• Главная
• В избранное
• Наш E-MAIL
• Добавить материал
• Нашёл ошибку
• Вниз

Немногому приходится уделять ученику, приступившему к тренировке своего ума, столько сил, как сосредоточению. В ранние периоды деятельности ума прогресс зависит от степени его подвижности, живости, восприимчивости, к впечатлениям, получаемым от чередующихся ощущений. В этот период гибкость составляет самое ценное качество и необходимым условием прогресса является внимание, постоянно обращенное на внешний мир. В этот период, когда ум собирает материалы для мышления, чрезмерная подвижность является его преимуществом, и в течение многих, многих жизней ум развивается, благодаря этой живости, возрастающей от упражнения. Внезапная остановка этой привычки разбегаться во все стороны, принуждение к сосредоточению внимания на одном каком-нибудь пункте — такая перемена, конечно, влечет за собой потрясение, и мысль порывисто мечется из стороны в сторону, подобно необъезженной лошади, впервые почувствовавшей удила. Мы видели, что ментальное тело принимает очертание объектов, на которые обращено наше внимание. Патанджали говорит о прекращении изменений мыслящего начала, т. е. об остановке этих вечно меняющихся воспроизведений предметов внешнего мира. Прекратить вечно меняющиеся превращения ментального тела и удержать его на одном определенном образе и составляет сосредоточение, поскольку оно касается формы. Постоянное направление внимания на эту форму, с тем, чтобы воспроизвести её в совершенстве внутри себя — есть сосредоточение, поскольку оно касается Познающего.

В сосредоточении сознание удерживается на одном образе, всё внимание Познающего направлено на одну точку без колебания и уклонения. Воля останавливает мысль, которая постоянно перебегала с одного предмета на другой, привлекаемая внешними предметами, и в быстрой последовательности — поочередно принимала их очертание; она её обуздывает и принуждает удержать одно определённое очертание, один образ, отстраняя от себя все другие впечатления, продолжающие действовать на неё.

Когда ум, таким образом, останавливается на одном очертании, и Познающий неуклонно его созерцает, то он получает гораздо более совершенное познание предмета, чем он мог бы приобрести от какого-нибудь словесного его описания. Например наше представление о картине или о пейзаже будет гораздо полнее, если мы их сами увидим, чем если бы мы только прочли о них или слышали бы их описание. И если мы сосредоточимся на таком описании, то картина воспроизведется в нашем ментальном теле и мы познаем её полнее, чем через просто словесное изображение. Слова — это символы вещей, а сосредоточение над основным контуром предмета, обрисованным словами, описывающими его, заполняет его всё большим и большим количеством деталей, по мере того, как сознание приходит в более близкое соприкосновение с описываемым предметом.

Не надо забывать, что сосредоточение не есть состояние пассивности, а напротив — это напряжённая и урегулированная деятельность. Оно, в мире ментальном, напоминает сокращение мускулов для прыжка в мире физическом, или сильное напряжение их с тем, чтобы выдержать длительный напор. И действительно, это умственное напряжение у начинающих всегда сопровождается и соответствующим физическим напряжением и за ним следует физическая усталость утомление мускулов, а не одной только нервной системы. Подобно тому, как внимательное рассматривание известного предмета дает нам возможность различить детали, незаметные при беглом взгляде, так и сосредоточение умственное позволяет нам изучить детали какой-нибудь идеи. А по мере возрастания напряженности сосредоточения, мы воспринимаем, в тот же промежуток времени гораздо больше, чем при обыкновенном мышлении; точно также, как человек бегущий увидет большее количество предметов в продолжении одной минуты, чем человек идущий размеренным шагом. Для того, чтобы шагом пройти мимо двадцати предметов, человек израсходует совершенно такое же количество мышечной энергии, как и тот, кто бежит мимо них, но более быстрое излияние энергии соответствует меньшему количеству времени, употребленному на пробег.

При начале сосредоточения приходится преодолевать два затруднения. Во-первых, надо достигнуть полного отрешения от впечатлений, всё время действующих на ум извне. Не надо позволять ментальному телу реагировать на эти соприкосновения и преодолеть его склонность отзываться на них, а это требует устремления внимания, отчасти, и на самый процесс сопротивления, но когда эта склонность реагировать будет преодолена, то и само сопротивление прекратится. Необходимо совершенное равновесие, не сопротивление, не подчинение, а твердое спокойствие, достаточно сильное для того, чтобы волны, идущие извне, не могли бы иметь никакого влияния, даже такого второстепенного, как сознание присутствия чего-то такого, чему нужно сопротивляться. Во-вторых, сам ум должен на некоторое время удерживать лишь один образ — объект сосредоточения; он должен не только не изменяться в ответ на внешние впечатления, но должен, кроме того, прекратить свою собственную внутреннюю деятельность, посредством которой он постоянно перетасовывает свое содержимое, размышляя над ним, устанавливая новые отношения и открывая скрытые сходства и различия. Теперь он должен устремить свое внимание на один лишь предмет, остановиться на нем одном. Ум, конечно, не прекращает своей деятельности, но мысль, направленная в узкое русло и имея тот же первоначальный импульс, опрокинет преграду. Отсюда и важность "заостренности" мысли, на которой постоянно настаивают учителя созерцания. Этим не прибавляется сила ума, но безмерно увеличивается его действенная мощь. Пар, расстилающийся в воздухе, не сдвинет с пути и комара, но если направить его в цилиндр, то тоже самое его количество приведет в движение поршень. Добиться этого внутреннего спокойствия ума гораздо труднее, чем просто отвлечь его от внешних впечатлений, т. к. здесь мы касаемся и жизни ума во всей её глубине и полноте. Повернуться спиной к внешнему миру легче, чем водворить спокойствие во внутреннем мире в виду того, что этот внутренний мир более отождествлен с "Я", и фактически для большинства людей на нынешней стадии эволюции и представляет "Я". Но сама попытка успокоить таким путем ум вскоре продвигает нас на шаг вперёд по пути развития нашего сознания; мы вскоре чувствуем, что повелитель и тот, кем повелевают, не могут быть одним и тем же и инстинктивно отождествляем себя с повелителем. "Я" успокою "мой" ум так говорит сознание, и оно чувствует, что ум принадлежит этому "Я", составляет его собственность. Это различие растет бессознательно и ученик скоро начинает сознавать некоторую двойственность, присутствие чего-то, что управляет и чего-то, чем управляют. Низший, конкретный ум определяется и "Я" ощущается, как имеющее большую силу, более ясную прозорливость, и развивается сознание, что это "Я" не зависит ни от тела, ни от ума. Таково первое утверждение, т. е. ощущение в нашем сознании истинной, бессмертной природы, интеллектуально уже признанной, как существующей; такое признание, собственно говоря и послужило уже импульсом для самого сосредоточения, получающего таким путем свою награду. По мере дальнейшего упражнения горизонт всё расширяется, однако как будто вовнутрь, а не наружу, во внутрь — безостановочно и беспредельно. Развивается способность распознания истины с первого же взгляда, но она является только тогда, когда ум, с его медленным процессом рассуждения, будет превзойден (Читатель не должен забывать, что слово "ум" употребляется в смысле "низшего разума" — ментального тела плюс манас).

Ведь "Я" есть выражение того "Эго", чья природа есть знание, и каждый раз, как оно приходит в соприкосновение с истиной, оно узнаёт правильность её вибраций, способных воспроизвестись в нем и правильность создаваемого ею образа, тогда как ложное вызывает искажённый, непропорциональный образ, самим своим отражением указывающий на своё происхождение. По мере того, как ум принимает всё более и более подчиненное положение, эта способность "Эго" утверждает своё превосходство и интуиция, аналогичная непосредственному зрению на физическом плане, заменяет собой рассудочность, которую можно, пожалуй, сравнить с чувством осязания на физическом плане.

В действительности эта аналогия более тесная, чем может показаться с первого взгляда. Интуиция развивается из рассудочности так же непосредственно и оставляя без изменения сущность природы, как и зрение развивается из осязания. Тут есть, конечно, большая разница в "способе", но это не должно ослеплять нас относительно правильной последовательности эволюции. Интуиция существа неразумного — это побуждение, рожденное желанием, и такая интуиция ниже, а не выше рассудочности.

Когда ум уже достиг способности сосредоточиваться на одном предмете и может сохранять в течение некоторого времени "заострённость", то следующей стадией будет отрешение от данного предмета, но с сохранением ума в том же положении напряжённого внимания, не останавливая его, однако, ни на чем. В этом состоянии ментальное тело не являет никакого образа; налицо только его собственное вещество, стойкое и неподвижное, не воспринимающее никакого впечатления и находящееся в состоянии совершенного покоя, подобно гладкому озеру. Такое состояние может продолжаться лишь очень короткое время, подобно "критическому состоянию" в химии — точке соприкосновения между двумя уже познанными и определёнными под-состояниями материи. Иначе говоря, сознание, при успокоении ментального тела, ускользает из него, достигает и проходит "центр Лайя", т. е. нейтральную точку соприкосновения между ментальным телом и телом причинности. Это прохождение сопровождается мимолетным обмороком или потерей сознания (неизбежное следствие исчезновения из него предметов сознания), за которым следует сознание на высшем плане. Исчезновение предметов сознания, принадлежащих низшим мирам, влечёт, таким образом, за собой появление предметов сознания в высших мирах. Тогда "Эго" может преобразовать ментальное тело согласно высоким видениям иных планов, которые он улавливает в минуту высшего подъёма и таким образом может низвести и распространить идеи, на которые иначе ментальное тело не могло бы отозваться. Таковы и вдохновенные идеи гениев, что вспыхивают подобно молнии в человеческом уме и ослепительным блеском озаряют целый мир. И сам человек, передающий их миру, едва ли может в своем обыкновенном ментальном состоянии рассказать, каким образом они его озарили; он лишь сознает, что каким то странным образом, что "сила, внутри меня гремящая, оживляет мои уста и руководит моей рукой".

В мире форм — каждая форма занимает определённое место и нельзя сказать если только можно так выразиться — что она находится на каком-нибудь месте, где её нет; т. е. форма, занимая известное место, находится ближе или дальше от других форм, тоже занимающих определённые места по отношению к её месту. Если она пожелала бы переменить своё место, она должна бы перейти некоторое промежуточное пространство. Это прохождение может быть быстрым или медленным, мгновенным, как вспышка молнии, или тихим, как ход черепахи, но, так или иначе, оно должно быть сделано и занимает известное время, долгое ли, или короткое. Для сознания же не существует пространства в этом смысле. Оно меняет своё состояние, а не место, охватывает много или мало, познаёт или не познаёт то, что не есть оно само, поскольку оно может отвечать на вибрации этих "Не-Я". Горизонт сознания увеличивается вместе с его восприимчивостью, т. е. с его способностью отзываться и воспроизводить вибрации. Здесь не может быть речи о перемещении, прохождении промежуточного пространства. Пространство принадлежит формам, которые больше всего действуют друг на друга, когда они близко находятся друг от друга и взаимодействие которых уменьшается по мере увеличения расстояния между ними.

Все те, кому удалось достигнуть сосредоточения, сами вновь открывают это несуществование пространства для сознания. Адепт может в своих границах познать всякий предмет, сосредоточиваясь на нем и расстояние совершенно не влияет на подобное сосредоточение. Он познаёт предмет, находящийся, скажем, на другой планете, не потому, что его астральное зрение действует подобно телескопу, но потому, что во внутреннем нашем мире вся вселенная сущность, как одна точка; такой человек достигает сердца жизни и видит в нем все вещи. В Упанишадах сказано, что внутри сердца есть малая камера, в которой находится "внутренний эфир", сопротяжённый пространству; это — Атма, Эго, бессмертное и беспечальное: "Внутри этой обители пребывают небо и земля; внутри этой обители пребывает огонь и воздух, солнце и луна, молния и звезды, все, существует и всё, что не существует в Этом (во вселенной)"[6]. Этот "внутренний эфир сердца" — древнее мистическое наименование тончайшей сущности Я, которое воистину едино и всепроникающе, так что тот, кто сознаёт Я — сознаёт и все точки вселенной. Наука говорит, что движение каждого тела здесь внизу влияет на отдаленнейшую из звезд, потому что все тела погружены и проникнуты насквозь эфиром, беспрерывной средой, все соединяющей и передающей все вибрации без всякого трения, следовательно, и без потери энергии, и на любое расстояние. Это относится к природе, взятой с точки зрения формы. Как естественно, следовательно, и сознанию — жизненной стороне природы, — тоже быть всепроникающим и всё соединяющим.

Мы чувствуем, что находимся "здесь", потому что получаем впечатления от предметов, окружающих нас. Если же сознание вибрирует так же сильно в ответ на вибрации "отдалённых", как и "близких" предметов, то и мы будем чувствовать себя пребывающими вместе с ними. Если сознание отзовется на происшествие на Марсе также сильно, как и на происшествие в нашей комнате, то между ними для сознания не будет никакой разницы и оно будет чувствовать себя "здесь" одинаково в обоих случаях. Тут вопрос не в месте, а лишь в степени эволюции восприимчивости. Познающий находится всюду, где на что-нибудь отзывается его сознание и возрастание его способности означает включение в его сознание всего того, на что он может отозваться, всего того, что входит в пределы его вибраций. Здесь опять-таки нам поможет аналогия с физическим миром. Наш глаз видит только те предметы, которые могут сообщить ему световые вибрации, а кроме них он ничего не видит. Он может отвечать только на известный объем вибраций; все же то, что лежит за пределом его, ниже или выше, для глаза темнота. Древняя герметическая аксиома "как на верху, так и внизу" служит для нас нитью в окружающем нас лабиринте ввиду того, что, изучая внизу отражение, мы можем познать кое что и о том предмете наверху, который отбрасывает это отражение.

Разница между способностью обладать сознанием во всяком месте и "восхождением" на высшие планы состоит в том, что в первом случае Джива независимо от того, заключена ли она в свои низшие проводники, или нет — сразу чувствует себя в присутствии "отдаленных" предметов, а во втором случае, облечённая в астральное и ментальное тела, или только в одно ментальное, она быстро переносится от одной точки к другой и сознает это перемещение. Гораздо более значительная разница заключается в том, что во втором случае Джива может очутиться среди множества предметов, которых она вовсе не понимает; в новом и удивительном мире, смущающем и озадачивающем её, тогда как в первом случае она понимает всё то, что видит и познаёт как жизнь, так и форму. При подобном изучении свет Единого Я проникает всё и приобретается просветлённое знание, которое никогда не может быть достигнуто путём пребывания хотя бы бесконечного числа веков среди необъятного разнообразия форм.

Сосредоточение — это средство, при помощи которого Джива избавляется от оков форм и приобретает мир. "Для того, кто без сосредоточения, нет и покоя мира", говорит Учитель[7], т. к. мир свил себе гнездо на скале, возвышающейся над бушующими волнами форм.

Поняв теорию сосредоточения, надо приступить к её практике. Для человека, имеющего в себе благоговение, задача значительно облегчается, потому что из предмета своего почитания он может сделать предмет созерцания и вследствие того, что его сердце будет сильно стремиться к этому предмету, и его ум будет на нем останавливаться, он охотно и без всякого усилия изобразит любимый образ, исключив так же легко все остальные представления. Ум, беспрестанно побуждается желанием, и неизменно служит орудием удовольствия. Он всегда ищет того, что доставляет удовольствие и всегда старается представить себе те образы, которые приносят ему счастье и исключит те, что причиняют ему страдания. Поэтому ум легко останавливается на любимом образе, привлекаемый к этому созерцанию испытываемым им удовольствием, и если его насильно оторвать от него, то он неоднократно будет возвращаться к этому образу. Набожный человек может очень быстро достигнуть значительной степени сосредоточения. Он будет размышлять о предмете своей молитвы, создавая в воображении, по возможности, ясную картину, образ этого объекта и затем сосредоточивая свой ум на этом образе, на мысли о Любимом. Таким образом, христианин размышляет о Христе, о Богородице, о своем Святом, об Ангеле-Хранителе; Индус — о Махешваре, Вишну, об Уме, о Шри Кришне; Буддист — о Будде, о Боддхисатве; Парс — об Ахура-Мазде, о Митре и т. д. Каждый из этих объектов вызывает благоговение верующего и то влечение, которое испытывает к ним сердце, заставит ум останавливаться на этом объекте, доставляющем счастье. Таким путем ум сосредоточивается с наименьшим усилием, с наименьшей тратой энергии. Для человека не благоговейного элемент влечения может быть всё таки использован, как вспомогательное средство, но в этом случае он должен будет остановиться на Идее, а не на Личности. При первых попытках к сосредоточению надо всегда пользоваться этим средством. Объект, привлекающий не набожных людей, всегда примет форму какой-нибудь глубокой идеи, какой-нибудь возвышенной проблемы; это и должно сделаться предметом сосредоточения, и ум должен быть твердо направлен на него. В этом случае притягательной силою явится умственный интерес, глубокая жажда знания, одна из сильнейших привязанностей человека. Другая, очень плодотворная форма сосредоточения для того, кто не чувствует влечения к какой-нибудь личности, как к предмету своего благоговения, состоит в том, чтобы избрать какую-нибудь добродетель и сосредоточиться на ней. Подобный объект созерцания может возбудить очень реальный вид благоговения, т. к. он взывает прямо к сердцу, возбуждая любовь к интеллектуальной и нравственной красоте. Добродетель должна быть представлена в уме в возможно полном виде, и после общего обзора всех её свойств ум должен остановиться на её существенной природе. Этот род сосредоточения имеет то большое вспомогательное преимущество, что по мере того, как ум формируется по образцу добродетели, повторяя её вибрации, эта добродетель сама постепенно становится частью характера и твердо внедряется в него. Это формирование ума действительно составляет акт само-создания, т. к. ум, по прошествии некоторого времени, сам собой принимает те формы, на которых он останавливался в своем сосредоточении, и эти формы становятся органами его обычного проявления. Воистину, правильно старинное изречение: "Человек есть создание мысли; о чем он думает в этой жизни, тем впоследствии он и становится"[8].

Когда ум отвлекается от предмета своего сосредоточения, благоговейного или интеллектуального — а это будет случаться время от времени — то необходимо его возвращать обратно и направлять на его прежнюю цель. Сначала он, очень часто, незаметно отвлекается и человек вдруг замечает, что думает о чем-то совершенно постороннем, а не о настоящем предмете размышления. Это будет повторяться неоднократно и нужно терпеливо возвращать ум к его объекту; процесс этот утомителен и скучен, но нет иного метода для приобретения способности сосредоточения. Когда ум бессознательно отклонился от предмета своего сосредоточения, полезно и поучительно бывает заставить его возвратиться назад по тому пути, по которому он следовал в своих отклонениях. Этот процесс дает большую власть всаднику над его убегающим конем и уменьшает его стремление вырваться на волю.

Последовательное мышление, хотя и составляет первую ступень к сосредоточению, не тождественно, однако, с самим сосредоточением, т. к. в последовательном мышлении ум переходит от образа к образу, а не останавливается только на одном представлении. Но ввиду того, что этот способ легче сосредоточения, начинающий может воспользоваться им, для того, чтобы подготовить себя к более трудной задаче.

Для человека набожного очень часто полезно бывает избрать какую-нибудь сцену из жизни объекта его благоговения и живо представить её себе во всех подробностях в соответствующей обстановке. Таким образом ум постепенно утвердился в одном направлении и, наконец, может окончательно остановиться на центральной фигуре — объекте его благоговения. Когда сцена воспроизводится в уме, она сопровождается ощущением действительности и, таким образом, становится возможным войти в магнетическое соприкосновение с воспроизведением этой сцены на высшем плане, её вечно пребывающем снимком в космическом эфире, и таким путём достигнуть более глубокого познания её, чем то, которое могло бы дать какое либо описание. Таким же путем набожный человек может войти в магнетическое соприкосновение с объектом своего благоговения и через это непосредственное соприкосновение вступить с ним в общение более тесное, чем то возможно было бы иным путем. Поэтому что, как было уже раньше объяснено, сознание не заключено в физические ограничения пространства, а существует всюду, где пребывает предмет, который оно познает.

Однако, не надо забывать, что само сосредоточение представляет нечто иное, чем такое последовательное мышление и ум, в конце концов, должен научиться останавливаться на созерцании лишь одного предмета и, будучи неуклонно устремлен на него, не размышлять о нем, а так сказать, вдыхать, вбирая в себя всё его содержание.

Примечания:

6

Чхандогья упанишада, VIII.1.3.

7

Бхагавад-гита, II.66.

8

Чхандогья упанишада, III.14.1.