не было. Я просто знал — знал, и все: мое воздействие распространяется на телеаудиторию. Для меня этот сеанс был естественным продолжением целительской практики: если предоставили возможность «поработать» с миллионами людей, почему этого не сделать?

Гораздо интереснее вопрос о том, почему Володя Соловьев и все те, кто делал передачу, никак не отреагировали на беспрецедентный акт телеисцеления — ни вопросов, ни сомнений. Вот Чумак беседует со своими пациентами, вот что-то рассказывает. Но вот он поворачивается лицом к камере и начинает сеанс — впервые в истории телевидения, впервые в мировой истории! И все восприняли это как должное!

Ну, значит, так оно должно было все случиться. Чему быть — того не миновать…

Передача вышла в эфир.

После этого на телевидение обрушился шквал писем. Тысячи писем! Люди, которые посмотрели «Это вы можете», восторженно писали, какое благотворное воздействие оказал на них целитель Чумак, какие недуги их оставили, от каких болей и «болячек» удалось избавиться. Другие доверительно делились своими бедами, рассказывали о болезнях; почти во всех письмах были просьбы повторить передачу и вопросы о том, как найти Аллана Чумака, как записаться к нему на прием.

Володя Соловьев здорово воодушевился: «Раз такой резонанс — давай сделаем повтор!»

Сделали.

И тут началось невообразимое.

Такого история нашего телевидения еще не знала: письма от телезрителей приходили уже не тысячами — десятками тысяч! Общественная приемная в «Останкине» была завалена мешками с конвертами. Восторгам и благодарностям людей не было предела. И они просили, требовали: еще, еще, дальше, подайте Чумака на телеэкран!

Но в годовом плане выпуска передачи «Это вы можете» не было пункта «Цикл лечебных сеансов экстрасенса-целителя»! В конце концов, не для того она создавалась! Руководство «Останкина» оказалось в большом затруднении.

Мне было мало дела до забот ЦТ, и я продолжал заниматься своими делами. Но вот однажды раздался телефонный звонок. В трубке звучал приятный женский голос: «Вас беспокоит секретарь заместителя председателя Гостелерадио Владимира Ивановича Попова. Он просит срочно к нему зайти».

Владимира Ивановича я знал прекрасно и всегда был рад его видеть. А если подвернулся повод для встречи — зачем ее откладывать?

Жил я от «Останкина» совсем недалеко, свободным временем в тот день располагал — быстро собрался и пошел. А надо сказать, что было лето, жаркий день, и оделся я довольно легко и просто: легкие брюки, тенниска, сандалии. К тому же прическа моя оставляла желать лучшего: давно не стригся, и волосы расческе уже не поддавались, лежали на голове этакой лохматой копной. В общем, непрезентабельный я имел вид. Так сказать, не телегеничный. Но это меня заботило мало: заместитель председателя Гостелерадио был чужд протоколов, мой неофициальный вид его покоробить не мог, а мнение его секретарши меня не интересовало.

Я вошел в кабинет Владимира Ивановича, и прежде всего мой взгляд уткнулся в огромную кипу почтовых конвертов на его столе. Ну, ясно, в чем проблема… Пробормотав приветствие, я неуверенно двинулся к столу. Хозяин кабинета, мрачно нависнув над бумажной горой, кивнул на конверты: «Видишь, что творится? Завалили нас письмами… Что делать будем?»

Что делать! Это им решать, не мне. Я недоуменно пожал плечами. Потом сказал: «Можно еще несколько сеансов провести. Не в рамках „Это вы можете“, а отдельно…» Владимир Иванович оживился и посветлел лицом. Может быть, он опасался, что в мои планы больше не входит выступать на телевидении? Он ошибался!

«Давай проведем!»

На дворе стояло лето 1989 года. Перестройка, гласность, первые кооперативы, демократия — все внове, все в первый раз. Свежий ветер перемен, дерзкие идеи, небывалые свершения. Можно было смело пробовать сделать лучшее, назревшее, необходимое, раньше запрещенное. Тогда еще не сформировались «установки» нового строя, общественное сознание было открыто всему, что было или только казалось истинным, настоящим, полезным, светлым. Не было устойчивого предубеждения против «неизведанных способов лечения», которое навязано людям сейчас. Впрочем, времена «установок» не заставили себя долго ждать. Но это случилось чуть позже…

Владимир Иванович нажал на кнопку селектора. «Эдуард! — Я понял: он разговаривал с бывшим моим коллегой, главным редактором главной редакции информации ЦТ Эдуардом Сагалаевым. — К тебе Чумак подойдет — запишите его!»

Я опешил. Сниматься прямо сейчас? Вот так — в тенниске, лохматым? Наверно, эти сомнения отразились на моем лице — заместитель председателя Гостелерадио профессионально смерил меня оценивающим взглядом и ничего не сказал. Он был настоящим руководителем: если надо выпустить передачу в эфир как можно быстрей — она будет сделана немедленно!

В студии главной редакции информации операторская группа ждала наготове. Я встал перед объективами, посмотрел в глазок телекамеры и увидел за ним, сквозь него миллионы и миллионы людей. Они сидели перед телеэкранами и ждали… Чего? Доброго слова, улыбки, сочувствия, милосердной помощи, облегчения боли, исцеления недуга… Это были мои люди, я любил их, я хотел им помочь…

Запись продолжалась не более часа. За это время я провел шесть сеансов. Каждый из них длился шесть-восемь минут и предназначался для лечения определенных систем организма — сердечно-сосудистой, нервной, опорно-двигательного аппарата…

На следующее утро первый из сеансов пошел в эфир. Не было ни подготовительных объяснений зрителям, ни предварительной рекламы целительских умений Аллана Чумака. Люди, собираясь на работу, с удивлением поглядывали на экран. На нем лохматый очкарик объяснял, что сейчас будет их лечить, он говорил: «Сядьте, расслабьтесь, прикройте глаза, прислушайтесь к своим ощущениям…» Он советовал поставить у телевизоров банки с водой, положить тюбики с кремами и зубной пастой и обещал, что все это будет «заряжено» оздоравливающей энергией. Потом этот чудак решительно замолкал и так вот, не произнося ни слова, делал руками загадочные пассы…

Сеансы шли ежедневно — шесть раз в неделю. Воскресенье — перерыв, а с понедельника цикл воспроизводился заново.

Сначала люди — те, кто не знал меня по передаче «Это вы можете», — недоумевали. Потом во время сеансов стали потихоньку подсаживаться к экранам, потом — включали телевизор заранее, чтобы ничего не пропустить, звали домашних, ставили банки с водой…

Они почувствовали, испытали оздоравливающее воздействие! Они исцелялись!

Это не мои фантазии, не мечты, не голословные утверждения, не пустое самовосхваление. Это факт. Уже через месяц после начала сеансов на телевидение пришло шесть миллионов писем — в общественной приемной «Останкина» их считали, умножая число бумажных почтовых мешков на число конвертов в одном мешке. И вот в каждом таком письме была благодарность за лечение, рассказ о том, от какой болезни человек исцелился, просьба о встрече с Алланом Чумаком. Надо сказать, что сначала преобладали письма именно с просьбами, и это понятно. Люди видели на экране чудо-целителя и первым делом предпринимали попытки «попасть на прием к специалисту». Они еще не совсем понимали разницу между врачом и экстрасенсом. «Примите меня!» — десятки, сотни тысяч призывов… Но потом — от сеанса к сеансу — люди стали осознавать, что получают полноценную помощь без личной встречи с Чумаком — встреча не нужна, для моего исцеляющего воздействия нет расстояний, нет преград. И тогда пошли письма с благодарными рассказами об исцелениях.

Не имеет смысла приводить цитаты из этих посланий — речь в них идет об одном и том же. Скажу только, что происходили действительно библейские чудеса. Больные, годами не встававшие с постели, возвращались к нормальной жизни. Слепые начинали видеть, глухие — слышать, расслабленные — ходить.

Люди приезжали в «Останкино», чтобы рассказать о себе. Перед сеансами я давал краткие интервью корреспондентам ЦТ, радио и газет, эти беседы шли в прямом эфире, так что поймать меня утром перед входом на телевидение не представляло труда. Однажды я шел на такую запись, и около «Останкина» меня встретили двое молодых людей, супружеская пара. Они поджидали целителя Чумака, чтобы рассказать: молодой человек, муж, много лет назад получил травму и ослеп на один глаз — после нескольких моих сеансов глаз стал видеть. В другой раз меня остановила пожилая женщина, распахнула пальто — а была осень, довольно холодно — и содрала с шеи шарф, открыла горло: «Смотрите!» Я, немного ошарашенный столь экзальтированным поведением незнакомки, пригляделся — горло как горло, ничего особенного. «Еще месяц назад, всего месяц, — задыхаясь от возбуждения, произнесла она, — вся шея была раздута! Я была приговорена — рак гортани! Начала принимать ваши сеансы, и опухоль стала спадать. А потом все прошло! Понимаете? Я здорова!» Одна женщина в Ставрополе весила почти двести килограммов, еле передвигалась, не выходила из комнаты — просто потому, что не пролезала в дверной проем. Через полтора месяца после начала моих сеансов она весила восемьдесят килограммов, сбросила больше центнера жира!

Я понимал, что есть немало чрезвычайно впечатлительных или не совсем психически адекватных людей, которые могут напридумывать или «увидеть» черт-те какие чудеса и трубить об этом на всех углах — лишь бы их слушали. И поэтому многие сообщения об исцелениях проверял. Не знаю, как сейчас обстоит дело с взаимодействием центральных и региональных СМИ, но тогда с телевидения можно было легко позвонить в любой город, связаться со спецкором ЦТ и попросить проверить информацию. Тот навещал человека, который писал о своем исцелении, опрашивал его соседей, мог посетить в поликлинике участкового врача — в общем, собирал всю возможную «фактуру». Таким вот образом я получил из разных уголков страны огромное количество подтверждений. Помню, старушка из Ташкента рассказала в своем письме совсем уж невероятную историю. Ее собачка, болонка, был стара, как мир: зубы у нее выпали, шерсть облезла, ходила она еле-еле и почти ничего не видела. Когда по ЦТ пошли мои сеансы, она стала выползать к телевизору, хотя никогда раньше никоим образом интереса к нему не проявляла. Спустя несколько недель болонка-долгожительница обросла шерстью, стала сносно видеть. «И глазки блестят, как у молодой!» — писала старушка. Да, забавная история… Но очень уж я сомневался — не в своем, конечно, даре, а в старушке… Ну, позвонил в Ташкент, попросил проверить. Местный корреспондент съездил к бабушке домой, познакомился с собачкой, поговорил с соседями. «Все верно! — констатировал он. — Хозяйка болонки психически здорова. Собаке пятнадцать лет, симпатичная такая лохмушка. И резвится, как щенок».

Вот так.

Шесть миллионов историй. Сотни и тысячи их подтверждений… Вымыслом, обманом могут оказаться один, два, десять свидетельств. Ну, тысяча — вдруг тысяча человек сошли с ума! Но когда миллионы людей говорят об одном и том же — пишут, звонят и рассказывают, — с фактом приходится согласиться.

Когда ребята Эдуарда Сагалаева только-только записали мои сеансы, я его спросил: «Ты понимаешь, что мы сделали?» — «Конечно! Хорошая передачка получится», — был ответ. Он не понимал грандиозности того, что должно было произойти и в самом скором будущем реализовалось. А я понимал.

Грандиозность свершения — не в феномене целительского дара Аллана Чумака; не в том, что миллионы телезрителей обрели здоровье; не в том, что они убедились в силе и эффективности экстрасенсорного воздействия, — дело вообще не в лечении и экстрасенсорике.

Дело в том, что изменилось сознание огромных масс людей.

Человек в обыденной жизни думает и действует стереотипно, его трудно выбить из колеи наезженных мыслей, привычных представлений о себе, людях и мире. Здесь вряд ли помогут убеждения и доводы. Но если человек почувствует, ощутит то, о чем ему говорят, — он остановится, обернется и обязательно прислушается к себе. Он пережил некое состояние, это его опыт, его новая реальность. И от этой реальности ему никак не отмахнуться, потому что он уже проживает иную, более богатую жизнь в ином, более просторном мире. И не надо никаких вопросов, никаких ответов, доводов, мысленных конструкций — произошло расширение бытия и изменение сознания. Так наше тело, наши органы чувств помогают нам воспринять новое.

Мои сеансы проходили в те годы, когда менялся общественный климат страны. Социальная система, в которой над всеми сторонами жизни людей господствовали «ленинская партия и советское правительство», перерождалась. И для людей, привыкших жить в тоталитарном государстве, это было нелегкое время. Они забыли, что такое «свобода» — не как понятие, а как действие, способ общественной жизни. Их тревожило неясное будущее. Многие просто не знали, что делать, как дальше быть. Многим было страшно.

И вдруг оказалось, что «свобода» — это такое дело, когда на экране появляется лохматый незнакомец в очках, улыбается и возвращает здоровье, силы и душевный покой — молча, без идеологических призывов, без лозунгов, без плакатных фраз, не требуя ничего взамен, абсолютно бескорыстно. Они видели перед собой доброго человека, он нес только добро, ничего, кроме добра. Ведь я не надевал на себя улыбчивую маску, я был искренен, я действительно любил своих телепациентов, сострадал им, волновался за них, жил их заботами и болью. Иначе и быть не могло. Когда ты создаешь исцеляющее единство — твое здоровье равно здоровью каждого человека, и ты борешься за себя, создавая здоровье другого, и наоборот — за него, заботясь о себе. Это единый процесс, это процесс любовного единения — в самом высоком значении этих слов, — и люди это чувствовали.

А раз так — их сознание менялось, уходили страхи, они поворачивались лицом к свету.

Миром правит любовь, в нем есть такие прекрасные вещи, как человеческая солидарность, взаимопомощь, милосердие, сострадание, добрые дела. И в таком мире можно жить без страха, радоваться солнцу, детям, цветам, любить, творить, строить счастливое будущее. Вот что такое истинное значение слова «свобода», вот какой мир это слово нам обещает.

Мои сеансы не просто давали здоровье или дарили чудесное исцеление — люди осознавали, как нужно и можно жить и относиться друг к другу.

И результат такого изменения сознания я прежде всего испытал на себе. Как? Очень просто. Я уже упоминал о том, в каком виде пришел записывать свои сеансы — в легких брюках, в сандалиях на босу ногу, в простой тенниске, взлохмаченный… И хоть я усиленно махал перед собой руками, от внимательного ока многомиллионной аудитории «святая простота» моих одежд и внешности, конечно, не ускользнула. Люди смотрели на меня и делали выводы. А потом произошла невероятная вещь: в «Останкино» пошли посылки для Аллана Чумака. Присылали рубашки, теплые вязаные носки, штаны. Приходили деньги — порой, похоже, последние: по три, по пять рублей. Поток посылок! Люди решили, что мне нечего надеть, не на что жить! И помогали кто чем мог!.. Сердобольная, искренняя помощь; откровенные, наивные, трогательные послания… Однажды пришла картонная коробка, в которой стояли аккуратно упакованные в целлофановые пакеты баночки с вареньем, самым разным — малиновым, крыжовенным, клубничным. Еще там лежала записка: «Спасибо, спаситель! Я очень хочу порадовать вас своим вареньем». Одна художница из Литвы прислала чудесные картины, написанные в мягкой, изящной, очень женственной сюрреалистической манере. Она страдала болезнью суставов, не могла работать. Но стала принимать сеансы и поправилась, снова взяла в руки кисть. И сразу же написала две картины и отослала их мне. Они до сих пор украшают мою гостиную.

Спасибо, дорогие мои!..

Понятно, что Министерство здравоохранения Российской Федерации не могло остаться в стороне от этих событий. Прежде всего потому, что медицинских чиновников не миновала участь работников общественной приемной ЦТ в «Останкине» — их тоже завалили мешками с письмами: люди писали и на телевидение, и в Минздрав. На самом деле, конечно, истинная причина «подключения медицины» была иная. И с заботой о здоровье граждан она не имела ничего общего. Но об этом чуть ниже.

По отношению к моим сеансам официальная позиция врачей была однозначной: вредительство и шарлатанство. Отреагировали они довольно быстро: уже через месяц после начала телесеансов стали появляться статьи — типа той, что я когда-то собирался написать о Дмитрие Назине. Были они довольно однообразны, твердили об одном: «Во время „лечения“ люди умирают у экранов телевизоров, сходят с ума». Вот так, ни много ни мало. Правда, умерших никто не видел, с их родственниками никто не разговаривал, да и сошедшие с ума как-то в поле зрения журналистов не попадались… В общем, материалы эти создавались без всякой доказательной базы, без интервью с «пострадавшими», без проведения обязательных в таких делах соцопросов. «Опрашивали» профессиональных врачей, то есть брали интервью у них. Но что могли сказать эти люди, если они были «не в теме» и совсем не понимали, что происходит, когда я провожу телесеанс!

Есть такой анекдот. Один врач купил в пригороде заброшенный дачный участок, на котором росло множество деревьев. Чтобы возвести дом, надо было эти деревья спилить, но одному человеку сделать такое не под силу. И вот однажды врач увидел по телевизору рекламу бензопилы: «С ней вы справитесь в одиночку с любым количеством бревен!» Он побежал в магазин, купил пилу и в выходные поехал за город. В понедельник вернул ее продавцу: «Эта штука не справилась даже с одним деревом!» — «Да? — удивился продавец. — Может, она не работает?» Он дернул за шнур, и мотор бензопилы завелся с ужасным ревом. Врач спросил: «Что это за шум?»

Не знаешь — не берись, не делай, не комментируй, не суди, не болтай. Даже вопросы в таком случае задавать опасно: люди сразу поймут, что ты ничего не понимаешь…

Несколько лет назад меня пригласили на радио «Эхо Москвы» — побеседовать в одной передаче с врачом и юристом на тему «Экстрасенсы и целители, обманывают или лечат». Я согласился, приехал в студию. Врачом оказалась очень милая, симпатичная дама, да к тому же еще и кандидат наук. Мы расселись, ведущий задал первый вопрос, и… началась ругань, гонение на экстрасенсов. Мне, по существу, не удалось сказать и слова. Кричала единственная в нашей компании из четырех человек женщина.

Я бы не стал вспоминать о той неприятной встрече. Но то, что врач говорила на радио, — писалось практически дословно в газетах почти двадцатью годами раньше, «роковым» летом 1989 года. Представления докторов за двадцать лет не изменились! Приведу по памяти кое-какие высказывания моей обаятельной визави.

«Я считаю экстрасенсов и целителей — в тех случаях, когда они не имеют медицинских дипломов, — ханжами и мракобесами и отношусь к ним именно так… Мошенники и недалекие люди считают, что они могут вылечить все. И рассказывают сказки о том, как это у них происходит. Поэтому моя позиция проста, как правда: я считаю, что для того, чтобы лечить, достаточно одного — человек должен иметь диплом врача, а страна должна объяснить людям, что каждый может лечиться у кого угодно, но за последствия и результаты несет ответственность он сам — тот, кто решил потратить деньги на непрофессионала…

Никому не приходит в голову чинить свою машину с помощью экстрасенса и целителя. То есть любой, самый недалекий человек понимает, что, если вокруг машины махать руками, смотреть на нее пристально и произносить потрясающие тексты, она не поедет».

Ну, сравнить такой суперсложный объект, как человеческий организм, с автомобильным мотором — по крайней мере, легкомысленно, особенно для врача. Что же касается дипломов, денег и мошенничества — об этом мы поговорим позже. Сейчас здесь важно другое: оцените тон и лексику выступления. Агрессивный напор, презрительное осуждение, эпитеты к слову «целитель» — на грани приличия. Все очень жестко…

Примерно таким же образом велась и кампания нападок на телесеансы Аллана Чумака. Апогеем ее стал выход номера газеты «Труд» с здоровенной, так называемой «разоблачительной» статьей на последней полосе. (Надо сказать, что тогда «Труд» имел многомиллионные тиражи, его читали по всей стране.) Лейтмотивом «полосы» была та же идея, что проводилась в аналогичных материалах: «Сеансы Чумака вредят здоровью телезрителей. Все это безобразие недопустимо». Мнение автора подтверждалось мнениями солидных врачей, профессоров и докторов наук.

«Труд» я не выписывал. И в день, когда вышла статья, ни о чем плохом не думал. И тут раздался звонок с телевидения: «Аллан, ты „Труд“ сегодняшний читал? Нет? Тут такое творится!.. Немедленно приезжай!»

На подходе к «Останкину» я невольно замедлил шаг — напротив общественной приемной собралась огромная толпа. Незаметно проникнув в телецентр, узнал: люди пришли выразить возмущение статьей в «Труде», нападкам на Чумака. Пришли депутаты от трудовых коллективов, принесли петиции с требованиями: «Не сметь запрещать сеансы!», «Руки прочь от Чумака!» Потом стало известно, что в тот день в «Останкине» было около трех тысяч человек. Такая же толпа собралась и у редакции газеты «Труд», но там все складывалось намного круче: люди кричали, кидали в окна камни!

Я вошел в главную редакцию информации, и ко мне бросился встревоженный Эдуард Сагалаев: «Аллан, надо как-то это гасить! Только что звонили из „Труда“. Они готовы отдать под твой ответный материал хоть всю газету. Можешь громить, клеймить — делай что хочешь!»

Как поступить в такой ситуации? Надо было спасать бывших коллег! Я поехал в редакцию «Труда». Сказать, что бедные ее сотрудники пребывали в шоке, — ничего не сказать. Они были в панике. Под окнами толпа, крики, в воздух летят обрывки растерзанных газет… Вот такой «общественный резонанс»! Меня обступили, на лицах редакторов и корреспондентов читалась сложная игра чувств: ошарашенность, испуг, растерянность и мольба о помощи. «Пишите, пишите скорей что хотите!» — «Кажется, надо выйти из состояния войны, сгладить острые углы, — сказал я. — Давайте сделаем статью в таком духе». Совместными усилиями материал был создан — такой же большой, как и тот, что явился причиной скандала, на целую полосу. Смысл его был следующий: врачи могут ошибаться, никому после сеансов Чумака плохо не становится, все в порядке, жизнь продолжается.

Скандал был погашен. Люди успокоились.

Но не успокоились медицинские чиновники.

Мои телесеансы продолжались ровно три месяца — до тех пор, пока не сказала свое веское слово коллегия Минздрава…

У меня совершенно не было сомнений: появление в центральной прессе «осуждающих» и «раскрывающих истинное положение дел» статей о сеансах Аллана Чумака — только начало. Медики должны были сделать все возможное, чтобы сеансы прекратились — вопреки всему, вопреки просьбам миллионов людей, несмотря на письма телезрителей, их стихийные митинги и петиции. На первый взгляд это истовое желание «запретить» можно было списать на тревогу о здоровье населения. Но никаких поводов для нее быть не могло. По заданию МВД Центр биоритмологии при Академии наук провел сравнительное изучение срезов статистических данных по Москве за 180 суток до 64 моих сеансов и за 180 суток после них. Результаты были неожиданными и впечатляющими. Число автопроисшествий сократилось на 67%, количество драк снизилось больше чем вдвое, число попыток самоубийства уменьшилось на 11%, на столько же — количество вызовов «Скорой помощи». По заказу Минздрава группа ученых из Института медико-биологических проблем взялась за социально-аналитическое исследование последствий моей «деятельности». Ученые-медики первым делом использовали результаты аналитической работы Центра биоритмологии и экстраполировали улучшение статистической картины вызовов «Скорой помощи» по Москве после моих сеансов на всю страну в целом (с учетом многих и многих региональных факторов). Эта экстраполяция показала, что сеансы Чумака улучшили состояние здоровья ста сорока миллионов телезрителей! Тогда в СССР проживало двести пятьдесят миллионов человек — больше половины населения огромной страны получили действенную лечебную помощь!

Причина войны, которую объявили мне медики, другая. В стране бурно развивались демократические процессы, именно благодаря им стало возможным проведение моих телесеансов. Но это развитие бдительно контролировалось «сверху». Во все времена государственной машине были не нужны слишком свободные граждане, ей нужны люди-винтики — лояльные, «адекватные» системе, предсказуемые, послушные. Сеансы Чумака стали слишком смелой вольностью, выходом за незримую черту разрешенной свободы. Они породили массовое и единодушное движение людей, не санкционированное властью и чиновничьим аппаратом. Люди садились к телевизорам и становились здоровыми, жизнерадостными, бодрыми, оптимистичными. И свободными — их борьба против травли Аллана Чумака в прессе очень хорошо это показала.

Государство такой свободы не приемлет. Лечебные сеансы Чумака необходимо было срочно прекратить. Но ведь все, что касается лечения и оздоровления, — предмет заботы Минздрава. На него-то и была возложена обязанность «исполнить и доложить».

Интервью врачей в газетах и журналах были лишь верхушкой айсберга, выходом в свет малой толики того, что говорилось обо мне в коридорах Минздрава. Чумак встал у медицинских чиновников костью в горле. Ведь полученное ими задание было вовсе не простым. И сложность проблемы состояла в том, что провести операцию прекращения телесеансов следовало так, чтобы не взволновать население — подобно тому как оно взволновалось, ознакомившись со статьей в газете «Труд».

Думали долго. По вопросу «Как быть с Чумаком?» были проведены две коллегии Минздрава. Собирались, судили, рядили… Наконец кого-то осенило:

— Нужно не запрещать, а замещать…

Чиновники воспрянули духом. Прекрасная формула! Давайте «попросим» Аллана Владимировича с телеэкрана — не он один такой славный, есть и другие уникумы! А какие? Да хоть возьмите Анатолия Михайловича Кашпировского. Психотерапевт из Винницы. Недавно совсем, в марте, под его гипнотическим телевоздействием двум женщинам сделали без наркоза полостные операции! Сильнейший гипнотизер. Но говорит, что воздействует не только гипнозом, а чем-то еще. Чем — неважно. Настоящий целитель, экстрасенс — разве нет? К тому же — дипломированный специалист, стаж работы врачом — двадцать пять лет, здесь все чисто, никаких претензий быть не может.

Кашпировскому дали на телевидении зеленый свет.

Чиновники Минздрава блестяще справились с возложенной на них задачей. С одной стороны, они ушли от конфликта с огромной телеаудиторией. Сеансы Чумака прекратились, но вместо них зрители получали, казалось, почти то же самое — сеансы другого «целителя». Огромным достоинством замены провозглашалось то, что лечение проводит теперь врач-профессионал, специалист с огромным опытом работы. С другой стороны — люди «наверху» остались довольны… И вот здесь нужно сделать пояснение.

Сильнейший гипнотизер. Вот что решило дело в пользу Кашпировского. Врачи прекрасно понимали, что ничего, кроме массового гипноза, психотерапевт из Винницы показать не может. Ничего, кроме зомбирования гигантской аудитории доверчиво внимающих ему людей. Но именно это требовалось «исходя из государственных интересов»! Люди должны были вернуться в привычное русло — получать приказы, «установки» и делать так, как им говорят.

Как можно после этого чиновникам Минздрава говорить о верности клятве Гиппократа и об их неусыпных заботах о здоровье людей?!

Впрочем, профессиональных функционеров не так-то легко поймать за руку. Медики сделали вид, что уверены в экстрасенсорных способностях Кашпировского, и поспешили откреститься от ответственности за массовый телегипноз. Сеансы гипнотизера решили проводить в рамках работы спортивной редакции ЦТ — в Минздраве настояли, чтобы из нее пришло письмо с просьбой разрешить выступления врача Кашпировского на телевидении. Написали — чиновники прислали ответ: «Возражений нет, но с одним условием: без применения гипноза».

Так медики вывели себя из-под удара. А судьба и здоровье телезрителей? Кто не спрятался — я не виноват…

Кашпировский появился на экранах телевизоров.

Помню, как раз тогда я собрал большую аудиторию своих пациентов и рассказал, что будет происходить.

Гипноз — это внушение, которое погружает человека в весьма специфическое состояние, похожее на сон или полусон. В нем, этом состоянии, воля спящего полностью подчиняется воле усыпляющего. Энергоинформационное поле пациента становится открытым — и установки гипнотизера врезаются в это поле, как брошенные камни врезаются в зеркальную гладь озера. Внушение вызывает «круги на воде» — конфликт, возмущение, последствия которых непредсказуемы… «Гипноз — это насилие, которое корежит информационную структуру человека. При том, что у больного она и без того искажена, — объяснял я людям. — Чумак снимал любые искажения, убирал нарушения — Кашпировский вбивает в поле пациента костыли новых деформаций. Чумак создавал исцеляющее единство целителя и пациента и таким образом гармонизировал поле больного человека — Кашпировский не владеет таким даром, он гипнотизер, и этим все сказано. От его воздействия зрители будут испытывать недомогания самого разного рода, вплоть до острых психозов, инфарктов, инсультов…»

Я хотел, чтобы люди как можно лучше осознали разницу между истинным экстрасенсорным воздействием и гипнозом, и рассказывал им о том, что такое болезнь и в чем суть проводимого мною лечения.

Немного поговорим об этих вещах и мы.

Болезнь тела нельзя рассматривать как чисто функциональное расстройство. В ее основе всегда лежат нарушения структуры энергоинформационной системы человека. Любое заболевание — это искажение «здоровой» информации. Современная медицина не уделяет должного внимания этому факту и поэтому не в состоянии справиться с некоторыми заболеваниями.

Как-то я был в Вене и познакомился там с обаятельным, ярким, талантливым молодым человеком — бывшим солистом Казанского оперного театра Эдуардом Трескиным. Эдуард работал тогда в Венской опере и однажды пожаловался мне на то, что у него сильно устают голосовые связки. Он, по его выражению, «пел Евгения Онегина» и с трудом мог «на полную мощность отработать» всю оперу. Врачи помочь ему не могли — и правда, как лечить слабый голос? Столь успешно начавшаяся зарубежная карьера молодого артиста была под угрозой. Я взялся ему помочь и провел сеанс. На следующий день Эдуард примчался ко мне поздним вечером, после своего выступления. «Аллан! — кричал он. — Это потрясающе! Я пел как бог! И могу петь хоть всю ночь!» Действительно, с тех пор голосовые связки больше его не подводили; более того, он заметил, что стал увереннее владеть голосом.

Что произошло во время сеанса, который я провел для Эдуарда? В процессе исцеления я создаю такую информацию, которая входит в соприкосновение с информационной структурой человека и исправляет ее, это влечет за собой выравнивание энергетических потоков, затем восстанавливаются жизненные функции различных органов и систем организма, снимаются напряжения, уходят боли. В случае с Эдуардом Трескиным я убрал искажения, вызванные перенапряжением голосовых связок, и нормальная работа речевого аппарата оперного солиста восстановилась.

Лечить тело, не исправив информационное поле, значит лечить не до конца, это чревато рецидивом. Бывает так. У больного гангрена ноги. Ампутируют стопу. Через некоторое время ткани совершенно «чистой» культи мертвеют. Почему? После ампутации сохраняется «больное» поле удаленной конечности (поэтому оперированным часто досаждают так называемые «фантомные ощущения»: болит или мучительно зудит то, чего уже нет), а следовательно, болезнь продолжает развиваться: гангрена «идет» вверх! Но если экстрасенсорным воздействием отрезать поле удаленной стопы, провести энергетическую операцию, то все нормализуется, дальнейшего омертвения тканей не будет.

Заикание. Логопеды прекрасно знают, что причиной заболевания в большинстве случаев является испуг. Человек испытал внезапный и сильный страх — переведя дыхание, он пытается что-то сказать, а вместо выдоха делает вдох. И вдруг понимает, что не может без запинки выговорить ни слова. Он начинает заикаться — и эта информация «записывается» на рефлекторном уровне. Как борются с заболеванием врачи? Больному назначают выполнение упражнений для улучшения артикуляции, ему советуют говорить нараспев, петь, читать стихи. В результате бывают улучшения и даже выздоровления — но это счастливые исключения, случайность, потому что истинная причина заикания не в «неумелой» работе органов речи и мышечных спазмах. Она в том, что в момент сильного испуга информационные структуры дыхательного и речевого аппаратов смещаются, расстыковываются. Здесь надо исправлять искаженную внезапным страхом деформацию энергоинформационного поля пациента. И я делаю это. Сначала убираю нарушение, вызванное самим фактом заикания, потом провожу информационное сопряжение работы речевого и дыхательного аппаратов. А уже после того, как человек почувствовал, что здоров, назначаю ему логопедические упражнения. Ведь у заики закреплен в мышечной памяти определенный тонус и манера работы мышц речевого аппарата — и здесь рекомендации логопедов оказываются очень кстати. Когда такое лечение проведено — человек забывает о заикании через десять-пятнадцать дней. Не надо месяцами петь и декламировать стихи со слабой надеждой на успех…

Ко мне обратились родители девочки, которая страдала невыносимыми болями. У нее болело все: мышцы, суставы, поясница, позвоночник. Непрерывно. Из дому она не выходила, учиться не могла. Родители сбились с ног, пытаясь помочь дочери: проводили диагностику в самых современных медицинских центрах, у самых разных специалистов, показывали ее научным светилам, по их просьбам созывались врачебные консилиумы — напрасно. По мнению врачей, девочка была здорова, причины ее страданий никто назвать не мог, никакие наобум прописанные обезболивающие средства не помогали. Но ведь так не бывает: болит — а причины нет…

У некоторых людей нервная система имеет очень тонкую организацию. Обычно они впечатлительны, легкоранимы. Энергоинформационное поле в таких случаях открыто, слабо защищено. В него легко вторгаются чужеродные информационные системы… Назвать такое вторжение можно как угодно: подселение сущности, сглаз, порча, наговор — это несущественно, важен результат. А он таков, что поле человека уродуется, и он начинает болеть — без всякой видимой причины. На самом деле причина есть: произошло искажение — информационная «одежда» тела стала иной, и в ней человеку неуютно, больно, плохо…

В конце концов родители девочки пришли ко мне. Я провел с их дочкой несколько сеансов по телефону и привел в норму ее изуродованное информационное поле. Боли как рукой сняло. Девочка вернулась к нормальной жизни, пошла в школу.

Восстановление нормальной энергоинформационной структуры человека сказывается и на состоянии его сознания. После исцеления человек лучше чувствует окружающий мир и людей, правильно мыслит и действует и в итоге правильно живет, верно выстраивает взаимоотношения с другими людьми. Такое исцеление — это не просто помощь телу: в жизни, в душе человека восстанавливается гармония. Разве скандалы в семье, конфликты на работе, ссоры и стычки между людьми не являются причинами заболеваний? Психосоматика — подход к объяснению заболеваний тела, в котором особая роль уделяется психическим процессам, — возникла не на пустом месте. Исследования показывают, что подавляющее большинство заболеваний — психосоматические, то есть вызваны психологическими факторами. Нарушение взаимоотношений между людьми вызывает искажение их энергоинформационных структур и, как следствие, — соматические (телесные) заболевания. А выправление этих структур ведет не только к выздоровлению, но также и к нормализации отношений!

Исцеление как исправление искажений информационного поля — не медицина. Да, есть больной, есть целитель, имеет место выздоровление… Но это не лечение в общеупотребительном смысле слова. Это воздействие, в результате которого из жизни пациента уходит то, что мешало ему жить полноценной, здоровой и в физическом, и в психологическом, и в моральном плане жизнью. Человек меняется, становится другим — таким, каким задуман Творцом…

Такой подход к исцелению помогает там, где, кажется, невозможно разобраться, что происходит. Есть такая поговорка: «Бог детей не дает». Так говорят о здоровых, любящих друг друга супругах, которые желают иметь детей, но — не выходит у них, не получается. То жена забеременеть не может, то случается выкидыш, то ребенок мертвый рождается… Можно рассматривать эти неудачи как следствие патологии — но ведь здоровы оба супруга! — а можно и по-другому. «Бог не дает» — что-то у людей не так, неправильно. Либо женщина не готова к рождению, либо с потенциальным отцом что-то не в порядке — не в плане физиологии, а информационно. И тогда выправление энергоинформационных полей супругов — единственное, что может помочь.

Я проводил целительские сеансы в Гамбурге, и уже собрался улетать, шел к трапу на самолет, когда ко мне подбежал мужчина, русский. Оказалось, что он работал в Германии представителем нашей авиакомпании, слышал про мой приезд, но не смог попасть на сеансы: поздно о них узнал. Он попросил о помощи: они с женой, здоровые молодые люди, не могли иметь ребенка, лечение не помогало. Я «посмотрел» и понял, что смогу помочь: «Звоните мне в Москву». В течение трех месяцев я проводил лечебные сеансы по телефону с его женой, причем в первом разговоре с ней попросил: «Постарайтесь в течение всего времени лечения воздержаться от зачатия. Я скажу, когда можно». Лечение закончилось — через положенное после зачатия время у супругов родился здоровый сын.

Разве заболевания, о которых я рассказал, лечатся гипнозом? И разве гипноз — как внесение в поле человека дополнительного искажения — не опасен в таких случаях?

Смотреть на зал, в котором Кашпировский проводил сеансы массового гипноза и из которого велись телетрансляции, было страшно. Люди, сидя в креслах на зрительских местах, монотонно мотали поднятыми руками, крутили головами, раскачивались — с полуприкрытыми глазами, с расслабленными, опустошенными, обвяленными лицами. «Даю установку на добро!» — раздавался стальной голос гипнотизера, и от этих слов испуганно замирало сердце. Кое-кто в зале вздрагивал и снова начинал раскачиваться в кресле. «Вы здоровы!» — и снова страх, непонятный, необъяснимый — ведь из динамика телевизора звучит музыка, и в комнате светло, — но на экране каменное лицо «целителя»: низкий лоб, темные неподвижные зрачки, жесткая складка рта, губы размыкаются, выталкивая изо рта безумный, навязчивый счет, — и люди, люди мотаются, качаются, выкручивают шеи…

В декабре 1999 года в программе «21-й кабинет» телеканала ТВЦ было рассказано о негативных для здоровья телезрителей последствиях таких сеансов. Кашпировский подал на телекомпанию в суд. Он утверждал, что, «авторы передачи намеренно ушли от объективного исследования» его деятельности в период 1989 — 1999 годов, «заболеваний после просмотра его телесеансов не было». Нанесенный ему моральный вред «целитель» оценил в пятьсот тысяч рублей.

Но не тут-то было. Ответчикам удалось доказать, что информация, данная в программе, истинна: подтверждена документами и мнением экспертов. Суд отказался удовлетворить иск гипнотизера [1].

Уже после девятого сеанса Кашпировского медики забили тревогу. «Целителя» обязали «сыграть обратно» — снять свои установки с телеаудитории, «расколдовать» несчастных зрителей. Для таких сеансов ему выделили время в перерывах трансляций футбольных матчей — футбол смотрят все, считали в редакции спортивных программ, может быть, даже те, кто находится в гипнотическом трансе…

После этого Кашпировский больше никого по телевизору не лечил.

Но и мне дорога к телезрителям была закрыта. Оздоровительные телесеансы дискредитировали себя раз и навсегда. Насилие Кашпировского перечеркнуло мою работу — то лучшее, что делалось и могло быть сделано мною на телевидении. Когда в прессе заходил разговор о массовом телевизионном лечении, наши фамилии все чаще стали ставить рядом и писать через дефис — «Чумак-Кашпировский». В сознание людей вдалбливалось, что эти люди — два сапога пара. И то, что делал один из них, делал и другой. Их сеансы — явления одного порядка.

Но ведь это неправда… Мы не два одинаковых сапога. И дело не в том, что я — блондин, а он — брюнет. Не в том, что я улыбчив, а он хмур и суров. Не в том, что я на экране молчал, а он все время говорил. Дело в различии принципов воздействия на пациентов.

Как оказывал влияние на людей Кашпировский, я уже объяснял. Основной принцип его «лечения» — грубое, слепое, насильственное вторжение в психоэмоциональную сферу, а через нее — в энергоинформационное поле человека. Что может натворить там дядя, который ревет: «Даю установку!» — не хочется и говорить.

Про Чумака-Кашпировского сочинили анекдот. Я пишу «анекдот» в единственном числе, потому что знаю такой только один. Про Кашпировского их много, про Чумака я не слышал и не нашел ни одной подобной истории даже в Интернете, а вот про «пару сапог» — один отыскался…

Идут Кашпировский и Чумак по улице. Анатолий Михайлович останавливается и говорит:

— Видишь вот этот дом? Сейчас с третьего этажа мужик телевизор выкинет.

И пристально смотрит на окно, что на третьем этаже. Дверь балкона распахивается, выбегает растрепанный мужчина и выкидывает магнитофон. Чумак насмешливо улыбается: не выполнен приказ, нет телевизора! Кашпировский хмурится и снова выкачивает глаза на окно. Снова выбегает мужчина и выкидывает стиральную машину. Чумак улыбается шире. Кашпировский хмурит лоб и продолжает «излучать». Через некоторое время на балконе появляется мужчина и, поднапрягшись, скидывает вниз холодильник. Чумак откровенно веселится — Кашпировский взбешенно продолжает «сеанс».

Наконец дверь балкона с треском распахивается, мужчина выбегает, перевешивается через перила и истерически орет:

— Ну нету у меня телевизора! Понимаешь? Нету!

Не надо, наверно, объяснять, что Чумаку в этой веселой истории отводится роль пассивного наблюдателя, а вот Кашпировский вовсю насилует человеческую волю… Людей можно загипнотизировать, сделать установки «на добро», наговорить красивых слов, заболтать, но они очнутся и все расставят по местам, все поймут правильно.

Я исцеляю людей, не используя гипноз… Я не излечиваю какую-то одну болезнь, но оказываю влияние на всего человека разом. Когда при съемке моих телесеансов я обозначил «тему» каждого из них — «сегодня лечим сердечно-сосудистую систему», «сегодня займемся суставами и связками» и так далее, — это было сделано лишь для облегчения зрительского восприятия: целевое воздействие людям привычно, понятно… На самом деле я не лечу что-то одно, каждый раз я восстанавливаю всего человека. Любая болезнь — это слом, ненормальность, И, убирая эту ненормальность, а также ее причину, я воссоздаю то, что можно воссоздать.

За этими словами — «что можно воссоздать» — скрывается многое. Я не излечиваю — бережно реставрирую. Человек — гениальное произведение Творца. Представим себе неумелого, но активного реставратора, которому поручено восстановить гениальную картину. Возможно, она находится в очень плохом состоянии: в каких-то местах разорвано полотно, где-то осыпалась краска, кто-то на ней что-то намалевал… И вот этот горе-реставратор решает: там, где невозможно ничего восстановить, я дорисую. И выводит кистью — на неповторимом авторском полотне! — свое. Легко представить, во что превратится картина после такой «работы»!

Гипноз — небрежный, грубый рисунок дилетанта на полотне Творца. Мое воздействие — бережное восстановление аутентичного творения Создателя.

Мне не нужно, чтобы люди меня слушали, чтобы они на меня смотрели. Обращаясь к ним в начале каждого сеанса, я говорил: «Сядьте, расслабьтесь, прикройте глаза…» И молча делал дело. Почему я просил телезрителей не смотреть на экран, но просто прислушаться к себе? Во время моих сеансов они находятся в поле нашего с ними исцеляющего единства — а в состоянии самопогружения человек тотально переживает, явно воспринимает новую реальность, которую я создаю. Он активно участвует в нашей с ним работе. И тогда максимально эффективно реализуется благотворный «принцип промокашки».

После запрета моих сеансов я спрашивал чиновников Минздрава: «Почему мне запретили молчать по телевизору? Молчать для людей, которые по моему совету сидят с закрытыми глазами? Которые меня не видят и не слышат? Какой вред, какое отрицательное внушение они могут получить? Это абсурд!»

Ответа я не получал.

Моя «телевизионная» судьба была решена.

Но не судьба моего дара, не моя человеческая судьба. Я помнил акт Посвящения, помнил о своем предназначении. Мне удалось сделать многое, очень многое, может быть, самое важное, самое масштабное дело в жизни — но не все. Я должен был идти дальше.

Я был на пороге нового этапа самоосуществления.

Примечания:

1

http://www.lenta.ru/most/2001/11/20/kashpirovsky