В сущности, индустриализации войны почти столько же лет, сколько самой цивилизации, поскольку появление бронзовой металлургии сделало особо искусных ремесленников незаменимыми в деле изготовления оружия и доспехов. Бронзовые изделия встречались редко, стоили дорого, и только малое число наиболее привилегированных воинов могло позволить себе обладание полным комплектом вооружения. Отсюда следует, что профессиональные воины появились по соседству с профессиональными металлургами и обладали почти полной монополией на продукты производства последних – во всяком случае, в начальный период.
Однако определение «индустриализация войны» не вполне уместно в отношении к цивилизациям речных долин – будь то Месопотамия, Египет, Индия или Китай. Во-первых, жрецы не менее военачальников были заинтересованы в приобретении бронзовых и иных изделий; правители ранних времен, вероятнее всего, в основу своей власти ставили роль первосвященника, а не военачальника. Во вторых, подавляющее большинство населения этих обществ в поте лица своего добывало себе пропитание на полях. Излишки были скудными, и число правителей (как религиозных, так и военных) оставалось соразмерно скромным. Еще более незначительным внутри этой надстройки общества было число ремесленников – однажды выкованные оружие и доспехи использовались поколениями, а нанесенные в бою повреждения легко исправлялись с помощью молотка или точила. Таким образом, оружейники были немногочисленны.
Залежи меди и олова обычно не совпадают географически; олово встречается редко, запасы его скудны, и зачастую его приходится искать на значительном удалении. Отсюда следует вывод, что древние металлургия и военный потенциал зависели не столько от уровня производства, сколько от доступности этих металлов или их руд. Иными словами, торговцы и перевозчики значили больше, чем ремесленники, а в политике следовало учитывать отношения с потенциальными поставщиками металлов, проживавшими за пределами непосредственного административного контроля. Столь же важным (и зачастую трудновыполнимым) делом являлась охрана торговых путей от соперников и грабителей, тогда как наличие соответствующих традиций производства позволяло, при необходимости, набрать требуемое число ремесленников-металлургов.
Войны обычно велись наличествующим арсеналом оружия и доспехов; объем первого зависел от количества трофеев и потерь в ходе операций. В чем войска действительно нуждались, так это в провианте и фураже, и именно доступность последних являлась определяющим ограничителем боевых действий и количественного состава армий. Исключения вроде вспышки эпидемии могли резко изменить баланс сил-как, например, в случае провала ассирийского наступления на Иерусалим в 701 г. до н. э., засвидетельствованного в Библии как пример чуда( 1*) . Защита от эпидемий и иных проявлений божественного неблаговоления вменялась в обязанность жрецам, специализировавшимся в области религиозных ритуалов и молитв. Принятие мер по обеспечению своих войск провиантом и фуражом было делом правителей и их аппарата. Наиболее легким представлялось непосредственное применение силы – т. е. принудительное изъятие запасов продовольствия и домашних животных у местных крестьян, причем награбленное потреблялось незамедлительно, либо на малом удалении. Подобные меры быстро истощали местные ресурсы и армии следовало быстро сломить сопротивление и идти дальше, оставляя за собой разоренные земли. Лишенные припасов крестьяне были обречены на верный голод и отчаянный поиск посевных на следующий год; на преодоление последствий подобных кампаний требовались годы, если не десятилетия.
Карьера правителя Аккада Саргона, опустошившего все земли Месопотамии вокруг своей столицы (около 2250 г. до н. э.), наглядно демонстрирует возможности и ограничения подобной разновидности организованного грабежа. Как свидетельствует одна из надписей:
«Саргон, царь из Киша, победил в тридцати четырех походах, разрушил стены до самого берега моря… Десница Эниля (верховного божества) не допустила соперника Саргону царю. Пятьдесят четыре сотни воинов ежедневно вкушали пищу в его присутствии».(2*)
Обладание регулярным войском в 5400 человек давало великому завоевателю гарантированное превосходство над каждым местным правителем во всех тридцати четырех походах, однако содержание подобной армии требовало постоянных походов, оставлявших одну плодородную землю за другой в разорении и опустошении. Последствия для населения были действительно огромными, и в то же время войско Саргона вполне можно уподобить разразившейся эпидемии, которая выкашивает значительный процент местного населения, однако завершившись, дарует выжившим иммунитет на несколько последующих лет. Разоренные воинами Саргона области теряли свою привлекательность в качестве потенциальной добычи для сравнимых по размерам армий-до тех пор, пока их население и обрабатываемые земли не возвращались к предшествовавшему нашествию состоянию( 3*) .
Однако войны, подобно эпидемическим заболеваниям, в силу массового и близкого контакта бацилл инфекции и местного населения постепенно приобрели характер эндемических. Стоит перенестись из времен Саргона в эпоху империи Ахеменидов (539-332 до н. э.), как становится видно, что по прошествии столь значительного времени войны стали менее разорительными для подданных царя царей. Когда Ксеркс задумал свое знаменитое вторжение в Грецию (480 -479 до н. э.), то из царского дворца в Персеполисе наместникам были разосланы распоряжения о заготовке и доставке продовольствия на склады вдоль планируемого маршрута выступления войск. В результате армия, вдесятеро превосходившая войско Саргона, дошла до Греции без сопутствующего разорения земель на своем пути. Следует отметить, что на сравнительно бедной продовольствием греческой земле Ксеркс мог обеспечить своих воинов продовольствием лишь несколько недель, и когда горстка полисов на южной оконечности Пелопоннеса отказалась подчиниться персам, царю царей пришлось отослать домой значительную часть войск. Содержать всю армию в походе в зимних условиях оказалось невозможным( 4*) .
Как видно, поток налоговых поступлений в областях, по которым прошла армии Ксеркса, не был нарушен; наоборот, именно постоянный приток подобных излишков, собранных в продовольственных складах по маршруту движения войск, явился для беззащитного местного населения иммунитетом против разорительного грабежа. Взаимовыгодность подобной системы регулярной уплаты налогов по сравнению с хищнической политикой Саргона очевидна. Царь и его армия обеспечили гораздо более надежный способ получения продовольствия, могли продвигаться гораздо дальше и доходили до поля боя в гораздо более лучшем состоянии нежели аккадские войска, которым приходилось регулярно останавливаться для очередного грабежа по пути. В свою очередь, крестьяне, путем уплаты более или менее фиксированной части своего урожая сборщикам налогов и податей, избегали опасности внезапного разорения и последующего голода. Как ни трудно было их уплачивать (а положение крестьян в империях древности можно определить как нахождение на грани биологического выживания), предсказуемость и регулярность взимания налогов и податей делало имперскую систему Ксеркса куда более предпочтительной, нежели тотальный грабеж Саргона (даже при учете промежутков в несколько лет). Таким образом система налогов и податей, при всем ее неравенстве, оказалась взаимовыгодной как правящему классу, так и крестьянам, поскольку обе стороны предпочитали регулярное отчуждение части производимого продукта грабежу.
Хотя дошедшие до нас письменные памятники других империй древности не представляют столь яркую картину развития системы налогов и податей как в случае с государствами Ближнего Востока, однако очевидно становление подобных имперских, бюрократических структур в древних Китае, Индии и в средиземноморском ареале – в эпоху расцвета Рима. Цивилизации Центральной и Южной Америк (несмотря на некоторое отставание по времени) выработали аналогичные механизмы передачи сельскохозяйственных излишков представителям далекого владыки, который распоряжался продовольствием и иными продуктами, выделяя их либо для ведения войн, либо для отправления религиозных церемоний.
Стоит отметить, что ведение войн не всегда являлось первоочередным. Иногда владыки предпочитали вкладывать средства не в военные кампании, а в помпезные культовые мероприятия или грандиозные строительные проекты. В Древнем Египте, где географические условия значительно упрощали задачу охраны границ, фараоны V династии мобилизовали трудовые ресурсы на строительство пирамид (по одной на царствование), внушительные размеры которых требовали привлечения возможно большего числа работников. Даже в раздираемом войнами Междуречье строительство храмов соперничало с ведением боевых действий по части потребления казенных средств. Баланс расходов на войну и благосостояние варьировался до бесконечности в различных регионах-как в древности, так и более близкие нам времена(5*).
В то же время будет правильным сказать, что независимо от того, на что выделялись ресурсы, масштабные общественные действия древности осуществлялись командным способом – правитель либо его представитель издавал указ, который все остальные обязаны были исполнить. По всей видимости, человеческие особи «настроены» на подобную модель общественного поведения с детского возраста, когда родители приказывают, а дети должны (и зачастую принуждаемы) повиноваться. Родители знают больше и сильнее физически; точно так же владыки древности обладали большим объемом информации благодаря исключительному доступу к данным, обращавшимся по иерархической лестнице, а профессиональное войско гарантировало превосходство в силе над своими подданными. Иногда цари были вдобавок живыми богами, что наделяло их еще одной формой власти.
Уязвимым звеном всей структуры была дальняя торговля и люди, которые в ней специализировались. Некоторые предметы дальнего импорта были незаменимы – например, олово, необходимое для плавки бронзы и обычно недоступное в пределах досягаемости. Указ не мог заставить людей, живших за сколько-то земель, копать шахты, переплавлять руду в слитки и перевозить их по суше и морю туда, куда было угодно царям и первосвященникам. Другие редкие продукты столь же мало поддавались методам приказной мобилизации – властителям приходилось учиться обращению на равных с обладателями подобных ценностей и заменять команды манерами и методами дипломатии. Вне сомнения, процесс этот был медленным и трудным.
В ранние эпохи цари снаряжали войско в дальний поход за необходимыми продуктами. Гильгамеш, царь Урука (около 3000 г. до н. э.), готовился к походу за строительным лесом из далеких кедровых рощ:
«Но я наложу свою руку на него И срублю кедр Вечноживое имя оставлю по себе! Приказы, друзья, отдам я оружейникам Выковать оружие при нас». Приказ они дали оружейникам, Мастера сели совещаться И выковали великое оружие. Топоры в три таланта каждый Великие мечи…»( 6*)
Однако дальний поход за редкими предметами был сопряжен с большим риском. Как свидетельствует легенда, по возвращении из кедрового леса Гильгамеш потерял своего друга Энкиду-своего рода поэтическое возмездие за отказ Энкиду от нижеприведенного предложения:
И Хувава (властитель кедрового леса) сдался. И затем Хувава сказал Гильгамешу: «Отпусти меня, Гильгамеш; ты будешь мне владыкой, А я тебе слугой. И деревья, Что я посадил на горах Я срублю и построю тебе дома». Но Энкиду сказал Гильгамешу: «Не внемли слову Хувавы; Хуваве не должно жить».( 7*)
Далее два героя убили Хуваву и с триумфом (и, предположительно, с кедровыми бревнами) возвратились в Урук.
Решение убить Хуваву отражает крайнюю шаткость ситуации: Гильгамеш не может задерживаться в кедровом лесу – он и так с большим трудом и лишь на краткое время довел войска к дальней цели. С другой стороны, не убей победители Хуваву, его готовность повиноваться, скорее всего, убывала бы по мере их удаления. Вполне очевидно, что, действуя подобными методами, Урук не мог обеспечить себе необходимое количество кедрового леса-вне зависимости от того, как Гильгамеш откликнулся на мольбы Хувавы.
Более надежным способом приобрести редкие материалы из областей, слишком далеких, чтобы быть включенными в обыкновенное командное общество, было предложение столь же ценных продуктов в обмен – т. е. замена походов торговлей. Цивилизованные общества обычно могли предложить продукты специализированного мастерства ремесленников, изначально появившиеся для ублажения богов и владык.
Подобные предметы роскоши, конечно, были редки и лишь немногие могли позволить себе обладание ими; в результате торговля на многие десятилетия была ограничена узкими рамками обмена редкими товарами между правящей верхушкой цивилизованных центров с одной стороны и правителями отдаленных окраин – с другой. Цивилизованные владыки и наместники были единственными, кто мог приобрести предметы роскоши, изготовленные на заказ особо искусными ремесленниками. Более того, цивилизованные владыки и наместники были заинтересованы в предложении подобных предметов лишь тем далеким правителям, кто мог организовать рубку леса, добычу руды или иные работы, с тем чтобы получить и затем направить требуемые ценности цивилизованным покупателям. Подобная торговля тяготела к подражанию (иногда в миниатюрных размерах) цивилизованным командным структурам в соседних обществах таким же образом, как в благоприятных условиях РНК подменяет сложные молекулярные структуры ДНК. Торг по условиям сделки мог относиться (и относился) как к рыночным факторам спроса-предложения, так и к понятиям власти, престижа и ритуала. Зависимость от дальних поставщиков, которым царь был не указ, составляла границу действия управленческой системы империй древности. Однако эти рубежи редко оспаривались, поскольку всё действительно необходимое для содержания армии и управленческого аппарата (этой двойной основы власти Ксеркса и любого другого великого царя) находилось в границах государства и легко могло быть мобилизовано по приказу. Продовольствие было наиглавнейшим в силу того простого факта, что люди и тягловые животные могли обходиться без еды лишь несколько дней.
Контраст между торговыми отношениями с чужеземцами и административными методами внутри государственных рамок не был столь резким как можно предположить. Служба наместников и других представителей правителя должна была быть оценена соответствующим сочетанием поощрений и наказаний. Командные методы срабатывали при условии подчинения людей – и покорность зачастую покупалась за цену, которая колебалась в зависимости от степени удаленности и независимости местного обладателя власти.
В основе ранних цивилизаций лежал принцип передачи производителями излишков продовольствия правителям; те же перераспределяли подати между своими военными и ремесленными специалистами. Иногда рабочая сила аграрного большинства призывалась на проведение определенных общественных работ: рытье канала, укрепление городских стен или возведение храма. Этот основной переход ресурсов от большинства к меньшинству сопровождался обращением предметов роскоши в рамках правящих элит – как подарками старших младшим либо подчиненным, так и подношениями подчиненных правителям. Иностранная торговля в действительности была лишь малой частью сети взаимных обменов в среде тех, кто обладал властью, к тому же была легкоуязвима и малоподвержена понятиям поклонения и чинопочитания, господствовавшим в элитах цивилизованных государств(8*) .
Другой особенностью империй древности был оптимальный подбор инструментария власти. Бесперебойное функционирование налогового аппарата требовало пребывания царя в столице в определенный период года. Информацию, необходимую для поощрения или наказания главных царевых слуг также лучше всего было собирать в одном месте. К подобным соображениям следовало подходить со всей предусмотрительностью, иначе административная машина теряла эффективность и не могла более при надобности обеспечивать максимально необходимые ресурсы. Равно необходимо было иметь при персоне правителя охрану, которая отпугнула или разбила бы любого потенциального соперника, задумавшего переворот. Все это наилучшим образом достигалось при возможно более продолжительном пребывании владыки в расположенном в центре владений пункте, где естественные дороги (особенно водные пути) позволяли осуществлять процесс складирования полученного из окрестных земель продовольствия на постоянной основе.
Однако если столица была столь жизненно необходима, и если пребывание правителя в столице (часть года или постоянно) было столь же важно, то расширение границ становилось затруднительным. Для эффективной защиты своей суверенной власти правитель должен был обладать способностью собрать превосходящие силы для подавления внутреннего мятежа или отражения нападения извне. Итак, если правителю и его охране следовало находиться часть года в столице, поход длительностью более девяноста суток становился рискованным предприятием.
При вторжении в Грецию Ксеркс вышел далеко за рамки девяностодневного радиуса действий из столицы в Иране( 9*) .
В результате период его военной кампании оказался слишком коротким для того, чтобы одержать решительную победу. В действительности же, вторгшись в Грецию, персы просто переступили за реально достижимые границы имперского расширения. Другие империи в других уголках мира свыкались с подобным ограничением, особенно при отсутствии достаточно серьезного внешнего противника. Сравнительно скромных гарнизонов и расположенных на периферии экспедиционных войск (подобных тем, что Ксеркс привел в Грецию) было вполне достаточно для успешной защиты и расширения своего владычества. Этот пример вполне уместен в отношении южного Китая, или китайской экспансии за Янцзы. Когда китайцам оказали успешное местное сопротивление, то их постигла та же участь, что Ксеркса в Греции, а Вьетнам отстоял свою историческую независимость.
Таким образом, транспорт и обеспечение продовольствием были основными ограничителями правителей и армий древности. Несмотря на всю свою важность, поставки металла и оружия редко являлись критической составляющей, а промышленный аспект войны оставался соответственно незначительным. Тем не менее в исторических документах можно найти свидетельства об обусловленных техническими новшествами серьезных изменениях в оружии и системе вооружения, которые, в свою очередь, смогли изменить прежние условия ведения боевых действий и организации армий. Как и следовало ожидать, подобные изменения сопровождались масштабными общественными и политическими сдвигами, и в запутанной истории древних династий и империй будет легче разобраться, если рассматривать ее в рамках систематических изменений в военной составной политической власти( 10*) .
Первый подобный поворотный момент уже указывался ранее – появление бронзового оружия и доспехов на заре истории цивилизации, начавшейся в Междуречье около 3500 г. до н. э. Перед тем как в древней Месопотамии прочно укоренились структуры управления (подобные тем, что мы видим у Ксеркса), произошло следующее важное изменение в системе вооружений – радикальное совершенствование боевых колесниц. Мобильность и поражающая мощь достигли нового уровня при появлении около 1800 г. до н. э. легкой, но прочной повозки, которая при помощи конной упряжки могла быстро (однако без поломок и неисправностей) перемещаться по полю битвы. Решающим новшеством, сделавшим колесницы столь грозным орудием войны, было появление наборного колеса, надеваемого ступицей на снижающую трение ось. Изготовление деревянного наборного колеса, обеспечение геометрически правильной круглой формы и сбалансированности, необходимых для того, чтобы быстрая езда и груз в пару сотен килограмм не разнесли его в щепки, было нелегкой задачей и требовало особых навыков мастерового-колесника. Входивший в комплект вооружения колесницы компактный но мощный наборный лук был сравним по своей важности с собственно повозкой, и его изготовление также требовало высокого уровня мастерства(11*).
Усовершенствованная колесница позволила опытному стрелку, стоящему позади колесничего, осыпать пехоту противника стрелами, тогда как скорость передвижения обеспечивала относительную неуязвимость экипажа. На равнинной местности быстроходные повозки легко могли как обходить пехоту, так и отрезать ее от баз снабжения. Ничто (во всяком случае, в первые годы их появления) не могло противостоять колесницам, и единственным убежищем были пересеченная местность или крутые склоны. Но поскольку в эпоху появления колесниц все основные центры цивилизованной жизни располагались на равнинах, данное ограничение не было определяющим. Действительно важным было наличие лошадей, а также достаточно квалифицированных колесников и изготовителей луков. Бронзовая металлургия также была важна, поскольку колесничие были вооружены мечами и копьями и защищены доспехами (как цивилизованные воины задолго до этого).
Населением, наиболее приспособленным для использования преимуществ колесницы, были обитатели степей, в силу образа жизни обеспеченные лошадьми. Соответственно, между 1800 и 1500 гг. до н. э. волны варваров на колесницах покорили все цивилизованные земли Ближнего Востока. Пришельцы основали несколько «феодальных» государств, в которых маленькая верхушка воинов-колесничих являлась определяющей военной силой и делила власть с правителями, которые могли управлять лишь при условии поддержки со стороны большинства колесничих. Рассыпавшиеся по покоренному Ближнему Востоку отряды колесничих присвоили большую часть сельскохозяйственных излишков – вначале посредством грабежей, а позже в форме регулярных податей, что привело к ослаблению центральной власти. Однако на Ближнем Востоке, где уже начали развиваться бюрократические традиции имперского правительства, возродившейся центральной власти понадобилось немного времени, чтобы перенять победоносную военную технологию. После 1520 г. до н. э. Новое Царство Египта использовало нубийское золото для найма колесничих, на несколько поколений обеспечив страну не имевшим себе равных постоянным профессиональным войском.
В Китае и Индии появление колесничих повлекло более масштабные перемены. Около 1500 г. до н. э. рухнула старая цивилизация на реке Инд и прошло несколько «темных веков», пока в стране начали возникать ростки нового цивилизованного устройства. В Китае случилось противоположное – династия Шань задействовала технологию колесниц для выстраивания общества более глубоко дифференцированного по классам, нежели все предыдущие царства в долине Хуанхэ.(32c*)
Возросший уровень получаемых доходов (и роскоши) позволил ряду характерных ремесел китайской цивилизации проявить себя особенно ярко.
В Европе значение колесниц было гораздо скромнее. Переход от минойской к микенской гегемонии в регионе Эгейского моря (либо последующий ему период) сопровождался появлением колесниц в Греции. В течение еще нескольких веков колесницы появились и в столь удаленных регионах, как Скандинавия и Британия. Но если Гомер точен в описании микенской тактики боя, то воины Европы не воспользовались всеми преимуществами колесницы, соединявшей мобильность с огневой мощью. Вместо этого герои «Илиады» спешивались для ведения боя копьем и другим оружием ближнего боя, используя колесницы в качестве транспортного средства эффектного прибытия на поле боя (и убытия с него)(12*). Кажущееся абсурдным описание Гомера может быть точным: излагаемая им тактика обусловлена рельефом и количеством колесниц. Чтобы быть успешной, атака колесниц нуждается в критической массе – числе стрел и повозок достаточном, чтобы прорвать строй пехоты и вынудить ее к бегству. Но на холмистой земле Греции, бедной фуражом, колесниц было мало – гораздо меньше, чем было необходимо для достижения решающего воздействия в бою. Тем не менее после побед на Ближнем Востоке колесницы стали своего рода кадиллаками наших 60-х – каждый вождь в Европе стремился обладать ими вне зависимости от возможности их эффективного применения на войне.
Колесницы были дорогостоящим оружием – и ввиду затрат на их постройку, и по причине дороговизны обеспечения коней фуражом в местности, где круглогодичного подножного корма не было. Поэтому общества, где правили воины-колесничие, были узко аристократическими: крайне малая прослойка воинов контролировала львиную долю прибавочного продукта, изымаемого у крестьян. Ремесленники, купцы, певцы, сказители и даже жрецы боролись за толику внимания со стороны правящих военных элит. Если учесть, что в основном эта элита оставалась этнически чужеродной большинству населения, то становится ясной стойкая неприязнь между правителями и подданными.
Стрелка общественного равновесия резко качнулась в противоположную сторону, когда важное изменение в системе вооружений привело к радикальной демократизации войны в древнем мире. Принцип ковки орудий труда и оружия из железа был открыт в восточной части Малой Азии около 1400 г. до н. э., однако малораспространен за ее пределами до 1200 г. до н. э. Последующее его распространение сделало металл невиданно дешевым, поскольку залежи железа встречаются повсеместно, а древесный уголь, необходимый для литья, крайне прост в изготовлении. Впервые простолюдины смогли позволить себе обладание металлическими орудиями – пусть даже и в малом количестве. В частности, железный лемех обеспечил прогресс в земледелии, позволив вспахивать более плотную глинистую почву. Медленно, но неуклонно начало расти благосостояние общества.
Впервые простые земледельцы стали пользоваться тем, что не производили сами; иначе говоря, крестьяне почувствовали преимущества разделения труда – характерной черты цивилизации. В подобных условиях цивилизованные социальные структуры стали гораздо менее устойчивыми, чем прежде. Свержение правящей элиты более не означало, как ранее, почти полного разрушения классовой системы (например в долине реки Инд).
Для военного дела дешевизна железа означала возможность большему количеству мужского населения приобрести металлический доспех. Обычные фермеры и пастухи стали реальной силой на поле боя, и узко аристократическая структура общества, характерная для эры колесниц, претерпела значительные изменения. Появление плавящих железо завоевателей, свергнувших основывавших свою власть на монопольном использовании колесниц правящие элиты, положило начало более демократической эпохе.
Более всего выиграли от дешевизны железа горцы и другие варвары, жившие на окраине цивилизованных обществ. В подобных общинах моральная солидарность между вождем и подчиненными была прочной и ясной, а традиционный и ярко эгалитарный образ жизни сплачивал все население. Для отражения угрозы владевших железным оружием варваров колесничие не могли даже вооружить необходимое число своих подданных – это означало бы верное восстание. В результате не имевшая поддержки снизу аристократия колесничих была низвергнута варварами, чьи железные щиты и шлемы обеспечили достаточную защиту от стрел, чтобы сделать тактику прежде непобедимых колесниц неэффективной.
На Ближнем Востоке распространение навыков ковки железа вызвало новую волну вторжений и миграций между 1200- 1000 гг. до н. э. Новые народы: евреи, персы, греки-дорийцы и многие другие – вошли в анналы истории, ознаменовав варварскую и гораздо более эгалитарную эпоху.
Как писал автор Книги Судей, завершая кровавую повесть насилия и смут: «В те дни не было царя у Израиля; каждый делал то, что ему казалось справедливым» (13*)
Тем не менее эгалитарность и неуправляемое насилие на местах оказались непродолжительными; превосходство профессиональных войск вскоре стало очевидным. Традиции централизованного государства, сохранившиеся в Египте и Вавилоне со времен, предшествовавших вторжениям колесничих, были известны таким амбициозным строителям государства, как Савл, Давид или их многочисленным соперникам. Таким образом, после 1000 г. до н. э. бюрократические монархии вновь стали доминировать на ближневосточном пространстве. Каждая имела опорой постоянное войско, при необходимости усиливаемое ополчением. Путь к развитию управленческой структуры, подобной механизму огромной империи Ксеркса, оказался открыт, поскольку поступления, необходимые на содержание профессиональных воинов, теперь обеспечивались системой налогообложения.
В раннем Железном веке ассирийские цари наиболее умело воспользовались искусством бюрократического управления вооруженными силами. Они создали армию, в которой звание указывало кем командовать и кому подчиняться. Стандартное вооружение, стандартные подразделения; карьерная лестница, открытая для одаренных – все эти привычные бюрократические принципы управления войсками были введены и сделаны обязательными ассирийскими царями. Параллельная гражданская бюрократия показала свою способность накапливать запас продовольствия для намеченных кампаний, вести строительство дорог – для облегчения передвижения войск на большие расстояния, мобилизовывать рабочую силу-для строительства укреплений.
Во многих из управленческих стандартов, установленных ассирийцами, можно разглядеть прецеденты, корнями уходящие в третье тысячелетие до н. э.; тем не менее оценка этих достижений историками обычно обусловлена тем образом жестоких завоевателей, какими представлены в Библии ассирийцы, разрушившие в 722 г. до н. э. царство Израиля, а в 701 г. до н. э. едва не подвергшие той же участи Иудею. Не будет преувеличением утверждение о том, что основополагающие административные механизмы осуществления имперской власти, являвшиеся в большинстве цивилизованных стран стандартными вплоть до XIX в. н. э., были отработаны до совершенства ассирийцами между 935 и 612 г. до н. э. Цари-завоеватели приложили немало усилий для создания новых формирований и снаряжения. Ими был разработан изощренный парк осадных орудий, который сопровождал армию в походах. В целом, крайняя рациональность являлась краеугольным камнем военной управленческой машины, что сделало ассирийские армии самыми грозными и дисциплинированными из всего, что дотоле видел мир.
Словно по иронии, готовность экспериментировать с военными нововведениями ускорила падение Ассирии. Именно кавалеристы, сидящие на лошадях, и были новаторским элементом в военной коалиции, разграбившей в 612 г. до н. э. Ниневию и навсегда покончившей с Ассирийской империей. Неизвестно точно, когда и где езда на спине лошади стала обычным явлением, однако ранние изображения показывают ассирийских воинов, сидящих верхом(14*).
Поэтому представляется вероятным, что в своем неустанном поиске повышения эффективности вооруженных сил ассирийцы нашли способ управления лошадью на скаку, оставлявший руки свободными для стрельбы из лука. Вначале, скопировав практику долголетнего сотрудничества возничего и лучника на колеснице, они посадили лучника за всадником, держащим поводья. Подобный парный кавалерист был, разумеется, экипажем без колесницы. Научившись ездить верхом, бывшие колесничие попросту отцепили за ненадобностью повозку(15*). В дальнейшем всадники смогли добиться такой взаимосвязанности с лошадью, что отдельные из них рискнули бросить поводья и задействовать обе руки для стрельбы из лука.
По заключению многих историков, степные кочевники, которые несказанно выиграли в результате «кавалерийской революции», были первыми, кто задействовал скорость и выносливость лошади. Может быть и так – но подтверждения этому нет. То обстоятельство, что в более поздние века кочевники стали несравненными наездниками и стрелками, свидетельствует не об обладании ими патентом на изобретение, а лишь о том, что степняки оказались в более выгодном положении, нежели другие народы, чтобы максимально воспользоваться преимуществами нового способа ведения войны. Первичное задействование парных кавалеристов в армии Ассирии явственно указывает на последнюю как на основную первооткрывательницу достоинств конницы в бою.(36c*)
Даже когда кочевники уселись на коней в количестве, достаточном для организации массовых рейдов по цивилизованным землям, прошло еще несколько веков, прежде чем техника кавалерийской войны распространилась по всей равнинной Евразии. Самое отдаленное упоминание о походе степняков относится к 690 г. до н. э., когда народ, известный грекам под именем киммерийцев, покорил большую часть Малой Азии. (По совпадению, двумя веками ранее ассирийцы начали задействовать в боевых действиях значительное количество кавалеристов.) Киммерийцы населяли равнинные пастбища Украины, куда и вернулись после опустошительного набега на Фригию. Позже с земель западнее Алтая пришел новый народ – скифы – который одержал верх над киммерийцами и в 612 г. до н. э. послал на Ближний Восток новую – вторую за век – конную лавину, приложившую руку к разграблению Ниневии.
Два этих великих нашествия ознаменовали начало новой эпохи в военном деле, которая в основном продлилась до XIV в. н. э. Свидетельств о сеющих ужас ордах из Монголии и прилегающих земель до IV в. до н. э. не сохранилось, однако некоторые исследователи полагают, что причиной падения западнокитайской династии Чжоу в 771 г. до н. э. мог быть рейд скифской конницы из алтайского региона( 16*) .(36cc*)
Последствия «кавалерийской революции» в Евразии были масштабными и долгосрочными. Стоило степнякам освоить езду верхом и научиться изготавливать луки, стрелы и другое необходимое снаряжение из имевшихся под рукой материалов, как они смогли снаряжать более мобильные и менее дорогостоящие армии, чем цивилизованные народы. Таким образом, кочевники могли совершать набеги на цивилизованные земли к югу почти безнаказанно до тех пор, пока тамошние правители не смогли уподобить мобильность и боевой дух своих войск уровню варваров.
Назначить одного разбойника поймать другого было одним из старых добрых средств. Так поступали Ксеркс и его предки-Ахемениды, чтобы оградить незащищенную степную границу. Наем кочевых племен на охрану границы от возможных агрессоров позволял провести невидимое ограждение; однако подобное соглашение в основном было крайне непрочным. Соблазн присоединиться к нападавшим варварам всегда был силен, поскольку пограничники могли посчитать выгоду от участия в быстром грабеже большей, нежели возможная прибавка к жалованью, которую еще нужно было выторговать у властей.
В таких широких рамках и протекал процесс бесконечно варьировавшихся военных, политических и дипломатических отношений между степными племенами и цивилизованными правителями и бюрократами в последующие две тысячи лет. Платежи за охрану чередовались с набегами, когда внезапное разграбление в итоге оставляло обе стороны у разбитого корыта. Расцвет и падение степных военных конфедераций, смыкавших ряды вокруг харизматичных военных предводителей (величайшим из которых был Чингисхан (1162-1227)), являлось еще одной переменной величиной. Однако, несмотря на постоянное изменение политических и военных отношений между степью и пашней, кочевники обладали постоянным преимуществом в силу большей подвижности и дешевизны своего военного снаряжения; следствием были сменявшие друг друга волны нашествий степняков на цивилизованные земли. Стоило системе обороны где-нибудь по какой-либо причине чуть ослабеть, как новость о первом прибыльном набеге распространялась по степи, привлекая одну орду за другой. Там, где оборона рушилась полностью, кочевники оставались на постоянное жительство, беря под свою руку неспособный защитить себя местный люд. Таким образом, хищники превращались в правителей и очень быстро начинали осознавать преимущества сбора налогов в сравнении с грабежом – и необходимость защиты своих данников от других хищников. В подобных условиях обычно возникала система эффективной обороны – до тех пор, пока новые правители не утрачивали былую племенную спайку, их прежняя воинственность не сменялась цивилизованной негой – и вновь возобновлялся цикл набегов и завоеваний.
Другим судьбоносным фактором, определившим жизнь населения всей Великой степи, стало понижение средней температуры и уровня осадков. В Монголии климатические условия сделали пастбища почти непригодными как для людей, так и для животных, тогда как восточнее, в Маньчжурии, вследствие участившихся дождей пастбища стали богаче, а климат – мягче. Результатом подобного географического расклада стала миграция племен, которые предпочли уйти из Монголии в более благоприятные регионы на востоке и западе. Скифы сделали выбор в пользу земель на западе и в VIII в. до н. э. откочевали с Алтая на Украину. За ними последовали другие племена- вначале индоевропейские, затем тюрки, и, наконец, монголы. Все эти племена проникали вглубь Восточной Европы, неуклонно следуя градиенту евразийской степи.
Таким образом «кавалерийская революция» вызвала к жизни два течения. Время от времени кочевникам удавалось покорить ту или другую из цивилизованных земель с преимущественно полевым и пастбищным ландшафтом – Китай, Ближний Восток или Европу. Параллельно с этим движением с пастбищ на обрабатываемые земли шел поток миграций с востока на запад в степной полосе. В первом случае степняки становились правителями и землевладельцами в завоеванной стране и забывали свой прежний кочевой уклад; во втором – традиции степной жизни лишь укреплялись в еще более благоприятных условиях. Усилия цивилизованных владык и армий отбить натиск кочевников редко достигали успеха, и даже Великая Китайская Стена оказалась бессильна пресечь набеги и грабежи.
Географические и социально-политические условия обусловили изменчивое равновесие между пастбищем и пашней. Недостаточный уровень осадков делал земледельчество невыгодным на территории степи. Хотя, если быть точнее, в регионах с более благоприятным уровнем естественного орошения (например, Украине), зерновое земледелие было достаточно выгодным. Здесь, а также в Маньчжурии, Малой Азии и Сирии кочевое пастбищное скотоводство составило зерновому земледелию конкуренцию по части эксплуатации плодородных земель. Воины-кочевники, решившие остаться на постоянное жительство в земледельческих районах, зачастую полностью вытесняли пахарей-однако более высокая производительность зернового земледелия неизменно проявлялась в том, как в периоды мира и роста населения пашни начинали наползать на пастбища до тех пор, пока новая волна военно-политических перемен не накатывала новыми набегами, новым разрушением и, наконец, возвращением к скотоводческому быту.
Обоюдонаправленная текучесть границы между оседлыми пахарями и кочевыми пастухами на обширном пространстве Ближнего Востока и Восточной Европы сохранялась более двух тысячелетий – с 900 г. до н. э. по 1350 г. н. э. В целом, военное преимущество, которое кавалерийская тактика обеспечила кочевникам в течение столь продолжительного времени, свидетельствует о том, что скотоводческий уклад располагал к территориальной экспансии, тогда как зем- ледельчество всегда оставалось в соответствующих климатических границах.
На Дальнем Востоке муссонное распределение осадков привело к еще более резкому размежеванию между оседлыми и кочевыми народами. Более того, высокая прибыльность интенсивного хозяйствования китайцев на лессовых почвах полуплодородных северных провинций настолько превосходила все, что пастушество могло выжать с этих земель, что промежуток времени между очередным опустошительным набегом степняков и возрождением зернового земледелия оказывался сравнительно кратким(17*).
Географические и социально-экономические факторы помогают уточнить шаткий баланс сил между кочевыми племенами и оседлыми земледельцами, который вновь нарушился ввиду последующих изменений в системе вооружений (не столь масштабных, как упоминаемые выше, однако достаточно серьезных, чтобы преобразить общественный уклад в значительной части Азии и почти всей Европы). Между VI- V вв. до н. э. иранские землевладельцы и воины вывели новую породу лошадей, способную нести всадника в тяжелых доспехах(18*).
Конечно, такие лошади, которые сами часто несли броню для защиты от стрел, не могли сравниться в резвости с маленькими степными лошадками. Однако конница, хотя бы и частично неуязвимая для стрел и способная к наступательным действиям при помощи лука или копья, явилась наиболее эффективной формой обороны против степных набегов из всего, что существовало дотоле. Конечно, крупные кони требовали больше фуража, в то время как пастбищ в земледельческих районах было слишком мало. Однако выращивание кормовых, и прежде всего, люцерны, разрешило и эту проблему( 19*) . Таким образом, стоимость прокорма крупных лошадей резко снизилась, и иранцы смогли содержать мощные бронекавалерийские силы на обрабатываемых землях. Эти воины сумели оградить крестьян от большинства кочевых рейдов, поскольку их собственное существование напрямую зависело от эффективной защиты земледельцев.
Тяжелобронированная кавалерия на иранский манер оказалась крайне выгодной в странах, открытых степным набегам. Однако там, где стены городских укреплений позволяли обеспечить безопасность политически активного населения, военное превосходство подобной системы обороны, зиждевшейся на тяжелой кавалерии, иногда оказывалось невостребованным. Поэтому эта новая техника распространялась по берегам Средиземноморья крайне медленно; при Адриане (правил в 117 – 138 гг.)( 20*) римляне начали экспериментировать с тяжелой кавалерией, однако число «катафрактов» (как они именовались по-гречески) было слишком малым для серьезного дела. Более того, в Риме и позднее в Византии им платили жалованье, тогда как в Иране им позволялось напрямую получать свое довольствие от крестьян, среди которых они и жили(21*). Коренная перестройка феодальной организации Византии началась лишь в начале X века, сильно отстав от Латинской Европы, где реорганизация началась с введением нового вида кавалерии Карлом Мартеллом в 732 г.
Ради точности упомянем, что франки по-новому задействовали тяжелых коней. Рыцари-латиняне предпочли луку оружие ближнего боя – копье, булаву и меч. Отказ от восточной тактики боя вполне соответствовал уничижительному отношению гомеровских героев к стрельбе из лука. В то же время он отличался от иррационального использования колесниц под Троей – рыцарская тактика зарекомендовала себя в качестве крайне успешной, поскольку скачущий в атаку полным галопом рыцарь концентрировал неимоверную мощь на острие своего копья. Только оснащенные подобным образом армии могли противостоять столь концентрированной силе. Чтобы усидеть на коне в момент нанесения удара, всадник должен был иметь прочную опору в виде стремян. Последние появились на пороге V -VI вв. и столь быстро распространились по Евразии, что сегодня уже невозможно точно указать, кто и где их впервые ввел. Это новшество не только сделало рыцарей Запада грозной силой, но и повысило эффективность степной конницы, поскольку скачущий лучник, привставший на стременах, мог целиться гораздо точнее(22*).(41c*)
Тяжелая кавалерия в западных Азии и Европе возымела то же воздействие на общественно-политические структуры, что и появление колесниц восемнадцатью веками ранее. Когда подобная мощь оказалась сосредоточенной в руках немногих оснащенных и обученных избранных, центральная власть не могла препятствовать им в непосредственном изъятии и потреблении сельскохозяйственных излишков. Результатом стал «феодализм», хотя и в Иране, и на средиземноморском побережье старые имперские формы и амбиции явились примером и прецедентом для восстановления не в пример более эффективной центральной власти, когда баланс сил в военных делах вновь сместился в пользу форм централизованного правления(23*).
На Дальнем Востоке развитие шло иным путем. Несмотря на то, что в результате среднеазиатского похода императора Ву-Ти в 101 г. до н. э. тяжелые иранские кони попали в Китай, однако здесь они не приобрели такого значения, как у себя на родине. Китай располагал арбалетами, способными поразить закованного в броню всадника на расстоянии более ста метров-более чем достаточный довод не в пользу тяжелой кавалерии. Более того, китайские цари предпочитали использовать средства, получаемые от централизованного налогообложения, на поддержание приемлемого баланса между жалованьем профессиональным пограничным гарнизонам и дипломатическими подарками-выплатами правителям по ту сторону границы. Соответствующее равновесие между налогоплательщиками и налогопользователями в китайском обществе, установленное при императорах династии Хань (202 г. до н. э. – 220 г. н. э.) являлось долгосрочным и легковосстановимым даже после провалов в результате бюрократического казнокрадства и взяточничества-и даже губительных нашествий варваров.
В рамках вероятностей, определяемых господствующей системой вооружения, разница в дисциплинированности и выучке являлась важной переменной величиной; и внезапное восхождение великих военачальников прибавляло драматизма политико-военной обстановке. Александр Великий, или Македонский (правил в 336 -323 г. до н. э.), был именно такой личностью и трудно представить, что без него (и успехов его армии) влияние культуры эллинизма смогло проникнуть в самые глубины Азии.(42c*)
Карьера Мухаммеда и общины истинно верующих, сплотившейся вокруг него, является еще более ярким примером. Победы ислама полностью зижделись на новой дисциплине общества и религиозной вере, сплотивших все племена Аравии в единое военное общество – причем без малейших изменений в вооружении. Мусульмане создали новую, относительно централизованную империю от Ирака до Испании, объединили элементы урбанизации, торговли и бюрократии в обществе на обширной территории Ближнего Востока и Северной Африки – в период, когда расстановка военных сил на сопредельных землях была в пользу феодальной раздробленности.
Взлет ислама и создание раннего халифата, как ни одно другое масштабное событие в истории человечества, подтверждает значимость идей, которые способны оказать решающее воздействие на расстановку сил и определить долгосрочные пути развития человеческого общества. В условиях соперничества социальных структур в конкретном месте и промежутке времени, осознанный выбор и эмоциональная преданность могут явиться определяющими факторами победы того или иного пути. Возникновение и проповедь ислама на Ближнем Востоке придало импульс развитию урбанистического и бюрократического начала в противовес феодальному принципу военного и общественного устройства.
Наиболее выпукло воздействие ислама было продемонстрировано в Иране, где обратившиеся в новую веру местные кавалеристы отказались от прежнего военного уклада, на протяжении веков являвшего надежную защиту от угрозы со стороны степи. В итоге Иран вновь стал уязвим давлению кочевников со стороны степи, и с Х века тюркские набеги (а позже – и правители) являются наглядным тому свидетельством.
До 1000 г. обязательность командной системы для мобилизации человеческих и материальных ресурсов в осуществлении широкомасштабных предприятий оставалась бесспорной. Ведение войн, сбор налогов, общественные работы и даже заселение приграничных земель проводились по приказу(24*). Когда правители обнаруживали, что искомое не может быть приобретено по приказу, им приходилось вступать в торг; и даже в самых успешных бюрократических государствах значительная часть внутреннего управления основывалась на системе сделок (явной или скрытой) посредством переговоров между центральной властью и наместниками в провинциях, землевладельцами, вождями, священнослужителями и другими личностями, наделенными властью.
Международные отношения имели тот же характер, что и внутренние властные взаимоотношения-с тем различием, что находившиеся в постоянном движении посредники сумели избавиться от подчиненности государственным командным системам, в политико-законодательных границах которых они выполняли свои задачи. Звание, титул или материальные привилегии, предоставляемые положением на иерархической лестнице были им неинтересны; такие люди искали пути возможно скорого и максимального увеличения прибыли от сделок в пунктах назначения (или по пути следования) своих поездок(25*).
Однако подобный образ жизни имел свои ограничения: каждый, кто накапливал значительные средства и в то же время оставался вне структур военно-политического управления, сталкивался с проблемой охраны своих частных богатств. Только покровительство какого-либо влиятельного лица могло оградить от посягательств чиновников или командиров, в пределах досягаемости которых оказывались купец и его товар. Эффективная защита была дорогостоящим делом – настолько дорогостоящим, чтобы воспрепятствовать крупномасштабному накоплению частного капитала.
Более того, престиж представителей власти (т. е. государственных служащих и землевладельцев) в цивилизованных странах был настолько высок, насколько сильно было подозрительно-презрительное отношение общества к купцам и торговцам. Таким образом, каждый, кто преуспевал в коммерции, стремился приобрести во владение землю или каким-либо иным способом занять место в местной иерархической лестнице.
Соответственно, торговля и рыночные отношения, хоть и дошедшие с самых ранних времен(26*), в цивилизованных обществах до XI в. оставались на подчиненных и ограниченных ролях. Большинство населения не участвовало в рыночных отношениях; традиции повседневной жизни являлись определяющими в жизни каждого. Масштабные подвижки в человеческом поведении, буде таковые случались, происходили, скорее, по велению правителей, нежели вследствие изменений в спросе и предложении или торговом балансе.
Природные катастрофы-такие как неурожай или эпидемия-оказывали гораздо большее воздействие, нежели характер взаимоотношений в обществе. Даже внезапные нашествия грабительских армий, возникавших ниоткуда и исчезавших с добычей, с точки зрения землепашцев – их основных жертв – являлись подобием неизбежных природных бедствий. Возможность осознанных и целенаправленных действий оставалась крайне ограниченной, поскольку люди были одной из составных биологического эквилибриума и не обладали современными знаниями, средствами и организацией для того, чтобы сколько-нибудь облегчить свою борьбу за выживание. Обычаи и унаследованная с незапамятных времен рутина четко определяли поведение в большинстве жизненных обстоятельств. Перемены -будь они предписаны правителями или вызваны отчаянием в ситуации развала старых поведенческих моделей-были исключением из правила и случайностью. Основной проблемой и задачей жизни большинства было обеспечение достаточного для выживания количества пищи; все остальное было второстепенным. Хотя промышленная основа крупномасштабных предприятий была достаточно ощутимой – проведение общественных работ требовало соответствующих инструментов, а армии нуждались в оружии – однако оставалась малозначительной в том смысле, что обеспечение доступа к инструментам и оружию редко воспринималось в качестве ограничителя, требовавшего принятия соответствующих мер. Коммерциализация (вслед за которой в должное время последовала индустриализация) войны началась, в подлинном значении этого слова, после 1000 г. Вначале преобразования шли медленно, и лишь в последние столетия темп их стал лавинообразным. В последующих главах представлены основные вехи этих быстротечных изменений.
1* Книга Царей, 2 19:20-36.
2* G. A. Barton, ed. and trans., Royal Inscriptions of Sumer and Akkad (New Haven, 1929) рр. 10 9 – 11.
3* По свидетельству современника, «он выступил против Кассалы (соседней области) и обратил Кассалу в пустоши и руин; он разрушил (земли и не оставил) прокорма даже птицам».
4* Геродот, разумеется, является основным источником информации по Персидской кампании, однако приведенные им данные о составе войск Ксеркса безнадежно преувеличены. Мое понимание тылового обеспечения похода Ксеркса в основном почерпнуто у G. B Grundy, The Great Persian War (London, 1901), Charles Hignett, Xerxes' Invasion of Greece (Oxford, 1963).
5* Поклонение божествам посредством все более пышных церемоний и обеспечение бессмертия путем возведения все более массивных гробниц считалось таким же вложением в благосостояние государства, как строительство плотин и каналов для расширения орошаемых земель. Целью всех этих ритуалов было увеличение плодородия.
6* A. Heidel, ed. and trans., The Gilgamesh Epic and Old Testament Parallels (Chicago, 1946), табличка iii, кол. iv, строки 156 – 157. Гильгамеш известен благодаря нескольким разным обрывкам эпоса, принадлежащим к гораздо поздней эпохе, нежели время его царствования.
7*- Там же, табличка V, кол. IV, строки 20 -28.
8* На Дальнем Востоке в i в. до н. э. китайская империя основала традицию «обмена почестями» в отношениях с соседними правителями. Ритуальное поклонение было центральным его элементом; китайские же владыки платили баснословную цену за церемониальное признание их превосходства. С другой стороны, хунну и другие приграничные народы, номинально принявшие китайские дворцовые ритуалы, были впоследствии вполне реально окитаены, в итоге заплатив за полученные дары слишком высокую цену. См. интересный анализ этих отношений у Yu Ying-shih, Trade and Expansion in Han China: Study in the Structure of Sino-Barbarian Economic Relations (Berkeley and Los Angeles, 1967).
9* Точное подтверждение сроков похода Ксеркса недоступно, однако см. тщательное обсуждение всего, что научные исследования суммировали за столетие у Hignett, Xerxes' Invasion of Greece, app. 14, «The Chronology of the Invasion», pp. 448- 57. Геродот говорит, что армии Ксеркса понадобилось три месяца, чтобы дойти от Геллеспонта до Афин.
10* Вопросы, обсуждаемые в данной главе, более подробно рассмотрены у William H. McNeill, The Rise of the West: A History of the Human Community (Chicago, 1963); перевод на русский: Уильям МакНил. Восхождение Запада. История человеческого сообщества. Киев, 2002.
11* До сих пор предметом спора является утверждение, появились ли наборные луки (мощность которых обеспечивалась сочетанием дерева и сухожилий, действовавших на растяжение, и рогов, работавших на сжатие) одновременно с колесничими, или же были известны ранее. Yigael Yadin, The Art of Warfare in Biblical Lands in the Light of Archaeological Study, 2 vols. (New York, 1963), 1:57, утверждает, что подобные луки были изобретены аккадцами в эпоху Саргона. Основой для подобного утверждения является стела, изображающая Нарамсина (наследника и внука Саргона) с луком, внешне напоминающим более поздние наборные; однако толкование показанного в камне изгиба явно небесспорно. По наборным лукам и их возможностям см. W. F. Paterson, «The Archers of Islam»,Journal of Economic and Social History of the Orient 9 (1966^69-87; Ralph W. F. Payne-Gallwey, The Crossbow Medieval and Modern, Military and Sporting: Its Construction, History, and Management (London, 1903), appendix.
12* См., например, кн. 16, строкa 426.
13* Книга Судей 21:25.
14* С XIV в. до н. э. люди могли от случая к случаю ездить верхом, что подтверждается египетской статуэткой Амарнской эпохи, хранящейся в Метрополитен Музее Нью-Йорка. См. фотогрефию у Yadin, The Art of Warfare in Biblical Lands in the Light of Archaeological Study, 1:218; другая фигурка того же века из Британского Музея приведена на с. 220. Тем не менее удержаться на коне без седла и стремян было крайне затруднительно, особенно если воин пытался натянуть лук или действовать другим оружием. По этой причине езда верхом веками оставалась невостребованной в войсках – кроме службы особо обученных гонцов для доставки донесений командирам. Именно так Ядин толкует другое, более позднее изображение кавалериста на египетском барельефе, запечатлевшем битву при Кадеше (1298 г. до н. э.).
15* См. фотогрaфии барельефов, изображающих парных ассирийских кавалеристов у Yadin, 2:385.
16* Karl Jettmar, «The Altai Before the Turks», Museum of East Antiquities, Stockholm, Bulletin 23 (1951): 154-57.
17* Тем не менее по крайней мере дважды крестьяне оказывались полностью изгнанными с лессовых почв Северного Китая. Монгольские нашествия в XII- XIV вв. н. э. и набеги кочевников после развала династии Хань в III в. н. э. были настолько жестокими и разорительными, что земледелие в некоторых обширных областях Северного Китая исчезло – как о том свидетельствуют несовершенные статистические данные того времени. См. Ping-ti Ho, Studies in the Population of China, 1368-1953, (Cambridge, Mass., 1959), and Hans Bielenstein, «The Census of China during the Period 2 -742 A. D.», Museum of Far East Antiquities, Stockholm, Bulletin 19 (1947): 125 – 63.
18* Ассирийские барельефы показывают всадников в металлических корсетах – кажется, что в этой области, как и во многих других, первооткрывателями вновь были ассирийцы.
19* На самом деле, посев люцерны почти ничего не стоил, поскольку после года под зерновыми культурами поле должно было отдыхать под паром. Более того, посев люцерны, корни которой обогащали почву азотистыми соединениями, позволял повысить урожайность на следующий год, тогда как трудозатраты на сев и сбор кормовой культуры лишь ненамного превосходили объем труда, необходимого на вспашку под пары. Стоит учесть, что люцерна (вернее, тень, отбрасываемая ею) предотвращала распространение сорняков эффективнее, чем межсезонная вспашка.
20* John W. Eadie, «The Development of Roman Mailed Cavalry», Journal of Roman Studies 57 (1967):161-73.
21* Эта византийская политика напоминает способ, которым Новое Царство Египта смогло совместить новую технологию боевых действий колесниц с традициями бюрократического централизма Древнего Царства.
22* Отнoсительнo стремян и рыцарeй см. Lynn White, Jr., Medieval Technology and Social Change (Oxford, 1962): John Beeler, Warfare in Feudal Europe, 730 -1200 (Ithaca, N. Y., 1971), pp. 9-30.
23* Старые командные структуры выжили в тени эры колесниц и способствовали восстановлению монархий Железного века.
24* James Lee, pending Ph. D. diss., University of Chicago.
25* См. замечания Denis Twitchett, «Merchant Trade and Government in Late T'ang», Asia Major 14 (1g68):63-g5 о роли купцов в Китае.
26* Многочисленные клинописные таблички периода XIX в. до н. э., обнаруженные в Анатолии, свидетельствуют о расцвете сети торговых поселений из Ашшура, раскинувшейся от Персидского залива до земель на севере Месопотамии. Древнеассирийские купцы везли на восток олово и ткани из срединного Междуречья на запад. Они действовали как частные предприниматели, вполне в духе средневековых купцов тремя тысячелетиями позднее; архив дошел до нас благодаря переписке между торговыми домами. Прибыли были высокими -до 100 % годовых, если дела шли хорошо. См. M. T. Larsen, The Old Assyrian City-State and Its Colonies, Studies in Assyrology, vol 4 (Copenhagen, 1976). Правители земель по пути следования караванов определенно покровительствовали им (вероятно, ввиду стратегической значимости олова); однако относительно этого в архивах ничего не говорится. По купцам и их роли в древней Месопотамии см. также A. Leo Oppenheim, «A New Look at the Structure of Mesopotami- an Society», Journal of Economic and Social History of the Orient 10 (1967):1-16.
Примечания:
ГЛАВА 1
ОРУЖИЕ И ОБЩЕСТВО В ДРЕВНОСТИ
В сущности, индустриализации войны почти столько же лет, сколько самой цивилизации, поскольку появление бронзовой металлургии сделало особо искусных ремесленников незаменимыми в деле изготовления оружия и доспехов. Бронзовые изделия встречались редко, стоили дорого, и только малое число наиболее привилегированных воинов могло позволить себе обладание полным комплектом вооружения. Отсюда следует, что профессиональные воины появились по соседству с профессиональными металлургами и обладали почти полной монополией на продукты производства последних – во всяком случае, в начальный период.
Однако определение «индустриализация войны» не вполне уместно в отношении к цивилизациям речных долин – будь то Месопотамия, Египет, Индия или Китай. Во-первых, жрецы не менее военачальников были заинтересованы в приобретении бронзовых и иных изделий; правители ранних времен, вероятнее всего, в основу своей власти ставили роль первосвященника, а не военачальника. Во вторых, подавляющее большинство населения этих обществ в поте лица своего добывало себе пропитание на полях. Излишки были скудными, и число правителей (как религиозных, так и военных) оставалось соразмерно скромным. Еще более незначительным внутри этой надстройки общества было число ремесленников – однажды выкованные оружие и доспехи использовались поколениями, а нанесенные в бою повреждения легко исправлялись с помощью молотка или точила. Таким образом, оружейники были немногочисленны.
Залежи меди и олова обычно не совпадают географически; олово встречается редко, запасы его скудны, и зачастую его приходится искать на значительном удалении. Отсюда следует вывод, что древние металлургия и военный потенциал зависели не столько от уровня производства, сколько от доступности этих металлов или их руд. Иными словами, торговцы и перевозчики значили больше, чем ремесленники, а в политике следовало учитывать отношения с потенциальными поставщиками металлов, проживавшими за пределами непосредственного административного контроля. Столь же важным (и зачастую трудновыполнимым) делом являлась охрана торговых путей от соперников и грабителей, тогда как наличие соответствующих традиций производства позволяло, при необходимости, набрать требуемое число ремесленников-металлургов.
Войны обычно велись наличествующим арсеналом оружия и доспехов; объем первого зависел от количества трофеев и потерь в ходе операций. В чем войска действительно нуждались, так это в провианте и фураже, и именно доступность последних являлась определяющим ограничителем боевых действий и количественного состава армий. Исключения вроде вспышки эпидемии могли резко изменить баланс сил-как, например, в случае провала ассирийского наступления на Иерусалим в 701 г. до н. э., засвидетельствованного в Библии как пример чуда( 1*) . Защита от эпидемий и иных проявлений божественного неблаговоления вменялась в обязанность жрецам, специализировавшимся в области религиозных ритуалов и молитв. Принятие мер по обеспечению своих войск провиантом и фуражом было делом правителей и их аппарата. Наиболее легким представлялось непосредственное применение силы – т. е. принудительное изъятие запасов продовольствия и домашних животных у местных крестьян, причем награбленное потреблялось незамедлительно, либо на малом удалении. Подобные меры быстро истощали местные ресурсы и армии следовало быстро сломить сопротивление и идти дальше, оставляя за собой разоренные земли. Лишенные припасов крестьяне были обречены на верный голод и отчаянный поиск посевных на следующий год; на преодоление последствий подобных кампаний требовались годы, если не десятилетия.
Карьера правителя Аккада Саргона, опустошившего все земли Месопотамии вокруг своей столицы (около 2250 г. до н. э.), наглядно демонстрирует возможности и ограничения подобной разновидности организованного грабежа. Как свидетельствует одна из надписей:
«Саргон, царь из Киша, победил в тридцати четырех походах, разрушил стены до самого берега моря… Десница Эниля (верховного божества) не допустила соперника Саргону царю. Пятьдесят четыре сотни воинов ежедневно вкушали пищу в его присутствии».(2*)
Обладание регулярным войском в 5400 человек давало великому завоевателю гарантированное превосходство над каждым местным правителем во всех тридцати четырех походах, однако содержание подобной армии требовало постоянных походов, оставлявших одну плодородную землю за другой в разорении и опустошении. Последствия для населения были действительно огромными, и в то же время войско Саргона вполне можно уподобить разразившейся эпидемии, которая выкашивает значительный процент местного населения, однако завершившись, дарует выжившим иммунитет на несколько последующих лет. Разоренные воинами Саргона области теряли свою привлекательность в качестве потенциальной добычи для сравнимых по размерам армий-до тех пор, пока их население и обрабатываемые земли не возвращались к предшествовавшему нашествию состоянию( 3*) .
Однако войны, подобно эпидемическим заболеваниям, в силу массового и близкого контакта бацилл инфекции и местного населения постепенно приобрели характер эндемических. Стоит перенестись из времен Саргона в эпоху империи Ахеменидов (539-332 до н. э.), как становится видно, что по прошествии столь значительного времени войны стали менее разорительными для подданных царя царей. Когда Ксеркс задумал свое знаменитое вторжение в Грецию (480 -479 до н. э.), то из царского дворца в Персеполисе наместникам были разосланы распоряжения о заготовке и доставке продовольствия на склады вдоль планируемого маршрута выступления войск. В результате армия, вдесятеро превосходившая войско Саргона, дошла до Греции без сопутствующего разорения земель на своем пути. Следует отметить, что на сравнительно бедной продовольствием греческой земле Ксеркс мог обеспечить своих воинов продовольствием лишь несколько недель, и когда горстка полисов на южной оконечности Пелопоннеса отказалась подчиниться персам, царю царей пришлось отослать домой значительную часть войск. Содержать всю армию в походе в зимних условиях оказалось невозможным( 4*) .
Как видно, поток налоговых поступлений в областях, по которым прошла армии Ксеркса, не был нарушен; наоборот, именно постоянный приток подобных излишков, собранных в продовольственных складах по маршруту движения войск, явился для беззащитного местного населения иммунитетом против разорительного грабежа. Взаимовыгодность подобной системы регулярной уплаты налогов по сравнению с хищнической политикой Саргона очевидна. Царь и его армия обеспечили гораздо более надежный способ получения продовольствия, могли продвигаться гораздо дальше и доходили до поля боя в гораздо более лучшем состоянии нежели аккадские войска, которым приходилось регулярно останавливаться для очередного грабежа по пути. В свою очередь, крестьяне, путем уплаты более или менее фиксированной части своего урожая сборщикам налогов и податей, избегали опасности внезапного разорения и последующего голода. Как ни трудно было их уплачивать (а положение крестьян в империях древности можно определить как нахождение на грани биологического выживания), предсказуемость и регулярность взимания налогов и податей делало имперскую систему Ксеркса куда более предпочтительной, нежели тотальный грабеж Саргона (даже при учете промежутков в несколько лет). Таким образом система налогов и податей, при всем ее неравенстве, оказалась взаимовыгодной как правящему классу, так и крестьянам, поскольку обе стороны предпочитали регулярное отчуждение части производимого продукта грабежу.
Хотя дошедшие до нас письменные памятники других империй древности не представляют столь яркую картину развития системы налогов и податей как в случае с государствами Ближнего Востока, однако очевидно становление подобных имперских, бюрократических структур в древних Китае, Индии и в средиземноморском ареале – в эпоху расцвета Рима. Цивилизации Центральной и Южной Америк (несмотря на некоторое отставание по времени) выработали аналогичные механизмы передачи сельскохозяйственных излишков представителям далекого владыки, который распоряжался продовольствием и иными продуктами, выделяя их либо для ведения войн, либо для отправления религиозных церемоний.
Стоит отметить, что ведение войн не всегда являлось первоочередным. Иногда владыки предпочитали вкладывать средства не в военные кампании, а в помпезные культовые мероприятия или грандиозные строительные проекты. В Древнем Египте, где географические условия значительно упрощали задачу охраны границ, фараоны V династии мобилизовали трудовые ресурсы на строительство пирамид (по одной на царствование), внушительные размеры которых требовали привлечения возможно большего числа работников. Даже в раздираемом войнами Междуречье строительство храмов соперничало с ведением боевых действий по части потребления казенных средств. Баланс расходов на войну и благосостояние варьировался до бесконечности в различных регионах-как в древности, так и более близкие нам времена(5*).
В то же время будет правильным сказать, что независимо от того, на что выделялись ресурсы, масштабные общественные действия древности осуществлялись командным способом – правитель либо его представитель издавал указ, который все остальные обязаны были исполнить. По всей видимости, человеческие особи «настроены» на подобную модель общественного поведения с детского возраста, когда родители приказывают, а дети должны (и зачастую принуждаемы) повиноваться. Родители знают больше и сильнее физически; точно так же владыки древности обладали большим объемом информации благодаря исключительному доступу к данным, обращавшимся по иерархической лестнице, а профессиональное войско гарантировало превосходство в силе над своими подданными. Иногда цари были вдобавок живыми богами, что наделяло их еще одной формой власти.
Уязвимым звеном всей структуры была дальняя торговля и люди, которые в ней специализировались. Некоторые предметы дальнего импорта были незаменимы – например, олово, необходимое для плавки бронзы и обычно недоступное в пределах досягаемости. Указ не мог заставить людей, живших за сколько-то земель, копать шахты, переплавлять руду в слитки и перевозить их по суше и морю туда, куда было угодно царям и первосвященникам. Другие редкие продукты столь же мало поддавались методам приказной мобилизации – властителям приходилось учиться обращению на равных с обладателями подобных ценностей и заменять команды манерами и методами дипломатии. Вне сомнения, процесс этот был медленным и трудным.
В ранние эпохи цари снаряжали войско в дальний поход за необходимыми продуктами. Гильгамеш, царь Урука (около 3000 г. до н. э.), готовился к походу за строительным лесом из далеких кедровых рощ:
«Но я наложу свою руку на него И срублю кедр Вечноживое имя оставлю по себе! Приказы, друзья, отдам я оружейникам Выковать оружие при нас». Приказ они дали оружейникам, Мастера сели совещаться И выковали великое оружие. Топоры в три таланта каждый Великие мечи…»( 6*)
Однако дальний поход за редкими предметами был сопряжен с большим риском. Как свидетельствует легенда, по возвращении из кедрового леса Гильгамеш потерял своего друга Энкиду-своего рода поэтическое возмездие за отказ Энкиду от нижеприведенного предложения:
И Хувава (властитель кедрового леса) сдался. И затем Хувава сказал Гильгамешу: «Отпусти меня, Гильгамеш; ты будешь мне владыкой, А я тебе слугой. И деревья, Что я посадил на горах Я срублю и построю тебе дома». Но Энкиду сказал Гильгамешу: «Не внемли слову Хувавы; Хуваве не должно жить».( 7*)
Далее два героя убили Хуваву и с триумфом (и, предположительно, с кедровыми бревнами) возвратились в Урук.
Решение убить Хуваву отражает крайнюю шаткость ситуации: Гильгамеш не может задерживаться в кедровом лесу – он и так с большим трудом и лишь на краткое время довел войска к дальней цели. С другой стороны, не убей победители Хуваву, его готовность повиноваться, скорее всего, убывала бы по мере их удаления. Вполне очевидно, что, действуя подобными методами, Урук не мог обеспечить себе необходимое количество кедрового леса-вне зависимости от того, как Гильгамеш откликнулся на мольбы Хувавы.
Более надежным способом приобрести редкие материалы из областей, слишком далеких, чтобы быть включенными в обыкновенное командное общество, было предложение столь же ценных продуктов в обмен – т. е. замена походов торговлей. Цивилизованные общества обычно могли предложить продукты специализированного мастерства ремесленников, изначально появившиеся для ублажения богов и владык.
Подобные предметы роскоши, конечно, были редки и лишь немногие могли позволить себе обладание ими; в результате торговля на многие десятилетия была ограничена узкими рамками обмена редкими товарами между правящей верхушкой цивилизованных центров с одной стороны и правителями отдаленных окраин – с другой. Цивилизованные владыки и наместники были единственными, кто мог приобрести предметы роскоши, изготовленные на заказ особо искусными ремесленниками. Более того, цивилизованные владыки и наместники были заинтересованы в предложении подобных предметов лишь тем далеким правителям, кто мог организовать рубку леса, добычу руды или иные работы, с тем чтобы получить и затем направить требуемые ценности цивилизованным покупателям. Подобная торговля тяготела к подражанию (иногда в миниатюрных размерах) цивилизованным командным структурам в соседних обществах таким же образом, как в благоприятных условиях РНК подменяет сложные молекулярные структуры ДНК. Торг по условиям сделки мог относиться (и относился) как к рыночным факторам спроса-предложения, так и к понятиям власти, престижа и ритуала. Зависимость от дальних поставщиков, которым царь был не указ, составляла границу действия управленческой системы империй древности. Однако эти рубежи редко оспаривались, поскольку всё действительно необходимое для содержания армии и управленческого аппарата (этой двойной основы власти Ксеркса и любого другого великого царя) находилось в границах государства и легко могло быть мобилизовано по приказу. Продовольствие было наиглавнейшим в силу того простого факта, что люди и тягловые животные могли обходиться без еды лишь несколько дней.
Контраст между торговыми отношениями с чужеземцами и административными методами внутри государственных рамок не был столь резким как можно предположить. Служба наместников и других представителей правителя должна была быть оценена соответствующим сочетанием поощрений и наказаний. Командные методы срабатывали при условии подчинения людей – и покорность зачастую покупалась за цену, которая колебалась в зависимости от степени удаленности и независимости местного обладателя власти.
В основе ранних цивилизаций лежал принцип передачи производителями излишков продовольствия правителям; те же перераспределяли подати между своими военными и ремесленными специалистами. Иногда рабочая сила аграрного большинства призывалась на проведение определенных общественных работ: рытье канала, укрепление городских стен или возведение храма. Этот основной переход ресурсов от большинства к меньшинству сопровождался обращением предметов роскоши в рамках правящих элит – как подарками старших младшим либо подчиненным, так и подношениями подчиненных правителям. Иностранная торговля в действительности была лишь малой частью сети взаимных обменов в среде тех, кто обладал властью, к тому же была легкоуязвима и малоподвержена понятиям поклонения и чинопочитания, господствовавшим в элитах цивилизованных государств(8*) .
Другой особенностью империй древности был оптимальный подбор инструментария власти. Бесперебойное функционирование налогового аппарата требовало пребывания царя в столице в определенный период года. Информацию, необходимую для поощрения или наказания главных царевых слуг также лучше всего было собирать в одном месте. К подобным соображениям следовало подходить со всей предусмотрительностью, иначе административная машина теряла эффективность и не могла более при надобности обеспечивать максимально необходимые ресурсы. Равно необходимо было иметь при персоне правителя охрану, которая отпугнула или разбила бы любого потенциального соперника, задумавшего переворот. Все это наилучшим образом достигалось при возможно более продолжительном пребывании владыки в расположенном в центре владений пункте, где естественные дороги (особенно водные пути) позволяли осуществлять процесс складирования полученного из окрестных земель продовольствия на постоянной основе.
Однако если столица была столь жизненно необходима, и если пребывание правителя в столице (часть года или постоянно) было столь же важно, то расширение границ становилось затруднительным. Для эффективной защиты своей суверенной власти правитель должен был обладать способностью собрать превосходящие силы для подавления внутреннего мятежа или отражения нападения извне. Итак, если правителю и его охране следовало находиться часть года в столице, поход длительностью более девяноста суток становился рискованным предприятием.
При вторжении в Грецию Ксеркс вышел далеко за рамки девяностодневного радиуса действий из столицы в Иране( 9*) .
В результате период его военной кампании оказался слишком коротким для того, чтобы одержать решительную победу. В действительности же, вторгшись в Грецию, персы просто переступили за реально достижимые границы имперского расширения. Другие империи в других уголках мира свыкались с подобным ограничением, особенно при отсутствии достаточно серьезного внешнего противника. Сравнительно скромных гарнизонов и расположенных на периферии экспедиционных войск (подобных тем, что Ксеркс привел в Грецию) было вполне достаточно для успешной защиты и расширения своего владычества. Этот пример вполне уместен в отношении южного Китая, или китайской экспансии за Янцзы. Когда китайцам оказали успешное местное сопротивление, то их постигла та же участь, что Ксеркса в Греции, а Вьетнам отстоял свою историческую независимость.
Таким образом, транспорт и обеспечение продовольствием были основными ограничителями правителей и армий древности. Несмотря на всю свою важность, поставки металла и оружия редко являлись критической составляющей, а промышленный аспект войны оставался соответственно незначительным. Тем не менее в исторических документах можно найти свидетельства об обусловленных техническими новшествами серьезных изменениях в оружии и системе вооружения, которые, в свою очередь, смогли изменить прежние условия ведения боевых действий и организации армий. Как и следовало ожидать, подобные изменения сопровождались масштабными общественными и политическими сдвигами, и в запутанной истории древних династий и империй будет легче разобраться, если рассматривать ее в рамках систематических изменений в военной составной политической власти( 10*) .
Первый подобный поворотный момент уже указывался ранее – появление бронзового оружия и доспехов на заре истории цивилизации, начавшейся в Междуречье около 3500 г. до н. э. Перед тем как в древней Месопотамии прочно укоренились структуры управления (подобные тем, что мы видим у Ксеркса), произошло следующее важное изменение в системе вооружений – радикальное совершенствование боевых колесниц. Мобильность и поражающая мощь достигли нового уровня при появлении около 1800 г. до н. э. легкой, но прочной повозки, которая при помощи конной упряжки могла быстро (однако без поломок и неисправностей) перемещаться по полю битвы. Решающим новшеством, сделавшим колесницы столь грозным орудием войны, было появление наборного колеса, надеваемого ступицей на снижающую трение ось. Изготовление деревянного наборного колеса, обеспечение геометрически правильной круглой формы и сбалансированности, необходимых для того, чтобы быстрая езда и груз в пару сотен килограмм не разнесли его в щепки, было нелегкой задачей и требовало особых навыков мастерового-колесника. Входивший в комплект вооружения колесницы компактный но мощный наборный лук был сравним по своей важности с собственно повозкой, и его изготовление также требовало высокого уровня мастерства(11*).
Усовершенствованная колесница позволила опытному стрелку, стоящему позади колесничего, осыпать пехоту противника стрелами, тогда как скорость передвижения обеспечивала относительную неуязвимость экипажа. На равнинной местности быстроходные повозки легко могли как обходить пехоту, так и отрезать ее от баз снабжения. Ничто (во всяком случае, в первые годы их появления) не могло противостоять колесницам, и единственным убежищем были пересеченная местность или крутые склоны. Но поскольку в эпоху появления колесниц все основные центры цивилизованной жизни располагались на равнинах, данное ограничение не было определяющим. Действительно важным было наличие лошадей, а также достаточно квалифицированных колесников и изготовителей луков. Бронзовая металлургия также была важна, поскольку колесничие были вооружены мечами и копьями и защищены доспехами (как цивилизованные воины задолго до этого).
Населением, наиболее приспособленным для использования преимуществ колесницы, были обитатели степей, в силу образа жизни обеспеченные лошадьми. Соответственно, между 1800 и 1500 гг. до н. э. волны варваров на колесницах покорили все цивилизованные земли Ближнего Востока. Пришельцы основали несколько «феодальных» государств, в которых маленькая верхушка воинов-колесничих являлась определяющей военной силой и делила власть с правителями, которые могли управлять лишь при условии поддержки со стороны большинства колесничих. Рассыпавшиеся по покоренному Ближнему Востоку отряды колесничих присвоили большую часть сельскохозяйственных излишков – вначале посредством грабежей, а позже в форме регулярных податей, что привело к ослаблению центральной власти. Однако на Ближнем Востоке, где уже начали развиваться бюрократические традиции имперского правительства, возродившейся центральной власти понадобилось немного времени, чтобы перенять победоносную военную технологию. После 1520 г. до н. э. Новое Царство Египта использовало нубийское золото для найма колесничих, на несколько поколений обеспечив страну не имевшим себе равных постоянным профессиональным войском.
В Китае и Индии появление колесничих повлекло более масштабные перемены. Около 1500 г. до н. э. рухнула старая цивилизация на реке Инд и прошло несколько «темных веков», пока в стране начали возникать ростки нового цивилизованного устройства. В Китае случилось противоположное – династия Шань задействовала технологию колесниц для выстраивания общества более глубоко дифференцированного по классам, нежели все предыдущие царства в долине Хуанхэ.(32c*)
Возросший уровень получаемых доходов (и роскоши) позволил ряду характерных ремесел китайской цивилизации проявить себя особенно ярко.
В Европе значение колесниц было гораздо скромнее. Переход от минойской к микенской гегемонии в регионе Эгейского моря (либо последующий ему период) сопровождался появлением колесниц в Греции. В течение еще нескольких веков колесницы появились и в столь удаленных регионах, как Скандинавия и Британия. Но если Гомер точен в описании микенской тактики боя, то воины Европы не воспользовались всеми преимуществами колесницы, соединявшей мобильность с огневой мощью. Вместо этого герои «Илиады» спешивались для ведения боя копьем и другим оружием ближнего боя, используя колесницы в качестве транспортного средства эффектного прибытия на поле боя (и убытия с него)(12*). Кажущееся абсурдным описание Гомера может быть точным: излагаемая им тактика обусловлена рельефом и количеством колесниц. Чтобы быть успешной, атака колесниц нуждается в критической массе – числе стрел и повозок достаточном, чтобы прорвать строй пехоты и вынудить ее к бегству. Но на холмистой земле Греции, бедной фуражом, колесниц было мало – гораздо меньше, чем было необходимо для достижения решающего воздействия в бою. Тем не менее после побед на Ближнем Востоке колесницы стали своего рода кадиллаками наших 60-х – каждый вождь в Европе стремился обладать ими вне зависимости от возможности их эффективного применения на войне.
Колесницы были дорогостоящим оружием – и ввиду затрат на их постройку, и по причине дороговизны обеспечения коней фуражом в местности, где круглогодичного подножного корма не было. Поэтому общества, где правили воины-колесничие, были узко аристократическими: крайне малая прослойка воинов контролировала львиную долю прибавочного продукта, изымаемого у крестьян. Ремесленники, купцы, певцы, сказители и даже жрецы боролись за толику внимания со стороны правящих военных элит. Если учесть, что в основном эта элита оставалась этнически чужеродной большинству населения, то становится ясной стойкая неприязнь между правителями и подданными.
Стрелка общественного равновесия резко качнулась в противоположную сторону, когда важное изменение в системе вооружений привело к радикальной демократизации войны в древнем мире. Принцип ковки орудий труда и оружия из железа был открыт в восточной части Малой Азии около 1400 г. до н. э., однако малораспространен за ее пределами до 1200 г. до н. э. Последующее его распространение сделало металл невиданно дешевым, поскольку залежи железа встречаются повсеместно, а древесный уголь, необходимый для литья, крайне прост в изготовлении. Впервые простолюдины смогли позволить себе обладание металлическими орудиями – пусть даже и в малом количестве. В частности, железный лемех обеспечил прогресс в земледелии, позволив вспахивать более плотную глинистую почву. Медленно, но неуклонно начало расти благосостояние общества.
Впервые простые земледельцы стали пользоваться тем, что не производили сами; иначе говоря, крестьяне почувствовали преимущества разделения труда – характерной черты цивилизации. В подобных условиях цивилизованные социальные структуры стали гораздо менее устойчивыми, чем прежде. Свержение правящей элиты более не означало, как ранее, почти полного разрушения классовой системы (например в долине реки Инд).
Для военного дела дешевизна железа означала возможность большему количеству мужского населения приобрести металлический доспех. Обычные фермеры и пастухи стали реальной силой на поле боя, и узко аристократическая структура общества, характерная для эры колесниц, претерпела значительные изменения. Появление плавящих железо завоевателей, свергнувших основывавших свою власть на монопольном использовании колесниц правящие элиты, положило начало более демократической эпохе.
Более всего выиграли от дешевизны железа горцы и другие варвары, жившие на окраине цивилизованных обществ. В подобных общинах моральная солидарность между вождем и подчиненными была прочной и ясной, а традиционный и ярко эгалитарный образ жизни сплачивал все население. Для отражения угрозы владевших железным оружием варваров колесничие не могли даже вооружить необходимое число своих подданных – это означало бы верное восстание. В результате не имевшая поддержки снизу аристократия колесничих была низвергнута варварами, чьи железные щиты и шлемы обеспечили достаточную защиту от стрел, чтобы сделать тактику прежде непобедимых колесниц неэффективной.
На Ближнем Востоке распространение навыков ковки железа вызвало новую волну вторжений и миграций между 1200- 1000 гг. до н. э. Новые народы: евреи, персы, греки-дорийцы и многие другие – вошли в анналы истории, ознаменовав варварскую и гораздо более эгалитарную эпоху.
Как писал автор Книги Судей, завершая кровавую повесть насилия и смут: «В те дни не было царя у Израиля; каждый делал то, что ему казалось справедливым» (13*)
Тем не менее эгалитарность и неуправляемое насилие на местах оказались непродолжительными; превосходство профессиональных войск вскоре стало очевидным. Традиции централизованного государства, сохранившиеся в Египте и Вавилоне со времен, предшествовавших вторжениям колесничих, были известны таким амбициозным строителям государства, как Савл, Давид или их многочисленным соперникам. Таким образом, после 1000 г. до н. э. бюрократические монархии вновь стали доминировать на ближневосточном пространстве. Каждая имела опорой постоянное войско, при необходимости усиливаемое ополчением. Путь к развитию управленческой структуры, подобной механизму огромной империи Ксеркса, оказался открыт, поскольку поступления, необходимые на содержание профессиональных воинов, теперь обеспечивались системой налогообложения.
В раннем Железном веке ассирийские цари наиболее умело воспользовались искусством бюрократического управления вооруженными силами. Они создали армию, в которой звание указывало кем командовать и кому подчиняться. Стандартное вооружение, стандартные подразделения; карьерная лестница, открытая для одаренных – все эти привычные бюрократические принципы управления войсками были введены и сделаны обязательными ассирийскими царями. Параллельная гражданская бюрократия показала свою способность накапливать запас продовольствия для намеченных кампаний, вести строительство дорог – для облегчения передвижения войск на большие расстояния, мобилизовывать рабочую силу-для строительства укреплений.
Во многих из управленческих стандартов, установленных ассирийцами, можно разглядеть прецеденты, корнями уходящие в третье тысячелетие до н. э.; тем не менее оценка этих достижений историками обычно обусловлена тем образом жестоких завоевателей, какими представлены в Библии ассирийцы, разрушившие в 722 г. до н. э. царство Израиля, а в 701 г. до н. э. едва не подвергшие той же участи Иудею. Не будет преувеличением утверждение о том, что основополагающие административные механизмы осуществления имперской власти, являвшиеся в большинстве цивилизованных стран стандартными вплоть до XIX в. н. э., были отработаны до совершенства ассирийцами между 935 и 612 г. до н. э. Цари-завоеватели приложили немало усилий для создания новых формирований и снаряжения. Ими был разработан изощренный парк осадных орудий, который сопровождал армию в походах. В целом, крайняя рациональность являлась краеугольным камнем военной управленческой машины, что сделало ассирийские армии самыми грозными и дисциплинированными из всего, что дотоле видел мир.
Словно по иронии, готовность экспериментировать с военными нововведениями ускорила падение Ассирии. Именно кавалеристы, сидящие на лошадях, и были новаторским элементом в военной коалиции, разграбившей в 612 г. до н. э. Ниневию и навсегда покончившей с Ассирийской империей. Неизвестно точно, когда и где езда на спине лошади стала обычным явлением, однако ранние изображения показывают ассирийских воинов, сидящих верхом(14*).
Поэтому представляется вероятным, что в своем неустанном поиске повышения эффективности вооруженных сил ассирийцы нашли способ управления лошадью на скаку, оставлявший руки свободными для стрельбы из лука. Вначале, скопировав практику долголетнего сотрудничества возничего и лучника на колеснице, они посадили лучника за всадником, держащим поводья. Подобный парный кавалерист был, разумеется, экипажем без колесницы. Научившись ездить верхом, бывшие колесничие попросту отцепили за ненадобностью повозку(15*). В дальнейшем всадники смогли добиться такой взаимосвязанности с лошадью, что отдельные из них рискнули бросить поводья и задействовать обе руки для стрельбы из лука.
По заключению многих историков, степные кочевники, которые несказанно выиграли в результате «кавалерийской революции», были первыми, кто задействовал скорость и выносливость лошади. Может быть и так – но подтверждения этому нет. То обстоятельство, что в более поздние века кочевники стали несравненными наездниками и стрелками, свидетельствует не об обладании ими патентом на изобретение, а лишь о том, что степняки оказались в более выгодном положении, нежели другие народы, чтобы максимально воспользоваться преимуществами нового способа ведения войны. Первичное задействование парных кавалеристов в армии Ассирии явственно указывает на последнюю как на основную первооткрывательницу достоинств конницы в бою.(36c*)
Даже когда кочевники уселись на коней в количестве, достаточном для организации массовых рейдов по цивилизованным землям, прошло еще несколько веков, прежде чем техника кавалерийской войны распространилась по всей равнинной Евразии. Самое отдаленное упоминание о походе степняков относится к 690 г. до н. э., когда народ, известный грекам под именем киммерийцев, покорил большую часть Малой Азии. (По совпадению, двумя веками ранее ассирийцы начали задействовать в боевых действиях значительное количество кавалеристов.) Киммерийцы населяли равнинные пастбища Украины, куда и вернулись после опустошительного набега на Фригию. Позже с земель западнее Алтая пришел новый народ – скифы – который одержал верх над киммерийцами и в 612 г. до н. э. послал на Ближний Восток новую – вторую за век – конную лавину, приложившую руку к разграблению Ниневии.
Два этих великих нашествия ознаменовали начало новой эпохи в военном деле, которая в основном продлилась до XIV в. н. э. Свидетельств о сеющих ужас ордах из Монголии и прилегающих земель до IV в. до н. э. не сохранилось, однако некоторые исследователи полагают, что причиной падения западнокитайской династии Чжоу в 771 г. до н. э. мог быть рейд скифской конницы из алтайского региона( 16*) .(36cc*)
Последствия «кавалерийской революции» в Евразии были масштабными и долгосрочными. Стоило степнякам освоить езду верхом и научиться изготавливать луки, стрелы и другое необходимое снаряжение из имевшихся под рукой материалов, как они смогли снаряжать более мобильные и менее дорогостоящие армии, чем цивилизованные народы. Таким образом, кочевники могли совершать набеги на цивилизованные земли к югу почти безнаказанно до тех пор, пока тамошние правители не смогли уподобить мобильность и боевой дух своих войск уровню варваров.
Назначить одного разбойника поймать другого было одним из старых добрых средств. Так поступали Ксеркс и его предки-Ахемениды, чтобы оградить незащищенную степную границу. Наем кочевых племен на охрану границы от возможных агрессоров позволял провести невидимое ограждение; однако подобное соглашение в основном было крайне непрочным. Соблазн присоединиться к нападавшим варварам всегда был силен, поскольку пограничники могли посчитать выгоду от участия в быстром грабеже большей, нежели возможная прибавка к жалованью, которую еще нужно было выторговать у властей.
В таких широких рамках и протекал процесс бесконечно варьировавшихся военных, политических и дипломатических отношений между степными племенами и цивилизованными правителями и бюрократами в последующие две тысячи лет. Платежи за охрану чередовались с набегами, когда внезапное разграбление в итоге оставляло обе стороны у разбитого корыта. Расцвет и падение степных военных конфедераций, смыкавших ряды вокруг харизматичных военных предводителей (величайшим из которых был Чингисхан (1162-1227)), являлось еще одной переменной величиной. Однако, несмотря на постоянное изменение политических и военных отношений между степью и пашней, кочевники обладали постоянным преимуществом в силу большей подвижности и дешевизны своего военного снаряжения; следствием были сменявшие друг друга волны нашествий степняков на цивилизованные земли. Стоило системе обороны где-нибудь по какой-либо причине чуть ослабеть, как новость о первом прибыльном набеге распространялась по степи, привлекая одну орду за другой. Там, где оборона рушилась полностью, кочевники оставались на постоянное жительство, беря под свою руку неспособный защитить себя местный люд. Таким образом, хищники превращались в правителей и очень быстро начинали осознавать преимущества сбора налогов в сравнении с грабежом – и необходимость защиты своих данников от других хищников. В подобных условиях обычно возникала система эффективной обороны – до тех пор, пока новые правители не утрачивали былую племенную спайку, их прежняя воинственность не сменялась цивилизованной негой – и вновь возобновлялся цикл набегов и завоеваний.
Другим судьбоносным фактором, определившим жизнь населения всей Великой степи, стало понижение средней температуры и уровня осадков. В Монголии климатические условия сделали пастбища почти непригодными как для людей, так и для животных, тогда как восточнее, в Маньчжурии, вследствие участившихся дождей пастбища стали богаче, а климат – мягче. Результатом подобного географического расклада стала миграция племен, которые предпочли уйти из Монголии в более благоприятные регионы на востоке и западе. Скифы сделали выбор в пользу земель на западе и в VIII в. до н. э. откочевали с Алтая на Украину. За ними последовали другие племена- вначале индоевропейские, затем тюрки, и, наконец, монголы. Все эти племена проникали вглубь Восточной Европы, неуклонно следуя градиенту евразийской степи.
Таким образом «кавалерийская революция» вызвала к жизни два течения. Время от времени кочевникам удавалось покорить ту или другую из цивилизованных земель с преимущественно полевым и пастбищным ландшафтом – Китай, Ближний Восток или Европу. Параллельно с этим движением с пастбищ на обрабатываемые земли шел поток миграций с востока на запад в степной полосе. В первом случае степняки становились правителями и землевладельцами в завоеванной стране и забывали свой прежний кочевой уклад; во втором – традиции степной жизни лишь укреплялись в еще более благоприятных условиях. Усилия цивилизованных владык и армий отбить натиск кочевников редко достигали успеха, и даже Великая Китайская Стена оказалась бессильна пресечь набеги и грабежи.
Географические и социально-политические условия обусловили изменчивое равновесие между пастбищем и пашней. Недостаточный уровень осадков делал земледельчество невыгодным на территории степи. Хотя, если быть точнее, в регионах с более благоприятным уровнем естественного орошения (например, Украине), зерновое земледелие было достаточно выгодным. Здесь, а также в Маньчжурии, Малой Азии и Сирии кочевое пастбищное скотоводство составило зерновому земледелию конкуренцию по части эксплуатации плодородных земель. Воины-кочевники, решившие остаться на постоянное жительство в земледельческих районах, зачастую полностью вытесняли пахарей-однако более высокая производительность зернового земледелия неизменно проявлялась в том, как в периоды мира и роста населения пашни начинали наползать на пастбища до тех пор, пока новая волна военно-политических перемен не накатывала новыми набегами, новым разрушением и, наконец, возвращением к скотоводческому быту.
Обоюдонаправленная текучесть границы между оседлыми пахарями и кочевыми пастухами на обширном пространстве Ближнего Востока и Восточной Европы сохранялась более двух тысячелетий – с 900 г. до н. э. по 1350 г. н. э. В целом, военное преимущество, которое кавалерийская тактика обеспечила кочевникам в течение столь продолжительного времени, свидетельствует о том, что скотоводческий уклад располагал к территориальной экспансии, тогда как зем- ледельчество всегда оставалось в соответствующих климатических границах.
На Дальнем Востоке муссонное распределение осадков привело к еще более резкому размежеванию между оседлыми и кочевыми народами. Более того, высокая прибыльность интенсивного хозяйствования китайцев на лессовых почвах полуплодородных северных провинций настолько превосходила все, что пастушество могло выжать с этих земель, что промежуток времени между очередным опустошительным набегом степняков и возрождением зернового земледелия оказывался сравнительно кратким(17*).
Географические и социально-экономические факторы помогают уточнить шаткий баланс сил между кочевыми племенами и оседлыми земледельцами, который вновь нарушился ввиду последующих изменений в системе вооружений (не столь масштабных, как упоминаемые выше, однако достаточно серьезных, чтобы преобразить общественный уклад в значительной части Азии и почти всей Европы). Между VI- V вв. до н. э. иранские землевладельцы и воины вывели новую породу лошадей, способную нести всадника в тяжелых доспехах(18*).
Конечно, такие лошади, которые сами часто несли броню для защиты от стрел, не могли сравниться в резвости с маленькими степными лошадками. Однако конница, хотя бы и частично неуязвимая для стрел и способная к наступательным действиям при помощи лука или копья, явилась наиболее эффективной формой обороны против степных набегов из всего, что существовало дотоле. Конечно, крупные кони требовали больше фуража, в то время как пастбищ в земледельческих районах было слишком мало. Однако выращивание кормовых, и прежде всего, люцерны, разрешило и эту проблему( 19*) . Таким образом, стоимость прокорма крупных лошадей резко снизилась, и иранцы смогли содержать мощные бронекавалерийские силы на обрабатываемых землях. Эти воины сумели оградить крестьян от большинства кочевых рейдов, поскольку их собственное существование напрямую зависело от эффективной защиты земледельцев.
Тяжелобронированная кавалерия на иранский манер оказалась крайне выгодной в странах, открытых степным набегам. Однако там, где стены городских укреплений позволяли обеспечить безопасность политически активного населения, военное превосходство подобной системы обороны, зиждевшейся на тяжелой кавалерии, иногда оказывалось невостребованным. Поэтому эта новая техника распространялась по берегам Средиземноморья крайне медленно; при Адриане (правил в 117 – 138 гг.)( 20*) римляне начали экспериментировать с тяжелой кавалерией, однако число «катафрактов» (как они именовались по-гречески) было слишком малым для серьезного дела. Более того, в Риме и позднее в Византии им платили жалованье, тогда как в Иране им позволялось напрямую получать свое довольствие от крестьян, среди которых они и жили(21*). Коренная перестройка феодальной организации Византии началась лишь в начале X века, сильно отстав от Латинской Европы, где реорганизация началась с введением нового вида кавалерии Карлом Мартеллом в 732 г.
Ради точности упомянем, что франки по-новому задействовали тяжелых коней. Рыцари-латиняне предпочли луку оружие ближнего боя – копье, булаву и меч. Отказ от восточной тактики боя вполне соответствовал уничижительному отношению гомеровских героев к стрельбе из лука. В то же время он отличался от иррационального использования колесниц под Троей – рыцарская тактика зарекомендовала себя в качестве крайне успешной, поскольку скачущий в атаку полным галопом рыцарь концентрировал неимоверную мощь на острие своего копья. Только оснащенные подобным образом армии могли противостоять столь концентрированной силе. Чтобы усидеть на коне в момент нанесения удара, всадник должен был иметь прочную опору в виде стремян. Последние появились на пороге V -VI вв. и столь быстро распространились по Евразии, что сегодня уже невозможно точно указать, кто и где их впервые ввел. Это новшество не только сделало рыцарей Запада грозной силой, но и повысило эффективность степной конницы, поскольку скачущий лучник, привставший на стременах, мог целиться гораздо точнее(22*).(41c*)
Тяжелая кавалерия в западных Азии и Европе возымела то же воздействие на общественно-политические структуры, что и появление колесниц восемнадцатью веками ранее. Когда подобная мощь оказалась сосредоточенной в руках немногих оснащенных и обученных избранных, центральная власть не могла препятствовать им в непосредственном изъятии и потреблении сельскохозяйственных излишков. Результатом стал «феодализм», хотя и в Иране, и на средиземноморском побережье старые имперские формы и амбиции явились примером и прецедентом для восстановления не в пример более эффективной центральной власти, когда баланс сил в военных делах вновь сместился в пользу форм централизованного правления(23*).
На Дальнем Востоке развитие шло иным путем. Несмотря на то, что в результате среднеазиатского похода императора Ву-Ти в 101 г. до н. э. тяжелые иранские кони попали в Китай, однако здесь они не приобрели такого значения, как у себя на родине. Китай располагал арбалетами, способными поразить закованного в броню всадника на расстоянии более ста метров-более чем достаточный довод не в пользу тяжелой кавалерии. Более того, китайские цари предпочитали использовать средства, получаемые от централизованного налогообложения, на поддержание приемлемого баланса между жалованьем профессиональным пограничным гарнизонам и дипломатическими подарками-выплатами правителям по ту сторону границы. Соответствующее равновесие между налогоплательщиками и налогопользователями в китайском обществе, установленное при императорах династии Хань (202 г. до н. э. – 220 г. н. э.) являлось долгосрочным и легковосстановимым даже после провалов в результате бюрократического казнокрадства и взяточничества-и даже губительных нашествий варваров.
В рамках вероятностей, определяемых господствующей системой вооружения, разница в дисциплинированности и выучке являлась важной переменной величиной; и внезапное восхождение великих военачальников прибавляло драматизма политико-военной обстановке. Александр Великий, или Македонский (правил в 336 -323 г. до н. э.), был именно такой личностью и трудно представить, что без него (и успехов его армии) влияние культуры эллинизма смогло проникнуть в самые глубины Азии.(42c*)
Карьера Мухаммеда и общины истинно верующих, сплотившейся вокруг него, является еще более ярким примером. Победы ислама полностью зижделись на новой дисциплине общества и религиозной вере, сплотивших все племена Аравии в единое военное общество – причем без малейших изменений в вооружении. Мусульмане создали новую, относительно централизованную империю от Ирака до Испании, объединили элементы урбанизации, торговли и бюрократии в обществе на обширной территории Ближнего Востока и Северной Африки – в период, когда расстановка военных сил на сопредельных землях была в пользу феодальной раздробленности.
Взлет ислама и создание раннего халифата, как ни одно другое масштабное событие в истории человечества, подтверждает значимость идей, которые способны оказать решающее воздействие на расстановку сил и определить долгосрочные пути развития человеческого общества. В условиях соперничества социальных структур в конкретном месте и промежутке времени, осознанный выбор и эмоциональная преданность могут явиться определяющими факторами победы того или иного пути. Возникновение и проповедь ислама на Ближнем Востоке придало импульс развитию урбанистического и бюрократического начала в противовес феодальному принципу военного и общественного устройства.
Наиболее выпукло воздействие ислама было продемонстрировано в Иране, где обратившиеся в новую веру местные кавалеристы отказались от прежнего военного уклада, на протяжении веков являвшего надежную защиту от угрозы со стороны степи. В итоге Иран вновь стал уязвим давлению кочевников со стороны степи, и с Х века тюркские набеги (а позже – и правители) являются наглядным тому свидетельством.
До 1000 г. обязательность командной системы для мобилизации человеческих и материальных ресурсов в осуществлении широкомасштабных предприятий оставалась бесспорной. Ведение войн, сбор налогов, общественные работы и даже заселение приграничных земель проводились по приказу(24*). Когда правители обнаруживали, что искомое не может быть приобретено по приказу, им приходилось вступать в торг; и даже в самых успешных бюрократических государствах значительная часть внутреннего управления основывалась на системе сделок (явной или скрытой) посредством переговоров между центральной властью и наместниками в провинциях, землевладельцами, вождями, священнослужителями и другими личностями, наделенными властью.
Международные отношения имели тот же характер, что и внутренние властные взаимоотношения-с тем различием, что находившиеся в постоянном движении посредники сумели избавиться от подчиненности государственным командным системам, в политико-законодательных границах которых они выполняли свои задачи. Звание, титул или материальные привилегии, предоставляемые положением на иерархической лестнице были им неинтересны; такие люди искали пути возможно скорого и максимального увеличения прибыли от сделок в пунктах назначения (или по пути следования) своих поездок(25*).
Однако подобный образ жизни имел свои ограничения: каждый, кто накапливал значительные средства и в то же время оставался вне структур военно-политического управления, сталкивался с проблемой охраны своих частных богатств. Только покровительство какого-либо влиятельного лица могло оградить от посягательств чиновников или командиров, в пределах досягаемости которых оказывались купец и его товар. Эффективная защита была дорогостоящим делом – настолько дорогостоящим, чтобы воспрепятствовать крупномасштабному накоплению частного капитала.
Более того, престиж представителей власти (т. е. государственных служащих и землевладельцев) в цивилизованных странах был настолько высок, насколько сильно было подозрительно-презрительное отношение общества к купцам и торговцам. Таким образом, каждый, кто преуспевал в коммерции, стремился приобрести во владение землю или каким-либо иным способом занять место в местной иерархической лестнице.
Соответственно, торговля и рыночные отношения, хоть и дошедшие с самых ранних времен(26*), в цивилизованных обществах до XI в. оставались на подчиненных и ограниченных ролях. Большинство населения не участвовало в рыночных отношениях; традиции повседневной жизни являлись определяющими в жизни каждого. Масштабные подвижки в человеческом поведении, буде таковые случались, происходили, скорее, по велению правителей, нежели вследствие изменений в спросе и предложении или торговом балансе.
Природные катастрофы-такие как неурожай или эпидемия-оказывали гораздо большее воздействие, нежели характер взаимоотношений в обществе. Даже внезапные нашествия грабительских армий, возникавших ниоткуда и исчезавших с добычей, с точки зрения землепашцев – их основных жертв – являлись подобием неизбежных природных бедствий. Возможность осознанных и целенаправленных действий оставалась крайне ограниченной, поскольку люди были одной из составных биологического эквилибриума и не обладали современными знаниями, средствами и организацией для того, чтобы сколько-нибудь облегчить свою борьбу за выживание. Обычаи и унаследованная с незапамятных времен рутина четко определяли поведение в большинстве жизненных обстоятельств. Перемены -будь они предписаны правителями или вызваны отчаянием в ситуации развала старых поведенческих моделей-были исключением из правила и случайностью. Основной проблемой и задачей жизни большинства было обеспечение достаточного для выживания количества пищи; все остальное было второстепенным. Хотя промышленная основа крупномасштабных предприятий была достаточно ощутимой – проведение общественных работ требовало соответствующих инструментов, а армии нуждались в оружии – однако оставалась малозначительной в том смысле, что обеспечение доступа к инструментам и оружию редко воспринималось в качестве ограничителя, требовавшего принятия соответствующих мер. Коммерциализация (вслед за которой в должное время последовала индустриализация) войны началась, в подлинном значении этого слова, после 1000 г. Вначале преобразования шли медленно, и лишь в последние столетия темп их стал лавинообразным. В последующих главах представлены основные вехи этих быстротечных изменений.
1* Книга Царей, 2 19:20-36.
2* G. A. Barton, ed. and trans., Royal Inscriptions of Sumer and Akkad (New Haven, 1929) рр. 10 9 – 11.
3* По свидетельству современника, «он выступил против Кассалы (соседней области) и обратил Кассалу в пустоши и руин; он разрушил (земли и не оставил) прокорма даже птицам».
4* Геродот, разумеется, является основным источником информации по Персидской кампании, однако приведенные им данные о составе войск Ксеркса безнадежно преувеличены. Мое понимание тылового обеспечения похода Ксеркса в основном почерпнуто у G. B Grundy, The Great Persian War (London, 1901), Charles Hignett, Xerxes' Invasion of Greece (Oxford, 1963).
5* Поклонение божествам посредством все более пышных церемоний и обеспечение бессмертия путем возведения все более массивных гробниц считалось таким же вложением в благосостояние государства, как строительство плотин и каналов для расширения орошаемых земель. Целью всех этих ритуалов было увеличение плодородия.
6* A. Heidel, ed. and trans., The Gilgamesh Epic and Old Testament Parallels (Chicago, 1946), табличка iii, кол. iv, строки 156 – 157. Гильгамеш известен благодаря нескольким разным обрывкам эпоса, принадлежащим к гораздо поздней эпохе, нежели время его царствования.
7*- Там же, табличка V, кол. IV, строки 20 -28.
8* На Дальнем Востоке в i в. до н. э. китайская империя основала традицию «обмена почестями» в отношениях с соседними правителями. Ритуальное поклонение было центральным его элементом; китайские же владыки платили баснословную цену за церемониальное признание их превосходства. С другой стороны, хунну и другие приграничные народы, номинально принявшие китайские дворцовые ритуалы, были впоследствии вполне реально окитаены, в итоге заплатив за полученные дары слишком высокую цену. См. интересный анализ этих отношений у Yu Ying-shih, Trade and Expansion in Han China: Study in the Structure of Sino-Barbarian Economic Relations (Berkeley and Los Angeles, 1967).
9* Точное подтверждение сроков похода Ксеркса недоступно, однако см. тщательное обсуждение всего, что научные исследования суммировали за столетие у Hignett, Xerxes' Invasion of Greece, app. 14, «The Chronology of the Invasion», pp. 448- 57. Геродот говорит, что армии Ксеркса понадобилось три месяца, чтобы дойти от Геллеспонта до Афин.
10* Вопросы, обсуждаемые в данной главе, более подробно рассмотрены у William H. McNeill, The Rise of the West: A History of the Human Community (Chicago, 1963); перевод на русский: Уильям МакНил. Восхождение Запада. История человеческого сообщества. Киев, 2002.
11* До сих пор предметом спора является утверждение, появились ли наборные луки (мощность которых обеспечивалась сочетанием дерева и сухожилий, действовавших на растяжение, и рогов, работавших на сжатие) одновременно с колесничими, или же были известны ранее. Yigael Yadin, The Art of Warfare in Biblical Lands in the Light of Archaeological Study, 2 vols. (New York, 1963), 1:57, утверждает, что подобные луки были изобретены аккадцами в эпоху Саргона. Основой для подобного утверждения является стела, изображающая Нарамсина (наследника и внука Саргона) с луком, внешне напоминающим более поздние наборные; однако толкование показанного в камне изгиба явно небесспорно. По наборным лукам и их возможностям см. W. F. Paterson, «The Archers of Islam»,Journal of Economic and Social History of the Orient 9 (1966^69-87; Ralph W. F. Payne-Gallwey, The Crossbow Medieval and Modern, Military and Sporting: Its Construction, History, and Management (London, 1903), appendix.
12* См., например, кн. 16, строкa 426.
13* Книга Судей 21:25.
14* С XIV в. до н. э. люди могли от случая к случаю ездить верхом, что подтверждается египетской статуэткой Амарнской эпохи, хранящейся в Метрополитен Музее Нью-Йорка. См. фотогрефию у Yadin, The Art of Warfare in Biblical Lands in the Light of Archaeological Study, 1:218; другая фигурка того же века из Британского Музея приведена на с. 220. Тем не менее удержаться на коне без седла и стремян было крайне затруднительно, особенно если воин пытался натянуть лук или действовать другим оружием. По этой причине езда верхом веками оставалась невостребованной в войсках – кроме службы особо обученных гонцов для доставки донесений командирам. Именно так Ядин толкует другое, более позднее изображение кавалериста на египетском барельефе, запечатлевшем битву при Кадеше (1298 г. до н. э.).
15* См. фотогрaфии барельефов, изображающих парных ассирийских кавалеристов у Yadin, 2:385.
16* Karl Jettmar, «The Altai Before the Turks», Museum of East Antiquities, Stockholm, Bulletin 23 (1951): 154-57.
17* Тем не менее по крайней мере дважды крестьяне оказывались полностью изгнанными с лессовых почв Северного Китая. Монгольские нашествия в XII- XIV вв. н. э. и набеги кочевников после развала династии Хань в III в. н. э. были настолько жестокими и разорительными, что земледелие в некоторых обширных областях Северного Китая исчезло – как о том свидетельствуют несовершенные статистические данные того времени. См. Ping-ti Ho, Studies in the Population of China, 1368-1953, (Cambridge, Mass., 1959), and Hans Bielenstein, «The Census of China during the Period 2 -742 A. D.», Museum of Far East Antiquities, Stockholm, Bulletin 19 (1947): 125 – 63.
18* Ассирийские барельефы показывают всадников в металлических корсетах – кажется, что в этой области, как и во многих других, первооткрывателями вновь были ассирийцы.
19* На самом деле, посев люцерны почти ничего не стоил, поскольку после года под зерновыми культурами поле должно было отдыхать под паром. Более того, посев люцерны, корни которой обогащали почву азотистыми соединениями, позволял повысить урожайность на следующий год, тогда как трудозатраты на сев и сбор кормовой культуры лишь ненамного превосходили объем труда, необходимого на вспашку под пары. Стоит учесть, что люцерна (вернее, тень, отбрасываемая ею) предотвращала распространение сорняков эффективнее, чем межсезонная вспашка.
20* John W. Eadie, «The Development of Roman Mailed Cavalry», Journal of Roman Studies 57 (1967):161-73.
21* Эта византийская политика напоминает способ, которым Новое Царство Египта смогло совместить новую технологию боевых действий колесниц с традициями бюрократического централизма Древнего Царства.
22* Отнoсительнo стремян и рыцарeй см. Lynn White, Jr., Medieval Technology and Social Change (Oxford, 1962): John Beeler, Warfare in Feudal Europe, 730 -1200 (Ithaca, N. Y., 1971), pp. 9-30.
23* Старые командные структуры выжили в тени эры колесниц и способствовали восстановлению монархий Железного века.
24* James Lee, pending Ph. D. diss., University of Chicago.
25* См. замечания Denis Twitchett, «Merchant Trade and Government in Late T'ang», Asia Major 14 (1g68):63-g5 о роли купцов в Китае.
26* Многочисленные клинописные таблички периода XIX в. до н. э., обнаруженные в Анатолии, свидетельствуют о расцвете сети торговых поселений из Ашшура, раскинувшейся от Персидского залива до земель на севере Месопотамии. Древнеассирийские купцы везли на восток олово и ткани из срединного Междуречья на запад. Они действовали как частные предприниматели, вполне в духе средневековых купцов тремя тысячелетиями позднее; архив дошел до нас благодаря переписке между торговыми домами. Прибыли были высокими -до 100 % годовых, если дела шли хорошо. См. M. T. Larsen, The Old Assyrian City-State and Its Colonies, Studies in Assyrology, vol 4 (Copenhagen, 1976). Правители земель по пути следования караванов определенно покровительствовали им (вероятно, ввиду стратегической значимости олова); однако относительно этого в архивах ничего не говорится. По купцам и их роли в древней Месопотамии см. также A. Leo Oppenheim, «A New Look at the Structure of Mesopotami- an Society», Journal of Economic and Social History of the Orient 10 (1967):1-16.
