• Главная
• В избранное
• Наш E-MAIL
• Добавить материал
• Нашёл ошибку
• Вниз

Лессира — единственная дочь царя Атлантиды — была независима и горда. По своему характеру решительная и твердая, она с самых своих ранних лет свободно повелевала приближенными, и никто из дворцового окружения не отваживался перечить Лессире. Быть может, причиной тому была трогательная привязанность царя к своей дочери, который и сам стремился предупредить любые, даже самые необычные, ее желания, и того же строго требовал от окружения. А может быть, всем хорошо известен был гордый нрав Лессиры, царское величие и непреклонность ее собственных суждений. Все ее желания и прихоти исполнялись, даже, скорее не из-за страха вызвать гнев самого царя, который сердился редко, чаще всего он лишь недовольно хмурил брови и укоризненно качал головой, сколько из-за страха попасть в немилость к Лессире. Она-то не забывала и никому не прощала не должным образом выполненного царского поручения, или невпопад оброненного неосторожного слова.

То, что прекрасная девушка с огромными изумрудными глазами, хрупкими нежными плечами и тонким станом постепенно превратилась в крайне независимую и непреклонную царственную особу, для многих приближенных к царю атлантов стало неожиданностью. Никто из них и подумать не мог о том, что прелестное создание, обитавшее в царском дворце, во время бесед вдруг станет возникать безмолвной тенью за плечом своего царственного отца, внимающей, впрочем, каждому сказанному слову, всем своим сосредоточенным видом выказывая неподдельный интерес к делам государственным. Многие, кто бывал по каким-то важным делам в приемном зале дворца, где Хронос по своему обыкновению беседовал с пришедшими во дворец атлантами, поначалу не понимали, зачем же здесь Лессира, но по истечении времени кто с немым одобрением (вот-де умная у царя дочь, интересны ей дела страны!), кто с безразличием, а кто-то и с осуждением (зачем женщине брать в голову вещи, далекие от ее восприятия), но все смирились с ее неизменным присутствием. Тем более, что сам Хронос не видел во вдруг проявившемся интересе своей дочери к делам родной земли ничего предосудительного, даже, скорее напротив, он был рад тому, что Лессира старается понять механизм государственного управления. Он в тайне лелеял надежду, что она, если на то будет воля Богов, возможно, станет первой в истории Атлантиды женщиной-правительницей. Впрочем, он понимал, что с таким, возможным, решением Верховного жреца, наделенного Богами властью провозглашать имя нового царя, атлантам будет непросто согласиться.

Однажды в дружеской беседе с царем Хроносом архонт второго острова Атлантиды, Синапериб, хотя и молодой, но уже умудренный жизненным опытом правителя, человек с высоким лбом мыслителя и живыми, проницательными глазами, со свойственной ему неторопливостью и размеренностью высказывал свои мысли относительно некоторого переустройства в Атлантиде.

В вечерней прохладе Хронос и Синапериб непринужденно беседовали на террасе царского дворца, возлежав на низких пиршественных ложах, около них стоял стол, сервированный фруктами, засахаренными сладостями и вином. Птицы звонким многоголосьем распевали свои свадебные песни, цветущий виноград источал сладкий аромат. Царь Хронос с легким, радостным сердцем внимал словам Синапериба, чьи идеи и взгляды он ценил высоко. Синапериб из всех архонтов был, пожалуй, наиболее приближен к царю, который любил подолгу беседовать с архонтом, обсуждать государственное устройство Атлантиды, ее историю, мечтать о ярком будущем своей великой страны.

На этот раз их разговор, плавно переходящий из одного русла в другое, коснулся роли женщины в управлении страной. Хронос, подталкиваемый желанием узнать мнение Синапериба насчет собственных тайных мыслей, сказал:

— А странно, что в Атлантиде нет ни одного архонта-женщины. Ведь среди женщин Атлантиды есть немало заслуживающих всяческих похвал как в искусстве, так и в науках. Неужели бы какая-то из них, стань она архонтом, не справилась с управлением одним из островов?

— Нет, они несправедливы и глупы! — сверкнув глазами, резко сказал Синапериб.

Хронос знал о том, что Синапериб в юности пережил страстное увлечение, посеявшее в его сердце лишь разочарование и печаль, он, на всю жизнь оставшийся одиноким, не жаловал больше женщин, при случае был готов высмеять каждого, кто преклонял свои колени пред ними. Хроносу это было ведомо, но он не оставлял надежды найти убедительные доводы и развеять заблуждение архонта; царю, питавшему к нему самые теплые дружеские чувства, хотелось увидеть однажды в глазах Синапериба свет любви, зажженный прекрасной женщиной.

— О, Синапериб, ты не прав! Ты, единожды разочаровавшись, готов отвергать все самое прекрасное и в тех, кто ни в чем не повинны пред тобою.

— Все они глупы! — упорно твердил архонт.

— Нет, ты не прав, — царь весело рассмеялся, запрокинув свою светловолосую голову. — Ты не прав, говорю я тебе, делая такое обобщение. Я знавал много женщин, которых можно счесть за образчики ума и яркого таланта.

— Ты, как и многие другие, ослепленные их внешним блеском, был обманут. Их свет слепит глаза, а внутри — пустота. И так всегда!

Увлеченные спором они не услышали легких шагов Лессиры на широкой мраморной лестнице. Она, гуляя в тени дворцового сада, услыхала на террасе голоса: размеренный и неторопливый — отца, и еще чей-то — спокойно возражающий царю. Лессира медленно ступая по белым каменным ступеням лестницы, поднимавшейся от сада к самой террасе, прислушивалась к раздававшемуся среди птичьего пения и шума листвы разговору.

— Вы говорите о нас? — раздался звонкий голос Лессиры, и сама она вдруг возникла из-за колонны, увитой виноградом. — О женщинах?

Синапериб встал и поклонился Лессире.

— Да, прекрасная царевна, мы говорим о женщинах.

— Чем же тебе не угодили женщины, о, архонт Синапериб? Почему ты так насмешлив и зол?

— Синапериб считает женщин глупыми, — смеясь, сказал Хронос.

— Всех считает глупыми?

Наступила полная тишина, только птицы пели свои трели за увивающей колоннаду террасы зеленой стеной винограда. Синапериб молча смотрел на Лессиру, будто видел ее впервые. Он и не заметил, как она выросла. До сей поры она никогда не входила к отцу во время его беседы и не вступала в разговор. И вот теперь она твердо смотрит ему в глаза и ждет ответа. Синапериб ответил, как всегда, без тени лукавства и лжи, которые ему не доводилось испытать в своей жизни:

— За всю жизнь мне не пришлось увидеть исключение из сего правила.

С той поры Синапериб стал для Лессиры неугодным человеком. Пусть ей, царской дочери, он не причинил, да и не мог причинить! никакого вреда, но его пренебрежительный тон, с которым он рассуждал о женщинах вообще, стал оскорбительным лично для Лессиры. В ее присутствии никто не должен сметь принижать женских достоинств, только лишь потому, что она, Лессира — единственная дочь царя Атлантиды — является женщиной. В ее присутствии каждый должен быть почтителен и предупредителен. И плохо то, что отец позволяет своим подданным быть ближе, чем следовало бы. Его дело управлять и повелевать, а не беседовать за кубком виноградного вина с теми, кто должен склонять спину в почтительном поклоне.

Впрочем, спокойная и размеренная жизнь процветающей Атлантиды ни единого раза не дала Лессире повода усомниться в величии царской власти. И потому сегодня она с несказанным удивлением восприняла слова отца о том, что в прогулке по Аталле ей следовало взять с собой охрану. Зачем охрану? Кого опасаться ей, дочери повелителя страны? По своему обыкновению Лессира не стала перечить отцу, но поступить она была намерена по-своему.

Вернувшись в свои покои, она приказала Назире, своей верной служанке, собираться в дорогу Назире. Она за многие годы привыкла к своенравному характеру Лессиры, научилась говорить с ней уважительно, но без подобострастия, привитого уже почти всем дворцовым слугам.

— Куда госпожа намерена отправиться сегодня?

— Недалеко. Прогуляемся с тобой по отдаленным поясам Аталлы.

— Вдвоем? — слегка удивилась Назира.

— Почему тебя это удивляет? Разве и раньше мы с тобой не выходили из дворца вдвоем? — Лессира, недовольная возражениями, изогнула тонкие брови, а в изумрудных глазах появились огненные искры.

— Осмелюсь напомнить госпоже, что времена настали смутные.

— Я не боюсь каких-то пахарей, недовольных своей жизнью. Что мне до них? Ты что ли их боишься? — грозно спросила Лессира.

— С моей госпожой мне нечего бояться.

— То-то же. Собирайся!

— Какое платье приготовить госпоже?

Лессира задумалась. Ей вдруг в голову пришла мысль одеться в обычное льняное платье, какие носят простые горожанки, чтобы никто ее не мог узнать. Так ей, оказавшись в самой гуще обыденной жизни Аталлы, легче будет наблюдать за тем, что происходит на улицах и площадях столицы Атлантиды. Мысль эта, неизвестно откуда прилетевшая к ней, понравилась Лессире, она едва заметной, лукавой улыбкой тронула ее розовые губки, зажгла озорные изумрудные искорки в глазах. Она быстро сменила свой изысканный наряд на светлое льняное платье, которое принесла расторопная Назира, легкая короткая туника небрежными волнами ниспадала ей на плечи. В новом платье Лессира и вправду стала похожа на обычную жительницу Аталлы — дочь мелкого земледельца или ткача. Впрочем, ее высокое происхождение все-таки было бы заметно для пристального глаза, его выдавала гордая осанка, величественный взгляд, с каким Лессира по обыкновению смотрела на приближенных, да и сама посадка ее головы с копной белокурых пышных волос, перехваченных гребнем с яркими глазками драгоценных камней, удивила бы внимательного горожанина особой утонченностью и изяществом.

— Что ты так смотришь на меня, Назира? — нахмурив брови, спросила Лессира, встретившись с необычайно пристальным взглядом своей служанки.

— Простите, госпожа, — несмело молвила Назира, — но и в этом платье вы не похожи на простую горожанку.

— Почему? Что тебя смущает?

— Пожалуй, стоит убрать ваш прекрасный гребень.

— Хм, ты предлагаешь мне освободить волосы? — Лессира в задумчивости коснулась рукой волос, она редко давала им свободу, даже во дворце она не ходила простоволосая. И вот теперь Назира ей советует именно так выйти на люди. Но она ведь не желает сегодня быть узнанной кем бы то ни было, она хочет почувствовать себя обычным человеком, свободным от всех условностей ее высокого происхождения. Значит, так тому и быть. — Да, ты права! Так будет лучше!

Они вышли из дворца, не встретив на своем пути ни единого человека. Шагая по белоснежной мраморной галерее, Лессира ощущала необыкновенную радость. Солнце косыми лучами устилало ее путь яркими бликами, они нежно касались ее ног, играли на красивых изящных руках. Она шла грациозно и легко, неслышно ступая своими маленькими ногами, перехваченными двумя тончайшими полосками сандалий.

Лессира любила появляться в столице, ее восхищало собственное присутствие в Аталле с городскими широкими, мощенными красным и белым камнем площадями, величественными дворцами, утопающими в зелени эвкалиптовых рощ, тихими и спокойными улицами с чередой домов и раскидистых садов, крикливой и многоголосой рыночной площадью, соседствующей с самим морским портом Атлантиды, куда каждый день из чужих земель прибывают корабли с богатым товаром. Наблюдая жизнь Аталлы, — кипучую и размеренную, простую и величавую, — ее сердце пьянило ни с чем не сравнимое чувство собственной власти, она чувствовала себя повелительницей мраморного великолепия столицы, ее тенистых аллей и садов. На улицах и площадях Аталлы, она, узнаваемая атлантами, гордо вскинув голову, несколько снисходительно принимала их почтительные поклоны и восхищенные взгляды.

Но сегодня, решив остаться незамеченной, она сознательно отказывалась от восхищения и почтения своих подданных, тешивших ее царское самолюбие. Может быть, поэтому предчувствие необычных ощущений сегодня особенно волновали ее кровь.

Громада белокаменного дворца стала медленно отступать позади их силуэтов — легких, почти прозрачных в ярком свете солнечных лучей. Лессира в сопровождении своей служанки ступила на белый мрамор источающих прохладу ступеней лестницы, ведущей к самому каналу. Здесь их ждала остроносая ладья с изогнутыми головами змеев, безмолвно и неподвижно устремившими свои слепые глазницы куда-то вдаль. Лодка с белокрылым палантином, трепетавшим на ветру, едва заметно покачивалась на зыбкой прозрачной поверхности канала. Лессира остановилась в задумчивости на последней ступени мраморной лестницы, к самому краю которой нежно и ласково подступала водная гладь. Ей осталось сделать только шаг, опереться об руку кормчего, уже с поклоном протягивающего ее, ступить своей маленькой ногой на шаткую поверхность ладьи и оказаться под прохладным пологом палантина. Но появившиеся сомнения удерживали ее от этого. Она вдруг поняла, что раз уж она выбрала сегодня для себя образ простой горожанки, которая ни для чьего пристального взгляда не должна стать добычей, то ладья ей не подойдет, — ей нужна другая лодка, проще и неприметнее.

Она властным жестом отклонила руку кормчего, и, бросив несколько отрывочных слов, приказала ему взять другую лодку. Тот безропотно повиновался — быстрым взмахом весел отогнал ладью к дальнему краю мраморной лестницы, туда, где на ее высоком парапете застыл гордый лев. Казалось, не прошло и мгновения, как он осторожно уже причаливал к самому краю ступени остроносой неприметной пирогой. Лессира, удовлетворенная его находкой, кивнула и подала руку. Кормчий почтительно осведомился, угодно ли будет госпоже пересечь какой-то из портов, или же она ограничится плаванием по одному лишь этому каналу. Лессира, немного морщась от яркого солнца, ответила, что хочет побывать на самом дальнем поясе Аталлы. Обнажив в широкой улыбке свои белые зубы, кормчий с готовностью погрузил весла в воду и сделал ими первый взмах. Лодка слегка качнулась и медленно поплыла по глади канала.