• Главная
• В избранное
• Наш E-MAIL
• Добавить материал
• Нашёл ошибку
• Вниз

Я хотел поговорить о своей новой книге, но дон Хуан сделал знак, что ему это не интересно, потом заулыбался и тут же втянул меня в беседу о каких-то незначительных вещах. Наконец мне все же удалось перевести разговор на интересующую меня тему. Я упомянул, что просмотрел свои ранние записи и пришел к выводу, что с первого дня нашей встречи получал от него подробное описание мира магов,[1] только мне не совсем понятна роль галлюциногенных растений.

— Почему ты так часто заставлял меня принимать эти растения силы? — спросил я.

Он рассмеялся и еле слышно произнес:

— Потому что ты тупой.

Ответил он достаточно внятно, но я на всякий случай переспросил, будто не расслышал:

— Что-что?

— Сам знаешь что, — оборвал он и встал. — Ты слишком заторможенный, — пояснил он, потрепав меня по голове. — И не было другого способа расшевелить тебя.

— Выходит, в этих растениях не было абсолютной необходимости?

— В твоем случае была. Хотя, конечно, есть и такие, кто в них не нуждается.

— Вообще восприимчивость — состояние для некоторых вполне обычное, — сказал дон Хуан. — Но не для тебя. Как, впрочем, и не для меня. В конце концов, восприимчивость — не самое главное.

— А что главное?

Казалось, он подыскивает ответ.

— Главное — это безупречность воина, — сказал он наконец. — Но все это лишь способ говорить, способ ходить вокруг да около. Ты уже выполнил ряд магических задач и, я думаю, достаточно созрел для того, чтобы указать тебе на источник самого главного. Я сказал бы, что для воина самое главное — обрести целостность самого себя.

— Что это значит?

— Я же сказал, что только упомяну о главном. В твоей жизни еще слишком много свободных концов, которые тебе предстоит свести воедино, прежде чем мы сможем поговорить о целостности.

Мы направились в пустынный чапараль и примерно через полчаса вышли на небольшой, футов двенадцати в диаметре участок ссохшейся красноватой почвы, идеально утрамбованной и плоской, причем без каких-либо следов механической обработки, В центре этого круга, лицом на юго-восток сел дон Хуан, велев мне сесть напротив, лицом к нему.

— Что мы здесь будем делать? — спросил я.

— Здесь у нас сегодня вечером свидание со знанием, — ответил он. — Можно сказать, что знание кружит вокруг нас.

Не дав мне ухватиться за столь загадочный ответ, он быстро сменил тему и весело предложил мне быть естественным, то есть писать и говорить так, словно мы находимся у него дома.

— Мы не будем рассуждать о твоем прошлом опыте, — сказал дон Хуан, когда я закончил. — Не стоит индульгировать, фокусируя внимание на прошедших событиях. Мы можем касаться их, но только для примера.

— Почему, дон Хуан?

— У тебя еще недостаточно личной силы для поиска объяснения магов.

— Значит, существует объяснение магов?

— Конечно. Маги тоже люди. Мы — создания мысли. Мы ищем разъяснений.

— А я-то был уверен, что поиск объяснений — это и есть мой главный недостаток.

— Нет. Твой недостаток в поиске подходящих объяснений, которые вписывались бы в твой мир. Я возражаю именно против твоей рассудочности. Маг тоже объясняет вещи в своем мире, но он не такой твердолобый, как ты.

— Как я смогу прийти к объяснению магов?

— Накапливая личную силу, ты придешь к нему естественным образом, Но объяснение магов — это не то, что понимаешь под объяснением ты. И все же оно делает мир и его чудеса если не ясными, то, по крайней мере, не столь устрашающими. Именно это должно быть сущностью объяснения. Но это не то, что ты ищешь. Ты ищешь только отражения собственных идей.

— Ты говоришь метафорами, — сказал я. — Скажи лучше прямо, что мне делать. А если ты мне это уже говорил, тогда давай предположим, что я забыл.

Дон Хуан усмехнулся и лег, заложив руки за голову.

— Ты прекрасно знаешь, что тебе нужно, — сказал он.

Я ответил, что и мне порой так кажется, но обычно я не уверен в себе.

— Боюсь, что ты путаешь понятия, — сказал он. — Уверенность в себе воина и самоуверенность обычного человека — это разные вещи. Обычный человек ищет признания в глазах окружающих, называя это уверенностью в себе. Воин ищет безупречности в собственных глазах и называет это смирением. Обычный человек цепляется за окружающих, а воин рассчитывает только на себя. Похоже, что ты гоняешься за радугой вместо того, чтобы стремиться к смирению воина. Разница между этими понятиями огромна. Самоуверенность означает, что ты знаешь что-то наверняка; смирение воина — это безупречность в поступках и чувствах.

— Я все время пытаюсь жить по твоим советам, — сказал я. — Может быть, у меня не всегда это получается, но я делаю все, что могу. Можно ли назвать это безупречностью?

— Нет. Ты должен делать нечто большее. Ты должен постоянно превосходить самого себя.

— Но ведь это безумие, дон Хуан. На это никто не способен.

— Есть масса естественных для тебя вещей, которые лет десять назад показались бы тебе безумием. Эти вещи не изменились. Изменилось твое представление о себе. Невозможное тогда стало вполне возможным сейчас. Не исключено, что твой полный успех в изменении себя — всего лишь вопрос времени. В этом отношении единственно возможный для воина курс — это действовать неуклонно, не оставляя места для отступления. Ты достаточно знаешь о пути воина, чтобы поступать должным образом, но тебе мешают старые привычки и нелепый распорядок жизни.

Дон Хуан поднялся и посмотрел на край чапараля. Я сказал, что получил много писем от читателей, которые уверяли меня, что нельзя писать о своем ученичестве. Они ссылались на то, что учителя восточных эзотерических учений требуют соблюдения абсолютной тайны.

— Может, эти учителя просто индульгируют[2] в том, что они учителя? — сказал дон Хуан, не глядя на меня, — Я не учитель. Я всего лишь воин. Поэтому я понятия не имею, что чувствует учитель,

— Дон Хуан, может быть, я действительно напрасно раскрываю некоторые вещи?

— Неважно, что именно человек раскрывает или удерживает при себе, — ответил он. — Что бы мы ни делали и кем бы ни являлись — все это основывается на нашей личной силе. Если ее достаточно, то всего одно сказанное нам слово может изменить нашу жизнь. А если ее мало, то пусть даже будут раскрыты все сокровища мудрости — это ничего нам не даст.

Он понизил голос, словно собираясь поведать мне нечто сокровенное.

— Я хочу доверить тебе величайшее знание, — сказал он. — Посмотрим, сумеешь ли ты им распорядиться. Знаешь ли ты, что в это мгновение ты окружен вечностью? И что этой вечностью ты можешь воспользоваться, если пожелаешь?

Он выжидающе посмотрел на меня, едва заметными движениями глаз подталкивая к ответу. После длинной паузы я сказал, что не понимаю, о чем идет речь.

— Вон там! Вечность — там! — произнес он, указывая на горизонт. Затем — прямо вверх: — Или там. А можно сказать и так: вечность — это нечто здесь и здесь… — И он раскинул руки в стороны, указывая на запад и восток.

Мы посмотрели друг на друга. В его глазах был вопрос.

— Что ты на это скажешь? — требовательно спросил дон Хуан.

Я не знал, что ответить.

— Знаешь ли ты, что можешь навечно расширить свои границы в любом из указанных мною направлений? — продолжал он. — Знаешь ли ты, что одно мгновение может быть вечностью? Это не загадка; это факт — но только если ты оседлаешь это мгновение и используешь его, чтобы унести с собой свою целостность навсегда и в любом направлении.

Он смотрел на меня.

— У тебя раньше не было этого знания, — сказал он, улыбнувшись. — Теперь я открыл его тебе, но что это изменило? Пока у тебя все равно недостаточно личной силы, чтобы им воспользоваться. Иначе моих слов хватило бы тебе, чтобы собрать свою целостность и направить ее на прорыв собственных границ.

Он подошел ко мне и постучал костяшками пальцев по моей груди.

— Вот границы, о которых я говорю, — сказал он. — Можно выйти за них. Мы — это чувство, сознавание, заключенное здесь.

— Мы — светящиеся существа, — сказал он, ритмично покачивая головой. — А для светящихся существ значение имеет только личная сила. Но если ты спросишь меня, что такое личная сила, я отвечу, что этого мои объяснения тебе не объяснят.

Неожиданно дон Хуан попросил меня рассказать о моем опыте сновидения. Этот внезапный переход застал меня врасплох. Дон Хуан повторил свою просьбу. Тут можно было много о чем говорить. "Сновидение" предполагало культивирование контроля над снами до такой степени, что опыт, приобретенный в них, становился равнозначным опыту бодрствования. По мнению магов, при практике «сновидения» обычный критерий различия между сном и реальностью становится недействительным. Эта практика, как учил дон Хуан, сводилась к упражнению, в котором требовалось найти свои руки во сне.

После нескольких лет тренировок я сумел, наконец, сделать это. Теперь я понимаю, что добился успеха лишь потому, что научился в какой-то степени контролировать мир своей повседневной жизни.

Дон Хуан хотел знать все детали. Я рассказал ему, как часто бывает непреодолимо трудно дать самому себе команду смотреть на руки. Он предупредил меня, что даже начальный этап подготовительной работы, называемый им "настройка сновидения", — это смертельная игра, в которую разум человека играет сам с собой, и какая-то часть меня будет делать все возможное, чтобы воспрепятствовать выполнению этой задачи. По словам дона Хуана, это могли быть размышления о бессмысленности такого занятия, меланхолия или даже депрессия с суицидальными тенденциями.

Я, однако, так далеко не зашел. В моем опыте преобладала комическая сторона. И все же результат был неизменно отрицательным. Всякий раз, когда я собирался взглянуть во сне на свои руки, случалось что-то необычное. То я начинал летать, то мой сон переходил в кошмар, а то и просто появлялось чувство очень приятного телесного возбуждения. Все это своей живостью выходило за рамки «нормального» сна, поэтому вырваться было очень трудно. В таких ситуациях мое первоначальное намерение увидеть свои руки обычно забывалось.

И вот однажды ночью я совершенно неожиданно нашел свои руки во сне. Мне снилось, что я иду по улице какого-то города и вдруг поднимаю руки к лицу. Казалось, что-то внутри меня сдалось и позволило мне увидеть тыльную сторону своих ладоней.

Дон Хуан предупреждал меня, что как только образ моих рук станет расплываться или меняться на что-то другое, я должен перевести взгляд с них на любой другой предмет. В этом сне я перенес внимание на здание в конце улицы. Когда вид этого здания тоже начал туманиться, я сфокусировал внимание на других элементах сна. В результате получилась ясная и четкая картина пустынной улицы в каком-то неизвестном городе.

Дон Хуан сказал, что я не должен беспокоить место силы ненужными вибрациями страха или нерешительности.

— Почему я так разнервничался? — спросил я.

— Это естественно, — сказал он. — Твоя деятельность в сновидении чему-то в тебе угрожает. Пока ты о ней не думал, с тобой было все в порядке. Но теперь, раскрыв свои действия, ты готов упасть в обморок.

У каждого воина свой собственный способ сновидения. Все они различны, Объединяют нас только уловки, направленные на то, чтобы заставить себя отступиться. Единственный выход — это продолжение опытов, несмотря на все преграды и разочарования.

Затем он спросил, могу ли я выбирать тему для «сновидения». Я ответил, что даже не представляю, как это делается.

— Объяснение магов относительно выбора темы для сновидения заключается в следующем, — сказал дон Хуан. — Воин выбирает тему сознательно, прервав внутренний диалог и удерживая образ в голове. Иными словами, если он сможет на какое-то время прервать беседу с самим собой, а затем, пусть даже на мгновение, удержать мысль о желаемом в сновидении образе, он увидит то, что ему нужно. Я уверен, что ты это сделал, хотя и неосознанно.

— Хватит говорить о сновидении, — сказал он. — Это может стать у тебя манией. Если в чем-то и можно добиться успеха, то этот успех должен приходить легко, пусть даже с какими-то усилиями, но без потрясений и навязчивых идей.

Он встал, подошел к кустарнику и начал всматриваться в листву. Было похоже, что он пытается что-то увидеть там, стараясь не подходить слишком близко.

— Что ты там делаешь? — спросил я, не в силах сдержать любопытство.

Он повернулся ко мне и с улыбкой поднял брови.

— В кустах много странных вещей, — сказал он и снова сел.

Его спокойный тон испугал меня больше, чем если бы он внезапно закричал. Я выронил блокнот и карандаш. Он засмеялся, повторив мои движения, и сказал, что преувеличенные реакции являются одним из свободных концов, все еще существующих в моей жизни. Он добавил, что, судя по моим успехам в «сновидении», я, видимо, научился останавливать внутренний диалог по своему желанию. Я подтвердил это.

В начале нашего знакомства дон Хуан предлагал мне для этого другую технику: подолгу ходить с расфокусированными глазами, пользуясь только боковым зрением. Он утверждал, что если удерживать расфокусированные глаза на точке чуть выше горизонта, то получаешь почти полный 180-градусный обзор. Он настаивал, что это упражнение представляет собой единственный способ остановки внутреннего диалога. Поначалу он расспрашивал меня о моих успехах, но вскоре перестал интересоваться этим.

Я сказал ему, что применял эту технику в течение нескольких лет, но без особого эффекта. Впрочем, я и не ожидал никаких изменений. Каково же было мое потрясение, когда однажды я понял, что за последние десять минут не сказал самому себе ни единого слова!

Тогда же я понял, что остановка внутреннего диалога — это не просто удерживание слов, произносимых самому себе. Весь процесс моего мышления остановился.

Чувство паники, вызванное этим состоянием, заставило меня в качестве противоядия восстановить свой внутренний диалог.

— Я говорил тебе, что именно внутренний диалог и прижимает нас к земле, — сказал дон Хуан. — Мир для нас такой-то и такой-то или этакий и этакий лишь потому, что мы сами себе говорим о нем, что он такой-то и такой-то или этакий и этакий.

Дон Хуан объяснил, что вход в мир магов открывается лишь после того, как воин научится останавливать свой внутренний диалог.

— Ключом к магии служит изменение нашей идеи мира, — сказал он. — Остановка внутреннего диалога — единственный путь к этому. Все остальное — просто разговоры. Пойми, — все, что ты видел или сделал, за исключением остановки внутреннего диалога, ничего не смогло изменить ни в тебе самом, ни в твоей идее мира. Суть в том, что такое изменение не может быть вызвано при помощи напряжения, связанного с насилием. Вот поэтому учитель и не обрушивается на своих учеников. Это привело бы их лишь к депрессии и навязчивым идеям.

Вечером мы сидели на кухне у дона Хуана.

Время от времени он искоса поглядывал на меня и, казалось, готов был рассмеяться. Его глаза были прищурены. Когда он смотрел на меня, то слегка приоткрывал их, и влага в уголках отражала свет, Казалось, он использовал свет лампы для того, чтобы создавать зеркальные отражения. Он играл с этим, почти незаметно покачивая головой всякий раз, когда останавливал на мне взгляд. В результате возникала захватывающая игра света. Я осознал его маневры лишь после того, как он использовал их пару раз. Я был убежден, что он делает это с определенной целью, и мне показалось важным спросить об этом.

— Для этого у меня есть веская причина, — заверил он меня. — Я успокаиваю тебя своими глазами. Ты ведь уже больше не нервничаешь, правда?

Я должен был признать, что чувствую себя очень хорошо. Мелькание света в его глазах не было угрожающим и ни в коем случае не раздражало и не пугало.

— Как ты успокаиваешь меня глазами? — спросил я. Он повторил незаметное покачивание головой. Его глаза на самом деле отражали свет лампы.

— Попробуй сделать это сам, — небрежно сказал он и положил мне еще еды. — Ты сможешь успокаивать себя без моей помощи.

Я попробовал покачивать головой, но мои движения были неестественными и неуклюжими.

— Просто болтая головой ты себя не успокоишь. Скорее заработаешь головную боль. Секрет состоит не в качании головой, а в том чувстве, которое приходит к глазам из области внизу живота. Именно оно заставляет голову качаться.

Он потер свой живот.

После еды я прислонился к куче дров, накрытых пустыми мешками, и попытался имитировать его качания головой. Дон Хуан от души забавлялся, смеясь и хлопая себя по ляжкам.

Затем его смех прервался. Я услышал странный глубокий звук, похожий на постукивание по дереву. Он исходил из чапараля, Дон Хуан вскинул голову, сделав мне знак быть внимательным.

— Это бабочка зовет тебя, — сказал он бесстрастно. Я вскочил. Звук тотчас прекратился. Я посмотрел на дона Хуана в поисках объяснений, но он сделал комический жест беспомощности, пожав плечами.

— Ты еще не закончил своего свидания, — добавил он. Я сказал, что не чувствую себя достойным, что лучше уеду домой и вернусь, когда буду сильнее.

— Ты говоришь ерунду, — сказал он. — Воин берет свою судьбу, какой бы она ни была, и принимает ее в абсолютном смирении. Он в смирении принимает себя таким, каков он есть, но не как повод для сожаления, а как живой вызов.

— Каждому из нас требуется время, чтобы понять это и сделать своим достоянием, Я когда-то ненавидел само слово «смирение». Я — индеец, а мы, индейцы, всегда были смиренны и только и делали, что опускали головы. Я думал, что смирению не по пути с воином. Я ошибался. Сейчас я знаю, что смирение воина и смирение нищего — невероятно разные вещи. Воин ни перед кем не опускает голову, но в то же время он никому не позволит опускать голову перед ним. Нищий, напротив, падает на колени и шляпой метет пол перед тем, кого считает выше себя. Но тут же требует, чтобы те, кто ниже его, мели пол перед ним.

Вот почему я сегодня сказал тебе, что не знаю, что чувствуют учителя. Я знаю только смирение воина. А оно никогда не позволит мне быть чьим-то учителем.

— Ты любишь смирение нищего, — тихо сказал он. — Ты склоняешь голову перед разумом.

— Мне вечно кажется, что меня разыгрывают, — сказал я. — Это моя основная проблема.

— Ты прав, тебя разыгрывают, — заметил он с обезоруживающей улыбкой. — Но твоя проблема не в этом. На самом деле ты считаешь, будто я сознательно тебя обманываю. Так ведь?

— Да, что-то во мне не позволяет поверить в реальность происходящего.

— Ты опять прав. Ничто из происходящего не является реальным.

— Что ты хочешь этим сказать, дон Хуан?

— Вещи становятся реальными лишь тогда, когда ты научился соглашаться с их реальностью. Например то, что произошло сегодня ночью, вряд ли может быть для тебя реальным, потому что никто тебя в этом не поддержит.

— Ты хочешь сказать, что ничего не видел?

— Конечно видел, но я не в счет. Вспомни — я тот, кто тебя обманывает.

— Ты боишься меня? — спросил он.

— Не тебя, а того, что ты приносишь с собой.

— Я приношу с собой свободу воина. Ты этого боишься?

— Нет, но твое знание слишком устрашающе. В нем нет для меня утешения. Нет гавани для приюта.

— Ты опять все путаешь. Утешение, гавань, страх — все это настроения, которым ты научился, даже не спрашивая об их ценности. Как видно, черные маги[3] уже завладели всей твоей преданностью.

— Кто такие черные маги?

— Черные маги — это окружающие нас люди. А поскольку ты с ними, ты тоже черный маг. Задумайся на секунду, можешь ли ты уклониться от тропы, которую они для тебя проложили? Нет. Твои мысли и поступки навсегда зафиксированы в их терминологии. Это рабство. А вот я принес тебе свободу. Свобода стоит дорого, но цена не невозможна. Поэтому бойся своих тюремщиков, своих учителей. Не трать времени и сил, боясь меня.

Я знал, что он был прав. Но несмотря на мое искреннее согласие с ним, я знал, что привычки моей жизни обязательно заставят меня тянуться к моей старой тропе. Я и в самом деле был рабом.

В самом начале моего ученичества дон Хуан ввел концепцию видения как особой способности, которая позволяет воспринимать истинную природу вещей и которую можно развить.

За годы нашего общения у меня сложилось впечатление, что так называемое «видение» представляет собой интуитивное восприятие или же способность понимать что-то целиком и мгновенно, или, возможно, способность видеть человеческие поступки насквозь и выявлять скрытые значения и мотивы.

— Сегодня вечером, когда ты впервые встретился с бабочкой, ты наполовину смотрел, наполовину видел, — сказал дон Хуан. — В этом состоянии, хотя ты и не был обычным самим собой, но, тем не менее, смог вполне сознательно управлять своим знанием мира.

Дон Хуан остановился и взглянул на меня. Сначала я не знал, что сказать.

— Как я управлял своим знанием мира? — спросил я наконец.

— Твое знание мира сказало тебе, что в кустах можно найти только подкрадывающихся животных или людей, прячущихся за листвой. Ты удержал эту мысль. Естественно, что тебе пришлось найти способ удержать мир таким, чтобы он отвечал, этой мысли,

— Но я вообще не думал, дон Хуан.

— Тогда не будем называть это думаньем. Скорее, это привычка видеть мир соответствующим нашему представлению о нем. Когда это не так, мы просто делаем его соответствующим. Бабочки, большие, как человек, не могут быть даже мыслью. Поэтому для тебя то, что находилось в кустах, должно было быть человеком.

То же самое случилось с койотом. Твои старые привычки определили природу и этой встречи. Что-то произошло между тобой и койотом, но это был не разговор. Я сам бывал в такой переделке. Я тебе рассказывал, как однажды говорил с оленем. Но ни ты, ни я никогда уже не узнаем, что происходило в этих случаях на самом деле.

— О чем ты говоришь, дон Хуан?

— Когда мне стало понятным объяснение магов, было уже слишком поздно узнавать, что именно сделал для меня олень. Я сказал, что мы разговаривали, но это было не так. Сказать, что между нами состоялась беседа, — лишь способ расставить все по местам так, чтобы я мог рассказать об этом. Олень и я что-то делали, но в это время мне нужно было заставить мир соответствовать моим идеям совершенно так же, как это сделал ты. Как и ты, я всю жизнь разговаривал. Поэтому мои привычки взяли верх и распространились на оленя, Когда олень подошел ко мне и сделал то, что он сделал, я был вынужден понимать это как разговор.

— Это объяснение магов?

— Нет, это мое объяснение тебе. Но оно не противоречит объяснению магов.

Его объяснение вызвало у меня состояние огромного умственного возбуждения. Мир, по словам дона Хуана, должен соответствовать его описанию. Это описание отражает само себя. Еще одним аспектом его объяснения была идея, что мы научились соотносить себя с нашим описанием мира в соответствии с тем, что он называл "привычками".

После объяснений дона Хуана я понял, что во время разговора с койотом действительно намеренно вызвал диалог с этим существом, поскольку никогда не знал другого пути намеренной коммуникации. Я преуспел в том, чтобы заставить и его отвечать описанию, соответственно которому общение происходит через диалог. Таким образом я заставил описание отразиться.

Я чувствовал огромный подъем. Дон Хуан засмеялся и сказал, что быть до такой степени тронутым словами — это другой аспект моей глупости. Он забавными жестами изобразил немой разговор.

— Мы все проходим через одну и ту же ерунду, — сказал он после длительной паузы. — Единственный способ преодолеть ее — это продолжать действовать как воин. Остальное придет само собой и через себя самого.

— А что есть остальное, дон Хуан?

— Знание и сила. Люди знания обладают и тем и другим. Но как они их приобрели, не сможет сказать никто. Единственное, что можно утверждать, — они неуклонно действовали как воины, и в какой-то момент все изменилось.

Он посмотрел на меня. Казалось, он был в нерешительности. Затем он встал и сказал, что у меня нет иного выхода, как только продолжить свое свидание со знанием.

— Если будешь слишком испуган, ты не сможешь провести свое свидание. Воин должен быть спокоен и собран и никогда не должен ослаблять своей хватки.

Я сказал дону Хуану, что его объяснения не удовлетворяют мои чувства, хотя интеллектуально я полностью согласен с ним.

— В этом слабая сторона слов, — сказал он ободряюще. — Они заставляют нас чувствовать себя осведомленными, но когда мы оборачиваемся, чтобы взглянуть на мир, они всегда предают нас, и мы опять смотрим на мир как обычно, без всякого просветления. Поэтому маг предпочитает действовать, а не говорить. В результате он получает новое описание мира, в котором разговоры не столь важны, а новые поступки имеют новые отражения.

Он сел рядом, посмотрел мне в глаза и попросил рассказать о том, что я действительно «видел» в чапарале.

На секунду меня охватило чувство полной неопределенности. Я видел темную фигуру человека, но видел и то, как эта фигура превратилась в птицу. Таким образом я видел больше, чем мой разум позволял мне считать вероятным. Но что-то во мне сопротивлялось возможности совершенно отбросить разум, Я предпочел выбрать отдельные детали моего опыта, такие как размеры и общие очертания темной фигуры, и предпочел проигнорировать другие. Например, то, что темная фигура превратилась в птицу. Таким образом я убедил себя, что видел человека.

Когда я рассказал о своем затруднении, дон Хуан расхохотался. Он сказал, что рано или поздно объяснение магов придет мне на помощь. И тогда все станет совершенно ясным без необходимости быть разумным или неразумным.

— Люди — светящиеся существа, и все, что мы делаем и чувствуем, бывает видно в наших волокнах. У людей есть яркость, свойственная только им, Это единственный способ отличить их от других светящихся существ.

— Если бы ты видел сегодня вечером, то заметил бы, что фигура в кустах не была светящимся живым существом. Видение приходит только тогда, когда воин способен остановить внутренний диалог. Сегодня ты своей волей остановил его там, в кустах. И ты видел. То, что ты видел, не было ясным. Ты думал, что это был человек. Я говорю, что это была бабочка. Мы оба не правы, но это потому, что нам приходится говорить. Я, однако же, взял верх, потому что я вижу лучше тебя и потому что я знаком с объяснением магов. Поэтому я знаю, хотя и не абсолютно точно, что фигура, которую ты видел, была бабочкой.

— Мы никогда не говорили о бабочках, — сказал он. — Но сейчас пришло время. Как ты уже знаешь, твой дух воина не уравновешен. Чтобы уравновесить его, я научил тебя жить как подобает воину. Воин начинает с уверенности, что его дух неуравновешен, а затем, совершенно сознательно, но без спешки и медлительности, он делает все лучшее для достижения этого равновесия.

— В твоем случае, как и в случае с каждым человеком, твоя неуравновешенность вызвана общей суммой всех твоих поступков.

— Не становись непоседливым, — сказал он. — В мире нет ничего такого, чего воин не должен принимать в расчет. Видишь ли, воин рассматривает себя как бы уже мертвым, поэтому ему нечего терять. Самое худшее с ним уже случилось, поэтому он ясен и спокоен. Если судить о нем по его поступкам, то никогда нельзя заподозрить, что он замечает все.

Я сказал дону Хуану, что в своей повседневной жизни уже больше не испытываю прежнего захлестывающего страха, но теперь мое тело содрогается от испуга при одной мысли о том, что находится там, в темноте.

— Там есть только знание, — сказал он как само собой разумеющееся. — Знание пугает, это правда. Но если воин принимает пугающую природу знания, то он отбрасывает его возможность ужасать. Знание — это особая вещь. Специально для воина. Знание для воина есть чем-то таким, что приходит сразу, поглощает его и проходит.

— Знание приходит, летя как крупицы золотой пыли, той самой пыльцы, которая покрывает крылья бабочек, поэтому для воина знание похоже на ливень, на пребывание под дождем из крупиц темно-золотой пыли.

Как можно вежливее я заметил, что его объяснения смутили меня еще больше. Он засмеялся и заверил меня, что говорит вполне осмысленные вещи, вот только мой разум не позволяет мне чувствовать себя хорошо.

— Бабочки были близкими друзьями и помощниками магов с. давних времен. Я не касался этой темы раньше, потому что ты не был к ней готов.

— Но как может пыльца на их крыльях быть знанием?

— Ты увидишь.

Положив руку на мой блокнот, он велел закрыть глаза и умолкнуть, ни о чем не думая. Он сказал, что зов бабочки из чапараля поможет мне. Если я буду внимателен к нему, то она расскажет мне о необычных вещах. Он подчеркнул, что не знает, как будет установлена связь между мной и бабочкой, Так же как не знает, каковы будут условия этой связи. Он велел мне чувствовать себя легко и уверенно и доверять своей личной силе.

— Любая мысль, которую ты удерживаешь в уме в состоянии внутреннего молчания, равносильна команде, поскольку там нет других мыслей, способных соперничать с ней.

— Не трать свою силу на мелочи, когда имеешь дело с бесконечностью.

Движением руки дон Хуан указал на чапараль.

— Если ты превратишь это величие в разумность, то ничего этим не добьешься. Окружающее нас здесь — сама вечность. Изаниматься тем, чтобы уменьшать ее до уровня управляемой чепухи не только глупо, но и крайне вредно.

Затем мы перешли к упражнениям по видению. К тому времени, когда мы закончили говорить о двух только что увиденных мною формах, я позабыл о "бабочке в кустах", которая так занимала меня недавно. Я сказал дону Хуану, что меня удивляет, с какой легкостью я оказался способен отбросить то, что так недавно потрясло меня. Казалось, я стал не тем лицом, которого знал всегда.

— Не понимаю, почему ты поднимаешь из-за этого такой шум, — сказал дон Хуан. — Всегда, когда прекращается диалог, мир разрушается, и на поверхность выходят незнакомые грани нас самих, как если бы до этого они содержались под усиленной охраной наших слов. Ты такой, какой ты есть, потому что ты говоришь это себе.

В процессе видения ученики дона Хуана выглядели совсем не так, как «обычные» люди.

— Почему эти люди имеют другую форму? — спросил я.

— У них больше личной силы, — заметил он. — Как ты мог заметить, они не привязаны к земле.

— Что дало им такую легкость? Они что, такими родились?

— Все мы рождаемся легкими и парящими, но постепенно наша форма становится фиксированной и прикованной к земле. Мы сами себя такими делаем. Пожалуй, можно сказать, что эти люди имеют другую форму, потому что живут как воины.

Позже, когда был вызван дубль дона Хенаро, дон Хуан пояснил, что к тому времени, как воин, овладев сновидением и видением, разовьет дубля, он должен также преуспеть в стирании личной истории, чувства собственной важности и распорядка жизни.

Он сказал, что в свое время обучил меня некоторым техникам, которым я умудрился не придать особого значения. На самом деле они и были, в сущности, средством устранить непрактичность обладания дублем в обычном мире. Они были направлены на то, чтобы сделать меня самого и мир текучими, поместив все это за границы обусловленности.

— Текучий воин не может больше принимать мир в хронологическом порядке, — объяснил дон Хуан. — Для него мир и он сам не являются больше предметными и плотными. Он — светящееся существо в светящемся мире, Дубль — это простое дело для мага, который знает, что он делает. Записывание — это простое дело для тебя, но ты все еще пугаешь Хенаро своим карандашом.

— Может ли сторонний наблюдатель, глядя на мага, видеть, что он находится в двух местах одновременно? — спросил я дона Хуана.

— Конечно. Это было бы единственным способом узнать истину.

— Но разве нельзя логически заключить, что маг тоже может заметить, что находится в двух местах?

— Ага! — воскликнул дон Хуан. — На этот раз ты прав. Маг, конечно, может заметить впоследствии, что он был в двух местах сразу. Но это только регистрация, и она никак не соотносится с фактом, что пока он действует, он этой двойственности не ощущает.

Мои мысли путались. Я чувствовал, что если перестану писать, то взорвусь.

— Подумай вот о чем, — продолжал он. — Мир не отдается нам прямо. Между нами и ним находится описание мира. Поэтому, правильно говоря, мы всегда на один шаг позади, и наше восприятие мира всегда только воспоминание о его восприятии. Мы вечно вспоминаем тот момент, который только что прошел. Мы вспоминаем, вспоминаем, вспоминаем.

Он покрутил рукой, как бы давая мне почувствовать, что он имеет в виду.

— Но если весь наш опыт восприятия мира — воспоминание, тогда вполне естественно заключить, что маг может быть в двух местах сразу. Это происходит не с точки зрения его собственного восприятия, потому что и маг должен вспоминать только что совершенный поступок, только что пережитый опыт и события, свидетелем которых он был. В его сознании это является одним единственным воспоминанием. Но сторонний наблюдатель, смотрящий на мага, может решить, что маг действует одновременно в двух различных эпизодах. Маг, однако, вспоминает два отдельных мгновения, потому что клей описания времени больше не связывает его.

Когда дон Хуан закончил говорить, я был уверен, что у меня поднимается температура.

Дон Хенаро смотрел на меня любопытными глазами.

— Он прав, — сказал он. — Мы всегда на один прыжок позади.

— Я просто не могу ухватить всего этого, — сказал я.

— Я тоже не могу, — сказал дон Хуан и пожал плечами.

— И я тоже не могу, дорогой Карлитос, — сказал дон Хенаро.

— Дубль материален? — спросил я дона Хуана после долгого молчания.

Они посмотрели на меня.

— Есть ли у дубля материальное тело? — повторил я.

— Определенно, — сказал дон Хуан. — Плотность, материальность — это воспоминания. Поэтому, как и все, что мы ощущаем в мире, они являются только накапливаемой нами памятью. Памятью об описании. Ты помнишь о моей материальности точно таким же способом, как и об общении при помощи слов. Поэтому ты разговаривал с койотом, и именно поэтому ты воспринимаешь меня сейчас как плотное тело.

Придвинувшись, он слегка толкнул меня плечом и предложил дотронуться до него. Я взял его за руку, а затем обнял со слезами на глазах.

Дон Хенаро поднялся и подошел ко мне. Он был похож на маленького ребенка с блестящими озорными глазами. Надув губы, он долго смотрел на меня.

— А как же я? — спросил он, пряча улыбку. — Неужели ты не хочешь обнять меня?

Поднявшись, я протянул к нему руки, но мое тело, казалось, застыло на месте, Я был не в силах двинуться. Как я ни пытался дотянуться до него, ничего не получалось,

Дон Хуан и дон Хенаро стояли рядом, внимательно наблюдая за мной. Я чувствовал, как тело сотрясается под неведомой тяжестью.

Дон Хенаро сел и притворился обиженным тем, что я его так и не обнял. Он скреб землю пятками и пинал ее ногами, а затем оба они покатились со смеху.

Я сказал дону Хуану, что тело заставляет меня уехать, и, не давая им времени на уговоры, помахал рукой дону Хенаро.

— До свидания, дон Хенаро, — крикнул я. — Я уезжаю. — Он помахал мне в ответ. Дон Хуан проводил меня к машине. — А у тебя тоже есть дубль, дон Хуан?

— Конечно! — воскликнул он.

И тут мне пришла в голову одна весьма пугающая мысль. Я хотел было отмахнуться от нее и побыстрее уехать, но что-то изнутри так и подмывало задать вопрос. За много лет нашего знакомства для меня стало привычным, что всякий раз, когда я хотел видеть дона Хуана, мне достаточно было приехать в Сонору или в Центральную Мексику, и он всегда был там, ожидая меня. До сих пор я не придавал этому особого значения, принимая как само собой разумеющееся,

— Скажи мне, дон Хуан, — спросил я полушутя, — ты сам-то настоящий, или ты — твой дубль?

Он наклонился ко мне, улыбаясь.

— Мой дубль, — прошептал он.

Я подскочил как ужаленный и помчался к своей машине.

— Я просто пошутил, — крикнул мне вдогонку дон Хуан громовым голосом.

Смеясь и гримасничая, они вприпрыжку бежали за моей машиной, пока я выруливал.

— Карлитос, вызывай меня в любое время! — закричал дон Хенаро.

Отметив мой мрачный вид и подавленность, дон Хуан сказал, что я напоминаю ему Элихио, который достаточно угрюм, чтобы быть хорошим магом, но слишком угрюм, чтобы стать человеком знания. Он добавил, что единственный способ противостоять разрушительному воздействию мира магов — это смеяться над ним.

— Ты боишься? — спросил он.

Я не боялся. Скорее, я был ошеломлен, перегружен тем, что увидел и услышал. Бреши в моем разуме были такими гигантскими, что я должен был или чинить их, или вообще отбросить свой проклятый рассудок. Мои замечания рассмешили его.

— Не выбрасывай пока свой разум, — сказал он. — Еще не время. Хотя это когда-нибудь и произойдет, но я не думаю, что сейчас именно тот случай.

— Нужно ли мне самому пытаться найти объяснение случившемуся?

— Конечно, — сказал он. — Это твой долг — успокоить ум. Воины выигрывают свои битвы не потому, что они бьются головами о стены, а потому, что преодолевают их. Воины не преуменьшают высоту стен — они прыгают через них.

— Как же мне перепрыгнуть через эту? — спросил я.

— Прежде всего, я думаю, смертельно неправильно для тебя относиться ко всему так серьезно, — сказал он, садясь рядом со мной. — Есть три рода плохих привычек, которыми мы пользуемся вновь и вновь, сталкиваясь с необычными жизненными ситуациями. Во-первых, мы можем отрицать очевидное и чувствовать себя при этом так, словно ничего не случилось. Это — путь фанатика. Второе — мы можем все принимать за чистую монету как если бы мы знали, что происходит. Это — путь набожного человека. И третье — мы можем приходить в замешательство перед событием, когда мы или не можем ни искренне отбросить его, ни искренне принять. Это путь дурака. Не твой ли? Есть четвертый, правильный — путь воина. Воин действует так, как если бы никогда ничего не случалось, потому что он ни во что не верит. И, однако же, он все принимает за чистую монету. Он принимает, не принимая, и отбрасывает, не отбрасывая. Он никогда не чувствует себя знающим, и в то же время никогда не чувствует себя так, как если бы ничего не случалось. Он действует так, как будто он в полном контроле, даже если у него, может быть, сердце в пятки ушло. Если действуешь таким образом, то замешательство рассеивается.

Мы долгое время молчали. Слова дона Хуана были для меня подобны бальзаму.

— Могу ли я говорить о доне Хенаро и его дубле? — спросил я.

— Разве ты не говоришь со своими друзьями?

— Я-то говорю, но чем они могут мне помочь?

— Никогда не думал, что тебе нужна помощь. Ты должен культивировать чувство, что воин ни в чем не нуждается. Помощь в чем? У тебя есть все необходимое для того экстравагантного путешествия, каковым является твоя жизнь. Я пытался научить тебя тому, что реальным опытом должен быть сам человек, и все, что для этого нужно — быть живым. Жизнь — это маленькая прогулка, которую мы предпринимаем сейчас, жизнь сама по себе достаточна, сама себя объясняет и заполняет.

— Понимая это, воин живет соответственно. Поэтому можно смело сказать, что опыт всех опытов — это быть воином.

Он выжидающе посмотрел на меня, но я медлил, тщательно подбирая слова.

— В конечном счете, воин не ищет ни понимания, ни помощи.

— Что со мной не так, дон Хуан? — спросил я.

— Ты индульгируешь, — бросил он. — Ты считаешь, что индульгировать в сомнениях и размышлениях — это признак чувствительного человека.

— Ты так говоришь, словно я намеренно обманываю самого себя, — сказал я.

— Мы обманываем самих себя намеренно, — сказал он. — Мы сознаем свои действия, но наш маленький ум превращает себя в монстра, каковым он себя воображает. Однако, он слишком мал для такой большой формы.

Разговор зашел о Хенаро.

— Хенаро — человек, — сказал дон Хуан ободряющим тоном. — Правда, он уже больше не такой человек, как ты, но это его достижение, и это не должно возбуждать в тебе страх. Если он другой, то тем больше причин восхищаться им.

— Но могу ли я понять его изменения?

— Конечно, ты и сам меняешься.

— Ты хочешь сказать, что я выработаю дубля?

— Никто не вырабатывает дубля. Это просто способ говорить. Из-за своей любви к разговорам ты служишь мешком для слов. Ты — в сетях их значений. Сейчас ты думаешь, что дубля вырабатывают какими-нибудь злыми чарами. Но все мы, светящиеся существа, имеем дубля. Все мы! Воин учится сознавать это, только и всего. Есть, видимо, почти непроходимые барьеры, охраняющие это сознавание, но этого можно было ожидать. Эти барьеры и делают такую задачу уникальной.

— Почему я так боюсь этого, дон Хуан?

— Потому что ты думаешь, что дубль — это то, что означают слова, некий двойной или другой ты. Я выбрал это слово только для описания. Дубль — это ты сам, и ни в какой иной форме встретиться с ним нельзя.

— Что если я не хочу его иметь?

— Дубль — это не дело личного выбора. Точно так же не нам решать, кто будет избран для обучения знанию магов, которое ведет к такому сознаванию. Ты никогда не задавал себе вопрос, почему именно ты?

— Все время, Я сотни раз задавал этот вопрос и себе, и тебе тоже, но ты так и не ответил.

— Я имею в виду, что ты должен задавать себе этот вопрос не как требующий ответа, а в смысле размышления воина над его огромной удачей. Удачей оттого, что он нашел вызов.

— Превратить это в обыкновенный вопрос — средство обычных рассудительных людей, которые хотят, чтобы ими восхищались или жалели их. Меня не интересует такого рода вопрос, потому что нет способа ответить на него. Избрать тебя было решением силы. Никто не может изменить планов силы. Теперь, когда ты выбран, ты уже ничего не сможешь сделать, чтобы остановить выполнение этого плана.

— Но ты сам говорил мне, дон Хуан, что всегда можно потерпеть поражение.

— Это верно. Каждый может потерпеть поражение, Но я думаю, ты имеешь в виду что-то другое. Ты хочешь иметь свободу потерпеть поражение и закончить все на своих собственных условиях. Слишком поздно. Воин находится в руках силы, и его единственная свобода заключается в том, чтобы вести безупречную жизнь. Нет никакого способа разыграть победу или поражение. Твой рассудок, для того, чтобы отказаться от целостности самого себя, может захотеть, чтобы ты проиграл битву и упал. Но есть контрмера, которая не позволит тебе провозгласить ложную победу или ложное поражение. Если ты думаешь, что можешь отступить в гавань поражения, то ты не в своем уме. Твое тело будет стоять на страже и не позволит тебе пойти этим путем.

Он тихонько засмеялся.

— Почему ты смеешься? — спросил я.

— Ты в ужасном положении, — сказал он. — Тебе слишком поздно возвращаться, но слишком рано действовать. Все, что ты можешь — это только наблюдать. Ты похож на младенца, который уже не может вернуться в материнское лоно, но еще не может ни резвиться, ни тем более действовать самостоятельно. Все, что может ребенок — это наблюдать и слушать рассказы о действиях. Ты сейчас как раз в таком положении. Ты не можешь вернуться в лоно своего прежнего мира, но в то же время не можешь действовать с силой. Ты можешь лишь наблюдать за поступками силы и слушать сказки — сказки о силе.

— Дубль — одна из таких сказок. Ты это знаешь, и именно потому твой разум настолько этим захвачен. Притворяясь понимающим, ты лишь бьешься головой о стену. Могу сказать тебе только то, что дубль, хоть к нему и приходят через сновидение, реален настолько, насколько это возможно.

— Согласно тому, что ты мне рассказал, дон Хуан, дубль может совершать поступки. Может ли в таком случае дубль…

Он прервал меня, напомнив, что неуместно ссылаться на его рассказы, так как я видел дубля собственными глазами.

— Конечно, дубль может совершать поступки, — сказал я.

— Конечно! — ответил он.

— Но может ли дубль действовать вместо самого человека?

— Это и есть он сам, черт возьми!

Мне было трудно пояснить свою мысль. Я хотел сказать, что если маг может совершать два поступка одновременно, то его способность к утилитарным действиям удваивается. Он может работать на двух работах, бывать в двух местах, видеть двух людей и так далее, одновременно.

— Позволь мне выразиться так, — продолжал я. — Гипотетически, может ли дон Хенаро убить кого-нибудь за сотни километров от себя, поручив сделать это своему дублю?

Дон Хуан смотрел на меня. Он покачал головой и отвел глаза в сторону.

— Ты просто набит сказками о насилии, — сказал он. Хенаро никого не может убить просто потому, что у него больше не осталось заинтересованности в других людях. К тому времени, когда воин оказывается способен овладеть видением и сновидением, и сознает свое свечение, в нем не остается подобных интересов,

— Видишь ли, Хенаро — человек знания. Самый чистый из всех. Его поступки безупречны. Он вне обычных людей и магов. Его дубль — это выражение его радости и юмора. Так что он, пожалуй, не сможет использовать его для создания или разрешения ординарных ситуаций. Насколько я знаю, дубль — это сознавание нашего состояния как светящихся существ. Хенаро как дубль может делать все что угодно, и тем не менее он предпочитает быть ненавязчивым и мягким.

Я почувствовал себя обязанным отстаивать свою точку зрения. Я сказал, что говорил в гипотетическом смысле.

— Не существует гипотетического смысла, когда ты говоришь о мире людей знания. Человек знания не может причинять вред окружающим людям, — гипотетически или как угодно еще.

— Но что, если окружающие люди замышляют что-то против его здоровья или безопасности? Может ли он тогда использовать своего дубля для защиты?

Он неодобрительно прищелкнул языком.

— Что за невероятное насилие в твоих мыслях? — сказал он. — Никто ничего не может замышлять против безопасности и здоровья человека знания. Он видит, и поэтому всегда сумеет избежать подобных вещей.

Хенаро, например, намеренно пошел на риск, встречаясь с тобой. Однако ты не можешь сделать ничего, что угрожало бы его здоровью или безопасности. В противном случае его видение дало бы ему об этом знать. Наконец, если в тебе есть что-либо врожденно-вредное для него, и его видение не сможет до этого добраться, тогда это — его судьба, и ни Хенаро, ни кто бы то ни было другой не смогут избежать этого. Так что, как видишь, человек знания все контролирует, не контролируя ничего.

— Почему бы тебе не позвать Хенаро? — спросил дон Хуан как бы невзначай.

Дон Хуан бросил на меня долгий изучающий взгляд.

— Давай, — сказал он. — Воин всегда готов. Быть воином — это не значит просто желать им быть. Это, скорее, бесконечная битва, которая будет длиться до последнего момента. Никто не рождается воином. Точно так же никто не рождается разумным существом. Мы сами себя делаем тем и другим. Подтянись, я не хочу, чтобы Хенаро видел тебя таким дрожащим.

Я хотел сконцентрировать внимание на той процедуре, которой дон Хуан, без сомнения, воспользуется для вызова дона Хенаро. Но дон Хуан встал на краю веранды, приложил руки ко рту и закричал: "Хенаро! Иди сюда!"

Через секунду дон Хенаро вышел из чапараля. Оба они сияли. Они практически танцевали передо мной. Дон Хенаро очень приветливо поздоровался со мной, а затем уселся на молочный бидон.

— Хенаро прибыл вновь только ради тебя, — сказал дон Хуан.

— Хенаро пришел, потому что он хочет рассказать тебе о дубле, — сказал дон Хуан, делая вид, что уступает дону Хенаро трибуну. Дон Хенаро поклонился, повернувшись лицом ко мне.

— Что ты хочешь знать, Карлитос? — спросил он неестественно высоким голосом.

— Ладно, раз уж ты хочешь рассказать мне о дубле, то рассказывай все, — сказал я с наигранной небрежностью.

Оба они покачали головой и посмотрели друг на друга.

— Хенаро хочет рассказать тебе о сновидящем и сновидимом, — сказал дон Хуан.

— Как тебе известно, Карлитос, — сказал дон Хенаро тоном оратора, начинающего речь, — дубль начинается в сновидении.

Он пристально посмотрел на меня, улыбнулся и перевел взгляд на мою записную книжку и карандаш.

— Дубль — это сон, — сказал он, почесал руки и поднялся.

— Все мы различны, и потому различны детали нашей борьбы, — сказал дон Хуан. — Однако ступени, ведущие к дублю, одинаковы для всех. Особенно первые ступени, которые еще так шатки и непрочны.

Дон Хенаро согласно кивнул и сделал замечание о неопределенности, существующей у мага на этой стадии.

— Когда это случилось со мной впервые, я не знал, что происходит.

— Как видишь, — сказал дон Хуан, — все мы проходим через одни и те же сомнения. Мы боимся сойти с ума. Но, к несчастью для нас, мы все уже и так сумасшедшие.

— Однако ты чуть больше сумасшедший, чем все мы, — сказал мне дон Хенаро и подмигнул. — И более подозрительный.

Они посмеялись над моей подозрительностью, и дон Хенаро стал рассказывать дальше.

— Все мы изрядные тупицы, — сказал он. — Так что не ты один такой, Карлитос.

— Однажды, после ужасно утомительного дня, я заснул после обеда, как бревно. Как раз пошел дождь, и течь в крыше разбудила меня. Я вскочил с постели и забрался на крышу дома, чтобы починить ее прежде, чем натечет много воды. Я чувствовал себя таким бодрым и сильным, что закончил работу в одну минуту, даже не вымокнув. Я подумал, что мой короткий сон подействовал на меня очень хорошо. Когда я все закончил, я вернулся в дом, чтобы поесть что-нибудь, но обнаружил, что не могу глотать. Я подумал, что заболел. Я собрал корней и листьев и привязал их к шее, а затем отправился в постель. И, когда я подошел к своей постели, я опять чуть не уронил штаны. Я был там, в постели, и спал! Я хотел было потрясти самого себя и разбудить, но чувствовал, что это совершенно не та вещь, которую я должен сделать. Поэтому я выбежал из дому. Охваченный паникой, я бесцельно бродил среди холмов. У меня не было ни малейшего представления, куда я иду, и, хотя я жил там всю жизнь, я заблудился. Я шел под дождем и даже не замечал его. Похоже было на то, что я не мог думать. А затем молния и гром стали настолько интенсивными, что я проснулся опять.

На секунду он сделал паузу.

— Ты хочешь узнать, где я проснулся?

— Конечно, хочет, — ответил дон Хуан.

— Я проснулся в холмах под дождем.

Дон Хенаро сказал, что его бенефактор объяснил ему, что испытанное им совсем не было сном, и он не должен настаивать на том, чтобы рассматривать это как хождение во сне.

— Мой бенефактор сказал, что сон, в котором человек смотрит на себя спящего, — продолжал дон Хенаро, — это время дубля. Он рекомендовал мне не растрачивать свою силу на удивление или попытки объяснять происходящее, а быть готовым к действию.

Следующий случай произошел в доме моего бенефактора. В тот день я помогал ему в работе по дому. Затем я лег отдохнуть и, по обыкновению, крепко заснул. Его дом определенно был местом силы и помог мне. Внезапно я проснулся от громкого шума. Звук походил на шум от лопаты, которой копают гравий, Я сел, прислушиваясь, а затем поднялся. Звук был очень беспокоящим, и я не мог понять почему. Я подумал, не пойти ли мне посмотреть что там такое, и вдруг увидел самого себя спящим на полу. На этот раз, однако, я знал, чего мне ожидать и что делать, и последовал за звуком. Я прошел вглубь дома. Там никого не было. Звук, казалось, доносился извне. Я продолжал следовать за ним. Чем дальше я шел, тем быстрее мог двигаться. В конце концов я оказался в отдаленном месте, где стал свидетелем невероятных вещей.

Он объяснил, что хотя в то время он был начинающим и в области сновидения сделал еще очень мало, но при этом у него с легкостью получалось видеть во сне самого себя спящим.

— И куда же ты пришел, дон Хенаро? — спросил я.

— Тогда я в первый раз действительно двигался в сновидении, — сказал он. — Однако я уже знал о нем достаточно, чтобы вести себя правильно. Я ни на что не смотрел прямо, и в конце концов оказался в глубоком овраге, где у моего бенефактора росли некоторые из его растений силы.

— Так ты думаешь, что в этом случае лучше знать о сновидении не слишком много? — спросил я.

— Нет, — вставил дон Хуан. — У каждого из нас есть способность что-нибудь делать с особой легкостью. У Хенаро — талант к сновидению.

— Что ты видел в овраге, дон Хенаро? — спросил я.

— Я видел, как мой бенефактор выполняет некоторые опасные маневры с людьми. Я думал, что нахожусь здесь, чтобы помочь ему, и спрятался за деревьями. Однако я не знал, чем помочь. Но вскоре догадался, что эта сцена для того, чтобы я наблюдал за ней, а не участвовал.

— Где, как и когда ты проснулся?

— Я не знаю, когда я проснулся. Должно быть, прошло несколько часов. Я знаю только, что последовал за моим бенефактором и другими людьми. По пути они громко спорили, и когда вошли в дом, шум их голосов разбудил меня. Я был на том же месте, где видел себя спящим.

Проснувшись, я понял, что все, что я видел или делал, не было сном. Я действительно уходил на какое-то расстояние, ведомый звуком.

— Знал ли твой бенефактор, что ты делаешь?

— Конечно. Он специально производил этот звук лопатой, чтобы помочь мне выполнить свою задачу. Войдя в дом, он сделал вид, что недоволен тем, что я заснул. Я знал, что он видел меня. Позднее, когда его друзья ушли, он рассказал мне, что заметил мое свечение, скрывающееся за деревьями.

На следующий день, во время обсуждения выхода в дубль, дон Хуан заметил, что я индульгирую в широкомыслии и хорошем самочувствии.

— Берегись, — сказал он. — Воин всегда настороже. Если ты будешь продолжать быть таким же счастливым, то выпустишь последнюю маленькую силу, которая в тебе еще осталась.

— Что я должен делать? — спросил я.

— Быть самим собой, — сказал он. — Сомневаться во всем, быть подозрительным.

— Но мне не нравится быть таким, дон Хуан.

— Не имеет никакого значения, нравится тебе это или нет. Значение имеет то, что ты можешь использовать как щит. Воин должен использовать все доступные ему средства, чтобы прикрыть свой смертельный просвет, когда он открывается. Поэтому неважно, что тебе на самом деле не нравится быть подозрительным или задавать вопросы. Сейчас это — твой единственный щит.

— Пиши, пиши. Иначе ты умрешь, — сказал он. — Умереть в восторженном состоянии — не лучший способ умирания.

— Тогда как должен умирать воин? — спросил дон Хенаро, в совершенстве имитируя мою интонацию.

— Воин умирает трудно, — сказал дон Хуан. — Смерть должна бороться с ним. Воин не отдается ей.

Дон Хенаро раскрыл глаза до огромных размеров, а затем мигнул.

— То, что Хенаро показал тебе вчера — крайне важно, — продолжил дон Хуан. — Ты не должен утопить это в слепом доверии. Вчера ты сказал мне, что тебя сводит с ума идея дубля. Но взгляни на себя сейчас. Тебе больше нет до этого дела. В том-то и беда с людьми, которые сходят с ума. Они сходят с ума в обе стороны. Вчера ты весь был вопросом, сегодня ты весь — приятие.

Я сказал, что он всегда находит изъян в том, что я делаю, вне зависимости от того, как я это делаю.

— Это неправда! — воскликнул он. — В пути воина нет изъянов. Следуй ему, и никто не сможет тебя упрекнуть. Возьми, например, вчерашний день. Путем воина было бы, во-первых, задавать вопросы без страха и подозрений, а затем позволить Хенаро открыть тебе тайну видящего сон, вместо того, чтобы сопротивляться ему, опустошая себя. Сегодня путем воина было бы собрать все, чему ты научился, без предвзятости и без восторженности. Делай так, и никто не найдет в этом никаких изъянов.

— Хенаро пришел навестить тебя, чтобы рассказать тебе нечто исключительное, — сказал он. — Когда он вышел из кустов, он был Хенаро-дубль. Есть способ объяснить это понятнее, но сейчас я не могу им воспользоваться.

— Почему, дон Хуан?

— Потому что ты еще не готов говорить о целостности самого себя. Пока что я скажу лишь, что сейчас Хенаро — не дубль.

Он кивнул в сторону дона Хенаро. Тот пару раз моргнул.

— Прошлой ночью Хенаро был дублем, а дубль, как я уже тебе говорил, имеет невообразимую силу. Он показал тебе очень важную вещь. Чтобы сделать это, ему пришлось коснуться тебя. Дубль просто коснулся твоей шеи в том месте, где союзник наступил на тебя несколько лет назад. И, естественно, ты выключился, как свет. Естественно также, что ты индульгировал, как сукин сын. Нам понадобилось несколько часов, чтобы раскрутить тебя. Таким образом ты рассеял свою силу, и когда пришло время выполнить задачу воина, в твоем мешке ее не хватило.

— Что это была за задача, дон Хуан?

— Я говорил, что Хенаро пришел показать тебе нечто, тайну светящихся существ как видящих сны. Ты хотел узнать о дубле. Он начинается в снах. Но затем ты спросил: "Что такое дубль? " Я сказал, что дубль — это ты сам. Человек сам видит во сне дубля. Это должно быть простым, разве что нет ничего простого относительно нас. Может быть, обычные сны для тебя очень просты, но это не значит, что сам ты прост. Когда ты научишься видеть вo сне дубля, то прибудешь на это колдовское перепутье, и настанет момент, когда ты осознаешь, что дубль видит во сне себя самого.

— Воин, который опустошает себя, не способен выжить. Тело имеет пределы выносливости. Ты мог тяжело заболеть, и этого не случилось просто потому, что мы с Хенаро отклонили часть твоей чепухи.

— Прошлой ночью Хенаро провел тебя через сложности дубля, — продолжал дон Хуан. — Только он мог сделать это для тебя. И когда ты увидел себя, лежащего на земле, это не было ни видением, ни галлюцинацией. Ты мог бы понять это очень ясно, если бы не заблудился в своем индульгировании. И ты знал бы тогда, что ты — сон, что твой дубль видит тебя во сне точно так же, как ты его видел во сне прошлой ночью.

— Но как это может быть?

— Никто не знает, как это происходит. Мы знаем лишь то, что это случается. В этом — наша тайна как светящихся существ. Прошлой ночью у тебя было два сна, и ты мог проснуться в любом из них. Но у тебя было недостаточно силы, чтобы понять это.

Секунду они пристально смотрели на меня.

— Я думаю, он понимает, — сказал дон Хенаро.

— Ты приближаешься к перепутью, — сказал дон Хуан. — Определенному перепутью, к которому подходит каждый воин.

— Мы не будем обсуждать этот предмет, — сказал он. — Удовлетворись тем, что перепутье, о котором я говорю, — это объяснение магов. Хенаро считает, что ты к нему готов.

— Когда ты собираешься рассказать мне о нем?

— Я не знаю. Это зависит от тебя. Ты сам должен решить, когда.

— А чем плохо, если сейчас?

— Решить — это не значит выбрать время наугад. Решить — означает, что ты настроил свой дух и сделал его неуязвимым и что ты сделал все возможное, чтобы быть достойным знания и силы.

— Сегодня, однако, по просьбе Хенаро ты должен будешь решить одну маленькую задачку. Он ушел раньше и будет ожидать нас где-то в чапарале. Мы не знаем ни места, где он будет находиться, ни времени, когда нужно будет отправиться к нему. Если ты сумеешь правильно определить время для нашего выхода из дома, то ты сможешь также и привести нас туда, где он ждет нас.

— Какая связь между временем нашего ухода и местом, где будет ждать нас дон Хенаро? — спросил я.

— Это и есть та проблема, которую Хенаро поставил перед тобой, — сказал он. — Если у тебя достаточно личной силы, то ты абсолютно точно определишь правильное время для выхода из дома. Как именно точное время будет вести тебя, не знает никто. Но если у тебя хватит личной силы, то ты убедишься, что так оно и будет.

— Но что значит "будет вести", дон Хуан?

— Этого тоже никто не знает.

— Почему дон Хенаро затеял все это?

— Он хочет испытать тебя, — сказал он. — Скажем так, ему очень важно узнать, сможешь ли ты понять объяснение магов. Если ты решишь загадку, из этого будет следовать, что ты накопил достаточно личной силы и что ты готов. Но если ты провалишься, то это произойдет потому, что личной силы у тебя недостаточно. В таком случае объяснение магов не будет иметь для тебя никакого смысла. Лично я думаю, что мы должны дать тебе это объяснение независимо от того, поймешь ты его или нет. Но, в отличие от меня, Хенаро более консервативный воин. Он любит, чтобы все было в должном порядке, и не хочет давать тебе его до тех пор, пока не сочтет, что ты готов.

— Но как же я смогу решить эту задачу, дон Хуан?

— Я действительно не знаю этого, поэтому ничего не могу тебе посоветовать, — сказал он. — Хенаро бесконечно эффективен в своих поступках. И поскольку он делает это ради твоего же блага, то он настроен только на тебя одного. Поэтому только ты один можешь выбрать точное время, чтобы выйти из дому. Он сам позовет тебя и будет вести тебя посредством своего зова.

— Каким будет его зов?

— Я не знаю, его зов для тебя, а не для меня. Он будет касаться непосредственно твоей воли. Иными словами, ты должен использовать свою волю, превратив ее в действующее начало.

"Воля" была еще одной концепцией дона Хуана, которую он тщательно обосновал, отчего, правда, она не стала для меня более ясной. Я понял из его объяснений лишь то, что «воля» представляет собой некую силу, исходящую из живота через невидимое отверстие чуть ниже пупка, которое он называл «просвет». "Воля" намеренно культивировалась только магами. Она приходила к практикующим таинственным образом и якобы давала им возможность совершать необычайные поступки.

Я заметил дону Хуану, что не вижу для себя ни малейшего шанса сделать действующим началом в своей жизни нечто столь неопределенное.

— Здесь ты ошибаешься, — сказал он. — Воля развивается в воине несмотря на любое сопротивление разума.

— Разве не мог дон Хенаро, будучи магом, узнать, готов ли я, не проверяя меня? — спросил я.

— Конечно, мог, — сказал он. — Но такое знание не имело бы никакой ценности или последствий, потому что оно было бы изолировано от тебя. Ты — тот, кто учится. Поэтому ты сам должен провозгласить знание силой, а не Хенаро. Хенаро интересует не его знание, а твое. Ты сам должен обнаружить, работает или нет твоя воля. Это очень трудно сделать.

Я упрашивал дона Хуана, чтобы он не мучил меня своими недомолвками. Он засмеялся, хлопнул меня по груди и пошутил насчет мексиканского грузчика, у которого огромные грудные мускулы, но он не может выполнять тяжелой физической работы, потому что у него слабая спина.

— Следи за теми мышцами, — сказал он. — Они должны быть не только для вида.

— Мои мышцы не имеют отношения к тому, что ты говоришь, — проворчал я.

— Имеют, — ответил он. — Чтобы воля стала действующим началом, тело должно быть совершенным.

— Нет ничего неправильного в чувстве собственной беспомощности, — сказал дон Хуан. — Все мы хорошо знакомы с ним. Вспомни, что мы провели целую вечность как беспомощные младенцы. Я уже говорил тебе, что сейчас ты похож на младенца, который не может выбраться сам из колыбели, а тем более — действовать самостоятельно. Хенаро вынимает тебя из колыбели, скажем, берет тебя на руки. Но ребенок хочет действовать, а поскольку он не может, он жалуется на жизнь. В этом нет ничего плохого, но совсем другое дело — индульгировать, протестуя и жалуясь.

Я попросил его еще раз рассказать мне о бабочке. Он бросил на меня изучающий взгляд и усмехнулся.

— Это союзник, — сказал он. — Ты знаешь это.

— Что союзник представляет собой в действительности? — спросил я.

— Невозможно сказать, что он такое в действительности. Точно так же, как невозможно сказать, что такое дерево.

— Дерево — это живой организм, — сказал я.

— Мне это мало о чем говорит, — сказал он. — Я могу сказать также, что союзник — это сила, напряжение, и я уже говорил тебе это, но это мало что сказало тебе об союзник.

Так же как и в случае с деревом, узнать, что такое союзник, — значит воспринять его. Ты, возможно, не понимаешь этого, но тебе потребовалось несколько лет подготовки для того, чтобы встретиться с деревом. Встреча с союзником — это то же самое. Учитель должен знакомить своего ученика с союзниками мало-помалу, шаг за шагом. С годами ты накопил достаточно знаний об этом, и теперь ты способен собрать эти знания воедино и ввести в свой опыт союзника так же, как ты ввел в свой опыт дерево.

— Я и понятия не имел, что делаю это.

— Твой разум не сознает этого прежде всего потому, что он не может принять саму возможность существования союзника. К счастью, совсем не разум собирает союзник авместе. Это делает тело. Ты воспринимал союзников много раз и в значительной степени. Каждое из этих восприятий откладывалось в твоем теле. Суммой всех этих кусочков и является [твоя способность воспринимать] союзника [так же, как ты воспринимаешь дерево]. Я не знаю, как описать его иначе.

Я сказал, что не могу взять в толк, как это тело может действовать само по себе, словно отдельное существо, независимое от моего рассудка.

— Они не разделены, это мы их сделали такими, — сказал он. — Наш мелочный разум всегда в разногласии с телом. Это, конечно, только способ говорить, но достижение человека знания как раз и состоит в том, что он объединяет эти две части воедино. Поскольку ты не человек знания, твое тело сейчас делает странные вещи, которые неспособен воспринять твой разум. Союзник — одна из таких вещей. Ты не был безумен и не спал, когда воспринимал союзника в ту ночь прямо здесь.

Я спросил о той пугающей мысли, которую они с доном Хенаро зачем-то внушили мне, что союзник — это существо, ожидающее меня на краю маленькой долины в горах северной Мексики. Они сказали мне, что рано или поздно я должен буду пойти на это свидание с союзником, чтобы бороться с ним.

— Все это лишь способы говорить о тех тайнах, для которых не существует слов. Мы с Хенаро сказали, что на краю той долины тебя ожидал союзник. Это заявление было правильным, но не в том смысле, который ты ему придаешь. Союзник ждет тебя, это совершенно верно. Но не на краю какой-либо долины, а прямо здесь, или вон там, или в любом другом месте. Союзник ждет тебя точно так же, как ждет тебя смерть — повсюду и нигде.

— Зачем он меня ждет?

— Затем же, зачем тебя ждет смерть, — сказал он. — Потому что ты был рожден. В данный момент невозможно объяснить, какой смысл кроется за всем этим. Сначала ты должен ввести союзника в свой опыт. Тогда объяснение магов сможет пролить на него свет. Пока что у тебя было достаточно силы, чтобы прояснить по крайней мере один момент, что союзник — это бабочка.

Несколько лет назад мы ходили в горы, и там ты столкнулся с чем-то неизвестным. Тогда я не мог рассказать тебе, что именно происходит. Ты видел странную тень, летающую взад и вперед над костром. Ты сам сказал, что она выглядела как бабочка. Хотя ты не знал, о чем говоришь, ты был абсолютно прав. Тень была бабочкой. Затем при других обстоятельствах что-то очень сильно испугало тебя после того, как ты заснул опять-таки перед огнем. Я предупреждал тебя, чтобы ты не спал, но ты не обратил внимания на мои слова. Ты заснул, и это отдало тебя во власть союзника, и бабочка наступила тебе на шею. Почему ты остался жив, навсегда останется для меня загадкой. Тогда ты этого не знал, но я уже считал тебя мертвым. Настолько серьезной была твоя оплошность.

С тех пор каждый раз, когда мы бывали в горах или в пустыне, ты даже не замечал, что бабочка всегда следовала за тобой. Так что в общем мы можем сказать, что для тебя союзник — это бабочка. Но я не имею в виду, что это бабочка в обычном смысле этого слова. Называть союзника бабочкой — опять-таки только способ говорить, способ сделать эту безбрежность вокруг нас понятной.

— А для тебя союзник тоже бабочка? — спросил я,

— Нет. То, как каждый понимает союзника, — это его личное дело.

Я заметил, что мы опять вернулись к тому, с чего начали. Он так и не рассказал мне, что представляет собой союзник на самом деле.

— Не стоит приходить в замешательство, — сказал он. — Замешательство — это настроение, в него можно войти, но точно так же и выйти. В данный момент нет возможности прояснить что-либо. Может быть, еще сегодня мы сможем рассмотреть эти вещи более детально, Все зависит от тебя. Или, скорее, от твоей личной силы.

— Ты почти сделал это, — сказал дон Хуан. Мы сидели на кухне у горящего очага. Я через силу выдавил из себя несколько замечаний, пытаясь вернуться в свое обычное состояние. В конце концов это мне удалось. Казалось, с меня внезапно спала какая-то пелена, и я вновь оказался в привычном состоянии заинтересованности и ошеломленности,

— Хорошо, хорошо, — сказал дон Хуан, погладив меня по голове. — Я говорил тебе, что подлинным искусством воина служит умение уравновешивать ужас и удивление.

Настроение дона Хуана было необычным. Он выглядел каким-то нервным, встревоженным. Казалось, он о чем-то хотел поговорить со мной. Я решил, что он готовит меня к объяснению магов и сам встревожился. В его глазах был странный блеск, который прежде я видел лишь несколько раз. Я спросил, что с ним. Дон Хуан ответил, что рад за меня и что как воин он разделяет радость побед окружающих его людей, если только это победы духа. Он добавил, что я, к сожалению, еще не готов к объяснению магов, потому что, хотя я и успешно решил задачу дона Хенаро, но не смог отразить его последнюю атаку и был почти мертв, когда дон Хуан лил на меня воду.

— Сила Хенаро была подобна приливу, который поглотил тебя, — сказал он.

— Разве дон Хенаро желает мне вреда? — спросил я.

— Нет, — сказал он. — Хенаро хочет помочь тебе, но сила может быть встречена только силой. Он испытывал тебя, и ты не выдержал испытания.

— Но ведь я решил его задачу, не так ли?

— Это ты сделал прекрасно, — сказал он. — Настолько прекрасно, что Хенаро решил, что ты способен к настоящей задаче воина. И ты почти выполнил ее. Но на этот раз тебя подкосило не индульгирование.

— А что же?

— Ты слишком нетерпелив и в тебе слишком много насилия. Вместо того, чтобы расслабиться и идти вместе с Хенаро, ты стал сопротивляться ему. Ты не можешь победить его. Он сильнее тебя.

Затем дон Хуан дал мне несколько советов относительно моих отношений с людьми вообще. Его замечания, в сущности, были переложением на серьезный лад недавних шутливых поучений дона Хенаро. Он был благодушно настроен и без всяких уговоров с моей стороны стал объяснять, что происходило во время двух моих последних приездов.

— Как ты знаешь, — сказал он, — главная помеха в магии — внутренний диалог: это ключ ко всему. Когда воин научится останавливать его, все становится возможным. Самые невероятные проекты становятся выполнимыми. Ключом ко всякому колдовству и магическому опыту, который ты пережил недавно, был тот факт, что ты смог остановить внутренний разговор с самим собой. В трезвом уме ты видел союзника, дубля Хенаро, видящего сон и видимого во сне, а сегодня был близок к тому, чтобы узнать о целостности самого себя. Это было задачей воина, и Хенаро считал, что ты ее выполнишь, потому, что к тому времени ты уже накопил достаточно личной силы. В прошлый твой визит я увидел очень важный знак. Когда ты приехал, я заметил, что союзник бродит вокруг. Я услышал его мягкие шаги, а потом увидел бабочку, которая смотрела, как ты выходил из машины. Союзник был неподвижен, наблюдая за тобой. Это было для меня наилучшим знаком. Если бы он возбужденно двигался вокруг, как это бывало раньше, словно недовольный твоим присутствием, то ход событий был бы совсем другим. Много раз я замечал союзника, недружелюбно настроенного по отношению к тебе, но в этот раз знак был верный, и я знал, что у него есть для тебя кусочек знания. Вот почему я сказал тебе, что у тебя назначено свидание со знанием, свидание с бабочкой, которое долго откладывалось. По какой-то непонятной для нас причине союзник предпочел явиться тебе в форме бабочки.

— Но ты говорил, что союзник бесформенный и что о нем можно судить только по его проявлениям, — сказал я.

— Верно, — ответил он. — Но союзник является бабочкой и для связанных с тобой наблюдателей — Хенаро и меня. Для тебя союзник — только проявление, ощущение в твоем теле, или звук, или золотые крупинки знания. Тем не менее, это остается фактом: избрав форму бабочки, союзник говорит мне и Хенаро что-то очень важное. Бабочки дают знание, они друзья и помощники магов. Именно потому, что союзник предпочел быть рядом с тобой бабочкой, Хенаро поставил на тебя так много.

В ту ночь твоя встреча с бабочкой, как я и предвидел, была для тебя истинным свиданием со знанием. Ты узнал зов бабочки, почувствовал золотую пыльцу на ее крыльях, но главное, в ту ночь ты впервые осознал, что видел, а твое тело узнало, что мы — светящиеся существа. Ты еще не полностью оценил это поразительное событие в твоей жизни. Хенаро продемонстрировал тебе со страшной силой и ясностью, что мы являемся чувством, ощущением, а то, что мы называем своим телом — это пучок светящихся волокон, наделенных сознаванием.

Прошлой ночью ты вновь находился под покровительством союзника. Когда ты приехал, я посмотрел на тебя и понял, что нужно позвать Хенаро, чтобы он смог объяснить тебе тайну видимого во сне и видящего сон.

— Все, что ты видел и чему до сих пор был свидетелем, было реальным и относилось этому миру, — сказал он. — Другого мира нет. Твой камень преткновения — это особая настойчивость с твоей стороны, и эту твою особенность нельзя вылечить объяснениями, поэтому сегодня Хенаро обращался непосредственно к твоему телу. Тщательный анализ того, что ты сделал сегодня, покажет тебе, что твое тело превосходно смогло объединить отдельные части мозаики.

Несколько минут мы молчали. Я ждал, что он заговорит. В конце концов я спросил:

— Дон Хенаро действительно заставил меня прыгнуть на каменный выступ?

— Это не был прыжок в том смысле, в каком ты привык его понимать. Повторяю тебе еще раз, что это только способ говорить. До тех пор, пока ты думаешь, что ты твердое тело, ты не способен воспринять моего объяснения.

Он насыпал на землю пепел возле лампы, покрыв участок примерно в два квадратных фута, и пальцем нарисовал диаграмму, состоящую из восьми точек, соединенных между собой линиями. Это была геометрическая фигура.

Диаграмма на пепле имела два центра. Один он назвал «разумом», а второй — «волей». "Разум" был непосредственно соединен с точкой, названной им «говорением». Через «говорение» "разум" косвенно был соединен с тремя точками: «ощущение», "сновидение" и «видение». Другой центр, «воля», был непосредственно связан с «ощущением», "сновидением" и «видением», но только косвенно с «разумом» и «говорением».

Я отметил, что диаграмма отличалась от той, которую я зарисовал в своем блокноте год назад.

— Внешняя форма не имеет значения, — сказал он. — Эти точки представляют человека и могут быть нарисованы как угодно.

— Они представляют тело? — спросил я.

— Не называй это телом, — сказал он. — На волокнах светящегося существа есть восемь точек. На диаграмме ты видишь, что главное в человеке — это воля, ведь она непосредственно связана с тремя точками: ощущением, сновидением и видением. И лишь во вторую очередь человек — это разум. Центр разума играет гораздо меньшую роль, так как соединен только с говорением.

— А что значат две другие точки, дон Хуан?

Он взглянул на меня и улыбнулся.

— Сейчас ты намного сильнее, чем тогда, когда мы впервые говорили об этой диаграмме, но еще недостаточно силен, чтобы понять значение всех восьми точек. Со временем Хенаро покажет тебе оставшиеся две.

— У каждого ли имеются все восемь точек, или только у магов?

— Можно сказать, что у каждого. Две из них — разум и говорение — известны всем. Так или иначе мы знакомы и с чувством, хотя и смутно. Но лишь в мире магов достигается знакомство со сновидением, видением и волей. Наконец на краю этого мира встречаешься еще с двумя. Сознавание всех восьми точек — это именно то, что приводит нас к целостности самих себя.

Он показал на диаграмме, что все точки могут косвенно соединяться между собой.

Я снова спросил о двух таинственных точках. Он сказал, что они соединяются только с «волей», удалены от «чувства», "сновидения" и «видения» и еще дальше — от «говорения» и «разума», показав пальцем, что они изолированы не только от остальных точек, но и друг от друга.

— Эти две точки недоступны ни говорению, ни разуму, — сказал он. — Только воля может иметь с ними дело, разум настолько удален от них, что пытаться понять их совершенно бессмысленно. Этот момент — один из труднейших, так как природа разума заставляет его стремиться понять даже то, что не имеет ничего общего с пониманием.

Я спросил его, соответствуют ли эти восемь точек каким-то участкам тела или органам.

— Соответствуют, — сухо ответил он и стер диаграмму.

Он стал показывать центры, прикасаясь к соответствующим местам на моем теле. Голова была центром «разума» и «говорения», верхняя часть груди — центром «чувства», место чуть ниже пупка — «воли». Центр «сновидения» был с правой стороны против ребер, а «видения» — с левой. Он сказал, что у некоторых воинов центры «видения» и «сновидения» расположены на одной стороне.

— Сегодня я должен углубить зацепку Хенаро и помочь тебе лучше осознать тот факт, что все мы — светящиеся существа, что мы не объекты, а чистое сознавание, не имеющее ни плотности, ни границ. Представление о плотном мире лишь облегчает наше путешествие на земле, это описание, созданное нами для удобства, но не более. Однако наш разум забывает об этом, и мы сами себя заключаем в заколдованный круг, из которого редко вырываемся в течение жизни.

Дон Хуан усмехнулся и тщательно нарисовал на пепле другую диаграмму, но не позволил ее скопировать, прикрыв шляпой.

— Мы — воспринимающие существа, — продолжал он. — Однако воспринимаемый нами мир — это иллюзия. Он создан описанием, которое нам внушали с рождения.

Мы, светящиеся существа, рождаемся с двумя кольцами силы, но для создания мира используем только одно из них. Это кольцо, которое замыкается на нас в первые годы жизни, есть разум и сопутствующее ему говорение. Именно они и состряпали этот мир, столковавшись между собой, а теперь поддерживают его.

Так что твой мир, охраняемый разумом, создан описанием и его неизменными законами, которые разум научился принимать и отстаивать,

Секрет светящихся существ заключается в том, что у них есть второе кольцо силы, которое почти никогда не используется — Воля. Маг использует тот же прием, что и обычный человек. У обоих есть описание, но только обычный человек поддерживает свое при помощи разума, а маг — при помощи воли. Оба описания имеют свои законы, и эти законы поддаются восприятию. Но воляпо сравнению с разумом более всеобъемлюща, и в этом преимущество мага.

Сейчас, я хочу тебе предложить, чтобы, начиная с этой минуты, ты позволил себе воспринимать и поддерживать оба описания — мира разума и мира воли. Чувствую, что для тебя это единственный способ использовать твой повседневный мир как вызов и как средство накопить достаточно личной силы для обретения целостности самого себя.

И тогда, быть может, тебе ее хватит уже в следующий твой приезд. Но жди до тех пор, пока не почувствуешь, как сегодня у оросительной канавы, что внутренний голос подсказывает тебе поступить именно так, а не иначе. Помни, что приезжать в любом другом настроении для тебя не только бесполезно, но и опасно.

Я заметил, что если мне следует ждать такого голоса, то мы, вероятно, больше никогда не увидимся.

— Ты не представляешь себе, насколько хорошо можно действовать, когда тебя прижмут к стенке, — сказал он.

Примечания:

1

В оригинале здесь и далее речь идет не о «магах» (magicians), а о «колдунах» (sorcerers) — прим. ред.

2

Indulge — досл. потворствовать, потакать себе, оправдывать себя и т. д. — прим. ред.

3

В данном случае говорится именно о «магах» (black magicians), а не «колдунах» (sorcerers), как обычно — прим. ред.