• Главная
• В избранное
• Наш E-MAIL
• Добавить материал
• Нашёл ошибку
• Вниз

Строгая дисциплина, принятая заурядными тибетскими наставниками, вне всякого сомнения, не в почете у посвященных мистиков. Они считают, что присущее человеку достоинство и запас его знаний являются единственными аспектами, которые следует принимать во внимание на пути к духовному совершенству.

Конечно, с социальной точки зрения, можно лишь приветствовать подавление человеком проявления в себе тех своих склонностей, которые несовместимы с благополучием большей части человеческого рода, но такое насилие над собственной природой ни в коей мере не может оказать влияния на путь его освобождения.

Сколь бы благими ни были его стремления обуздать в себе склонность к жестокости, ненависти, распущенности или эгоизму, тем не менее эти тенденции, пусть на какое-то время и подчинившиеся сознательному контролю, скрытно таятся в человеке, готовые при первой же возможности вырваться и проявиться в соответствующих действиях. Иногда дурные наклонности даже возрастают вследствие того, что для их подавления на них сосредоточивается особое внимание.

Ко всему прочему, тибетские мистики убеждены, что эти силы, упрятанные в самые сокровенные уголки сознания или физического организма, пребывают там далеко не в пассивном состоянии. В некоторых случаях, говорят они, эти силы порождают гораздо более вредные оккультные влияния, нежели те, которые были бы вызваны конкретными действиями в результате естественного развертывания человеческих наклонностей.

Наставники-мистики не отрицают положительные результаты обуздания или подавления. Хотя они и не пользуются западной терминологией для обозначения таких вещей, они прекрасно осознают, что как любой орган атрофируется при недостатке тренировки, так и склонности ослабевают при их постоянном подавлении. Например, человек, подчиняющий себе гнев или подавляющий его проявления, в конечном счете через продолжительное время способен научиться сдерживать проявления ярости или даже стать неспособным к ним вообще.

Но такая неспособность рассматривается тибетскими наставниками как случай, достойный сожаления. Человека, не способного совершить преступление, они считают неполноценным. "Человек должен творить добро, -заявляют они, – будучи движим благородными мотивами. Избегать дурных действий лишь потому, что ты не в состоянии их совершить, – это отнюдь не добродетель".

Я слышала аналогичные суждения и в Китае, и в Индии. В Индии даже распространен по этому поводу забавный анекдот, претендующий на достоверность. Человек, страстно желавший вести религиозный образ жизни, отправился искать знаменитого саньясина и, встретив, умолял его стать духовным наставником. Саньясин пристально посмотрел на него, а потом ни с того ни с сего спросил: "А ты умеешь лгать?" "Нет, – ответил его честный собеседник, – я бы никогда не осмелился сказать ложь". "Тогда пойди и научись, – сказал святой. – Когда же ты будешь способен лгать, возвращайся, а я посмотрю тогда, что будет полезным для твоего обучения с точки зрения духовной жизни". И это было сказано без тени улыбки. Неспособность есть, по существу, недостаток, а не добродетель.

По этой причине метод, который ослабляет или подавляет какие бы то ни было грубые материальные проявления, в то время как чувства, их вызывающие, остаются не-уничтоженными, считается бесполезным и даже вредным для духовного роста.

Что действительно необходимо – так это своеобразное полное преобразование той субстанции, которая составляет ученика. Скрытые в нем силы ни в коем случае не должны быть уничтожены; наоборот, их нужно методично направлять по соответствующим каналам. Начинающий налджорпа должен научиться регулировать или правильно сочетать обнаруживаемые в себе противоречивые склонности с целью достижения желаемых результатов.

Такое "сочетание" противоборствующих сил разумный адепт "Короткого Пути" осуществляет, даже когда поддается своим страстям – имея в виду то ли поставить психологический эксперимент, то ли просто позволить себе удовольствие низшего порядка, например месть или вожделение.

В этом последнем случае налджорпа стремится частично или полностью избежать пагубных последствий своих дурных поступков.

Такой способ "умело грешить" не может не показаться эксцентричным или даже неприемлемым большинству моих читателей, но с людьми, которые вместо заповедей Господа Бога, коего общепринято воспринимать по образу и подобию своему, видят во всем не более чем бесконечное многообразие проявлений закона всеобщей причинности, дело обстоит совершенно иначе.

Может быть, философы Тибета сами выработали такое воззрение, а может быть, и заимствовали из Индии. Как бы то ни было, образованная Индия придерживалась сходного мнения по этому вопросу, что видно из известного сочинения "Вопросы царя Милинды". Для примера приведем следующий отрывок. Царь спросил Нагасену, известного буддийского философа:

"- Кто более порочен: тот, кто грешит сознательно, или кто грешит по беспечности?

– Тот, кто грешит по беспечности, о царь, более порочен.

– В таком случае, достопочтенный, мы будем наказывать вдвойне любого из нашей семьи или из наших подданных, неумышленно поступивших дурно.

– Но как ты думаешь, о царь: если бы один человек был вынужден сознательно схватить кусок раскаленного металла, а другой сделал бы это случайно, то кто из них больше бы обжегся?

– Тот, кто не знает, что он делает.

– То же самое происходит и с человеком, поступающим дурно".

Слова "порок" и "грех" необходимо понимать в буддийском значении. Речь не идет о том, чтобы ослушаться божественного Творца, который осуждает нас, руководствуясь чувствами, аналогичными нашим. Конечно, Он, как и тот царь, будет иметь массу поводов для снисхождения к человеку, согрешившему случайно, но подход царя в данном случае был неуместен, поэтому Нагасена и противопоставил ему другой.

Осведомленный человек, которому предстоит дотронуться до раскаленного металла, способен принять необходимые меры, чтобы предотвратить или смягчить последствия – смочить руки, обмотать их мокрой тканью и т. п. Неосведомленный схватит металл, не предприняв никаких защитных мер, и испытает жестокую боль.

Таким образом, для определенных пороков физического или нравственного порядка существуют противоядия, способные смягчить их пагубные последствия. Посвященный, получив предупреждение или намек, вероятно, не преминет воспользоваться ими.

В том, что тибетцы исповедуют такие воззрения, проявляется их глубокая вера в подобную осведомленность, породившая красочную и весьма символичную поговорку: "Умеющий правильно браться за дело и в аду припеваючи проживет". А уж насколько легче ему будет защитить себя от отрицательных сторон собственной натуры!

"Слеп и безумен простой человек77, – говорят тибетские философы. – Влекомый своими страстями, он пренебрегает значимостью нравственных законов, установленных немногими Мудрыми, дабы указать путь человечеству. Он обретает эфемерное удовольствие ценой нескончаемых страданий".

Однако нравственность посвященного отнюдь не то же самое, что мораль масс.

Хотя жесткие правила, применяемые без разбору и во всех без исключения случаях, являются причиной многих зол, но, по мнению тибетских аскетов, полное отсутствие правил, возможно, повлекло бы еще большее зло. Поэтому нельзя отвращать слабые умы от соблюдения определенных нравственных норм.

Но все это не имеет отношения к просветленному человеку: его мораль сводится к мудрому выбору, который он способен сделать в зависимости от обстоятельств между тем, что полезно, и тем, что принесет вред. Учения "Мистического Пути" не признают ни Добра, ни Зла как таковых. Место поступка в системе нравственных ценностей определяет степень его полезности. Для этой категории налджорпа доброта, милосердие, помощь страждущим или уничтожение причины страдания почти всегда сводятся к "полезности".

Ложь может стать священным долгом, если речь идет о спасении жизни человека, оказавшегося во власти убийц. Ограбление богатого скупца с целью накормить умирающих от голода – ни в коем случае не дурной поступок. А если налджорпа предвидит, что он будет заключен в тюрьму или жестоко избит за свой поступок, но несмотря на знание о грозящей ему опасности совершает кражу из жалости к страдающим, тогда он – святой.

Любопытно, что такой взгляд на вещи, который многие на Западе окрестили бы революционным, послужил основой для многочисленных буддийских легенд, герои которых творят милостыню вещами, им не принадлежащими.

Ламаисты полагают, что даже убийство может быть охарактеризовано как благое действие при условии, что побудительные мотивы убийцы не предполагают никаких личных интересов. Он не должен ненавидеть свою будущую жертву и должен быть способен преобразовать в благотворную силу ту злонаправленную энергию, которая движет уничтожаемым существом. Если же он сам не способен на это, тогда он обязан для совершения убийства объединиться с тем, кто обладает таким могуществом.

Это как раз то самое преобразование энергии, которое эзотерически и популярно описывается как "отправление духа" убитого существа в обитель блаженства.

Восхваления, расточаемые в старинных легендах ламам или героям вроде Гэсэра, покоряющим демонов-гигантов, обоснованы подобными взглядами78.

Исторический факт, – политическое убийство ламой тибетского царя Ландармы в IX веке, – откровенно демонстрирует ламаистскую точку зрения по этому вопросу. Этот царь, в отличие от предшествующих тибетских монархов, вернулся к древней религии Тибета бон, всячески поощрял ее последователей и пытался искоренить самыми жестокими мерами буддизм. Ламаистские хроники, единственные дошедшие до нас документы той эпохи, изображают этого правителя в весьма непривлекательном облике кровавого преследователя религии, но не исключено, что ламаистское духовенство, жажда светской власти и амбициозность которого существенно возросли по сравнению с первыми веками распространения буддизма в Тибете, могло иметь в качестве основного повода для устранения Ландармы то противодействие, которое он попытался оказать их притязаниям. Как бы там ни было, убийство этого тибетского Юлиана Отступника восхваляется даже в наши дни, а лама, совершивший это убийство, своего рода религиозный террорист, является ведущим персонажем в театрализованной мистерии, которая ежегодно исполняется в монастырях.

Для этого убийства лама не прибегал к оккультным средствам, как это часто делают герои легенд. Он переоделся в шута-танцора и устроил представление вблизи царского дворца, рассчитывая выманить Ландарму на балкон. Как только тот появился, мнимый танцор выстрелил в него из лука, спрятанного в широком рукаве, и бросился в бегство на лошади, которую держал наготове его сообщник.

При таких обстоятельствах, – как и при любых других, когда убийство может принести облегчение или избавление угнетенным людям, – истинно сострадательному человеку следует стать убийцей, даже если его поступок обречет его на самые страшные муки в одном из чистилищ на протяжении миллионов лет. "Сострадание и служение в первую очередь" – гласит девиз посвященного на этом этапе его духовного пути.

Несомненно, покажется странным и нелогичным то, каким образом может действие, которое расценивается как благое, обусловить несчастливое перевоплощение. Ламаисты приведут массу объяснений по этому поводу. Концепция карающего правосудия, известная в наших странах, здесь неприменима. Скорее, "убийцу из сострадания" можно сравнить с врачом, который заражается инфекционной болезнью из-за своей преданности пациенту. Образно говоря, человеку, совершившему самое страшное деяние – отнятие жизни, -угрожает инфекция наиболее неуловимой природы. Совершая это деяние, он порождает в себе определенные оккультные свойства, способные обусловить его новое несчастливое перевоплощение. Однако в отличие от обычных преступников, среди которых ему, возможно, придется жить в новой жизни, "убийца из сострадания" будет, как и прежде, вдохновляться благородными мотивами, и всегда, даже в чистилище, будет способен к преданности и альтруизму, подобно тому, как врач, прививший себе проказу или рак, будет оставаться интеллигентным человеком, зачастую способным продолжать свои научные изыскания. Конечно, это сравнение несколько вольно и натянуто, но не более чем все остальные сравнения. Мы обязаны помнить, что с точки зрения посвященных незаконные действия, как и заразная болезнь, источают яд. Однако помимо этого, мистики утверждают, что существуют психические и другие "антисептики", которые позволяют человеку противостоять инфекции.

Аналогичное понимание я нашла у адептов японской буддийской школы нитирен. Один из них, принадлежащий к религиозному ордену, сказал мне: "Недостаточно только воздерживаться от совершения зла, зло должно быть побеждено, а зловредные существа – уничтожены". Уместно заметить, что с буддийской точки зрения убитое зловредное существо не осуждается на вечное пребывание в аду.

Возможно, ему представится "случай", благотворный стимул, побуждающий к действию, который и натолкнет его на лучший путь. Во всяком случае, ламаисты питают такую надежду и охотно рассуждают о множестве удивительных следствий, создаваемых этим своеобразным милосердием. Оно не только спасает невинные жертвы, говорят они, но, останавливая преступника, не позволяет ему еще глубже увязнуть в трясине преступлений. Не исключено, что это породит в его сознании в момент смерти спасительное раскаяние, стремление к искуплению, и в новом воплощении он будет движим более возвышенными побуждениями. Даже если его порочный разум и не способен на такое усилие, ему может представиться случай возродиться в обличье всесострадательного убийцы для дальнейшего совершенствования.

Как прекрасно!… Пожалуй, даже чересчур прекрасно. Такой уклон опасен. Я представляю, как некоторые фанатики-инквизиторы, должно быть, сходным образом обосновывали свое милосердное рвение в отношении тех еретиков, которых сжигали живьем. Такие концепции не признаются в первоначальном буддизме.

Как было сказано выше, человек, нарушающий общепринятые моральные нормы, ни в малейшей мере не должен быть лично заинтересован в этом, не должен добиваться никакой личной выгоды от такого нарушения. И все же говорят, что, теоретически, вступившие на мистический путь, достигнув духовных высот, освобождаются и от этого последнего ограничения. Линия их поведения определяется исключительно их мудростью. Единственное, что от них ожидается, – абсолютная беспристрастность, которая заставляет их рассматривать свои нужды столь же отстраненно, как и нужды других.

Личные блага для них отнюдь не возбраняются, ибо, в случае некоторых развитых индивидуумов, их благо может служить и всеобщим интересам.

В качестве подходящего для западного читателя примера можно привести случай выдающегося ученого, который, если ему будут созданы благоприятные условия, может принести всему миру благо своими открытиями и изобретениями, к чему, вероятно, он не был бы способен, живя в бедности.

Этот этап пути становится все более и более скользким, и наставники не забывают предостерегать своих учениковналджорпа об опасности, подстерегающей тех, кто не полностью преодолел желания, рождаемые привязанностью к "самости". Обычно утверждают, что если ученик не преуспел в достижении просветления и бесстрастного состояния разума, то, ступив на такую стезю, он становится демоном.

Итак, резюмируя, можно сказать: существует единый Закон, доминирующий над многими, иногда парадоксальными формами, в которых, с точки зрения посвященного, может воплощаться Добро:

посвященный должен бороться со страданием, никогда не быть его причиной; он должен сделать так, чтобы те, кого он заставил страдать, были вознаграждены именно той болью, которую он вынужден был им причинить; чтобы в выигрыше в результате оказались многие. Задача эта трудна: обычная доброта или любовь к справедливости, основанные на неверных предпосылках, не способны решить ее. Тибетские посвященные убеждены в этом и утверждают, что проницательность, развиваемая в процессе длительной духовной тренировки, совершенно необходима человеку, желающему достичь совершенства бодхисаттвы, любая мысль или действие которого не содержат ничего вредного для других существ.

И все же нравственность в каком бы то ни было аспекте, – даже когда она понимается как мудрость, -принадлежит к тому начальному этапу "Мистического Пути", на котором деятельность по-прежнему рассматривается как выполнение определенных физических или ментальных действий. Технически этот этап называется "чой-кйи той-ба", то есть "религиозная или благая деятельность".

Чем более ученик преуспевает в интроспективном самоанализе, тем яснее он понимает тщетность усилий изменить или предотвратить естественное развертывание причинно-следственной цепи, если суждения основаны на близоруком восприятии и столь же близоруких чувствах.

Следующий этап называется "той-брал" (другое название – "той-мэд"), то есть "отказ от деятельности". Мистик понимает, что в действительности важно не творить, но быть.

Следующее сравнение позволит гораздо лучше, чем любое объяснение, понять то, что имеют в виду наставники-мистики.

"Солнце, – сказал мне один из них, – не работает. Оно не думает: "Я озарю своими лучами именно того человека, дабы согреть его; я пошлю их именно на то поле, дабы вырос ячмень; именно на ту страну, дабы ее жители могли насладиться светом". Но поскольку оно – солнце, по природе своей дающее тепло и свет, оно освещает, согревает и дарует жизнь всему сущему".

Так же и чангчубсемспа (санскр. бодхисаттва), сущность которого – проницательность, мудрость и доброта. Поскольку он образован этой чудесной субстанцией, то лучи его благотворной энергии пронизывают всех существ: от великих богов до самых жалких обитателей ада.

И тем не менее ученику, ступающему по "Мистическому Пути", не следует жаждать столь возвышенной роли.

Несмотря на то что махаяна считает самыми благородными те религиозные устремления, которые находят свое выражение в обете стать могущественным чангчубсемс-пой, способным творить благо всем живым существам, это желание одобряется только на низших этапах "Мистического Пути". Но в дальнейшем оно полностью отвергается, поскольку хранит в себе отпечаток привязанности к личному существованию с присущей ему верой в "самость".

Если ученик, достигший более высоких степеней посвящения, вообще дает этот обет, то формулирует он его в обезличенной форме: "Да появится чангчубсемспа (или будда) на благо всех существ!", но отнюдь не "Да стану я чангчубсемспой!".

Единственным обязательным условием достижения более высоких уровней является полное отрицание какого бы то ни было аспекта "самости", "я". Или, как было сказано: "Нирвана не для тех, кто ее жаждет, ибо непременным условием любой нирваны является полное отсутствие желания".

На этом, конечно, путь не кончается. Однако предполагается, что теперь налджорпа достиг мистических высот. Правила, практика и ритуалы – все это осталось позади. Здесь сохраняется лишь непрестанная медитация, которую наставники сравнивают со свободным парением над вершинами в неописуемо восхитительно чистом и прохладном воздухе.

На этих безграничных духовных просторах, бледным отражением которых представляются зачарованные пустынные нагорья Тибета, наш взор теряет следы. Бесполезно следовать путем полностью освобожденного мистика, который узрел абсолютную свободу нирваны.

И если один из них обернется к нам, согласившись приоткрыть тайну своих созерцаний, его скоро прервет невозможность выразить свои мистические переживания. Именно на это намекает классическая фраза "Праджняпарамита-сутры": "Мне хотелось бы рассказать, но… слова покинули меня".