• Главная
• В избранное
• Наш E-MAIL
• Добавить материал
• Нашёл ошибку
• Вниз

Я долго колебалась, точнее не решалась в течение нескольких лет публиковать эту книгу из-за некоторых чудовищных по своей сути фактов, описанных в ее пятой и, особенно, шестой главах. Снова оказавшись в Азии, неподалеку от монгольской границы, я повстречала на священной Пятиглавой горе тибетских лам, совершавших паломничество в те края. Двое из них оказались уроженцами местности Гяронг.

Невзначай зашел у нас разговор о колдовстве и магах, обитающих в Гяронге. Однажды в одном из монастырей мне довелось услышать о некоторых отвратительных обрядах. Тибетские ламы поведали мне, что наряду с множеством известных им почтенных белых магов, по слухам, существуют также черные маги, которые совершают жестокие, бесчеловечные ритуалы. При этом, к моему великому удивлению, они упомянули о полом столе с массивным верхом, куда помещают живых людей, которые умирают с голоду, и чьи разлагающиеся тела служат сырьем для создания эликсира бессмертия. Это совпадало с автобиографическим рассказом героя моей книги. Без сомнения, он был не единственным свидетелем мрачного зрелища; во всяком случае, то, что говорили ламы-паломники, заставляло иначе относиться к слухам, передававшимся тайком из-за страха перед колдунами. Неожиданное подтверждение слов моего героя развеяло сомнения по поводу целесообразности публикации данных фактов, представляющих интерес с точки зрения этнологии.

Обстоятельства, сопутствовавшие сбору материала для этой книги, досконально описаны в ее прологе. Читатель, без сомнения, поймет, что события жизни рассказчика послужили лишь отправной точкой. Особое состояние моего героя, побудившее его вспомнить события своей прошлой жизни, исключало какие бы то ни было отступления. Рассказчика захлестывали эмоции, вызванные внезапно ожившими в его памяти воспоминаниями о пережитой драме, и он, разумеется, даже не помышлял об описании места действия или истолковании нравов и верований, связанных с излагавшимися событиями. Он знал, что мне хорошо известна значительная часть тех мест, где протекала его жизнь, и, более того, принимал меня за уроженку Тибета.

Если бы я воспроизвела этот рассказ так, как услышала его сама, то он показался бы людям, совершенно не знакомым с Тибетом и его обитателями, невразумительным во многих отношениях. Поэтому я предпочла придать своей книге форму романа, дабы обрести возможность с помощью описания пейзажей и изложения идей, присущих данному краю, воссоздать конкретную обстановку, на фоне которой действовали мои герои и которая оказывала влияние на их поступки. В то же время читателя просят не забывать, что эта история основана на конкретных событиях.

Александра Давид-Неэль Ривоцзе-Нга, август 1937 года

Мой хозяин, фермер-дрокпа, бывший некогда предводителем разбойников. — Ночное похищение. — Признания у лагерного костра.

Путешествуя по Тибету, я сделала на несколько дней остановку на границе местности Дайшин, вблизи летнего стойбища зажиточного хозяина по имени Гараб, фермера-скотовода, каких немало можно встретить в здешних краях. Он оказал мне теплый прием, и я не спешила вновь пускаться в путь, наслаждаясь нехитрыми радостями, которые доставляли нам сытная трапеза, умиротворяющий покой, гарантированный соседством дрокпа, живописная местность и рассказы нашего хозяина. 

Кроме того, меня удерживало еще одно обстоятельство. Узнав, что мой спутник и приемный сын лама Йонгден принадлежит к школе карма-тгыо,[1] фермер принялся упрашивать его совершить обряд, отгоняющий злых духов. Подобные просьбы в Тибете не редкость, и я ничуть не удивилась, а несколько дней спустя мне суждено было узнать тайную причину такой просьбы.

Владелец пастбищ и обширного стада Гараб был мужчиной высокого роста, с более темным, по сравнению с большинством жителей Тибета, цветом кожи. Скупые, точные движения выдавали привычку повелевать людьми. В глубине великолепных черных глаз иногда вспыхивало яростное пламя, не вязавшееся с гордой и небрежной невозмутимостью его поведения. Порой я замечала, как он внезапно замирает на месте и долго находится без движения, будто созерцая что-то вдали; иногда он часами просиживал в стороне от всех, очевидно, погруженный в религиозную медитацию. Однако наш хозяин не был верующим человеком.

Заинтригованная отнюдь не монгольским типом его лица, я решилась спросить, откуда он родом. Мое любопытство явно пришлось ему не по праву, однако он ответил: «Я издалека, из Нгари».

Нгари — это обширный округ Тибета, южная оконечность которой упирается в Гималаи. Горные перевалы связывают Нгари с Индией; в результате смешанных приграничных браков здесь появился тип людей, значительно отличающийся от распространенного в других районах Тибета. Таким образом, загадочная внешность Гараба нашла объяснение, но каким же ветром занесло его так далеко от отчего дома? Мне очень хотелось это разузнать, но я заметила его недовольство при моем первом вопросе и не решалась больше приставать к нему.

Однажды вечером, когда солнце давно уже опустилось за горизонт и мы с моим приемным сыном Йонгденом сидели перед палаткой Гараба, распивая с ним чай, в степи послышался глухой топот копыт. Наш хозяин прислушался.

— Кто-то едет… на тяжело навьюченной лошади, — промолвил он, распознав с присущей пастухам остротой слуха, что звук исходит не от вольного скакуна, оторвавшегося от табуна.

Всадник, который вскоре предстал перед нами, спрыгнул со взмыленного, запаренного коня и помог спуститься на землю сидевшей позади девушке.

— Мне нужна пара крепких резвых коней, — поспешно сказал он нашему хозяину. — Взамен я оставлю вам своего коня; оп молод и стоит хороших денег. Через несколько дней он снова будет в форме. У меня есть деньги; я доплачу разницу, сколько скажете.

— Потолкуем об этом завтра, — ответил Гараб. — Скоро стемнеет, оставайтесь здесь. Я велю приготовить вам постель и позаботиться о вашем коне.

— Спасибо, — отозвался всадник, — но нам надо ехать дальше.

Гараб удивленно посмотрел на незнакомца, и тот объяснил:

— За нами гонятся. К завтрашнему утру мы должны добраться до дальнего кочевья, где меня ждут друзья. — Затем, поколебавшись немного, он добавил: — Я ее похитил… она согласилась.

Гараб по-прежнему хранил молчание. Его лицо оставалось невозмутимым, как обычно, однако огонь, дремавший в глубине его глаз, вспыхнул и сверкнул молнией.

— Ты следуешь за ним по доброй воле? спросил он у девушки. — Если хочешь остаться здесь, скажи, пе бойся. Тебя возьмут под защиту.

— Я хочу ехать с ним, — ответила она, живо придвинувшись к своему спутнику.

На лицах у мужчины и женщины, жавшихся друг к другу в полумраке, отпечатались следы тревоги и усталости.

— Присаживайтесь, — сказал им хозяин. — Выпейте чаю и съешьте чего-нибудь, пока не привели лошадей.

Он подозвал слуг, проговорил им что-то тихим голосом, и те побежали на другой конец стойбища.

Вскоре слуги вернулись с двумя лошадьми, одна из них была уже оседлана, на вторую же они перебросили седло всадника и два больших тюка, свесив их по бокам животного[2] и затянув сверху ремнями.

— Ну, вот и все, — промолвил хозяин. — Это выносливые кони; вы сможете целую ночь скакать во весь опор.

— Сколько я вам должен? — спросил беглец. — Ничего, — ответил Гараб. — Вы оставляете мне стоящую лошадь, я сразу ее оценил. Значит, речь идет о равноценном обмене… второго же коня я дарю ей… — И оп указал на девушку.

— Это очень великодушно… — начал было молодой человек.

— Уезжайте скорее, — приказал щедрый благодетель, решительно обрывая всяческие изъявления признательности.

В мгновение ока оба вскочили на лошадей.

— В ваши котомки положили еду, — прокричал Гараб им вдогонку.

Ударив пятками по животам скакунов,[3] влюбленные помчались к горизонту, где звезды касались земли.

Безмолвие вновь окутало равнину. Наш хозяин присел у костра под открытым небом и погрузился в раздумья; его лицо, озаренное трепещущим пламенем, приобрело странное выражение, которого я никогда еще у него не видела. Внезапно он подозвал слугу и приказал принести крепкого ячменного пива. Выпив несколько чашек кряду, он вновь впал в задумчивость.

Хотя я лишь мельком взглянула на лошадей, которых он предоставил беглецам, от меня не ускользнула немалая стоимость этих животных. Что побудило моего хозяина отдать незнакомцам одного из скакунов даром? Я не удержалась от попытки установить истину.

— Вы одарили влюбленных по-царски, — сказала я.

— Я тоже был в их положении, — задумчиво пробормотал хозяин фермы.

Что пережил в своей жизни этот суровый человек? Любовный роман? Драму? Этим ли объяснялось его неожиданное сочувствие к попавшим в беду влюбленным?

В ту ночь мы не сомкнули глаз. Сидя у лагерного костра, мы затаив дыхание слушали странную историю, которая ожила в душе нашего хозяина, глубоко взволнованного недавней встречей. От пережитого потрясения оп говорил сам с собой вслух, видимо не осознавая, что кто-то его слушает. 

Налет на караваи. — Возлюбленный, сотворенный в мечтах, материализуется.

Пустынное и голое плоскогорье, окаймленное далекими цепями гор, простиралось под сияющим ровной голубизной небом. Ни одна птица не оживляла пространства своим полетом, ни один звук не выдавал присутствия человека или зверя. Этот край земли — последний приют духов и фей, ищущих спасения от врага природы, строителя городов — человека.

Однако в тот день помимо невидимых существ, которые могли водиться на этой возвышенности, узкий овраг, перерезавший гористый пояс плато, приютил пятьдесят всадников с суровыми лицами, одетых в плотные одежды из бараньих шкур и остроконечные фетровые шапки, потемневшие от грязи. У выхода из оврага сидел на лошади впереди затаившегося в засаде отряда его молодой предводитель, он старался держаться как можно ближе к обрывистому склону горы и среди неравномерно разбросанных высоких травяных зарослей, на фоне бурой земли его было трудно заметить даже на достаточно близком расстоянии.

Время шло; люди и лошади, как видно привыкшие к долгому ожиданию, почти не двигались, а предводитель, устремивший взор на противоположный конец плато, застыл как изваяние. 

Внезапно он нахмурил брови, силясь что-то разглядеть. Вдали, оттуда, куда он смотрел, у подножия горы показалось темное, едва заметное пятно, которое постепенно увеличивалось в размерах, превращаясь в движущуюся группу людей и животных. Не оборачиваясь, не потревожив своего скакуна, предводитель поднял руку; приглушенный ропот пробежал среди его спутников, а затем снова наступила тишина.

Неясное пятно все расширялось; оно оторвалось от горы и перемещалось теперь в пустом пространстве. Через некоторое время уже можно было разглядеть навьюченных мулов — многочисленный караван, направлявшийся в сторону всадников.

Когда он приблизился к месту засады, предводитель быстро поднял над головой ружье и с пронзительным криком галопом помчался навстречу путникам. В ответ раздались дикие вопли его сообщников, которые, выскочив из оврага, ринулись за ним следом.

Прежде чем странники успели опомниться, разбойники окружили их плотным кольцом, открыв пальбу. Ошалевшие от выстрелов вьючные животные разбегались врассыпную, роняя на землю поклажу и путаясь в отвязавшейся упряжи.

Тибетские грабители, как правило, прибегают к этому тактическому маневру, чтобы посеять панику среди животных каравана и парализовать волю людей. Устрашив погонщиков, разбойники всегда сумеют отыскать разбежавшихся лошадей и мулов и собрать разбросанную по земле поклажу. Однако, если караван ведут хорошо вооруженные, закаленные в подобных стычках торговцы, нападающие могут получить резкий отпор. Завяжется перестрелка, и обе стороны понесут урон. На сей раз путешественники оказались безобидными паломниками, направлявшимися в Лхасу, чтобы преподнести дары Далай-ламе и попросить у него благословения. Благодаря своим осведомителям разбойники знали истинную цену этих даров: дорогих лошадей и мулов, массивных слитков серебра и ценных китайских шелков. Они также предвидели, что те, кому доверена защита каравана, не смогут справиться с порученной им задачей. Их расчет оказался верным. Завидев разбойников, несчастные паломники поняли, что им придется расстаться со своим добром. Робкие попытки к сопротивлению были быстро пресечены; мужчины с понурыми головами и заплаканные женщины смирились со своей участью. Оставалось лишь уладить некоторые детали.

Путникам нечего было опасаться за свою жизнь. Все жители Тибета питают отвращение к убийству и прибегают к нему лишь в крайнем случае. Разбойники, которых я окрестила в одной из своих книг «благородными»,[4] не являются исключением; эти «удальцы» к тому же почти всегда набожны и грубо обращаются лишь с теми, кто не спешит сдаваться.

Вещи паломников, их лошади и мулы, деньги и драгоценности, которые они имели при себе, перекочевали в руки грабителей, но те оставили им необходимое количество съестных припасов, чтобы они не умерли с голоду, прежде чем доберутся до ближайшего селения. Они также оставили путникам несколько вьючных животных из тех, что подешевле, которые должны были везти провизию.

Не прошло и часа, как все было кончено, и отряд паломников скорбно поплелся в обратный путь. Бедняги думали только о том, как бы им добраться до родных мест. Продолжать путешествие без еды и денег под силу лишь крепким, энергичным молодым мужчинам, а большинство злополучных странников были зажиточными людьми, не привыкшими к нагрузкам и лишениям. А главное, их паломничество потеряло всякий смысл: у них похитили дары, которые они везли в Лхасу, а предстать перед Далай-ламой с пустыми руками немыслимо.

Пока караван удалялся, разбойники поспешно собирали разбежавшихся животных и раскиданные тюки, взваливали груз на мулов и привязывали к своим седлам за узду захваченных лошадей. Дележ добычи должен был произойти позднее, в надежном укрытии, далеко от места засады.

Грабители уже собирались отправиться в путь, как вдруг из-за пригорка показалась девушка. Она сделала несколько шагов и остановилась перед ними.

Это могла быть лишь одна из паломниц разграбленного каравана. Почему же она не последовала за своими спутниками?

Оправившись от изумления, разбойники рассерженно стали осыпать незнакомку вопросами. Что ей нужно? Получить милостыню? Попытаться вернуть отобранное украшение? А было ли оно на ней до их нападения? Кто мог подтвердить это? (Разве кто-нибудь из них всматривался в лица своих жертв, с которых они сдирали бусы и сережки?..) Притворщица, бесстыдница!.. Она за это поплатится! Ей придется возвращаться совсем одной и ускорять шаг, чтобы догнать своих далеко ушедших спутников.

Они выкрикивали, перебивая друг друга, все, что только ни приходило им на ум.

Девушка замерла, словно не слыша оскорблений и угроз, и ждала, не сводя глаз с предводителя разбойников. Она была очень высокой, серьезной и красивой.

Предводитель подъехал к ней на лошади.

— Почему ты не ушла вместе со всеми? Как получилось, что они не увели тебя? — спросил оп.

— Я спряталась, — ответила паломница.

— Спряталась?.. Зачем?.. Ты что, шпионишь за нами?.. Ты сумасшедшая?.. Тебе ведь было сказано: если ты не сможешь догнать своих, тем хуже для тебя. Уходи!

Девушка даже не шелохнулась.

— Ты что, оглохла?.. Проваливай! — повторил атаман.

— Это тебя я видела в мечтах, — прошептала странница точно во сне.

— Что?! — воскликнул молодой разбойник, а его сообщники, услышавшие неожиданное признание, покатились со смеху.

Предводитель однако остался серьезным. Нахмурив брови, он резко спросил:

— Чего ты хочешь?

— Возьми меня с собой, — тихо произнесла девушка.

Человек, к которому она взывала, окинул ее пристальным взглядом и, не проронив ни слова, поскакал прочь крупной рысью, чтобы занять место во главе отряда.

— Посадите ее на лошадь, пусть кто-нибудь везет ее позади себя, — бросил он на ходу через плечо.

Отряд разбойников пришел в движение. Развеселившись оттого, что возвращаются с богатой добычей, а их предводитель получил вдобавок от судьбы странный подарок, грабители с хохотом перебрасывались сальными шутками.

Но незнакомка будто ничего не слышала и подстегивала лошадь[5] с невозмутимым лицом.

Разбойники скакали без остановки до глубокой ночи. Наконец, когда они выбрались из извилистого ущелья, предводитель приказал сделать привал в густо заросшей травой долине, где струился ручей.

Быстро разбили лагерь и выставили часовых. Для этого достаточно было лишь сложить в кучу украденные тюки, привязать захваченных у паломников животных и развести костер. Выпив по несколько чашек чая с маслом и съев по две-три ячменные лепешки, разбойники заснули под открытым небом, закутавшись в свои меховые одежды и подложив под голову седла.

Впереди предстояли веселые дни пирушек по случаю удачного похода.

Любви молодого атамана была чужда поэзия; в этом отношении он ничем не отличался от своих собратьев и даже превосходил прочих разбойников грубостью.

Не спеша завершив скромную трапезу, он поднялся и бросил девушке:

— Ты хотела остаться… Ну что же, пошли!

И, не дожидаясь, когда она последует за ним, оп направился туда, где намеревался провести остаток ночи. Безмолвная девушка послушно шла за ним по пятам.

Сидя на покрывале, заменявшем ложе, предводитель перебирал в памяти новые для себя удивительные ощущения. Чувственность этого дерзкого разбойника, похожего на могучего здорового зверя, находила выход без всяких затруднений. Он шел к женщинам подобно жеребцам своего табуна, гонявшимся за кобылами. Дочери и жены пастухов охотно уступали ему то ли из страха, то ли оттого, что красивый самец пробуждал в них желание, но короткие связи не оставляли в его душе никакого следа.

Чем же эта девушка отличалась от других?.. Оцепенение, в котором пребывал его разум, не позволяло Гарабу рассуждать на данную тему. Он вновь почувствовал трепет, стеснение в груди, страстное желание, которые терзали его плоть и заставляли задыхаться. Смятение, рождавшее в душе хаос острых сладострастных ощущений, угнетало его. Гарабу казалось, что в недрах его существа поселилось сказочное чудовище, которое завладело его телом, взяло в тиски раскаленные конечности, зажало в пасти голову… Быть может, он сходил с ума?..

Оп привстал и окинул взглядом свою новую любовницу, лежавшую рядом. Рыжеватый свет ущербной луны придавал ее лицу своеобразное выражение.

В Тибете существует поверье о девушках-демонах сондрэма, которые ради забавы выбирают себе любовников среди людей, а затем мучают и пожирают их. Будучи в здравом уме, он смеялся над этими россказнями. И все же…

— Как тебя зовут? — резко спросил он.

— Дэчема,[6] — отвечала паломница.

— О! Какое прекрасное имя! — воскликнул предводитель. — Ты и вправду заставляешь радоваться! Ты принесла мне радость! Многим ли ты доставляла ее до меня?

— Ты же знаешь, что я была девственницей, — спокойно ответила его возлюбленная.

Молодой человек не возражал. Он не сомневался в этом. Его вопрос был продиктован желанием скрыть свое волнение за напускным безразличием и бравадой.

— Меня зовут Гараб,[7] — продолжал он. — Наши имена сочетаются… так же хорошо, как наши тела. Ты согласна, Дэчема?

Он наклонился к девушке и с силой сжал ее в объятиях.

Следующий день ушел на подсчет захваченной добычи, дележ причитавшейся каждому доли и споры о том, как лучше сбыть товар.

Лошади, мулы и провиант не давали повода для распрей. Тибетские разбойники не бездомные бродяги, а пастухи или хозяйственные фермеры, объединяющиеся при случае для набегов, которые они считают благородным делом, где проверяется сила и мужество храбрецов «с могучим сердцем».[8] Каждый из этих «героев» владеет палатками на высокогорных пастбищах либо домом в долине. Причитающиеся ему мешки с зерном или мукой пополняют семейные запасы продовольствия, а захваченный скот занимает место в стаде до тех пор, пока его не погонят вместе с другими животными для продажи на какой-нибудь отдаленный базар.

Однако на сей раз в числе трофеев были также шелковые ткани, серебро, золото в слитках и множество ценных предметов либо забавных вещиц, для которых сельские грабители не могли придумать применения. Эту часть добычи следовало продать или обменять на полезные товары в крупном городе, где подобные сделки не редкость, и достаточно далеко, чтобы тамошние сутяги не проведали о происхождении привезенных вещей и не попытались их присвоить под предлогом восстановления законности.

Настал полдень, а спорам по этому поводу не было видно конца. Пришло время обедать.

— Принеси мне чаю туда, — приказал Гараб одному из своих людей, который служил ему во время похода.

«Туда» означало место, где он провел ночь с Дэчемой и где она поджидала его, пока он руководил дележом добычи.

Сушеное мясо[9] и лепешки из ячменной муки были извлечены из котомок, подвешенных к седлу Гараба, и поданы ему с кувшином чая.

— Ешь, сколько влезет,[10] — сказал предводитель молодой женщине.

Она улыбнулась. Привычное успокаивающее занятие вернуло ее от грез к реальной жизни.

— Ты довольна? — спросил Гараб.

Она кивнула.

— Тебя не назовешь болтливой, — заметил он со смехом. — Ты подумала о том, что будешь теперь делать? Ты не сможешь догнать своих друзей-паломников. Как же ты вернешься домой? Это очень далеко отсюда? Сколько времени вы были в пути, когда я вас задержал?.. Твои отец и мать живы?.. Ты жалеешь о том, что сотворила, не так ли?.. Хочешь вернуться к своим?

— Нет, — промолвила Дэчема. — Я хочу остаться с тобой.

Все остальные его вопросы остались без ответа.

— Почему ты решила ехать со мной? — продолжал спрашивать он. — Ты не могла меня любить. Ты же никогда меня не видела.

— Я видела тебя в мечтах.

— Да, ты уже это говорила. Но в каких мечтах? Ты видела меня ночью во сне?

— Иногда, Но чаще я видела тебя, когда бодрствовала. Ты являлся мне на коне, посреди пустынных просторов; сидя в седле, прямой как струна, ты разглядывал вдали что-то невидимое для меня. Я сходила с ума от желания бежать к тебе… Внезапно я чувствовала, как меня отрывают от земли, сажают на твоего коня и увозят галопом через пустынные чантанги.[11] Порой, когда кто-нибудь заговаривал со мной, видение меркло, и тогда я ощущала странное одиночество и пустоту, словно исчезнувший всадник уносил с собой частицу моего «я».

— Ты знала, куда я везу тебя на своем коне?

— Я не думала ни о чем. Мы скакали без всякой ведомой мне цели. Помню лишь ветер, хлеставший в лицо, камни, с шумом вылетавшие из-под копыт коня, горы и Озера, устремлявшиеся нам навстречу, горячее сильное тело, которое я чувствовала под твоей одеждой, и биение наших сердец.

Гараб задумался.

— Я живу один, — сказал он, — без семьи, без жены. Если хочешь, можешь ею стать… По крайней мере на какое-то время. У меня просторная палатка и есть слуги, которые ухаживают за скотом. Через пять-шесть дней мы доберемся до владений племени, в котором я живу.

— Пять-шесть дней, — мечтательно повторила Дэчема. — А потом?..

— Потом, как я тебе сказал, ты будешь жить в моей палатке. Ты ни в чем не будешь нуждаться. У меня вдоволь еды, и тебе не надо будет работать.

— У пас тоже хорошо едят, и мне никогда не приходилось работать, — с гордостью заметила молодая женщина.

— Вот как! Значит, твои родители богаты? Кто твой отец?

— Он умер.

— А твоя мать?

— Она живет вместе со своим братом. Она владеет землями, которые отдает внаем, и вкладывает деньги в торговлю.

— А чем занимается твой дядя?

— Он — купец.

— Откуда?

— Из Диржи.

Гараб решил, что Дэчема лжет.

— Паломники, с которыми ты странствовала, пришли не из Диржи, — заметил он. — Они были монголами.

— Да, это были монголы из Да-Хурэ и Алашаня.

— Каким же образом ты оказалась с ними?

— Я их повстречала.

— Где же? И как получилось, что ты с ними столкнулась?

— Я странствовала с купцами.

— С купцами… Твои мать и дядя отпустили тебя с купцами?

— Я сбежала.

— Зачем?

— Я искала тебя… Я встретила этих торговцев, когда была уже далеко от Диржи. Я рассказала им, что отправилась в паломничество в Лхасу вместе с сестрой-монахиней, но она умерла по дороге и я решила продолжать странствие в одиночку, чтобы помолиться за ее душу. Купцы предложили мне идти вместе с ними и позволили сесть на одного из своих мулов. Во время пути я все время смотрела по сторонам в надежде, что ты явишься ко мне, как в видениях, но на сей раз наяву. Несколько дней спустя купцы сказали, что на время пути я должна стать их женой, всех разом, до конца пути. Ночью я удрала, прихватив с собой мешочек цампы. Я долго бежала, чтобы поскорее удалиться от лагеря, и два для пряталась в овраге, а затем отправилась дальше. Купцы остались позади, я не боялась больше погони, но у меня кончилась цампа. Я брела наугад, но была уверена, что рано или поздно встречу тебя. Мне удалось откопать тума[12] а в болотах, через которые я пробиралась, росли съедобные водоросли… Затем я увидела караван. Я повторила паломникам тот же рассказ: моя сестра-монахиня умерла по дороге в Лхасу… Они накормили меня и взяли с собой. И вот, наконец, я нашла тебя.

«Есть ли хоть крупица правды в этой невероятной истории? — размышлял Гараб. — Вполне возможно, что все это — только вымысел». Он склонялся к такому заключению, но не высказывал любовнице своих сомнений. Если она решила утаить от него свое происхождение и место, откуда пришла, он не будет настаивать на признании. Неведение как бы снимало с него ответственность и, возможно, позволяло избежать неприятных объяснений с семейством беглянки в том случае, если оно окажется влиятельным и обнаружит у него Дэчему.

Гараб молчал, и Дэчема возобновила разговор:

— Что ты будешь делать, когда вернешься домой?

— Я буду жить как дрокпа до тех пор, пока меня не призовут дела.

— Дела? Ты имеешь в виду торговлю или дела вроде вчерашнего?

Гараб расхохотался.

— И то и другое. Ты видела меня в деле, я не открою тебе ничего нового. Я — предводитель джагпа. Это как будто тебя не напугало.

— Я восхищаюсь тобой, — пылко прошептала Дэчема. — Ты был так прекрасен, когда выскочил на коне из оврага во главе отряда. Ты возьмешь меня с собой, когда пойдешь на «дело», не так ли?

— Взять тебя?! Где ты видела, чтобы джагпа вешали на себя такую обузу в походе! Разбой — удел смельчаков, а место женщины — под крышей. Через пять дней увидишь мой дом. Если он тебе понравится, останешься в нем, а если нет… ищи себе другой, — при этом он махнул рукой в сторону бескрайних плоскогорий и долин, простиравшихся за окружающими лагерь горами.

— Пять дней! — воскликнула Дэчема.

— Ты считаешь, что это слишком долго? Ты устала?

— Я никогда не устаю, — почти сердито возразила молодая женщина. — Пять дней — это слишком быстро. Теперь, когда я тебя нашла, я бы хотела никогда с тобой не расставаться, скакать дни и месяцы напролет на коне рядом с тобой, дальше и дальше, и проводить каждую ночь под открытым небом, как это было вчера.

Голос Дэчемы смягчился и приобрел ту же страстную интонацию, с которой возлюбленная Гараба описывала свои видения.

Волнующая музыка ее слов, воспоминания о сладостных ощущениях предыдущей ночи пробуждали в Гарабе желание. Нарисованные Дэчемой картины оживали в его воображении. Он видел ее сидящей верхом рядом с ним, день за днем, среди бескрайних просторов, где ничто не могло отвлечь их друг от друга. Он видел ночные стоянки под открытым небом, во время которых она должна была принадлежать только ему… Он чувствовал на губах вкус ее плоти, и его пальцы пылали при воспоминании о ее теле.

Если бы Гараб привел в свою палатку Дэчему, «приносящую радость», то он вызвал бы любопытство и расспросы пастухов племени и собственных слуг; не грозило ли это разрушить очарование неожиданной встречи и привести к преждевременному концу едва начавшийся чудесный роман?

Гараб смутно осознавал, что в его палатке та Дэчема, которую он держал сейчас в объятиях, утратит свое колдовское очарование. Она говорила, что убежала из дома. Возможно, ее близкие тоже хотели заточить девушку в жилище, палатке или доме, в то время как она, дух или демон в женском обличье, могла жить лишь па свободе, среди вольных просторов.

Дэчема! Дэчема! Приносящая радость! Какие дивные видения оживали при звуке твоего голоса! Какие рождались мечты о днях и ночах любви вдоль дороги, среди гор!

Душа Гараба ликовала. Эта мечта должна была воплотиться в жизнь!

— Меня ждут мои люди, — сказал он, поднимаясь с ложа. — Мы должны посовещаться. Я вернусь к тебе, как только освобожусь.

Споры, начатые еще утром по поводу сбыта части товара, были прерваны в час трапезы. Гараб, как и его сообщники, не был способен выработать приемлемый во всех отношениях план. Но под влиянием обуревавших его чувств новые мысли роем закружились в его голове.

Почему бы, спрашивал он себя, ему самому не заняться продажей награбленного? Для этого требовалось лишь взять на подмогу несколько человек и, переодевшись мирными купцами, отправиться в Лхасу. Множество торговцев из различных районов привозили туда товар, и разбойники, затерявшись в толпе, смогли бы незаметно совершить свою сделку. Средства, которые они получили бы от сбыта товаров в Лхасе, оказались бы более значительными, чем в другом месте. Таким образом, соображения осторожности сочетались с выгодой, и Гараб надеялся, что его товарищи одобрят этот план. Если бы он взял с собой в Лхасу Дэчему, то ему нетрудно было бы убедить их, что присутствие среди них женщины поможет им сойти за безобидных почтенных торговцев. И, в подтверждение добрых намерений их каравана, почему бы не объявить, что его набожная супруга решила приурочить паломничество в святой город к деловой поездке мужа?

Мысль о возможном паломничестве завладела разумом разбойника. Что мешает ему осуществить этот замысел?

Однако суеверный страх закрался в душу Гараба. Он был слишком счастлив. На протяжении предыдущих месяцев все его набеги приносили обильный урожай, но ценность захваченной накануне добычи намного превосходила стоимость предыдущих трофеев. Кроме того, он получил Дэчему. Столь длительная полоса удач могла таить в себе опасность. Следовало добровольно отказаться от части того, что ему принадлежало, пока судьба не заставила его принести жертву.[13] В противном случае с ним или его имуществом могла случиться какая-нибудь беда. Ремесло Гараба было сопряжено с немалым риском: во время очередной стычки шальная пуля грозила сразить его наповал. Либо ему было суждено потерять Дэчему.

Путешествие, ночи любви, заклятие злого рока, зависть богов и злорадство демонов, необходимость искупления грехов, накопившихся за десять лет разбойничьей жизни, — все эти мысли вихрем клубились в голове атамана, медленно направлявшегося к месту сбора.

Подобно всем своим соплеменникам, Гараб не допускал и тени сомнения в бесчисленных легендах и суевериях, живущих в сознании большинства жителей Тибета. Обычно эти поверья ничуть не занимали его, но теперь они всецело завладели его воображением.

— Братья, — начал он, усевшись на траву в кругу разбойников, — неужели вы не поняли, что вчера мы совершили очень тяжкий грех? Конечно, мы ведем неправильную жизнь, но до сих пор мы грабили только купцов, стремящихся к наживе. У нас были те же цели, что и у них, и мы тоже имели право исполнять свои желания. Мы не присваивали чужого добра тайком, как трусы, мы сражались, и среди нас были раненые, а в прошлом году был убит бедный Тобдэн. Мы не скупимся, никогда не отказываем неимущим в милостыне и щедро одариваем тех служителей культа, которые читают Священные Книги и совершают религиозные обряды в наших стойбищах. Одним словом, наши души не совсем чисты, но в то же время и не совершенно черны. Однако вчера мы напали на благочестивых паломников. Все, что они везли, было предназначено Далай-ламе. Что касается самих странников, мы их даже пальцем не тронули. Они намеревались преподнести свои дары, что равнозначно факту их реального подношения; воздаяние за их заслуги в этой жизни и в следующих воплощениях как в одном, так и в другом случае будет одинаковое, а следовательно, наша вина перед ними незначительна. Сократив паломникам путь, мы тем самым избавили их от дорожных лишений и усталости, что благотворно скажется на их здоровье. Не будем же терзаться угрызениями совести по этому поводу. Главное сейчас — правильно распорядиться захваченной добычей, этими святыми дарами. Стоит ли их продать и присвоить деньги? Это было бы кощунством, и столь тяжкий грех пугает меня: его последствия в этой и других жизнях могут оказаться ужасными. А еще я считаю, что нам подозрительно долго сопутствует удача…

Думая прежде всего о своих целях, Гараб не часто вспоминал о раненых и товарище, погибшем в одном из походов; его собратья, поглощенные мыслями о собственной выгоде, также забыли о них.

— Постоянная удача меня страшит, — продолжал предводитель. — Вам известно, что это может навлечь на нас беду. Следует ли нам искушать судьбу, в очередной раз погнавшись за крупными барышами? Что вы об этом думаете? Я сомневаюсь, что это было бы разумно. По-моему, нам следует принести жертву, отказавшись от части добычи ради того, чтобы обезопасить себя и сохранить остальные трофеи. Кроме того, нам выпала редкая возможность замолить прошлые грехи и искупить те, что мы совершим в будущем, стоит лишь преподнести роскошные дары Далай-ламе. Удастся ли нам еще когда-нибудь заполучить столько подходящих вещей, чтобы воздать ему дань уважения? Почему бы нам не воспользоваться частью даров, как раз предназначенных для этой цели, и не испросить благословения Драгоценного Покровителя, которое убережет нас от превратностей нашего опасного ремесла? Я все сказал. Пусть каждый обдумает мои слова и без принуждения выскажет собственное мнение.

Гараб умел говорить, а все тибетцы питают слабость к красноречию, и хороший оратор почти всегда способен завоевать их сердца. Никто из слушателей не удивился, что столько здравых мыслей, сочетавших и осмотрительность в мирских делах, и заботу о спасении души, посетили их предводителя в тот момент, когда у него появилась новая возлюбленная. Впрочем, он был чистосердечен в своих речах, и сообщники всецело разделяли верования, лежавшие в основе его предложения. Все они с восторгом поддержали Гараба.

Двадцать разбойников из пятидесяти двух, входивших в отряд, были избраны для сопровождения атамана. Им предстояло зажечь лампады на алтарях богов, совершить коленопреклонение и получить благословение Далай-ламы не только для себя, но и для своих товарищей, которым предстояло вернуться домой. Все они в равной мере должны были получить отпущение грехов, а также поровну поделить прибыль, вырученную от продажи оставшихся товаров.

Все остались довольны. Разбойники, собравшиеся в Лхасу, скинули свои теплые плащи из овечьих шкур, переоделись в суконные одеяния, захваченные у паломников, натянули на голову шапки с подбитыми мехом наушниками, украшенными золотыми нашивками, натянули свои лучшие сапоги и сразу же превратились в богатых торговцев.

Каждый, будучи к тому же вооружен до зубов, преисполнился решимости мужественно охранять общее добро от возможных посягательств.

Предвкушение путешествия повлекло за собой и внутреннее перевоплощение разбойников: в каждом из них поселилась скаредная ханжеская душа базарного торговца, и они с невольным пренебрежением поглядывали на своих товарищей в пастушьей одежде, как будто те принадлежали теперь к другому, низшему сословию.

— Дэчема, нам нужен еще один день на сборы. Послезавтра на заре мы отправимся в поход.

— И через пять дней ты будешь дома?

— Как знать, — уклончиво ответил Гараб. — Смотри, что я тебе принес.

С этими словами он развернул женское платье темно-голубого сукна и рубашку ярко-красного шелка.

— Ну как, тебе правится? — спросил он. И, прежде чем его подруга успела ответить, добавил: — У меня есть и кое-что получше.

Из кармана широкого, стянутого поясом тибетского одеяния он вытащил длинное ожерелье из агата и кораллов, а также золотой ковчежец, отделанный бирюзой, который тибетцы носят в качестве украшения па шее.

— Ты довольна? — спросил он снова.

— О! Какое чудо! — воскликнула охваченная радостью Дэчема.

— Тебя поджидает еще один сюрприз, — весело продолжал Гараб, — но отложим его до завтра.

Они поужинали вдвоем на исходе дня. Дэчема не сводила глаз со своих украшений и красивого платья, гадая по поводу обещанного сюрприза. Каким же он окажется? Что подарит ей любимый — новые украшения, рулон китайского шелка, чтобы она сшила себе еще более прекрасное платье, или красивого мула-иноходца?

Настала ночь, и звезды озарили небо своим сказочным шествием. Дэчема почувствовала прикосновение губ молодого разбойника, и… мир перестал для нее существовать. Возлюбленные превратились в одно страстное желание.

В зябкой предрассветной прохладе лошади и мулы приплясывали и позвякивали бубенчиками, готовясь пуститься в путь. Люди, которым предстояло расставание, прощались, шумно обмениваясь традиционными в Тибете пожеланиями.

Дэчема сидела в седле возле Гараба среди купцов-самозванцев.

— В путь! — крикнул предводитель и, наклонившись к своей подруге, прошептал: — Дэчема, вот обещанный сюрприз: мы едем в Лхасу… Мы будем в пути больше месяца! Ты счастлива, любимая? Неудержимый поток безграничной радости захлестнул молодую женщину. Она вздрогнула всем телом и так резко дернула за узду, что ее скакун встал на дыбы. Дэчема потеряла равновесие, но Гараб крепко ухватил ее за талию, не позволив упасть. Быстро успокоившись, конь, на котором она сидела, перешел па спокойную рысь, но молодой искатель приключений не убрал руки с талии своей возлюбленной, и они долго скакали бок о бок, направляясь навстречу своей странной судьбе.

Юность предводителя разбойников. — Сын божества.

Происхождение прекрасного всадника, с торжествующей улыбкой возглавлявшего шествие каравана, было и очень простым, и удивительно романтичным. Его покойная мать была служанкой зажиточного землевладельца. Об отце его никто ничего не знал. Богач Лагпа, хозяин матери Гараба, радовался своему достатку, видя, как умножается его добро, но был страшно удручен бесплодием своей супруги Чойдан. Он уже истратил немало средств на приношения богам, дары монастырям и милостыню беднякам, когда странствующий отшельник посоветовал ему совершить вместе с женой паломничество в самое святое место на земле — к Ган-Тэсэ,[14] заверив его, что это самый надежный способ обзавестись наследником.

У странника был внушительный вид, говорил он очень убедительно, и Лагпа решил последовать его совету. Однако путь предстоял неблизкий: чтобы добраться от его дома в окрестностях Хор-Канзэ до святой горы, следовало пройти весь Тибет из конца в конец. Тем не менее желание супругов обрести сына перевесило все опасения по поводу долгого и трудного пути. Они покинули дом в сопровождении трех слуг и молодой служанки Ньерки, находившейся в личном распоряжении Чойдан.

Одержимые страстной надеждой супруги молились во всех храмах по пути в святое место. Кроме того, они заходили в пещеры, в которых, согласно преданию, бывали боги либо обитали святые отшельники. Супругов не покидала надежда, что одни из небесных посланцев предстанет перед ними и возвестит, что их желание будет исполнено.

Хотя у четырех слуг не было оснований просить божество о той же милости — трое мужчин уже стали отцами, а юная Ньерки еще не вышла замуж, — они молились не менее усердно, чем их хозяева. Они также зажигали благовонные палочки, ставили свечи и часами оставались в священных пещерах, повторяя десятки тысяч раз слова молитвы.

Выполнив должным образом предписанные обряды, Лагпа и Чойдан со своими спутниками собрались в обратный путь. Они проделали почти половину пути, когда Чойдан сообщила мужу, что, по всей видимости, обещанное чудо свершилось: вскоре она станет матерью. Немного погодя произошло второе чудо: Ньерки обнаружила, что тоже ждет ребенка.

В положении Чойдаи не было ничего необычного, но беременность служанки была окутана тайной. Трое слуг — люди правдивые — напрочь отрицали свою причастность к этому, и Ньерки подтвердила их слова.

В ответ на настойчивые расспросы хозяев она поведала удивительную историю. Однажды вечером, повторяя в пещере мани[15] девушка заснула. Проснувшись от прикосновения рук, она увидела подле себя великое божество Ган-Тэсэ. Он был почти нагим — лишь бедра его прикрывала тигровая шкура, — с бледным как луна лицом и ожерельем из крупных ягод рудракша,[16] висевшим у него на груди. Девушку охватил священный ужас. При всем своем желании она не смогла бы ни закричать, ни сдвинуться с места, да и мыслимо ли было отказывать божеству?

Набожный, довольно доверчивый Лагпа охотно поверил бы, что божество с сияющим нимбом предстало перед его супругой или перед ним самим, дабы милостиво ниспослать благодать на их союз. Однако ему показалось подозрительным, что божество награждает девственницу ребенком. Древние предания, в которых он никогда не сомневался, рассказывали о таких чудесах, происходивших очень давно, но вряд ли подобное могло повториться в наши дни, тем более с его служанкой. Впрочем, малышка всегда вела себя благоразумно и, казалось, искренне верила в то, что говорила. Значит, ее рассказ не был вымыслом?

Однако, скорее всего, решил скептичный, рассудительный Лагпа, это было не само великое божество Кайласа, которое почитают индусы, а один из его приверженцев-йогов, которые прячут свою наготу под тигровыми или леопардовыми шкурами, носят ожерелье рудракша и покрывают лицо золой, чтобы стать «белыми как лупа» и во всем походить на свое божество.

Быть может, невинная Ньерки была заворожена одним из этих псевдосвятых, которые ночуют на кладбищах, едят мясо недавно похороненных трупов и совершают другие жуткие оккультные действа. Следовало ли предупредить об этом девушку? Надо ли было осквернять чистую душу Ньерки, чтобы на смену ее детским мечтам явились стыд и раскаяние? Добрый Лагпа решил, что это было бы жестоко. Он сделал вид, что поверил в легенду о сверхъестественном зачатии и рассказал ее слугам, попросив их не разглашать эту тайну. По возвращении им надлежало придерживаться версии, что Ньерки вышла замуж и ее муж умер вскоре после свадьбы. Слуги пообещали следовать этим указаниям, думая про себя, что отцом будущего ребенка вполне мог быть сам хозяин, решивший таким образом умножить свои шансы на наследника.

Ньерки строго-настрого запретили даже упоминать о своей ночи любви с божеством. Ей было велено рассказывать, что она овдовела вскоре после свадьбы. Но в доме Лагпы и среди его соседей все разделяли уверенность трех слуг в том, что подлинным отцом является богатый землевладелец.

Вскоре после возвращения домой обе женщины разрешились от бремени с интервалом в несколько дней, причем каждая из них родила сына. Лагпа избрал для ребенка своей служанки имя Гараб («необычайная радость» или «абсолютно счастливый») в качестве счастливого предзнаменования, сулившего удачу бедному, лишенному отца малютке.

Детство Гараба не было отмечено сколько-нибудь значительными событиями. Будучи ровесником хозяйского сына, он играл с ним в одни игры, а затем, когда Лагпа нанял амчода,[17] совмещавшего религиозные обязанности с работой наставника, стал обучаться вместе с ним.

Гараб научился читать, писать и считать гораздо быстрее своего товарища. Он превосходил его во всем: в красоте, в физической силе, ловкости и уме, так что Лагпа, несмотря на свою природную доброту и участие, которое он принимал в ребенке, оставшемся без отца, в конце концов загрустил. Сын служанки затмил его наследника! Он отстранил Гараба от учебы и послал работать в поле; однако к тому времени мальчик уже усвоил то немногое, чему мог научить его наставник. В Гарабе очень рано проявились склонность к лидерству, упрямство и гордость, не вязавшиеся с его подневольным положением, как бы мягко с ним ни обращались, он принадлежал хозяину, который мог распоряжаться им по своему усмотрению.

Гараб не раз принимался расспрашивать мать о своем отце, но та неизменно, как ей было велено, повторяла легенду о раннем вдовстве. Однако с возрастом он стал улавливать странные замечания в свой адрес, сочетавшиеся с особым расположением, которое питал к нему Лагпа, и снова пристал к матери с расспросами.

— Ты не вдова, — резко заявил он, — это ложь. Мой отец — Лагпа, не так ли? В таком случае, если ты — его вторая жена,[18] а я — его сын, то почему мы ютимся в жилище слуг, а не живем в доме вместе с его старшей женой и моим братом?

Бедная Ньерки, застигнутая врасплох дерзким подростком, не смогла больше отпираться. Она поведала ему о чуде, приключившемся с ней у подножия святой горы. Нет, он не был сыном хозяина, не имел права жить в его доме, но его отец намного превосходил богача Лагпу благородством и могуществом. Его отцом было великое божество Кайласа.

Из всей этой истории, которую с плачем поведала ему мать, Гараб усвою только одно: он не был сыном хозяина. Подросток посмеялся над выдумкой о своем божественном происхождении. «Видимо, — думал он, — у матери помутился разум…»

Мать Гараба умерла, когда ему едва исполнилось восемнадцать лет. На следующий день после ее похорон он поднялся в комнату хозяина и спросил его напрямик:

— Правда ли, что я — ваш сын, как все считают? Вам не кажется, что в таком случае было бы справедливо сказать мне об этом и отвести мне в вашем доме подобающее сыну место или хотя бы помочь мне занять приличное положение. У меня нет никакого желания оставаться слугой.

Лагпе не понравился дерзкий тон юноши.

— Ты не мой сын, и я ничего тебе не должен, — холодно возразил он. — Разве твоя мать говорила, что была моей любовницей?

— Нет. Она рассказала мне дурацкую сказку о божестве.

— Эта история была для нее реальным событием. Ты совершишь грех, если сохранишь о матери дурную память.

И он поведал Гарабу во всех подробностях рассказ о паломничестве к Ган-Тэсэ и поделился с ним своими догадками о его отце.

— Теперь, когда ты узнал о своем происхождении, — сказал он в заключение, — вспомни, что я всегда обращался с тобой по-хорошему. Я собирался делать это и впредь, но ты должен помнить, что твоя мать не была свободной женщиной. Она принадлежала моему дому, подобно тому как ее родители «принадлежали моим, и точно так же ты — в моем распоряжении. Не забивай себё голову глупыми мыслями. Тебе нельзя отсюда уйти, ты не можешь занять приличное положение. Ты должен оставаться здесь и усердно выполнять порученную тебе работу. Тебе не придется страдать от голода, ты будешь прилично одет, и на склоне лет у тебя будет свой угол.

Как только Лагпа умолк, Гараб выбежал из комнаты, не попрощавшись.

«Видимо, мне придется принять меры, — решил Лагпа после его ухода. — Этот парень совсем обнаглел. Надо его проучить; может быть, устроить ему легкую порку на глазах у всех. Завтра я приму окончательное решение». Однако, проснувшись на следующее утро, Лагпа обнаружил у двери своей комнаты короткую записку.

«Дядя Лагпа, — писал Гараб, — мои представления о жизни слишком отличаются от Ваших, поэтому я не могу больше оставаться у Вас. Всякий труд требует вознаграждения. Моя мать работала на Вас, ее родители также служили Вашим верой и правдой. Я тоже старался приносить Вам пользу. Посему сочтите справедливым, что я вознаградил себя за труды и заочно частично погасил Ваш долг моим близким, поскольку Вы с Вашим отцом не удосужились этого сделать».

Гараб убежал ночью на лучшей лошади хозяина, прихватив два больших мешка продовольствия.

Когда рассвело, беглец был уже далеко. День выдался солнечным и теплым, свежий воздух бодрил, и Гараба охватило дотоле неведомое чувство ликования. Свобода! Прощайте, докучливые заботы и покорность! Гараб вдыхал полной грудью живительный воздух высокогорья, круживший ему голову, и обводил окрестности взглядом победителя.

У него не было ни цели, ни четкого плана. Побег, мысль о котором созрела в глубине его подсознания, был, в сущности, импульсивным действием, и он понятия не имел, как вести себя дальше.

Всю ночь он думал только о том, чтобы поскорее как можно дальше уехать от дома Лагпы.

Предстояло выбрать, куда направиться. Гараб прикинул: что подумает Лагпа? Очевидно, он вообразит, что сын его покойной служанки, без гроша в кармане, решит как можно скорее отделаться от украденного коня. Чтобы продать его повыгоднее, вне пределов досягаемости законного владельца, он доберется до крупного китайского поселения. Гарабу доводилось общаться с китайскими солдатами, расквартированными в их местности, и он мог объясняться с ними без переводчика. Лагпа знал об этом. Представив ход его рассуждений, Гараб догадался, что хозяин вышлет за ним погоню на большую дорогу, ведущую в Дарцедо.[19] Значит, ему следовало избрать другое направление. И он свернул на первую попавшуюся тропинку, которая петляла по лесу и вела на север.

У Гараба не было ни гроша, но благодаря тому, что он набил мешки сушеным мясом, цампой, маслом и чаем, в течение нескольких недель он не знал нужды в еде. Он никуда не спешил, и лучше было дать коню увезти себя подальше, чем продавать его впопыхах.

Время шло, а беглец все скакал по горам, наслаждаясь ранее не изведанным счастьем вольной жизни. На лужайках и пустынных пастбищах, где он делал привал, в ту пору было вдоволь травы, и его коню хватало корма. Этому превосходному скакуну вороной масти было всего четыре года. Нагпо — так звали коня — был еще резвым жеребенком, а Гараб — неугомонным мальчишкой, и они часто неистово резвились вдвоем в степи. Гараб не был сентиментален, но часто испытывал смутное желание любить и быть любимым. Эта потребность пе находила выхода в его ближайшем окружении. Мать Гараба — простая служанка — любила его по-своему, но никогда не баловала нежностями или ласковыми словами, которых ребенок подсознательно жаждал. Лагпа был добродушным хозяином, но не подпускал Гараба к себе, а хозяйский сын, с которым они вместе играли, был изрядным эгоистом. Нагпо, подходивший к мальчику с ржанием и тершийся носом о его грудь, вызывал у Гараба более живое, более теплое чувство, заставлявшее трепетать в глубине души неведомые, дотоле молчавшие струны. Между юношей и жеребцом завязалась нежная дружба, а одиночество, которое беглец делил с украденным им скакуном, скрепило эти узы. Продать Нагпо! От этой мысли у Гараба сжималось сердце. Порой он просыпался ночью и шел приласкать своего любимца, привязанного неподалеку в какой-нибудь скрывавшей их обоих чаще.

И все же, что он будет делать, когда запасы продовольствия подойдут к концу? Немыслимо просить милостыню, восседая па столь дорогом коне… Юноша не знал, куда его завели лесные тропинки. С тех пор как он свернул со столбовой дороги, ему встретились лишь две деревушки, которые он объехал стороной.

С самого начала Гараб отказался от мысли вновь пойти в услужение. Продав Нагпо, он мог бы выручить изрядную сумму и открыть собственное дело либо стать компаньоном какого-нибудь зажиточного торговца. Однако его решение становилось все более непреклонным: он ни за что не хотел расставаться с Нагпо. Как же быть?

Погрустневший от забот Гараб продолжал блуждать без цели, как вдруг, проезжая через пустынное кладбище, он заметил вдали отряд из шести вооруженных всадников, направлявшихся в его сторону. Никаких сомнений: это были разбойники. Спрятаться было некуда, и Гараб остановил коня.

Внезапно его осенило: в приближавшихся всадниках он узрел свою судьбу.

Он ждал с неистово бьющимся сердцем, но не показывал волнения, с легкой улыбкой восседая на своем коне.

— Спускайся на землю!.. Отдай коня и не вздумай прятать деньги! — завопили подъехавшие грабители.

Гараб усмехнулся.

— Мой конь принесет вам больше пользы, пока я сижу верхом, — ответил он. — У меня нет денег, но я очень надеюсь вскоре их раздобыть. Вы поняли, братья? — И, окинув их взглядом, добавил: — Я вас искал.

Шестеро разбойников застыли в изумлении. Что за странный парень оказался перед ними?

— Откуда ты? — спросил один из них.

— Лихие люди не любят вопросов, — спокойно отвечал Гараб.

— Это твой копь?

— Так же, как те, на которых вы сидите, — ваши.

— Ты его украл?

— Допустим, выиграл или одолжил, как вам больше нравится.

Разбойники расхохотались.

— Ты, как видно, веселый малый, — сказал один из них, вероятно, главарь. — Так говоришь, искал нас?

— Я хочу разбогатеть и, как уже сказал, искал отважных товарищей. Но пока не знаю, подойдете ли вы мне.

— Ты большой и сильный, хотя еще юнец. Ты уже бывал в походах?

— Вы можете оценить меня в деле.

— Что?! Ты просишься к нам?.. Чужак!..

— Давайте познакомимся и все обсудим. Я угощу вас первоклассным чаем. Разведем костер, присядем у огня и выпьем. Возможно, к нам придут хорошие мысли.

Дерзость и хладнокровие юноши понравились разбойникам.

Они решили, что незнакомец принадлежал к банде из другого района, распавшейся после разгрома или по иной причине. Конечно, он был, как и они, разбойником с большой дороги.

В дальнейшей беседе Гараб сумел выставить себя в выгодном свете, ловко уклоняясь от вопросов о нем самом и его приключениях. Разбойники, с которыми он столкнулся, были всего лишь заурядными грабителями, обчищавшими путников, их ограниченные умственные способности не позволяли им тягаться с хитроумным Гарабом. В конце концов они предложили ему вступить в их шайку.

Гараб согласился: лишь таким образом он мог сохранить Нагпо. На первых порах, пока новичок не разбогатеет, одни из разбойников пригласил его пожить в своем доме, в горном селении.

То, что разбойники так быстро решили взять Гараба к себе, объяснялось тем, что они задумали напасть па обоз, который ждали в их местах через неделю. Дело было сопряжено с большим риском. Караван должен был состоять из большого количества вооруженных купцов и их слуг, а банда, шестеро членов которой повстречались Гарабу, насчитывала всего лишь одиннадцать человек. Двенадцатый разбойник, казавшийся с виду храбрым и решительным, мог укрепить их ряды.

Несколько дней спустя Гараб блестяще проявил себя на новом поприще, которое он выбрал, пусть не по своей воле, но без неприязни и сожалений, с легким сердцем. Вскоре он полюбил свое опасное ремесло и сумел в нем отличиться. Три похода, в которых юноша принимал участие, увенчались успехом и позволили ему сколотить небольшое состояние, после чего он распрощался со своими сообщниками. Хотя они не подозревали о его подлинном происхождении, он предпочел покинуть край, где прошла его юность. Многочисленные вооруженные до зубов банды промышляли тогда в районе, прилегавшем к верховьям Желтой реки. Гараб отправился в те края. В конце концов ему удалось завоевать доверие местных пастухов-разбойников и обосноваться среди них.

В течение трех лет он совершал набеги в бескрайних степях северного Тибета, через которые пролегал путь богатых караванов монгольских паломников и китайских купцов. Никто не мог сравниться с ним в отваге и ловкости. Его состояние умножилось; он завел собственные палатки в стойбище и приобрел скот.

Но однажды разбойники, как правило не знавшие поражений, столкнулись с неожиданным сопротивлением. Разве могли они знать, что два каравана объединятся, чтобы миновать опасную зону? Среди торговцев оказались прекрасные стрелки: четверо разбойников были убиты, другие ранены; упал с лошади, сраженный наповал, и сам атаман. Его гибель, умножившая и без того большие потери, посеяла среди бандитов панику.

Они стали спешно отступать, но Гараб галопом нагнал беглецов и преградил им путь. Красноречивыми жестами указывал он на бросаемую ими добычу, стараясь разжечь в сообщниках жадность, осыпал их градом брани, жестоко высмеивал их трусость и в конце концов заставил разбойников вернуться на поле боя.

Торговцы не смогли выдержать нового натиска разъяренной банды. Победа, а вместе с ней и добыча достались грабителям.

На другой день, посовещавшись, разбойники единодушно избрали Гараба своим предводителем.

Паломничество разбойников в Лхасу. — У Всеведущего. — У ясновидящего. — Прошлое мистика.

Лхаса раскинулась на равнине, у подножия горы Потала, возносящей к небесам отвесные стены дворца- крепости, увенчанного золотой крышей. Каждый тибетский странник с благоговением входит в святое место. Таинственный неприступный город, столь долго пребывавший в безопасности под защитой самых высоких в мире гор, для миллионов жителей Азии то же, что для христианского мира — Рим и Иерусалим, а для мусульман — Мекка. Может быть, даже нечто большее. Другие святые города стали таковыми благодаря историческим событиям, Лхаса же обрела свою святость в силу оккультных причин. Эта окутанная особой атмосферой «Земля богов»[20] граничит с миром, непохожим на тот, который воспринимают наши органы чувств. Голые горы окаймляют широкую долину, где низкие белые домишки теснятся, словно верующие, преклонившие колено в молитве, и где дуют странные ветры, которые незаметно обволакивают людей и вещи, проникают в них, переделывают их и придают им новый облик, вдыхая в них новую душу, будь то на несколько дней или на века. Лхаса не просто место, где происходят чудеса. Она сама — подлинное чудо.

Войдя в Лхасу, Гараб и его спутники прониклись ее особым духом. Грубые разбойники, которые везли награбленную добычу, тотчас же превратились в благочестивых торговцев, скитавшихся по тибетской столице в поисках пристанища.

За исключением больших праздников, которые приходятся на первый месяц года,[21] в Лхасе всегда можно найти ночлег, особенно богато одетым путникам на хороших лошадях, нагруженных тюками с товаром.

Гараб и его товарищи остановились на окраине города в доме с просторным двором и большой конюшней. Разбойники, игравшие роль слуг, из предосторожности разместились в пристройке к дому. Грабители не могли допустить, чтобы местные воры поживились их добычей. Несколько человек, располагающая внешность которых позволяла им изображать из себя приятелей торговца, а также его секретаря и счетовода, поселились в доме в одном помещении, а главный «купец» Гараб с «супругой» заняли отдельную комнату.

Первый день после приезда все посвятили отдыху. Гараб велел доставить из ближайшего трактира роскошный обед и ячменное пиво, чтобы отметить прибытие в столицу. Но пили разбойники немного: следовало быть начеку, ведь любое неосторожное слово, сказанное в хмельном угаре, могло навлечь на них беду. С тех пор как Гараб стал главарем шайки, он пользовался неоспоримым авторитетом. Разбойники признавали его умственное превосходство, убедившись на собственном опыте, что повиновение его всегда обоснованным приказам приносит им удачу и прибыль. Гараб решил, что в Лхасе они будут вести себя умеренно, никто не должен слоняться по городу вечерами, «слуги» будут стеречь товар, и, кроме того, все они не станут проявлять чрезмерного религиозного рвения, как подобает добропорядочным зажиточным торговцам.

В Лхасе, где люди болтливы, как и повсюду, слухи быстро облетают город. Вскоре все прослышали о приезде богатого купца. Гараб и его сообщники не успели провести в городе и дня, как утром у их дверей раздался нестройный хор голосов, поздравлявших их с прибытием. Это были рогьяпа, согласно древней традиции взимавшие пошлину с каждого мало-мальски знатного гостя, приезжавшего в Лхасу.[22]

Рогьяпа — в Лхасе особая, как бы низшая каста. Им запрещается жить в пределах города и заходить в дома почетных граждан. Они перевозят тела покойников за город, где расчленяют их и оставляют на съедение хищным птицам, а также убирают трупы умерших животных.

Бесстыдство рогьяпа нынче несколько поубавилось, а в прежние времена оно не знало границ. Они буквально преследовали путешественников, которые отказывались подчиниться их требованиям, осыпали их бранью и насмешками всякий раз, когда те появлялись на улице, вынуждая либо уступить, либо покинуть город.

Хорошо осведомленный об этом Гараб поспешил отдать посетителям необходимую сумму; вопли тотчас же смолкли, и «сборщики налогов» удалились.

Тем же утром «секретарь» прибывшего «богатого купца» предпринял первые шаги для получения аудиенции у Далай-ламы.

Когда Лхасу посещает большое количество паломников, Далай-лама устраивает им торжественный прием. Он восседает, скрестив ноги, на высоком тропе в окружении придворных: членов совета, шапэ,[23] сидящих на коврах, и других приближенных — чиновников, телохранителей и слуг, стоящих возле трона.

Никто не получает доступа к ламе бесплатно. Верующие собирают необходимую сумму, прошение об аудиенции подается от имени того, кто внес больше всех денег, и ему разрешается взять с собой сколько угодно родственников, друзей и даже случайных людей. Нередко бедные паломники подстерегают процессию, направляющуюся к ламе, и, вложив в руку того, кто ее возглавляет, мелкую монету, получают разрешение присоединиться к богомольцам.

Главный жертвователь, шествующий впереди процессии, сам складывает все дары у подножия трона. Остальные следуют за ним гуськом; каждый ненадолго останавливается перед Далай-ламой, сложив руки и склонив голову, и тот дотрагивается до головы верующего метелкой, украшенной разноцветными лентами. Считается, что благотворные токи, исходящие от Далай-ламы, пройдя по ручке метелки и привязанным к ней лентам, переходят в человека, до которого он дотрагивается. Если паломники приносят более щедрые дары, церемония разворачивается аналогичным образом, но в таком случае каждый из них самолично кладет свое приношение перед троном, в то время как секретари и счетоводы ведут учет деньгам и преподнесенным вещам.

Порой эти приемы носят другой, менее пышный, но более почетный характер и устраиваются для знатных посетителей и особенно щедрых дарителей. Подобные аудиенции называют по-тибетски зимчун, то есть «комната», поскольку гостей принимают в личных покоях Далай-ламы.[24]

Гараб добивался именно такого приема, отчасти из тщеславия, отчасти из предосторожности. Частная аудиенция в узком кругу позволяла избежать нежелательных встреч — в большой толпе могли оказаться люди, знавшие кого-нибудь из разбойников, или даже купцы из недавно разграбленного каравана. Далай-лама в этом случае будет окружен лишь двумя-тремя приближенными, ни один из которых, как и сам Далай-лама, естественно, никогда не видел ни Гараба, ни его людей. И, кроме того, самолюбие сына безвестного отца и служанки тешило себя перспективой более почетного приема, нежели шествие в толпе заурядных богомольцев.

Человек, на которого Гараб возложил секретарские функции, был хитрым парнем с обрывками знаний, способный в случае необходимости прочитать или написать несколько слов. Он нашел подход к камергеру, ведавшему прошениями о частных свиданиях, ловко вставил несколько слов о своем хозяине, якобы богатом купце, обосновавшемся па китайской границе, а затем принялся перечислять дары, которые тот намеревался преподнести самому Далай-ламе и его приближенным в Лхасе в знак глубокого уважения, а также для того, чтобы получить благословение Драгоценного Покровителя.

Подобно тому как нельзя предстать перед ламой с пустыми руками, невозможно явиться к камергеру без подарков, а для того, чтобы получить к нему доступ, необходимо щедро одарить слуг низшего ранга.

Этот обычай был хорошо известен «секретарю», и потому он с честью справился с возложенной на него миссией. Прием должен был состояться через восемь дней, в благоприятное время, в пятнадцатый день лунного месяца.

Между тем Гараб и его сообщники занимались распродажей награбленного, оставив себе лишь лошадей и мулов для обратной дороги. Разбойникам сопутствовала удача, и они выгодно продали все товары. Предстоящее благословение Далай- ламы уже приносило свои плоды.

В назначенный день Гараб и его люди с раннего утра начали готовиться к приему. Они умылись и оделись в самые нарядные платья, захваченные у паломников. Одни подвесили к правому уху серьгу, другие нацепили на указательные пальцы толстые нефритовые кольца. Наконец, когда пробил час, все они, в полной мере осознав важность своей миссии, отправились в Норбулинку — резиденцию Далай-ламы,[25] расположенную за городом, среди садов.

Дэчема в платье из голубой парчи, надевшая на себя все украшения, подаренные Гарабом, ехала верхом рядом со своим «мужем», стыдливо опустив глаза.

В Норбулинке разбойникам пришлось долго ждать в саду, прежде чем их провели к Далай-ламе. Их религиозное благоговение постепенно улетучивалось, уступая место страху. Они оказались в логове льва. Драгоценный Покровитель, Тамчед кенпа[26] при малейшем подозрении мог подвергнуть их мучительным пыткам и казни.

Гараб почувствовал, как в души его спутников закрадывается страх, который мог заставить кого-либо из них потерять голову и погубить всех.

— Нас слишком долго заставляют ждать, — промолвил один из разбойников.

Сделав вид, что он хочет обсудить детали предстоящего свидания, предводитель собрал своих людей и сказал им тихим, но твердым голосом:

— Всеведущий не подозревает, кто мы такие и откуда у нас эти дары. Он никогда об этом не узнает.

Гараб говорил мудрые слова. Конечно, иначе и быть не могло, ведь они приняли надлежащие меры предосторожности.

— Следует думать лишь о благих вещах, которые нас ожидают, — посоветовал «секретарь».

Лица разбойников прояснились. Далай-лама не должен был ни о чем догадаться.

Ни один из грабителей не усматривал противоречия в том, что Всеведущий, которого они собирались одурачить при всем своем почтении к нему, ни о чем не должен был догадаться. Это звание давно потеряло для них, как и для всех их соотечественников, свое буквальное значение, превратившись в обыкновенный титул вроде «его величества». Рассуждая о произволе властей и прочих бедах, от которых им приходится страдать, жители Тибета постоянно говорят те же слова, что произнес Гараб: «Всеведущий об этом не знает».

Всеведущий действительно ни о чем не догадался или, как решил бы всякий тибетский богомолец, не подал вида из жалости к грешникам, распростертым у его ног.

Он принял дары разбойников — украшения из бирюзы, серебряные слитки, ружья, седла, ковры и крупных мулов, которых подвели поближе, чтобы он мог их разглядеть.

Столь щедрый гость заслуживал большего, чем обычное прикосновение метелкой. Далай-лама удостоил его особым вниманием. Гараб отвечал на все вопросы уклончиво, стоя с опущенной головой. Он сказал, что торгует в Синкайцзе, в далеком городе, расположенном в краю гяронгпа[27] и неизвестном Далай-ламе и его приближенным. По его словам, он просто доставал при случае различные товары, а затем перепродавал их с выгодой. Гараб говорил тихим робким голосом, разыгрывая из себя простодушного парня.

— Я благословляю вас, сын мой, — промолвил Далай-лама, — вас, вашу супругу и ваших слуг, которые пришли сюда вместе с вами, и тех, что остались дома. Да будет ваша жизнь долгой, пусть болезни обходят вас стороной, а ваши дела процветают все больше и больше.

Затем началось шествие, и ленты метелки ламы коснулись головы каждого из двадцати трех разбойников. Аудиенция была окончена. Всеведущий ни о чем не догадался. И даже пожелал грабителям долголетия и успеха в делах. Сколько удачных набегов с богатой добычей ждало их впереди!

Любовное исступление, владевшее Гарабом и Дэчемой, не ослабевало во время их путешествия, однако умиротворяющая атмосфера святого города, в котором они оказались, немного снизила накал их страсти. Свидание с Далай-ламой положило конец этому затишью. Вернувшись на постоялый двор, двое влюбленных словно очнулись ото сна; стоило им обменяться всего лишь одним взглядом, как их чувства вспыхнули с новой силой.

Во время путешествия в Лхасу они ни разу не подумали о возвращении. Любовники были всецело поглощены своей страстью и проводили день в нетерпеливом ожидании ночи. Однако после приема во дворце Далай-ламы они внезапно осознали перспективу скорого отъезда.

Им предстояло вернуться в стойбище Гараба, к суровому пастушескому быту, и прежний страх закрался в их души. Кочевая жизнь неизбежно должна была положить конец их постоянной близости. Молодого предводителя ждали дела: уход за животными, торговые сделки, походы, в которых женщина не может принимать участие. А когда не видишься часами, днями и неделями, разлука грозит сделать свое дело — опьянение любовью, которой они наслаждались, могло постепенно пройти. О! Если бы это путешествие никогда не кончалось, ведь вместе с ним лучшим дням их жизни суждено было уйти в небытие! Они встретили рассвет в объятиях друг друга, охваченные грустными думами. Обоим уже мерещился плачевный конец их долгого обратного путешествия.

В течение последнего дня в Лхасе Гараб должен был уладить несколько дел, попутно следя за сборами в дорогу. Накануне он велел принести ему на рассвете завтрак, и один из разбойников вошел в комнату с огромным чайником.

— Атаман, — сказал он, — нужно купить цалигу и масло. Цзонду решил совершить доброе дело и отдал большое количество продуктов трем паломникам, которые приходили вчера вечером, когда вы легли спать. Они просили еду, чтобы отправиться к Ган-Тэсэ. Это подаяние принесет нам удачу на обратном пути. Вы ведь не будете ругать Цзонду?

— Он поступил правильно, — заявил Гараб. — Купите продукты и заново наполните мешки. Я беру все расходы на себя, но за доброе дело нам зачтется поровну.

— Золотые слова! — с радостью вскричал разбойник. — Я передам их Цзонду.

И он вышел из комнаты.

— Ган-Тэсэ находится очень далеко отсюда, — сказала Дэчема. — Ты уже бывал там?

— Нет, — отвечал Гараб, — но, как говорила мне мать, моя нынешняя жизнь началась именно в этом месте.

— Как так? — с любопытством спросила Дэчема.

Гараб промолчал. Он погрузился в раздумья: в памяти ожила странная история его божественного происхождения, рассказанная ему матерью, и менее романтичные, но более правдоподобные предположения его бывшего хозяина Лагпы. Как бы то ни было, именно у Ган-Тэсэ произошло его зачатие, и внезапно ему пришла в голову новая мысль. Он испытал желание увидеть то место, где неведомые ему обстоятельства предопределили появление на свет младенца, которому предстояло стать богатым владельцем обширного стада и предводителем разбойников. Голова у Гараба шла кругом. До Ган-Тэсэ несколько месяцев пути… Почему бы ему не отправиться туда в паломничество вместе с Дэчемой? Зачем сокращать время, отпущенное им на счастье, если появился хороший предлог продлить его?

— Мне надо выйти, — сказал Гараб подруге, — меня ждут дела. Я скоро вернусь, любимая.

Он сжал Дэчему в своих объятиях и поспешно вышел.

В Тибете не принимаются ни за какое мало-мальски важное дело, не посоветовавшись с предсказателем. Гараб отправился к одному их них, чтобы узнать, следовать ли ему внутреннему голосу, заставившему его внезапно изменить свои планы.

Немного погодя Дэчема тоже вышла из дома, чтобы узнать у прорицателя, какое будущее ожидает ее в краю, куда повезет ее любимый.

Гараб отправился в храм Джово.[28] Он пал ниц перед статуей Повелителя, положил у ее подножия длинный белый шелковый шарф, моля Всевышнего указать ему истинный путь своим светом.

Служители уже наполнили чистой водой чаши, установленные на алтаре. Гараб подошел к одному из них, вручил ему деньги, чтобы тот зажег перед статуей сто восемь маленьких свечей, и рассказал ему, что ищет предсказателя, который совершил бы для него мо, чтобы узнать, правильно ли он выбрал день отъезда. Видя перед собой представительного, хорошо одетого человека, тот посоветовал ему обратиться к ламе, который славится как ясновидящий и живет в монастыре, где совершаются магические обряды гьюд.

Было еще слишком рано, и Гараб сначала закончил свои торговые дела, а затем отправился в монастырь. Щедрые дары быстро открыли ему доступ к ясновидящему.

Мысли разбойника были заняты предстоящим паломничеством к Ган-Тэсэ. Он хотел узнать, будет ли ему сопутствовать удача в этом путешествии или лучше от него отказаться. Гараб не ведал страха при встрече с Далай-ламой, и ему не приходило в голову, что визит к ясновидящему таит в себе опасность. Однако, оказавшись в темной комнате наедине с ламой, который устремил на него пронизывающий взгляд, он почувствовал на себе взоры всех святых чудотворцев, всех грозных богов и покоренных демонов, изображения которых украшали стены покоев. Гараба охватил ужас. Не глупо ли было выдавать себя с головой? Бежать невозможно; предстояло расплачиваться за свою дерзость. Разбойник собрался с духом и задал свой вопрос.

Гараб сказал, что торговые дела, которые привели его в Лхасу, окончены, и он уже собрался вернуться домой, но внезапно почувствовал желание совершить паломничество к святой горе Гаи-Тэсэ. Должен ли он следовать этому желанию, или лучше от него отказаться?

Слушал ли его предсказатель? Гараб ощущал, как взгляд ясновидящего проникает в глубь его души.

Наступила долгая тишина. Гараб изо всех сил старался не закричать от страха. Наконец, лама заговорил:

— Я не буду задавать тебе вопросы и справляться в священных книгах о том, что тебя ждет. Я вижу, как твое прошлое клубится вокруг тебя; оно отягощено причинами, которые сделали тебя игрушкой последующих событий. Именно они, а не твое собственное желание влекут тебя к Ган-Тэсэ. Ступай туда, если ты считаешь, что хочешь этого. Я вижу также, что твоя связь с краем, откуда ты пришел, подобна тонкой нити и того и гляди оборвется. Над тобой сгущаются тучи. Ты приносил страдания другим, теперь будешь страдать сам.

Свидание было окончено, и лама жестом подозвал Гараба к себе.

— Забери свои деньги, — сказал он.

Это было приношение, которое Гараб передал при входе вместе с шелковым шарфом слуге ясновидящего. Согласно обычаю, слуга положил дары на стол напротив дивана, на котором сидел предсказатель.

Отказ принять дары означал проклятие ламы.

Охваченный ужасом Гараб упал перед ним на колени, не в силах вымолвить ни слова.

— Встань, — сказал ясновидящий. — Ты раздашь деньги бедным; я оставлю себе шарф.

Он говорил спокойным тихим голосом. Отказавшись от денег, он все же согласился принять шарф. Дар не был полностью отвергнут, значит, Гараб не был проклят.

Выйдя из монастыря, разбойник раздал деньги нищим, которые встречались ему по дороге. Радость как рукой сняло. Оп не сомневался, что лама разгадал его, но пожалел и избавил от своего проклятия, однако предсказал ему бури и невзгоды. Откуда же ему ждать беды? Гараб не представлял этого. От ужаса при мысли, что его разоблачили, у него слегка помутился разум. Слова оракула то и дело всплывали в его памяти, но он был не в состоянии их истолковать. Его влекло к Ган-Тэсэ. «Связь с краем, где ты жил, того и гляди оборвется», — вспоминал слова ламы разбойник. Гараб не хотел, чтобы это случилось. Может быть, паломничество к святой горе отведет от него угрозу? Может быть, он найдет средство усмирить бурю, которая собиралась над его головой, прежде чем она грянет?.. Гараб пытался убедить себя в том, что так и будет.

Внезапно он почувствовал страшную усталость; среди множества тревожных мыслей одна была четкой: его веселая жизнь удачливого разбойника подошла к концу.

Оп собирался отправиться к святой горе Ган-Тэсэ, следуя побуждению, которое принял за собственное желание. Если даже паломничество лишь отсрочит надвигающуюся грозу, если оно будет только передышкой, он сможет благодаря ему подольше сохранить для себя Дэчему, и лишь это имело для него значение.

Дэчема, решив узнать, что сулит ей будущее, обратилась к хозяйке постоялого двора с просьбой указать ей предсказателя. Хозяйка направила ее к мопа, к услугам которого часто прибегали миряне среднего достатка Лхасы.

Молодая женщина преподнесла ясновидящему шарф и немного денег; он велел ей хранить молчание и, сформулировав про себя вопрос, который она хотела задать, сконцентрировать все внимание на своей мысли, не отвлекаясь ни на что другое.

Предсказатель сидел напротив нее на диване, их разделял только узкий стол. Дэчема подчинилась полученному указанию.

«Что станет с моей прекрасной любовью? — думала она. — Чего я должна ждать от будущего?»

Прошло некоторое время; предсказатель пробормотал несколько фраз и достал три маленьких кубика из мешочка, подвешенного к толстой книге, почерневшей от долгого употребления. Повертев кубики в руке, он бросил их на стол, снова что-то сказал и затем отыскал в книге номер, соответствовавший выпавшему числу.

Под этим номером значились слова: «сердитый смех», «пропасть». Прорицатель медленно, со значением прочел это вслух и, ничего не добавив, отослал просительницу.

Ошеломленная Дэчема не помнила, как очутилась на улице. Приведя в порядок свои мысли, она попыталась понять скрытый смысл маловразумительного предсказания, но тщетно; однако было ясно, что эти слова таят в себе угрозу.

Чей гнев должен был на нее обрушиться и что за пропасть ее подстерегала?

Подобно Гарабу, Дэчема направилась в храм Джово, и по дороге ее внезапно осенило, она поняла значение странных слов.

Ответ предсказателя говорил о том, что их с Гарабом любовь подошла к концу и вслед за этим она попадет в ад. Да-да, именно в ад. «Сердитый смех» — это смех злобных демонов, которые будут радоваться ее появлению. «Пропасть» — это бездна низших миров, куда она упадет, где она будет жить в муках много тысяч лет, прежде чем умрет и возродится[29] в лучшем мире.

Дэчема отчетливо понимала: ее вина заключается в том, что она любит Гараба; эгоизм, заставивший ее бросить своих благодетелей на произвол судьбы, чтобы осуществить мечту о любви, будет наказан.

Осиротевшую в трехлетнем возрасте Дэчему воспитали бабушка и дедушка, оба зажиточные фермеры. У них не было других детей кроме ее отца, и они отдавали сироте всю свою нежность.

У Дэчемы было беззаботное детство, но затем дедушка заболел, несколько лет не мог заниматься хозяйством, у семьи появилось много долгов. Когда дедушка немного оправился, его силы оказались подорваны долгой болезнью и он был уже не в состоянии поправить свои пошатнувшиеся дела. Все поля оказались распроданы одно за другим, и престарелые супруги быстро впали в нищету.

Как-то раз, когда Дэчема пошла с подругами в монастырь на религиозное представление, ее увидел сын наместника провинции. Красота девушки поразила его, и недолго думая он решил на ней жениться. Его отец не стал возражать. Семья Дэчемы пользовалась уважением, и, кроме того, решил наместник, пожилые люди не запросят большого приданого,[30] как чиновник его ранга, у которого была бы дочь на выданье. Наместник послал к фермерам одного из своих сыновей,[31] оговорившего условия заключения брака. Долги стариков будут уплачены полностью, и, кроме того, наместник пообещал прислать к ним своего доверенного человека, который будет вести дела на ферме. Все запущенные постройки отремонтируют; старые супруги останутся жить вместе с молодыми, им не придется работать, и помимо прибыли от фермы они будут получать денежную ренту.

Старики порадовались счастью, выпавшему на их долю, видимо, в награду за нежную заботу о сироте, для которой, как они думали, брак с сыном крупного чиновника, открывавший доступ в благородную и богатую семью, также являлся неслыханной удачей. Естественно, они и не подумали спрашивать у Дэчемы согласия на союз, отвечающий их чаяниям. Кроме того, в Тибете не принято советоваться с невестой. Фермеры лишь известили девушку о том, что ей предстоит стать невесткой наместника и жить в довольстве; они были уверены, что она несказанно обрадуется такой чести.

Однако Дэчема была этому не рада.

С самого детства она предавалась романтическим мечтам, подобно тому как мужчины из ее деревни пьянствовали и искали приятных ощущений. Дэчема не питала склонности к физическому труду и большую часть времени придумывала разные сентиментальные и драматические истории, главной героиней которых неизменно являлась она сама. Бесконечные перипетии этих рассказов сами собой рождались у нее в голове, утоляя и в то же время возбуждая ее эмоциональный голод. Вследствие ранней чувственности единственной темой ее фантазий вскоре стала любовь. Дэчема грезила о необыкновенном возлюбленном — прекрасном, отважном и пылком герое. Постепенно этот навязчивый образ укоренился в ее воображении и принял определенный неизменный облик — ее идеал обрел свое лицо.

Дэчема бессознательно предавалась занятию, напоминавшему упражнение, которое учителя-мистики заставляют выполнять своих учеников, чтобы те убедились, что окружающий мир — в том виде, в каком они его воспринимают, — порождение человеческого разума. С помощью постоянной концентрации мыслей она создала фантом.

Мало-помалу воображаемый возлюбленный начал выходить за пределы грез. Порой, когда она даже не помышляла о нем, он становился почти таким же реальным, как и обитатели фермы; она видела его, слышала голос, чувствовала прикосновение рук и позволяла ему увозить себя на головокружительные конные прогулки.

Дэчема была суеверна, как и люди, среди которых жила. Она слышала множество историй о привидениях и подобно большинству жителей Тибета не проводила четкой грани между «возможным» и «невозможным», между «нашим миром» и соседствующими с ним «другими мирами». Она верила в реальное существование привидевшегося ей человека и жила в ожидании его появления.

Новость, которую радостно возвестили ей бабушка и дедушка, повергла Дэчему в ужас. Между ней и человеком, которого прочили ей в мужья, внезапно выросла фигура властителя ее дум. Не думая о горе, которое она причинит лелеявшим ее старикам, надеявшимся благодаря этому браку провести остаток жизни в покое и достатке, она покинула ферму ночью, когда все спали, и отправилась на поиски возлюбленного, созданного воображением…

Как мы уже знаем, она нашла его странным и загадочным образом…

Кланяясь статуе Джово, Дэчема упрекала себя в неблагодарности. Ее мучили угрызения совести. Что стало с добрыми стариками, которые столько для нее сделали? Не наказал ли их наместник за ее побег? Возможно, им пришлось заплатить большой штраф, который довершил их разорение.

Дэчема отнюдь не была бессердечной; она раскаивалась в содеянном и клялась искупить свою вину. Она откажется от Гараба, ибо между ее набожными родными и предводителем разбойников не могло быть ничего общего, вернется домой, будет работать и постарается прокормить стариков.

Она видела в этом свой долг, а также средство избежать низвержения в низшие миры, которого она заслужила.

Ей необходимо признаться Гарабу в том, что до сих пор от него скрывала, и объявить ему о своем решении вернуться в отчий дом.

Обливаясь слезами, Дэчема продолжала молится у алтаря и выразила пожелание найти своих родных в добром здравии и стать их опорой в будущем.

Затем она покинула храм и вернулась на постоялый двор. Гараба еще не было; он пришел в час трапезы и сразу же сел за стол с мужчинами; Дэчеме подавали отдельно в ее комнате. «Я поговорю с ним, когда он поднимется сюда», — решила молодая женщина.

Разбойник принял окончательное решение: он отправится к Ган-Тэсэ вместе с Дэчемой. Оставалось лишь придумать благовидный предлог для столь резкой перемены планов накануне отъезда. И хитроумный Гараб нашел выход из положения, несмотря на тревогу, которую посеял в его душе предсказатель.

— Я должен сообщить вам неожиданную новость, — сказал он своим сообщникам, когда они собрались за столом. — Сегодня утром, как водится перед дальней дорогой, я советовался с ясновидящим, благоволит ли к нам судьба. Я обратился не к обычному предсказателю, а к прославленному ламе, который живет в монастыре, Эта встреча стоила немалых денег, но мне нужен был совет, которому мы могли бы всецело доверять. И вот, к моему великому удивлению, ясновидящий сказал, что я должен отправиться к Ган-Тэсэ.

Послышались изумленные возгласы, но никто из разбойников не заподозрил предводителя в том, что он изменил свои планы в силу личных обстоятельств, а также исказил смысл слов предсказателя. Все знали, что от ясновидящих, наделенных особым чутьем, можно ждать самых неожиданных советов; жители Тибета привыкли к тому, что ответы оракулов кажутся на первый взгляд лишенными смысла.

— Нужно ли нам также идти к Ган-Тэсэ? — спросил один из разбойников.

— Нет, — ответил Гараб. — Предсказание ламы касается только меня. Боюсь, что если не последую совету мудрого учителя, то это может навлечь беду на всех нас. Отправляйтесь в путь без меня; я попрошу лишь двоих из вас сопровождать меня. Что ты на это скажешь, Цзонду, и ты, Горэн?

Все согласились с его словами, и многие даже позавидовали удаче двух приятелей.

— А как же ваша красавица? — решился спросить Цзоиду с легкой иронией.

Все расхохотались.

— Разве Гараб нам ее доверит!? — воскликнул один из разбойников.

— И не подумаю, — со смехом отозвался Гараб.

Все еще больше развеселились, послышались грубые, но бесхитростные шутки, а затем предводитель обратил внимание разбойников на серьезные дела. Прибыль от продажи добычи была распределена заранее; оставалось произвести раздел животных и провизии между теми, кто возвращался домой, и четырьмя паломниками, отправлявшимися к Ган-Тэсэ. Кроме того, Гараб решил снабдить сообщников точными указаниями на время своего отсутствия.

— Пока я не вернусь, — сказал он, — все вы будете мирными пастухами. Пусть каждый вернется в свое стойбище и не покидает его. Главное — никаких походов, я вам это категорически запрещаю. Последний наш набег был необычайно удачным, но он может навлечь па нас беду. Паломники, на которых мы напали, были важными людьми; они наверняка поднимут шум по поводу своею ограбления и будут кричать об этом как по дороге, так и по возвращении домой. На севере, в Китае, нас выслеживает предводитель большого войска. Странники не раз предупреждали меня об этом. Он был бы очень рад увеличить свою конницу за счет наших лошадей и щедро одарить своих солдат нашими быками и баранами. Следует соблюдать осторожность; давайте подождем некоторое время, пока страсти улягутся и о нашем последнем походе позабудут. Возможно, мое паломничество к Ган-Тэсэ принесет пользу. Слухи о наших подвигах облетели всю округу, и караваны, как ни досадно, обходят нашу местность стороной. Все это мне не нравится. Возможно, мы найдем новое выгодное поле деятельности в районе Ган-Тэсэ или на ведущих туда дорогах. Я выясню это, когда изучу те места; кто знает, не для того ли наши боги-покровители внушили ламе, что я должен совершить путешествие? Пятьдесят-шестьдесят наших товарищей могли бы обосноваться в тех краях на два-три года. Предлог для этого найти нетрудно: паломничество или торговля. Мы сможем несколько лет успешно «трудиться» на дорогах, по которым следуют купеческие караваны и богатые паломники. Будут ли у нас там соперники? Придется ли нам сражаться, или можно будет заключить с ними выгодный союз? Все это предстоит выяснить.

Среди разбойников послышались возгласы одобрения. Как хорошо говорит главарь! До чего же он умен! Видимо, боги устами ясновидящего направляли их в нужную сторону.

Устав от долгого молчания, грабители принялись рассыпаться в шумных похвалах своему предводителю.

Столь важное решение нужно было отметить. Один из разбойников позвал слугу и велел принести ячменного пива.

Выпив, они стали делить еду и походную утварь, заново упаковывая поклажу. Эта работа отняла у них несколько часов, а затем Гараб отправился в город за покупками.

Разбойник чувствовал волнение в предвкушении нового приключения. Оп почти не покривил душой в своей речи перед товарищами, невольно исказив смысл слов предсказателя и примешав к ним собственные мысли. Теперь, когда он бродил в одиночестве по городу, к нему вернулось чувство реальности: он отправлялся к Ган-Тэсэ с одной-единственной целью — продолжить и уберечь от превратностей судьбы свою любовную связь с Дэчемой. Вместе с ясностью цели к нему вернулись прежние тревожные предчувствия. Что-то в его судьбе изменилось: закончился очередной период жизни, и он боялся того, что последует.

Наступил вечер, а Гараб все еще не успел предупредить Дэчему о том, что ее ожидало. Впрочем, он был уверен, что она обрадуется, и хотел сполна насладиться восторгом своей подруги. Следовало дождаться ночи, когда они останутся вдвоем, чтобы сообщить ей об этом.

Дэчема не удивлялась его отсутствию, зная, сколько забот у начальника большого отряда накануне отъезда. Ей хотелось побыть одной, чтобы обдумать свои новые планы, навеянные раскаянием и страхом кармического возмездия.

Ее родная деревня находилась очень далеко от места, где она повстречалась с Гарабом и его бандой; чтобы добраться домой, надо было проделать долгий путь по безлюдным степям, где никто не отваживается путешествовать в одиночку. Как же быть? Сказавшись больной, она попросила не беспокоить ее и стала ждать ночи, чтобы поговорить с возлюбленным.

Наступила ночь; разбойники легли спать рано, чтобы наутро встать до зари. Гараб поднялся в свою комнату, обнял Дэчему и, не в силах сдержаться, радостно воскликнул:

— Мы не станем возвращаться ко мне! Завтра мы уедем с тобой вдвоем и будем странствовать долгие месяцы, как ты хотела. Мы отправимся к Ган-Тэсэ!.. Скажи, что ты любишь меня!

— Я… Послушай… Я должна тебе сказать… — пролепетала Дэчема. Но Гараб не слушал ее. Приняв волнение девушки и прерывистую невнятную речь за проявление радости, он страстно сжал ее в объятиях.

Слабый свет зари упал па тонкую бумагу, которой было затянуто окно. Дэчема не сказала Гарабу о принятом накануне решении, и он не поделился с ней своей тревогой. Подобно тому как ветер уносит невесомые былинки, шквал страсти во время ночи любви изгнал из их душ дурные предчувствия, угрызения совести и даже страх кармического возмездия.

В окрестностях Ган-Тэсэ. — Опасный призрак. — Жажда бессмертия. — Искусство забирать жизненную силу во время любовных отношений. — Магические растения Тибета.

Уже восемь дней Гараб и его спутники жили у подножия святой горы, отдыхая после долгого путешествия. Предводитель разбойников не спешил совершать обряд, предписанный паломникам, — обойти вокруг горного массива, на вершине которого живет величайшее из божеств — Махадева.

Тот, кто немного знаком с эзотерическими учениями Индии, представляет себе его в виде образа — магической призрачной проекции мысли — погруженного в медитацию божества, сидящего в одиночестве на неприступной снежной вершине. Тот, кто глубже проник в символический характер предания, видит на сияющей вершине пламя собственных мыслей, беспрерывно созидающее, разрушающее и воскрешающее Вселенную с ее богами, демонами, живыми существами и бесчисленными предметами, и повторяет шепотом символ веры великих мистиков-последователей Веданты: «Шива ахам» («Я — Шива, я — великое божество, Махадева!»)

Но Гараб не принадлежал к посвященным, и ему никогда не приходилось встречаться с мудрецами своей страны. Как и его мать, он верил, что в расселинах горы притаились полчища духов, фей, демонов, подчиняющихся грозному божеству в тигровой шкуре, с длинным ожерельем из человеческих черепов на шее.

Гараб медлил, сам не зная почему. Его удерживала какая-то неведомая сила. Он слонялся бесцельно, целыми днями осматривал окрестности с любопытством и тревогой, словно ожидая открыть здесь что-то новое для себя. Он вглядывался в натертые золой лица паломников-йогов, пришедших из Непала или с севера Индии, пытаясь определить их возраст, — один из них мог быть его отцом.

Отец!.. Он не думал о нем с тех пор, как расспрашивал своего хозяина, фермера Лагпу. Смутное желание увидеть место, где он был зачат, посетившее Гараба в Лхасе, было связано лишь с интересом к этому краю. Но к человеку, который подкрался ночью к невинной девушке и воспользовался ее наивностью, Гараб не питал никакой симпатии. И вот, с тех пор как он оказался у подножия горы, ему чудилось, что в его душе оживают неясные воспоминания о прошлом, которого он не мог знать.

Предводителя разбойников преследовало странное ощущение: он чувствовал зов неведомой силы, которая влекла его к неизвестной цели. Он тщетно пытался избавиться от этой навязчивой мысли: день ото дня она становилась все сильнее. Даже любовь к Дэчеме отступала перед этим зовом, уходила на задний план. Молодая женщина все время просила его уехать, считая, что здешний воздух вредит ее здоровью: она плохо спала и просыпалась разбитой.

Паломники совершают обход горы по трем тропинкам: нижней — наиболее доступной, средней — создающей большие трудности и верхней — вьющейся по крутому склону, где лишь крепкие горцы могут ступать без опаски. Заслуги верующих возрастают прямо пропорционально преодоленным трудностям. Так, благословение, которое получают паломники, прошедшие по верхней тропе, значительно превосходит по силе благословение тем, кто довольствуется обычным обходом горы. Честолюбие Дэчемы не простиралось дальше последнего.

Несмотря на ее настойчивые просьбы об отъезде, Гараб, который всегда прислушивался к желаниям возлюбленной, на сей раз отвечал ей отказом. Он уходил утром и бродил весь день неизвестно где. Его спутники думали, что он совершает тайные религиозные обряды во имя удачи их будущих походов. У них было вдоволь съестных припасов, а если житель Тибета не испытывает недостатка в еде, его, как правило, ничто больше не волнует. Поэтому нетерпение, которое проявляла Дэчема, не находило поддержки у ее спутников.

То ли из-за физической усталости, охватившей Гараба после нескольких месяцев страстной любовной игры, то ли из-за необычного психического состояния он отдалился от своей подруги и часто бодрствовал по ночам, напряженно вглядываясь в темноту.

Однажды ночью, когда Гараб, как всегда, был настороже, он увидел, как Дэчема мечется на своем ложе, словно отбиваясь от кого-то. Это продолжалось недолго; вскоре она вздохнула и затихла. Гараб подумал, что ей привиделся страшный сон. Два дня спустя повторилось то же самое, но на сей раз борьба была более продолжительной и ожесточенной, и Дэчема сильно закричала.

— Что с тобой? — Гараб подошел к подруге и взял ее за руку. — Ты не заболела?

— Почему ты не защищаешь меня? — пробормотала Дэчема спросонья. — Ты не спал? Ты видел, как он ушел?

— Кто?

Дэчема окончательно проснулась.

— Что я говорила? — спросила она с некоторым беспокойством.

Гараб решил, что не стоит говорить ей правду.

— Ты кричала, — спокойно сказал он, — и бормотала что-то невразумительное. Тебе нездоровится?.. Может быть, ты спала в неудобной позе?

— Да, возможно.

— Постарайся снова заснуть, — посоветовал Гараб.

И он лег с ней, завернувшись в одеяло, но не прижал ее к себе, чтобы успокоить. Он сгорал от любопытства, ему не терпелось выяснить, в чем дело.

На следующий день на закате Гараб сидел, прислонившись спиной к скале, довольно далеко от места, где они разбили лагерь, и размышлял над поведением Дэчемы, гадая, повторится ли то же происшествие следующей ночью. Внезапно он почувствовал, как что-то прижалось к нему, словно пытаясь в него проникнуть. Было еще светло, и окружающие предметы воспринимались отчетливо. Рядом с ним никого не было, и тем не менее что-то продолжало его держать.

Привычным жестом Гараб вытащил саблю, которую всегда носил за поясом, и вскочил с места. Неведомая сила отпустила его. Освободившись, Гараб отправился в лагерь; он чувствовал, что за ним кто-то следует.

Разбойник не сомневался, что один из демонов, обитающих вблизи горы, выбрал его и Дэчему своими жертвами. Он понял, что нужно как можно быстрее покинуть это место, где он занимался бесплодными поисками и угодил в западню, устроенную демоном. Следовало отправиться в путь на следующий день. Однако, вернувшись в лагерь, он не сказал Дэчеме о принятом решении, предпочитая не обсуждать вопрос об отъезде вслух в надежде, что сможет таким образом обмануть напавшего на них демона и помешать ему пуститься за ними в погоню.

Посреди ночи Гараб проснулся от холода — полог над входом поднялся, и ветер порывами врывался внутрь палатки. Сквозь отверстие проникал красноватый свет ущербной луны, и разбойник заметил человеческую фигуру. Это был индийский йог. Его натертое золой лицо, касавшееся лица Дэчемы, казалось мертвенно-бледным, и его губы были прижаты к ее губам.

Гараб тотчас же вскочил на ноги, но пришелец оказался проворнее и бросился наутек. Когда атаман вышел из палатки, вокруг было спокойно.

Он обследовал окрестности лагеря, но никого не обнаружил. Когда он вернулся обратно, Дэчема казалась спящей.

— Ты хорошо спала? — спросил Гараб наутро, когда она проснулась.

— Да, — коротко ответила Дэчема.

— Тебе ничего не снилось? — настаивал Гараб. — Боги иногда посылают паломникам сновидения в святых местах.

— Нет, — сказала она, но голос ее дрожал.

Гараб не стал больше расспрашивать, хотя был уверен, что ночная сцена ему пе приснилась. Он видел йога и потому отправился на его поиски. Что за зловещий гость их посетил? Был ли это тот самый демон, который преследовал его до лагеря, а затем обернулся призраком? Или к ним пожаловал настоящий, знакомый с магией йог, который мог превращаться в невидимку или создавать эфирного «двойника», похожего на реального человека?

Как бы то ни было, ночной гость был явно одержим похотью. Волнение Дэчемы в предыдущие ночи, ее крик и слова: «Ты видел, как он ушел?» — свидетельствовали о том, что она уже не раз сталкивалась с этим отвратительным существом. Но почему она ничего о нем не рассказывала? Чем объяснялись ее недомолвки и отговорки? Неужели она спала, когда Гараб вскочил, чтобы схватить призрак? Могла ли она не почувствовать прикосновения его губ?

Гараб боялся, что все окажется так, как он предполагал; сначала его возлюбленная давала отпор сладострастному демону, пытавшемуся овладеть ею во время сна, но тот продолжал ее домогаться, и она уступила… возможно, даже получив удовольствие. Неужели Дэчема предпочла ласки призрака его любви?.. Эта мысль привела Гараба в ярость.

Внезапно он вспомнил историю своего зачатия, которую поведала ему мать и в которую он тогда не поверил. Может быть, и вправду в это место наведывались посланцы другого мира, соблазняющие земных женщин?..

К гневу Гараба примешивалось также желание проникнуть в эту тайну и узнать, кто дал ему жизнь. Он не спал три ночи подряд, но ничего необычного не произошло.

«Вернется ли йог, или же он потерял интерес к Дэчеме?» — гадал Гараб, решив задержаться, чтобы это выяснить. Он, конечно, упрекал себя за то, что подвергает свою возлюбленную риску, используя ее как приманку для демона, которого хотел поймать и считал себя чуть ли не преступником, но уезжать все же не спешил.

Четыре дня прошли спокойно. На пятый день вечером Гараб и Дэчема ужинали, как обычно, со своими спутниками у костра, на котором грелся котелок с чаем. Закончив трапезу, Дэчема вернулась в палатку, а Гараб остался беседовать с приятелями.

Поговорив, он тоже направился к палатке. Сгущались сумерки, но окружающие предметы еще были видны.

Гараб приподнял полог и остолбенел. Посреди палатки спиной к входу стоял йог. Прямо перед ним, прижавшись спиной к противоположной стенке, застыла онемевшая Дэчема и смотрела на йога округлившимися глазами. На ее бледном лице читались страх и желание. Йог медленно приблизился к ней, вытянул руки и схватил ее за плечи, но девушка даже не шелохнулась. Тогда Гараб, вне себя от ярости, бросился на пришельца. Тот обернулся и жадно припал своим ртом к губам Гараба. Сколько ни отбивался Гараб, пытаясь освободиться, его кулаки встречали пустоту, и страшный поцелуй продолжался, отнимая у него жизненные силы.

Однако Гараб не сдавался, пытаясь вытащить демона из палатки в надежде, что друзья придут ему на помощь. Борясь с демоном, он повалил несколько предметов, и мужчины, сидевшие у костра, прибежали на шум узнать, что случилось.

Перед изумленными Горэном и Цзонду предстал их предводитель, который изо всех сил махал руками, сражаясь с пустотой.

Через несколько мгновений призрак отпустил Гараба и растворился в воздухе.

Дэчема лежала без сознания.

Спутники Гараба сразу же поняли, в чем дело: в этих местах водились демоны, один из которых пытался убить их главаря.

Немедленно последовал приказ, которого они ждали.

— Мы уходим, — сказал Гараб.

— Разумеется, — откликнулись мужчины. Они снова развели костер, собрали при его свете вещи и навьючили их на животных. Не прошло и часа, как путники уже были в дороге.

Два дня они шли почти без передышки, спеша уйти подальше от опасного места. О том, что приключилось с Дэчемой, Гараб своим спутникам не рассказал.

К концу второго дня беглецы подошли к стойбищу пастухов. Почувствовав близость людей и увидев знакомую мирную картину — стада, пасущиеся вокруг черных палаток, — разбойники успокоились и сделали привал. Гараб запретил своим людям и Дэчеме рассказывать пастухам о нападении, которому они подверглись. Если пастухи узнают, что к путникам приближался демон, то наверняка испугаются не привели ли они с собой кого-нибудь из духов, и запретят им оставаться на своих пастбищах.

Однако Гараб не отказался от своего намерения проникнуть в тайну неведомого пришельца, чтобы защитить себя и Дэчему от его дальнейших преследований. Он не был уверен, что, покинув место, где обитали злые духи, они оказались в безопасности, так как верил, что демоны преследуют людей, к которым они привязались. Надо было посоветоваться со знающим ламой по поводу подобных призраков и расспросить его, что за демон явился к ним в облике индийского аскета. Он готов был подвергнуть себя и Дэчему процедуре изгнания злого духа. Особенно Дэчему, о порочных желаниях которой узнал. Во время недолгих привалов он овладевал ею с той же страстью, что и в начале их связи. Но теперь к его любви примешивалась ярость. Гараб чувствовал, что возлюбленная, которую он прижимает к себе, думает об объятиях другого, и эта мысль, сводя его с ума от ревности, в то же время усиливала желание.

На следующий день после того, как они разбили лагерь, Гараб отправился к пастухам якобы для того, чтобы купить масла. On представился торговцем из далекого края Кхам, совершавшим паломничество к Ган-Тэсэ с женой и двумя друзьями. Оп рассказал им, что видел сны, внушившие ему тревогу за состояние своих торговых дел, которые он поручил вести компаньону, и ему хотелось бы посоветоваться по этому поводу с ламой-предсказателем.

— Нет ли такого поблизости? — спросил он. Ему ответили, что возле соседнего стойбища, к северу, в дне ходьбы, обитает нгагпа[32] пользующийся уважением окрестных пастухов.

«Некоторые скромные и даже грубые с виду нгагпа, живущие как простые пастухи, являются искусными магами», — подумал Гараб и решил попытать счастья у ламы, некоего Кушога Вандэна, к которому его направили.

В самом деле, лама был наделен незаурядным даром ясновидения. Внимательно выслушав рассказ Гараба, он погрузился в раздумья. Затем выложил на земле диаграмму из ячменных зерен и приказал Гарабу бросить сначала белый камень, затем черный и, наконец, камень с крапинками. Лама рассмотрел те места на рисунке, куда упали камни, и сказал:

— Существо, с которым вы встретились, не демон и не колдун. Тибет для него — чужая страна. Я не нахожу между нами связи и, следовательно, не могу повлиять на его поведение. Сходите к индийскому аскету, посвященному в тайные учения своей страны, он наверняка сможет дать вам дельный совет. Однако соблюдайте осторожность. Не рассказывайте о том, что вы мне поведали, первому встречному паломнику в оранжевой одежде, с ожерельем из ягод рудракша на шее или с посохом, увенчанным трезубцем, в руке. Многие из так называемых магов — бессовестные лжецы. Пообещав помочь, они обведут вас вокруг пальца. Более того, вы рискуете столкнуться с человеком, занимающимся худшей разновидностью колдовства, которого сопровождают повсюду злые духи, и можете стать их жертвой.

— Как же мне быть? вскричал Гараб в отчаянии. — Один из таких демонов уже преследовал меня, а теперь вы говорите, что я рискую стать жертвой злых духов! И потом, как я смогу разговаривать с индийским йогом? Я не знаю его языка.

— Кажется, я могу вам помочь, — ответил Вандэн. — Вам следует встретиться с непальским аскетом — отшельником, обитающим на склоне Ган-Тэсэ. Он живет в этом месте уже более десяти лет. Прежде он жил на границе среди шерпов. Он все понимает и прекрасно говорит на тибетском языке. Он гостил у меня несколько дней, и в прошлом году я тоже нанес ему визит. Это великий йог, посвященный в тайны сущего и наделенный сверхъестественными способностями. Я дам проводника, который укажет вам путь в долину, где находится его скит. Когда вы придете туда, обратитесь к аскету с почтительной просьбой; он услышит вас и подаст знак, если захочет вас видеть. Будьте внимательны и не заблудитесь. Поднимаясь вверх по долине, вы заметите на севере цепь белоснежных гор. Будьте начеку: во время привала, сидя на траве, никто из вас не должен подносить к губам ни одной былинки. В районе белых гор растут два вида травы, обладающей странными свойствами. Как правило, человек не может отличить их от обычной травы. Один из этих видов — возбуждающее средство[33] — содержит смертельный яд. Люди, жующие эту траву, теряют рассудок. Яд выкачивает из них жизненную энергию, и в конце концов они погибают в страшных муках.

Другая разновидность травы вызывает у человека галлюцинации, и он видит миры страдания[34] и несчастных, которые их населяют. Некий монах, пришедший к Ган-Тэсэ с другими паломниками, остановился в том месте, где растет эта трава. После трапезы он сел на землю, стал срывать былинки и жевать их. Тотчас же перед ним разверзлась пропасть. От страха он выплюнул траву, которую держал во рту, и видение исчезло. Монах знал понаслышке о существовании волшебной травы; он понял, что благодаря ей увидел врата преисподней, и пожалел, что упустил случай проникнуть в тайны неведомого мира. Он попытался снова отыскать эту траву или что-то подобное, но все его усилия были тщетны. Монах отказался следовать за своими спутниками и продолжат вести поиски. Он построил шалаш и прожил на этом месте несколько лет, целыми днями ползая по траве и пробуя стебельки па вкус. Постепенно его разум помутился, и он умер сумасшедшим. За белыми горами действительно находится пропасть, которая сообщается с тайными мирами, но, чтобы ее увидеть, надо обладать сверхчеловеческим зрением. Каждый, кто не является могущественным налджорпа, должен обходить эти места стороной. Отправляйтесь завтра в путь. Вам потребуется четыре дня, чтобы добраться до скита почтенного подвижника. Когда вы его увидите, положите «свое тело, слово и разум к его ногам».[35]

— Мы идем к святому отшельнику, — объявил Гараб, вернувшись к своим спутникам. — Его благословение прогонит демонов и защитит нас от всяких бед.

Он посоветовал им также не рвать травы и не чистить зубы былинками, сославшись на слова нгагпа Вандэна.

Проводник, которого дал им Вандэн, остановился у края ущелья, простерся ниц в знак почтения к святому аскету, а затем повернул обратно.

Сначала путники поднимались по ущелью, зажатому между крутыми склонами гор, на которых не было видно и следа тропинки. Прошагав несколько часов, они увидели вдалеке сияющую черту снежных вершин. Это были белые горы, о которых говорил Вандэн. Следовало ли им двигаться дальше? И где тропа, которая ведет к скиту? Поскольку никто не подал им знака, они продолжили путь. Приближавшиеся горы становились все белее и ярче.

Внезапно послышался резкий птичий крик, и все повернулись в ту сторону. Хохлатая птица хлопала крыльями, сидя на скале. Она издала еще несколько гортанных звуков, а затем перелетела выше, на другой утес, и снова принялась с криком бить крыльями.

Тропы по-прежнему не было видно, но подняться по пологому склону не составляло труда. Гараб подумал, что, возможно, птица послана отшельником, и сделал по направлению к ней несколько шагов. Она снова замахала крыльями и перелетела еще выше.

Гараб больше не колебался.

— Располагайтесь здесь, — сказал он своим спутникам. — Я же посмотрю, куда приведет меня эта птица.

Перелетая со скалы на скалу, птица вела Гараба вверх по склону горы. Дэчема и двое мужчин провожали взглядами своего предводителя, который вскоре скрылся из вида; какое-то время они еще слышали крики птицы, а затем наступила тишина.

Гараб опустился на колени перед отшельником, крепким стариком, одетым лишь в короткое дхоти[36] — кусок желто-розового хлопка.

— Что привело тебя ко мне, сын мой? Чего ты от меня ждешь? — доброжелательно спросил йог. — И прежде всего скажи, кто ты?

Гараб рассказал, ничего не скрывая, обо всем, что касалось его рождения от неизвестного отца.

— Это все в прошлом, — заметил старец. — А что было потом?.. Зачем ты пришел к Кайласу? Паломничество?.. Ты не один, с тобой несколько спутников; вы приехали на лошадях, которые остались в долине. Ты богат. Откуда у тебя столько добра?

Гараб догадался, что отшельник решил проверить, насколько он правдив, хотя уже прочел в его душе все, что касалось прошлого.

— Вы сами все знаете, господин отшельник (Джово гомчен), — смиренно сказал Гараб. — Я — большой грешник.

— Не мне наставлять тебя на путь истины, — заявил аскет. — Позже ты встретишься с отшельником из твоей страны, который попытается это сделать. Постарайся, когда придет время, воспользоваться его советами. Тебя испугали видения, не так ли? Слушай меня внимательно: ты — сын человека из Индии. Твой отец — один из тех развращенных бхаратов, которые предаются бесовской магии, чтобы отсрочить наступление старости, омолодить свое изношенное тело и обрести бессмертие. Да будет тебе известно, что колдун, сведущий в этой проклятой науке, способен высасывать из людей жизненную силу и поглощать еще более таинственным способом энергию женщины, созидающую и питающую все виды жизни. У преступных магов, владеющих этой необычной техникой, множество жертв, ибо женщины, которые становятся их добычей во время сексуальных отношений, вскоре умирают. Однако очень немногие из этих людей-демонов добиваются успеха. Чтобы достичь конечной цели ритуала, необходимо оставаться бесстрастным, решительно подавляя в себе все чувственные желания. Люди с нечистыми помыслами и жестокой душой, движимые корыстными мотивами, неспособны соблюдать столь строгую дисциплину; большинство из них рано или поздно уступают зову плоти, приближая свой конец. Жизненная энергия, которую они похитили у других людей, улетучивается через все их поры, и они вскоре погибают. Таким образом умер твой отец, ибо он дал тебе жизнь, которую должен был сохранить в себе. Он умер вдали от родной земли, и поскольку у него не было других наследников кроме тебя, никто не совершил над ним обряд, призванный дать безжизненному духу новое тело, чтобы он мог войти в мир предков.[37] Не получив необходимых элементов для создания нового тела, дух твоего отца стал призраком, все так же одержимым жаждой плотских удовольствий и наделенным прежними дурными инстинктами. Он старается поддержать существование своего «двойника» с помощью того же средства, к которому прибегал при жизни. Когда ты пришел к святой горе, твои мысли, сосредоточенные на этом месте и образе человека, давшего тебе жизнь, притянули бесплотный дух, также помнивший о поступке, который стал причиной его гибели. Он признал в тебе свою кровь и привязался к тебе, надеясь забрать у тебя жизнь. Твоя чувственная любовь к сопровождавшей тебя женщине распалила его похоть. Он решил овладеть твоей любовницей, чтобы присвоить ее жизненную силу и ту часть физической энергии, которую дал ей ты. Вы оба должны были стать его жертвами, но я спасу вас. Погребальный обряд, принятый в Индии, здесь не может быть совершен. Однако достаточно будет проделать часть ритуала. Я — санньясин[38] и потому отказался от каких бы то ни было обрядов, но как брамин вправе их совершать. Я сделаю это завтра ради тебя.

Отшельник дал Гарабу несколько лепешек на ужин и пригласил его переночевать в своей хижине.

На следующее утро йог приготовил маленькие шарики из риса. Затем он призвал покойного, предложив ему подкрепиться перед дальней дорогой в мир предков и заклиная его не заблудиться в пути.

— Сын мой, — сказал он затем Гарабу, — твой отец чего-то хочет от тебя; дай ему это, чтобы он не отнял у тебя нечто большее. Он велел молодому человеку вытянуть из своего платья несколько ниток, вырвать из головы несколько волос и положить их среди даров со словами: «Вот одежда для вас, отец мой, не забирайте у меня больше ничего».[39]

Когда обряд был совершен, отшельник бросил рисовые шарики, нитки и волосы в огонь.

— Они не должны оставаться вблизи моего жилища, — объяснил он.

Затем отшельник велел Гарабу сделать из травы веник и тщательно вычистить место, где были разложены дары, и землю вокруг него. Следовало уничтожить следы приношений, а также следы, оставленные призраком, который приходил за угощением, чтобы он не мог потом узнать этого места и не испытывал искушения вернуться, а отправился бы в мир предков, где ему надлежало оставаться до тех пор, пока он не возродится при благоприятных или тягостных обстоятельствах, в зависимости от деяний прошлой жизни.

— Теперь тебе нечего бояться призрака йога, сын мой, — сказал отшельник Гарабу на прощание, — но ты должен опасаться последствий твоих былых поступков. Я повторяю: ты выйдешь когда-нибудь на путь спасения. Сумей же распознать его и не сворачивай больше с этой дороги.

В течение следующих недель предводитель разбойников и его спутники совершили обход горы. Затем они покинули Ган-Тэсэ и отправились на восток.

Разгром и разорение пастухов-разбойников. — Трагедия при переходе реки. — Целитель-колдун уносит раненого предводителя. — Возлюбленная Гараба уходит в монастырь.

До моего возвращения оставайтесь мирными пастухами и занимайтесь только своими стадами. Главное — никаких набегов. Подождем, пока пе улягутся страсти вокруг дела, которое принесло нам богатую добычу. В Китае нас выслеживает предводитель большого войска; он будет рад воспользоваться случаем, чтобы напасть на наши племена и захватить скот. Растолкуйте это всем как следует. Мы должны быть особенно осторожными, чтобы не навлечь на себя беду.

Так Гараб напутствовал своих сообщников, с которыми расстался в Лхасе, и они по возвращении на родные стойбища в точности передали его слова соплеменникам. Все отдавали должное мудрости главаря, и на протяжении нескольких месяцев его приказ неукоснительно выполнялся. Однако время шло, а Гараб все не возвращался. Почему он так задержался? Не случилось ли с ним несчастья? Не заболел ли он?.. Или, сохрани его боги, не умер ли? Он говорил, что собирается разведать в тех краях, где окажется, новое выгодное поле деятельности. Как знать, не нашел ли он уже такое место, не собрал ли другую банду и не обогащается ли, пока они томятся без дела в своих палатках, подобно женщинам, по-глупому пропуская через свои земли купеческие караваны?.. 

Эти поначалу смутные мысли со временем все настойчивее овладевали умами пастухов-разбойников. Они принялись несмело обмениваться подобными соображениями, а затем стали открыто обсуждать их на советах вождей и старейшин. Их алчность, возбуждаемая проходящими караванами, становилась все более неудержимой, и вдобавок один из грабителей, втайне завидовавший Гарабу, намеренно разжигал ее своими речами в надежде занять место отсутствовавшего предводителя в случае удачного исхода нового набега.

И вот настал день, когда разбойники, не в силах держать в узде свои хищные инстинкты, решили преобразовать банду и избрать предводителем Дава, человека, жаждавшего взять бразды правления в свои руки.

Тем временем ожидались два каравана. Один из них, который вез товары из Китая, должен был пройти мимо парных озер Гья и Нора.[40] Другой принадлежал тибетцам из Амдо, ежегодно продававшим лошадей и мулов в Лхасе. Стадо, которое они гнали на базар, насчитывало более трехсот голов.

Как обычно, тибетцы шли через пустынные степи к западу от стойбища разбойников.

Оба каравана подверглись нападению с интервалом в несколько недель. Жители Амдо мужественно сопротивлялись, и грабителям удалось отнять у них лишь незначительную часть животных, предназначенных для продажи, потеряв при этом на поле боя двух своих товарищей. Торговцы тоже понесли урон: один из китайских купцов попытался бежать, когда был атакован их обоз, и утонул в горной реке; трое жителей Амдо были ранены, и один из них вскоре скончался.

Эти налеты наделали шум и взволновали население приграничных районов. Торговцы Китая и Тибета требовали возмездия. Предводитель большого войска, уже давно собиравшийся в поход против пастухов-разбойников, чтобы его воины, которые получали нерегулярное жалованье, могли поживиться за их счет, был безмерно рад осуществить свой замысел под видом восстановления справедливости и обеспечения безопасности путешественников. Его храброе, хорошо обученное войско, состоявшее в основном из метисов, в жилах которых текла китайская и тюркская кровь, напало на стойбище пастухов и без труда разгромило неорганизованные силы противника. Множество разбойников погибло в сражение или при попытке к бегству, все пленные также были убиты.

Успехи Гараба в течение десяти лет дерзкой разбойничьей жизни давно привлекли к нему внимание. Офицеры, руководившие походом, получили приказ взять его живым или мертвым и прислать своему командующему голову главаря разбойников, чтобы он мог выставить ее на обозрение в каком-нибудь приграничном городе, где часто бывают пастухи, дабы охладить пыл тех, кто втайне мечтал повторить подвиги Гараба.

Солдаты рассчитывали, что прославленный разбойник будет возглавлять свой отряд, руководя обороной стойбищ. Однако Гараб в это время находился в пути, возвращаясь из паломничества к Ган-Тэсэ, и не подозревал о том, что случилось с его друзьями.

Описание главаря, данное многими из его бывших жертв, нисколько не соответствовало облику нынешнего предводителя разбойников Давы, незадачливого зачинщика неразумных набегов, повлекших за собой репрессии, которых опасался Гараб. Офицеры не дали себя провести. Раненый Дава попал в плен, где его жестоко высекли, и, не выдержав пыток, он поведал на допросе, что Гараб давно отправился к Ган-Тэсэ с женой и двумя спутниками и что, по-видимому, все четверо вскоре вернутся. После того как он дал эти показания, его убили. По окончании похода большинство воинов вернулись в родные места вместе со стадами побежденных, в том числе и стадом Гараба. Нескольким военным гарнизонам, разбросанным по стране, было поручено следить за тем, чтобы рассеявшиеся племена не создавали новых банд. Описание Гараба и его спутников было разослано по всей округе вместе с предписанием схватить разбойника, лишь только он появится. И вновь на высокогорные пастбища, ненадолго потревоженные шумом сражений, снизошли покой и тишина.

Во время странствия в Лхасу Гараб шествовал через пустынные плоскогорья, простирающиеся к северу от Хор-Нагчу. В этих же краях он совершил нападение на караван монгольских паломников, среди которых оказалась Дэчема, Однако на обратном пути, устав за долгие месяцы от безлюдья и все еще находясь под гнетущим впечатлением от странного спектакля, который разыгрался у подножия священной горы, Гараб решил избрать менее дикую дорогу. Таким образом, выйдя из Лхасы, он добрался до Гямда, а затем поднялся к северу, направляясь в Черку,[41] от которого можно было дойти до его стойбища всего за десять дней.

Возле Нанчена,[42] едва покинув земли, принадлежащие лхасским властям, путники узнали о трагических событиях, которые произошли несколько месяцев назад.

Встречный крестьянин, завидев их, издал изумленный вопль.

— С нами святые ламы-заступники! Вы ли это, дорогой Гараб?

— Да, я, — спокойно отвечал Гараб.

— Что вы здесь делаете?

— Я возвращаюсь из паломничества к Ган-Тэсэ домой.

— Домой?.. Стало быть, вы ничего не знаете?

И крестьянин пересказал им то, что он слышал о походе против разбойников, разгроме пастухов и полном разорении тех, кому удалось спастись. Он также сообщил Гарабу, что в Нанчене находятся солдаты и что за его голову обещано вознаграждение и его быстро опознают, поскольку известно, что он путешествует с женщиной и двумя спутниками. Крестьянин посоветовал Гарабу поскорее перейти тибетскую границу и, пока он остается на китайской территории, покинуть свою спутницу, которая неминуемо навлечет на него беду. Он заверил Гараба, что никому не расскажет об их встрече, и поспешил с ним проститься.

— Нам надо расстаться, — заявил Горэн, как только прохожий удалился. — В описании говорится о группе из четырех человек, и одинокие всадники будут не так бросаться в глаза. Дэчема не может оставаться ни с кем из нас: ее присутствие нас выдаст. Ради нашей и своей безопасности она должна полностью изменить внешность. Пусть снимет свои украшения — атаман спрячет их под одеждой, если только не сочтет это неразумным, а также пусть вымажет свое красивое платье, чтобы оно походило на старые лохмотья. И главное, пусть Дэчема наголо острижет волосы — это сделает ее неузнаваемой, и она сможет сойти за монахиню, которая совершает паломничество. Тогда никому не придет в голову, что мы имеем к ней какое-то отношение, и она незаметно перейдет границу. Вдобавок она пришла издалека, и ее никто здесь не знает, Если она будет одна, кто подумает, что это ваша жена? Даже если это вдруг откроется, она может сказать, что вы её бросили. Тем, кто вас знает, это не покажется странным, ведь вы стольких бросали до нее… Так или иначе Дэчеме не грозит смерть, а вот нам… — Горэн покачал головой, не закончив фразы.

— Ну чтож, давайте расстанемся, — сказал Гараб. — Видимо, это и вправду самое мудрое решение. Что до Дэчемы, это касается меня одного. Я ее не оставлю.

Дэчема заплакала.

— Послушай, Гараб, — сказала оиа, — поезжай один, если так нужно для твоей безопасности. Только не надо стричь мне волосы! Я ни за что не соглашусь. Без этого можно обойтись. Я пойду пешком по другой дороге. Мы встретимся там, где ты скажешь. Я спрячу свои украшения под платьем, изваляю его в пыли, а одеяло и еду понесу за спиной. Меня примут за крестьянку, которая отправилась навестить родных, в дальние края. Мы недалеко ушли от границы, и я доберусь до нее за два дня. Возможно, мне не попадутся на пути солдаты. Если же я их встречу, они не догадаются, кто я… и потом, Горэн прав: даже если они узнают, что я — твоя жена, они не убьют меня.

— Да, они тебя не убьют! — вскричал охваченный яростью Гараб. — Они…

Мысль о том, что Дэчема, которая была девственницей до встречи с ним и у которой, как он был уверен, никогда не было других мужчин, может стать игрушкой похотливых солдафонов, приводила его в бешенство. С тех пор как он заподозрил свою молодую жену в том, что она познала гнусные ласки дьявольского призрака, он все время был настороже и относился к ней с недоверием.

«Дэчема, — размышлял Гараб, — прекрасно понимает, что с ней произойдет, если она окажется во власти солдат и те узнают, что она была женой разбойника, которого они разыскивают. Кажется, это не вызывает у нее особых возражений. Как знать, не ожидает ли она от этого удовольствия?..»

Побледневший как полотно и дрожавший всем телом Гараб произнес страшное ругательство.

— Лучше всего нам сойти с дороги, — промолвил Цзонду, с тревогой наблюдавший за все возраставшим волнением главаря. — Нас только что видели и узнали, незачем подвергать себя риску новой встречи. Ради осторожности мы должны затаиться до вечера. Тем временем мы успеем серьезно обсудить, что делать дальше.

Нельзя было пренебречь таким мудрым советом. Путники повернули назад и вскоре заметили широкую извилистую расщелину на склоне горы, очень высоко над землей. Всадники спешились и, взяв лошадей за поводья, помогли им преодолеть крутой подъем, который вел к расщелине. Затем они спрятались на ее дне и стали совещаться.

Положение, в котором неожиданно оказались эти отважные искатели приключений, показалось бы стороннему человеку просто удручающим: они не только потеряли все свое имущество, но и были разлучены с близкими, вынужденные надолго покинуть родные места. Но все это нисколько их не пугало. Они были уверены, что без особого труда вернутся в Тибет и не будут опознаны, если, как посоветовал Горэн, их отряд разделится. Больше всего разбойников волновала судьба их главаря, чья жизнь находилась в опасности.

Гараб приступил к дележу съестных припасов и денег. Спутники умоляли его расстаться с Дэчемой, но Гараб отвечал на все их просьбы резким отказом, и они были вынуждены смириться.

Горэн и Цзонду заявили, что отправятся порознь через горные перевалы на восток, чтобы предводитель, которому грозила куда большая опасность, мог выбрать себе более короткий и легкий обратный путь. Гараб превосходно запомнил эту дорогу, по которой они только что шли, и даже ночью он сумел бы отыскать брод, ведущий па тибетский берег.

Если бы Гараб был один, он ни за что не согласился бы воспользоваться этим преимуществом, но он думал о Дэчеме, солдатах и прочих китайских или тибетских мужчинах, которые захотят ею овладеть, когда его не будет рядом. И, чтобы не допустить этого, храбрый разбойник, никогда не дороживший своей жизнью, хотел выжить любой ценой.

Лишь только сгустились сумерки, всадники вывели своих лошадей на дорогу и расстались, пожелав друг другу удачи.

Гараб и Дэчема за ночь миновали открытую местность и к утру вышли к лесистым ущельям, где решили скрываться до вечера.

По расчетам Гараба, если бы они продолжили путь на закате и ускорили ход, то добрались бы до брода еще до наступления ночи.

Реку, по которой пролегала граница между китайскими и тибетскими землями, можно было перейти лишь в одном месте, где водный поток, зажатый на всем своем протяжении между крутыми горами, оказывался у оконечности обширного плоскогорья, к которому примыкали несколько долин. К этому броду и устремились наши беглецы.

С самого утра бушевал страшный ливень, который закончился только к вечеру. Потоки струились со всех сторон вниз, в долины, где даже крошечные ручейки превратились в полноводные реки. Добравшись до плоскогорья, путники увидели, что река вышла из берегов и ее мутные воды стремительно несутся мимо огромных валунов, разбросанных по берегам. Брод был еще далеко, но уже не вызывало сомнения, что скорость течения и глубина реки делают ее переход немыслимым. Скорее всего, потребовалось бы еще полдня, прежде чем уровень воды понизился бы, и всадники решились бы войти в реку. Кроме того, необходимо было удостовериться, не переместился ли брод из-за сильного течения, что нередко случается во время подобного половодья, а это можно проверить только при свете дня.

Беглецы молча смотрели друг на друга, озадаченные непредвиденным происшествием, нарушившим их планы. Однако их положение нельзя было назвать безнадежным. После разгрома разбойников прошло несколько месяцев, и боевой пыл солдат, должно быть, уже поутих. Дава заявил, что Гараб, вероятно, скоро вернется, но это не означало, что его возвращение было несомненным. Главарь мог узнать, что произошло в его стойбище, и в таком случае он поостерегся бы там показываться. Поэтому Гарабу следовало соблюдать некоторую осторожность и избегать чужих глаз. Даже если ему встретятся на пути какие-нибудь незнакомые люди, вряд ли они подумают, что странник, направляющийся в Тибет, имеет отношение к предводителю разбойников, который должен был появиться с противоположной стороны — из Тибета. Гараб старался успокоить этими доводами свою встревоженную подругу. Тем не менее он считал нежелательным длительное пребывание на открытой местности.

— Может быть, нам стоит вернуться, снова спрятаться в лесу и подождать, пока не спадет вода? — сказал он. — Если ночью не будет дождя, к утру уровень реки сильно понизится. Или же, так как скоро стемнеет, лучше продолжить путь до самого брода. На рассвете я пойду на разведку.

Дэчема вглядывалась в небо на горизонте. Густые черные тучи клубились совсем низко над землей, и стена тумана медленно подступала к беглецам с противоположного конца плоскогорья.

— Вода не спадет, — сказала она, — ночью снова будет дождь.

Внезапно Дэчема устремила взгляд к далекой точке, силясь разглядеть какие-то неясные очертания.

— Гараб! — вскричала Дэчема. — Смотри, там… двое всадников. Они одеты не так, как местные жители… это солдаты… Они скачут в нашу сторону!

— Да, я вижу их, — отозвался Гараб. — Возможно, они нас тоже заметили или скоро заметят. Теперь нельзя поворачивать назад. Это показалось бы странным. Поедем дальше. Эти солдаты совершают обход или возвращаются с охоты. Они направляются к той дороге, которую мы оставили позади. Не будем мешкать; когда они здесь окажутся, мы уже скроемся из вида.

— Но ведь мы не сможем перейти реку!

— Конечно. Давай двигаться, чтобы увеличить расстояние между нами. Дальше посмотрим…

С этими словами Гараб пустил своего коня рысью вдоль берега, удаляясь от всадников. Он думал, что, когда солдаты доскачут с другого конца плоскогорья до того места, где они только что стояли, он и Дэчема будут уже далеко. Но внезапно всадники изменили направление своего движения, явно намереваясь догнать замеченных людей. Скорее всего, они не предполагали что перед ними разбойник, за голову которого обещана солидная премия. Видимо, они просто объезжали границу, где то и дело появлялись шпионы, и решили допросить пару, которая путешествовала на ночь глядя в столь скверную погоду.

Гараб вновь представил, как Дэчему сжимают чужие руки, и это мучительное видение затуманило его обычно здравый разум. Позабыв о своих недавних утешительных доводах, утратив всегдашнее хладнокровие, он хлестнул лошадь своей подруги, заставив ее перейти на галоп, и поскакал во весь опор вслед за ней.

Внезапная перемена хода, как видно, показалась солдатам подозрительной, и они пустились в погоню. Преследователи быстро приближались к Гарабу и его спутнице, которые, мчались все еще вдоль берега. Тогда разбойник снял с плеча ружье и, не сбавляя скорости, взял на мушку ближайшего из всадников. Гараб был метким стрелком — пуля поразила солдата в грудь. Всадник упал с лошади, а его товарищ спешился и склонился над распростертым на земле телом. Очевидно, смерть наступила мгновенно, ибо он не стал задерживаться возле своего товарища, как было бы, будь тот ранен, а вновь вскочил в седло и продолжил погоню.

Теперь уже не имело значения, будет установлена подлинная личность Гараба или нет, — бывший предводитель разбойников стал убийцей солдата и мог спасти свою жизнь только бегством.

На другом берегу реки лес подступал к воде вплотную. Гарабу показалось, что он узнает это место. Но как отыскать брод в темноте, в бурном потоке, яростно ревевшем среди скал?

Послышался выстрел, и пуля просвистела рядом с Гарабом, не задев его. Повернувшись в седле вполоборота, он тоже выстрелил. Солдат вскрикнул, приложил руку к плечу, но не прекратил преследования.

И тут вдали, в тумане, послышались призывные крики: приближались какие-то люди. Раненый солдат откликнулся по-китайски. Гараб понял, что военный отряд обследует район; двое солдат, которые его преследовали, отделившись от остальных, отправились на разведку, и теперь их товарищи, заслышав выстрелы, спешили им на помощь. У беглецов был только один выход — перейти водную границу под покровом темноты.

— Дэчема! Любимая! Быть может, это смерть, а может, спасение! Пошли! — закричал охваченный волнением Гараб.

Схватив лошадь своей подруги под уздцы, он потащил ее по затопленной земле на середину реки. Каким-то чудом они попали на место брода. Несмотря на яростный напор воды, влюбленные тем не менее понемногу приближались к берегу, как вдруг лошадь Дэчемы оступилась и упала; молодая женщина вылетела из седла, и течение тут же подхватило ее.

Прежде чем Гараб, которому мешала пытавшаяся подняться лошадь, успел сделать движение, чтобы подхватить свою подругу, та скрылась из вида… Лишь ее тонкие руки мелькнули на прощание в пенистом водовороте возле скал.

Потеряв голову, Гараб соскочил с лошади на выступавший над водой утес, а с него перепрыгнул на другой, который почти касался суши. Ему пришла в голову безумная мысль, что таким образом он пробежит вдоль реки быстрее течения и выловит Дэчему из воды.

Внезапно с противоположного берега раздался выстрел; пуля угодила Гарабу в спину, и он рухнул на утес, на котором только что стоял.

Все более густой туман быстро заволакивал реку и ее окрестности, ночной мрак становился непроглядным. За два шага нельзя было ничего разглядеть.

В том месте, где упал Гараб, было мелко, и течение почти не ощущалось. Беглецу было достаточно затаиться в темноте, чтобы остаться незамеченным.

Сквозь шум воды он смутно различал звуки голосов, затем послышался удалявшийся конский топот.

Гараб был спасен!

Возбуждение, затуманившее его разум, прошло, и он мог размышлять более здраво.

«Догадались ли преследовавшие нас солдаты и пришедшие им на помощь кто перед ними? — спрашивал себя Гараб. — Поверили ли они, что меня унесло течением, когда я упал с утеса? Могли ли они видеть сквозь туман, как я упал? Если солдаты решили, что я мертв, не станут ли они завтра разыскивать мое тело, чтобы отрубить голову и, положив ее для сохранности в соль, послать своему военачальнику, дабы получить обещанную премию? И не найдут ли они во время этих поисков Дэчему?»

Дэчема!.. Он должен отыскать ее живой или мертвой… Течение несло ее, словно пушинку. Ее тонкие ручонки, бабочками порхавшие среди волн, так и стояли у него перед глазами.

Дэчема!..

Гараб чувствовал, как горячий ручеек стекает вниз по его спине. Насколько серьезно он ранен? Рана не причиняла ему сильной боли, но у него кружилась голова, силы покидали его, мысли путались.

Он попытался взять себя в руки. «Я должен, должен выйти на берег», — мысленно повторял Гараб. Он с усилием поднялся и, шатаясь, медленно побрел к берегу. Несколько минут спустя его руки наткнулись на кусты, и, цепляясь за них, он ступил на тибетскую землю.

Гараб сделал еще несколько шагов. Его не покидала навязчивая идея обследовать берег, спустившись по течению в поисках Дэчемы, но внезапно его взор затуманился, оп потерял сознание и рухнул у подножия дерева.

На рассвете двое всадников — пожилой и молодой — скакали по извилистой лесной тропе вдоль реки на тибетском берегу. Они переночевали в соседней деревушке и теперь направлялись в дальние края — в монастырь целителей бон-по[43] к числу которых принадлежал старший из путников. Этот человек по имени Мигмар был дядей по материнской линии сопровождавшего его юноши, которого звали Анаг. Отца и мать Анага унесла недавняя эпидемия, и Мигмар, решив, что профессия врача способна обеспечить его племяннику безбедную жизнь, отправился за ним, чтобы отвезти его в монастырь, где того обучили бы искусству исцеления болезней с помощью лекарств и магических обрядов. Путники вспоминали вчерашний ливень и наводнение, наделавшие немало бед, как вдруг конское ржание прервало их беседу. Навстречу им из леса вышел оседланный конь. Хозяина скакуна нигде не было видно.

— Этот конь, видимо, убежал, когда хозяин вышел; на берег, — сказал Мигмар племяннику. — Сойди на землю и привяжи его к дереву. Человек, которому он принадлежит, наверняка разыскивает своего коня; думаю, мы его встретим. Лучше, чтобы конь оставался на месте.

Анаг собрался выполнить приказание дяди, как вдруг из чащи показался еще один взнузданный конь, мирно пощипывавший траву.

— Вот так диво! — вскричал юноша. — Еще одна лошадь!

— Здесь должно быть несколько путников, — заметил Мигмар. — Если лошадь любит убегать, чтобы порезвиться на воле, то ее плохо привязанные сородичи чаще всего следуют за ней. Постарайся привязать и второго коня. Мы покличем людей, которые, скорее всего, ищут своих скакунов. Путники должны помогать друг другу.

Мигмар спешился, и Анаг, привязав беспризорных лошадей рядом со своими, принялся кричать изо всех сил, призывая их хозяев. Никто не отозвался.

— Может быть, они слишком далеко отсюда, — сказал Мигмар. — Вода спала, но она все еще шумит и, видимо, заглушает твой голос. Подождем еще немного.

Анаг продолжал кричать, бегая по лесу в разных направлениях. Внезапно он издал испуганный возглас, а затем позвал:

— Дядя Мигмар! Дядя Мигмар! Идите сюда!.. Здесь покойник!

Мигмар поспешил к племяннику.

У подножия дерева, в грязи, там, где он упал накануне, лежал Гараб.

Когда путники склонились над ним, он слабо застонал.

— Этот человек еще не умер, дядя! — воскликнул Анаг.

— Судя по его виду, ему недолго осталось жить, — отозвался Мигмар.

Он опустился на колени и принялся осматривать Гараба с профессиональным хладнокровием.

— Вероятно, он угодил вчера в течение и разлившаяся река принесла его сюда, — сказал Анаг.

— Замолчи! — прикрикнул на него дядя, — Река не разлилась до того места, где мы стоим, и этот человек не утонул. Ну- ка! Ну-ка!.. Так оно и есть…

Мигмар сиял грязную одежду Гараба и обнаружил, что тот ранен.

— Речь идет о преступлении, мой мальчик, — сказал он, понизив голос. — Бедняга получил пулю в спину… Видимо, он хозяин одной из тех двух лошадей. Его спутник, вероятно, тоже лежит где-то в лесу. Должно быть, на них напали разбойники. Давай здесь не задерживаться и не будем шуметь — возможно, злодеи где-то близко… Но почему же они не увели лошадей?.. Вот что странно.

— Может быть, эти путники поссорились и подрались, — предположил юноша.

— И ранили друг друга, — заключил Мигмар. — Возможно. Поищем-ка другого.

Путники перенесли Гараба на лужайку, окруженную деревьями, чтобы спрятать его от чужих глаз. Целитель Мигмар промыл и быстро перевязал рану; затем дядя с племянником какое-то время обследовали лес, но не обнаружили ни малейшего следа второго всадника.

— Мы не можем здесь больше оставаться, — сказал Мигмар, — это опасно. Возможно, его приятеля унесла река. Возьмем раненого с собой. Он все еще без сознания. Мы положим его на одну из наших лошадей вместе с поклажей. Я же сяду на одного из найденных скакунов.

— А второго мы тоже возьмем?

— Разумеется! Нельзя бросать таких дорогих коней. Когда раненый придет в себя, поправится и потребует лошадь, я поговорю с ним… Ты видел, что лежит в котомках, привязанных к седлам?

В котомках лежали деньги, размокшие съестные припасы и одежда.

— Эти люди переправлялись через реку, — задумчиво пробормотал врач.

— Мы оставим раненого и его коней в ближайшей деревне, — уверенно сказал Анаг, как будто это было уже решено.

— Вовсе нет, — живо возразил дядя. — Мы отвезем раненого в монастырь, где его будут лечить… если только он выдержит этот путь, — процедил Мигмар сквозь зубы. — Не говори никому, как мы его нашли. Пусть все считают, что он наш приятель, который упал с лошади в горах и получил тяжелые травмы. Все четыре лошади принадлежат нам. Ты понял? Если ты ослушаешься и распустишь язык со встречными людьми, тебе не поздоровится.

Старый лекарь так грозно посмотрел на племянника, что тот вздрогнул.

— У меня нет ни малейшего желания поступать вопреки вашей воли, дядюшка, — смиренно ответил он. — Вы лучше меня знаете, что нужно делать.

Но в глубине души Анаг задавался вопросом, не ошибся ли он, последовав за дядей, который неожиданно для него оказался столь властным и даже немного страшным.

«Две лошади — прекрасная добыча для меня, — думал тем временем Мигмар, — а тело этого человека, будь он жив или мертв, может пригодиться нашему Великому Учителю». Он не стал задерживаться на последней мысли. При воспоминании о Великом Учителе ему показалось, что кровь стынет в его жилах.

Мигмар и Анаг разместили поклажу на одной из лошадей, на нее же положили по-прежнему находившегося без Сознания Гараба, предварительно завернув его в одеяло, и крепко привязали к седлу. Анаг прикрепил повод лошади, которая везла раненого, к седлу своего скакуна, сам же он сел на лошадь Дэчемы.

Лекарь забрался на коня Гараба; его же лошадь, нагруженная провизией, шла впереди него. И всадники продолжили путь к далекому монастырю.

К Дэчеме судьба оказалась еще более милостивой. Она осталась живой и невредимой после происшествия, которое могло стоить ей жизни. Когда она упала в воду недалеко от берега, то попала не в стремнину на середине реки, а в небольшой водоворот. Вскоре, метров через сто, ее прибило к берегу, на крошечную отмель, образованную выемкой в береге.

Однако положение Дэчемы какое-то время оставалось критическим. Отмель, на которой она оказалась, не была твердой почвой, и вода доходила женщине почти до колен. За ее спиной возвышалась отвесная гладкая скала, и, насколько несчастная могла судить в темноте, забраться на нее было невозможно. Справа и слева Дэчема была окружена водой. Если бы снова пошел дождь и уровень воды повысился, она бы утонула. К счастью, устойчивый туман не перешел в дождь, и Дэчема чувствовала, что вода постепенно спадает. К середине дня отмель стала совсем сухой, и появилась возможность добраться до берега; прыгая с камня на камень вверх по течению, Дэчема поспешила покинуть свой ненадежный приют.

Мысль о Гарабе не оставляла ее ни на минуту. Что с ним? Более умелый наездник, он наверняка благополучно перебрался через реку. Скорее всего, возлюбленный решил, что она погибла, и вместо того, чтобы идти дальше, принялся разыскивать ее тело, забыв об осторожности. Если солдаты узнают, что человек, которого они упустили, был не заурядным контрабандистом или шпионом, а знаменитым разбойником, за голову которого обещана кругленькая сумма, алчность может заставить их перейти границу и схватить его даже на тибетской территории. Чтобы предотвратить эту угрозу, следовало как можно скорее разыскать Гараба.

Рассуждая таким образом, Дэчема обследовала окрестности леса. Она вернулась к реке; уровень воды сильно упал, и найти брод не составляло труда. Дэчема даже подошла к месту, где Гараб потерял сознание, но внутренний голос не подсказал ей, что здесь произошло.

«Продолжать идти дальше в этом направлении бессмысленно, — думала Дэчема, — Гараб не остался возле брода. Если он ищет мое тело, то, разумеется, ниже того места, где я упала; мне следует вернуться и идти вдоль берега вниз по течению».

Она проделала долгий путь, не чувствуя ни усталости ни голода, но не нашла никаких следов Гараба. Дэчема стала рассуждать более логично и припомнила обстоятельства вчерашнего несчастья. Что стало с лошадьми? Ее лошадь упала, она могла утонуть. Но где же конь Гараба? Было бы странно, если бы одна и та же участь постигла обоих животных. И еще: в тот момент, когда Дэчема упала, обе лошади находились слишком близко от берега, и трудно вообразить, что, избавившись от всадников, они самостоятельно переправились через глубокую быструю реку и вернулись на противоположный берег.

Может быть, решив, что она погибла, и опасаясь погони, Гараб ускакал на своей лошади ночью или на рассвете?

Пока Дэчема обдумывала это предположение, ее взгляд рассеянно блуждал по реке. Внезапно она заметила на вершине утеса синеватый предмет, покачивавшийся на ветру. Его можно было принять за птицу, но когда луч солнца, пробивавшийся сквозь листву, падал на его поверхность, вокруг образовывался сияющий ореол.

Заинтересовавшись, Дэчема подошла поближе и даже вскрикнула от отчаяния. Странный предмет оказался шапкой Гараба, украшенной широким сине-золотым галуном, Гараб уронил ее, когда спрыгнул с лошади после падения Дэчемы. Шапка плыла по течению и зацепилась за утес, который в то время был еще под водой.

Не ведая о том, что произошло, Дэчема увидела в этой шапке, странным образом висевшей на середине реки, несомненное подтверждение гибели Гараба… Древние суеверия и угрызения совести, испытанные женщиной в Лхасе, с новой силой ожили в ее измученной душе. Мечта, ради которой она себялюбиво пожертвовала своими родными, сбылась, но за ее грех пришлось расплатиться человеку, которого она любила.

Только ради нее Гараб затеял паломничество в Лхасу. Если бы он вернулся в свое стойбище, то и по сей день был бы могущественным богатым вождем. В Лхасе ему пришлось ломать кощунственную комедию перед Далай-ламой. Но Всеведущего не удалось одурачить. Он разгадал подлинную сущность самозваного купца и происхождение привезенных им даров. В то время как Гараб воображал, что хитростью снискал святое благословение, возмездие за обман не замедлило последовать: его стада стали добычей китайских солдат, а теперь и самого Гараба постигла печальная участь.

Именно она виновна, вдвойне виновна в его гибели. Ей надо было настоять на том, чтобы Гараб шел один. Как знать, не ее ли присутствие вызвало у солдат подозрение? Она должна была упросить Гараба позволить ей переодеться монахиней, как советовал Горэн. О! Почему она отказалась остричь волосы?! Из-за того, что она не желала идти на жертвы и уродовать себя, Гараб и взял ее с собой.

Ее волосы… Теперь Дэчема их ненавидела. Мужчина ее мечты, любовник, при одном приближении которого ее тело начинало трепетать, отважный предводитель, ради которого она хотела быть красивой, погиб. Теперь ей незачем быть красивой, и она должна отрезать проклятые волосы. Ни один мужчина не притрагивался к ней до Гараба, и никто не дотронется до нее после него. Она уйдет в монастырь!

Дэчема то садилась и принималась плакать, закрыв лицо руками, то шла, не разбирая дороги, натыкаясь на деревья и скалы, то падала на колени в грязь. Внезапно она приняла решение. По тибетскому обычаю женщина носила в чехле, привязанном к поясу, свой столовый прибор — две палочки и длинный узкий нож. Схватив нож, опа принялась яростно кромсать свои волосы. Волосы были густые, а лезвие ножа от долгого употребления притупилось. Неистово размахивая ножом, Дэчема как попало срезала длинные черные пряди, которые падали к ее ногам. Через несколько минут ее голова приобрела ужасный вид: местами она была острижена почти наголо, местами ее покрывали остатки волос разной длины.

Закончив этот скорбный труд, Дэчема подобрала свои локоны с земли, связала в пучок и, размахнувшись, бросила к утесу, где висела забрызганная пеной шапка разбойника.

— Тебе, Гараб, моя любовь… моя жизнь!

Жертвоприношение свершилось. Ледяной холод пронизывал тело Дэчемы. Возбуждение прошло, и слезы медленно текли по ее щекам. В последний раз взглянула она на вымокшую бесформенную шапку, которую со злобной настойчивостью встряхивал неожиданно поднявшийся резкий ветер. Дэчема протянула к шапке сложенные руки и совершила перед ней три торжественных ритуальных поклона, словно в храме перед статуей божества; затем она вошла в лес, где уже сгущались сумерки.

Висевшая на краю скалы шапка Гараба упорно держалась под ударами воды и ветра, не желая падать.

Поздним вечером Дэчема постучалась в дверь одинокой фермы. Открывшая дверь женщина отшатнулась в испуге, едва не приняв девушку за демона. Одетая в грязное, еще сырое платье, обезображенная стрижкой женщина нисколько не походила на прежнюю красавицу, околдовавшую Гараба.

Чтобы объяснить свое странное появление, Дэчема придумала легенду. Она рассказала фермерше, что отправилась в паломничество вместе с отцом. Не зная местности, они попали в половодье, и старик утонул в реке.

Эта история казалась правдоподобной. Путники нередко гибнут в Тибете при разливе рек. Дэчема намеренно исказила факты, так как не желала, чтобы тело ее друга было изуродовано. «Если солдаты узнают, — думала она, — что молодой человек, которого сопровождала женщина, погиб при переходе реки, они признают в нем всадника, убившего одного из них, и если они к тому же удостоверятся, что беглец не кто иной, как Гараб, то отправятся на поиски трупа, чтобы отрубить ему голову. Местные жители, услышав, что за голову разбойника обещана премия, также примутся разыскивать его тело».

Итак, трудно было придумать лучшую сказку. Но почему тогда волосы странницы были острижены подобным образом?

— Я дала обет, чтобы мой отец обрел счастливое возрождение в Западном крае Великого Блаженства (Нуб Дэвачен), — ответила Дэчема. — Поэтому и отрезала свои волосы. Я собираюсь уйти в монастырь.

Такая любовь к отцу растрогала фермершу.

— Вы не замужем? — спросила она. — Я вдова, — печально ответила Дэчема.

— Такая молодая! Какая жалость! И ваш отец только что утонул! Да, вы правильно делаете, что обращаетесь к религии. Этот мир состоит из одних страданий, но Будда указал нам дорогу, которая ведет к блаженству.

Высушив одежду и съев миску супа, измученная Дэчема уснула.

На рассвете она покинула ферму, получив на дорогу немного еды, и направилась к ближайшему женскому монастырю, о котором рассказала ей накануне хозяйка. До него можно было добраться всего лишь за день.

В тот же вечер Дэчема поведала настоятельнице монастыря историю о своем мнимом паломничестве и гибели отца и вручила ей для продажи украшения, которые хранила под платьем.

Часть вырученной суммы она решила отдать монастырю, а остаток должен был пойти в уплату за лампады, которые ей предстояло жечь на алтаре, якобы ради блаженства отца в загробном мире, но на самом деле в память о Гарабе.

На следующий день голова Дэчемы была обрита, и восемь дней спустя она стала послушницей.

Логово черных магов. — Индийский мистик в поисках бессмертия. — Адская лаборатория. — Зловещий эликсир жизни. — Побег из оплота черных магов и драма в лесу.

Сосалинг — внешне ничем не примечательный монастырь, расположенный на зубце горы, возвышающемся над долиной. В нем совсем нет того высокомерия или гордой отрешенности, какими отличаются многие ламаистские обители, воздвигнутые на заоблачных верхах. Огромные створки величественных ворот его внешней крепостной стены были некогда расписаны яркими красками, среди которых преобладали красный и зеленый цвета; за долгие годы лики мифических существ, изображенных художником, давно отправившимся в иные миры, потускнели и облупились, и во многих местах проглядывает потемневшее и потрескавшееся дерево. Запустение, бесхитростно предстающее перед глазами каждого, кто входит в монастырь, придает обители гостеприимный и добродушный вид.

Однако чувство безопасности, которое испытывает чужеземный странник, приближаясь к Сосалингу, ослабевает, только он входит в старые обветшалые ворота. Человек оказывается во дворе, застроенном с одной стороны массивными зданиями из темно-серого камня. Прямо перед ним воздается высокая стена второго крепостного вала с узкими низкими воротами, расположенными в противоположном от тяжеловесных построек углу. Когда ворота открываются, ниша, которая находится в нескольких шагах позади ворот, позволяет разглядеть внутренний двор второго пояса укреплений. В постройках у ворот размещается больница. За второй стеной находятся храм и жилища монахов, но большинство больных, которые лечатся в Сосалинге, не могут их увидеть. Название монастыря означает «место, где исцеляют». Целители обитали здесь с незапамятных времен, они использовали древнюю религию — вид шаманизма с примесью магии для посвященных наивысшей ступени; приверженцы этого учения именуют себя бон-по.

По преданию, основал эту обитель врачевателей-китаец, который поселился здесь более тысячи лет тому назад, но некоторые утверждали, что китайский маг по сей день обитает в Сосалинге незримо для всех, кроме нескольких избранных учеников, также наделенных необычайным долголетием и столь же невидимо для простых смертных, живущих в монастыре.

Искусные целители Сосалинга, сочетавшие медицинские познания с тайной наукой магических обрядов, пользовались большим авторитетом. Издалека в монастырь привозили больных, чьи страдания не мог облегчить ни один врач, и большинство из них возвращались домой в добром здравии. И все же, несмотря на заслуги монахов, к любви и уважению, которые внушали они местным жителям, примешивались иные чувства. Слухи, ходившие о монастыре, вызывали у людей сильный безотчетный страх, страх, для которого как будто не было никаких видимых причин. Бон-по, превосходившие лам умением изгонять бесов, вызывающих болезни,[44] казались здешнему буддистскому населению несколько подозрительными. Мастерство целителей превосходило понимание обычных людей, тут явно было что-то сверхъестественное. Однако в отличие от обитателей большинства тибетских монастырей, которые стараются изумить верующих описанием бесчисленных чудес, происходящих в их храмах, монахи Сосалинга никогда не упоминали ни о каких чудесах. Тем не менее молчание по данному поводу лишь подкрепляло веру людей в их тайные способности и усугубляло страх, который они внушали.

За второй крепостной стеной находился храм, служивший также местом собраний монахов; он занимал все, впрочем, не слишком значительное, пространство горного зубца в ширину. Позади храма перпендикулярно отвесной скале была воздвигнута очень высокая стена; по другую сторону которой до зубчатого гребня горы простирались заросли колючек. Добраться до вершины сквозь эти заросли было невозможно, однако иногда здесь виднелся слабый свет. Деревенские жители нисколько не сомневались, что в этих неприступных укрытиях обитают духи или божества и монахи Сосалинга могут немало об этом порассказать.

В этот загадочный монастырь и привез Гараба Мигмар с помощью своего племянника Анага.

На протяжении всего пути Гараб не приходил в сознание и время от времени бредил. После того как его поместили в больничную палату, он в течение нескольких недель пребывал в том же состоянии, а однажды утром пришел в себя и изумленно воззрился на сидевшего возле него Анага.

Не успел Гараб открыть рот, как юноша быстро проговорил, следуя указаниям Мигмара:

— Вы были ранены; мой дядя-лекарь вас лечит; меня зовут Анаг. Вы находитесь в гомпа.

После этого он поспешно вышел из комнаты, поскольку дядя приказал ему ничего больше не рассказывать больному.

Гараб медленно выздоравливал; вскоре ему стало тесно и в своей каморке, и во дворе перед зданием больницы. Он заявил Мигмару о своем желании прогуляться, чтобы потренироваться в ходьбе, так как, по его словам, день, когда он покинет обитель, приближался: благодаря хорошему уходу он уже совсем поправился.

Мигмар слушал его с улыбкой.

— Не заблуждайтесь относительно ваших сил, друг мой, — сказал лекарь, — они еще нескоро к вам вернутся. Вам нельзя покидать монастырь. Устав категорически это запрещает: наши больные уходят только тогда, когда полностью излечатся. Если же они покидают его без разрешения, им больше никогда не разрешают сюда вернуться. Подождите немного. Куда вы так спешите?

Гараб хотел поскорее выйти из больницы, которая, судя по словам Мигмара, напоминала тюрьму, так как мысли о Дэчеме не давали ему покоя. Его возлюбленная утонула; на этот счет не могло быть никаких сомнений. Он беспрестанно видел ее руки, мелькавшие в водовороте и скрывшиеся в темноте. Даже если бы пуля солдата не сразила его тогда, смог ли бы он ее спасти? Рассуждая более здраво, чем во время злополучного происшествия, Гараб сомневался в этом. И все же порой случаются непредвиденные чудеса. Ему следовало посоветоваться с ясновидящим. Из разговоров с Анагом, которые они вели втайне от Мигмара, Гараб заключил, что некоторые из монахов Сосалинга обладают таким даром.

Анаг проникся симпатией к предводителю разбойников. Он не знал о роде его занятий, но догадывался, что раненый был отважным искателем приключений, и в глубине души восхищался Гарабом и даже завидовал ему.

Племянник Мигмара чувствовал себя в Сосалинге весьма неуютно. Его дядя был мрачным и властным человеком, он не отпускал племянника ни на шаг от себя, и молодой, полный сил Анаг страдал от многочисленных запретов, которые сковывали его свободу. Ему лишь изредка разрешалось бывать в соседних деревнях, и обычно он ходил туда по делам вместе с монахами: помогал им нести мешки с продуктами, пожертвованными монастырю крестьянами, или ритуальные приспособления и лекарства, когда монахи навещали больных. Анаг старался не упускать каждого такого случая, чтобы хоть ненадолго избавиться от довлевшей над ним опеки; он любил выпить стаканчик пива или чего-нибудь покрепче и поболтать с жителями деревни.

Однажды он сидел у очага на кухне одной из ферм, и хозяйские сыновья расспрашивали его:

— Ты давно живешь в монастыре? — Да.

— Что ты там делаешь?

— Я — племянник доктора Мигмара, он взял меня к себе, чтобы обучить медицине.

— А! Значит, ты будешь одним из тех, кто работает в больнице. Видели ты других монахов, тех, кто проводит службу в храме, и настоятеля?

— Нет, меня еще не допускают на собрания, я всего лишь послушник.

— Ты слышал, что их божества иногда появляются из-за алтаря?

— Нет.

— Может, это неправда. Один здешний парень рассказывал нам всякие небылицы. Он часто бывал в монастыре. Его родители обрабатывали земли, принадлежащие бон-по, и приносил им зерно и всякую еду. Мы не знаем, что он слышал или видел, но его обуяло любопытство. Монахи Сосалинга делают добро, но все же лучше держаться от них подальше… Это случилось в день ежегодного праздника, когда храм открыт для всех. Здешние бон-по и бон-по из окрестных деревень молились своим богам в Сосалинге, и юноша, семья которого исповедует эту веру, отправился в монастырь вместе с родными. Сам он был не особенно набожным и предпочитал религии выпивку. И вот уже глубокой ночью этот парень, очень взволнованный и немного пьяный, пришел к одному из своих приятелей. «Я обнаружил кое-что любопытное у моих благодетелей из Сосалинга, — сказал он. — Старый настоятель не раз меня бил, хотя я ни в чем не провинился; это дурной человек, и я решил сыграть с ним шутку. В то время как верующие шествовали перед алтарем, мне удалось спрятаться среди гьялцинов, перед потайной дверью, расположенной между алтарем и скалой; когда настоятель вошел в нее, чтобы принести богам искупительную жертву, я проскользнул вслед за ним. Я хотел незаметно для него поменять приношения местами и убежать. Я думал, что, когда настоятель произнесет слова, призывающие божество, оно придет, увидит, что дары разложены в магическом кругу не по правилам, страшно разгневается и поколотит проклятого настоятеля сильнее, чем этот злыдень бил меня. Но главный бон-по встал перед магическим кругом, не давая мне возможности подойти к приношениям, а затем ушел, закрыв дверь на ключ, и я оказался в ловушке. Я гадал, скоро ли явится божество, и был рад, что не притронулся к дарам. Возможно, надеялся я, мне не причинят зла. И все же я предпочел бы оказаться в другом месте. Мне было ох как несладко… Дайте-ка что-нибудь выпить».

Он и так уже изрядно выпил, но опрокинул еще несколько кружек крепкого пива, а затем продолжал: «Я выбрался оттуда, как видите, но не через ту дверь, в которую вошел. Ох! Это было нелегко. Я расскажу… Я расскажу вам об этом завтра».

Его язык стал заплетаться, парня клонило ко сну.

Он кое-как вернулся домой. Но на другой день, когда парень ехал в соседнюю деревню, лошадь, видимо, понесла, и он упал; его труп с проломленным черепом нашли среди камней в русле пересохшего ручья. Странно, не правда ли? Бедняга был в своем уме. Нельзя хитрить с богами… а также с монахами Сосалинга. Мне кажется, ты — хороший малый, но ты молод. Будь осторожен!..

Несколько дней спустя, оказавшись наедине с Гарабом, Анаг передал ему этот рассказ. Гараб поддержал крестьянина. В самом деле, с богами, а также с их приближенными шутки плохи. Он вспомнил слова своей любимой о спектакле, который он разыграл в Лхасе перед Всеведущим. Не явились ли его несчастья возмездием за этот грех? Не был ли он виновен в гибели Дэчемы?..

Мысль о встрече с ясновидящим неотступно преследовала Гараба. Настоятель монастыря, вызывавший богов, наверное, знал, где найти оракула. Гараб решил обратиться к нему за помощью.

Он поведал о своем желании Анагу, и юноша посоветовал ему поговорить об этом с Мигмаром.

— Однако, — предостерег Анаг, — подумайте хорошенько. Настоятель кажется мне опасным человеком, я предпочел бы никогда с ним не встречаться. Я не стану здесь монахом, что бы там ни думал дядя.

— Куда же ты пойдешь?

— Знаете, когда вы будете покидать Сосалинг, я хотел бы уйти вместе с вами.

Гараб рассмеялся.

— Что ты собираешься делать? Пасти мой скот? У меня его больше нет. Мое стадо увели.

— Кто? Разбойники?

— Эх! Для меня они и вправду разбойники.

— Вы никогда не рассказывали, как вас ранили.

— Ты тоже мне не говоришь, где я нахожусь.

— Мне запретил дядя.

— Ну и что?

Анаг колебался.

— За первой цепью гор к югу отсюда течет большая река Джамо Нагчу (Салуин). Я ответил на ваш вопрос, теперь вы возьмете меня с собой?

— Я подумаю, но мне надо посоветоваться с ясновидящим. Настоятель меня не пугает.

Мигмар отнюдь не спешил представить своего бывшего пациента настоятелю. Гараб поостерегся передавать ему то, что узнал от Анага, а также советы юноши. Он лишь сказал врачу о своем желании встретиться с ясновидящим, если в монастыре можно найти такого человека.

— Я разузнаю это, — ответил Мигмар.

Несколько дней спустя лекарь сообщил Гарабу, что ему придется покинуть больничную палату и переселиться за вторую крепостную стену в ожидании, когда настоятель найдет для него ясновидящего. Это решение не слишком понравилось Гарабу, но он жаждал получить совет оракула.

Вечером, увидев Анага, он подозвал его и сообщил ему новость.

— Ох! Что-то мне это не нравится, — промолвил юноша. — Послушайте, вам бы лучше держаться подальше от настоятеля.

— Чем же он тебе не угодил, ведь ты ни разу его не видел? Не стоит судить о нем по крестьянским сплетням. — Может быть, и так. И все же я боюсь за вас. Я слышал, как дядя говорил одному из своих коллег, что вы интересный пациент. Почему вы его интересуете? Для кого и для чего вы представляете интерес? Меня беспокоит то, что вас переселяют за вторую стену. Неужели у вас нет никаких сомнений?

— Никаких.

— Ну чтож, тогда я тоже не буду колебаться. Послезавтра я должен сопровождать одного из наших стариков, который отправится за деньгами. Он положит серебряные слитки в мешки и привяжет их к своему седлу, а я положу в свои котомки масло, сушеное мясо и то, что нам еще пожертвуют. На обратном пути мы поедем через лес; я пропущу старика вперед из уважения к его возрасту. Потом я неожиданно закричу: «Эй, почтеннейший, ваша лошадь хромает, у нее что-то с левой ногой. Может быть, в подкову попал камень? Пожалуйста, сойдите на землю, чтобы я мог посмотреть; боюсь, что животное сильно поранилось». Я его знаю, он поверит мне и слезет с лошади, но лишь только он ступит на землю, я вскочу на его лошадь, держа своего коня за узду. И… только меня и видели!

— Ты хочешь украсть у него деньги?

— Вы правильно поняли.

— А потом?

— Посмотрим. Я не дурак.

— А как же боги и настоятель?

— Я боюсь только за вас, потому что вы в их власти. Я же скоро буду так далеко, что они до меня не доберутся. Затем я пойду к какому-нибудь ламе и скажу ему, что жестокий бон-по хочет причинить мне зло; лама даст мне талисман, который меня защитит.

— Из тебя получится настоящий разбойник! — вскричал Гараб со смехом. — Таким же был и я в юности.

Гараб проговорился. Анаг смотрел па него с любопытством.

— Разве вы…

— Ну да, а то как же! Я был главарем разбойников, обо мне гремела слава, можешь не сомневаться. В меня стрелял солдат, вот откуда моя рана.

— О! Я так и думал, что вы — необыкновенный человек! — воскликнул охваченный восторгом Анаг. — Главарь банды!.. Вы возьмете меня к себе, когда снова отправитесь в поход?.. Обещайте!

— Я больше не буду грабить на больших дорогах, малыш. В моей душе слишком много скорби, моя решимость иссякла. Женщина, которую я любил всем сердцем, умерла, в этом почти не приходится сомневаться. Я хочу спросить ясновидящего, действительно ли она утонула.

— А! Женщина! — небрежно произнес Анаг. — Конечно, это печально, но вы ее забудете, предводитель, на свете столько женщин.

— Ты еще слишком молод, чтобы судить об этом, Анаг. Для меня существовала лишь она одна.

— Теперь, когда я знаю, кто вы, дорогой Гараб, я уже не так за вас боюсь. Предводитель джагпа не позволит себя обидеть ни старому бон-по, ни его богам. Мы еще свидимся. Давайте вместе пожелаем снова встретиться.

— От всего сердца, — сказал Гараб.

Они взялись за руки и некоторое время стояли молча, охваченные волнением, сосредоточившись на мысли о новой встрече. Затем Анаг ушел.

Гараб вошел в узкие низкие ворота второго крепостного вала и увидел постройки из серого камня, похожие на больничные корпуса; в глубине двора задней стороной к скале стоял небольшой храм без архитектурных излишеств. В этой непритязательной картине не было ничего угрожающего; она лишь навевала сильную тоску, и ее гнетущее действие немедленно ощутил на себе Гараб. Ему отвели место в келье, ниша без двери вела в соседнюю келью, где жил старый монах, встретивший гостя полным молчанием.

Бывший предводитель разбойников, привыкший скакать по широким просторам, почувствовал себя неуютно, хуже, чем в больнице. Он уже вполне оправился от болезни, силы его прибывали день ото дня. «Я здесь долго не задержусь», — думал Гараб вечерами перед сном.

Однако педеля за неделей проходили все в том же молчании и бездействии. Какой-то монах трижды в день приносил ему еду, но ничего при этом не говорил. Гараб попытался задать ему вопрос, но тот лишь улыбнулся в ответ и приложил палец к губам, показывая, что дал обет молчания. Гараб обращался с расспросами и к своему соседу, но старый монах сидел с безучастным видом, словно ничего не слышал. Лекарь Мигмар не появлялся.

Как-то, выйдя во двор, Гараб увидел, что монахи направляются в храм на богослужение, и тоже захотел туда пойти. Однако ему жестами дали понять, что он должен оставаться в келье.

С того дня он начал испытывать странное недомогание, будто к нему вернулась болезнь, отбирая все силы. Наконец перед ним предстал Мигмар.

— Я был в отъезде, — заявил он.

Но Гараб ему не поверил.

— Завтра вы увидите настоятеля, — прибавил лекарь и удалился.

«Наконец-то! — подумал Гараб. — Скоро я узнаю, не спаслась ли Дэчема каким-то чудом и стоит ли мне еще жить».

К покоям настоятеля вел извилистый темный лабиринт. Гараб вошел в комнату без окон, освещенную лишь небольшими масляными лампами на узком алтаре. Настоятель сидел па диване, скрестив ноги.

Согласно обычаю, Гараб простерся перед ним ниц, а затем с тревогой посмотрел на человека, от которого зависела его дальнейшая судьба.

Он увидел странное, абсолютно неподвижное, как у статуи, лицо. На желтой коже настоятеля не было заметно ни единой морщинки, однако это лицо казалось столь древним, что человек, попытавшийся определить его возраст, невольно пришел бы в замешательство.

— Вы можете присесть, — сказал настоятель Гарабу, указывая глазами на небольшой коврик на полу.

Его голос был таким же странным, как и лицо; казалось, что глухой, безжизненный звук исходит от какой-то машины, а не от человека.

Гарабу стало не по себе. Такого он не предвидел.

— Брат Мигмар нашел вас, когда вы были ранены и лежали без сознания, и позаботился о вас. Вы же так и не рассказали ему, откуда ваша рана и кто вы на самом деле. Теперь вы просите о встрече с оракулом. Я имею право выяснить вашу подлинную личность и узнать о вас все. К тому же ваше поведение в прошлом, хорошие либо плохие поступки, которые вы совершили, сами по себе меня не интересуют. Призрачная граница между Добром и Злом придумана для близоруких людей. Меня уже давно это не занимает. Я решил изучить вашу физическую и психическую сущность и начал это делать в тот день, когда брат Мигмар привез вас в Сосалинг. Для этого мне было необязательно вас видеть. От каждого существа и каждой вещи исходят эманации, преобразующие природу среды, в которой они пребывают. Крупинка соли, попавшая в чашку с пресной водой, придает воде соленый вкус, и незачем видеть эту крупинку, чтобы узнать, попробовав воду, что в нее добавили соль. Не пытайтесь меня понять, речь идет о науке, самые элементарные понятия которой недоступны для ваших умственных способностей.

Когда настоятель закончил свою речь, ошеломленный Гараб увидел, как маленькие благовонные палочки, лежащие на алтаре, зажглись сами собой. Комнатка наполнилась запахом, нисколько не напоминавшим аромат тибетских душистых палочек. Голова бывшего предводителя разбойников закружилась. Настоятель молчал, застыв как изваяние, и не сводил с него глаз.

— Ваше священство, — пробормотал Гараб, — я — преступник. Моя жизнь, жизнь главаря шайки разбойников, прошла в скитаниях…

— Довольно, — оборвал его бон-по, — все это я знаю. Какое мне до этого дело! Не надо задавать мне вопросов, оракул уже здесь. Слушайте!

Странный удушливый запах усилился, заполняя легкие Гараба. Неподвижные, лишенные выражения глаза настоятеля превратились в два узких колючих луча, которые вонзились в бывшего предводителя разбойников, раздирая его плоть подобно стальному лезвию.

— Слушайте! — повторил леденящий голос. — Все мертво в вашей прежней жизни.

— Дэчема! — закричал Гараб.

— Все мертво, — снова сказал настоятель.

Гараб не помнил, как он выбрался из комнаты верховного бон-по. У него было такое чувство, словно его оглушили ударом по голове. Он потерял сознание.

Когда Гараб пришел в себя, он увидел, что находится совсем в другой келье и рядом никого нет.

— Наш настоятель сообщил мне, что оракул вызвал у вас потрясение, — сказал Мигмар Гарабу, придя к нему на другой день. — Это досадно, ибо вы еще не совсем здоровы и волнение вам ни к чему. Но вы быстро восстановите силы. Жизнь в этом мире — всего лишь цепь мучительных перемен. Мудрец готовит себе более счастливую жизнь в лучшем мире, — тихо добавил он.

Гараб был поражен. Мигмар еще никогда не беседовал с ним на духовные темы.

— Вы правы, — ответил он. — Наши ламы говорят то же самое.

— Между сокровенными учениями бон-по и лам нет никакой разницы. Различия существуют лишь в народной вере, для простолюдинов.

— Я этого не знал. Я вовсе не сведущ в вопросах религии.

— Это понятно, большинство людей таковы. Но вы могли бы кое-чему научиться.

— Ах да, конечно… я мог бы… — рассеянно отвечал Гараб.

На том они и разошлись.

Вскоре у Гараба произошла встреча, за которой последовали неожиданные приключения.

Теперь ему разрешалось гулять в монастырском дворе и разговаривать с монахами. Однако Гарабу было не до разговоров — он погрузился в мучительные раздумья, спрашивая себя, что он станет делать в тот недалекий день, когда ему придется покинуть Сосалинг. Большую часть времени Гараб слонялся по двору либо молча сидел в стороне. -

Как-то раз после обеда, когда наш герой бродил между жилищами монахов, окаймлявшими просторный двор, он увидел у входа одного из домов человека, необычная внешность которого его поразила. Незнакомец был одет подобно другим монахам, но его лицо, безусловно, свидетельствовало о том, что он является уроженцем Индии.

Любопытство и симпатия к чужеземцу, который явно был близок ему по крови, заставили Гараба подойти к монаху.

— Я не знал, что здесь живет чужеземец, — сказал он. — Я тоже не из здешних мест.

— Это заметно, — ответил индус с улыбкой.

— Меня зовут Гараб, — продолжал бывший главарь разбойников. — Я был болен, и меня здесь лечили.

— Мое имя — Рама Прасад, — сказал чужеземец.

Но он не рассказал, что привело его в Сосалинг.

Гараб молчал, не зная, о чем говорить.

— Входите, если угодно, — вежливо предложил ему Рама Прасад, видимо, разгадав желание собеседника.

За этим первым разговором последовали ежедневные встречи, которые привели к дружбе. Беседы с Рамой открывали Гарабу мир, о существовании которого он и не подозревал, а тот с интересом слушал его рассказы о разбойничьей жизни. Гараб также поведал новому другу о кошмаре, который ему довелось пережить у подножия Ган-Тэсэ, и эта история заинтриговала индуса.

— Вы стояли на пороге великой тайны, — промолвил он. — Обычные люди говорят о жизни, смерти и возрождении, не понимая смысла этих слов. Жизнь можно объяснить только смертью, а смерть — жизнью. И то и другое — две стороны одной и той же реальности, которые кажутся непосвященным отличными друг от друга. Эту реальность и нужно постигнуть. В течение двадцати лет я расспрашивал Учителей в моей стране. Я занимался многими видами магии, даже теми, что ведут к краю пропасти, к последней черте, за которой таится гибель, но я еще не встречал никого, кто бы устремился в эту пропасть и вышел оттуда преображенным и просветленным победителем, заглянув за грань жизни и смерти. Я считаю вас своим братом и соплеменником. Арийская кровь течет в наших жилах, и ваш отец, даже если он обратил знания во зло, был посвященным. Чтобы уберечь вас от опасностей, которым вы можете подвергнуть себя по неведению, я хочу рассказать вам о своем открытии. Большинство здешних монахов, изучающих медицину или занимающихся врачебной практикой, даже не имеют об этом понятия. Настоятель монастыря — колдун, который стремится стать настоящим магом, но ему до этого далеко, и путь, который он выбрал, не ведет к обретению подлинного могущества. Он попытался проникнуть в мои мысли и намерения, но я разгадал его цель; я знаю, как окутать свое сознание непроницаемой завесой, и он не смог ее приподнять. Однако в Сосалинге скрыта некая тайна. Я почувствовал ее издалека и устремился сюда, чтобы разгадать ее любой ценой. Я пришел в монастырь и выдал себя за целителя, жаждущего изучить врачебное искусство бон-по, но они частично раскусили мою уловку. Мне приходится быть постоянно начеку, ибо монахи обладают умением использовать некоторые оккультные силы и способны жестоко покарать человека, который пытается их провести. Настоятель и некоторые из монахов стремятся овладеть тайной бессмертия. Человеку, с которым вы встречались, от роду несколько веков; несмотря на то, что настоятелю удалось настолько продлить свою жизнь, он не бессмертен. Каким же образом они надеются победить смерть? У них есть какое-то средство, я в этом уверен. Они хранят великую тайну за стенами своего монастыря, для вида занимаясь целительством и обучением. Я должен ее узнать. Но каким бы ни было это средство, оно окажется неэффективным. Монахи не победят смерть, потому что они в нее верят. Необходимо погрузиться в смерть, увидеть, как она творит разрушение, и отвергнуть ее. Каждый атом физической материи, которую она уничтожает, следует преобразовать в энергию, в сотни, в тысячу раз превосходящую своей жизненной силой исчезающую субстанцию. Жизнь — это хрупкая вещь. Грубые формы, которые мы называем людьми и неодушевленными предметами, являются призрачной видимостью, придуманной слепцами, воспринимающими реальность лишь в виде искаженных теней. Видишь ли, друг, я хочу узнать, что постигли монахи Сосалинга, так же, как я узнавал в других местах, какими знаниями обладают люди. Возможно, я сумею извлечь из их метода лучшие результаты, чем это удается им. Я подозреваю, что они по-своему овладели проклятым искусством, в котором был сведущ твой отец, и способны обеспечивать и приумножать свою жизненную силу за счет других. Настоятель попытался выкачать из меня энергию, но я это почувствовал и сумел себя защитить. Будь осторожен. Не задерживайся здесь. К бессмертию, как я уже сказал, ведет иная дорога. Необходимо подвергнуть тленную материю окончательному распаду и уничтожить ее, чтобы извлечь из нее несокрушимую энергию, но я сомневаюсь, чтобы кто-нибудь из местных чародеев на это решился…

Озадаченный Гараб слушал эти речи, ничего в них не понимая и бесконечно восхищаясь индусом, к которому он сразу же почувствовал симпатию. Все жители Тибета преклоняются перед знаниями и мудрецами, и этот чужеземец, пространно рассуждавший о тайнах бытия, казался необразованному слушателю одним из тех сведущих в тайных науках Учителей, которых так почитают в Тибете.

Время шло, и Гараб потерял счет монотонным дням, не отмеченным сколько-нибудь яркими событиями. Рама Прасад читал медицинские книги и расспрашивал целителей. Гараб же добился разрешения постичь азы врачебного искусства, дабы оправдать свое затянувшееся пребывание в монастыре. Желание поскорее расстаться с этим подозрительным местом крепло в нем день ото дня, и только дружба с Рамой удерживала Гараба от этого шага.

Однако бывший предводитель разбойников, наделенный проницательностью и рассудительностью, не позволял себе слепо восхищаться индусом. Признавая бесконечное превосходство Рамы в интеллекте и знаниях, он в то же время сомневался в его благоразумии. Гараб чуял опасность, которая незаметно подступала к его другу и с каждым днем угрожала ему все сильнее. Когда он поделился с Рамой своими опасениями, тот ответил, что не теряет бдительности и сумеет себя защитить. Гараб замолчал, чтобы не обидеть индуса, но про себя решил следить за неосторожным мудрецом, полагая, что в некоторых ситуациях пара крепких рук может пригодиться даже могущественному магу.

По этой причине Гараб согласился остаться в монастыре в качестве помощника врача, и Мигмар передал ему, что настоятель одобрил его решение.

Прошел год и еще полгода. Однажды Гараба неожиданно вызвали к настоятелю. Он снова оказался наедине с бесстрастным человеком в полутемной каморке, насыщенной странными запахами.

— Ваше поведение достойно всяческих похвал, — произнес настоятель своим безжизненным голосом, которым он некогда подтвердил смерть Дэчемы. — Отдавая себя служению людям, вы подготавливаете свое окончательное очищение и не допускаете того, чтобы пагубные последствия ваших былых преступлений омрачили вашу грядущую жизнь. Я решил совершить для вашего духовного блага обряд, который окончательно избавит вас от пятен былого порока.

Настоятель хлопнул в ладоши, и тут же вошел монах, держащий в руках петуха со связанными лапами и медное блюдо.

Бон-по поднялся со своего высокого дивана и приказал Гарабу встать в центре комнаты; взяв петуха в одну руку и блюдо — в другую, он принялся «чистить» Гараба, медленно водя над ним сверху вниз птицей, словно метелкой или щеткой, и держа под ней блюдо, в которое он как бы собирал невидимую пыль.

Во время этой долгой церемонии настоятель и его помощник поочередно читали что-то заунывными голосами на непонятном Гарабу языке.

В заключение настоятель уронил петуха на пол. Птица издала крик и принялась биться, хлопая крыльями.

— Развяжите ему лапы, — приказал верховный бон-по.

Развязанный петух встал и попытался убежать. Монах встревоженно посмотрел на настоятеля, который сверлил Гараба своим леденящим взором. Воцарилась долгая тишина.

— Я решил проделать этот опыт, — наконец сказал настоятель, — хотя и предвидел подобный итог. Знайте же, сын мой, что в результате данного обряда все грехи человека переходят в тело петуха, и тот падает замертво. Если же птица не умирает, значит, она не взяла грехи на себя. Если она не смогла их принять, следовательно, их унесла с собой жизнь данного человека, покинув его тело, которое может просуществовать еще какое-то время, по только в качестве пустой оболочки.[45] Ваша жизнь подошла к концу. Ваша нынешняя деятельность — лишь продолжение некогда полученного импульса. Она похожа на гончарное колесо, которое продолжает вращаться еще несколько мгновений после того, как нога гончара перестала придавать ей движение. К чему вам теперь цепляться за свою жизнь призрака, лишенного души? Проявите благородство и принесите себя в жертву, обратив оставшуюся в вас жизнь на пользу людям, — и вы обретете драгоценные заслуги и разделите их с теми, кого вы любили. Идите сюда!

Он сделал знак, и монах открыл дверцу, скрытую под драпировкой; настоятель вошел туда, и Гараб последовал за ним.

Дверь вела в небольшой, залитый солнцем двор.

— Поднимите правую руку, чтобы линия вашего запястья, когда вы вытянете руку, находилась на уровне ваших бровей, — приказал верховный бон-по. — Посмотрите внимательно на соединение вашей кисти с рукой, и вы увидите, что эта линия утончается, становится похожей на нить и затем прерывается. Это несомненный признак того, что жизнь человека окончена и душа покинула его тело, которое может прожить еще какое-то время, но недолго. Посмотрите на свое запястье!

Гараб повиновался. Он с ужасом увидел, что линия его запястья становится все более тонкой, приобретает нитевидный характер, теряет свою плотность и превращается в нечто прозрачное и туманное; однако, какой бы тонкой ни была эта линия, она не ломалась, а оставалась непрерывной.

— Моя кисть по-прежнему соединяется с рукой, — пробормотал Гараб.

— Посмотрите повнимательнее.

Острые лучи, исходящие из неподвижных глаз настоятеля, впились в Гараба, и он почувствовал их болезненные уколы.

— Посмотрите внимательнее!

— Моя кисть не отделяется! Она держится… Она по-прежнему держится! — завопил Гараб. — Я жив!.. Еще как жив!

— Это заблуждение. Призрак, которого вы принимаете за самого себя, привязан к пустой оболочке. Возвращайтесь в свою келью и не выходите из нее; проделайте этот опыт снова и снова. Когда вы увидите, что я вас не обманывал, и благоразумно предпочтете пожертвовать несколькими днями жизни, на которые только и может рассчитывать это тело, переставшее вам принадлежать, дайте мне знать, и мы снова встретимся. Ступайте! Закройтесь в своей келье, — приказал верховный бон-по Гарабу, но тот, отвергая всем своим могучим телом мысль о смерти, которую ему хотели внушить, помчался в келью своего друга. Она оказалась пустой.

И тут его осенило: они с Рамой стали жертвами бесовских козней. Ему не давали сообщить индусу о том, что произошло. Монахи хотели, чтобы он заперся в своей келье, а его друга куда-то увели. С какой целью? Следовало предупредить Раму. Если он вернется, быть может, они еще успеют спастись.

Углем, взятым из очага, Гараб поспешно нарисовал в углу комнаты то, о чем они некогда договорились с Рамой, — едва заметный квадрат с кругом внутри. В то же время он повторял магическое заклинание, которому научил его друг. Квадрат и круг были магическими знаками, тайный смысл которых гласил: «Приходите немедленно, опасность».

Затем Гараб вышел из кельи с напускным спокойствием. Увидев во дворе монаха, который как будто случайно там оказался, он сказал:

— Я хотел предупредить Раму Прасада о том, что проведу несколько дней в своей келье, предаваясь медитации, но я его не застал. Вы не знаете, где он?

— Мне кажется, он уехал с одним из врачей… Но я в этом не уверен, — уклончиво ответил монах.

Смутная догадка Гараба переросла в уверенность. Опасность, которую он предвидел, оказалась реальной.

Но какую форму она примет?

Бон-по могли разгадать замысел индуса, но, вероятно, они не должны были немедленно лишать его жизни. Что касается самого Гараба, настоятель пытался убедить его в том, что дни его сочтены, и призывал пожертвовать своей оставшейся жизнью. Пожертвовать, но как? Он не упомянул об этом и не приказал убить Гараба, что было нетрудно.

Быть может, он подал такую же мысль и Раме Прасаду; скорее всего, его друг не убит: вряд ли бон-по решились бы совершить преступление. Рама тоже вернется в келью, увидит знак на стене и откликнется на его призыв, после чего они оба убегут из логова колдунов.

Значит, следовало ждать возвращения Рамы и в то же время делать вид, что он выполняет указание настоятеля. Гараб уединился в своей келье, куда, как и в начале его пребывания за второй стеной, стали приносить еду.

Думая о предстоящем побеге, бывший главарь разбойников втайне делал запасы еды.

Прошло несколько дней. Тревога Гараба возрастала, но он не решался покидать келью, опасаясь возбудить подозрения.

Если бы Рама вернулся, он увидел бы знак и прибежал бы к Гарабу. Спрашивать о нем тоже было бесполезно: как видно, монахам наказали не говорить правды.

Что же делать?

Нервное возбуждение, вызванное неуверенностью и страхом, не давало Гарабу заснуть, и в то же время он должен был изображать состояние глубокой сосредоточенности. Как учил его настоятель, он то и дело принимался рассматривать линию своей руки, которая сокращалась, становилась все более тонкой и прозрачной, но нигде не прерывалась. Успокоенный Гараб мысленно осыпал древнего колдуна бесчисленными страшными проклятиями, которые имелись в лексиконе разбойника.

Рама Прасад все не возвращался, и Гараб не находил себе места. Он чувствовал, что по монастырю бродит смерть, и понимал, что необходимо немедленно отыскать Прасада, иначе будет поздно.

Рама не возвращался, потому что он никуда не уезжал, — к такому неожиданному выводу пришел Гараб. Его друга спрятали, заточили где-то в монастыре. Очевидно, его держали не в больнице, открытой для всех, и не в постройках на территории второго крепостного вала, где могли бывать все послушники. Оставалось только жилище настоятеля, где находился Гараб, когда исчез Рама. Индуса могли привести туда позже, но Гараб отбрасывал это предположение. Оккультные способности Рамы превосходили силы настоятеля, думал он; старый бон-по не смог бы удержать индуса взаперти против его воли. Был ли в монастыре более могущественный колдун, чем настоятель? Рама говорил о тайне — тайне, в которую он хотел проникнуть…

Гараб ничего не понимал в этих тонкостях. Речи его друга и цель, которую тот преследовал, были настолько выше его разумения, что он даже не пытался уловить их смысл. Куда же могли упрятать Раму?

Внезапно Гараб припомнил рассказ Анага о молодом крестьянине, решившем отомстить настоятелю за частые побои с помощью богов, которым бон-по молились в своем храме. Кажется, он пробрался за алтарь, в потайную комнату, где настоятель совершал богослужение.

Существовала ли эта комната на самом деле? Возможно. Ламы помещают в такие укромные места или запертые на замок шкафы приношения своим божествам.

Колдуны бон-по приносят кровавые жертвы. Может быть, монахи Сосалинга задумали преподнести Раму в дар своему божеству? Ужас, охвативший Гараба при этой мысли, подтолкнул его к действию. Он решил отправиться на поиски друга, как только монахи разойдутся вечером по кельям.

Гараб довольно долго выжидал, пока обитатели монастыря погрузятся в сон. Затем, тщательно, завернув в тряпицу припасенную еду, он спрятал узелок под платьем, затянул пояс потуже и ползком, чтобы его тень не привлекла внимания, добрался до храма.

Гараб знал, что на ночь двери закрываются, поэтому направился к правому крылу здания, примыкавшему к крепостной стене, образуя узкий проход. Дневной свет пробивался в храм через окна, расположенные невысоко над землей. Как всегда они были закрыты дранкой, оклеенной бумагой, которая заменяла стекло. Столь непрочную преграду преодолеть было нетрудно, и вскоре Гараб оказался внутри храма.

Припомнив некоторые подробности рассказа Анага, он зашагал к левой стороне алтаря. Стоявшая там негасимая лампада освещала танки, среди которых когда-то спрятался молодой крестьянин. Раздвинув их, Гараб нащупал тяжелую дверь, зажатую между каменными столбами; она была закрыта на несколько железных засовов и вдобавок увешана замками. Нечего было и пытаться ее взломать.

Значит, потайная комната действительно существовала. Но как в нее проникнуть? Гараб присмотрелся к алтарю. Возле его вершины на потолок храма падал слабый свет, пробивавшийся сквозь деревянную ажурную обшивку стен. Следовательно, сакристия, в которую он стремился попасть, находилась непосредственно за алтарем либо была отгорожена от него стеной. Можно было также предположить, что страх и почтение, которые внушали верующим божества, чьи статуи возвышались на алтаре, казались бон-по достаточной защитой от посягательств на их бога-покровителя, и они не стали воздвигать дополнительных преград с этой стороны.

Терзаемый тревогой Гараб не боялся гнева богов. Он взобрался на алтарь по ступенькам, бесцеремонно наступая на престолы и колени изваяний, и влез на его вершину, украшенную скульптурными изображениями сказочной птицы Гаруды в окружении драконов. Надрезав кончик одного из ее крыльев острым ножом, висевшим у него за поясом, Гараб без труда сумел отделить птицу от других деталей орнамента. Положив скульптуру на алтарь, он просунул голову в дыру, зиявшую на том месте, где стояла массивная птица, и осмотрелся. Позади алтаря не было никакой стены. Расстояние, отделявшее его от скалы, не превышало длины вытянутых рук. Гараб разглядел небольшую масляную лампаду и несколько чаш на узком столе. Раму нигде не было видно.

Гараб не решался спуститься в крохотное святилище божества Сосалинга. Он избрал неверный путь. Утром бон-по обнаружат вторжение в храм и дерзкое надругательство над алтарем. Не лучше ли поскорее убежать, чтобы спасти свою жизнь?

Однако он не мог бросить Раму на произвол судьбы.

Обведя взглядом комнату, Гараб заметил на полу возле скалы темную бесформенную массу, которую невозможно было разглядеть в тусклом свете лампады. Она напоминала груду одежды. Внезапно страшная догадка пронзила Гараба. А вдруг там лежит связанный Рама с кляпом во рту? Рама… или его труп?

Не раздумывая, Гараб свесил ноги в отверстие и, цепляясь руками за скульптуры драконов, проскользнул за алтарь.

Под кучей, которая так напугала его, никого не было. Гараб облегченно вздохнул; к нему вернулась надежда увидеть живого Раму. Но где же его искать?

Озадаченный Гараб машинально пнул ногой сваленные па полу ковры, занавеси и хоругви и почувствовал боль: его пальцы наткнулись на что-то твердое. Разбросав вещи, он обнаружил крышку, прижатую к полу тяжелой железной перекладиной. Что это было — люк, тайник? Ужас снова охватил Гараба: не ожидает ли его там, внизу, страшная находка? Он отодвинул перекладину и обнаружил под ней глубокую яму, из которой веяло свежим воздухом. Потайной ход? Но куда? К другим жилищам? В секретную часть монастыря? Не тут ли кроется тайна, которую стремился открыть Рама?

О возвращении нечего было и думать. Так или иначе Гараб должен был покинуть Сосалинг до пробуждения бон-по. Если он не найдет Раму, то призовет на помощь окрестных крестьян. Анаг рассказал ему, что они подозревают бон-по в тайных сношениях с демонами. Вероятно, будет нетрудно поднять крестьян на поиски индуса, но он надеялся, что разыщет друга сам еще до рассвета. Наткнувшись на потайной ход, Гараб вновь обрел надежду. Возможно, этим путем насильно или по доброй воле увели Раму.

Гараб взял лампаду, стоявшую на столе для приношений, подошел к люку и убедился, что в скале вырублены ступеньки. Люк вел в узкий туннель, прорытый под высокой стеной позади храма.

Он решительно спустился вниз, прихватив с собой лампаду. Но расстояние, которое нужно было пройти под землей, оказалось незначительным. Вскоре отважный искатель приключений выбрался на небольшую площадку среди зарослей колючек, которые издали казались непроходимыми.

Плывущие по небу облака то и дело заслоняли свет звезд, но бывший разбойник, привыкший к ночным походам и засадам, видел в темноте не хуже рыси. Он без труда разглядел горную тропу, которая вилась в зарослях, порой упираясь в скалу. В слишком обрывистых местах были высечены ступеньки. Дорога круто вела наверх, пролегая среди зарослей, полностью скрывавших шагавшего по ней человека.

Гараб долго шел по тропе; наконец, обогнув большую скалу, он заметил вдали слабый красноватый свет, пробивавшийся словно из-под земли. Кажется, он был у цели.

Скоро он оказался у глубокой впадины с отвесными краями; внизу виднелось несколько низких хижин. Свет, который исходил словно из-под земли, шел от большого фонаря в одной из хижин в центре.

Значит, помимо монастырских жилищ у бон-по были и другие дома: по-видимому, цхамканги.[46]

Большинство ламаистских монастырей строят хижины в более или менее пустынных местах, куда удаляются те, кто хочет стать отшельником, но эти скиты не пытаются скрыть от посторонних глаз. Созерцательная жизнь затворников исполнена благородства и святости, ее незачем прятать от мирян. Напротив, она является для них образцом подвижничества и побуждает людей устремлять свои помыслы ввысь, над обывательскими повседневными заботами. Но Гараб сомневался в том, что подобная святость присуща бон-по Сосалинга. Должно быть, в столь тщательно замаскированных хижинах обитали злодеи, занимавшиеся черной магией. Очевидно, Рама стал их пленником.

Гараб не знал, сколько бон-по живут в этом месте. Стоило ли вступать в неравную борьбу? Не лучше ли было прибегнуть к хитрости, чтобы освободить Раму, если тот окажется в одной из лачуг?

Прежде чем рисковать, следовало разведать местность и найти дорогу, по которой можно было бы выбраться отсюда, не возвращаясь в монастырь.

Гараб сошел с тропы, спускавшейся на плоскогорье, забрался на скалу, которая возвышалась над плато, и осмотрелся, насколько это было возможно в темноте.

Склон представлял собой огромную природную стену; установить ее точную высоту было нельзя, но казалось, что она достаточно велика. Гребень, на который забрался Гараб, внезапно обрывался, впереди зияла трещина. Он оказался в небольшом ущелье, через которое проходила тропа, начинавшаяся па плоскогорье.

Гараб осторожно продвигался вперед, пытаясь разглядеть дорогу, которая спускалась к хижинам. Но вскоре путь ему преградила дверь, зажатая между скалами. Если Раму держали в плену на плато, им не удалось бы убежать по этой дороге. Следовало искать другой путь.

Стояла поздняя осень, и ночи были темными. Гараб нервничал, думая о том, сколько времени прошло с тех пор, как он покинул свою келью. Пока он ничем не смог помочь Раме.

Гараб был готов сразиться с бон-по, обитавшими на плоскогорье, но прежде необходимо было найти путь к отступлению. Мысль о том, что он угодил в западню, откуда ему не удастся выбраться и тем более спасти Раму, все больше угнетала Гараба.

Он повернул назад. Дорога петляла вдоль извилистого гребня, по краю пропасти, то вверх, то вниз и обрывалась у небольшого выступа. Внезапно Гараб увидел прямо перед собой низкую стену, закрывавшую вход в пещеру,[47] и чуть было не налетел на нее.

«Что это? Еще один скит? Живет ли тут кто-нибудь?» — спрашивал себя Гараб. Его положение становилось все более критическим: он оказался между бон-по с плоскогорья и монахами, которые, видимо, обитали в этой пещере. Но где же Рама?..

Неужели он его не найдет?

Гараб застыл в отчаянии, как вдруг из пещеры послышался стон. Он тут же подумал о Раме. Неужели его друг здесь? Один ли он или его стерегут?

Приблизившись к стене, Гараб услышал новый стон, вслед за которым до него донеслись тихие слова:

— Я больше не могу!.. На помощь!.. Выпустите меня отсюда!.. Сжальтесь надо мной!..

Он узнал голос Рамы. К кому же тот обращался?

Гараб толкнул тяжелую дверь, но она была укреплена снаружи железными засовами и висячими замками. Повсюду — как здесь, так и в случае с люком в храме — он встречал одни и те же меры предосторожности не против тех, кто приходит со стороны монастыря, а против узников, томящихся в потайных чертогах. Дверь пещеры была закрыта снаружи; следовательно, пещера являлась тюрьмой, и Рама находился здесь один либо с другими жертвами бон-по.

Гараб приник щекой к стене и позвал тихим голосом:

— Рама! Рама! Это я, Гараб; я пришел освободить тебя.

Ему пришлось дважды повторить свой призыв, прежде чем донесся слабый голос, в котором слышались волнение и надежда.

— Гараб! Спаси меня! Спаси меня!

Охваченный смятением Гараб задавался вопросом, каким образом взломать дверь или проделать отверстие в толстой стене.

Он снова услышал голос друга, который, казалось, звучал более уверенно:

— Гараб, ты не сможешь войти. Спрячься! Сейчас придет Великий Учитель бон-по; он приходит каждую ночь и остается здесь до утра. Он откроет дверь… Он приходит один… Прячься, прячься скорее!

— Ты спасен, Рама, мужайся! — ответил Гараб. — Я сейчас спрячусь.

Никогда еще, даже в ту пору, когда он сидел в засаде у пустынной дороги, по которой должен был пройти караван, ожидание не казалось Гарабу столь тягостным. Он спрашивал себя, не теряет ли драгоценное время, не следует ли ему попытаться сдвинуть камень в стене[48] или расшатать ее, вырыв под ней яму с помощью ножа. Придет ли в эту ночь Великий Учитель бон-по? Может быть, он существует лишь в больном воображении бедного индуса?

Гараб решил действовать, как вдруг вдали, на тропе, по которой он пришел, забрезжил слабый свет. Свет приближался, то исчезая, то вновь появляясь, и вскоре уже можно было различить, что он исходит от фонаря, который кто-то держит в руке. Вероятно, это был бон-по.

Гараб гадал, как ему поступить. Надо было дать бон-по открыть дверь, а потом помешать ее закрыть… Затем… Дальнейшее будет зависеть от Рамы.

Гараб не сомневался, что ему не составит труда повалить пришедшего на землю и связать его. У бывшего разбойника хватало опыта по этой части. Затем он сможет закрыть его в пещере, унести ключ с собой и убежать с Рамой. Убежать, но какой дорогой? Может быть, индусу это известно?

Бон-по приближался. Странная фигура возникла из темноты, и благодаря свету фонаря Гараб смог хорошо разглядеть ее.

Великий Учитель был человеком высокого роста и страшной худобы — сущий скелет в длинной темной мантии. Его лицо несколько напоминало лицо настоятеля монастыря, однако оно было еще более необыкновенным. У настоятеля были гладкая кожа и пронизывающий взгляд; те же черты превращали лицо Великого Учителя в маску, на которой вместо глаз пылали два жгучих луча.

Гараб был не робкого десятка, и все же это жуткое видение заставило его вздрогнуть.

Человек поставил фонарь на землю, достал из-под мантии ключ, отпер замок, отодвинул и снял железную перекладину, которая служила засовом, и открыл дверь. Из пещеры вырвался удушающий запах тлена, и Гараб чуть было не закричал от ужаса.

Бон-по взял фонарь и вошел в пещеру. Все его жесты были точны, размеренны и царственно спокойны; он едва слышно бормотал какую-то молитву.

Стараясь не шуметь, Гараб приблизился к открытой двери и заглянул в пещеру. Прежде чем что-то предпринять, он хотел убедиться, связан Рама или нет, способен ли друг оказать ему поддержку или же его пытали и он ослаб.

Гараб обвел взглядом пещеру, но кроме колдуна никого не увидел.

Некое каменное сооружение, напоминавшее большой прямоугольный стол, занимало почти все пространство под скалистыми сводами, оставляя вокруг себя лишь узкий проход. В верхней части этого стола, сделанной из железа, было просверлено множество больших отверстий. Это мог быть примитивный алтарь в честь какого-нибудь горного духа или демона.

Бон-по снял с себя одежду, и Гараб увидел его голое тело — скелет, обтянутый кожей. Колдун взял чайную ложку с длинной ручкой, которая лежала на выступе скалы, и опустил ее в одно из отверстий стола, собираясь что-то зачерпнуть. Он проделал это несколько раз, всякий раз выливая содержимое ложки на различные части своего тела и затем растирая рукой. Во время этой процедуры он продолжал тихо читать молитву.

«Где же Рама?» — спрашивал себя охваченный тревогой Гараб, задыхаясь от вони, которая стояла в пещере.

Бон-по снова зачерпнул что-то ложкой и, бережно держа ее в руке, обогнул стол, остановился у одного из его краев и наклонился вперед.

— Это подлинный эликсир бессмертия, — наставительно произнес он. — В нем разлита жизненная сила молодых и здоровых людей. Для непосвященных этот напиток является смертельным; для посвященного же, готового к его употреблению, он становится источником неиссякаемой энергии. Почтите за счастье, сын мой, что вы смогли внести свою лепту, став пищей для этого источника, который позволит Верховным Учителям сравняться с богами.

«С кем он говорит, — гадал Гараб, — я никого не вижу. Где же Рама?.. Ведь я слышал его голос. Неужели я схожу с ума?»

Колдун поднес ложку ко рту и что-то выпил; затем он снова склонился к столу.

— Ваши глаза еще открыты, — сказал он, — но не чувствуете ли вы приближение большого сна? Не принялись ли черви за ваши ноги? Вы хотели открыть нашу тайну, теперь она вам известна. Пожелайте же возродиться среди нас. Возможно, когда-нибудь вы тоже станете Учителем. В ожидании этого я благословлю вас тайным окроплением.

Он поднес ложку к столу, и Гараб увидел, как с нее упало несколько капель некоей жидкости.

В тот же миг из-под железной крышки раздался пронзительный крик.

— Ко мне, Гараб, ко мне! — звал невидимый Рама.

Забыв обо всем на свете, Гараб схватил железную перекладину, которую бон-по оставил у стены возле двери, бросился к колдуну и ударил его по голове изо всех сил.

Старик рухнул на землю.

— О Гараб, вытащи меня отсюда!.. Гараб! — взывал голос Рамы, доносившийся из-под стола.

«Они упрятали его в могилу!» — догадался Гараб.

— Подойди сюда, подними крышку, — стонал индус.

Гараб взглянул на распростертого на земле бон-по, по лбу которого стекала струйка крови. «Видимо, я проломил ему череп», — подумал он.

К нему вернулось всегдашнее хладнокровие.

— Я иду, — ответил он другу.

Гараб поднял с земли замок и ключ, которые колдун оставил у двери, и сунул их под платье.[49] Взяв в руку фонарь и не расставаясь с железной перекладиной, он обогнул стол, откуда доносился голос Рамы.

В одном из отверстий показалось лицо индуса, который лежал на спине; неподалеку от него сквозь другую дыру виднелось мертвенно-бледное, с синеватым оттенком лицо покойника и дальше, в глубине такого же отверстия, Гараб разглядел череп и разлагавшийся труп.

В каком же аду оказался его друг!

— Это полый стол, мы находимся под его крышкой; приподними ее, Гараб, — молил мученик.

Гараб положил руки на железную крышку и осмотрел ее. Она была такой тяжелой, что все попытки приподнять ее оказались тщетными. Видимо, крышку можно было снять только с помощью нескольких человек, предварительно освободив крюки, которые скрепляли это сооружение. Гараб решил приподнять тот угол, под которым был погребен Рама. Он яростно принялся за работу, действуя перекладиной как рычагом. Мало-помалу один из крючков сломался, и крышка поддалась. Гараб взял своего друга за плечи и вытащил его сквозь образовавшееся отверстие.

Обнаженный индус, забрызганный отвратительной зловонной массой, с трудом поднялся и прислонился к стене пещеры, не в силах держаться на ногах.

— Я был там, внутри, более трех дней, и все это время ничего не ел, — сказал он.

— Что значит «там, внутри»?

— Между двумя железными балками, куда колдуны помещают людей, чтобы они там умирали от голода и разлагались. Трупы никогда не убирают. Время от времени рядом с ними кладут живых. Жидкость, которую выделяют разлагающиеся тела, и является их эликсиром бессмертия.[50] Вот в чем заключается тайна Сосалинга. Теперь я ее знаю. Уведи меня отсюда, Гараб!

— Для этого я и пришел, — отвечал объятый ужасом Гараб. — Надень мантию колдуна. Нам пора уходить.

Гараб схватил одежду бон-по и помог Раме в нее облачиться. Затем он в последний раз взглянул на свою жертву.

— Он еще жив, — сказал Гараб, — надо его здесь закрыть.

Рама нетвердо стоял на ногах; шатаясь, он последовал за своим спасителем, который поставил перекладину на место и запер дверь на замок.

Друзья остановились на миг, с удовольствием вдыхая свежий ночной воздух после недавнего зловония.

— Знаешь ли ты дорогу, по которой можно отсюда выбраться? — спросил Гараб.

— Нет, меня привели сюда ночью.

— Это ужасно! — пробормотал Гараб.

— Но ведь ты знаешь дорогу?

— Я знаю лишь путь, которым пришел. Но мы не можем вернуться той же дорогой.

Гараб обошел косогор, нависший над окутанной тучами пропастью. Неясные очертания горных вершин виднелись во мраке. «Это конец, — подумал бывший главарь разбойников, — но мы должны сделать попытку убежать. Лучше сломать шею на этих скалах, чем медленно умирать в аду, созданном бон-по».

Он развязал свой широкий пояс и испытал его на прочность.

— Вот что заменит нам веревку,[51] — сказал Гараб другу. — Дай мне твой пояс.

Рама снял с себя пояс бон-по. Гараб отрезал от него две ленты, чтобы подпоясать себя и друга, и подвесил фонарь к оставшемуся куску. Затем он быстро осмотрел края косогора, водя над ними фонарем на веревке, чтобы отыскать наиболее подходящее место для спуска. В конце концов Гараб остановил свой выбор на каминге,[52] где росли чахлые деревья. Куда вела расщелина? К более пологому склону или в пропасть? Темнота не позволяла это увидеть.

— Рама! — воскликнул взволнованный Гараб. — Тебе еще далеко до спасения. Скорее всего, нас ждет смерть. Достаточно ли крепки твои ноги, чтобы удержать тебя во время спуска?

— Не знаю, — вполголоса ответил индус. — Я очень ослаб.

«Рама оставался без пищи более трех дней!» — вспомнил Гараб.

Он быстро развернул свой узелок, достал кусочек сушеного мяса и положил Раме в рот — его друг мог подкрепиться, но медлить было опасно.

— Это заглушит твое чувство голода, — сказал Гараб, — а позже я накормлю тебя по-настоящему, Пошли, уже пора. Я помогу тебе.

Головокружительный спуск начался. Гараб подвесил фонарь к поясу. Время от времени он спускал его на веревке, освещая путь. Ему приходилось то и дело оборачиваться, чтобы помочь Раме.

Наконец беглецы оказались на небольшом выступе отвесной скалы. Здесь не было никакой растительности и не за что было уцепиться.

Забрезжил рассвет.«Бон-по забеспокоятся, что их Великий Учитель не возвращается, — подумал Гараб, — и отправятся на его поиски в пещеру. Не обнаружат ли они нас?»

Становилось все светлее. У подножия скалы виднелись пастбища, полого спускавшиеся в долину. Внизу их ждало спасение, но как же туда добраться?

— Рама! — крикнул Гараб. — Это наш последний шанс, давай рискнем. Я привяжу тебя к себе и спущусь по скале.

— Хорошо, — ответил индус.

Гараб привязал друга двумя поясами к своей груди и спрятал кисти рук под длинными рукавами одежды, чтобы пе содрать кожу во время спуска. Он надеялся замедлить свою скорость, упираясь в скалу руками, ногами и спиной. Если бы он был один, то почти наверняка сумел бы спуститься, но вдвоем с Рамой это было сомнительно.

Однако спуск оказался менее тяжелым, чем предполагал Гараб. Скала была не такой гладкой, как представлялось на первый взгляд. Ему удалось замедлить темп и даже немного управлять своими движениями. Через несколько мгновений беглецы упали па площадку, покрытую дерном. Они оба сильно ушиблись, но были живы.

Гараб отвязал Раму и помог ему встать па ноги.

— В путь! — сказал он. — Возьми себя в руки, нам нужно поскорее уйти отсюда. На сей раз ты и в самом деле спасен.

Индус не отвечал. Выражение его лица показалось Гарабу странным. «Пора бы Раме поесть», — подумал оп.

Вскоре они миновали высокогорные пастбища и подошли к лесу. Силы Рамы были на исходе, и, несмотря на желание идти дальше, чтобы добраться до какой-нибудь деревни, Гараб понял, что пора сделать привал.

Они увидели глубокий овраг, по склону которого струился ручей; в этом месте друзья и решили остановиться.

Гараб надеялся, что когда Рама подкрепится, он немного восстановит свои силы. Бон-по вряд ли пустились бы в погоню по этой дороге, и если бы даже они догадались искать беглецов здесь, им пришлось бы отправиться в обход горы из Сосалинга. Гараб не сомневался, что их будут разыскивать: они с Рамой открыли страшную тайну, и бон-по постараются любой ценой их поймать и убить.

Рама немного поел, уступив настойчивым просьбам Гараба, и умылся, но он по-прежнему был не в силах продолжать путь.

— Я понесу тебя на спине сколько смогу, — предложил ему друг. — Время от времени я буду отдыхать, и нам наверняка удастся добраться до ближайшей деревни или фермы. Когда мы окажемся среди людей, бон-по не решатся на нас напасть.

— Нет, давай останемся здесь, — возразил индус.

Все доводы Гараба оказались бесполезными. Ему пришлось уступить и затаиться вместе с Рамой в овраге среди кустов, которые росли вдоль ручья.

— Послушай, — сказал Рама. — Я должен тебе рассказать… Один из целителей пришел в мою келью. «Наш Учитель хочет вас видеть», — сказал он. Я почувствовал, что стою на пороге тайны, в которую поклялся проникнуть. Мне хотелось поговорить с тобой, хотя бы предупредить знаком, но тебя не оказалось на месте, когда я заглянул в твою келью. Это обеспокоило меня, но из осторожности я не стал ничего писать на стене. Я последовал за врачом в храм, а затем в тайное святилище за алтарем. Когда я увидел люк и подземный коридор, то понял, что уже никогда не вернусь в Сосалинг. Ты пришел тем же путем?

— Да. Я вспомнил то, что когда-то рассказывал мне Анаг о молодом крестьянине, который пробрался в святилище.

— Другой дороги нет. Ты, наверное, заметил скиты на плато. Меня заперли в одном из них, и на следующий день пришел Великий Учитель и долго говорил со мной. Этот человек-призрак, которого ты уложил на месте, гнусный колдун, но также необыкновенная личность. Те, кто живет вместе с ним там, наверху, утверждают, что ему более тысячи лет. Он спит только один раз в двадцать пять лет. Его сон длится полгода без перерыва, и когда колдун просыпается, у него появляется сила мужчины в расцвете лет. Сейчас эти четверть века истекают. Я понял, что приближение очередной спячки начинает его пугать. Он боится заснуть, ибо знает, что, хотя ему удавалось так долго избегать смерти, он не обрел подлинного бессмертия и может в один прекрасный день не проснуться. Все его ученики достигли невероятного возраста, хотя намного уступают Великому Учителю в долголетии. Они также боятся смерти и стремятся навсегда от нее избавиться. Их великая и ужасная тайна, которую они скрывают в Сосалинге, вероятно, с незапамятных времен, заключается в эликсире бессмертия. Эти безумцы надеются, что в результате его длительного употребления произойдет чудо, которого не дождались другие монахи, также сказочно продлившие свою жизнь, и они, наконец, окончательно станут бессмертными. Ты видел эту омерзительную микстуру. Как я уже говорил, они кладут между двумя железными балками живых людей, а не трупы, и так сильно зажимают их, что те не могут пошевелиться, и только их лица остаются открытыми. Однако никого не помещают туда насильно: обряд требует, чтобы люди добровольно подверглись этой страшной процедуре. Добровольно!.. Думаю, что бон-по пускают в ход колдовские чары, чтобы заставить свои жертвы на это пойти. Я, как тебе известно, преследую определенную цель. Я хочу оказаться по ту сторону смерти и постичь, где кончается призрачная игра, именуемая бытием и небытием. Великий Учитель сказал, что призвал меня, потому что, как ему стало известно, мои дни сочтены, жизнь уже покинула мое тело и «видимость жизни», которую я собой являл, также должна была вскоре исчезнуть.

— Но то же самое говорил мне настоятель Сосалинга! — вскричал Гараб. — Он советовал мне пожертвовать остатком моей нереальной жизни ради блага других, чтобы приобрести какие-то заслуги.

— Понятно, они и тебя хотели отправить в свою адскую лабораторию.

— Чтобы убедить меня в том, что моя жизнь окончена, настоятель заставил меня смотреть на запястье; я должен был увидеть, как моя кисть отделяется от руки.

— А! Они тоже заставляли тебя на это смотреть.

— Да, но они лгали… Сколько я ни смотрел, моя кисть составляла с рукой одно целое. Я жив, еще как жив… возможно, во мне больше жизни, чем в изверге, которого мы заперли в пещере.

Рама покачал головой.

— А я… я видел, как тонкая линия моего запястья оборвалась, и моя кисть отделилась от руки. Я скоро умру… я уже умер.

— Безумец! — вскричал не на шутку встревоженный Гараб. — Бон-по рассказывают эти небылицы, чтобы заморочить голову своим будущим жертвам. Ты такой же мертвец, как и я.

— Нет, я знаю, — отвечал индус. Он помолчал немного и продолжал: — Колдуны не говорили мне о пещерном склепе, а только о хижинах, где предаются медитации в темноте. Я чувствовал, что приближаюсь к разгадке тайны Сосалинга.

Я согласился, чтобы меня заперли в одной из таких хижин. Однажды ночью за мной пришли. Распевая магические заклинания и сжигая странные ароматические вещества, монахи привели меня к пещере и приказали раздеться. Затем они открыли дверь… Гараб, на столе не было верха. Передо мной, как и перед тобой, предстал весь этот кошмар. Рядом с предназначенным мне местом лежал еще живой человек. Он попытался подняться, чтобы выбраться из могилы, но у него не хватило сил. В его глазах застыло выражение дикого ужаса… По нему ползали крошечные черви… Гараб! Вот что я увидел. Это медленная смерть, ты чувствуешь, как она приближается, предвкушаешь ее, осмысливаешь, боишься… и, несомненно, побеждаешь ее. Ясный ум возвращает силы и формы, которые хотели уничтожить; жажда жизни берет верх над привычкой умирать. Гараб, я хотел пройти через это и стать победителем… Я презирал подлых глупых колдунов, и… я лег туда. На рассвете человек, лежавший рядом со мной, начал стонать; я почувствовал, как дрожь пробежала по его ноге, которая соприкасалась с моей ногой, а затем он затих. Вечером следующего дня явился Учитель и провел ночь в пещере. Он обращался ко мне, но я не отвечал. Я анализировал свои ощущения. Мало-помалу меня охватывал все возрастающий страх, и в конце концов он сломал меня. Я думал лишь о том, как бы выбраться оттуда, но знал, что спасения нет. Потом пришел ты, Гараб.

— Постарайся об этом забыть, думай о чем-нибудь другом, — сказал Гараб со слезами на глазах. — Давай уйдем отсюда. Поверь, тебе станет легче, когда вокруг будут люди. Голод затуманил твой разум, ты бредишь. Пойдем, попробуй сделать несколько шагов. Ничего не бойся, мое оружие со мной… Я был главарем разбойников, я умею драться. Бон-по меня не пугают.

Гараб не знал, что придумать. Ему было бесконечно жаль индуса, который, видимо, повредился в уме.

— Послушай, Гараб, — продолжал Рама. — Я струсил, не выдержал испытания. Я считал себя сильным, а оказался слабым. Слова, слова… Я убаюкивал себя словами и фразами. Если бы я продержался еще несколько дней, то, наверное, одержал бы победу и проник в тайну вечной жизни… Кто знает, почему все эти люди, кости или останки которых я видел, согласились остаться в этой пещере, почему лег туда тот, чье последнее содрогание я ощутил? Быть может, среди них были те, кто открыл великую тайну, не отвратительную тайну этих колдунов, а тайну тайн… Гараб, я должен вернуться, лечь на то место, с которого мне пе следовало сходить, и пройти весь путь, на сей раз до конца.

— Какой ужас! — вскричал Гараб. — Рама, опомнись, ты сошел с ума!

Индус замолчал, его била сильная дрожь, и тело его пылало.

«Кошмар, который он пережил, отразился на его рассудке, — думал Гараб. — Успокоится ли он, поймет ли, что нам надо спешить? Мы уже потеряли столько времени!»

Вскоре он услышал в лесу подозрительные звуки, частично заглушенные шумом ручья. Кто-то пробирался сквозь чащу, ломая сучья, с треском наступая на ветки, шурша сухими листьями.

— Рама, — прошептал Гараб на ухо другу. — Сюда идут. Возможно, это бон-по.

Шаги приближались.

— Я мысленно призывал их, — пробормотал индус. — Пусть они заберут меня, я хочу вернуться, продолжить испытание и победить.

— Замолчи, — велел Гараб. — Ты снова бредишь. Замолчи! Если они нас найдут, нам конец.

Послышались голоса. Мужчины переговаривались, остановившись неподалеку от оврага, в котором прятались беглецы.

— Они нас сейчас заметят, — тихо сказал Гараб. — Давай войдем в ручей и спрячемся среди камней, под водой, оставив только рты на поверхности. Им не придет в голову искать нас в этом месте. Подталкивая друга к воде, Гараб добрался с ним до середины потока, где находилась впадина, заполненная острыми камнями. Друзья нырнули в пенистую воду; схватив охапку листьев и веток, принесенных течением, Гараб водрузил ее на голову Рамы и на свою, и беглецы притаились за двумя соседними валунами.

Несколько человек вышли из чащи. Гараб понял из их разговора, что это бон-по, посланные за ними в погоню. Один из них подошел к оврагу, где только что прятались Рама и Гараб.

Индус барахтался, пытаясь вырваться из рук Гараба, который удерживал его под водой.

— Вернуться… Я хочу вернуться… пусти меня, — бормотал он. — Я хочу еще раз это испытать и победить! Я хочу узнать…

— Молчи! — шептал испуганный Гараб, опасаясь, что шум воды недостаточно заглушает голос безумца.

— Дай мне их позвать… Здесь… Я здесь… Я…

Раме удалось вырваться и высунуться из воды по пояс.

В мгновение ока Гараб схватил индуса и, стиснув плечи Рамы руками, окунул его с головой.

На берегу послышались шаги. Рама отбивался, и Гараб почти лег на него, чтобы удержать его под водой. Наконец шаги стали удаляться… Рама перестал двигаться и затих.

В лесу снова воцарилась тишина. Гараб приподнял голову друга. Широко раскрытые глаза индуса пристально смотрели на него, словно пытаясь выразить какую-то мысль, сообщить некую весть…

Рама!.. Что испытал, что узнал этот несчастный за те короткие мгновенья, когда обезумевший друг, в котором проснулся звериный инстинкт самосохранения, топил его, человека, которого он только что спас?

— Рама! Рама! Что я наделал! — в отчаянии рыдал убийца.

Настал вечер, а Гараб все сидел на берегу ручья. Прислоненный к скале Рама продолжал загадочно и нежно смотреть на него своими большими черными неподвижными глазами.

И когда мрак окутал дорогое лицо друга, положив конец их немому разговору, Гараб встал и побрел куда глаза глядят.

Мудрый отшельник на горе Амне Мачен. — Таинственные чужеземцы. — Плоть побеждает дух. — Убийство в пещере.

К востоку от безлюдных степных просторов северного Тибета среди бескрайних пустынных плоскогорий гордо возвышается одинокая гора. Местные пастухи называют ее Амне Мачен, или Мачен Пумра, и считают, что здесь обитает их божество. Гигантские горные конусы, которые вздымаются перед ее высокой, увенчанной вечными снегами вершиной, напоминают часовых на посту, а под основанием покоятся залежи золота. В этих местах провел свою юность Гэсар из Линга — герой тибетского народного эпоса, и сказочные сокровища, которые он открыл, согласно преданиям, могли и в самом деле быть золотом Амне Мачен.[53]

Неподалеку отсюда когда-то, во времена процветания, стояли палатки Гараба и паслись его стада. Отправившись в поход, гордый и бесстрашный предводитель прошел через весь этот край во главе отряда разбойников и в тех же пустынных просторах на закате к нему явилась Дэчема. Подобно раненому зверю, который возвращается в свою нору, Гараб, проведя более года в скитаниях и терзаясь угрызениями совести после преступления, совершенного почти бессознательно, пришел поклониться Дорджи Мигьюру — аскету, живущему на склонах Амне Мачен. Слава о мудром и суровом отшельнике разнеслась по всей стране. Говорили, что он наделен сверхъестественными способностями и силой. Многие стремились стать его учениками, но отшельник отсылал почти всех спокойно, но твердо; самым удачливым приходилось довольствоваться разрешением находиться поблизости от скита в течение нескольких недель, самое большое — нескольких месяцев.

Дорджи Мигьюр выслушал исповедь Гараба, как всегда, невозмутимо. Он научил его некоторым простейшим религиозным обрядам, посоветовал неукоснительно выполнять их и, снабдив Гараба житием Будды и рядом своих проповедей, разрешил ему вопреки обыкновению остаться на неограниченный срок в пещере, оборудованной под жилье, где обычно останавливались набожные миряне, приносившие аскету еду, либо посетители, приходившие за его духовными наставлениями.

Встреча с индусом в монастыре, события, происходившие во время его пребывания среди бон-по, и особенно потрясение, вызванное смертью Рамы, отвлекли внимание Гараба от Дэчемы, но у Амне Мачен мысли о возлюбленной снова посетили его, вытесняя все прочие заботы. Привычная обстановка, природа, напоминавшая ландшафт, на фоне которого он впервые увидел Дэчему, а также пейзажи, окружавшие их во время долгого путешествия к Ган-Тэсэ, воскресили в памяти бывшего предводителя разбойников прошлое и историю его любви. День ото дня Дэчема все больше овладевала его мыслями. Он вспоминал ночи, которые они проводили в объятиях друг друга под звездным небом, сладостный трепет, охватывавший его при соприкосновении с горячим телом любовницы, страстное желание, не дававшее ему покоя, и сводившее с ума наслаждение, которое она ему доставляла.

После побега из Сосалинга Гараб не хранил целомудрия. Этот мужественный красавец по-прежнему привлекал женщин; даже бедным бродягой он не испытывал недостатка в любовных приключениях. Но ни одна из тех, кого притягивал магический блеск больших глаз сына индуса, не смогла ни на миг затмить Дэчему.

Как и после первой ночи любви, Гараб с тревогой спрашивал себя, что было в ней такого особенного, что отличало ее от других женщин. Как и раньше, ему в голову приходили рассказы простых людей о сондрэма — девушках-демонах, которые играют в любовь с земными мужчинами.

Дэчема погибла, он видел, как ее унес поток. Однако что- то в глубине души говорило Гарабу, что она жива. Он снова и снова видел быструю, мутную и пенистую воду и две тонкие руки, скрывшиеся в тумане. Может быть, это были не женские руки, а дьявольское видение? Почему руки Дэчемы не ушли под воду вместе с пей? Дэчема!.. Кем же она была, если, как только он произносил ее имя, сердце его начинало трепетать и мучительное желание вновь овладевало его плотью?

Гараб отбивал бесчисленные ритуальные поклоны, которым научил его отшельник. Он повторял до изнеможения молитвы, выражая таким образом желания бодхисаттв,[54] которые отдают себя служению людям и облегчают их страдания.

Созерцательная жизнь была чужда темпераментному Гарабу. Ему исполнилось тридцать два года, и он был как никогда полон сил. Он не смог бы приспособиться к жизни отшельника, если бы не видел в ней средство для достижения определенной цели.

Бывший разбойник не стремился избежать кары за свои прегрешения. Гараб был слишком горд и презирал подобные сделки с совестью. Он посчитал бы за трусость всякую попытку уклониться от ответственности за свои поступки и был готов заплатить за них любую цену, но Дорджи Мигьюр указал ему идеальный путь.

— Забудьте о прошлом, — сказал Гарабу отшельник, — не сосредоточивайтесь на ошибках, которые вы совершили: раскаяние является одним из видов самомнения. Тот, кто предается ему, приписывает себе и своим действиям слишком важное значение. Все, что существует, все, что происходит, является следствием чрезвычайно запутанных причин. Сколько бы мы ни заглядывали в глубь веков, невозможно обнаружить истоки этих причин, представить себе причину, которая не являлась бы следствием другой причины. Итак, сын мой, вы сами и ваши поступки — всего лишь звенья этой вечной цепи, скрепленные с другими звеньями, которые, в свою очередь, нанизаны на другие звенья. Обратите свои помыслы к страданию, которое сопровождает человека в его странствиях по кругу бытия. Бодхисаттвы, которые смотрят на нее с мудрой прозорливостью, становятся наставниками, проводниками, лекарями невежественных, запутавшихся, охваченных огнем ненависти и зависти людей. Перестаньте оглядываться на прошлое, сын мой, стремитесь заслужить почетное право стать слугой этих бодхисаттв, следовать за ними, забывая про себя, горя желанием быть лишь орудием их милосердия, дабы сеять радость в этом мире, наводненном печалью и скорбью.

Гараб внимательно слушал отшельника. Все течения махаяны прославляют безупречных бодхисаттв; нет ни одного тибетца, который бы их не знал и не предавался бы благочестивым размышлениям о них. Гараб не был исключением. Он и раньше слышал проповеди заезжих лам на данную тему, но никто из них не говорил так убедительно, как Дорджи Мигьюр.

И вот ради того, чтобы обрести право утешать страждущих, приносить счастье обездоленным в этой и последующих жизнях, бывший гордый разбойник вел в пещере Амне Мачен суровую и благородную жизнь отшельника.

Но случилось так, что в силу таинственного хитросплетения бесчисленных причин и следствий, о котором упоминал Дорджи Мигьюр, одно заурядное происшествие повлекло за собой ряд событий, которые заставили Гараба расстаться со спасительной гаванью, где он так прочно обосновался.

Двое пастухов — учеников Мигьюра — пришли к Амне Мачен и принесли своему учителю еду. Как обычно, прежде чем предстать перед ним, они решили оставить свои одеяла и седла лошадей в пещере, служившей им пристанищем во время посещений. В этой пещере жил Гараб, которого они знали, так как один из них входил раньше в его банду.

Сначала пастухи подумали, что Гараб скрывается, и принялись его успокаивать. Со времени разгрома банды минуло около четырех лет, и все знали, что никто уже не собирался платить премию, обещанную за голову главаря. По их словам, Гараб мог спокойно возвращаться к своим товарищам: все были бы рады его видеть; они же ручались, что сообща соберут для него небольшое стадо из животных, которых пожертвуют друзья, чтобы он обрел прежнее состояние. Все понимали, что навлекли на себя беду, ослушавшись его приказа, и стремились загладить свою вину перед ним.

Гараб поблагодарил пастухов и сказал, что его тронула их забота. Затем он разъяснил им, что поселился в пещере не оттого, что боится наказания, а для того, чтобы вести святую жизнь под руководством мудрого аскета Дорджи Мигьюра и идти по стопам великих бодхисаттв, которые всегда готовы пожертвовать собой ради счастья людей.

Гараб вдохновенно, подобно тому как раньше он говорил о деньгах, пересказывал одну из самых трогательных проповедей отшельника; он разволновался и удивил своих друзей, которые не могли поверить своим ушам. Неужели перед ними стоял тот самый грубый вояка, который всего несколько лет назад весело вел их грабить караваны? Однако буддийские сказания часто повествуют о подобных превращениях. Они вспомнили житие Ангулималы, который был главарем разбойников, как и Гараб, и носил на шее ожерелье из тысячи ногтей, содранных с пальцев тысячи его жертв. Тот же самый Аигулимала повстречал Будду и, выслушав его, стал святым, достигшим наивысшей мудрости: архатом.

Покачав головой, оба пастуха почтительно пали ниц перед Гарабом, а затем попросили его благословить их.

Дэчема умирала от скуки в монастыре Самдэнлинг. Монашеская жизнь казалась ей лишенной всякого смысла. Она могла бы учиться, читая в келье многочисленные труды из библиотеки монастыря, излагавшие буддийское учение, либо постигать значение религиозных обрядов, расспрашивая настоятельницу — образованную женщину из хорошей семьи, которая постриглась в монахини после того, как стала вдовой. Но знания не интересовали Дэчему. Вся ее жизнь заключалась в одной-единственной мечте. Она предавалась ей еще в юности, осуществила ее, встретив Гараба, и теперь, когда смерть любимого положила мечте конец, молодая женщина утратила смысл жизни. Молчаливая, безучастная Дэчема смирилась с монотонными часами бездействия, мрачным монашеским одеянием и утраченной красотой, о чем свидетельствовала ее бритая голова. Она видела во всем этом наказание за неблагодарность по отношению к приемным родителям, которые вырастили ее, и эгоизм, заставивший ее отправиться на поиски выдуманного возлюбленного. Дэчема также считала это заслуженной карой за то, что она неправильно любила Гараба, любила за удовольствие, которое он ей доставлял, и в результате ускорила его гибель.

В то время, когда Гараб жил напряженной духовной жизнью, размышляя в своей пещере о подвигах идеальных служителей милосердия и готовясь последовать их примеру, дни Дэчемы, заполненные, как и у всех монахинь, бытовыми заботами, проходили уныло и бесцельно.

Дэчеме нередко приходилось бывать вместе с пожилыми монахинями в деревнях, собирая пожертвования. Однажды, через два года после ее появления в Самдэнлинге, ей велели отправиться с двумя другими монахинями к некоей богатой вдове, обещавшей преподнести в дар обители чай.

Ферма, где жила вдова, находилась неподалеку от реки, переход которой чуть было не закончился трагически для Дэчемы и Гараба.

Согласно обычаю, а также надеясь, что добрые дела позволят ей получить в грядущей жизни еще более значительное богатство, вдова предложила монахиням остаться у нее на два дня.

Оказавшись поблизости от места, где она неожиданно потеряла свою любовь, Дэчема стряхнула с себя оцепенение. В ней проснулось желание снова увидеть роковой брод, леса, в которых она блуждала в поисках Гараба, а также то место, где его шапка висела на утесе как неопровержимое доказательство гибели ее возлюбленного.

Ничего не сказав своим спутницам из опасения, что они попытаются ее удержать, Дэчема спозаранок покинула ферму и направилась к реке. Крестьяне, которых она встретила по дороге, указали ей путь к броду, и она подошла к нему, когда утро было в разгаре.

Стояла весна, сияло солнце, но снег в горах еще не начал таять. Мутная пенистая река, которую не могла забыть Дэчема, стала мелкой, чистой и прозрачной, и напугавший когда-то беглянку рев ее бурных вод превратился в ласковое журчание.

Лесная тропа привела женщину к берегу, где она стояла на коленях перед шапкой Гараба, где отрезала свои волосы и обрекла себя на унылую жизнь монахини.

Дэчема опустилась на колени, как и в тот печальный день, а когда поднялась, все еще держа руки сложенными на груди, ее взгляд упал на утес, на котором она заметила тогда некий синеватый предмет, отделанный чем-то блестящим и оказавшийся вблизи шапкой ее любимого с сине-золотым галуном…

Не грезится ли ей это? На выступе того же утеса трепетал выцветший бесформенный клочок материи. Заинтригованная Дэчема приблизилась к воде, сняла сапоги и вошла в реку. Ступая по камням, она дошла до утеса, протянула руку и прикоснулась к лоскуту. Это был обрывок фетровой шапки Гараба с еще видневшимися остатками золотого галуна.

Потрясенная Дэчема едва не упала с камня, на котором стояла. Внезапно молодая женщина прониклась уверенностью, заглушившей все прочие мысли: уцелевший лоскут означал одно — Гараб жив.

Где же oн? Дэчема и представить себе этого не могла, но знала, что разыщет его. Она встретила героя своих сновидений, пожертвовав всем, чтобы его разыскать, и теперь хотела найти его любой ценой.

Всего несколько шагов отделяли Дэчему от берега, но когда она ступила на него, решение созрело: она не вернется на ферму, где оставила своих спутниц, не вернется и в монастырь.

Прижимая к груди клочок шапки возлюбленного, Дэчема прошла вдоль берега к броду. Там она опять сняла сапоги, приподняла платье до колен и вошла в воду. Благодаря высокому росту, она почти не намочила платья при переходе реки.

Ступив на другой берег, женщина не подумала о том, что отправляется в опасный путь, покинув приют, где вела размеренную жизнь. Дэчема не имела ничего, кроме платья, в котором была, и главное, ничто не доказывало того, что Гараб жив. Однако подобные соображения даже не пришли ей в голову.

Беглянка ничего не ела со вчерашнего дня, но надеялась на милостыню, зная, что крестьяне не откажут в подаянии странствующей монахине. Она решила выдавать себя за паломницу. Тысячи паломников обоих полов круглый год шествуют по Тибету, направляясь к святым местам, чтобы испросить благословения лам, прославившихся своими добродетелями и необычайной мудростью; Дэчема была уверена, что, выдавая себя за паломницу, она не будет привлекать к себе внимание и сможет выжить.

Долог путь странника, который заходит в деревни, просит милостыню по домам и расспрашивает людей. У Дэчемы не было определенного маршрута. Она брела куда глаза глядят, как и раньше, когда сбежала из отчего дома, разыскивая мужчину своей мечты, которого потом встретила, потеряла и теперь хотела снова найти, чтобы уже никогда с ним не разлучаться.

Проскитавшись полгода неподалеку от реки, которая притягивала ее как магнит, она миновала область Га и добралась до Черку, по-прежнему не теряя надежды. Никто из тех, кого она расспрашивала в этих местах, не помнил, чтобы кто-то утонул во время наводнения, которое все прекрасно помнили, поскольку оно причинило огромный ущерб. Смертных казней в округе тоже давно не было.

Однако Дэчеме не удалось обнаружить следов Гараба.

Тогда она подумала, что пастухи племени, в котором он жил, могли знать, что стало с их бывшим предводителем. Может быть, он даже опять поселился среди них, когда минула опасность.

Дэчема вновь отправилась в путь, и прошло еще несколько месяцев, прежде чем она добралась до стойбищ Гараба.

За исключением разбойников, участвовавших в налете на монгольский караван около десяти лет тому назад, никто из пастухов никогда не видел Дэчему.

Они слышали, что Гараб возил с собой в Лхасу, а затем к Ган-Тэсэ необычайно красивую любовницу, в которую был страстно влюблен, но никому не приходило в голову, что между красоткой и жалкой изможденной монахиней, просившей милостыню в их стойбищах, было что-то общее.

Дэчема не решалась прямо спрашивать о Гарабе. Она полагала, что после разгрома банды прошло достаточно много времени и нависшая над Гарабом угроза миновала, но не была в этом уверена и соблюдала осторожность, что сильно затягивало поиски.

Наконец Дэчема узнала, что Гараба видели двое пастухов из племени, пастбища которого раскинулись на востоке, по дороге к Амне Мачен. По слухам, бывший предводитель разбойников сделался святым отшельником.

Дэчема покинула стойбище Гараба.

Поскольку странница кормилась подаяниями, она не могла отправиться прямо к Амне Мачен через бескрайние степные просторы, подобно купеческим караванам, и пошла окольным путем, стараясь держаться ближе к деревням. Таким образом прошло еще несколько месяцев.

Дорджи Мигьюр и сидевший у его ног Гараб слушали в скиту на склоне Амне Мачен рассказ некоего дрокпа, которого послали к отшельнику вожди племени, обитавшего в верховье Желтой реки.

Посланец принес тревожные вести, и пастухи просили у мудреца совета и помощи. В их краях объявились двое чужеземцев, непохожих друг на друга. У одного из них были светло-каштановые волосы, напоминавшие цветом тума (съедобный корень), и голубые глаза, как у больших собак, охраняющих палатки. Голова другого была покрыта золотыми нитями. Оба чужеземца были высокого роста, и человек с золотыми волосами выглядел гораздо моложе своего спутника.

Странных путешественников сопровождали пятеро слуг-монголов и двое китайцев, а также лошади и мулы, которые везли походные шатры и провизию. Золотоволосый человек бегло говорил на тибетском языке, а его спутник с собачьими глазами обычно прибегал к услугам переводчика-китайца, однако тот говорил, что иностранец с трудом изъясняется по-китайски.

Дрокпа узнали от слуг-монголов, двое из которых тоже знали тибетский язык, что чужеземцы недолго путешествовали вместе. Человек с собачьими глазами повстречал золотоволосого человека на северо-западе Цайдама, и тот рассказал ему, что остался один: его спутник умер несколько дней тому назад. Путешественник казался страшно удрученным. Он вез с собой небольшой шатер и несколько мешков со съестными припасами; у него было две лошади — его и умершего спутника, а также мул. Иностранцы говорили между собой на непонятном языке. Человек с золотыми волосами присоединился к другому чужеземцу вместе с двумя своими лошадьми и мулом. Ни монголы, ни китайцы не знали, откуда прибыли эти люди. Человек с собачьими глазами нанял их на севере, возле Суду;[55] что касается второго иностранца, о нем ни у кого не было никаких сведений.

Путешественники не ладили между собой. Частенько они разговаривали друг с другом на повышенных тонах, и по их жестам было ясно, что они ссорятся.

Человек с собачьими глазами заставлял монголов рыть глубокие ямы, и это им не нравилось. Он бил по скалам молотком, откалывая от них куски, собирал песок с речного дна и стряхивал его под струей воды в какую-то корзину, подобно тому как просеивают зерно.

Пастухи были страшно обеспокоены. Эти стучавшие по скалам чужеземцы могли рассердить обитавших там духов, и коль скоро они будут продолжать рыть ямы, то вытянут из земли все соки.[56] Тогда духи не будут больше давать дождя и примутся посылать людям болезни, наступит засуха и скот умрет с голода.

Пастухи умоляли Дорджи Мигьюра подсказать им, что они должны делать, чтобы уберечь племя от надвигавшейся беды.

Посланец пастухов пал перед отшельником ниц, молча ожидая его решения.

— Эти люди ищут золото, — заявил Дорджи Мигьюр. — Я видел недалеко отсюда, как китайцы из Ганьсу таким способом промывали песок, чтобы собрать частицы золота. Эти чужеземцы роют ямы, надеясь найти большие слитки чистого золота, сокрытые богами под Амне Мачен для Гэсара, который должен вернуться, чтобы истребить всех тех, у кого злое сердце.[57]

— Нельзя, чтобы они их нашли! — пылко воскликнул Гараб.

— Да, нельзя, — поддержал его посланец.

— Золото, предназначенное Гэсару, спрятано глубоко под Амне Мачен, — промолвил отшельник. — До него трудно добраться, и боги охраняют его.

— Вы не позволите этим людям завладеть золотом, господин отшельник. Вы также не позволите им продолжать рыть ямы, которые обезвоживают землю, и ломать скалы, где обитают духи. Вы не позволите им нанести вред нам и нашим стадам, — молил пастух, не переставая кланяться.

— Я постараюсь, — пообещал отшельник. — Я призову для этого богов и духов, которые сумеют положить конец проискам этих чужеземцев. Передай своим друзьям, что они могут не волноваться.

Пастух ушел. На следующий день Дорджи Мигьюр уединился в своей хижине, чтобы совершить тайный обряд, и Гараб удалился в пещеру.

Подобно всем жителям Тибета, Гараб знал, по крайней мере, частично, легенду о Гэсаре из Линга — короле-волшебнике, грозе демонов и поборнике справедливости. Он также верил в возвращение героя, который не умер, а лишь покинул этот мир, чтобы жить среди богов.

Сидя в одиночестве в своей пещере, он вспоминал некоторые подвиги Гэсара и сравнивал их с героическими деяниями бодхисаттв в буддийских сказаниях. И те и другие казались ему абсолютно одинаковыми. Побуждения и поступки этих необыкновенных личностей смешались в его голове. Бывший разбойник уже не отличал ратные подвиги от проявлений возвышенной доброты и воображал себя персонажем этих мифов, творящим добро твердой рукой, беспощадно карая виновных и освобождая их жертв.

Но какой бы разброд ни царил в его голове, одно было ясно: нынешний Гараб порвал всякие связи со своим прошлым. Считал ли он себя учеником святого или одним из соратников Гэсара, главное, что он отказался от своего прежнего «я» и занял место в героической шеренге «людских заступников».[58]

А Дэчема?.. Порой ее образ возникал среди образов бесстрастных мудрецов и рьяных правдолюбцев, населявших видения Гараба. Она неторопливо вставала в общий ряд либо появлялась внезапно, отодвигая прочие фигуры на задний план, и оставалась в поле видимости одна, взывая к нему и суля блаженство с нежной и лукавой улыбкой. В такие минуты Гараб падал с заоблачных высей в ад, где демоны, вооруженные раскаленными щипцами, терзали его плоть воспоминаниями о былых ощущениях.

Тибетцы, подобно индусам, верят в то, что мистические учителя-гуру способны проникать в мысли своих учеников. Гараб был убежден, что Дорджи Мигьюр видит его насквозь, и молча ждал, когда отшельник придет ему на помощь. В самом деле, мало-помалу Дэчема стала удаляться от него, появляясь все реже и реже, и память о ней понемногу стиралась. Поглощенный своими блистательными видениями, Гараб почти не замечал постепенного угасания грозного призрака своей любовницы. Наконец в его душе воцарился покой, который наполнил бывшего главаря разбойников гордостью и удовлетворением.

Однажды, когда Гараб пришел к Мигьюру, аскет окинул его пронизывающим взглядом.

— Ты никогда не пытался, — спросил он, — удержать падающий или ускользающий от тебя предмет, который в конце концов, когда ты был уже близок к успеху, вырывался из твоих рук?

— Да, как-то раз… — отвечал Гараб. — Это была собака. Ее уносила река, она плохо плавала и выбилась из сил. Это случилось в пору моей юности, когда я возвращался из леса с охапкой хвороста, перевязанного веревкой. Я снял с себя пояс, привязал к веревке и бросил свою ношу в реку. Надеялся, что животное ухватится за ветки и мне удастся вытащить его на берег. Бедная собака уже почти выбралась, взобралась на вязанку, и я думал, что она спасена, но тут она не удержалась, и течение унесло ее.

Отшельник молчал, а Гараб не осмелился ни о чем спрашивать. Только со временем он понял, в чем дело.

В то время как отшельник, запершись в своей хижине, приступил к сложным ритуалам, а Гараб упивался в пещере мечтами о своих грядущих подвигах во имя блага людей, караван чужеземцев приближался к Амне Мачен. Однажды вечером он остановился у подножия горы, где и был разбит лагерь.

На следующий день человек с собачьими глазами, который возглавлял караван, разрешил своим слугам отдохнуть, объявив, что на следующий день им предстоит охота. Некоторые из них должны были получить ружья, чтобы выслеживать и убивать горных коз, из голов которых он собирался изготовить чучела; другим предстояло выполнять обязанности загонщиков.

Этот приказ вызвал у слуг недовольство. Монголы узнали от пастухов соседних стойбищ, что на склонах Амне Мачен живет святой отшельник. Места, где обитают аскеты-созерцатели, считаются священными, и любое насилие там строго воспрещается.

Охотиться поблизости от скита означало не просто совершить преступление, а нанести тяжкое оскорбление местному святому. Монголы не желали подвергать себя наказанию за подобный грех в этой и грядущих жизнях. Посоветовавшись, они решили изложить свои доводы человеку с золотыми волосами, который понимал по-тибетски.

В тот же день Гараб, отправившись к ручью за водой, обнаружил палатки, разбитые накануне вечером. Он немедленно побежал предупредить отшельника, и тот попросил его из-за закрытой двери:

— Посмотри, что делают эти люди, и узнай, какие у них планы. Потом расскажешь мне об этом.

Гараб прибыл в лагерь, когда монголы собирались отправиться к золотоволосому чужеземцу. Его неожиданное появление возбудило любопытство: «Кто он? Откуда пришел?»

— Я не странник, — отвечал Гараб. — Я живу на горе возле моего учителя, отшельника Дорджи Мигьюра. Возможно, вы о нем слышали.

Разумеется, все знали имя анахорета; пастухи, рядом со стойбищем которых разбили лагерь путники, немало рассказывали им о святости Дорджи Мигьюра и сотворенных им чудесах. Монголам было известно, что святой обитает где-то на горе, но они не подозревали, что остановились рядом с его скитом. И тут же у них вырвался вопрос, который немедленно задал бы на их месте любой из верующих ламаистов:

— Можно ли видеть Дорджи Мигьюра? Можем ли мы получить его благословение?

— Уже несколько дней мой учитель находится в суровом скиту,[59] — ответил Гараб, — я сам его не вижу и разговариваю с ним через дверь. Но даже если вам не позволят к нему войти, вы можете преклонить колено перед скитом, и он даст вам благословение. Скажите, друзья, что вы здесь делаете? Откуда вы пришли и куда направляетесь? Моему учителю передали, что вы сопровождаете двух чужеземцев.

Монголы сообщили Гарабу то, что они знали о двух путешественниках. Но все это уже было известно отшельнику в пересказе посланца пастухов. В заключение Гараба известили о намечавшейся охоте.

— Вам нельзя этого делать! — вскричал он. — Дорджи Мигьюр — посланец бодхисаттв. Он не ест животной пищи и не носит меховой одежды. Зимой, когда дикие животные с трудом находят себе пропитание, они, даже медведи, приходят к его жилищу; хотя запасы пищи святого не слишком велики, он всегда дает им поесть. Видимо, духи обеспечивают его всем необходимым, чтобы он мог творить добро. Вы понимаете, что если вы будете убивать животных, которые чувствуют себя в безопасности на этой горе, то навлечете на себя проклятие моего учителя?

— Мы не станем этого делать! — вскричали монголы, окончательно утвердившись в своем решении.

Они сказали, что как раз собирались попросить чужеземца с золотыми волосами отговорить начальника каравана от его намерения.

— Я пойду вместе с вами, — немедленно решил Гараб, не желавший упускать случая повидать чужеземцев, о которых его просил разузнать Дорджи Мигьюр.

Золотоволосый чужеземец сидел на траве перед своим низким шатром и курил сигарету, рассеянно глядя перед собой. Он немного удивился, завидев направлявшихся к нему монголов, но улыбнулся двоим из них, которые понимали по-тибетски, и дружелюбно поинтересовался, что привело их к нему.

Обрадованные хорошим приемом слуги рассказали ему о причине визита. Несмотря на то что святой отшельник жил совсем рядом, их хозяин собирался охотиться. Он хотел, чтобы одни из них убивали диких коз, а другие стали загонщиками.

— А мы этого не желаем, — резко закончили свою речь монголы.

В другом случае они, несомненно, вели бы себя менее решительно, но речь шла об их спасении, о судьбе их будущих жизней. Гараб грозил им проклятием святого чудотворца; разве могли эти простые люди пренебречь подобной опасностью?

— Поговорите с хозяином вместо нас, — попросили они в заключение.

— Я хотел бы вам помочь, — флегматично отвечал чужеземец, — но это ни к чему не приведет. Если он вбил себе что-то в голову, то все черти преисподней вместе взятые не заставят его передумать. А это кто? Я его раньше не видел, — спросил чужеземец, заметив державшегося в стороне Гараба.

— Это ученик великого аскета Дорджи Мигьюра, скит которого находится рядом с нашим лагерем. Дорджи Мигьюр — святой, никто не сравнится с ним в милосердии; зимой он кормит диких зверей; даже медведи едят из его рук.

Монголы уже начали преувеличивать заслуги отшельника. Чужеземец заинтересовался услышанным.

— О! — сказал он. — Я хотел бы поговорить с тобой, ученик святого. Не уходи. Я передам все возражения вашему хозяину, — добавил он, обращаясь к монголам.

Палатка чужеземца с собачьими глазами находилась на довольно большом расстоянии от палатки его спутника, но тем не менее до слуг донеслись яростные раскаты голоса хозяина, говорившие о том, что он не слишком приветливо встретил их посланца.

Вскоре золотоволосый чужеземец вернулся, насвистывая.

— Я предупреждал вас, друзья, — сказал он. — Ваш хозяин не хочет ничего слушать. Завтра вы будете охотиться.

— Нет! — вскричали слуги. — Мы не будем охотиться. Пусть он охотится один, если посмеет.

— Может быть, следует ему помешать? — решил спросить один из монголов.

— Ну-ну, — весело сказал чужеземец. — Поступайте как знаете, друзья. Меня это не касается. Я не стану охотиться, чтобы не рассердить отшельника.

Затем он обратился к Гарабу:

— Нельзя ли посетить твоего учителя?

— Он в суровом скиту, — сказал Гараб, — но я передам ему ваше желание и сообщу ответ.

— Ну а пока садись, давай поговорим немного. Ты не против?

— С радостью, — отозвался Гараб.

— Я принесу вам чай, — сказал один из монголов.

Ни в Тибете, ни в Монголии никто не мыслит беседы без этого напитка.

— Кто он, этот отшельник и твой учитель? — спросил чужеземец.

И Гараб, повторяясь и путая различные понятия, принялся долго и обстоятельно излагать всевозможные учения, цитировать мудрецов, рассказывать о бодхисаттвах и поборнике справедливости Гэсаре из Линга, который создаст вместе с грядущим Буддой (Майтреей) царство всеобщего благоденствия. В заключение он сказал, что хочет удостоиться чести стать помощником тех, кто принесет всем людям счастье и покой.

Золотоволосый человек слушал его с доброжелательным вниманием и время от времени улыбался.

— Значит, ты не охотишься на коз в горах? — спросил чужеземец, возвращая Гараба на землю.

— О! Я охотился на другую дичь, — беспечно сказал Гараб.

— Ты был солдатом? — поинтересовался путник.

— Охо-хо! — воскликнул Гараб вместо ответа.

Но его собеседник не дал ему договорить.

— Слушай! — приказал он.

Он произнес прекрасную речь, которая напомнила Гарабу наставления бодхисаттв о самопожертвовании и сострадании. Однако Гараб чувствовал между ними различия, хотя и не мог себе этого объяснить. Гэсар действовал в небесных сферах, среди богов и демонов, а также в нашем мире; будды и бодхисаттвы владели бесконечной вселенной. Но чужеземец не выходил за узкие рамки нашего мира, как будто до него не долетали звуки из других миров.

Кроме того, Гараб ничего не понял из слов симпатичного чужеземца, хотя тот изъяснялся на безупречном тибетском языке.

— Я хочу повидать твоего учителя, — повторил путник, когда Гараб стал с ним прощаться.

На следующий день человек с собачьими глазами созвал слуг и отдал распоряжение относительно предстоящей охоты. Они ничего не сказали в ответ, но в тот день хозяин их больше не видел — слуги отправились к скиту. Дорджи Мигьюр открыл им дверь и позволил сесть на пороге, где они слушали речи отшельника, перебирая четки.

Двое китайцев приготовили чужеземцу еду, но вечером, когда рассерженный хозяин выпил больше обычного и стал грозиться, что убьет всех, кто ему не подчинится, китайцы испугались и тоже сбежали.

Вернувшись в лагерь, монголы передали золотоволосому человеку ответ отшельника. Он назначил ему встречу на следующий день.

Начальник каравана поджидал своих слуг с ружьем в руках. Он пришел в их палатку, повторил свой приказ и заявил, что, если утром они не будут готовы к охоте, им не поздоровится.

Монголы не возражали, однако ночью они взвалили на мулов большое количество провианта, взяли ружья и боеприпасы, выданные им для охоты, и расположились в извилине горы в некотором отдалении от прежнего лагеря.

Поздним утром человек с золотыми волосами, следуя указаниям монголов, добрался до скита Мигьюра по узкой и крутой горной тропе. Он оставался в хижине отшельника несколько часов. Гараб не знал о чем они говорили, так как не был допущен к беседе. Отшельник лишь попросил его приготовить суп, чтобы путник разделил с ними трапезу перед уходом.

В конце трапезы чужеземец обратился к Гарабу:

— Я получил благословение Джово Дорджи Мигьюра и покину лагерь завтра на рассвете. Ты собираешься трудиться ради блага людей. Не хочешь ли уйти со мной, став моим спутником? Твой учитель согласен, и я полагаю, что таково его желание. Он рассказал мне о тебе; я знаю, кто ты такой. Не хочешь ли ты меня сопровождать?

Пораженный Гараб смотрел то на отшельника, то на чужеземца.

— Куда мы пойдем? — спросил он. — В вашу страну?

— Я никогда не вернусь на родину, мое место здесь, — заявил путешественник.

— Боги укажут вам путь, — прибавил отшельник.

— Я пойду с ним, если такова ваша воля, — сказал Гараб Дорджи Мигьюру.

— Возможно, тебе действительно лучше уйти, — задумчиво проговорил аскет. — Лучше для тебя, а также для других… Уходи завтра.

Гараб почтительно поклонился учителю в знак повиновения и заметил, что иностранец, склонившийся в низком поклоне, поднес руку отшельника к своим губам.

Странное и неожиданное решение, которое принял Дорджи Мигьюр, ошеломило Гараба. Он усматривал в этом чудесный знак свыше: должно быть, боги услышали его пожелания, высказанные в пещере.

— Кто ты: вестник Гэсара-Заступника или посланец Гьялва Ченпо — Будды Бесконечной Доброты? — спросил он, дрожа от волнения, у золотоволосого человека, когда они вместе вышли из скита.

— Возможно, и тот и другой, — отвечал чужеземец с улыбкой и направился по тропе вниз.

Подобно всем ученикам отшельников-созерцателей, Гараб никогда не приходил к учителю без приглашения. Ему хотелось провести у ног аскета последнюю ночь, прежде чем он уйдет с незнакомцем в неизвестном направлении. Гараб жаждал еще раз услышать волшебные слова, которые внесли покой в его мятежную душу, либо просто посидеть рядом с отшельником в тишине, купаясь в лучах бесконечной доброты и безмятежного спокойствия, которые распространял Мигьюр. Но учитель не приказал ему вернуться, после того как он проводит чужеземца, и Гараб отправился в свою пещеру.

Он оставался в ней некоторое время, углубившись в раздумья о превратностях своей судьбы, спрашивая себя, что за события ожидали его впереди, как вдруг полог из шерсти яка, закрывавший вход в его жилище, приподнялся, и на пороге появилась женщина.

— Это я, Гараб, — просто сказала она.

— Дэчема! — вскричал Гараб и вытянул вперед руки, чтобы отогнать от себя привидение. — Дэчема!.. Ты же умерла!

— Нет, — отвечала подруга с улыбкой. — Я жива, как и ты. Я тоже думала, что ты мертв. Видела твою шапку, которая зацепилась за утес посреди реки, и решила, что ты утонул. Я остригла волосы и стала монахиней. Затем как-то раз боги привели меня к месту, где мы расстались. Они подали мне знак. Обрывок твоей шапки по-прежнему висел на утесе, хотя прошло уже столько времени; ни ветер, ни дождь не смогли его унести. Я поняла, что тебя не забрали посланцы Шиндже. Стала тебя разыскивать, как прежде, и наконец нашла. Я не могла тебя не найти. Завтра мы уйдем отсюда и уже больше никогда не расстанемся.

Дэчема говорила спокойно, безо всякого волнения. Она вновь обрела свою мечту и считала это вполне естественным. Окружающий мир перестал для нее существовать.

Прошел почти год с тех пор, как Дэчема покинула своих спутниц и отправилась на поиски возлюбленного. Ее волосы отросли, и, несмотря на худобу и изношенное платье, она казалась Гарабу необыкновенно красивой; своеобразная удивительная красота женщины делала ее как никогда притягательной в его глазах.

Но тут же в бывшем разбойнике ожили раздумья, которым он предавался в своей пещере в долгие часы одиночества, разговоры с Рамой, пытавшимся открыть тайну вечной жизни, и рассказы отшельника о возвышенных деяниях бодхисаттв, которые не жалеют себя, утешая страждущих. Не мечтал ли он последовать за теми, кто восстанавливает попранную справедливость? Не собирался ли стать наставником и проводником людей? Гараб робко лелеял эту честолюбивую мечту. И завтра, на рассвете, он должен уйти… чтобы, возможно, воплотить ее в жизнь.

Он попытался разъяснить своей подруге, что у того человека, которого она отыскала, нет ничего общего с прежним Гарабом. Он прочитал ей несколько проповедей. Но ему не удалось убедить женщину, ведь для нее не существовало ничего, кроме ее любви.

— Я пришла, чтобы увести тебя отсюда, — упрямо повторяла она. — Ты — мой, и я — твоя. Пошли!

Прислонившись к стене пещеры, Дэчема принялась жалобно плакать.

— Я живу только ради тебя, Гараб, — говорила она. — Почему ты меня разлюбил? Что я буду без тебя делать?

Тайные желания вновь принялись искушать Гараба, прикрываясь возвышенными и благочестивыми доводами.

Он дал обет избавлять людей от страданий; неужели же он начнет с того, что причинит боль женщине, которая его любит? Не представился ли ему случай испытать силу своей веры, пожертвовав собственными желаниями ради облегчения ее участи?

Подобное самоотречение могло принести аскету удовлетворение. Однако этому противилось его честолюбие, вскормленное мечтами о героическом будущем.

Перед мысленным взором Гараба вновь предстали туманные, но, несомненно, блистательные горизонты, открывавшиеся в конце дороги, на которую ему предстояло ступить завтра на рассвете вместе с человеком с волосами цвета солнца.

Гараб говорил и говорил, нанизывая друг на друга бессвязные слова и фразы, свидетельствовавшие о путанице его мыслей и смятении плоти, а упрямая Дэчема тем временем утерла слезы и неумолимо повторила:

— Я пришла, чтобы забрать тебя. Пошли!

Этот разговор, продолжавшийся довольно долго, был прерван появлением переводчика-китайца. Он просунул голову в пещеру и быстро проговорил:

— Убежавшие слуги так и не вернулись. Хозяин вне себя от ярости. Он направляется к отшельнику. Говорит, что тот склонил монголов к мятежу, и собирается его вразумить. Хозяин пил целый день. У него заряженное ружье… Я боюсь. Вы должны пойти со мной к скиту.

Не успел Гараб ответить, как китаец отлетел на середину пещеры, и из-за резко отдернутой завесы показался чужеземец.

Он что-то приказал слуге, и тот сказал в ответ несколько слов, дрожа всем телом. Чужеземец повторил свой приказ, указывая на Гараба.

— Он хочет, чтобы я говорил с вами, — пробормотал китаец. — Он не знает, что скит находится выше, и думает, что отшельник — это вы.

Испуганный переводчик снова попытался втолковать путешественнику, что тот обознался. То ли он плохо выражал свои мысли, то ли иностранец не понимал его, так или иначе пьяный путешественник вообразил, что переводчик его не слушается, и сделал вид, что собирается на него броситься. Опередив хозяина, китаец проворно выскочил из пещеры. Чужеземец вышел вслед за ним и принялся звать его, осыпая проклятьями, но объятый ужасом переводчик уже скрылся из виду.

Ярость пьяного усилилась; вернувшись в пещеру, он заметил Дэчему, та пряталась за грудой мешков, в котором находился запас продуктов, принадлежавших Дорджи Мигьюру.

Появление женщины настроило чужеземца на игривый лад, и в его светлых глазах заплясал лукавый огонек. Припомнив несколько известных ему тибетских слов, он принялся насмехаться над человеком, которого принимал за святого отшельника:

— Эй! Гомчен, Джово гомчен… чимо, чимо…[60] охо-хо!

Он слегка пошатывался. — Ах! Ах!..чимо — продолжал он и внезапно бросился к Дэчеме, обнял ее за талию и привлек к себе, пытаясь поцеловать.

Сильным ударом отбросив пьяного чужеземца к стене, Гараб в мгновение ока вырвал у него ружье и выстрелил ему в грудь.

Оцепенев от сменившего ярость испуга, Гараб стоял с ружьем в руках и ошеломленно смотрел на распростертого перед ним человека, которого он убил.

— Теперь я вижу, что ты все еще меня любишь. Ты совершил убийство ради меня.

Дэчема говорила спокойно, но в ее ласковом голосе слышались торжествующие нотки и, возможно, сквозила ирония.

Гараб вздрогнул. Его мечты рухнули, и перед ним неожиданно предстала жестокая реальность. Безжалостный холодный свет, проникший в его душу, высветил обман, которым он упивался во время своего добровольного заточения, заблуждение, которое он усиливал благочестивыми поклонами и возвышенными обетами, одурачивая себя надуманными прожектами. Его нисколько не интересовало счастье других. Он жаждал только собственного счастья. Разве он собирался отказаться от своей честолюбивой мечты о духовном величии ради счастья Дэчемы? Лицемерие доводов, которыми он только что пытался себя убедить, стало для него очевидным. Мысли о самопожертвовании лишь маскировали его плотские желания. Он убил ради самого себя.

Гараб разразился безудержным смехом безумца, приведя свою возлюбленную в замешательство.

Роковое предсказание. — Что стало с золотоволосым чужеземцем?

Хозяин фермы резко оборвал свой рассказ и замолчал. Я представила, каким он был в свои тридцать два года — могучим, одержимым страстью красавцем, который внезапно понял, что его мечты о героическом призвании людского заступника оказались тщетными, и разразился горьким смехом перед своей испуганной возлюбленной.

Что с ним было потом? Он умолчал об этом. Его нынешнее процветание и некоторые намеки здешних фермеров заставляли предполагать, что он восстановил связи с подобными ему удальцами и возобновил успешные налеты на караваны. Но где же Дэчема?

— А что стало с вашей подругой?.. — спросила я тихим голосом.

— Она умерла, — коротко ответил он.

Любопытство побудило меня к дальнейшим расспросам.

— Умерла! Но как?.. Спустя долгое время?

— Несколькими неделями позже… Мы шли вдвоем… По узкой тропе… Она оступилась…

«Сердитый смех. Пропасть», — предсказывал оракул в Лхасе.

Я вообразила эту сцену: одна из тех высокогорных троп, что вьются по краю пропасти, неожиданный легкий толчок… падение…

 Воспоминание об этой давней трагедии расстроило фермера-разбойника; он принялся глухо бормотать:

— Девушка была демоном, это точно. Она отняла меня у будд, которым я хотел служить… Я следовал за ней. Я произнес заклинание, изгоняющее демонов… Она не сразу упала. Можно было подумать, что она парит в воздухе. Я запомнил ее руки, порхавшие, словно бабочки, над водой, когда ее уносило течение; это было давно. Дэчема молча смотрела на меня, цепляясь рукой за куст. Ее лицо стало необыкновенно красивым: ни одна земная женщина не сравнится с ней. Я не мог вынести света, который излучали ее огромные, устремленные на меня глаза… Они испепеляли меня. Я сделал движение, отгоняющее злых духов.

Я знала, что при этом бросают камни, выкрикивая магические заклинания.

— Дэчема разжала руку и полетела в пропасть, не издав ни звука. Я сказал, что она умерла? Нет, она не может умереть. Я чувствую, что она бродит где-то рядом. Иногда в сумерках я вижу, как она слоняется по пастбищам, видимо, подстерегая меня, но всегда ускользает, когда я пытаюсь схватить ее, чтобы снова овладеть ею и чтобы…

Хозяин внезапно вскочил и, охваченный яростью, помчался куда-то по сумрачным лугам.

— Он сошел с ума! — сказал мне Йонгден.

Нет, Гараб вовсе не был сумасшедшим. Как я и предполагала в начале этой истории, появление влюбленных в ночи усилило наваждение, которое преследовало его, и заставило бывшего разбойника вслух предаться воспоминаниям о своем драматическом прошлом, когда он сталкивался с необычными людьми и явлениями.

На следующее утро лихорадочное возбуждение нашего хозяина прошло, и, когда я вежливо с ним поздоровалась, он смерил меня таким тяжелым, почти угрожающим взглядом, что стоявший рядом со мной Йонгден испугался.

— Мы отправимся в путь сегодня же, — сказал он, когда я вернулась в свою палатку. — Этот старый разбойник затаил на нас злобу за то, что мы слышали его признания. Он хотел бы взять свои слова обратно, но знает, что это невозможно, и потому нельзя предугадать, на что он пойдет, чтобы быть уверенным в нашем молчании.

Думаю, мой сын проявлял чрезмерную осторожность. Так или иначе, мы попрощались с хозяином, сославшись на то, что уже достаточно отдохнули и впереди нам предстоял долгий путь. Он не пытался нас удержать.

Укладывая продукты, которые принес мне один из обитателей фермы, я припомнила сцену из рассказа Гараба.

— Ваше имя не Анаг? — спросила я у этого человека, которого часто видела рядом с фермером.

— Да, — удивленно ответил он. — Меня зовут Анаг.

Значит, пожелание, которое друзья высказали в Сосалинге, сбылось: Гараб и Анаг снова встретились.

Я часто вспоминаю эту странную историю. Разбойник с большой дороги убил свою возлюбленную не из обычной ревности, а по куда менее банальной причине — сожалея о своем нравственном падении. Несравненно более интересными показались мне описанные им страшные колдуны и чужеземец с золотыми волосами, который не собирался возвращаться на родину, потому что его место было в Тибете. По словам Гараба, он был еще молод. Может быть, он по-прежнему живет в Стране снегов?.. Где?.. И зачем?..

Ривоцзе-Нга, август 1937 года.

Примечания:

1

Одна из древнейших школ тибетского буддизма, основанная на устной традиции передачи эзотерического учения от учителя к ученику Духовными предтечами этой школы являются индийцы Тилопа и знаменитый ученый из буддистского университета Наланды пандит Наропа, а также переводчик Марпа (1040–1098) и его ученик поэт-отшельник Миларэпа (1040–1128). Двое последних — уроженцы Тибета (XI и XII вв.). — Здесь и далее примеч. автора.

2

Согласно тибетскому обычаю.

3

Жители Тибета не пользуются шпорами.

4

Давид-Неэль А. В стране благородных разбойников. П., 1938.

5

Все жительницы Тибета умеют ездить верхом.

6

Приносящая счастье, радость (тибет.)

7

Удовольствие, необычная радость (тибет.)

8

Дословный перевод тибетского выражения.

9

Жители Тибета сушат мясо на солнце и берут его с собой в дорогу. Это их излюбленное блюдо.

10

Просторечное радушное приглашение гостя к трапезе.

11

Северные плоскогорья (тибет.). Название обширных пустынных степей на севере Тибета, а также всех необжитых территорий, где можно встретить лишь живущих в палатках пастухов.

12

Съедобный корень, напоминающий по вкусу каштан.

13

Распространенное в Тибете поверье.

14

Снежная гора (тибет.) — гора на юго-западе Тибета, которую индусы называют Кайлас. По индийским преданиям, там обитает Шива со своей супругой Парвати и живут отшельники. Место паломничества жителей Тибета и Индии.

15

Мантра: «Ом мани падме хум».

16

Плоды дерева, посвященного Шиве. Отшельники-шиваиты носят ожерелье из этих ягод. В мифах и народных сказаниях Шива предстает с бледным лицом, в тигровой шкуре, с бусами на шее.

17

Согласно обычаю, зажиточные люди в Тибете содержат в своем доме амчода (духовника), который ежедневно читает священные книги или выполняет некоторые религиозные обряды.

18

В Тибете была официально разрешена полигамия.

19

Тибетское название китайского города Дацзяньлу на западе провинции Сычуань.

20

Лxa — бог, са — земля (тибет.)

21

Новый год по тибетскому календарю начинается в феврале, в разные дни — согласно лунному циклу.

22

Подобный обычай существует и в Шигацзе. Автор удостоилась такой чести во время пребывания в этом городе. Она уклонилась от оплаты налога в Лхасе, поскольку путешествовала под видом нищей паломницы (см.: «Путешествие парижанки в Лхасу»).

23

Букв.: «ноги-лотосы», т. е. «чьи ноги похожи на лотосы»; почетный титул.

24

То же самое происходит в Шигацзе, у Панчен-ламы (или Таши-ламы).

25

Тринадцатый Далай-лама, правивший в то время, умер 17 декабря 1933 года.

26

Всеведущий (тибет.) — один из распространенных титулов Далай-ламы в Тибете.

27

Приграничная область на западе китайской провинции Сычуань, населенная племенами тибетского происхождения. Гя — китайский; ронг — долина; гяронгпа — люди (тибетцы), обитающие в китайских долинах.

28

Господин, повелитель (тибет.). В этом самом известном в Тибете храме якобы находится очень древняя статуя юного принца Гаутамы, до того как он стал Буддой.

29

Ламаисты не верят в возможность вечного страдания.

30

В Тибете будущий муж или его родители платят приданое в виде денег, скота или земли родителям невесты. Это расценивается как возмещение им расходов, затраченных на воспитание дочери. Женитьба на девушке из благородной или почтенной семьи зачастую обходится очень дорого, как и в том случае, если невеста наделена необычайной красотой. Обычай, когда родители вместе с дочерью дают ее будущему мужу деньги, кажется жителям Тибета абсурдным и даже постыдным.

Тибетцы спрашивали меня об этом без обиняков: «Неужели девушки в вашей стране настолько уродливы, что приходится платить их мужьям?»

31

Брачные предложения делаются с помощью родственников или друзей.

32

Человек, сведущий в искусстве тайных магических заклинаний (тибет.)

33

Я слышала то же самое о разновидности травы, растущей в краю лопа, около Цари — известном месте паломничества на юго-востоке Тибета.

34

Чистилища, где рождаются и умирают, чтобы возродиться в других мирах. Буддизм не допускает существования вечной кары.

35

Традиционное очень почтительное обращение к великим созерцателям.

36

Национальный индийский наряд из более или менее широкой и длинной ткани, которую обматывают вокруг бедер и пропускают между ног, образуя нечто вроде брюк.

37

Согласно верованиям индусов.

38

Подвижник высшего ранга, отказавшийся от всяких мирских привязанностей, посмертной славы и возрождения в царстве богов. Последователь пантеистской Веданты.

39

Слова из индийского погребального обряда. Люди боятся, что мертвый попытается забрать жизнь своих близких, чтобы увековечить свое существование в качестве призрака, сохраняющего связь с нашим миром.

40

Тибетские названия озер, обозначенных на карте как Орин-Нур и Джарин-Нур.

41

Тибетское название китайского пограничного поста.

42

Населенный пункт, где обитает вождь племен местности Га.

43

Бон — религия, существовавшая в Тибете до VII века, когда в стране получил распространение буддизм. Бон-по — последователи религии Бон.

44

Согласно тибетским поверьям, все болезни вызываются злыми силами — злобными бесами или духами, которых чем-то рассердили.

45

Жители Тибета верят, что сознание человека — намше — иногда отделяется от физического тела до видимого наступления смерти. Как только намше покидает тело, человек реально умирает, хотя его тело способно еще некоторое время осуществлять обычные физические и мыслительные процессы. Когда наступает видимая смерть, некоторые признаки указывают на то, что покойный был лишен намше. Иногда на похоронах в Тибете можно услышать, как деревенские ламы говорят о покойном, что «он умер еще два-три года тому назад». Случается также, что врачи отказывают больному в помощи, считая ее бесполезной, поскольку обратившийся к ним человек уже мертв несколько месяцев или несколько лет. Учение тибетских оккультистов отражается в народных поверьях в карикатурном виде.

46

Хижины, в которых уединяются монахи для медитаций.

47

В Тибете пещеры часто используются в качестве скитов. Автор книги жила в подобной пещере, на высоте 3900 метров, в течение нескольких лет.

48

Подобные стены складывались из сухих камней.

49

Жители Тибета носят очень широкую одежду, туго перевязанную поясом, в результате чего на груди образуется большой карман, в который кладут самые необходимые вещи.

50

Напиток бессмертия издавна искали китайские даосы, не прибегая, впрочем, к черной магии и ритуальным убийствам: во всех древних мистериях символически умирал адепт, чтобы затем воскреснуть. Тибетское название «эликсира жизни» — btchud kyilen (санскр. rasayana) означает «получение жизненного сока», жизненной энергии. В тибетской медицине этот сок связывают с лекарственными растениями, в религиозной лексике слово btchud соотносится с небесным миром. Индийские, китайские и тибетские учения о достижении бессмертия взаимосвязаны и восходят к глубокой древности.

51

Пояса, которыми обматывают свое тело тибетцы, достигают нескольких метров в длину. Пояса высшего качества делаются из очень прочной узкой ткани, иногда из шелка.

52

Узкая расщелина в горе (тибет.)

53

См.: «Сверхчеловеческая жизнь Гэсара из Линга». Героический эпос народа Тибета в переводе А. Давид-Неэль и ламы Йонгдена.

54

Преисполненные милосердия люди и другие существа, далеко продвинувшиеся по пути духовного совершенствования. Бодхисаттвы достигают состояния будды, отказываясь тем не менее от нирваны и оставаясь среди людей из сострадания к ним.

55

Местное произношение названия китайского города Сучжоу на севере провинции Ганьсу.

56

В Тибете распространено поверье, что рыть глубокие ямы — значит иссушать питательные соки земли, извлекая спрятанные в ней терма (сокровища). Лет двадцать тому назад (т. е. в 1920 г. — Примеч. ред.) правительство Далай-ламы отправило нескольких молодых людей в Англию для изучения современных наук и их практического применения. Двое студентов стали инженерами: один — специалистом по шахтам, другой — по дорогам. Вернувшись в Тибет, первый приступил к поискам залежей полезных ископаемых, но это вызвало такое недовольство у местных жителей, что власти запретили ему продолжать изыскания. Отлученный от своего ремесла инженер стал монахом. Его коллеге — строителю дорог — тоже не повезло. Тибетцы заявили, что их вполне устраивают тропы для мулов. Из студентов, вернувшихся на родину, смогли заняться делом только электрик и один из его приятелей, который ныне руководит изготовлением оружия и производством денег.

57

Жители Тибета продолжают ждать возвращения своего героя в этот мир, где он должен основать царство справедливости. Недавно я слышала, как образованные тибетцы говорили, что, согласно предсказаниям, подтверждаемым некоторыми последними событиями, возвращение Гэсара произойдет через тридцать девять лет. Многие монголы также ждут возвращения Чингисхана. Несмотря на то, что место захоронения прославленного завоевателя до сих пор неизвестно, в Эдзин Орд стоит храм, где находится серебряная рака, в которой якобы покоятся его останки. Монголы совершают паломничество к этому храму в апреле.

58

Тибетское выражение.

59

«Суровые скиты» (мицхам) пользуются у тибетцев особым почетом (см.: Давид-Неэль А. «Мистики и маги Тибета», а также: Давид-Неэль А. «Лама Пяти Мудростей»).

60

Отшельник, господин отшельник… женщина (тибет.). Чимо — женщина на диалекте пастухов из восточных областей страны. В классическом тибетском языке это слово кемен.