В наиболее урбанизированных странах Европы в августе 1914 г. люди с радостью пошли на войну. Почти каждый считал, что сражения продлятся лишь несколько недель. В ожидании решающих битв граничащий с истерией боевой пыл ослепил сознание германского, французского и британского обществ. Сменившее его разочарование было не менее глубоким – и тем не менее, несмотря на четыре долгих кошмарных года ежедневных бесконечных списков убитых в газетах и тупикового противостояния на Западном фронте, воля к продолжению войны оказалась сильнее.
Остается лишь догадываться о причинах столь странного поведения. Определенное отношение к вышесказанному имеет укоренившийся в образовательной системе культ героизма с его акцентом на патриотизме и воспевавших ратный труд классиков. В предшествовавшем Первой мировой войне десятилетии не меньшей была и роль классовой борьбы во всех ведущих государствах Европы. Испытываемые по отношению к соседям чужестранным страх и ненависть позволяли избавить потенциальных солдат от аналогичных чувств к соседям непосредственным – опыт, убедительно подтвержденный как применительно к социалистам и пролетариям, так и в отношении класса имущих. Вероятно, многочисленные и разнообразные психологические подвижки, вызванные переходом от сельского уклада жизни к городскому, также нашли свое воплощение в оргии патриотизма и милитаризма 1914 г. Значительно меньший энтузиазм населения восточноевропейских стран относительно начала войны является подтверждением вышеприведенного факта – ведь процесс урбанизации затронул значительно меньшую часть населения этих государств, а крестьянское большинство все еще следовало традиционному укладу. Однако, несмотря на все усилия,( 1*) попытки объяснить феномен Первой мировой войны остаются слишком сложными для восприятия. Прошедшие войну люди оказались попросту неспособны уместить случившееся и пережитое в любые рамки дотоле известного опыта. Вскружившие миллионы голов мечты о славе развеялись от чувства ужаса и беспомощности в безысходной траншейной войне, месяц за месяцем неумолимо перемалывавшей людские массы. Всплеск вильсонианской и ленинской риторик в 1917 г. лишь подчеркнул уникальность, исключительность и беспрецедентность этой борьбы. Воцарившееся повсюду настроение ожидания конца света по завершении войны быстро сменилось столь же сильным неприятием всего, связанного с кровопролитием. Большинство тех, кому удалось выжить, действовали по убеждению, что произошедшее в 1914- 1918 гг. было атавистическим искажением норм цивилизованной жизни.
Однако даже если мы возьмем за основу современное суждение и согласимся с тем, что Первая мировая война была подобием Армагеддона, внезапным и жестоким образом положившего конец целой эпохе европейской и всемирной истории, то по прошествии стольких десятилетий становится ясным – Великая война также ознаменовала наступление новой эры в мировой истории, эры, в которой мы все еще барахтаемся в наших 1980-х. Отсюда следует неприменимость рассмотрения уместности Первой мировой войны как беспрецедентной катастрофы, оборвавшей естественный ход исторического развития. По крайней мере, Вторая мировая война доказала, что 1914- 1918 гг. не были уникальным событием. По мере того как 1945 г. все более отдаляется от нас, теряя первичность в восприятии современного общества, становится возможным рассмотреть два великих вооруженных столкновения XX в. в более безболезненной перспективе.
БАЛАНС СИЛ И ДЕМОГРАФИЯ В ПЕРВОЙ И ВТОРОЙ МИРОВЫХ ВОЙНАХ
Особенно многообещающими видятся три нижеследующих подхода. Во-первых, все войны следует рассматривать в качестве попыток внесения изменений в баланс силовой политики в системе соперничающих государств. Разумеется, метод, которым государства-союзники противодействовали германской мощи в Первой и Второй мировых войнах, полностью соответствует основополагающим составным двух более ранних эпизодов европейской истории. Речь идет о двух этапах войны, целью которой было обуздание мощи державы Габсбургов в 1567 -1609 и 1618- 1648 гг., а также о более масштабной войне, предотвратившей господство Франции на континенте в 1689- 1714 и 1793-1815 гг. Так же, как и в 1914-1918 и 1939- 1945 гг., в каждом из вышеперечисленных примеров коалиция стран выступала против государства, вплотную подошедшего к обретению гегемонии на европейском пространстве. Точно так же взаимно противоречащие интересы, взаимное недоверие и радикальные отличия в идеологии внутри коалиции не помешали союзникам одержать победу настолько полную, чтобы позволить себе роскошь перессориться между собой после окончания войны( 2*) .
В предшествовавшие столетия воины и подданные не имели права вмешиваться в расчеты правителем баланса сил. Однако в ходе двух мировых войн XX в. от граждан и военнослужащих каждой из противоборствующих сторон и каждого воюющего государства ожидалась вера в цели, явно противоречащие подобным расчетам, долженствующим служить надежным компасом в государственных делах. Переносить страдания и умирать за поддержание баланса сил, который сделал возможным (и даже спровоцировал) войну, было совершенно неприемлемым для всех сражавшихся. По идеологическим или иным причинам государственные деятели также раз за разом предпринимали действия, противоречащие принципам силовой политики(3*) .
Даже если государственные деятели, граждане и солдаты верили в сказанное ими о порочном и неприемлемом характере политики баланса сил, поведение правительств и перемены в общественном мнении еще вполне вписывались в неизбежную геометрию расклада сил. Само существование суверенных государств позволяет предположить, что когда одно из них становится достаточно сильным, чтобы угрожать независимости остальных, то все способствующее поощрению силовых шагов в отношении потенциального гегемона обретает самые благоприятные условия в считающих себя подверженными опасности странах. В подобной обстановке быстрая смена настроений и симпатий общества не только возможна, но и происходит в действительности за несколько месяцев и даже недель, приводя к созданию и распаду союзов и коалиций. Противоречащие интересы и несовместимые идеалы выходили на передний план лишь при условии отсутствия провоцирующих проведение политики баланса сил внешних угроз. Подобное утверждение уместно применительно к Соединенным Штатам и Советскому Союзу в период между двумя мировыми войнами – слабость Германии поощрила их на намеренное отступление от силовой политики. Обе державы замкнулись в собственных границах, чтобы блюсти чистоту своих политических догм.
Как бы то ни было, баланс сил видится недостаточным для полного объяснения причин этих двух войн. Ожесточенность, с которой они велись, и далеко идущие преобразования, вызванные напряжением сторон, перевернули общество. Цели войны и политические идеологии могли дезориентировать всех участников процесса – однако за яростными битвами безошибочно угадывался демографический фактор, столь же неумолимый, сколь и геометрия силового соперничества.
Подобное восприятие предлагает второй подход к пониманию двух войн. Если, как предполагалось в шестой главе, демократическая и промышленная революции были, помимо всего прочего, реакцией на испытываемое Западной Европой с конца XVIII в. демографическое давление, то конвульсии войн XX в. могут быть истолкованы подобным же образом. Они могут рассматриваться как ответ на столкновение роста населения с пределами, установленными традиционным укладом сельской жизни (в частности, в Центральной и Восточной Европе, а также, в гораздо более разнообразных проявлениях – на обширных пространствах Азии). Разумеется, основным нарушителем всех наличествовавших общественных отношений являлся тот факт, что по достижении совершеннолетия крестьянские сыновья не могли, подобно своим предкам с незапамятных времен, вступать в брак и принимать на себя обязанности взрослых членов общества, поскольку земли было недостаточно. В подобных обстоятельствах традиционные модели сельской жизни оказались под невыносимым давлением; семейные роли и моральные обязательства сельского уклада не могли быть выполнены. Единственным оставшимся вопросом было то, какая форма революционного идеала окажется наиболее привлекательной для возмущенной молодежи.
Еще с середины XVIII в. население Европы и всего мира вышло из состояния сравнительного равновесия. Снижение уровня детской смертности позволило большему по сравнению с предыдущими столетиями числу детей дожить до совершеннолетия. Однако уровень рождаемости не только не снизился, но и стал расти, поскольку уменьшение числа смертельных эпидемий привело к выживанию большего количества супружеских пар в репродуктивном возрасте( 4*) . На протяжении столетия рост числа населения означал для Центральной и Восточной Европы лишь рост богатства. Возросший объем рабочей силы позволил самыми разнообразными методами усовершенствовать обработку земель, распахать новые пространства и повысить уровень сельскохозяйственного производства. Однако все они имели предел, и в 1880-х стало очевидно резкое снижение прибыльности в почти всех деревнях на пространстве между Рейном и Доном. Это явление ознаменовало два изменения. Первым стал невиданный объем эмиграции в 1880 – 1914 гг., вызвавший переселение миллионов на западный берег Атлантики, а также на восток-вглубь Сибири. Вторым изменением было выражаемое в самых разных формах революционное брожение в деревнях и городах стран Центральной и Восточной Европы.
Давление на сельский уклад и традиционные общественные модели постоянно возрастало до 1914 г., когда Первая мировая война направила напряжение по новому руслу. Смерть многих миллионов действительно способствовала частичному разрешению этой проблемы в перенаселенных областях Центральной и Восточной Европы. Однако лишь Вторая мировая война, вызвавшая гибель значительно большего количества людей, а также массовый исход беженцев и перемещения целых этнических групп, позволили странам Центральной и Восточной Европы повторить французский ответ на революционные выступления в начале XIX в. (а именно управлять рождаемостью в соответствии с осознаваемыми экономическими обстоятельствами и ожиданиями). В итоге после 1950 г. рост численности населения перестал подвергать европейское общество серьезному давлению(5*).
Разнообразие опыта по разрешению проблемы роста численности населения способно многое объяснить в подходах и поведении европейских держав в преддверии Первой мировой войны. Как предполагалось в шестой главе, в середине XIX в. Франция и Великобритания пошли совершенно разными путями в разрешении внутренней напряженности, вызванной быстрым ростом численности сельского населения этих стран в 1780-1850-х гг( 6*) . Этот факт был засвидетельствован повышением уровня заработной платы в 1850-х и последующие годы. Сознательное ограничение рождаемости во Франции поставило рост населения в зависимость от экономических опыта и ожиданий. Те, кто не мог найти приемлемую работу в Великобритании, уезжали в европейские колонии, где рабочие места наличествовали в избытке( 7*) .
Ситуация в России напоминала британскую в том смысле, что отток в доступные в политическом отношении и малозаселенные пограничные земли был доступен сельскому населению, которое не могло более следовать традиционному укладу жизни у себя на родине. В 1880 -1814 гг. более шести миллионов русских переселились в Сибирь и около четырех миллионов – на Кавказ. В то же время около двух с половиной миллионов жителей западных окраин России (в большинстве своем поляков и евреев) перебрались за океан( 8*) . Благодаря железным дорогам и вызванным снижением стоимости наземных перевозок многообразным проявлениям промышленно- коммерческой экспансии, эти «предохранительные клапаны» дополнялись расширяющимися возможностями для трудоустройства в городах. Однако вскипавшее в большинстве сельских областей России недовольство наглядно проявилось в ходе внезапной вспышки революционного насилия 1905 – 1906 гг.
Французы и британцы на западе и русские на востоке в конце XIX- начале XX в. оказались перед лицом поистине сложной демографической проблемы. Например, в Германии среднегодичное превышение уровня рождаемости над смертностью в 1900- 1910 гг. составляло 860 тыс. человек – однако в то же время промышленно-коммерче- ская экспансия открыла столько новых рабочих мест, что для обработки сельских хозяйств на востоке приходилось нанимать поляков( 9*) . И все же давление, оказанное воздействием быстрой урбанизации на традиционный уклад жизни, было крайне серьезным. Активно выходившие на политическую арену новые городские слои зачастую оказывались пугающими для правящей германской элиты, родиной которой в основном были сельские районы и маленькие города. Особенно угрожающей виделась популярная в среде промышленных рабочих марксистская революционная риторика; в то же время многих германцев беспокоила волна славянской миграции с востока. Результатом вышеперечисленного стало ощущение нахождения в осаде и значительно более безоговорочная, нежели того требовал здравый смысл, поддержка Австро-Венгрии летом 1914 г (10*).
Отражение различий между германским и французским развитием является весьма ироничным. Если бы старый правящий режим Германии менее успешно справлялся бы с проблемами, вызванными ростом численности населения в XIX в., то в стране вполне могло прийти к власти революционное движение. Взывающая к другим народам Европы привлекательная универсалистская идеология последнего могла возыметь то же действие, что и французские революционные идеалы конца XVIII в. Однако вместо этого германская борьба за господство в Европе проходила под исключительными – узконационалистическими и расистскими лозунгами, которые могли лишь оттолкнуть, а никак не привлечь другие народы. Иными словами, в долгосрочном отношении столь успешная и быстрая индустриализация лишила германскую модель форм революционного социализма и не позволила Германии победить в войнах XX в. Марксистские рецепты строительства будущего пошли не тем путем – поворот событий 1917 г., который вверг бы в изумление самого Маркса, сделал его учение идеологическим инструментом построения государственной власти в России.
До 1917 г. подобная смена ролей была невообразима. В расположенных к востоку и югу от Германии европейских землях промышленное развитие не поспевало за темпами роста населения( 11*) . Соответственно, наиболее болезненными политические потрясения были на окраинах Османской и Австро-Венгерской империй. К этой же категории относятся и польские области России. Несмотря на поистине огромный объем эмиграции за океан, ( 12*) одной ее было недостаточно для разрешения проблемы. Молодые люди, которые в надежде выбиться в средние слои общества пытались получить высшее образование, в нужное время оказались в нужном месте – и донесли до своих разгневанных сверстников революционные политические идеи. В этом они достигли значительных успехов, начиная с Болгарии и Сербии(13*) в 1870-х, и немногим позже – в других регионах Восточной Европы. Таким образом, Балканы стали пороховой бочкой Европы. Естественным является тот факт, что искрой, вызвавшей грандиозный взрыв Первой мировой войны, стало убийство эрцгерцога Фердинанда Гаврилой Принципом. Неудачные попытки молодого человека получить образование, необходимое для обеспечения удовлетворительного уровня самостоятельности, бросили его в объятия крайне революционной формы национализма(14*).
Первая мировая война в определенной степени облегчила ситуацию с перенаселенностью в сельских районах Центральной и Восточной Европы. Миллионы крестьянских сыновей были отправлены на фронт, 10,5 миллионов погибли(15*). Последовавшие вслед за окончанием войны националистические революции в Австро-Венгерской империи (1918- 1919 гг.) и социалистические революции в России (1917 г.) в малой мере снизили оказываемое перенаселенностью сельских районов давление. За исключением Венгрии, обе разновидности революции лишили имущие классы их предвоенной земельной собственности. Однако передел земли в пользу уже обни щавшего крестьянства не способствовал росту производительности, а наоборот, привел к обратному результату, поскольку для эффективной обработки наделов новым владельцам недоставало ни средств, ни знаний. Таким образом, послевоенное урегулирование не справилось с проблемой слишком большого количества людей, пытавшихся следовать традиционному укладу крестьянской жизни. Русские в 1928- 1932 гг. отреагировали государственной программой индустриализации, поддержанной насильственной коллективизацией на селе. В годы экономической депрессии 1930-х в остальных областях Восточной Европы недовольство сельского населения обычно принимало форму антисемитизма-принадлежащие к среднему классу евреи были достаточно многочисленными, чтобы подвергнуться обвинениям в обогащении за счет крестьянства.
Лишь приведшая к гораздо более масштабным потерям (общее число погибших, вероятно, доходит до 47 млн)(16*) Вторая мировая война явила собой крайне жестокое, но и действенное разрешение проблемы слишком большого числа людей, пытающихся жить на ограниченном участке земли. Именно во время и после Второй мировой войны население Восточной Европы начало ограничивать уровень рождаемости. Вскоре показатели снизились настолько, что простое воспроизводство в ряде европейских стран стало невозможным без притока мигрантов из-за рубежа(17*).(363c*)
Стоило связи уровня рождаемости с экономическими ожиданиями приобрести постоянный характер для всей Европы, ( 18*) как миновал и кризисный период, через который в 1880 – 1950-х прошли Центральная и Восточная Европа. Изменились как семейный уклад, так и поведение в области отношений полов, а также быт и нравы кре стьянства – словом, прекратил существование ставший причиной двух мировых войн демографический режим.
Разумеется, в разных регионах мира демографический рост шел разными темпами. Например, в Китае конфликт, вызванный недостатком земли для растущего населения, стал очевидным уже в 1850 г. и вылился в массовое и разрушительное Тайпинское восстание 1850 – 1864 г( 19*) . Вплоть до самого окончания Первой мировой войны крестьяне Азии не откликались в столь массовом порядке на революционные идеи. Здесь уместным будет упоминание карьеры Махатмы Ганди (1869-1948 гг.), чьи первые успешные воззвания к сельским классам Индии относятся к ранним 1920-м. Следует также вспомнить Мао Цзэ-Дуна (1893-1976 гг.), который с 1927 г. стал мобилизовывать китайское крестьянство на поддержку собственной версии марксизма. Фактически в последующие десятилетия в Азии повторились преобладавшие ранее в Европе взаимосвязи между перенаселенностью и революционным политизированием сельского населения( 20*). То же самое относилось и к некоторым районам Азии. Однако условия в разных регионах резко отличались, и, например, во многих тропических областях повторяющиеся эпидемии до 1950-х действенным образом сдерживали рост населения.
Имперская агрессия Японии в XX в. совпала с ростом населения, который начал снижаться только после вызвавшей определяющие изменения в укладе сельской жизни страны Второй мировой войны(21*).
Уровень рождаемости стал понижаться почти в тот же период, что и в Центральной и Восточной Европе, и, таким образом, в годы Второй мировой войны Япония (как и большинство стран Европы) прошла через собственный вариант современного демографического кризиса(22*).
Ясно, что революционные проявления негодования сельских масс в силу нехватки земель для молодежи, желавшей продолжать образ жизни своих родителей, никуда не исчезли. Вспышки в Латинской Америке, ряде областей Африки и в Юго-Восточной Азии продолжали иметь место – однако основным определяющим фактором для обеих мировых войн был рост численности населения Японии и совпадавший по времени кризис в Центральной и Восточной Европе. Изменив свои демографические модели, эти страны вряд ли в будущем станут очагами сравнимых по масштабам военно-политических волнений.
Демография и болезненный развал вековых укладов сельской жизни многое объясняют в кровопролитном характере войн XX века. Однако они не в состоянии пролить свет на то, каким образом наиболее развитые индустриальные державы провели внутреннюю реорганизацию, самым беспрецедентным и непредсказуемым образом перешли на военные рельсы и, таким образом, сделали управляемые экономики знаковым явлением современности. Этот третий подход к пониманию двух мировых войн видится самым многообещающим, поскольку XX век вполне может стать свидетелем возврата к главенству командного метода управления рынком – как наиболее предпочтительному для мобилизации масштабных человеческих действий. Я предлагаю рассматривать обусловленную двумя мировыми войнами управленческую метаморфозу в более широкой перспективе-исходя из того, что этот аспект может оказаться их основным и наиболее долгосрочным результатом в истории человечества.
УПРАВЛЕНЧЕСКАЯ МЕТАМОРФОЗА В ПЕРВОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЕ. ПЕРВАЯ ФАЗА, 1914 – 1916 ГГ.
Неожиданно продолжительный характер Первой мировой войны убедил все противоборствующие стороны в необходимости организации и реорганизации тыла для повышения эффективности и размаха военных усилий страны. Результатом стали глубокие изменения в старых моделях управления. В частности, бесчисленные бюрократические структуры, которые в прошлом действовали независимо друг от друга в условиях рыночной экономики, слились в единую общенациональную компанию для ведения войны. Вероятно, важнейшими из этих структур явились предпринимательские корпорации, однако профсоюзы, министерства, а также управленческие структуры сухопутных войск и флота также сыграли первенствующие роли в управлении государственными делами.
Прошедшие испытание временем обычаи и структуры стали гибкими и податливыми в руках соперничающих технократических элит, обращавших миллионы одних в солдат и миллионы других – в трудившихся на войну рабочих. Семейная жизнь, права на собственность, доступ к товарам потребления, местожительство и классовые взаимоотношения – все они претерпели глубокие изменения. В совокупности изменения в обыденной жизни и повседневных контактах вызвали метаморфозы столь же значительные (и, вероятно, столь же естественные), сколь обращения насекомых.
Как подобное могло произойти?
Во-первых, каждый предполагал, что война продлится лишь несколько недель. На континенте отточенные до совершенства мобилизационные планы соперничающих стран предполагали немедленное прекращение нормальной жизни с началом военных действий. Одна лишь Великобритания настаивала на «ведении дел как обычно»( 23*) . Заводы и фермы Франции почти полностью лишились здоровых мужчин, которые были посланы на фронт. В других странах шок был меньшим благодаря тому обстоятельству, что не все мужчины призывного возраста проходили военную подготовку. Повсюду политическое противостояние уступило место единению перед лицом общей угрозы. За исключением маленькой группы доктринеров, социалисты отреклись от своей революционной риторики и приостановили классовую борьбу до победы над внешним врагом.
Тридцать шесть дней казалось, что ожидания короткой войны сбудутся. План Шлиффена исполнялся в соответствии с надеждами германского Генерального Штаба. Германские войска отразили французское наступление в Лотарингии и продвижение русских армий в Восточной Пруссии, тогда как их основные силы разбили бельгийские и британские войска и приготовились к окружению французов. Однако напряжение боев истощило возможности как людей, так и коней – и именно в это время французы нанесли свой контрудар на Марне (6 – 12 сентября 1914 г.). С 9 сентября германские войска начали отступление, и тремя днями позже измотанные и наскоро окопавшиеся противоборствующие армии очутились в тупиковой ситуации. Катастрофически не хватало как боеприпасов, так и всего остального. Что хуже, тактическая патовая ситуация в последующие недели стала стратегической, поскольку каждая из беспрестанно предпринимаемых попыток обойти противника приводила к простому удлинению линии окопов. Так продолжалось до тех пор, пока эта линия не слилась в одну беспрерывную траншею от швейцарской границы на юге до примыкающего к Северному морю маленького участка Бельгии. Несмотря на титанические усилия обеих сторон, на протяжении четырех кошмарных лет Западный фронт оставался почти неподвижным.(367c*)
В итоге противоборствующие стороны столкнулись с совершенно неожиданными проблемами. Продолжение войны было тяжким бременем, но и уступить представлялось невозможным. В итоге обе стороны должны были на ходу изыскивать средства и импровизировать для снабжения армий – на протяжении месяцев кормить, снаряжать, вооружать, обучать и лечить в буквальном смысле миллионы людей. Ничего подобного ранее не предпринималось, и неудивительно, что старые традиции и учреждения угасли, а новые методы и принципы возобладали.
Наиболее пострадавшей из основных участников противостояния в первые месяцы войны оказалась Франция. Людские потери в начальный период были крайне тяжелыми,( 24*) а экономика оказалась на грани развала. Кризисное состояние Франции усугублялось тем обстоятельством, что после стабилизации линии фронта в руках германцев оказались особо важные для оружейной промышленности районы добычи угля и железа(25*). Даже на оружейных заводах в глубоком тылу французских войск не хватало рабочих, поскольку их забирали в армию на тех же основаниях, что и всех других способных держать оружие мужчин(26*). Таким образом, когда стало ясно, что артиллерия будет постоянно вести огонь как по укреплениям противника, так и целям в его тылу, а необходимое количество снарядов окажется прежде невообразимым,(27*) французский военный министр уже 20 сентября 1914 г. сделал вывод о необходимости освобождения определенных категорий от службы в войсках с целью производства необходимых боеприпасов. Вначале царила сумятица – так, например, промышленникам было выдано разрешение на прочесывание железнодорожных станций и других общественных мест в поисках рабочих с необходимыми навыками(28*).
С самого начала французские власти осознали необходимость организации производства имеющимися средствами, поскольку значительная часть металлургических предприятий страны оказалась в руках противника. Все отрасли промышленности получили призыв правительства производить военные материалы – ставить новые сборочные линии, перепрофилировать станочный парк, а также внедрять производственные методы сообразно с местными возможностями и условиями. Память о 1793 г. и парижских мастерских того времени помогла в деле массовой импровизации – так же, как и готовность политиков перепоручить решение второстепенных и технических вопросов комитетам промышленников на местах. Эти комитеты распределяли между собой контракты и задания, посредством частых совещаний с соответствующим министром, координируя свои усилия с запросами вооруженных сил(29*).
В первые жестокие недели войны цена мало что значила. Около 25 тыс. субподрядчиков стали производить вооружения и боеприпасы самых разных типов, задействовав почти каждый пригодный для этого станок. Позже производители с высокими ценами оказались вытесненными – в основном, ввиду неспособности приобрести необходимое сырье и топливо. Буквально на голом месте возникли новые заводы, производившие вооружения на конвейерной основе. Хотя именно они были определяющими, наиболее крупные и амбициозные промышленные гиганты к концу войны в 1918 г. еще не успели выйти на уровень полной производственной мощности( 30*) .
В подобных условиях крупные промышленники оказались крайне успешными. Они контролировали занимавшиеся распределением скудных ресурсов (сырья, топлива и рабочей силы) местные советы. Крупные производители оказались в состоянии извлекать высокие прибыли из цен, призванных удержать на плаву средние и малые компании. Способ массового производства оказался крайне благоприятствующим новаторски настроенным компаниям с верным выбором политических, финансовых и промышленных партнеров. Например, Луи Рено построил свою промышленную империю именно в годы войны. В 1918 г. у него получали зарплату 22500 рабочих, производивших снаряды, грузовики, тракторы, танки, аэропланы, детали пушек и многое другое. Пост председателя промышленного комитета парижского региона предоставил ему рычаг для получения новых подрядов, а ставка на штат проектировавших новые действенные способы производства молодых конструкторов сделала подобные контракты высокоприбыльными для него и его компании(31*).
Еще одним фактором успеха французов был характер рабочей силы. Все еще новое в 1914 г. для Франции крупномасштабное производство в основном концентрировалось в районах, захваченных германскими войсками. На созданных в военные годы производствах вряд ли действовали традиционные методы труда, так как число женщин, детей, иностранцев, военнопленных, ветеранов-инвалидов (а также отозванных на заводы солдат) значительно превышало количество собственно рабочих-мужчин(32*). Подобная рабочая сила была значительно более послушной, нежели рабочие Германии или Великобритании. Среди тех были сильны социалистические традиции, правила оплаты сверхурочного труда и традиционные навыки и умения – словом, все то, что противилось радикальной перекройке трудовых процессов, подобной той, что восторжествовала во Франции.
Французам помогли еще два обстоятельства. В политической области это был факт назначения социалиста и выпускника парижской Ecole Normale Альбера Тома на пост министра вооружений. Он окружил себя разделявшими его собственные технократические убеждения и социалистические наклонности выпускниками той же школы. Такие управленцы оказались гораздо более способными обеспечить слаженное сотрудничество промышленников и рабочих, нежели выполнявшие аналогичные задачи в Германии высокомерные армейские офицеры( 33*) .
Наиболее важным было то обстоятельство, что военная экономика Франции не зависела исключительно от собственных ресурсов. Утерянное ввиду германского продвижения восполнялось поставками значительного количества угля и металлов из Великобритании. При недостатке насущно важных материалов можно было приобрести их в Великобритании или Соединенных Штатах (во всяком случае, вначале). Однако перегруженность рынков Великобритании (с 1915 г.) и Соединенных Штатов (с 1917 г.) военными заказами стала приводить к учащающимся задержкам и сбоям поставок. Стала очевидной востребованность новых подходов для согласования военной индустрии союзных стран. Реорганизация в конечном итоге привела к международному разделению труда, которое планировалось на совещаниях союзников и осуществлялось международными административными органами, важнейшим из которых был Союзный совет по морским перевозкам.
Зависимость Франции от британских и американских топлива, сырья и, во все большей степени, продовольствия(34*) засвидетельствова на ростом военных долгов, которые отравили послевоенные международные отношения. Однако в ходе самой войны поставки из-за океана позволили французам в невиданных прежде масштабах сосредоточить собственные материальные ресурсы на производстве вооружений и людские-на отправке все новых подразделений и частей на фронт. Например, производство 75-мм снарядов в 1915 г. достигло необходимого для обеспечения войск уровня до 200 тыс. штук в день, что в 20 раз превышало первоначальные показатели. Последовавший позднее переход к новым вооружениям-таким как крупнокалиберные 155-мм орудия, аэропланы и танки – стал явлением значительно более важным, нежели простое количество производимых снарядов. Французы и в этой области сравнялись с достижениями других великих держав (и даже превзошли их). Доказательством этого факта стало получение, в соответствии с заключенным соглашением, американскими экспедиционными силами по прибытии в Европу большей части тяжелого вооружения с французских заводов и арсеналов(35*). Во Второй мировой войне Франция стала арсеналом демократии в большей степени, нежели Британия, и в значительно большей степени чем США( 36*) .
Германцы столкнулись с проблемой иного рода. Их промышленные ресурсы значительно превосходили французские, и в 1914 г. почти половина взрослых мужчин была освобождена как от военной службы, так даже от военной подготовки(37*). Таким образом, в Германии оставался значительный зазор между абсолютными пределами имевшихся в наличии людских и материальных ресурсов, с одной стороны, и резко возросшей после октября 1914 г. (когда закончились первоначальные запасы) потребностью в снарядах – с другой. В ито ге офицеры германского военного ведомства могли просто требовать от гражданской экономики большего. И действительно, не прибегая, подобно Франции в первые месяцы войны, к массовому кустарному производству и перенацеливанию людских ресурсов, многие месяцы германская промышленность поставляла все необходимое.
С другой стороны, до 1914 г. Германия ввозила ряд необходимых для ведения войны стратегических материалов. Медь для производства гильз и электрических аппаратов закупалась в Чили; там же приобретались необходимые для изготовления пороха и удобрений нитраты. С началом войны Королевский флот объявил блокаду германского побережья и резко затруднил доступ к заморским поставщикам( 38*) . Британская блокада сделала очевидным то обстоятельство, что германская армия должна была вести самый тщательный учет меди и нитратов, чтобы не оказаться перед лицом внезапного прекращения поставок гильз и пороха. Это обстоятельство уже в первые дни войны не ускользнуло от внимания наследника владельца германской компании «Дженерал Электрик» Вальтера Ратенау. 8 августа 1914 г. он обрисовал военному министру проблему и уже через неделю оказался главным ответственным за распределение меди и нитратов, а также остальных необходимых для военного и промышленного производства дефицитных сырьевых материалов. Так был учрежден Отдел сырьевых материалов военного министерства – зерно, из которого в последующие три года проросла всеобъемлющая система военного управления германской экономикой( 39*) .
Искушенный крупный промышленник Ратенау основал особые корпорации для распределения критически важных материалов. В результате, ответственный за каждый определенный дефицитный материал национальный картель занимался распределением имеющегося сырья между соперничающими потребителями. Как и во Франции, во главе этих картелей стояли управляющие-предприниматели, основные вопросы и векторы деятельности которых направлялись Военным министерством. Вскоре между британскими и германскими властями началась игра в кошки-мышки: германцы пытались приобрести, везде где возможно, необходимое сырье и организовать его доставку посредством нейтральных фирм и портов; британцы пытались перехватывать эти поставки и заносили подобные фирмы в «черный список». Мало-помалу британцам удалось сплести все более мелкоячеистую сеть, так что поток заморских поставок в Германию постоянно мелел.
В то же время значимость блокады – как в годы войны, так и после нее – была значительно преувеличена. В действительности, возможно было найти заменители дефицитных материалов. Медь для изготовления гильз была заменена другими металлами; там же, где без нее обойтись было невозможно, на помощь пришли сплавы и нанесение медного покрытия методом электролиза. Тысячи подобных усовершенствований в промышленной практике помогли сэкономить дефицитные материалы и избежать серьезных недопоставок сырья на производство. Однако нитраты для производства пороха заменить было невозможно. Ученым уже был известен способ получения азота из воздуха, однако из-за дороговизны процесс не был опробован в промышленных масштабах. После того как имевшиеся в Германии запасы пороха в октябре 1914 г. были исчерпаны, ведение боевых действий зависело от производства азота на создaнных практически с нуля заводах. Без этих поставок война закончилась бы в кратчайший срок, поскольку проскользнуть с грузом нитратов через британскую блокаду было невозможно.
Соответственно, в первые два года войны военное министерство планировало и направляло военные усилия государства, исходя из ежемесячной оценки имевшихся запасов пороха. В 1914 г. было возможным ежемесячно производить 1000 тонн, тогда как войскам необходимо было в семь раз больше. Осенью 1914 г. военное министерство поставило задачу производить 3500 тонн ежемесячно; в декабре, когда надежда на быструю победу угасла, эта цифра была увеличена до 4500, а в феврале 1915 г. – до 6000 тонн ежемесячно. Реальные показатели отставали от намеченного графика, однако в июле 1915 г. удалось достичь производства 6000 тонн. Военное министерство и промышленность Германии могли гордиться подобным достижением, хотя даже 6 тыс. тонн в месяц было недостаточно для обеспечения постоянно возраставших потребностей(40*).
Германская промышленность также смогла наладить более или менее удовлетворительное снабжение войск тысячами других необходимых изделий. Имевшие место случаи нехватки промышленного сырья успешно разрешались установлением первоочередности в получении материалов конкурирующими пользователями, а также поиском заменителей. Несмотря на постоянный дополнительный призыв рабочих для восполнения потерь, людские ресурсы не достигли критических пределов. Значительно более серьезной была нехватка продовольствия, ввиду чего в мае 1916 г. была создана специальная Продовольственная служба. Однако ее сотрудниками были гражданские чиновники, не обладавшие полномочиями для закупок продовольствия для армии-что и не позволило создать действительно эффективную систему снабжения.
До тех пор пока рейхсвер одерживал победы на полях сражений, трудности, переносимые Германией, мало что значили. Несмотря на нехватку пороха, кампании 1915 г. в целом проходили успешно. Победы на Восточном фронте отбросили русских далеко от границ Германии, Сербия была побеждена, а турки успешно отразили союзный десант в Дарданеллах. В то же время рост объема производимого пороха мало-помалу вернул полную мощь германской артиллерии.
Стратегическим планом на 1916 г. предполагалось возможно полное задействование преимущества в тяжелой артиллерии для овладения Верденом. Назначенный после неудач на Марне 1914 г. начальником Генерального штаба Эрих фон Фалькенхайн собирался обескровить Францию и заставить ее запросить мира прежде, чем вновь формируемые британские армии были бы готовы вступить в бой. Однако, несмотря на тяжелые потери обеих сторон, продолжавшееся с февраля по июнь 1915 г. наступление не смогло достичь поставленных целей.
Разочарование было усугублено двумя ударами по самоуверенности германцев. Англо-французское наступление на р. Сомме (июль-ноябрь 1916 г.) показало, что ресурсы Великобритании полностью задействованы в военных целях. Значительный успех русского наступления против австрийских войск стал толчком для вступления Румынии в войну на стороне Антанты. Тот факт, что непостоянное балканское государство стало на сторону противников Германии, означал, что (по крайней мере, по мнению румын) война должна была окончиться победой союзников(41*). Чтобы предупредить подобное развитие, необходимо было активизировать усилия на внутреннем фронте. Германия предприняла дополнительные усилия, чтобы достичь и превзойти уровень британской и французской мобилизации. Однако прежде чем перейти к рассмотрению новой эры, начатой фельдмаршалом Паулем фон Гинденбургом и его главным квартирмейстером Эрихом Людендорфом, 28 августа 1916 г. возглавившими командование германской армией, сделаем несколько кратких замечаний относительно действий Великобритании, США и России в первые годы войны.
В отличие от всех остальных государств, Великобритания с самого начала готовилась к затяжной войне. Действия всех составных были сокращены до минимального уровня-так, например, в первых сражениях 1914 г. принимало участие всего 4 дивизии. Однако общественное мнение выступило против подобной ограниченной роли, и когда назначенный министром обороны лорд Китченер объявил набор добровольцев, отклик был поистине массовым. Масштаб возникших затруднений был не менее значительным, поскольку устоявшаяся административная рутина вначале не принимала во внимание резко возросший размах операций. Частные компании и вулвичский арсенал получили объемные заказы на все виды вооружений для сухопутных войск. Однако первым еще следовало выполнять как заказы французских и русских союзников, так и собственного флота. Результатом стала быстрая перегруженность-поставки запаздывали, тогда как возбужденное общественное мнение требовало, чтобы под ружье встал каждый мужчина. Проводившийся в условиях подобного давления набор всех независимо от профессии привел к тому, что 20% рабочих предприятий по производству боеприпасов оказались на военной службе-и это несмотря на и без того отчаянную нехватку снарядов и патронов(42*).
Неудивительно, что вскоре Британские экспедиционные силы во Франции стали испытывать жестокий дефицит боеприпасов. В мае 1915 г. их командующий сэр Джон Френч, решил обратиться напрямую к обществу Великобритании через головы своего начальства. Разразившийся скандал вызвал правительственный кризис и привел к созданию Министерства по вооружениям с Ллойд Джорджем во главе. Ллойд Джордж сумел надлежащим и самым тщательным образом организовать мобилизацию всех ресурсов Великобритании для военных нужд. Установленные им планы производства далеко превосходили не только все, запрашиваемое военным ведомством, но и то, что вообще считалось возможным(43*). Стиль работы министерства представлял собой смесь волюнтаризма с принуждением. Так, например, одним из первых шагов нового министерства была рассылка вопросника всем компаниям, которые удалось обнаружить. Последним предлагалось доложить о наличествующем оборудовании и представить предложения относительно вооружений, которые можно было бы на нем производить. Подобного волюнтаристического подхода придерживались и в отношении профсоюзов, убеждая их отменить на время войны традиционное трудовое законодательство, и более того-дать обещание об отказе от проведения забастовок. Это было важным соглашением, поскольку в Британии, как и во Франции, новое оборудование автоматизировало многие производственные линии и позволило необученным или малоопытным рабочим достигать тех же результатов, которые раньше были под силу лишь опытным мастерам. С другой стороны, предельный показатель прибыли был юридически закреплен на уровне 20% сверх среднего предвоенного показателя прибыли. Неумолимость военной пропаганды в отношении «нарушителей» стала весьма действенным инструментом принуждения в осуществлении призыва, который в 1916 г. довел общую численность «армии Китченера» до 2 466 000 человек.
Ллойд Джордж собрал в Министерстве вооружений группу людей (в основном, предпринимателей и представителей сопредельных профессий), работавших по принципу «навалились и покатили». Их однозначно либеральные пристрастия являли контраст более со циалистическим и технократическим склонностям Министерства вооружений Франции – и противоположность военно-предпринимательскому управлению усилиями Германии. В то же время практические результаты в каждой стране были почти одинаковыми. Например, в Великобритании производство снарядов в течение одного года увеличилось в десять раз, разрешив, таким образом, приведший к основанию Министерства вооружений кризис. В июле 1916 г. добровольческая армия была готова к бою, а продемонстрированная в битве на Сомме мощь ее артиллерии шокировала германцев, сорвав попытки последних разгромить французские войска и овладеть Верденом. Однако это был единственный успех, достигнутый на Сомме. Неимоверные потери,( 44*) подобные понесенным французами в первые недели войны, полностью развеяли романтический ореол вокруг войны. Затяжная окопная война, конца которой не было видно, обусловила усиливающееся нежелание правительства посылать во Францию новые войска во избежание нового массового кровопролития.
По ту сторону Атлантики Соединенные Штаты стали получать запредельные прибыли от вызванного войной спроса. Рынки экспорта, прежде снабжаемые из Великобритании и Германии (особенно в Латинской Америке), в одночасье оказались вакантными, вызвав невиданный производственный бум в Штатах. С началом войны экспорт из США в Германию сократился до мизерных показателей. Официальный Вашингтон и не настаивал на отмене британской блокады – несмотря на отсутствие в международном праве того времени положений относительно океанской блокады. Кроме того, пока заказы Антанты заставляли американские фермы, заводы и шахты работать на полную мощность, особого желания обойти британские торговые запреты не было.
Со временем поставки из США стали играть все большую роль в военных усилиях союзников. Вначале британцы еще были способны расплачиваться за приобретаемое в обычном порядке, пусть даже предполагавшем продажу своих капиталовложений в Соединенных Штатах. Когда финансовые средства союзников оказались исчерпанными, предоставление кредитов странам Антанты вызвало бум уже в банковской сфере США. Как позднее указывали американские популисты, в итоге к 1917 г. финансовая заинтересованность нью-йоркских банкиров в победе Антанты стала определяющей и все сильнее связывала американские экономические ресурсы с франко-британскими военными усилиями.
Мировые рынки за пределами США также были открыты Франции и Великобритании. Давние имперские роли в Африке, Азии и Океании предоставляли двум союзным державам преимущество в задействовании глобальных ресурсов для своих военных нужд. Это означало, что планирование и управление экономикой метрополий могли быть и не всеобъемлющими. Почти всегда дефицит мог быть преодолен путем закупок на внешнем рынке. Задержки с их доставкой были переносимыми-пока в 1917 г. германские подводные лодки не стали угрожать линиям снабжения союзников. До этого управляемая экономика метрополий очень удачно сочеталась с финансируемой кредитами американских банков старомодной рыночной мобилизацией за рубежом.
Германия также дополняла собственные ресурсы закупками в соседних странах – Швеции, Нидерландах и Швейцарии. Оккупированная Бельгия, северные районы Франции и польские провинции России также были принуждены к поставкам стратегических товаров – продовольствия, угля и прочего. Однако население оккупированных земель крайне неохотно сотрудничало с германскими военными властями, тогда как поставки из нейтральных стран были крайне ограничены британской морской блокадой(45*). Германия стала зависеть от собственных ресурсов, дополненных тем, что можно было найти в Австро-Венгрии, Болгарии, Турции и на оккупированных территориях. В этой географической зоне высокие цены на наземную перевозку ограничили доступ к сырью за пределами собственно германских границ, а несовершенство управления в этих преимущественно аграрных землях являлось дополнительным препятствием. Вдобавок Германия не имела возможности получения масштабных зарубежных кредитов для приобретения продовольствия и других товаров от стран Антанты и завоеванных земель. Напротив, неприятие возраставшей в военные годы гегемонии Германии делало ее союзников – австрийцев, болгар и турок – все менее заинтересованными в том, что Берлин предлагал или предпринимал.
Напряжение управленческих возможностей Германии в конце концов оказалось невыносимым. Никто еще не имел четкого видения относительно способа управления экономикой целой державы без крупномасштабных поставок из-за рубежа. Важные статистические данные – например, достоверная оценка намечаемого производства продовольственных товаров и их потребления – были недоступны, либо не принимались во внимание военными, обладавшими решающим голосом при рассмотрении почти всех проблем.
Россия также переживала вызванные военным напряжением трудности во внутреннем управлении. Снабжение огромной массы призванных в армию людей как продовольствием, так и всем остальным было крайне тяжелым делом. Однако, поставив военные нужды над всеми остальными проблемами, русские достигли сравнимых с германскими, британскими и французскими чудес в производстве. Россия даже далеко обогнала производственные показатели Габсбургской империи, в которой внутренние трения между разными народами и административными Schlamperei препятствовали каждой попытке отойти от устоявшейся рутины( 46*) .
Как и во Франции и Великобритании, контракты на производство вооружений в России предоставлялись уполномоченными на это комитетами промышленников. Они сумели увеличить ежемесячное производство снарядов с 450 тыс. в начале 1915 г. до 4,5 млн в сентябре 1915 г.; развитие остальных отраслей военной промышленности было приблизительно таким же(47*). Однако прибыли росли даже быстрее, чем производство, и в 1916 г. инфляция вышла из-под контроля, таким образом продемонстрировав степень тяжести военных усилий для экономики России. В период между январем и декабрем 1916 г. цены возросли почти в четыре раза и заработная плата попросту не поспевала за их ростом. Хуже всего было то, что крестьяне все больше теряли интерес к поставкам произведенного ими продовольствия на рынок, поскольку товары широкого потребления стали дефицитными – если не сказать, недоступными.
В подобных условиях претерпели изменения также сельские модели поддержания существования. В 1917 г. на рынок попало лишь 15 % существенно сократившегося урожая, тогда как в 1913 г. этот показа тель составлял 25 %. Поскольку большая часть пшеницы потреблялась вооруженными силами, города оказались перед лицом катастрофической нехватки продовольствия. В результате в 1917 г. показатели уровня промышленного производства устремились вниз, а вслед за ними упал и морально-психологический уровень войск( 48*) .
Разумеется, свою роль сыграла и нехватка боеприпасов на фронте, однако бесцельная трата ввиду слабой дисциплины ведения огня и неудовлетворительная согласованность действий русской артиллерии и пехоты сыграли в постигшей царские армии катастрофе гораздо большую роль, нежели тогда было принято считать(49*).
Наступление в Галиции 1916 г. показало, что русские все еще могли одерживать победы над австро-венгерскими войсками. Однако цепь поражений от германских войск в 1915-1916 гг. показала, что одного численного превосходства для противостояния уровню подготовки кайзеровской армии было недостаточно. Однако в 1916 г., когда Берлин сосредоточился на западном направлении, вначале попытавшись овладеть Верденом, а затем отбивая атаки союзников на Сомме, русские вновь получили возможность для проведения наступательных действий. Для Германии это означало необходимость обретения способности вести активные действия на оба фронта. Именно это и намеревался сделать принявший в августе 1916 г. верховное главнокомандование Гинденбург.
УПРАВЛЕНЧЕСКАЯ МЕТАМОРФОЗА В ПЕРВОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЕ: ВТОРАЯ ФАЗА. 1916 – 1918 ГГ.
Прежде чем приступить к рассмотрению ознаменованной интенсификацией германской мобилизации в военных целях новой фазы конфликта, имеет смысл остановиться и рассмотреть некоторые основные аспекты военных усилий. Последние стали вносить глубокие изменения в старые модели европейского общества даже до того, как успели наложить свой отпечаток климатические изменения последних двух военных лет.
Самым важным основным изменением было внедрение методов массового производства артиллерийских снарядов-как и почти всех видов вооружения пехоты. Более крупные изделия не могли быть производимы столь же легко, хотя к концу войны конвейерные линии по сборке автомобилей, грузовиков и авиамоторов стали стандартными повсеместно. Особенно верным это было в отношении Франции и Соединенных Штатов, где сопротивление рабочих столь радикальному отходу от привычных производственных методов было гораздо меньшим, нежели в Германии и Великобритании(50*) . Как мы убедились в седьмой главе, метод массового производства после американской войны 1812 г. уже применялся в производстве стрелкового оружия в Соединенных Штатах, а соответствующее станочное оборудование после Крымской войны экспортировалось в страны Европы. Столкнувшиеся во второй половине XIX в. с проблемой постоянной нехватки квалифицированных кадров американские предприниматели разрешили ее путем применения подобных автоматизированных технологий в других областях производства. Самыми заметными продуктами массового производства стали швейные и пишущие машинки. Однако в странах Старого Света в этом направлении мало что предпринималось до тех пор, пока внезапно разразившаяся Первая мировая война не потребовала огромного количества одинаковых изделий для военных нужд. Тогда-то фрезы и сверла, автоматизированный станочный парк и конвейер стремительно заняли свои подобающие места.
Именно эти методы сделали возможным с технической точки зрения радикальное снижение стоимости промышленных товаров широкого потребления. Как и много раз в прошлом, военные потребности открыли путь новым технологиям, причем на самом широком фронте – от снарядных капсюлей и телефонов до минометов и наручных часов. Последующее промышленное и общественное развитие всемирной истории в значительной мере стало определяться постоянным применением методов массового производства, ставших столь широко распространенными в чрезвычайных обстоятельствах Первой мировой войны. Бросив взгляд на привычное для современных домов конца XX в. оборудование, каждый поймет, в какой мере мы обязаны промышленным переменам, появившимся в почти панической обстановке, когда производство все большего и большего количества снарядов, пороха и пулеметов внезапно стало вопросом жизни или гибели держав.
Почти равное значение имело расширенное задействование целевого, планового новаторства в конструировании новых вооружений и механизмов. Как мы видели в предыдущей главе, до 1914 г. опека и финансирование целенаправленного новаторства в основном производились ведущими флотами мира – в силу уровня стоимости военных кораблей и сложности их вооружения и механизмов. Первая мировая война вывела плановое новаторство на сушу, применительно к новым и старым вооружениям. Ведущими в области совершенствования традиционных вооружений были германцы, поскольку необходимость сбережения скудных ресурсов требовала тщательного учета каждой составной конструирования и производства артиллерийских и стрелковых систем. Такие новые машины, как подлодки и аэропланы, также прошли крайне быстрый эволюционный процесс как у союзников, так и в Германии. Боевой опыт представил список желательных тактико-технических данных для всех этих вооружений, который затем в меру возможности воплощался в жизнь усилиями конструкторов и инженеров. Подобным образом командные нововведения приняли всеобъемлющий характер и были задействованы во всех видах вооружения и снаряжения.
Командная технология выходит на сушу
В ходе Первой мировой войны редкие провидцы разглядели возможность преодоления ограничений мускульной энергии путем задействования новых бензиновых двигателей внутреннего сгорания. Подобное мышление достигло в 1914-1918 гг. лишь скромных успехов, хотя танки и аэропланы сыграли значительную роль в завершающих наступлениях. На фотографии вверху слева британский Mk. V-самая удачная конструкция танка Первой мировой войны. Внизу: фотография танка Mk. А Whippet (Гончая), скорость (12,5 км/ч) и дальность хода (100 км) которого предполагала возможность прорыва танковыми колоннами через линию германских укреплений с последующим захватом штабов, нарушением управления и снабжения и распространением паники среди фронтовых частей. Война закончилась прежде, чем этот смелый план на 1919 г. мог быть oпробован, однако двадцатью годами позже вермахт, внеся дополнения вроде налаженной координации действий наземных войск и авиации, достиг именно этого результата-вначале в Польше, а затем во Франции. На фотографии справа германские войска на маневрах в конце 1930-х отрабатывают тактику блицкрига.
Heinz Guderian, Die Panzerwaffe (Stuttgart, Union Deutsche Verlagsgesselschaft, 1943), Abbildungen 7, 12 und 41.
Развитие танков предлагает самый знаменательный пример ставших возможными достижений. В начале войны немногие разглядели, что гусеничная бронированная машина могла бы без ущерба для себя преодолевать линии траншей противника. Затем британское и французское командования стали исходить из того, что вооруженная пушками, подобная машина могла бы уничтожать вражеские пулеметные точки, расчищая путь для общего прорыва. У британцев непрерывность флотского опыта командной технологии подтверждалась тем обстоятельством, что первоначально разработкой «сухопутного крейсера», как вначале называли танки, занималось Конструкторское бюро флота.
Когда в последние недели наступления на Сомме (август 1916 г.) британские танки вступили в бой, механические неисправности и несовершенство взаимодействия с пехотой и артиллерией не позволили проявить эффективность нового оружия. Вскоре подобное разочарование пришлось испытать и французам. Однако малой группе технократически мыслящих офицеров удалось отстоять идею открывавшихся возможностей – и к 1917 г. усовершенствованная конструкция и улучшенная подготовка позволили достичь реальных, пусть и ограниченных успехов. С началом последних контрнаступлений союзников в июне 1918 г. пехота на всем протяжении фронта была поддержана новым поколением танков. Более того, британское главнокомандование зашло в экспериментировании настолько далеко, что утвердило план боевых действий на 1919 г.; план предполагал применение тактики блицкрига за двадцать лет до того, как германская армия на практике задействовала танковые колонны для прорывов вглубь польского тыла и нарушением линий управления и снабжения(51*) .(386c*)
Замечательной особенностью «Плана на 1919 г.» было то, что он был основан на применении нового типа вооружения, не существовавшего на момент разработки плана. Обладавшие повышенной скоростью, маневренностью и дальностью хода новые танки предназначались для намеченного планом прорыва в тыл противника. Таким образом, не ограничиваясь подобно военным планировщикам прошлого, возможностями существовавших вооружений, «План на 1919 г.» предполагал путем целенаправленного изменения существовавших технических средств направить ход событий в нужном направлении. План этот не был опробован в деле, и основанным на усовершенствованных возможностях бронетехники широкомасштабным операциям пришлось ожидать своей очереди до 1939 г. Однако уже к 1918 г. стало ясно, что командная технология стала преображать сухопутную войну столь же широко, насколько в предвоенные десятилетия изменила характер войны на море.
До 1914 г. ведущие армии мира единодушно противились быстрым, дезорганизующим техническим переменам. Пока все сухопутное передвижение вне железных дорог зависело от конных упряжек или носильщиков, мускульные возможности крайне ограничивали мас- согабаритные показатели всего, что требовалось доставить в войска. Однако в ходе Первой мировой войны эти ограничения были преодолены путем применения двигателя внутреннего сгорания, начиная с задействования таксомоторов для доставки французских солдат из Парижа к полю первой битвы на Марне в 1914 г. Два года спустя грузовики позволили французам удержать Верден, несмотря на перерезанную противником железную дорогу. Более того, к 1918 г. являвшиеся традиционными задачами кавалерии разведка и преследование противника были доверены аэропланам и танкам.
Таким образом были устранены последние ограничители индустриализации войны – однако задействованные военными возможности командных нововведений в действительности оставались нераскрытыми до конца и ждали своего часа. Первая мировая война лишь отрыла дверь, через которую армии могли промаршировать в сказочное механическое царство, напоминающее то, которое флота только начали обживать. Однако стоило видению открывавшихся возможностей озарить горстку танковых энтузиастов и провидцев, как перемирие 1918 г. привело к продлившемуся около пятнадцати лет застою.
Технические изменения были сравнимы по размаху с не менее целенаправленными изменениями в человеческом обществе и в рутине повседневной жизни. Миллионы людей призывались на военную службу и были вынуждены воспринимать новые, в корне отличавшиеся от прежних, условия жизни – и смерти. Другие миллионы шли на фабрики, в государственные учреждения или занимались другой, прежде незнакомой, трудовой деятельностью в военных целях. Эффективное распределение людских ресурсов вскоре стало основным фактором военных усилий каждого государства. Состояние рабочих и солдат стало приобретать возрастающее значение, поскольку от недоедающих и недовольных людских ресурсов нельзя было ожидать максимальной отдачи. Нехватка продовольствия подчеркнула важность заводских столовых; для рабочих военно-промышленных предприятий и их семей строили жилье; ясли и детские сады позволили задействовать труд молодых матерей. Более того, спортивные клубы при заводах и фабриках стали дополнительным фактором поднятия морально-психологического уровня(52*).
Проводимая управляющими предприятий политика социальной поддержки сопровождалась ростом роли профсоюзов. В Великобритании и Германии, где влияние профсоюзов до 1914 г. уже было значительным, государство нашло полезным (или необходимым) основывать отношения на сотрудничестве с руководством профсоюзов в деле организации и реорганизации рабочей силы в военных целях. При столкновениях между профсоюзами и работодателями официальные лица зачастую принимали сторону первых-даже несмотря на свойственную, например, для Германии традиционную взаимную неприязнь, отделяющую правящие классы от представителей рабочих слоев(53*). Союз между государственными чиновниками, трудовыми бюрократами и предпринимательскими бюрократами, позволивший расширить общие рамки правовых полномочий и эффективного контроля над жизнью обыкновенных людей был менее явным во Франции, Соединенных Штатах и России. В этих странах профсоюзы оставались либо слабыми, либо, запоздав с появлением на общественной арене, восприняли революционную или иную радикальную идеологию(54*). Соответственно, предприниматели (будь то бизнесмены на государственной службе «за доллар в год» или старающиеся заполучить контракт от государства частные подрядчики) во французской, американской и русской (до 1917 г.) военной экономике обладали куда большей свободой действий.
Здоровье также стало вопросом государственной значимости и управления. Прививки и другие систематические меры, направленные на предупреждение инфекционных заболеваний (которые в прежние войны унесли гораздо больше жизней, нежели действия противника) сделали возможным долгое тупиковое сидение в траншеях. В Восточной Европе система общественного здравоохранения после 1915 г. развалилась, вернув тифу и другим заболеваниям возможность вновь сыграть свою роль убийцы военных и гражданских. Однако до 1918 г., когда эпидемия гриппа (в России известного как «испанка») приняла глобальный характер и умертвила больше людей, нежели все сражения Первой мировой войны, военные медики и отвечавшие за здравоохранение чиновники на Западном фронте, несмотря на ужасающие условия окопной жизни, держали ситуацию под контролем(55*). С другой стороны, мало что делалось для распространения превентивных медицинских методов на гражданское население. Этой практике еще предстояло дожидаться своего воплощения во Второй мировой войне.
Рационирование продовольствия и других товаров широкого потребления к 1916 г. стало изменять вызывавшее столь острое недовольство неравенство в уровне потребления разными классами гражданского общества. В последующие годы постоянно затягивающийся пояс карточной системы отоваривания лишил денежные знаки большей части их значения предвоенных лет. Различное сочетание налогообложения и инфляции привело к тому же результату во всех странах. Владение недвижимостью также отчасти утеряло свое значение, а статус, определяемый положением в военной или гражданской командной иерархической лестнице, стал затмевать унаследованный титул – хотя нередко последние совпадали. Несмотря на наследие прошлого, в казармах и закупочных конторах вооруженных сил стран Европы возникло явление, которое можно было бы назвать национал-социализмом, если бы Гитлер не употребил это определение первым. При поддержке управленческих элит, состоящих из представителей крупного предпринимательства, крупных профсоюзов, науки и высшего политического руководства, это явление в крайне короткое время коренным образом изменило европейское общество.
Отчасти секрет успеха военной мобилизации объясняется тем обстоятельством, что в начале войны все были убеждены в ее скором завершении. Каждый был согласен на несколько месяцев пожертвовать повседневной рутиной и семейным уютом во имя достижения победы, казавшейся всем сторонам неминуемой. Эти соображения напрочь разоружали консервативных оппонентов, не оставляя тем как возможности быть услышанными, так и собственно желания идти против течения. Более того, переносимые солдатами на фронте тяготы и лишения делали предъявляемые к гражданским в тылу требования ничтожными, дискредитируя тех, кто еще пытался цепляться за права и преимущества, стоявшие на пути осуществляемых под руководством новых правителей общества военных усилий.
Однако основа всего этого была двусмысленной и ироничной. Принятие всеми разницы между правителем и подданным, пастырем и стадом, штабным офицером и пушечным мясом напрямую зависело от всеобщей и глубокой убежденности в необходимости ведения войны до победного конца, не останавливаясь перед жертвами. Основанное на этом чувстве послушание парадоксальным образом стало выражением свободы. Однако стоило этим убеждениям ослабеть или же вообще исчезнуть, как вознесенные войной на вершину власти новые элиты немедленно обращались в кровожадных тиранов и узурпаторов, поработивших общество в своих коварных целях. Иными словами, когда люди переставали верить в оправданность победы любой ценой, свобода и справедливость меняли сторону. Там, где (и когда) подобные перемены имели место, необходимое для эффективной мобилизации тыла чрезвычайное расширение общественной власти разваливалось даже быстрее, нежели возникало. Какой будет альтернатива – гражданская война, анархия, поражение и общенациональное унижение или, наоборот, зарождение нового, более справедливого общества-определялось верой и страхом, а не расчетливым построением будущего. Эти стороны военных усилий стали очевидными в 1917 г. Падение царизма в марте, казалось, привело Россию в стан парламентских демократических стран. Однако новое правительство так и не сумело заручиться поддержкой общества и разрешить продовольственный кризис городов. Последовавшая потеря Россией способности вести боевые действия наиболее ярко проявилась в ноябре, когда Ленин захватил власть под лозунгами «мира-народам, земли – крестьянам и хлеба-трудящимся».
Таким образом, война приобрела новый идеологический аспект. Брошенный законности существовавших правительств Европы и всего мира вызов Ленина был прямым и ясным. Марксистско-ленинское разъяснение о развязывании войны монополистическим капиталом, а также о необходимости и путях выхода из надвигавшейся катастрофы посредством обращения международной войны в классовую не могло быть легко проигнорировано. Лидеры социалистов и профсоюзов были обязаны определить свою позицию относительно призывов Ленина к революционным действиям, а столь быстро пришедшие к власти управленческие элиты повсеместно были встревожены возможностью вызванного призывами Ленина народного возмущения.
Германия ответила еще большей интенсификацией военных усилий. Вставшие в августе 1916 г. во главе армии Гинденбург и Людендорф уже начали осуществление всеобщей мобилизации. Они попросту отказались от прежней практики военного ведомства, предполагавшей увязывание общего процесса планирования с расчетом доступного в намечаемый месяц количества пороха. Взамен новое командование поставило во главу угла военные цели. Поставив задачи на достижение определенного объема военной продукции для проведения следующей кампании, они потребовали от промышленности невозможного прежде уровня поставок за счет масштабных сокращений в других областях экономической деятельности. Германия превратилась в гарнизон (полностью теоретически и в значительной мере на практике), в соответствии со стратегическими планами Верховного главнокомандования подчинив все нуждам армии.
«План Гинденбурга» на 1916 г. вначале был провозглашен в ответ на шумную кампанию Ллойд Джорджа по увеличению объема британского военного производства в 1915 г. Задачи зачастую ставились произвольно и без уделения внимания реальным возможностям. Словом, это отчасти было чистой пропагандой, каковой являлась и британская программа. Однако в Германии последствия перенапряжения при достижении поставленных сверхамбициозных задач были значительно более серьезными, нежели в Великобритании. Последствием наступившего вскоре перенапряжения стала нехватка угля, стали и транспорта, а продовольственный кризис приобрел характер катастрофы. К тому же возможности Германии по выправлению сложившегося положения были куда скромнее: британский флот лишил Берлин возможности компенсировать ошибки правительства закупками за рубежом. В то же время все недостатки планирования и производства, а также скудность собственных ресурсов Лондон и Париж покрывали старым проверенным способом обращения к мировому рынку. Соответственно, достигнутый германцами поистине большой успех в увеличении объема производства вооружений после 1916 г. уравновешивался постоянно возраставшим упадком национальной экономики в целом.
Когда План Гинденбурга был впервые провозглашен, никто ясно не представлял, что самыми могущественными ограничителями военных усилий станут людские, продовольственные и топливные ресурсы. В 1916 и 1917 гг. руководство стран, как и в начале войны, считало, что путем ужесточения приказов из гражданской экономики всегда можно выжать все требуемое. Власть была просто убеждена в этом, и обратный подход со стороны военных расценивался как пораженческий, а со стороны гражданских-как изменнический. Возглавлявший службу тыла и являвшийся вдохновляющей силой Верховного Главнокомандования Эрих Людендорф был убежден, что победа зависит от способности нации проявить требуемые волю и самопожертвование. Все остальное являлось производным от воли – а значит, единственной угрозой были малодушные гражданские (в особенности политики), способные в момент наивысшего напряжения войны нанести германской армии удар в спину.
Подобное восприятие уходило корнями вглубь прусской истории. Все предыдущие правители, включая Фридриха Великого, в момент кризиса получали все необходимое, безжалостно подчиняя частные интересы коллективным военным усилиям. Именно так Пруссия стала великой державой, и данность, что в XX в. для снабжения армии требовались гораздо более сложные производственные мощности, не изменила довлевший принцип. Генералы часто теряли терпение при виде постоянно возникавших и иногда препятствовавших четкому и своевременному выполнению поставленных ими задач финансовых требований и затруднений. Постоянно возраставшие нехватки практически во всех областях заставили генералов обращаться к крупным промышленникам за перестройкой экономики в военных целях. В итоге каждая сторона получала что хотела-больше вооружений для армии, больше прибыли для промышленников(56*) а также упрочнения профсоюзными лидерами своей власти над рабочими.
Оставался сельскохозяйственный сектор, который быстро лишался необходимых рабочих рук, тягловых животных и удобрений; к этому следует прибавить плохие погодные условия 1916 г. и последовавший неурожай. Попытки выправить положение не имели удачи, тогда как подрывавший систему государственного распределения продовольствия по карточкам черный рынок процветал(57*) Таким образом, однобокая сосредоточенность военных управленцев экономикой Германии на производстве вооружений в 1918 г. поставила страну на грань голода(58*).
Надежда добиться решающей победы путем напряжения всех сил и подчинения всего непосредственным запросам армии не была безосновательной. Несмотря на вовлечение в войну американских войск, в 1918 г. до победы было рукой подать, а Гинденбург и Людендорф вполне могли бы получить лавры национальных героев. Вооружение и боеприпасы поставлялись в гораздо больших объемах: германская армия в последние годы войны не испытывала серьезного недостатка в боеприпасах, а являвшееся основным ограничителем боевых возможностей германской армии производство пороха в октябре 1918 г. достигло показателя в 14315 т(59*). Новые вооружения (например, противотанковые пушки) производились и поставлялись в требуемых количествах. До ноября 1918 г., когда внезапно и одно временно иссякли возможности призыва новобранцев, продовольствие и топливо, возникавшие нехватки достаточно успешно компенсировались перераспределением имевшихся ресурсов.
На поле боя интенсифицированная мобилизация принесла ожидаемые результаты. В 1917 г. была разбита и расчленена Россия, а в марте 1918 г. новая тактика просачивания позволила прорвать линию траншей союзников во Франции. Победоносным германцам не хватало транспорта, чтобы продолжить наступление, однако без моральной и материальной поддержки двухмиллионных к ноябрю 1918 г. американских экспедиционных сил измотанные британские и французские войска вряд ли смогли бы выстоять весеннее наступление рейхсвера. До самых последних недель войны победа Германии казалась почти достигнутой. Перефразировав приписываемое Веллингтону высказывание о битве при Ватерлоо, в Первой мировой войне союзники «чуть было не пустились в бегство».
Внезапность, с которой прилив волны побед сменился после июня 1918 г. отливом, оставила германцам слишком мало времени, чтобы свыкнуться с поражением. Это было особенно явственным в армии, руководство которой давно насаждало подозрительность к гражданским. В последний год войны забастовки и «Мирная резолюция» рейхстага подтвердили распространенные в войсках подозрения в том, что гражданские не поддерживают военные усилия в необходимой мере. Когда в ноябре 1918 г. все рухнуло, эти подозрения окончательно утвердились. Германские войска все еще находились на французской земле, и их командование могло с достаточной убедительностью (для тех кто хотел в это верить) утверждать, что германские солдаты никогда не были побеждены в бою, а война была проиграна из-за предательства социал-демократов и других революционеров в тылу. Нацистское движение было основано на этом мифе, и укоренившееся в воспоминаниях Гитлера о событиях 1918 г. неверие в стойкость гражданских стало определяющим фактором во внутренней политике Германии на начальных этапах Второй мировой войны.
Достигнутый после августа 1916 г. благодаря интенсификации германских военных усилий многосторонний успех поставил страны Антанты перед лицом поистине критических проблем. В частности, развязанная в феврале 1917 г. неограниченная подводная война была близка к тому, чтобы обескровить Великобританию. Постоянно совершенствовались существующие и изобретались новые противолодочные средства (в частности, глубинные бомбы), однако наиболее эффективным средством союзников для сокращения потерь от германских субмарин было сопровождение грузовых судов конвоем миноносцев и других боевых кораблей. И все же, несмотря на все предпринимаемые союзными флотами усилия, в течение более чем года тоннаж потопленных судов рос быстрее, нежели спускаемых на воду новых кораблей. Это означало, что объем океанских поставок для снабжения Великобритании, Франции и Италии постоянно сокращался. Тщательные расчеты и контроль стали необходимостью, а сокращение поставок заставило интенсифицировать контроль над использованием ресурсов.
В случае с Францией это означало главенствующую роль возглавляемого Этьенном Клемантелем в координировании распределения поступавшей от Министерства вооружений продукции. Клемантель выступал с новыми идеями относительно институционализации экономического сотрудничества Франции, Италии и Великобритании в целях обуздания германского промышленного превосходства в мирное время. Вскоре это вызвало подозрения американцев относительно возможности задействования подобного экономического блока также против интересов промышленности Соединенных Штатов. В результате, когда США стали воюющей стороной, надежды и планы Клемантеля относительно постоянного экономического сотрудничества с Великобританией и Италией были отложены, а идеи межгосударственного устройства были вытеснены вильсони- анской риторикой о праве народов на самоопределение( 60*) . Ведущим учреждением в деле координации французского и британского экономического планирования в последний год войны был созданный в декабре 1917 г. Союзный совет по морским перевозкам. Расчеты государств относительно точного тоннажа жизненно необходимых грузов направлялись в Совет. Затем, в случае нехватки транспортных средств, именно этот орган определял первоочередность поставки товаров( 61*) . Тот факт, что после апреля 1918 г. новых кораблей строилось больше, нежели германские подлодки в состоянии были пото пить, в огромной мере облегчил процесс принятия решений Советом. Тем не менее утверждая и отвергая заявки на грузовые места, Совет был в состоянии оказывать огромное влияние на каждую отдельную национальную экономику.
Опора на заморские рынки, которая помогла военным экономикам союзных стран смягчить негативное воздействие дефицита наличествующих ресурсов, также была вовлечена в процесс целенаправленного управления. В любом случае необходимость этого была очевидной, поскольку вступление Соединенных Штатов в войну и объемные заказы для американских вооруженных сил быстро перегрузили промышленные возможности страны. Возникла необходимость в политическом переговорном процессе для защиты доступа французов и британцев к ставшим критически ограниченными ресурсам Соединенных Штатов. Подобная ситуация в любом случае заставила бы европейцев прибегнуть к какой-либо форме планирования заморских поставок. Однако нехватка грузового флота придавала проблеме срочный и неизбежный характер, и планирование поставок Советом по морским перевозкам представляло собой простой и эффективный способ убедить каждое отдельное союзное правительство контролировать запросы и использование всего полученного из-за океана.
Относительно Франции вышеупомянутое означало, что свободно управлявшие мобилизацией ресурсов страны в первые годы войны комитеты промышленников должны были приспосабливаться к запросам и инструкциям Министерства торговли – пусть даже новые правила были невыгодными или неприятными. Таким образом, под руководством носителя правых взглядов Клемантеля во Франции сложилась гораздо более глубоко этатистская и технократическая система, нежели мог мечтать в начале войны социалист – министр по вооружениям Альбер Тома.
Британцы также во все большей мере стали полагаться на обязательное регулирование – например, в рационировании продовольствия и других товаров широкого потребления. Однако в Великобритании сохранившийся волюнтаристический элемент был более значительным, нежели на континенте. Введенный в 1916 г. обязательный призыв на военную службу никогда не распространялся на гражданских рабочих (как то имело место в Германии), хотя многие в Великобритании выступали за принятие подобных мер. Подобным же образом, когда нехватка морского транспорта стала угрожать необходимым поставкам продовольствия, правительство отреагировало широкомасштабной настойчивой кампанией по увеличению сельскохозяйственного производства и передало комитетам на местах право решать, чьи земли можно было пустить под зерновые. Результатом стала распашка 7,5 млн акров земли государственными тракторами, объединенными в машинно-тракторные станции, которые стали предтечами МТС в осуществляемой Советским Союзом программе коллективизации сельского хозяйства 1930-х. В 1918 г. этот добровольно-принудительный метод обеспечил сорокапроцентный рост урожая пшеницы и картофеля по сравнению с предвоенным уровнем и позволил сократить ввоз продовольствия более чем на треть( 62*) .
При сравнении британских и французских военных усилий с германскими трудно избежать вывода, что союзники управляли ими несколько лучше, нежели их противник. В частности, Великобритания путем осуществления политики ограничения прибылей и благодаря эффективности рационирования продовольствия( 63*) распределила бремя военных расходов более равномерно, нежели страны континента и Соединенные Штаты. Отчасти эта разница определяется уходящими в XVIII в. политическими традициями, согласно которым люди в военные годы платили высокие налоги. Еще одним определяющим обстоятельством была сравнительная легкоосуществимость контроля над экономикой, находившейся в столь значительной зависимости от импорта и экспорта. Проходившие через причал товары трудно скрыть от властей, тогда как в почти самодостаточной германской экономике подобных явных и легко контролируемых контрольных пунктов не было. Аккуратная статистика и равное распределение скудных ресурсов в континентальных странах является значительно более трудным делом. Нехватка продовольствия и проблемы сельскохозяйственного сектора в Германии были значительными именно в силу этой разницы в положении по сравнению с Великобританией и Францией( 64*) .
Война закончилась прежде, чем намеченная интеграция военных экономик союзных стран зашла слишком далеко. Точности ради упомянем, что два миллиона американских солдат были успешно переброшены в Европу, и в целях экономии времени и грузового объема кораблей их тяжелое вооружение было в основном получено у французской стороны. Другие формы комплиментарности, второпях возникшие в первые годы войны, продолжали развиваться до ее завершения, однако целенаправленное управление часто лишь расширяло конфликты интересов, которые рыночная экономика со свободно плавающими ценами могла хотя бы частично скрыть. Подобным образом на пике транспортного кризиса в апреле 1917 г. британцы отозвали половину кораблей, предназначенных для снабжения Франции и пригрозили отозвать остальную половину в июне, если французы не введут более строгий контроль над импортом. В результате нарушения поставок промышленное производство во Франции (даже в области вооружений) сократилось на несколько месяцев(65*).
Военное командование союзников также было интегрировано – однако лишь в последний момент и то несовершенно. Решение объединить союзные армии во Франции под командованием фельдмаршала Фердинанда Фоша было принято в марте 1918 г., когда последнее германское наступление прорвало линию обороны (но так и не достигло решающего успеха). Пост главнокомандующего не позволял Фошу отдавать британским и американским войскам приказы, не взвесив предварительно самым тщательным образом чувства своих британских и американских коллег. Таким образом, дипломатия и профессиональные совещания упрочняли цепочку военного командования, в то же время позволяя французской, британской, американской и бельгийской армиям достаточно эффективно координировать контрнаступление последних недель войны.
Реакция союзников на углубление кризиса в 1917- 1918 гг. лишь подчеркнула возможности транснационального управления, более полное осуществление которого оказалось отложенным до Второй мировой войны. В то же время достигнутая в границах Германии, Франции и Великобритании мобилизация людских и материальных ресурсов к концу войны подошла к абсолютным пределам, предоставляемым этими ресурсами планировщикам. Специалисты могли подсчитать, в чем вооруженные силы нуждались для проведения запланированных операций, и к 1918 г. управленческие знания были достаточными, чтобы организовать ресурсы целого государства, будто оно было одной единой компанией, созданной в целях снабжения вооруженных сил всем необходимым.
Предшествующие бюрократические структуры частной промышленности, правительства и вооруженных сил объединились, чтобы осуществить эту задачу – однако принципы управления (предполагавшие беспрепятственный поток соответствующим образом отобранных факторов разрушения) оставались теми же, что были созданы в 1880-х крупными компаниями для производства и распределения товаров частного потребления. Вероятно, можно оспорить это утверждение тем, что в частном бизнесе измеряемые деньгами затраты воспринимались столь значимыми, что планирование потока материалов всегда было жестко подчинено финансовому расчету – тогда как в военное время материальные факторы производства и разрушения для большинства отвечающих за государственное планирование лиц значили больше, нежели вопросы денежной стоимости. Однако финансовый контроль по-прежнему осуществлялся в каждой из воюющих стран – как на общегосударственном уровне, так и у частных компаний и корпораций.
Будь то война или мир, взаимодействие между финансовыми расчетами затрат и количественным подсчетом людских ресурсов, продовольствия, топлива, транспорта и сырьевых материалов всегда является достаточно сложным. В Первой мировой войне катастрофа могла разразиться лишь при условии утраты контроля над одной из этих двух составных. Инфляция и последующее за ней нарушение функционирования экономики России в 1917 г., и физическая нехватка продовольствия и людских ресурсов в Германии в 1918 г. повлекла поражение обеих держав. В обоих случаях пределы целенаправленного государственного управления были продемонстрированы лишь слегка отличающимися друг от друга способами. Успешная поддержка военных усилий требовала от материальных и финансовых планов совместного их осуществления с достаточной степенью точности и реалистичности. Руководители основных воюющих держав в ходе Первой мировой войны достигли в этом успехов, о возможности которых прежде никто и не мог мечтать. С учетом глобального распространения плановых экономик во второй половине XX века, в грядущие времена именно это и будет рассматриваться в качестве главного исторического последствия Первой мировой войны.
РЕАКЦИЯ В МЕЖВОЕННЫЙ ПЕРИОД И ВОЗВРАТ К УПРАВЛЯЕМОЙ ЭКОНОМИКЕ В ПЕРИОД ВТОРОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЫ
Современникам этих событий и тем, кому посчастливилось выжить в подобных испытаниях, развязка могла показаться абсурдной. Стоило вооруженным действиям закончиться, как управлявшие военными усилиями бюрократии чрезвычайного времени были расформированы (даже в Советском Союзе), и большая часть наложенных на действия частных лиц ограничений военного времени была отменена. Точнее говоря, в Центральной и Восточной Европе до 1923 г. царили революции и страх перед их наступлением. Даже в Соединенных Штатах действенный политический лозунг «возврата к нормальной жизни» так никогда и не был сколько-нибудь серьезно принят к исполнению. Блеск проявившихся во время войны новых возможностей массового производства и городской жизни был слишком заманчивым и сохранил свою притягательность и с наступлением мира(66*). Однако пусть даже и предопределенная, частная погоня за благосостоянием воспринималась как данность, и в 1920-х Соединенные Штаты с недосягаемым где-либо иначе энтузиазмом открыли для себя возможности массового производства автомобилей и других предметов потребления.
На противоположном полюсе находился Советский Союз, разоренный гражданской войной и революцией, однако полный решимости построить социализм – пусть даже в одной-единственной стране. Однако даже здесь наступила реакция: проводимая в 1921 – 1928 гг. Новая экономическая политика (НЭП) самым явным образом полагалась на рыночную инициативу в деле восстановления сельского хозяйства, а также легкой промышленности. В остальной Европе оставшийся после войны осадок вымывался крайне медленно, поскольку изменения границ и программы передела земли в Восточной Европе, восстановление причиненных войной разрушений во Франции, катастрофическая инфляция в Германии (а также всеобщие долги и репарации) продлили экономическую нестабильность. Предоставленные Германии новые американские кредиты ознаменовали краткий период промышленного благоденствия, однако наступление Великой Депрессии стало началом нового кризиса. Реакция была различной, однако в России, Германии и Соединенных Штатах возврат к открытым в ходе Первой мировой войны моделям политического управления стал в середине 1930-х очевидным. На Дальнем Востоке Япония после 1932 г. начала создавать свою собственную военную экономику. Разразившаяся в конце того же десятилетия Вторая мировая война продлилась достаточно долго, чтобы сделать управляемую экономику нормальной для всех наиболее развитых промышленных государств мира.
С удаления в полвека родство мобилизации военного времени и правительственных программ (являющихся реакцией на экономический кризис 1930-х) видится очевидным. Однако в то время мало кто различал или даже желал признавать это. Например, первый пятилетний план 1928-1932 гг. России повсюду провозглашался в качестве памятника социалистической системе, тогда как его очевидная военная направленность систематически скрывалась(67*). Однако в ходе второго пятилетнего плана 1932 -1937 гг. быстрый рост объема военной продукции наглядно выявил родство плановой экономики советского образца и военной мобилизации. Разумеется, риторика русского планирования с самого начала была военной. Герои социалистического труда одерживали победы на производственных фронтах – как сельского хозяйства, так и промышленности. Пропаганда облекала эти усилия в ореол идеологического энтузиазма, чтобы слить в единое сотрудничающее целое партию и народ, правителей и трудящихся, управленцев и подчиненных. Военная пропаганда крайне схожими методами стремилась добиться именно такого результата(68*) .
Несмотря на неоправданные потери в годы подавления крестьянства, достижения Советов в ускорении темпа индустриализации были поистине огромными, что и было доказано успехами во Второй мировой войне. На стороне русских были быстрый рост населения, обильные природные богатства, а также автократическая традиция в политике, делавшая подчинение приказам гораздо более естественным, нежели в любой другой части Европы. В то же время вера в светлое будущее и апокалиптические посулы марксизма помогали переносить лишения действительности. Парадоксальное сочетание военизированного управления с революционной и освободительной идеологиями доказало свою жизнеспособность.
Япония отреагировала на депрессию возобновлением агрессивной экспансии в материковой Азии. В марионеточной Маньчжурии – государстве, созданном в 1932 г. японской армией – государственные корпорации за кратчайшие сроки осуществили процесс промышленного развития. Добыча угля и производство железа взлетели вверх точно так же, как при разворачивании русскими разработки месторождений угля и железных руд в Западной Сибири(69*). В самой Японии ввоз сырья из Маньчжурии позволил обеспечить пятикратный рост объема производства тяжелой промышленности в 1930 – 1942 гг., тогда как легкая промышленность осталась почти на прежнем уровне(70*). Вооружения были как причиной, так и основным местом приложения усилий всего процесса развития.
Китай оказался не в состоянии повторить японский военный и экономический рывок. Протесты Соединенных Штатов и Лига Наций не смогли предотвратить продвижение японских войск вглубь Китая и затем оккупацию всего побережья к 1939 г. Однако вначале в 1938, а затем и в 1939 гг. в столкновениях на маньчжурской границе советские войска нанесли поражение японцам. Память о продемонстрированной советскими войсками в этих боях мощи определяющим образом повлияла на японскую политику в отношении к Советскому Союзу в ходе Второй мировой войны(71*).
Продвижение Японии в 1930-1941 гг. в направлении военной экономики в большей степени обязано реакции государства на контакты с Западом с 1853 г., нежели опыту Первой мировой войны. Управление усилиями государства с целью обретения военной мощи было ключевым моментом всего процесса модернизации Японии. Первая мировая война явилась этапом легких завоеваний за счет германцев и китайцев, впрочем, достаточно скоро сменившимся послевоенными сопротивлением китайцев и американо-европейским дипломатическим давлением. Японцы вынуждены были отказаться не только от ряда территориальных приобретений на материке, но и от участия во флотской гонке (согласно подписанному в 1922 г. Вашингтонскому соглашению об ограничении морских вооружений(72*).
Таким образом, возобновившаяся после 1931 г. территориальная агрессия явилась простым подтверждением политики, корнями уходившей вглубь исторического прошлого Японии (73*). Нехватка сельскохозяйственных земель легко обращалась в государственную политику экспансии и завоеваний, которая была особенно популярна в среде младшего командного состава армии (зачастую имевшего крестьянское происхождение). Недоверие к алчным капиталистам и торговцам также имело крестьянские корни и более чем очевидно ощущалась в среде офицерского корпуса действовавшей в Маньчжурии и Китае Квантуньской армии(74*). В более общих чертах, командная экономика как японского, так и русского образца имела преимуществом способность строиться на основе сельского уклада, непривычного к полному восприятию рыночных методов мобилизации ресурсов или регулирования экономической деятельности посредством частных прибылей. Накладывавшиеся на все еще мощные пережитки «феодального» прошлого высокотехнологические навыки предоставили обеим странам определенное преимущество во Второй мировой войне. Стойкость и беспрекословное подчинение командной иерархии в сочетании с хорошим оружием и удовлетворительной системой тылового снабжения сделали японцев и русских грозными солдатами. В итоге Япония и СССР значительно превзошли уровень военной эффективности, достигнутый ими в Первой мировой войне.
Когда Германии, Западной Европе и Америке пришел черед искать выход из депрессии 1930-х, модели экономической мобилизации Первой мировой войны в этих регионах оказались намного более очевидными, нежели в Японии. Нацистский режим Германии (1933-1945 гг.) намеренно вернулся к методам пропаганды военных времен для мобилизации общественных настроений против внешних и внутренних врагов. Когда программа перевооружения в 1935 г. окончательно встала на военные рельсы, роль оружейной промышленности в экономике Германии стала возрастать, хотя на уровень Первой мировой войны вышла лишь в 1942-1945 гг. Гитлер вновь попытался претворить идеал 1866 и 1870 гг. – подготовиться настолько хорошо, чтобы выиграть войну в кратчайший срок, не увязая в длительной борьбе на изнурение. Военные снабженцы с сомнением относились к этой стратегии, утверждая, что единственно реальным подходом была подготовка именно к войне на изнурение. Однако многие офицеры также разделяли сомнения Гитлера относительно готовности гражданского общества вновь переносить приносимые длительной войной лишения-и никто из них не предпринял решительных шагов против осуществляемой Гитлером тактики блефа в сочетании с подготовкой к блицкригу( 75*) . Выборы 1932 г. в Соединенных Штатах вернули партию Вудро Вильсона к рулю власти. Провозглашенный президентом Ф. Д. Рузвельтом в 1933 г. «Новый курс», как и шаги нацистского режима в Германии, предполагал меры по преодолению экономического кризиса, с 1929 г. оставлявшего без работы около 13 млн человек-и обе страны основывали свои шаги на опыте прецедентов Первой мировой войны( 76*) . Как и Гитлер, в первые годы своего президентства Рузвельт пытался разрешить проблему безработицы с помощью программ общественных работ, а не милитаризации. Опять же, как и нацистской Германии, Соединенным Штатам удалось достичь успеха в обеспечении почти полной занятости населения лишь с задействованием военной мобилизации.
Среди стран Запада инициатива в программе перевооружения принадлежала Германии (1935 г.). Перевооружение, поддержанное значительными затратами на проведение общественных работ, позволили Гитлеру обеспечить германцев работой раньше, чем любая другая индустриальная держава смогла достичь полной занятости населения. Таким образом, он обеспечил достаточный кредит доверия для новых действий как в самой Германии, так и за рубежом. В это же время неподдельное неприятие обществом любой новой войны препятствовало осуществлению шагов в направлении перевооружения в Великобритании и Франции. В итоге в этих странах закупки новых вооружений велись в значительно меньших объемах, а безработица оставалась проблемой вплоть до начала военных действий. С другой стороны, Советский Союз отреагировал на угрозу, которую представлял собой Гитлер, широкомасштабной программой перевооружения Красной Армии и военно-воздушных сил. Начавшаяся в 1939 г. американская программа перевооружения также в большей степени представляла собой реакцию на возрастающую мощь Германии и Японии.
Все ведущие индустриальные страны мира одна за другой начинали увеличивать производство оружия; ускорились резко снизившиеся после окончания Первой мировой войны темпы внесения усовершенствований в конструкцию вооружений, особенно танков и самолетов. Неуправляемые и неподконтрольные технические аспекты гонки вооружений (столь проблемные в области кораблестроения непосредственно перед началом Первой мировой войны) стали относиться и ко всему спектру видов оружия – теперь уже в еще более запутанном виде. Лучшая существовавшая в данный момент конструкция спустя два-три года после запуска в производство оборачивалась для вооруженных сил бременем устаревших танков и самолетов. Вооружившиеся первыми французы и русские пострадали от последствий подобного развития, соответственно в 1940 и 1941 годах( 77*) . С другой стороны, выждав, пока потенциальный противник перейдет к серийному выпуску какой-либо модели, можно было позже начать производство собственной, обладающей лучшими характеристиками машины. Британцы получили подобное преимущество в 1940 г., когда «Спитфайр» превзошел все существовавшие на тот день истребители люфтваффе. С другой стороны, недостаточное количество истребителей «Спитфайр» крайне сузило возможности Королевских ВВС в отражении германских налетов в дни Битвы за Британию.
Никто не мог предвидеть и никто не обладал достаточно точной информацией для того, чтобы уверенно пройти между Сциллой «много, но слишком рано» и Харибдой «мало и слишком поздно». Критически важные решения вновь принимались вслепую. Крайне неустойчивая смесь веры, надежды и страха руководила теми, кто принимал решения относительно типа и количества запускаемых в производство новых вооружений. Строительство личных империй и узкогрупповое соперничество между родами войск, министерствами и фирмами плохо сочеталось с всеобщим финансовым планированием и контролем. Провозглашенный Германией в 1936 г. четырехлетний план развития ставил целью достижение самодостаточности путем создания заменителей таких критических материалов, как резина и нефть. Очевидно, что в основе подобных планов лежали воспоминания о трудностях, вызванных блокадой в Первую мировую войну. Горькая память о годах лишений в окопах не позволила Великобритании принять окончательное решение относительно посылки войск во Францию; взамен британцы сосредоточились на усилении флота и авиации. Франция отгоняла от себя мысль о возможности новой войны с Германией; разработка новых конструкций боевой техники велась медленно, а производство новых танков и самолетов – еще медленнее. Решения французов и британцев несли на себе явственный отпечаток нерешительности в подготовке к войне – Гитлер же пользовался всеми преимуществами нападающей стороны, умело блефуя и выбирая время и место для провоцирования очередного кризиса(78*) .
В Японии и Советском Союзе сравнительно меньшая промышленная база компенсировалась более ранним и масштабным переходом к военному производству. Нигде более не предпринималось ничего, сколько-нибудь напоминающего всеобщую мобилизацию ресурсов в 1916- 1918 гг. С началом войны в Европе Франция и Великобритания все еще надеялись противопоставить нацистскому Blitzkrieg на востоке Sitzkrieg на западе, отсидевшись за заранее подготовленными линиями укреплений, пока морская блокада не ослабила бы экономику Германии и поддержку Гитлера обществом. Мобилизационные планы строились на ожидании продолжительной войны, подобной Первой мировой. Стратегия определялась намерением избежать массового кровопролития, характерного для Великой войны. В частности, французы недооценили возможности обладающих высококлассной авиационной поддержкой бронированных колонн по дезорганизации и деморализации тылов не желавшей воевать армии. В итоге в мае 1940 г. Гитлер одержал свою величайшую победу.
Вызванный столь скорым падением Франции шок заставил опасавшуюся повторить ее участь Великобританию бросить все средства и силы на оборонительные нужды. Финансовые ограничения были отменены и людские ресурсы стали основным определителем и ограничителем того, что можно и нельзя было сделать. Управление военными программами пользовалось как достижениями научной экономики межвоенных десятилетий, так и приобретенным в Первую мировую войну практическим опытом. В результате было обеспечено относительно гладкое и беспрепятственное осуществление промышленных и военных программ, которое поддерживалось общественной решимостью драться до конца(79*). Соединенные Штаты также отреагировали на падение Франции началом внутренней мобилизации, и посредством Акта о ленд-лизе (март 1941 г.) начали поставки в Великобританию и другие страны, воевавшие против Германии и Японии. При этом Вашингтон не требовал и не ожидал полной оплаты впоследствии, что позволило избежать ставших проклятием международных отношений в период после окончания Первой мировой войны невозвратимых военных долгов (и это несмотря на развитие Штатами почти симбиотических взаимоотношений с британской экономикой, превзошедших все достигнутое в ходе Великой войны). В свою очередь, всеми средствами пытаясь избежать всего, что могло спровоцировать Гитлера, Сталин, по-видимому, мало что делал для увеличения объема военного производства или реорганизации деморализованной чистками командного состава 1937 -1939 гг. Красной Армии. Вместо этого советский диктатор старался сохранить мир путем пунктуальных поставок сырья и продовольствия, обещанных в прилагавшихся к подписанному в августе 1939 г. Пакту Молотова-Риббентропа торговых соглашениях( 80*) Это лишало британскую морскую блокаду смысла и позволяло Германии продолжать предвоенную политику уклонения от чрезмерной мобилизации. Даже осенью 1940 г., когда Гитлер решил напасть на Россию до заключения мира с Великобританией, германское правительство продолжало придерживаться этого принципа. В результате, когда танки вермахта ворвались в Советский Союз, военная промышленность Германии только начинала переходить на режим производства для ведения более интенсивных действий против Британии на море и в воздухе(81*).(408c*)
Однако Красная Армия сумела пережить череду сокрушительных поражений. За два дня до того, как нападение японцев на Перл-Харбор сделало Соединенные Штаты активной воюющей стороной, 5 декабря 1941 г. Гитлер был вынужден объявить о прекращении наступления рейхсвера на Москву. Это означало, что над Германией вновь нависла угроза войны на изнурение, которой фюрер старался избежать. Однако теперь Германия находилась в более выгодном положении для ведения подобной войны, поскольку обширные возможности завоеванной Европы могли быть организованы для дополнения собственно германского производства. Несмотря на положения нацистской доктрины и расовые предрассудки, с 1942 г. Германия возглавила многонациональные военные усилия. Со временем германцы стали более безжалостными, силой либо угрозой ее применения отбирая ресурсы у населения оккупированных земель. К 1944 г. число иностранных рабочих в экономике Германии составило 7,5 млн – или пятую часть всей рабочей силы рейха. Некоторые из них были военнопленными, некоторые хотя бы условно свободными, однако большинство было отловлено в ходе облав и направлено в Германию в качестве «рабской силы»( 82*) . Производство вооружений достигло наивысших показателей в июле 1944 г., а затем критическая нехватка почти во всех областях привела к быстрому развалу германской экономики к маю 1945 г(83*).
Все остальные основные воюющие державы также строили свои военные усилия на многонациональной основе. Японская Сфера совместного благоденствия в Тихоокеанском и Дальневосточном регионе была самой слабой и наименее интегрированной. Подавляющее большинство оказавшегося под контролем Японии населения были крестьяне, чьи навыки, средства и производственные возможности были ограниченными и не могли быть резко увеличены. Самыми многочисленными из них были китайцы-однако даже среди тех, кто вначале был рад избавлению от белых господ, искренне сотрудничающих с новыми хозяевами оказалось немного. В результате действий американских подлодок и других потерь военных лет кораблей для связи японских островов с отдаленными регионами осталось мало. К 1943 г. снабжение гарнизонов на далеких островах стало невозможным, а новые конструкции самолетов и других вооружений безнадежно отставали от требований дня и достигнутого противниками уровня( 84*) .
Советский Союз сам являлся многонациональным государством, и посредством ленд-лиза и поставок взаимопомощи его военные усилия стали связаны с англо-американской экономикой. Однако поставки никогда не были достаточно объемными, чтобы удовлетворить запросы русских, и Сталин всегда подозревал, что в действительности западные державы желали стать tertius gaudens (третьим смеющимся) при виде взаимного обескровливания России и Германии – каковым он сам собирался быть в 1939 г. Однако в большей степени своей мобильностью к концу войны Красная Армия была обязана поставленным в рамках ленд-лиза грузовикам, ботинкам и продовольствию. После 1942 г. СССР производил вооружения и боеприпасы в достаточном для хорошего снабжения войск количестве-хотя это и было достигнуто за счет почти полного упадка гражданского промышленного производства и сельского хозяйства(85*).
Отношения России с Соединенными Штатами во Второй мировой войне в значительной степени были схожи с отношениями Франции с Великобританией и США в годы Первой мировой. В обоих случаях потеря металлургических мощностей на начальном этапе войны потребовала радикального перераспределения ресурсов в первые месяцы войны. Однако безоговорочный упор на вооружения и набор в вооруженные силы в России и во Франции оказался оправданным в том смысле, что позволил более слабым в промышленном отношении странам успешно отразить нападение Германии – хоть и ценой крайне тяжелых людских потерь. Более того, при Сталине Россия продолжила политику царизма по предоставлению вооружениям и тяжелой промышленности безусловного первенства за счет требований всех остальных отраслей экономики. Россия сумела избежать продовольственной катастрофы предыдущей мировой войны отчасти благодаря поставкам продовольствия из Соединенных Штатов (которые были направлены на снабжение армии), однако в основном потому, что коллективизация сельского хозяйства предоставила эффективный административный способ обеспечения поставок хлеба в города – независимо от того, получали ли производители продовольствия что-либо взамен в виде промышленных товаров(86*).
Крупнейшей и наиболее сложной из всех международных военных экономик была американская в связке с британской. План всеобщей мобилизации ресурсов США был окончательно разработан всего за несколько дней до того, как нападение на Перл-Харбор сделало его политически осуществимым под пропагандистским названием Программы победы. Потребовалось еще два года, чтобы административные механизмы развились достаточно полно для управления американскими ресурсами в соответствии с основанными на требованиях будущих военных операций планами. На пути этого развития возникали бесчисленные противоречия и нестыковки между запросами и поставками, планом и действительностью, а распределение скудных материалов и всего другого, необходимого в производстве, часто сопровождалось жестокими распрями. Как бы то ни было, конечным результатом явился впечатляющий рост уровня производства американской военной продукции и других товаров, необходимых для снабжения военной экономики Британии, России и других союзников. Планирование, подобное тому, которое осуществлялось для бесперебойного и точного функционирования сложных сборочных линий на огромных предприятиях, в свою очередь, применялось и для управления всей экономикой Соединенных Штатов. Повышение производительности и абсолютного количества товаров в ответ на поступавшие запросы, в свою очередь, являлось аналогичным тому, что стало возможным благодаря методам массового производства в рамках одной компании(87*).
Взаимосвязь с Великобританией стала действительно крайне тесной. Британские и французские эксперты обладали правом голоса в процессе обсуждения наилучшей организации военных усилий США,( 88*) и переговоры относительно распределения поставок по ленд- лизу также включали в себя постоянный обмен информацией по экономическим и военным планам. Нуждавшаяся в американском продовольствии и сырье Великобритания взамен предоставляла различные услуги размещенным на Британских островах американским войскам, а колонии Британской империи поставляли определенные виды сырья, в которых нуждались Соединенные Штаты. Однако по ходу войны Великобритания вкладывала все большую часть своих ресурсов в вооруженные силы и военное производство, и, подобно России, во все большей мере зависела от поставок из США для восполнения постоянно увеличивающегося разрыва между собственным производством и нуждами.
Более или менее рациональное и плановое разделение труда в экономических делах было достигнуто и поддержано сотрудничеством официальных лиц Британии и США. Союзное командование руководилось теми же принципами – англо-американскими войсками на фронте руководили штабы, выработавшие собственный, зачастую переходивший через узкие национальные границы, моральный кодекс. На вершине пирамиды военного командования находился Комитет начальников объединенных штабов, который обычно располагался в Вашингтоне и отвечал за осуществление общей стратегии. Последняя определялась на конференциях, в ходе которых президент Рузвельт, премьер- министр Черчилль (а с ноября 1943 г. и маршал Сталин) согласовывали планы будущих кампаний и другие аспекты высшей политики(89*).
К концу войны вокруг англо-американского полюса силы сгруппи ровались многочисленные союзные страны, правительства в изгнании и такие полугосударственные организации, как «Свободная Франция». Они пользовались благами ленд-лиза и, в свою очередь, добавляли моральный и материальный вес делу, за которое сражались союзники.
В Африке, Индии и Латинской Америке мобилизация в военных целях была менее интенсивной, однако ресурсы этих регионов также оказались затребованными военными усилиями США и Великобритании. Иногда эти ресурсы приобретались на открытом рынке, а иногда – посредством административных действий. Индия, например, собрала крупную армию для действий против японских войск в Бирме. Производство необходимых для этой армии снаряжения и оборудования дало особый толчок процессу индустриализации Индии, а воздействие труда и несения воинской службы военных лет на самосознание общества сделало обретение независимости в послевоенный период неминуемым( 90*) .
Таким образом, межгосударственная организация в военных целях достигла в годы Второй мировой войны более полного и значительно более эффективного выражения, чем когда-либо прежде. Благодаря постоянно возрастающей сложности производства вооружений отдельное государство стало слишком «маленьким» для успешного ведения военных действий. Таково было, вероятно, главное нововведение Второй мировой войны. В мирное время рамки государственного суверенитета стали явно противоречить страстным призывам к самоуправлению, воодушевившим народы Азии и Африки на свержение колониального правления в первое послевоенное десятилетие.
Систематическое приложение научных знаний для создания вооружений стало тогда соперничать со значением межгосударственной организации, а поскольку атомные бомбы, подобно международным структурам, не исчезли с наступлением мира, то можно утверждать, что этот аспект военных усилий в долгосрочном измерении оказался более важным.
Задолго до Второй мировой войны наука помогала найти ответы на важнейшие вопросы конструирования вооружений. Архимед зарекомендовал себя в качестве создателя новых военных машин, помогавших тирану Сиракуз в войне против римлян в 212 г. до н. э.; при ре шении проблем баллистики Грибоваль поддерживал отношения с верхушкой французской научной мысли XVIII в.; знаменитый физик лорд Кельвин уже в 1904 г. давал британскому Адмиралтейству рекомендации относительно технических вопросов конструирования кораблей. В годы Первой мировой войны Адмиралтейство создало специальный научный отдел для решения проблем борьбы с подлодками противника, плод работ которого-эхолот-достиг требуемого уровня совершенства лишь в 1920 г. – слишком поздно для применения в Великой войне(91*) С германской стороны профессор Фриц Хабер предоставил свои знания для получения азота из атмосферы, а также разработал первые отравляющие газь(92*). Однако сотрудничество с научными кругами в годы Первой мировой войны оставалось случайным и ограниченным, за исключением, вероятно, конструирования аэропланов(93*). Вторая мировая война являла разительный контраст. Достигнутый в конце 1930-х быстрый темп совершенствования вооружений и широкий спектр открываемых благодаря целенаправленным введениям новых возможностей явился свидетельством осознания воюющими сторонами вероятности решительного изменения равновесия сил путем создания нового секретного оружия. Соответственно, ученые, технологи, конструкторы и эксперты собирались в группы, занимавшиеся улучшением существующих вооружений и изобретением новых в прежде невиданных масштабах(94*).
С приобретенным боевым опытом незамедлительно знакомили экспертные группы, задачей которых было устранение недостатков существующих машин и создание новых с усовершенствованными характеристиками. В результате с конвейеров непрерывно сходили поколения новых танков, самолетов и артиллерийских орудий, каждое из которых значительно превосходило предыдущие образцы. Излишне говорить, что появление каждого такого нового оружия влекло за собой необходимость создания соответствующих оборонительного вооружения и тактических приемов. Всегда существовала необходимость выбора между количеством и качеством, поскольку для внесения всех желаемых совершенствований в существующие типы вооружений пришлось бы резко сократить число выпускаемых самолетов, танков и пушек. Проявились интересные национальные особенности – германские и британские управленцы склонялись в пользу качества и множества модификаций, тогда как американцы и русские отдавали предпочтение количеству и неохотно шли на усовершенствования, препятствовавшие полному задействованию сборочных линий. Однако стоило обстоятельствам потребовать количества, как германцы смогли изменить сложившуюся практику, для обеспечения производства максимально возможного количества боевой техники в последней стадии войны остановившись на существующих конструкциях вооружений(95*).
Концепция совершенных систем вооружений, в которых каждая составная часть была полностью совместимой с остальными, возникла благодаря опыту конструирования в годы Второй мировой войны. Например, стандартные размеры ящиков, занимавших стандартизированный объем в стандартных железнодорожных вагонах, грузовых отсеках самолетов и кузовах грузовиков помогли сэкономить время и энергию на транспорте. Стандартизированные боеприпасы для винтовок, пулеметов и пистолетов значительно облегчали снабжение фронтовых подразделений. Танки, бронетранспортеры и самоходные артиллерийские установки, способные сообща в одинаковом темпе передвигаться как по дорогам, так и по пересеченной местности, представляли несравненно более мощную ударную силу, нежели такие же количественно, однако различающиеся по скороходности или проходимости составные подразделения механизированных войск. Как в этом примере, так и во многих других налаженное и гладкое взаимодействие всех факторов производства, обеспечившее процветание промышленных корпораций, было применено, чтобы свести воедино составные процесса разрушения. Как в первом, так и втором случаях, был достигнут вполне предсказуемый успех в сокращении расходов и повышении производительности. Короче говоря, война стала глубоко и успешно индустриализованной в той же мере, в какой промышленность – милитаризованной.
Еще более впечатляющими и, вероятно, более важными были новые устройства, появившиеся в ходе и после Второй мировой войны. Первым подобным значимым новшеством стал радар. Британские ученые и инженеры открыли способ использования отраженных коротких радиоволн для обнаружения самолетов на значительном расстоянии, что в ходе Битвы за Британию позволило заблаговременно поднимать для их перехвата свои истребители. В годы войны радар быстро совершенствовался и стал использоваться также для кораблевождения и наведения орудий. Однако и другие новые технологии – реактивные самолеты, дистанционные взрыватели, амфибийные машины, управляемые ракеты, баллистические ракеты и, наконец, атомные боеприпасы-вскоре оспорили прежнее доминирование радара.
Решения относительно метода использования этих новых технологий, а также менее странный выбор между новыми конструкциями танков, орудий и самолетов играли крайне важную роль в определении хода и конечном итоге военных действий. Например, если бы Гитлер не медлил до июля 1943 г. с предоставлением полной поддержки проекту баллистических ракет, трудно поверить, что союзникам удалось бы высадиться в Нормандии,(96*) так как гавани Южной Англии, где собирался флот вторжения, представляли собой превосходную мишень для Фау-2. С другой стороны, если бы бежавшие из Европы ученые не убедили бы американское и британское правительства в необходимости приложения невиданных усилий по научно-исследовательским и опытно-конструкторским работам в деле создания первой атомной бомбы,(97*) могли принять иной оборот не только последние этапы войны на Тихом океане. Совершенно отличный от реально имевшего место характер могли бы иметь международные отношения в целом, поскольку трудно представить, что какое-либо из правительств могло бы в годы мира пойти на столь масштабные расходы в таком рискованном проекте. (На своем пике в Манхэттенский проект было вовлечено 120 тыс. людей, включая если не большую, то значительную часть ведущих физиков мира. Он обошелся в 2 млрд долларов – и до самого момента испытания никто не мог гарантировать, что теория сможет воплотиться в создании взрывного устройства).
Как в этом примере, так и в бесчисленном количестве иных (некоторых известных и остальных, вероятно, погребенных в забытых папках возможных альтернативных вариантов истории), прикладываемые к ведению военных действий научная иррациональность и управленческая рациональность были наглядно продемонстрированы в гораздо более драматичной, чем прежде, манере. Открытием атомного оружия разрушительная мощь человечества достигла нового, самоубийственного уровня, в невообразимой мере превзошедшего прежние пределы.
Благосостояние и война также стали более тесно взаимосвязанными, нежели в Первой мировой войне. Достижения межвоенных лет в области человеческого питания позволили сделать продовольственный паек научным в том отношении, что различающиеся потребности разных категорий населения в витаминах, калориях и протеинах могли быть аккуратно рассчитаны и распределены по мере поступления. В Великобритании за годы войны питание действительно улучшилось – в основном, благодаря его рационированию. Вспышки эпидемий среди гражданского населения, иногда даже угрожавшие осуществлению военных планов, быстро подавлялись командами из опытных медиков(98*). Военная медицина сделала Вторую мировую войну значительно более безопасной для военнослужащих вне зоны огневого поражения, чем когда-либо прежде. Такие новые лекарства, как сульфаниламид и пенициллин, и инсектициды, как ДДТ, сократили риск распространения инфекций и резко изменили все окружение.
Германские концентрационные лагеря рабской трудовой силы и уничтожения, где страдали и умерщвлялись евреи и другие враги нацистского режима, были ужасающей оборотной стороной обеспечиваемого административными органами благосостояния, позволявшего поддерживать рабочую силу каждой из воюющих сторон в сравнительно оптимальном состоянии. Крайности проявлений бесчеловечности – бюрократизированной и достигшей эффективности благодаря тем же методам, что задействовались для управления другими областями военных усилий – более выпукло, нежели все остальные события современности, выявили моральную противоречивость, свойственную каждой ступени возрастания власти человечества над природным и общественной средами. Лагеря для военнопленных в других странах и ссылка для утерявших доверие этнических групп (как то имело место в Соединенных Штатах и Советском Союзе), также продемонстрировали темную сторону расцветшей столь пышным цветом в ходе двух мировых войн двадцатого века управленческой виртуозности.
С другой стороны, начавшееся задолго до окончания военных действий планирование мира имело лишь ограниченный успех. Международное агентство по оказанию помощи (Агентство по оказанию помощи беженцам ООН) смогли предотвратить голод в первые послевоенные месяцы. Однако надеждам Соединенных Штатов на создание подлинно действенного механизма миротворчества и либерального экономического порядка в мировой торговле не суждено было сбыться. Вместо этого, по прошествии менее чем двух лет после окончания войны, и Соединенные Штаты, и Советский Союз создали международные экономические и военные организации по подобию тех, что продемонстрировали свою действенность в ходе Второй мировой войны. В 1950 г., после того как русские испытали свою атомную бомбу, возобновилась гонка вооружений, которой война в Корее (1950 1953 гг.) придала дополнительный толчок. С тех пор мир живет в тени атомного гриба, и вызванные этим дилеммы нашего времени рассмотрены в последней главе.
1* Marc Ferro, La Grande Guerre (Paris, 1969) and Emmanuel Todd, Le fou et le proletaire (Paris, 1979) задействовали большее воображение в рассмотрении данного вопроса. Тодд предполагает, что классы ремесленников и лавочни ков в предшествовавший 1914 г. период находились в особенно неблагоприятном положении и сублимировали сексуальное и экономическое возмущение посредством переноса цели для насилия на внешнего врага.
2* Для емкого и точного описания этой позиции относительно войн Германии в xx в. см. Ludwig Wilhelm Dehio, The Precarious Balance: The Politics of Power in Europe, 1494-1945 (London, 1963). Для более философского осмысления см. Martin Wight, Power Politics (Harmondsworth, 1979).
3* Подобно Вудро Вильсону и Франклину Делано Рузвельту в Соединенных Штатах, Ленин в России строил свою политику на объявлении политики баланса сил порочным пережитком. Даже Гитлер время от времени нарушал правила игры: самым ярким примером является его инициатива после нападения японцев на Перл-Харбор в 1941 г., избавившая Рузвельта от почти неразрешимого выбора. Объявление Германией войны Соединенным Штатам позволило Вашингтону приступить к выполнению согласованной с Великобританией стратегии, рассматривавшей разгром Германии в качестве первоочередной задачи. Если бы Гитлер не сделал этого шага первым, трудно представить, каким образом Рузвельту удалось бы в условиях неотомщенного нападения японцев на тихоокеанском театре убедить Конгресс объявить войну еще и Германии.
4* Относительно концепции «демографической революции» см. K.-F. Helleiner, «The Vital Revolution Reconsidered», in D. v. Glass and E. C. Eversley, Population in History (London, 1965), pp. 79-86; Ralph Thomlinson, Population Dynamics, Causes and Consequences of World Demographic Change (New York, 1965), pp. 14 ff.
5* Для рассмотрения явлений, связанных с населением в период войны, см Kuli- scher, Europe on the Move: War and Population Changes, 1917-1947 (New York, 1948).
6* Ирландская проблема Великобритании не оказалась разрешенной катастрофическим неурожаем картофеля и последовавшим голодом 1845- 1846 гг., однако в силу ускоренного процесса эмиграции и жесткой практике запрета на брак до вступления во владение земельным наделом рост численности неожиданно сменился снижением. После 1845 г. политическая напряженность в Ирландии вызывалась не ростом численности населения, а ставшей уделом ирландских крестьян продолжительной сексуальной фрустрацией в ожидании вступления в брак. Относительно психологических и общественных последствий установившегося после голода демографического режима см. Conrad Arensburg, The Irish Countryman, (London, 1937).
7* Цепная миграция, когда удачливый эмигрант оказывался в состоянии отложить достаточное количество денег, чтобы оплатить переезд родственников, позволило значительному числу даже самых бедных перебраться за океан. В итоге опустение английских деревень и сокращение объема производства зерновых после 1873 г. не привели к серьезным политическим волнениям, а вызвали рост эмиграции с Британских островов, достигший наивысших показателей в 1911-1913 гг. См. R. C. K. Ensor, England, 1870-1914 (Oxford, 1936), p. 500.
8* Marcel Reinhard, Andre Armengaud and Jacques Dupaquier, Histoire generale de la population mondiale, 3d ed. (Paris, 1968), pp. 401, 470; Donald W. Treadgold, The Great Siberian Migration (Princeton, 1957), pp. 33-35.
9* В 1880-1914 гг. около полумиллиона германских крестьян покинули земли на востоке страны. Согласно данным William W. Hagen, Germans, Poles and Jews: The Nationality Conflict in the Prussian East, 1772 – 1914 (Chicago, 1980), их общее число составило 482 062 человек.
10* Анализ того, как «архаический» характер политического руководства Германии в преддверии войны способствовал разразившейся катастрофе был впервые обнародован в знаменитой книге Fritz Fischer, Griff nach der Weltmacht (Dus- seldorf, 1961) and Krieg der Illusionen (Dusseldorf, 1969), и с тех пор стал общепринятым в среде германских историков. Эти книги были переведены на английский соответственно как Germany's War Aims in the First World War (London, 1967) and War of Illusions: German Policies from 1911 to 1914 (London, 1975).
11* Налицо аналогия с подобным же отставанием Шотландского нагорья и южной Ирландии на Британских островах.
12* В 1900-1914 гг. около 4 млн людей покинули владения Габсбургов и около 2,5 млн- западные области России. Отток из Италии был столь значительным, что привел к запустению ряда деревень на юге страны. Соответствующие статистические данные можно найти в таблицах эмиграции из Европы у Reinhard et al., Histoire generale, pp. 400-401.
13* В Сербии основанная в 1879 г. Радикальная партия создала партийный аппарат и агитационную сеть в сельских районах, изменив в стране основу политики за какое-нибудь десятилетие. См. Alex N. Dragnich, Serbia, Nikola Pasic and Yugoslavia (New Brunswick, N.J., 1974), pp. 17-22. Относительно Болгарии см. Cyril Black, The Establishment of Constitutional Government in Bulgaria (Princeton, 1 943 ) pp. 39 ff .
14* Национализм оказался более близок крестьянам и выходцам из сельских слоев восточноевропейских областей, поскольку в отличие от социализма означал избавление от этнически чуждых землевладельцев и владельцев собственности в городах – причем без малейшего посягательства на крестьянскую собственность. Соответственно, с целью заручиться поддержкой крестьянства, Сербская Радикальная партия отбросила социалистические идеи основателей. Относительно социалистических корней радикалов см. Woodford D. McClellan, Svetozar Markovic and the Origins of Balkan Socialism (Princeton, 1964).
15* Эти цифры представляют собой остаток при вычете французских и британских потерь из общего количества 13 млн погибших (см. Reinhard et al., Histoire generale, p. 488). Подсчеты сильно разнятся, поскольку во всех потерпевших поражение странах учет перестал вестись, а эпидемии тифа и гриппа уносили жизни как гражданского населения, так и солдат. Иногда потери эпидемий записывались как относящиеся к войне, иногда не включались в список общих потерь.
16* Там же, с. 573. Разночтения в общем числе потерь в данном случае являются еще более серьезными – еще и потому, что более половины погибших были гражданскими лицами.
17* См. Ansley J. Coale et al., Human Fertility in Russia since the Nineteenth Century (Princeton, 1979); David M. Heer, «The Demographic Transition in the Russian Empire and Soviet Union»,Journal of Social History 1 (1968): 193-240; Reinhard et al., Histoire generale, p. 610.
18* За исключением Албании и населенных албанцами областей Югославии, в среде которых традиции ислама и проживание в горах помогли сохранить прежний уклад семейной и половой жизни. См. John Salt and Hugh Clout, Migration in the Post-war Europe: Geographical Essays (Oxford, 1976), p. 13. В 1981 г. предметом беспокойства стало политическое проявление демографического давления в Югославии.
19* В ходе этого восстания погибло более 40 млн человек, и в последующие десятилетия еще 8 млн китайцев переселились в пограничные области, либо мигрировали за море. Население страны сократилось с 430 млн в 1850 г. до 400 млн в 1870 г. согласно Reinhard et al., Histoire generale, p. 476.
20* Относительно Китая см. M. P. Redfield, ed., China's Gentry: Essays in Rural-Urban Relations by Hsiao-tung Fei (Chicago, 1953).
21* Таблица роста численности населения Японии
Всего Рост в млн Рост в %
1880 36,4 – -
1890 40,5 4,1 11
1900 44,8 4,3 11
1910 50,9 6,1 14
1920 55,9 5,0 10
1930 64,4 8,5 15
1940 73,1 8,7 13,5
1950 83,2 10,1 14
Источник: Reinhard et al., Histoire generale, pp. 479, 566, 640.
22* Относительно роста сельского населения и уровня политического протеста в Японии см. Takehiko Yoshihashi, Conspiracy at Mukden: The Rise of Japanese Military (New Haven, 1963); Tadashi Fukutake, Japanese Rural Society (Tokyo, 1967); Ronald P. Dore, Land Reform in Japan (London, 1959); Cyril E. Black et al., The Modernization of Japan and Russia (New York, 1975), pp. 179-85, 281,; Carl Mosk, «Demographic Transition in Japan», Journal of Economic History 37 (1977): 655-74.
23* Samuel J. Hurwitz, State Intervention in Great Britain: A Study of Economic Control and Social Response, 1914 – 1919 (New York, 1949), p. 63. приписывает авторство фразы Уинстону Черчиллю.
24* Культ наступления в предвоенной Франции был непререкаем. Результатом стали атаки на открытой местности, в которых от огня пулеметов и магазинных винтовок в период 1 августа-1 декабря 1914 г. было убито 640 тыс. человек (данные Joseph Montheilet, Les Institutions militaires de la France, 1814-1924 (Paris, 1932), p. 350). Это побоище в начале войны составило почти половину числа общих потерь французской армии.
25* Не менее 64% производства чугуна и 26% стали Франции, а также 85 из 170 доменных печей оказались под германским контролем. См. Robert Pinot, Le Comite des Forges en service de la nation (Paris, 1919).
26* Предвоенные планы предусматривали производство 10-12 тыс. 75-мм снарядов в сутки в военное время. Таким образом, при мобилизации на производстве было оставлено 7600 арсенальских рабочих, тогда как число призванных составило 45-50 тыс. После мобилизации 1914 г. на заводе Ле Крезо из 13 тыс. рабочих на производстве осталось 6,6 тыс. Данные почерпнуты у Gerd Hardach, «La mobilization industrielle en 1914-1918: Production, planification et ideologie», in Patrick Fridenson, ed., 1914 – 1918: L'autre front (Paris, 1977), p. 83.
27* Во всех предыдущих войнах полевая артиллерия почти все время проводила в попытках занять огневую позицию. Активный обстрел противника обычно длился несколько часов, так что уровень расхода боеприпасов, соответственно, оставался сравнительно скромным. Окопная война 1914 -1918 гг. стала противоположностью прежнего опыта: орудия постоянно находились на огневых позициях, а заслуживающие внимания цели – в досягаемости их огня. Таким образом, именно снабжение снарядами и другими боеприпасами стало как никогда прежде действенным ограничителем боевых действий. Служба снабжения и, наконец, промышленная мощность в производстве вооружения и боеприпасов стали решающими. Все воюющие стороны к весне 1915 г. пришли к пониманию этой совершенно неожиданной индустриализации войны.
28* Государственный закон, определявший статус отпущенных из войск на производство рабочих, был издан лишь в августе 1915 г. Эти рабочие оставались в подчинении военного командования, носили соответствующую нашивку, однако получали гражданскую зарплату и могли быть направлены на наиболее востребованное производство без права отказа. Любое проявление недисциплинированности могло быть наказано возвращением на фронт. См. Gilbert Harry, Renault: Usine de guerre, 1914-1918 (n. p., n. d.), pp. 92-93.
29* Первое такое совещание состоялось 20 сентября 1914 г., и на нем военный министр объявил о необходимости производства 100 тыс. 75-мм снарядов в день. Еженедельные совещания стали затем проводиться раз в две недели, а позже – раз в месяц, а политически ответственной структурой в мае 1915 г. стало новообразованное министерство вооружений. Картина осуществления военно-мобилизационных усилий Франции представлена в трех взвешенных работах: Arthur Fontaine, French Industry during the War (New Haven, 1926); John F. Godfrey, "Bureaucracy, Industry and Politics in France during the First World War (D. Phil. thesis, St. Antony's College, Oxford, 1974); Etienne Clementel, La France et la politique economique interaliee (New Haven, 1931). Рекомендуется также процитированная выше статья Герда Гардаха.
30* Самым известным и противоречивым проектом был спроектированный в сентябре 1916 г. и оставшийся недостроенным новый государственный арсенал в Роанне. См. подробности у Godfrey, «Bureaucracy», pp. 314-33. Для более оптимистического описания подобного предприятия см. Albert G. Stern, Tanks, 1914-1918: The Logbook of a Pioneer (London, 1919), pp. 185 -201. Штерн при помощи рабочих из Аннама построил во Франции танкостроительный завод проектной мощностью в 300 танков в месяц. Двигатели ввозились из Соединенных Штатов, а броневые плиты – из Великобритании.
31* Взлет компании Рено в годы войны представлен в двух прекрасных книгах: Hatry, Renault; Patrick Fridenson, Histoire des usines Renault, vol. 1, Naissance de la grande enterprise, 1898-1939 (Paris, 1972). Gerd Hardach, «Franzosiche Rustungspo- litik 1914-1918» in H. A. Winkler, ed., Organizierter Kapitalismus (Gottingen, 1974), pp. 102-4 представляет картину подобных успехов у Ситроен и других компаний.
32* Gerd Hardach, The First World War, 1914-1918 (Berkeley and Los Angeles, 1977), p. 86 предоставляет следующую оценку занятых на военных заводах Франции в ноябре 1918 г.: 497 тыс. солдат, 430 тыс. женщин, 425 тыс. гражданских рабочих-мужчин французов, 169 тыс. иностранцев и выходцев из колоний, 137 тыс. молодых людей допризывного возраста, 40 тыс. военнопленных, 13 тыс. ветеранов-инвалидов – всего 1,711 млн человек.
33* Апологетична по форме, однако весьма содержательна книга B. W. Schaper, Albert Thomas: Trente ans de reformisme sociale (Assen, 1959).
34* В 1917 г. урожай зерна во Франции упал до 3,1 млн тонн со среднегодового показателя 1910- 1913 гг. до около 8,5 млн тонн. В определенный момент ситуация дошла до критического уровня двухдневного запаса продовольствия для армии на складах. Однако катастрофа была предотвращена поставками из-за океана, объем которых постоянно нарастал и позволил в начале 1918 г. восполнить запасы на складах. См. Clementel, La France et la politique economique interalliee, p. 233.
35* Практически вся артиллерия и танки, а также 4791 из 6287 аэропланов американских войск, не говоря уже о 10 млн 75-мм снарядов. См. Andre Kaspi, Le temp de Americains: Le concours americains a la France, 1917-1918 (Paris, 1976), pp. 244 -45.
36* См. данные по производству различных видов вооружений у Hardach, The First World War, p. 87. Франция первенствовала среди союзников по всем показателям за исключением винтовок и пулеметов. По ряду показателей (например, производства аэропланов) Франция превосходила даже Германию. См. James M. Laux, «Gnome et Rhone: Une firme de moteurs d'avion durant la Grande Guerre», in Fridenson, 1914-1918: L'autre front, p. 186.
37* До военных реформ 1913 г. Германия призывала лишь 53,12% всех мужчин соответствующих призывных категорий, тогда как Франция – 82,96% (т. е. почти всех физически трудоспособных мужчин). Приведенные данные почерпнуты у Hans Herzfeld, Die deutsche Rustungspolitik von dem Weltkrieg (Bonn-Leipzig, p. 9.
38* Планирование предвоенного времени не смогло полностью разрешить эту проблему, однако германские чиновники полагали, что голландские компании будут в состоянии ввозить все необходимое на судах под флагом сша. Подобное заключение было сделано на основании опыта войны 1812 г., в ходе которой британцы не решились перехватывать американские суда в открытом море. См. Egmont Zechlin, «Deutschland zwischen Kabinettskrieg und Wirtschaftskrieg», Historische Zeitschrift 199 (1964): 389-90. В действительности, Великобритания смогла убедить сша примириться с океанской блокадой Германии, хотя определенные трения вокруг деталей того, каким именно образом эта блокада должна была осуществляться, оставались фактором напряженности в англо-американских отношениях вплоть до самого вступления Штатов в войну. Относительно блокады и ее проблем см. официальное британское описание у A. C. Bell, A History of the Blockade of Germany, Austro-Hungary and Turkey, 1914-1918 (London, 1961); M. C. Siney, The Allied Blockade of Germany, 1914 – 1916 (Ann Arbor, 1957); Hardach, The First World War, pp. 11 – 34.
39* Walther Rathenau, Tagebuch, 1907 -1922 (Dusseldorf, 1967), pp. 186-88. Согласно L. Burchardt, «Walther Rathenau und die Anfange der Deutschen Rohstoffswirt- schaftung im Ersten Weltkrieg», Tradition 15 (1970): 169-96, истинным основоположником Kriegsrohstoffsabteilung был инженер aeg Вихард фон Меллендорф.
40* Ernst von Wrisberg, Wehr und Waffen, 1914-1918 (Leipzig, 1922), pp. 86-92. Врисберг был ответственным за поставки офицером военного министерства, написавшим книгу в ответ на обвинения в чрезмерном следовании принципу «ведения дел как обычно».
41* Деликатность ситуации заключалась в том, что король Румынии был Гогенцоллерном и близким родственником кайзера-что в значительной мере объясняет реакцию Германии.
42* См. Clive Trebilcock, «War and the Failure of Industrial Mobilization, 1899 and 1914», in J. M. Winter, ed., War and Economic Development (Cambridge, 1975), pp. 139-64.
43* Дух нового режима наилучшим образом передается в приписываемом Ллойд Джорджу высказывании: «Возьмите максимальные запросы Китченера, помножьте на четыре, затем удвойте; когда начнете приближаться к искомому результату, удвойте еще раз на всякий случай». R.J. Adams, Arms and the Wizard: Lloyd George and the Ministry of Munitions, 1915-1916 (College Station, Tex., 1978), p. 174.
44* Около 50 тыс. в первый день; всего 419 652 по официальным данным. John Keegan, The Face of Battle (New York, 1977), pp. 204 -80 предлагает великолепный анализ причин неудач британских войск на Сомме и попутно представляет реалии окопной войны 1915-1918 гг. гораздо более точно и ярко, нежели смог бы кто-либо другой.
45* Предпринятые в 1915 г. переговоры Великобритании с Нидерландами, Швейцарией и скандинавскими странами позволили сократить объем ввозимого ими до уровня, необходимого для внутреннего потребления.
46* Однако чтобы оценить масштаб проделанной работы, следует см. Robert J. Wegs, Die osterreichische Kriegswirtschaft 1914-1918 (Vienna, 1979).
47* Norman Stone, The Eastern Front, (New York, 1975), pp. 149 -52 and passim опровергает утверждение о том, что русские войска в Первой мировой войне страдали от недостатка боеприпасов.
48*Статистика представляет следующую картину:
* 1 пуд равен 56 фунтам. Источник: Stone, The Eastern Front, pp. 209, 287, 295.
49* Шокирующая статистика гласит, что русский пехотинец производил из своей винтовки в среднем 125 выстрелов в месяц, тогда как француз – 30 и британец – 50. Там же, с. 135. Уровень действий русской артиллерии далеко отставал от ставших в 1915 г. нормой на Западном фронте маскировки и ведения артогня с закрытых позиций. Применение этих приемов позволило германским артиллеристам сравнительно легко подавлять батареи глубоко в русском тылу. Русские пехотинцы предпочитали приписывать слабость своей артиллерийской поддержки тыловым бездельникам, тогда как на самом деле именно недостатки русской военной подготовки явились основным фактором, сведшим к нулю реальные достижения промышленности страны.
50* Луи Рено запустил свой конвейер для сборки автомобильных кузовов в 1911 г., после визита в Соединенные Штаты. Это вызвало забастовку, однако Рено победил, таким образом подготовив основу для быстрого расширения в военные годы, когда все стадии сборки легковых и грузовых автомобилей, а также аэропланов стали производиться на конвейере. См. Renault: Usine de guerre, p. 15; Fridenson, Histoire des urines Renault, vol. 1, pp. 73-75.
51* Basil Liddell Hart, The Tanks: History of the Royal Tank Regiment and its Predecessors, 2 vols. (London, 1959) представляет полуофициальную британскую точку зрения. См. также J. F. C. Fuller, Tanks in the Great War, 1914-1918 (London, 1920); относительно Плана на 1919 г. см. R. M. F. Cruttwell, A History of the Great War, 1914-1918, 2d ed. (Oxford, 1936), p. 547.
52* Относительно политики Рено в этом направлении см. Hatry, Renault: Usines de guerre, pp. 94 – 102.
53* Это основная тема Gerald Feldman, Army, Industry and Labor in Germany, 1914-1918 (Princeton, 1966).
54* См. Hatry, Renault: Usines de guerre, pp. 119-45 относительно трудностей, возникших у Рено в отношениях с профсоюзами. Относительно ситуации в Соединенных Штатах он предлагает интересные положения о роли соперничающих лидеров профсоюзов af of Lиiww в военные годы. Относительно России см. Isaac Deutscer, Soviet Trade Unions (London, 1950), pp. 1-17.
55* Оценка смертности в результате эпидемии гриппа начинается с цифры 21 млн и возрастает до бесконечности. Даже первая цифра в два раза превышает боевые потери в Первой мировой войне. См. Alfred W. Crosby, Jr., Epidemic and Peace (Westport, Conn., 1976), p. 207. Венерические заболевания в британской армии также приняли характер эпидемий – отчасти потому, что рассматривались в качестве скорее моральной, нежели врачебной проблемы.
56* Соперничающие группировки промышленников по-разному реагировали на расширение производства вооружений и выигрывали от его результатов. Интересный анализ расслоения в германской промышленности см. Hartmut Pogge von Stradmann, «Widerspruche in Modernisierungsprozess Deutschlands», in Bernd Jurgen Wendt et al., eds., Industrielle Gesellschaft und politisches System (Bonn, 1978), pp. 225-240. Армейские офицеры разделяли неприязнь профсоюзных лидеров и социалистов к корыстной расчетливости промышленников. На конечных этапах войны, когда настроение рабочих приобрело критический характер, Людендорф рассматривал идею отмены прибылей путем национализации военных производств: Gerald Feldman, Army, Industry, and Labor in Germany, 1914 – 1918 (Princeton, 1966), pp. 494-96. Нашедшее у J. Martin Kitchen, The Silent Dictatorship: The Politics of the German High Command under Hindenburg and Ludendorff, 1916 -1918 (London, 1976) место марксистское утверждение о том, что военные плясали под дудку предпринимателей, видится наивным заблуждением и обращением к постулатам xix в. относительно суверенности рыночных отношений. Во время Первой мировой войны рынок оказался подчиненным древнему принципу командной мобилизации.
57* August Skalweit, Die deutsche Kriegsnabrungswirtschaft (Berlin, 1927) представляет детальное описание неудовлетворительного управления сельским хозяйством.
58* Продолжение осуществления блокады странами Антанты после заключения перемирия, в худшие месяцы продовольственного кризиса зимой 1918-1919 гг., естественным образом позволилo объявить причиной голода именно блокаду. Однако, не будь соответствующие ресурсы отобраны у аграрного сектора, Германия была бы способна прокормить себя.
59* Ludwig Wartzbacker, «Die Versorgung des Heeres mit Waffen und Munition», in Max Schwarte, ed., Der Grosse Krieg (Leipzig, 1921) 8:129. Von Wrisberg, Wehr und Waffen, 1914- 1918, pp. 57, 84 хотя и крайне критичная в отношении программы Гинденбурга, также с гордостью заключает, что ограничителем возможностей германской армии в ходе последнего наступления явились людские и конные ресурсы, а не артиллерия и боеприпасы.
60* Относительно идей Клемантеля и влияния Министерства торговли на военные усилия Франции см. Godfrey, «Bureaucracy, Industry and Politics in France during the First World War», pp. 95- 215. Книга Клемантеля La France et la politique economique interalliee была написана им для Нью-Йоркской корпорации Кар- неги, и вполне понятна тщательность в подборе слов при описании несбывшихся надежд на способное противодействовать Германии и Соединенным Штатам европейское экономическое сообщество.
61* J. Arthur Salter, Allied Shipping Control: An Experiment in International Administration (Oxford, 1921) предлагает подробный обзор бывшим главой Совета собственных решений и достижений. Относительно точки зрения французской стороны см. Jean Monnet, Memoires (Paris, 1976), pp. 59-89.
62* Hardach, The First World War, pp. 121- 31. Высокая степень значения, которую в Великобритании придавали сельскому хозяйству, резко контрастировала с германской и французской политикой. Несомненно, данная разница объясняется очевидно большей уязвимостью Британии перед лицом продовольственной блокады.
63* William Beveridge, British Foiod Control (London, 1928), pp. 217-32.
64* Невнимание французского руководства к сельскому хозяйству было равным или даже превосходило выказываемое германцами пренебрежение. Clementel, La France et la politique economique interalliee, p. 233. В соответствии с приведенными у William C. Mallendore, History of the United States Food Administration, 1917-1919 (Stanford, 1941) p. 42. 1914 -1924 гг. Соединенные Штаты отправили во Францию 8,42 млн тонн продовольствия.
65* Godfrey, «Bureaucracy, industry and politics in France during the First World War», pp. 84-86; Clementel, La France et la politique economique interalliee, p. 321.
66* ВНП Соединенных Штатов в годы Первой мировой войны удвоился, а перепись населения 1920 г. впервые зарегистрировала факт проживания большей части населения в городах. Вероятно, самым важным результатом Первой мировой войны для сша является решающий толчок, который она придала процессу преображения американского сельского хозяйства из семейного фермерства в аграрные предприятия. Гарантированные правительством высокие цены вызвали скачок объема производства и масштабные вложения в тракторы и другую сельскохозяйственную технику. Относительно преображения сельской жизни Соединенных Штатов в годы войны см. David Danbom, The Resisted Revolution: Urban America and the Industrialization of Agriculture, 1900 -1930 ( Ame s Iow a l979) , pp. 97-109.
67* John Ericson, The Soviet High Command: A Military-Political History (London, ^feb pp. 3 0 3 – 6 .
68* John Scott, Behind the Urals: An American Worker in Russia's City of Steel (London, 1942), pp. 8-9: «Уже с 1931 года или около того Советский Союз находился в состоянии войны… Люди получали ранения и гибли, женщины и дети замерзали насмерть, миллионы голодали, в ходе кампаний коллективизации и индустриализации тысячи прошли через трибуналы и были расстреляны. Нисколько не удивлюсь, если узнаю, что одна лишь битва за создание металлургии отняла у России больше жизней, чем битва на Марне». Относительно пятилеток как разновидности войны см. Moshe Lewin, Pollitical Undercurrents in Soviet Economic Debates from Bukharin to the Modern Reformers (Princeton, 1974), pp. 102-12.
69* F. C.Jones, Manchuria since 1931 (London, 1949), pp. 140-60. В 1936 г., вполне сознательно повторяя русскую модель, Япония объявила о начале осуществления пятилетнего плана развития Маньчжоу-го.
70* Jerome B. Cohen, Japan's Economy in War and Reconstruction (Minneapolis, 1949 ) p. 2 .
71* Ericson, The Soviet High Command, pp. 494-99, 517-22, 532-37 предлагает ясное описание этих сравнительно малоизвестных сражений.
72* Эти соглашения также предшествовали зарождающемуся англо-американскому соперничеству. В 1934 г. Япония объявила об их денонсации с 1936 г., и с 1937 г. была развернута быстро растущая программа флотского строительства. См. Stephen Roskill, Naval Policy between the Wars, vol. 1, The Period of Anglo-American Antagonism (London, 1968), and vol. 2, The Period of Reluctant Rearmament, 1 93 0-1 939 ( Lo n do n , 1 97 6 ).
73* См. Edwin O. Reischauer, Japan Past and Present (New York, 1964), pp. 158 -68. В течение столетий путем колонизации и завоеваний японцы осваивали собственно Японские острова с исходного исторического очага на их юге. Самый северный остров – Хоккайдо – стал интенсивно заселяться японцами лишь в XIX и начале XX вв.
74* Yoshihashi, Conspiracy at Mukden, pp. 116 -18.
75* Генерал Джордж Томас, в 1934- 1942 гг. возглавлявший Экономический штаб (в 1939 г. переименованный в Управление оборонной экономики и вооружений) Военного министерства, был главным сторонником того, что называл «вооружением вглубь» в противовес гитлеровскому подходу «вооружения вширь». См. B. A. Carroll, Design for Total War: Arms and Economics in the Third Reich (The Hague, 1968), pp. 38-53 and passim. Для более глубокого изучения политики руководителей германской армии см. Michael Geyer, Rustung oder Sicherheit: Die Reichswehr in der Krise der Machpolitik, 1924-1936 (Wiesbaden, 1980), pp. 489-505 and passim.
76* Ellis W. Hawley, «The New Deal and Business», in John Braeman et al., eds., The New Deal: The National Level (Columbus, Ohio, 1975), p. 61; William E. Leuchtenburg, «The New Deal and the Analogue of War», in John Braeman et al., eds., Change and Continuity in Twentieth Century America (Columbus, Ohio, 1964), pp. 82-143; John A. Garraty, «The New Deal, National Socialism and the Great Depression», American Historical Review 78 (1973): 907-44.
77* John F. Milson, Russian Tanks, 1900 -1920 (London, 1970), pp. 59-64. Из 24 тыс. исправных русских танков в июне 1941 г. лишь 967 были машинами новых типов, равными германским танкам или превосходившими их. См. Andreas Hillgruber, Hitler's Strategie: Politik und Kriegsfuhrung 1940-1941 (Frankfurt am Mai n 1965 ) p. 509.
78* D. C. Watt, Too Serious a Business: European Armed Forces and the Approach of the Second World War (London, 1975) является умной и содержательной книгой. См. также M. M. Postan, British War Production (London, 1952), pp. 9-114; Robert Paul Shaw, Jr., British Rearmament in the Thirties: Parties and Profits (Princeton, 1977); Walther Bernhardt, Die deutsche Aufrustung 1934 -1938: Militarische und politische Konzeptionen und ihre Einschatzungdurch die Aliierten (Frankfurt am Main, 1969); Edward L. Homze, Arming the Luftwaffe: The Reich Air Ministry and the German Aircraft Industry, 1919-1939 (Lincoln, Neb., 1976). Я не сумел найти подобного вышеперечисленным описания перевооружения Франции.
79* W. K. Hancock and M. M. Gowing, British War Economy (London, 1949) является изумительным официальным изложением истории, бросающим свет на критические решения политиков. Столь же замечательным изложением официальной точки зрения на производство вооружений является Postan, British War Production.
80* Ericson, Soviet High Command, pp. 575-83.
81* Alan S. Milward, The German Economy at War (London, 1965), pp. 43 – 45; Barry A. Leach, German Strategy against Russia, 1939-1941, (Oxford, 1973), pp. 133-46 and passim; B. Klein, Germany's Economic Preparation for wwwar (Cambridge, Mass., 1959); Andreas Hillgruber, Hitler's Strategie: Politik und Kriegsfuhrung, 1940- 1941 (Frankfurt am Main, 1965), pp. 155-66 and passim.
82* Edward L. Homze, Foreign Labor in Nazi Germany (Princeton, 1967), pp. 232. По иронии, опыт организации труда в Германии стал одним из факторов, определивших продвижение по пути послевоенной европейской интеграции. Гитлер и его жестокий подручный Фриц Заукель заслуживают упоминания наравне с Жаном Монне и генералом Джорджем Маршаллом в качестве создателей Европейского экономического сообщества.
83* Albert Speer, Inside the Third Reich: Memoires (London, 1970); Milward, German Economy at War; Alan S. Milward, The New Order and the French Economy (London, 1970); Friedrich Forstmeier and Hans-Erich Volkmann, eds., Kriegswirtschaft und Rustung, 1939-1945 (Dusseldorf, 1977) и с точки зрения марксизма, Dietrich Eicholtz, Geschichte der deutscen Kriegswirtschaft, 1939-1945 (Berlin, 1969).
84* Cohen, Japan's Economy in War and Reconstruction, pp. 56, 267.
85* Картину обрисовывают следующие цифры (уровень 1940 г. = 100 %):
1941 1942 1943 1944
валовый промышленный продукт 98 77 90 104
из которых вооружений 140 186 224 251
валовый сельскохозяйственный продукт 62 38 37 54
Источник: Alec Nove, An Economic History of the USSR (Harmondsworth, 1969), p.272.
86* В дополнение к процитированному выше Нове, см. Nikolai Voznesensky, The Economy of the ussr during World War ii (Washington, D. C., 1948), and Roger A. Clarke, Soviet Economic Facts, 1917 -1970 (London, 1972) для крайне удобного обобщения официально публикуемых статистических данных.
87* Официальные данные можно найти в U. S., Civilian Production Administration, Industrial Mobilization for War: History of the War Production Board and Predecessor Agencies, 1940-1945 (Washington, D. C., 1947). Donald M. Nelson, Arsenal of Democracy (New York, 1946) представляет личный взгляд главного администратора Совета военного производства.
88* Программа победы была создана в основном благодаря усилиям Жана Монне, чья правительственная карьера началась в качестве представителя Франции в Союзном совете по морским перевозкам в 1917 г. См. его Memoires, pp. 179 -212. Джон Мэйнард Кейнс также сыграл важную роль в передаче макроэкономических концепций и опыта американцам. см. Roy F. Harrod, The Life ofJohn May- nard Keynes (London, 1951), pp. 505-14, 525- 623.
89* Стратегическое управление в ходе Второй мировой войны описано во многих книгах. Robert E. Sherwood, Roosevwlt and Hopkins: An Intimate History (New York, 1948) стала первым взглядом изнутри и остается одной из самых интересных книг. William H. McNeill, America, Britain and Russia: Their Cooperation and Conflict, 1941-1946 (London, 1953) представляет ранние обобщение и толкование. Открытие архивов не слишком изменило общую картину, как показывает такая работа, как John Lewis Gaddis, The United States and the Origins of the Cold War, 1941-1947 (New York, 1972).
90* Philip Mason, A Matter of Honour: An Account of the Indian Army, Its Officers and Men (London, 1974), pp. 495-522; Bisheshwar Prasad, ed., Expansion of the Armed Forces and Defense Organization, 1939-1945 (n. p., 1956).
91* R. F. Mackay, Fisher of Kilverstone (Oxford, 1973), pp. 506-9; Richard Hogh, First Sea Lord (London, 1969), p. 238.
92* См. L. F. Haber, Gas Warfare, 1916-1945: The Legend and the Facts (London, 1976), p. 8. Интересным и важным вопросом является причина отказа от применения отравляющих газов во Второй мировой войне, несмотря на всеобщее ожидание убийственных авиаударов бомбами с отравляющим веществом в первые же часы войны. Достаточно важную роль сыграло психологическое отвращение военных к оружию, лишенному намека на открытую героичность. Barton C. Hacker, «The Military and the Machine: An Analysis of the Controversy over the Mechanization in the British Army, 1919-1939» (Ph. D. diss., University of Chicago, 1968) предлагает убедительное психологическое толкование подобного отношения. Относительно намерений германской стороны см. Rolf-Dieter Muller, «Die deutschen Gaskriegsvorbereitungen, 1919-1945: Mit Giftgas zur Welt- macht?» Militardeschichtlische Mitteillungen 1 (1980): 25-54.
93* Относительно британского опыта см. John M. Sanderson, The Universities and British Industry, 1850-1970 (London, 1972), pp. 228-30; относительно Соединенных Штатов – Daniel Kevels, The Physicists (New York, 1978), pp. 117-38.
94* M. M. Postan et al., Design and Development of Weapons: Studies in Government and Industrial Organization (London, 1964) ограничивается Великобританией, однако ясно демонстрирует размах и систематический характер вовлечения научных кругов в конструирование вооружений (особенно на с. 433 -58, 472-85). Относительно Соединенных Штатов James Phinney Baxter iii, Scientists against Time (Boston, 1946) представляет хорошо написанную официальную историю. P. M. S. Blackett, Studies of War: Nuclear and Conventional (Edinburgh, 1962), pp. 101-19 and 205-34 представляют более личностную точку зрения; Reginald Victor Jones, Most Secret War (London, 1978) является еще более личной в описании контрразведывательных органов. Я не смог найти серьезного описания германской, японской или русской научной мобилизации.
95* Alan S. Milward, War, Economy and Society, 1939 -1945 (Berkeley, 1977), pp. 184-93; Postan, British War Production. Истребитель «Спитфайр» британских ввс претерпел более тысячи технических усовершенствований в 1938-1945 гг., результатом которых стал прирост в максимальной скорости на 160 км / ч.
96* См. Walter Dornberger, V2 (London, 1954), pp. 93, 100; Dwight D. Eisenhower, Crusade in Europe (New York, 1948), p. 260.
97* Martin J. Scherwin, A World Destroyed: The Atomic Bomb and the Grand Alliance (New York, 1975) является современным, легко читаемым и взвешенным описанием. Margaret Gowing, Britain and Atomic Energy, 1939-1945 (London, 1964) представляет прекрасную официальную точку зрения.
98* Эпидемия тифа в Неаполе в 1943 г. была подавлена в зародыше путем тотальной обработки ДДТ, а две вспышки бубонной чумы в Северной Африке были равно успешно преодолены усилиями медицинских команд союзников. См. Harry Wain, A History of Preventive Medicine (Springfield, Ill., 1970), p. 306.
Примечания:
ГЛАВА 9
МИРОВЫЕ ВОЙНЫ ХХ ВЕКА
В наиболее урбанизированных странах Европы в августе 1914 г. люди с радостью пошли на войну. Почти каждый считал, что сражения продлятся лишь несколько недель. В ожидании решающих битв граничащий с истерией боевой пыл ослепил сознание германского, французского и британского обществ. Сменившее его разочарование было не менее глубоким – и тем не менее, несмотря на четыре долгих кошмарных года ежедневных бесконечных списков убитых в газетах и тупикового противостояния на Западном фронте, воля к продолжению войны оказалась сильнее.
Остается лишь догадываться о причинах столь странного поведения. Определенное отношение к вышесказанному имеет укоренившийся в образовательной системе культ героизма с его акцентом на патриотизме и воспевавших ратный труд классиков. В предшествовавшем Первой мировой войне десятилетии не меньшей была и роль классовой борьбы во всех ведущих государствах Европы. Испытываемые по отношению к соседям чужестранным страх и ненависть позволяли избавить потенциальных солдат от аналогичных чувств к соседям непосредственным – опыт, убедительно подтвержденный как применительно к социалистам и пролетариям, так и в отношении класса имущих. Вероятно, многочисленные и разнообразные психологические подвижки, вызванные переходом от сельского уклада жизни к городскому, также нашли свое воплощение в оргии патриотизма и милитаризма 1914 г. Значительно меньший энтузиазм населения восточноевропейских стран относительно начала войны является подтверждением вышеприведенного факта – ведь процесс урбанизации затронул значительно меньшую часть населения этих государств, а крестьянское большинство все еще следовало традиционному укладу. Однако, несмотря на все усилия,( 1*) попытки объяснить феномен Первой мировой войны остаются слишком сложными для восприятия. Прошедшие войну люди оказались попросту неспособны уместить случившееся и пережитое в любые рамки дотоле известного опыта. Вскружившие миллионы голов мечты о славе развеялись от чувства ужаса и беспомощности в безысходной траншейной войне, месяц за месяцем неумолимо перемалывавшей людские массы. Всплеск вильсонианской и ленинской риторик в 1917 г. лишь подчеркнул уникальность, исключительность и беспрецедентность этой борьбы. Воцарившееся повсюду настроение ожидания конца света по завершении войны быстро сменилось столь же сильным неприятием всего, связанного с кровопролитием. Большинство тех, кому удалось выжить, действовали по убеждению, что произошедшее в 1914- 1918 гг. было атавистическим искажением норм цивилизованной жизни.
Однако даже если мы возьмем за основу современное суждение и согласимся с тем, что Первая мировая война была подобием Армагеддона, внезапным и жестоким образом положившего конец целой эпохе европейской и всемирной истории, то по прошествии стольких десятилетий становится ясным – Великая война также ознаменовала наступление новой эры в мировой истории, эры, в которой мы все еще барахтаемся в наших 1980-х. Отсюда следует неприменимость рассмотрения уместности Первой мировой войны как беспрецедентной катастрофы, оборвавшей естественный ход исторического развития. По крайней мере, Вторая мировая война доказала, что 1914- 1918 гг. не были уникальным событием. По мере того как 1945 г. все более отдаляется от нас, теряя первичность в восприятии современного общества, становится возможным рассмотреть два великих вооруженных столкновения XX в. в более безболезненной перспективе.
БАЛАНС СИЛ И ДЕМОГРАФИЯ В ПЕРВОЙ И ВТОРОЙ МИРОВЫХ ВОЙНАХ
Особенно многообещающими видятся три нижеследующих подхода. Во-первых, все войны следует рассматривать в качестве попыток внесения изменений в баланс силовой политики в системе соперничающих государств. Разумеется, метод, которым государства-союзники противодействовали германской мощи в Первой и Второй мировых войнах, полностью соответствует основополагающим составным двух более ранних эпизодов европейской истории. Речь идет о двух этапах войны, целью которой было обуздание мощи державы Габсбургов в 1567 -1609 и 1618- 1648 гг., а также о более масштабной войне, предотвратившей господство Франции на континенте в 1689- 1714 и 1793-1815 гг. Так же, как и в 1914-1918 и 1939- 1945 гг., в каждом из вышеперечисленных примеров коалиция стран выступала против государства, вплотную подошедшего к обретению гегемонии на европейском пространстве. Точно так же взаимно противоречащие интересы, взаимное недоверие и радикальные отличия в идеологии внутри коалиции не помешали союзникам одержать победу настолько полную, чтобы позволить себе роскошь перессориться между собой после окончания войны( 2*) .
В предшествовавшие столетия воины и подданные не имели права вмешиваться в расчеты правителем баланса сил. Однако в ходе двух мировых войн XX в. от граждан и военнослужащих каждой из противоборствующих сторон и каждого воюющего государства ожидалась вера в цели, явно противоречащие подобным расчетам, долженствующим служить надежным компасом в государственных делах. Переносить страдания и умирать за поддержание баланса сил, который сделал возможным (и даже спровоцировал) войну, было совершенно неприемлемым для всех сражавшихся. По идеологическим или иным причинам государственные деятели также раз за разом предпринимали действия, противоречащие принципам силовой политики(3*) .
Даже если государственные деятели, граждане и солдаты верили в сказанное ими о порочном и неприемлемом характере политики баланса сил, поведение правительств и перемены в общественном мнении еще вполне вписывались в неизбежную геометрию расклада сил. Само существование суверенных государств позволяет предположить, что когда одно из них становится достаточно сильным, чтобы угрожать независимости остальных, то все способствующее поощрению силовых шагов в отношении потенциального гегемона обретает самые благоприятные условия в считающих себя подверженными опасности странах. В подобной обстановке быстрая смена настроений и симпатий общества не только возможна, но и происходит в действительности за несколько месяцев и даже недель, приводя к созданию и распаду союзов и коалиций. Противоречащие интересы и несовместимые идеалы выходили на передний план лишь при условии отсутствия провоцирующих проведение политики баланса сил внешних угроз. Подобное утверждение уместно применительно к Соединенным Штатам и Советскому Союзу в период между двумя мировыми войнами – слабость Германии поощрила их на намеренное отступление от силовой политики. Обе державы замкнулись в собственных границах, чтобы блюсти чистоту своих политических догм.
Как бы то ни было, баланс сил видится недостаточным для полного объяснения причин этих двух войн. Ожесточенность, с которой они велись, и далеко идущие преобразования, вызванные напряжением сторон, перевернули общество. Цели войны и политические идеологии могли дезориентировать всех участников процесса – однако за яростными битвами безошибочно угадывался демографический фактор, столь же неумолимый, сколь и геометрия силового соперничества.
Подобное восприятие предлагает второй подход к пониманию двух войн. Если, как предполагалось в шестой главе, демократическая и промышленная революции были, помимо всего прочего, реакцией на испытываемое Западной Европой с конца XVIII в. демографическое давление, то конвульсии войн XX в. могут быть истолкованы подобным же образом. Они могут рассматриваться как ответ на столкновение роста населения с пределами, установленными традиционным укладом сельской жизни (в частности, в Центральной и Восточной Европе, а также, в гораздо более разнообразных проявлениях – на обширных пространствах Азии). Разумеется, основным нарушителем всех наличествовавших общественных отношений являлся тот факт, что по достижении совершеннолетия крестьянские сыновья не могли, подобно своим предкам с незапамятных времен, вступать в брак и принимать на себя обязанности взрослых членов общества, поскольку земли было недостаточно. В подобных обстоятельствах традиционные модели сельской жизни оказались под невыносимым давлением; семейные роли и моральные обязательства сельского уклада не могли быть выполнены. Единственным оставшимся вопросом было то, какая форма революционного идеала окажется наиболее привлекательной для возмущенной молодежи.
Еще с середины XVIII в. население Европы и всего мира вышло из состояния сравнительного равновесия. Снижение уровня детской смертности позволило большему по сравнению с предыдущими столетиями числу детей дожить до совершеннолетия. Однако уровень рождаемости не только не снизился, но и стал расти, поскольку уменьшение числа смертельных эпидемий привело к выживанию большего количества супружеских пар в репродуктивном возрасте( 4*) . На протяжении столетия рост числа населения означал для Центральной и Восточной Европы лишь рост богатства. Возросший объем рабочей силы позволил самыми разнообразными методами усовершенствовать обработку земель, распахать новые пространства и повысить уровень сельскохозяйственного производства. Однако все они имели предел, и в 1880-х стало очевидно резкое снижение прибыльности в почти всех деревнях на пространстве между Рейном и Доном. Это явление ознаменовало два изменения. Первым стал невиданный объем эмиграции в 1880 – 1914 гг., вызвавший переселение миллионов на западный берег Атлантики, а также на восток-вглубь Сибири. Вторым изменением было выражаемое в самых разных формах революционное брожение в деревнях и городах стран Центральной и Восточной Европы.
Давление на сельский уклад и традиционные общественные модели постоянно возрастало до 1914 г., когда Первая мировая война направила напряжение по новому руслу. Смерть многих миллионов действительно способствовала частичному разрешению этой проблемы в перенаселенных областях Центральной и Восточной Европы. Однако лишь Вторая мировая война, вызвавшая гибель значительно большего количества людей, а также массовый исход беженцев и перемещения целых этнических групп, позволили странам Центральной и Восточной Европы повторить французский ответ на революционные выступления в начале XIX в. (а именно управлять рождаемостью в соответствии с осознаваемыми экономическими обстоятельствами и ожиданиями). В итоге после 1950 г. рост численности населения перестал подвергать европейское общество серьезному давлению(5*).
Разнообразие опыта по разрешению проблемы роста численности населения способно многое объяснить в подходах и поведении европейских держав в преддверии Первой мировой войны. Как предполагалось в шестой главе, в середине XIX в. Франция и Великобритания пошли совершенно разными путями в разрешении внутренней напряженности, вызванной быстрым ростом численности сельского населения этих стран в 1780-1850-х гг( 6*) . Этот факт был засвидетельствован повышением уровня заработной платы в 1850-х и последующие годы. Сознательное ограничение рождаемости во Франции поставило рост населения в зависимость от экономических опыта и ожиданий. Те, кто не мог найти приемлемую работу в Великобритании, уезжали в европейские колонии, где рабочие места наличествовали в избытке( 7*) .
Ситуация в России напоминала британскую в том смысле, что отток в доступные в политическом отношении и малозаселенные пограничные земли был доступен сельскому населению, которое не могло более следовать традиционному укладу жизни у себя на родине. В 1880 -1814 гг. более шести миллионов русских переселились в Сибирь и около четырех миллионов – на Кавказ. В то же время около двух с половиной миллионов жителей западных окраин России (в большинстве своем поляков и евреев) перебрались за океан( 8*) . Благодаря железным дорогам и вызванным снижением стоимости наземных перевозок многообразным проявлениям промышленно- коммерческой экспансии, эти «предохранительные клапаны» дополнялись расширяющимися возможностями для трудоустройства в городах. Однако вскипавшее в большинстве сельских областей России недовольство наглядно проявилось в ходе внезапной вспышки революционного насилия 1905 – 1906 гг.
Французы и британцы на западе и русские на востоке в конце XIX- начале XX в. оказались перед лицом поистине сложной демографической проблемы. Например, в Германии среднегодичное превышение уровня рождаемости над смертностью в 1900- 1910 гг. составляло 860 тыс. человек – однако в то же время промышленно-коммерче- ская экспансия открыла столько новых рабочих мест, что для обработки сельских хозяйств на востоке приходилось нанимать поляков( 9*) . И все же давление, оказанное воздействием быстрой урбанизации на традиционный уклад жизни, было крайне серьезным. Активно выходившие на политическую арену новые городские слои зачастую оказывались пугающими для правящей германской элиты, родиной которой в основном были сельские районы и маленькие города. Особенно угрожающей виделась популярная в среде промышленных рабочих марксистская революционная риторика; в то же время многих германцев беспокоила волна славянской миграции с востока. Результатом вышеперечисленного стало ощущение нахождения в осаде и значительно более безоговорочная, нежели того требовал здравый смысл, поддержка Австро-Венгрии летом 1914 г (10*).
Отражение различий между германским и французским развитием является весьма ироничным. Если бы старый правящий режим Германии менее успешно справлялся бы с проблемами, вызванными ростом численности населения в XIX в., то в стране вполне могло прийти к власти революционное движение. Взывающая к другим народам Европы привлекательная универсалистская идеология последнего могла возыметь то же действие, что и французские революционные идеалы конца XVIII в. Однако вместо этого германская борьба за господство в Европе проходила под исключительными – узконационалистическими и расистскими лозунгами, которые могли лишь оттолкнуть, а никак не привлечь другие народы. Иными словами, в долгосрочном отношении столь успешная и быстрая индустриализация лишила германскую модель форм революционного социализма и не позволила Германии победить в войнах XX в. Марксистские рецепты строительства будущего пошли не тем путем – поворот событий 1917 г., который вверг бы в изумление самого Маркса, сделал его учение идеологическим инструментом построения государственной власти в России.
До 1917 г. подобная смена ролей была невообразима. В расположенных к востоку и югу от Германии европейских землях промышленное развитие не поспевало за темпами роста населения( 11*) . Соответственно, наиболее болезненными политические потрясения были на окраинах Османской и Австро-Венгерской империй. К этой же категории относятся и польские области России. Несмотря на поистине огромный объем эмиграции за океан, ( 12*) одной ее было недостаточно для разрешения проблемы. Молодые люди, которые в надежде выбиться в средние слои общества пытались получить высшее образование, в нужное время оказались в нужном месте – и донесли до своих разгневанных сверстников революционные политические идеи. В этом они достигли значительных успехов, начиная с Болгарии и Сербии(13*) в 1870-х, и немногим позже – в других регионах Восточной Европы. Таким образом, Балканы стали пороховой бочкой Европы. Естественным является тот факт, что искрой, вызвавшей грандиозный взрыв Первой мировой войны, стало убийство эрцгерцога Фердинанда Гаврилой Принципом. Неудачные попытки молодого человека получить образование, необходимое для обеспечения удовлетворительного уровня самостоятельности, бросили его в объятия крайне революционной формы национализма(14*).
Первая мировая война в определенной степени облегчила ситуацию с перенаселенностью в сельских районах Центральной и Восточной Европы. Миллионы крестьянских сыновей были отправлены на фронт, 10,5 миллионов погибли(15*). Последовавшие вслед за окончанием войны националистические революции в Австро-Венгерской империи (1918- 1919 гг.) и социалистические революции в России (1917 г.) в малой мере снизили оказываемое перенаселенностью сельских районов давление. За исключением Венгрии, обе разновидности революции лишили имущие классы их предвоенной земельной собственности. Однако передел земли в пользу уже обни щавшего крестьянства не способствовал росту производительности, а наоборот, привел к обратному результату, поскольку для эффективной обработки наделов новым владельцам недоставало ни средств, ни знаний. Таким образом, послевоенное урегулирование не справилось с проблемой слишком большого количества людей, пытавшихся следовать традиционному укладу крестьянской жизни. Русские в 1928- 1932 гг. отреагировали государственной программой индустриализации, поддержанной насильственной коллективизацией на селе. В годы экономической депрессии 1930-х в остальных областях Восточной Европы недовольство сельского населения обычно принимало форму антисемитизма-принадлежащие к среднему классу евреи были достаточно многочисленными, чтобы подвергнуться обвинениям в обогащении за счет крестьянства.
Лишь приведшая к гораздо более масштабным потерям (общее число погибших, вероятно, доходит до 47 млн)(16*) Вторая мировая война явила собой крайне жестокое, но и действенное разрешение проблемы слишком большого числа людей, пытающихся жить на ограниченном участке земли. Именно во время и после Второй мировой войны население Восточной Европы начало ограничивать уровень рождаемости. Вскоре показатели снизились настолько, что простое воспроизводство в ряде европейских стран стало невозможным без притока мигрантов из-за рубежа(17*).(363c*)
Стоило связи уровня рождаемости с экономическими ожиданиями приобрести постоянный характер для всей Европы, ( 18*) как миновал и кризисный период, через который в 1880 – 1950-х прошли Центральная и Восточная Европа. Изменились как семейный уклад, так и поведение в области отношений полов, а также быт и нравы кре стьянства – словом, прекратил существование ставший причиной двух мировых войн демографический режим.
Разумеется, в разных регионах мира демографический рост шел разными темпами. Например, в Китае конфликт, вызванный недостатком земли для растущего населения, стал очевидным уже в 1850 г. и вылился в массовое и разрушительное Тайпинское восстание 1850 – 1864 г( 19*) . Вплоть до самого окончания Первой мировой войны крестьяне Азии не откликались в столь массовом порядке на революционные идеи. Здесь уместным будет упоминание карьеры Махатмы Ганди (1869-1948 гг.), чьи первые успешные воззвания к сельским классам Индии относятся к ранним 1920-м. Следует также вспомнить Мао Цзэ-Дуна (1893-1976 гг.), который с 1927 г. стал мобилизовывать китайское крестьянство на поддержку собственной версии марксизма. Фактически в последующие десятилетия в Азии повторились преобладавшие ранее в Европе взаимосвязи между перенаселенностью и революционным политизированием сельского населения( 20*). То же самое относилось и к некоторым районам Азии. Однако условия в разных регионах резко отличались, и, например, во многих тропических областях повторяющиеся эпидемии до 1950-х действенным образом сдерживали рост населения.
Имперская агрессия Японии в XX в. совпала с ростом населения, который начал снижаться только после вызвавшей определяющие изменения в укладе сельской жизни страны Второй мировой войны(21*).
Уровень рождаемости стал понижаться почти в тот же период, что и в Центральной и Восточной Европе, и, таким образом, в годы Второй мировой войны Япония (как и большинство стран Европы) прошла через собственный вариант современного демографического кризиса(22*).
Ясно, что революционные проявления негодования сельских масс в силу нехватки земель для молодежи, желавшей продолжать образ жизни своих родителей, никуда не исчезли. Вспышки в Латинской Америке, ряде областей Африки и в Юго-Восточной Азии продолжали иметь место – однако основным определяющим фактором для обеих мировых войн был рост численности населения Японии и совпадавший по времени кризис в Центральной и Восточной Европе. Изменив свои демографические модели, эти страны вряд ли в будущем станут очагами сравнимых по масштабам военно-политических волнений.
Демография и болезненный развал вековых укладов сельской жизни многое объясняют в кровопролитном характере войн XX века. Однако они не в состоянии пролить свет на то, каким образом наиболее развитые индустриальные державы провели внутреннюю реорганизацию, самым беспрецедентным и непредсказуемым образом перешли на военные рельсы и, таким образом, сделали управляемые экономики знаковым явлением современности. Этот третий подход к пониманию двух мировых войн видится самым многообещающим, поскольку XX век вполне может стать свидетелем возврата к главенству командного метода управления рынком – как наиболее предпочтительному для мобилизации масштабных человеческих действий. Я предлагаю рассматривать обусловленную двумя мировыми войнами управленческую метаморфозу в более широкой перспективе-исходя из того, что этот аспект может оказаться их основным и наиболее долгосрочным результатом в истории человечества.
УПРАВЛЕНЧЕСКАЯ МЕТАМОРФОЗА В ПЕРВОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЕ. ПЕРВАЯ ФАЗА, 1914 – 1916 ГГ.
Неожиданно продолжительный характер Первой мировой войны убедил все противоборствующие стороны в необходимости организации и реорганизации тыла для повышения эффективности и размаха военных усилий страны. Результатом стали глубокие изменения в старых моделях управления. В частности, бесчисленные бюрократические структуры, которые в прошлом действовали независимо друг от друга в условиях рыночной экономики, слились в единую общенациональную компанию для ведения войны. Вероятно, важнейшими из этих структур явились предпринимательские корпорации, однако профсоюзы, министерства, а также управленческие структуры сухопутных войск и флота также сыграли первенствующие роли в управлении государственными делами.
Прошедшие испытание временем обычаи и структуры стали гибкими и податливыми в руках соперничающих технократических элит, обращавших миллионы одних в солдат и миллионы других – в трудившихся на войну рабочих. Семейная жизнь, права на собственность, доступ к товарам потребления, местожительство и классовые взаимоотношения – все они претерпели глубокие изменения. В совокупности изменения в обыденной жизни и повседневных контактах вызвали метаморфозы столь же значительные (и, вероятно, столь же естественные), сколь обращения насекомых.
Как подобное могло произойти?
Во-первых, каждый предполагал, что война продлится лишь несколько недель. На континенте отточенные до совершенства мобилизационные планы соперничающих стран предполагали немедленное прекращение нормальной жизни с началом военных действий. Одна лишь Великобритания настаивала на «ведении дел как обычно»( 23*) . Заводы и фермы Франции почти полностью лишились здоровых мужчин, которые были посланы на фронт. В других странах шок был меньшим благодаря тому обстоятельству, что не все мужчины призывного возраста проходили военную подготовку. Повсюду политическое противостояние уступило место единению перед лицом общей угрозы. За исключением маленькой группы доктринеров, социалисты отреклись от своей революционной риторики и приостановили классовую борьбу до победы над внешним врагом.
Тридцать шесть дней казалось, что ожидания короткой войны сбудутся. План Шлиффена исполнялся в соответствии с надеждами германского Генерального Штаба. Германские войска отразили французское наступление в Лотарингии и продвижение русских армий в Восточной Пруссии, тогда как их основные силы разбили бельгийские и британские войска и приготовились к окружению французов. Однако напряжение боев истощило возможности как людей, так и коней – и именно в это время французы нанесли свой контрудар на Марне (6 – 12 сентября 1914 г.). С 9 сентября германские войска начали отступление, и тремя днями позже измотанные и наскоро окопавшиеся противоборствующие армии очутились в тупиковой ситуации. Катастрофически не хватало как боеприпасов, так и всего остального. Что хуже, тактическая патовая ситуация в последующие недели стала стратегической, поскольку каждая из беспрестанно предпринимаемых попыток обойти противника приводила к простому удлинению линии окопов. Так продолжалось до тех пор, пока эта линия не слилась в одну беспрерывную траншею от швейцарской границы на юге до примыкающего к Северному морю маленького участка Бельгии. Несмотря на титанические усилия обеих сторон, на протяжении четырех кошмарных лет Западный фронт оставался почти неподвижным.(367c*)
В итоге противоборствующие стороны столкнулись с совершенно неожиданными проблемами. Продолжение войны было тяжким бременем, но и уступить представлялось невозможным. В итоге обе стороны должны были на ходу изыскивать средства и импровизировать для снабжения армий – на протяжении месяцев кормить, снаряжать, вооружать, обучать и лечить в буквальном смысле миллионы людей. Ничего подобного ранее не предпринималось, и неудивительно, что старые традиции и учреждения угасли, а новые методы и принципы возобладали.
Наиболее пострадавшей из основных участников противостояния в первые месяцы войны оказалась Франция. Людские потери в начальный период были крайне тяжелыми,( 24*) а экономика оказалась на грани развала. Кризисное состояние Франции усугублялось тем обстоятельством, что после стабилизации линии фронта в руках германцев оказались особо важные для оружейной промышленности районы добычи угля и железа(25*). Даже на оружейных заводах в глубоком тылу французских войск не хватало рабочих, поскольку их забирали в армию на тех же основаниях, что и всех других способных держать оружие мужчин(26*). Таким образом, когда стало ясно, что артиллерия будет постоянно вести огонь как по укреплениям противника, так и целям в его тылу, а необходимое количество снарядов окажется прежде невообразимым,(27*) французский военный министр уже 20 сентября 1914 г. сделал вывод о необходимости освобождения определенных категорий от службы в войсках с целью производства необходимых боеприпасов. Вначале царила сумятица – так, например, промышленникам было выдано разрешение на прочесывание железнодорожных станций и других общественных мест в поисках рабочих с необходимыми навыками(28*).
С самого начала французские власти осознали необходимость организации производства имеющимися средствами, поскольку значительная часть металлургических предприятий страны оказалась в руках противника. Все отрасли промышленности получили призыв правительства производить военные материалы – ставить новые сборочные линии, перепрофилировать станочный парк, а также внедрять производственные методы сообразно с местными возможностями и условиями. Память о 1793 г. и парижских мастерских того времени помогла в деле массовой импровизации – так же, как и готовность политиков перепоручить решение второстепенных и технических вопросов комитетам промышленников на местах. Эти комитеты распределяли между собой контракты и задания, посредством частых совещаний с соответствующим министром, координируя свои усилия с запросами вооруженных сил(29*).
В первые жестокие недели войны цена мало что значила. Около 25 тыс. субподрядчиков стали производить вооружения и боеприпасы самых разных типов, задействовав почти каждый пригодный для этого станок. Позже производители с высокими ценами оказались вытесненными – в основном, ввиду неспособности приобрести необходимое сырье и топливо. Буквально на голом месте возникли новые заводы, производившие вооружения на конвейерной основе. Хотя именно они были определяющими, наиболее крупные и амбициозные промышленные гиганты к концу войны в 1918 г. еще не успели выйти на уровень полной производственной мощности( 30*) .
В подобных условиях крупные промышленники оказались крайне успешными. Они контролировали занимавшиеся распределением скудных ресурсов (сырья, топлива и рабочей силы) местные советы. Крупные производители оказались в состоянии извлекать высокие прибыли из цен, призванных удержать на плаву средние и малые компании. Способ массового производства оказался крайне благоприятствующим новаторски настроенным компаниям с верным выбором политических, финансовых и промышленных партнеров. Например, Луи Рено построил свою промышленную империю именно в годы войны. В 1918 г. у него получали зарплату 22500 рабочих, производивших снаряды, грузовики, тракторы, танки, аэропланы, детали пушек и многое другое. Пост председателя промышленного комитета парижского региона предоставил ему рычаг для получения новых подрядов, а ставка на штат проектировавших новые действенные способы производства молодых конструкторов сделала подобные контракты высокоприбыльными для него и его компании(31*).
Еще одним фактором успеха французов был характер рабочей силы. Все еще новое в 1914 г. для Франции крупномасштабное производство в основном концентрировалось в районах, захваченных германскими войсками. На созданных в военные годы производствах вряд ли действовали традиционные методы труда, так как число женщин, детей, иностранцев, военнопленных, ветеранов-инвалидов (а также отозванных на заводы солдат) значительно превышало количество собственно рабочих-мужчин(32*). Подобная рабочая сила была значительно более послушной, нежели рабочие Германии или Великобритании. Среди тех были сильны социалистические традиции, правила оплаты сверхурочного труда и традиционные навыки и умения – словом, все то, что противилось радикальной перекройке трудовых процессов, подобной той, что восторжествовала во Франции.
Французам помогли еще два обстоятельства. В политической области это был факт назначения социалиста и выпускника парижской Ecole Normale Альбера Тома на пост министра вооружений. Он окружил себя разделявшими его собственные технократические убеждения и социалистические наклонности выпускниками той же школы. Такие управленцы оказались гораздо более способными обеспечить слаженное сотрудничество промышленников и рабочих, нежели выполнявшие аналогичные задачи в Германии высокомерные армейские офицеры( 33*) .
Наиболее важным было то обстоятельство, что военная экономика Франции не зависела исключительно от собственных ресурсов. Утерянное ввиду германского продвижения восполнялось поставками значительного количества угля и металлов из Великобритании. При недостатке насущно важных материалов можно было приобрести их в Великобритании или Соединенных Штатах (во всяком случае, вначале). Однако перегруженность рынков Великобритании (с 1915 г.) и Соединенных Штатов (с 1917 г.) военными заказами стала приводить к учащающимся задержкам и сбоям поставок. Стала очевидной востребованность новых подходов для согласования военной индустрии союзных стран. Реорганизация в конечном итоге привела к международному разделению труда, которое планировалось на совещаниях союзников и осуществлялось международными административными органами, важнейшим из которых был Союзный совет по морским перевозкам.
Зависимость Франции от британских и американских топлива, сырья и, во все большей степени, продовольствия(34*) засвидетельствова на ростом военных долгов, которые отравили послевоенные международные отношения. Однако в ходе самой войны поставки из-за океана позволили французам в невиданных прежде масштабах сосредоточить собственные материальные ресурсы на производстве вооружений и людские-на отправке все новых подразделений и частей на фронт. Например, производство 75-мм снарядов в 1915 г. достигло необходимого для обеспечения войск уровня до 200 тыс. штук в день, что в 20 раз превышало первоначальные показатели. Последовавший позднее переход к новым вооружениям-таким как крупнокалиберные 155-мм орудия, аэропланы и танки – стал явлением значительно более важным, нежели простое количество производимых снарядов. Французы и в этой области сравнялись с достижениями других великих держав (и даже превзошли их). Доказательством этого факта стало получение, в соответствии с заключенным соглашением, американскими экспедиционными силами по прибытии в Европу большей части тяжелого вооружения с французских заводов и арсеналов(35*). Во Второй мировой войне Франция стала арсеналом демократии в большей степени, нежели Британия, и в значительно большей степени чем США( 36*) .
Германцы столкнулись с проблемой иного рода. Их промышленные ресурсы значительно превосходили французские, и в 1914 г. почти половина взрослых мужчин была освобождена как от военной службы, так даже от военной подготовки(37*). Таким образом, в Германии оставался значительный зазор между абсолютными пределами имевшихся в наличии людских и материальных ресурсов, с одной стороны, и резко возросшей после октября 1914 г. (когда закончились первоначальные запасы) потребностью в снарядах – с другой. В ито ге офицеры германского военного ведомства могли просто требовать от гражданской экономики большего. И действительно, не прибегая, подобно Франции в первые месяцы войны, к массовому кустарному производству и перенацеливанию людских ресурсов, многие месяцы германская промышленность поставляла все необходимое.
С другой стороны, до 1914 г. Германия ввозила ряд необходимых для ведения войны стратегических материалов. Медь для производства гильз и электрических аппаратов закупалась в Чили; там же приобретались необходимые для изготовления пороха и удобрений нитраты. С началом войны Королевский флот объявил блокаду германского побережья и резко затруднил доступ к заморским поставщикам( 38*) . Британская блокада сделала очевидным то обстоятельство, что германская армия должна была вести самый тщательный учет меди и нитратов, чтобы не оказаться перед лицом внезапного прекращения поставок гильз и пороха. Это обстоятельство уже в первые дни войны не ускользнуло от внимания наследника владельца германской компании «Дженерал Электрик» Вальтера Ратенау. 8 августа 1914 г. он обрисовал военному министру проблему и уже через неделю оказался главным ответственным за распределение меди и нитратов, а также остальных необходимых для военного и промышленного производства дефицитных сырьевых материалов. Так был учрежден Отдел сырьевых материалов военного министерства – зерно, из которого в последующие три года проросла всеобъемлющая система военного управления германской экономикой( 39*) .
Искушенный крупный промышленник Ратенау основал особые корпорации для распределения критически важных материалов. В результате, ответственный за каждый определенный дефицитный материал национальный картель занимался распределением имеющегося сырья между соперничающими потребителями. Как и во Франции, во главе этих картелей стояли управляющие-предприниматели, основные вопросы и векторы деятельности которых направлялись Военным министерством. Вскоре между британскими и германскими властями началась игра в кошки-мышки: германцы пытались приобрести, везде где возможно, необходимое сырье и организовать его доставку посредством нейтральных фирм и портов; британцы пытались перехватывать эти поставки и заносили подобные фирмы в «черный список». Мало-помалу британцам удалось сплести все более мелкоячеистую сеть, так что поток заморских поставок в Германию постоянно мелел.
В то же время значимость блокады – как в годы войны, так и после нее – была значительно преувеличена. В действительности, возможно было найти заменители дефицитных материалов. Медь для изготовления гильз была заменена другими металлами; там же, где без нее обойтись было невозможно, на помощь пришли сплавы и нанесение медного покрытия методом электролиза. Тысячи подобных усовершенствований в промышленной практике помогли сэкономить дефицитные материалы и избежать серьезных недопоставок сырья на производство. Однако нитраты для производства пороха заменить было невозможно. Ученым уже был известен способ получения азота из воздуха, однако из-за дороговизны процесс не был опробован в промышленных масштабах. После того как имевшиеся в Германии запасы пороха в октябре 1914 г. были исчерпаны, ведение боевых действий зависело от производства азота на создaнных практически с нуля заводах. Без этих поставок война закончилась бы в кратчайший срок, поскольку проскользнуть с грузом нитратов через британскую блокаду было невозможно.
Соответственно, в первые два года войны военное министерство планировало и направляло военные усилия государства, исходя из ежемесячной оценки имевшихся запасов пороха. В 1914 г. было возможным ежемесячно производить 1000 тонн, тогда как войскам необходимо было в семь раз больше. Осенью 1914 г. военное министерство поставило задачу производить 3500 тонн ежемесячно; в декабре, когда надежда на быструю победу угасла, эта цифра была увеличена до 4500, а в феврале 1915 г. – до 6000 тонн ежемесячно. Реальные показатели отставали от намеченного графика, однако в июле 1915 г. удалось достичь производства 6000 тонн. Военное министерство и промышленность Германии могли гордиться подобным достижением, хотя даже 6 тыс. тонн в месяц было недостаточно для обеспечения постоянно возраставших потребностей(40*).
Германская промышленность также смогла наладить более или менее удовлетворительное снабжение войск тысячами других необходимых изделий. Имевшие место случаи нехватки промышленного сырья успешно разрешались установлением первоочередности в получении материалов конкурирующими пользователями, а также поиском заменителей. Несмотря на постоянный дополнительный призыв рабочих для восполнения потерь, людские ресурсы не достигли критических пределов. Значительно более серьезной была нехватка продовольствия, ввиду чего в мае 1916 г. была создана специальная Продовольственная служба. Однако ее сотрудниками были гражданские чиновники, не обладавшие полномочиями для закупок продовольствия для армии-что и не позволило создать действительно эффективную систему снабжения.
До тех пор пока рейхсвер одерживал победы на полях сражений, трудности, переносимые Германией, мало что значили. Несмотря на нехватку пороха, кампании 1915 г. в целом проходили успешно. Победы на Восточном фронте отбросили русских далеко от границ Германии, Сербия была побеждена, а турки успешно отразили союзный десант в Дарданеллах. В то же время рост объема производимого пороха мало-помалу вернул полную мощь германской артиллерии.
Стратегическим планом на 1916 г. предполагалось возможно полное задействование преимущества в тяжелой артиллерии для овладения Верденом. Назначенный после неудач на Марне 1914 г. начальником Генерального штаба Эрих фон Фалькенхайн собирался обескровить Францию и заставить ее запросить мира прежде, чем вновь формируемые британские армии были бы готовы вступить в бой. Однако, несмотря на тяжелые потери обеих сторон, продолжавшееся с февраля по июнь 1915 г. наступление не смогло достичь поставленных целей.
Разочарование было усугублено двумя ударами по самоуверенности германцев. Англо-французское наступление на р. Сомме (июль-ноябрь 1916 г.) показало, что ресурсы Великобритании полностью задействованы в военных целях. Значительный успех русского наступления против австрийских войск стал толчком для вступления Румынии в войну на стороне Антанты. Тот факт, что непостоянное балканское государство стало на сторону противников Германии, означал, что (по крайней мере, по мнению румын) война должна была окончиться победой союзников(41*). Чтобы предупредить подобное развитие, необходимо было активизировать усилия на внутреннем фронте. Германия предприняла дополнительные усилия, чтобы достичь и превзойти уровень британской и французской мобилизации. Однако прежде чем перейти к рассмотрению новой эры, начатой фельдмаршалом Паулем фон Гинденбургом и его главным квартирмейстером Эрихом Людендорфом, 28 августа 1916 г. возглавившими командование германской армией, сделаем несколько кратких замечаний относительно действий Великобритании, США и России в первые годы войны.
В отличие от всех остальных государств, Великобритания с самого начала готовилась к затяжной войне. Действия всех составных были сокращены до минимального уровня-так, например, в первых сражениях 1914 г. принимало участие всего 4 дивизии. Однако общественное мнение выступило против подобной ограниченной роли, и когда назначенный министром обороны лорд Китченер объявил набор добровольцев, отклик был поистине массовым. Масштаб возникших затруднений был не менее значительным, поскольку устоявшаяся административная рутина вначале не принимала во внимание резко возросший размах операций. Частные компании и вулвичский арсенал получили объемные заказы на все виды вооружений для сухопутных войск. Однако первым еще следовало выполнять как заказы французских и русских союзников, так и собственного флота. Результатом стала быстрая перегруженность-поставки запаздывали, тогда как возбужденное общественное мнение требовало, чтобы под ружье встал каждый мужчина. Проводившийся в условиях подобного давления набор всех независимо от профессии привел к тому, что 20% рабочих предприятий по производству боеприпасов оказались на военной службе-и это несмотря на и без того отчаянную нехватку снарядов и патронов(42*).
Неудивительно, что вскоре Британские экспедиционные силы во Франции стали испытывать жестокий дефицит боеприпасов. В мае 1915 г. их командующий сэр Джон Френч, решил обратиться напрямую к обществу Великобритании через головы своего начальства. Разразившийся скандал вызвал правительственный кризис и привел к созданию Министерства по вооружениям с Ллойд Джорджем во главе. Ллойд Джордж сумел надлежащим и самым тщательным образом организовать мобилизацию всех ресурсов Великобритании для военных нужд. Установленные им планы производства далеко превосходили не только все, запрашиваемое военным ведомством, но и то, что вообще считалось возможным(43*). Стиль работы министерства представлял собой смесь волюнтаризма с принуждением. Так, например, одним из первых шагов нового министерства была рассылка вопросника всем компаниям, которые удалось обнаружить. Последним предлагалось доложить о наличествующем оборудовании и представить предложения относительно вооружений, которые можно было бы на нем производить. Подобного волюнтаристического подхода придерживались и в отношении профсоюзов, убеждая их отменить на время войны традиционное трудовое законодательство, и более того-дать обещание об отказе от проведения забастовок. Это было важным соглашением, поскольку в Британии, как и во Франции, новое оборудование автоматизировало многие производственные линии и позволило необученным или малоопытным рабочим достигать тех же результатов, которые раньше были под силу лишь опытным мастерам. С другой стороны, предельный показатель прибыли был юридически закреплен на уровне 20% сверх среднего предвоенного показателя прибыли. Неумолимость военной пропаганды в отношении «нарушителей» стала весьма действенным инструментом принуждения в осуществлении призыва, который в 1916 г. довел общую численность «армии Китченера» до 2 466 000 человек.
Ллойд Джордж собрал в Министерстве вооружений группу людей (в основном, предпринимателей и представителей сопредельных профессий), работавших по принципу «навалились и покатили». Их однозначно либеральные пристрастия являли контраст более со циалистическим и технократическим склонностям Министерства вооружений Франции – и противоположность военно-предпринимательскому управлению усилиями Германии. В то же время практические результаты в каждой стране были почти одинаковыми. Например, в Великобритании производство снарядов в течение одного года увеличилось в десять раз, разрешив, таким образом, приведший к основанию Министерства вооружений кризис. В июле 1916 г. добровольческая армия была готова к бою, а продемонстрированная в битве на Сомме мощь ее артиллерии шокировала германцев, сорвав попытки последних разгромить французские войска и овладеть Верденом. Однако это был единственный успех, достигнутый на Сомме. Неимоверные потери,( 44*) подобные понесенным французами в первые недели войны, полностью развеяли романтический ореол вокруг войны. Затяжная окопная война, конца которой не было видно, обусловила усиливающееся нежелание правительства посылать во Францию новые войска во избежание нового массового кровопролития.
По ту сторону Атлантики Соединенные Штаты стали получать запредельные прибыли от вызванного войной спроса. Рынки экспорта, прежде снабжаемые из Великобритании и Германии (особенно в Латинской Америке), в одночасье оказались вакантными, вызвав невиданный производственный бум в Штатах. С началом войны экспорт из США в Германию сократился до мизерных показателей. Официальный Вашингтон и не настаивал на отмене британской блокады – несмотря на отсутствие в международном праве того времени положений относительно океанской блокады. Кроме того, пока заказы Антанты заставляли американские фермы, заводы и шахты работать на полную мощность, особого желания обойти британские торговые запреты не было.
Со временем поставки из США стали играть все большую роль в военных усилиях союзников. Вначале британцы еще были способны расплачиваться за приобретаемое в обычном порядке, пусть даже предполагавшем продажу своих капиталовложений в Соединенных Штатах. Когда финансовые средства союзников оказались исчерпанными, предоставление кредитов странам Антанты вызвало бум уже в банковской сфере США. Как позднее указывали американские популисты, в итоге к 1917 г. финансовая заинтересованность нью-йоркских банкиров в победе Антанты стала определяющей и все сильнее связывала американские экономические ресурсы с франко-британскими военными усилиями.
Мировые рынки за пределами США также были открыты Франции и Великобритании. Давние имперские роли в Африке, Азии и Океании предоставляли двум союзным державам преимущество в задействовании глобальных ресурсов для своих военных нужд. Это означало, что планирование и управление экономикой метрополий могли быть и не всеобъемлющими. Почти всегда дефицит мог быть преодолен путем закупок на внешнем рынке. Задержки с их доставкой были переносимыми-пока в 1917 г. германские подводные лодки не стали угрожать линиям снабжения союзников. До этого управляемая экономика метрополий очень удачно сочеталась с финансируемой кредитами американских банков старомодной рыночной мобилизацией за рубежом.
Германия также дополняла собственные ресурсы закупками в соседних странах – Швеции, Нидерландах и Швейцарии. Оккупированная Бельгия, северные районы Франции и польские провинции России также были принуждены к поставкам стратегических товаров – продовольствия, угля и прочего. Однако население оккупированных земель крайне неохотно сотрудничало с германскими военными властями, тогда как поставки из нейтральных стран были крайне ограничены британской морской блокадой(45*). Германия стала зависеть от собственных ресурсов, дополненных тем, что можно было найти в Австро-Венгрии, Болгарии, Турции и на оккупированных территориях. В этой географической зоне высокие цены на наземную перевозку ограничили доступ к сырью за пределами собственно германских границ, а несовершенство управления в этих преимущественно аграрных землях являлось дополнительным препятствием. Вдобавок Германия не имела возможности получения масштабных зарубежных кредитов для приобретения продовольствия и других товаров от стран Антанты и завоеванных земель. Напротив, неприятие возраставшей в военные годы гегемонии Германии делало ее союзников – австрийцев, болгар и турок – все менее заинтересованными в том, что Берлин предлагал или предпринимал.
Напряжение управленческих возможностей Германии в конце концов оказалось невыносимым. Никто еще не имел четкого видения относительно способа управления экономикой целой державы без крупномасштабных поставок из-за рубежа. Важные статистические данные – например, достоверная оценка намечаемого производства продовольственных товаров и их потребления – были недоступны, либо не принимались во внимание военными, обладавшими решающим голосом при рассмотрении почти всех проблем.
Россия также переживала вызванные военным напряжением трудности во внутреннем управлении. Снабжение огромной массы призванных в армию людей как продовольствием, так и всем остальным было крайне тяжелым делом. Однако, поставив военные нужды над всеми остальными проблемами, русские достигли сравнимых с германскими, британскими и французскими чудес в производстве. Россия даже далеко обогнала производственные показатели Габсбургской империи, в которой внутренние трения между разными народами и административными Schlamperei препятствовали каждой попытке отойти от устоявшейся рутины( 46*) .
Как и во Франции и Великобритании, контракты на производство вооружений в России предоставлялись уполномоченными на это комитетами промышленников. Они сумели увеличить ежемесячное производство снарядов с 450 тыс. в начале 1915 г. до 4,5 млн в сентябре 1915 г.; развитие остальных отраслей военной промышленности было приблизительно таким же(47*). Однако прибыли росли даже быстрее, чем производство, и в 1916 г. инфляция вышла из-под контроля, таким образом продемонстрировав степень тяжести военных усилий для экономики России. В период между январем и декабрем 1916 г. цены возросли почти в четыре раза и заработная плата попросту не поспевала за их ростом. Хуже всего было то, что крестьяне все больше теряли интерес к поставкам произведенного ими продовольствия на рынок, поскольку товары широкого потребления стали дефицитными – если не сказать, недоступными.
В подобных условиях претерпели изменения также сельские модели поддержания существования. В 1917 г. на рынок попало лишь 15 % существенно сократившегося урожая, тогда как в 1913 г. этот показа тель составлял 25 %. Поскольку большая часть пшеницы потреблялась вооруженными силами, города оказались перед лицом катастрофической нехватки продовольствия. В результате в 1917 г. показатели уровня промышленного производства устремились вниз, а вслед за ними упал и морально-психологический уровень войск( 48*) .
Разумеется, свою роль сыграла и нехватка боеприпасов на фронте, однако бесцельная трата ввиду слабой дисциплины ведения огня и неудовлетворительная согласованность действий русской артиллерии и пехоты сыграли в постигшей царские армии катастрофе гораздо большую роль, нежели тогда было принято считать(49*).
Наступление в Галиции 1916 г. показало, что русские все еще могли одерживать победы над австро-венгерскими войсками. Однако цепь поражений от германских войск в 1915-1916 гг. показала, что одного численного превосходства для противостояния уровню подготовки кайзеровской армии было недостаточно. Однако в 1916 г., когда Берлин сосредоточился на западном направлении, вначале попытавшись овладеть Верденом, а затем отбивая атаки союзников на Сомме, русские вновь получили возможность для проведения наступательных действий. Для Германии это означало необходимость обретения способности вести активные действия на оба фронта. Именно это и намеревался сделать принявший в августе 1916 г. верховное главнокомандование Гинденбург.
УПРАВЛЕНЧЕСКАЯ МЕТАМОРФОЗА В ПЕРВОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЕ: ВТОРАЯ ФАЗА. 1916 – 1918 ГГ.
Прежде чем приступить к рассмотрению ознаменованной интенсификацией германской мобилизации в военных целях новой фазы конфликта, имеет смысл остановиться и рассмотреть некоторые основные аспекты военных усилий. Последние стали вносить глубокие изменения в старые модели европейского общества даже до того, как успели наложить свой отпечаток климатические изменения последних двух военных лет.
Самым важным основным изменением было внедрение методов массового производства артиллерийских снарядов-как и почти всех видов вооружения пехоты. Более крупные изделия не могли быть производимы столь же легко, хотя к концу войны конвейерные линии по сборке автомобилей, грузовиков и авиамоторов стали стандартными повсеместно. Особенно верным это было в отношении Франции и Соединенных Штатов, где сопротивление рабочих столь радикальному отходу от привычных производственных методов было гораздо меньшим, нежели в Германии и Великобритании(50*) . Как мы убедились в седьмой главе, метод массового производства после американской войны 1812 г. уже применялся в производстве стрелкового оружия в Соединенных Штатах, а соответствующее станочное оборудование после Крымской войны экспортировалось в страны Европы. Столкнувшиеся во второй половине XIX в. с проблемой постоянной нехватки квалифицированных кадров американские предприниматели разрешили ее путем применения подобных автоматизированных технологий в других областях производства. Самыми заметными продуктами массового производства стали швейные и пишущие машинки. Однако в странах Старого Света в этом направлении мало что предпринималось до тех пор, пока внезапно разразившаяся Первая мировая война не потребовала огромного количества одинаковых изделий для военных нужд. Тогда-то фрезы и сверла, автоматизированный станочный парк и конвейер стремительно заняли свои подобающие места.
Именно эти методы сделали возможным с технической точки зрения радикальное снижение стоимости промышленных товаров широкого потребления. Как и много раз в прошлом, военные потребности открыли путь новым технологиям, причем на самом широком фронте – от снарядных капсюлей и телефонов до минометов и наручных часов. Последующее промышленное и общественное развитие всемирной истории в значительной мере стало определяться постоянным применением методов массового производства, ставших столь широко распространенными в чрезвычайных обстоятельствах Первой мировой войны. Бросив взгляд на привычное для современных домов конца XX в. оборудование, каждый поймет, в какой мере мы обязаны промышленным переменам, появившимся в почти панической обстановке, когда производство все большего и большего количества снарядов, пороха и пулеметов внезапно стало вопросом жизни или гибели держав.
Почти равное значение имело расширенное задействование целевого, планового новаторства в конструировании новых вооружений и механизмов. Как мы видели в предыдущей главе, до 1914 г. опека и финансирование целенаправленного новаторства в основном производились ведущими флотами мира – в силу уровня стоимости военных кораблей и сложности их вооружения и механизмов. Первая мировая война вывела плановое новаторство на сушу, применительно к новым и старым вооружениям. Ведущими в области совершенствования традиционных вооружений были германцы, поскольку необходимость сбережения скудных ресурсов требовала тщательного учета каждой составной конструирования и производства артиллерийских и стрелковых систем. Такие новые машины, как подлодки и аэропланы, также прошли крайне быстрый эволюционный процесс как у союзников, так и в Германии. Боевой опыт представил список желательных тактико-технических данных для всех этих вооружений, который затем в меру возможности воплощался в жизнь усилиями конструкторов и инженеров. Подобным образом командные нововведения приняли всеобъемлющий характер и были задействованы во всех видах вооружения и снаряжения.
Командная технология выходит на сушу
В ходе Первой мировой войны редкие провидцы разглядели возможность преодоления ограничений мускульной энергии путем задействования новых бензиновых двигателей внутреннего сгорания. Подобное мышление достигло в 1914-1918 гг. лишь скромных успехов, хотя танки и аэропланы сыграли значительную роль в завершающих наступлениях. На фотографии вверху слева британский Mk. V-самая удачная конструкция танка Первой мировой войны. Внизу: фотография танка Mk. А Whippet (Гончая), скорость (12,5 км/ч) и дальность хода (100 км) которого предполагала возможность прорыва танковыми колоннами через линию германских укреплений с последующим захватом штабов, нарушением управления и снабжения и распространением паники среди фронтовых частей. Война закончилась прежде, чем этот смелый план на 1919 г. мог быть oпробован, однако двадцатью годами позже вермахт, внеся дополнения вроде налаженной координации действий наземных войск и авиации, достиг именно этого результата-вначале в Польше, а затем во Франции. На фотографии справа германские войска на маневрах в конце 1930-х отрабатывают тактику блицкрига.
Heinz Guderian, Die Panzerwaffe (Stuttgart, Union Deutsche Verlagsgesselschaft, 1943), Abbildungen 7, 12 und 41.
Развитие танков предлагает самый знаменательный пример ставших возможными достижений. В начале войны немногие разглядели, что гусеничная бронированная машина могла бы без ущерба для себя преодолевать линии траншей противника. Затем британское и французское командования стали исходить из того, что вооруженная пушками, подобная машина могла бы уничтожать вражеские пулеметные точки, расчищая путь для общего прорыва. У британцев непрерывность флотского опыта командной технологии подтверждалась тем обстоятельством, что первоначально разработкой «сухопутного крейсера», как вначале называли танки, занималось Конструкторское бюро флота.
Когда в последние недели наступления на Сомме (август 1916 г.) британские танки вступили в бой, механические неисправности и несовершенство взаимодействия с пехотой и артиллерией не позволили проявить эффективность нового оружия. Вскоре подобное разочарование пришлось испытать и французам. Однако малой группе технократически мыслящих офицеров удалось отстоять идею открывавшихся возможностей – и к 1917 г. усовершенствованная конструкция и улучшенная подготовка позволили достичь реальных, пусть и ограниченных успехов. С началом последних контрнаступлений союзников в июне 1918 г. пехота на всем протяжении фронта была поддержана новым поколением танков. Более того, британское главнокомандование зашло в экспериментировании настолько далеко, что утвердило план боевых действий на 1919 г.; план предполагал применение тактики блицкрига за двадцать лет до того, как германская армия на практике задействовала танковые колонны для прорывов вглубь польского тыла и нарушением линий управления и снабжения(51*) .(386c*)
Замечательной особенностью «Плана на 1919 г.» было то, что он был основан на применении нового типа вооружения, не существовавшего на момент разработки плана. Обладавшие повышенной скоростью, маневренностью и дальностью хода новые танки предназначались для намеченного планом прорыва в тыл противника. Таким образом, не ограничиваясь подобно военным планировщикам прошлого, возможностями существовавших вооружений, «План на 1919 г.» предполагал путем целенаправленного изменения существовавших технических средств направить ход событий в нужном направлении. План этот не был опробован в деле, и основанным на усовершенствованных возможностях бронетехники широкомасштабным операциям пришлось ожидать своей очереди до 1939 г. Однако уже к 1918 г. стало ясно, что командная технология стала преображать сухопутную войну столь же широко, насколько в предвоенные десятилетия изменила характер войны на море.
До 1914 г. ведущие армии мира единодушно противились быстрым, дезорганизующим техническим переменам. Пока все сухопутное передвижение вне железных дорог зависело от конных упряжек или носильщиков, мускульные возможности крайне ограничивали мас- согабаритные показатели всего, что требовалось доставить в войска. Однако в ходе Первой мировой войны эти ограничения были преодолены путем применения двигателя внутреннего сгорания, начиная с задействования таксомоторов для доставки французских солдат из Парижа к полю первой битвы на Марне в 1914 г. Два года спустя грузовики позволили французам удержать Верден, несмотря на перерезанную противником железную дорогу. Более того, к 1918 г. являвшиеся традиционными задачами кавалерии разведка и преследование противника были доверены аэропланам и танкам.
Таким образом были устранены последние ограничители индустриализации войны – однако задействованные военными возможности командных нововведений в действительности оставались нераскрытыми до конца и ждали своего часа. Первая мировая война лишь отрыла дверь, через которую армии могли промаршировать в сказочное механическое царство, напоминающее то, которое флота только начали обживать. Однако стоило видению открывавшихся возможностей озарить горстку танковых энтузиастов и провидцев, как перемирие 1918 г. привело к продлившемуся около пятнадцати лет застою.
Технические изменения были сравнимы по размаху с не менее целенаправленными изменениями в человеческом обществе и в рутине повседневной жизни. Миллионы людей призывались на военную службу и были вынуждены воспринимать новые, в корне отличавшиеся от прежних, условия жизни – и смерти. Другие миллионы шли на фабрики, в государственные учреждения или занимались другой, прежде незнакомой, трудовой деятельностью в военных целях. Эффективное распределение людских ресурсов вскоре стало основным фактором военных усилий каждого государства. Состояние рабочих и солдат стало приобретать возрастающее значение, поскольку от недоедающих и недовольных людских ресурсов нельзя было ожидать максимальной отдачи. Нехватка продовольствия подчеркнула важность заводских столовых; для рабочих военно-промышленных предприятий и их семей строили жилье; ясли и детские сады позволили задействовать труд молодых матерей. Более того, спортивные клубы при заводах и фабриках стали дополнительным фактором поднятия морально-психологического уровня(52*).
Проводимая управляющими предприятий политика социальной поддержки сопровождалась ростом роли профсоюзов. В Великобритании и Германии, где влияние профсоюзов до 1914 г. уже было значительным, государство нашло полезным (или необходимым) основывать отношения на сотрудничестве с руководством профсоюзов в деле организации и реорганизации рабочей силы в военных целях. При столкновениях между профсоюзами и работодателями официальные лица зачастую принимали сторону первых-даже несмотря на свойственную, например, для Германии традиционную взаимную неприязнь, отделяющую правящие классы от представителей рабочих слоев(53*). Союз между государственными чиновниками, трудовыми бюрократами и предпринимательскими бюрократами, позволивший расширить общие рамки правовых полномочий и эффективного контроля над жизнью обыкновенных людей был менее явным во Франции, Соединенных Штатах и России. В этих странах профсоюзы оставались либо слабыми, либо, запоздав с появлением на общественной арене, восприняли революционную или иную радикальную идеологию(54*). Соответственно, предприниматели (будь то бизнесмены на государственной службе «за доллар в год» или старающиеся заполучить контракт от государства частные подрядчики) во французской, американской и русской (до 1917 г.) военной экономике обладали куда большей свободой действий.
Здоровье также стало вопросом государственной значимости и управления. Прививки и другие систематические меры, направленные на предупреждение инфекционных заболеваний (которые в прежние войны унесли гораздо больше жизней, нежели действия противника) сделали возможным долгое тупиковое сидение в траншеях. В Восточной Европе система общественного здравоохранения после 1915 г. развалилась, вернув тифу и другим заболеваниям возможность вновь сыграть свою роль убийцы военных и гражданских. Однако до 1918 г., когда эпидемия гриппа (в России известного как «испанка») приняла глобальный характер и умертвила больше людей, нежели все сражения Первой мировой войны, военные медики и отвечавшие за здравоохранение чиновники на Западном фронте, несмотря на ужасающие условия окопной жизни, держали ситуацию под контролем(55*). С другой стороны, мало что делалось для распространения превентивных медицинских методов на гражданское население. Этой практике еще предстояло дожидаться своего воплощения во Второй мировой войне.
Рационирование продовольствия и других товаров широкого потребления к 1916 г. стало изменять вызывавшее столь острое недовольство неравенство в уровне потребления разными классами гражданского общества. В последующие годы постоянно затягивающийся пояс карточной системы отоваривания лишил денежные знаки большей части их значения предвоенных лет. Различное сочетание налогообложения и инфляции привело к тому же результату во всех странах. Владение недвижимостью также отчасти утеряло свое значение, а статус, определяемый положением в военной или гражданской командной иерархической лестнице, стал затмевать унаследованный титул – хотя нередко последние совпадали. Несмотря на наследие прошлого, в казармах и закупочных конторах вооруженных сил стран Европы возникло явление, которое можно было бы назвать национал-социализмом, если бы Гитлер не употребил это определение первым. При поддержке управленческих элит, состоящих из представителей крупного предпринимательства, крупных профсоюзов, науки и высшего политического руководства, это явление в крайне короткое время коренным образом изменило европейское общество.
Отчасти секрет успеха военной мобилизации объясняется тем обстоятельством, что в начале войны все были убеждены в ее скором завершении. Каждый был согласен на несколько месяцев пожертвовать повседневной рутиной и семейным уютом во имя достижения победы, казавшейся всем сторонам неминуемой. Эти соображения напрочь разоружали консервативных оппонентов, не оставляя тем как возможности быть услышанными, так и собственно желания идти против течения. Более того, переносимые солдатами на фронте тяготы и лишения делали предъявляемые к гражданским в тылу требования ничтожными, дискредитируя тех, кто еще пытался цепляться за права и преимущества, стоявшие на пути осуществляемых под руководством новых правителей общества военных усилий.
Однако основа всего этого была двусмысленной и ироничной. Принятие всеми разницы между правителем и подданным, пастырем и стадом, штабным офицером и пушечным мясом напрямую зависело от всеобщей и глубокой убежденности в необходимости ведения войны до победного конца, не останавливаясь перед жертвами. Основанное на этом чувстве послушание парадоксальным образом стало выражением свободы. Однако стоило этим убеждениям ослабеть или же вообще исчезнуть, как вознесенные войной на вершину власти новые элиты немедленно обращались в кровожадных тиранов и узурпаторов, поработивших общество в своих коварных целях. Иными словами, когда люди переставали верить в оправданность победы любой ценой, свобода и справедливость меняли сторону. Там, где (и когда) подобные перемены имели место, необходимое для эффективной мобилизации тыла чрезвычайное расширение общественной власти разваливалось даже быстрее, нежели возникало. Какой будет альтернатива – гражданская война, анархия, поражение и общенациональное унижение или, наоборот, зарождение нового, более справедливого общества-определялось верой и страхом, а не расчетливым построением будущего. Эти стороны военных усилий стали очевидными в 1917 г. Падение царизма в марте, казалось, привело Россию в стан парламентских демократических стран. Однако новое правительство так и не сумело заручиться поддержкой общества и разрешить продовольственный кризис городов. Последовавшая потеря Россией способности вести боевые действия наиболее ярко проявилась в ноябре, когда Ленин захватил власть под лозунгами «мира-народам, земли – крестьянам и хлеба-трудящимся».
Таким образом, война приобрела новый идеологический аспект. Брошенный законности существовавших правительств Европы и всего мира вызов Ленина был прямым и ясным. Марксистско-ленинское разъяснение о развязывании войны монополистическим капиталом, а также о необходимости и путях выхода из надвигавшейся катастрофы посредством обращения международной войны в классовую не могло быть легко проигнорировано. Лидеры социалистов и профсоюзов были обязаны определить свою позицию относительно призывов Ленина к революционным действиям, а столь быстро пришедшие к власти управленческие элиты повсеместно были встревожены возможностью вызванного призывами Ленина народного возмущения.
Германия ответила еще большей интенсификацией военных усилий. Вставшие в августе 1916 г. во главе армии Гинденбург и Людендорф уже начали осуществление всеобщей мобилизации. Они попросту отказались от прежней практики военного ведомства, предполагавшей увязывание общего процесса планирования с расчетом доступного в намечаемый месяц количества пороха. Взамен новое командование поставило во главу угла военные цели. Поставив задачи на достижение определенного объема военной продукции для проведения следующей кампании, они потребовали от промышленности невозможного прежде уровня поставок за счет масштабных сокращений в других областях экономической деятельности. Германия превратилась в гарнизон (полностью теоретически и в значительной мере на практике), в соответствии со стратегическими планами Верховного главнокомандования подчинив все нуждам армии.
«План Гинденбурга» на 1916 г. вначале был провозглашен в ответ на шумную кампанию Ллойд Джорджа по увеличению объема британского военного производства в 1915 г. Задачи зачастую ставились произвольно и без уделения внимания реальным возможностям. Словом, это отчасти было чистой пропагандой, каковой являлась и британская программа. Однако в Германии последствия перенапряжения при достижении поставленных сверхамбициозных задач были значительно более серьезными, нежели в Великобритании. Последствием наступившего вскоре перенапряжения стала нехватка угля, стали и транспорта, а продовольственный кризис приобрел характер катастрофы. К тому же возможности Германии по выправлению сложившегося положения были куда скромнее: британский флот лишил Берлин возможности компенсировать ошибки правительства закупками за рубежом. В то же время все недостатки планирования и производства, а также скудность собственных ресурсов Лондон и Париж покрывали старым проверенным способом обращения к мировому рынку. Соответственно, достигнутый германцами поистине большой успех в увеличении объема производства вооружений после 1916 г. уравновешивался постоянно возраставшим упадком национальной экономики в целом.
Когда План Гинденбурга был впервые провозглашен, никто ясно не представлял, что самыми могущественными ограничителями военных усилий станут людские, продовольственные и топливные ресурсы. В 1916 и 1917 гг. руководство стран, как и в начале войны, считало, что путем ужесточения приказов из гражданской экономики всегда можно выжать все требуемое. Власть была просто убеждена в этом, и обратный подход со стороны военных расценивался как пораженческий, а со стороны гражданских-как изменнический. Возглавлявший службу тыла и являвшийся вдохновляющей силой Верховного Главнокомандования Эрих Людендорф был убежден, что победа зависит от способности нации проявить требуемые волю и самопожертвование. Все остальное являлось производным от воли – а значит, единственной угрозой были малодушные гражданские (в особенности политики), способные в момент наивысшего напряжения войны нанести германской армии удар в спину.
Подобное восприятие уходило корнями вглубь прусской истории. Все предыдущие правители, включая Фридриха Великого, в момент кризиса получали все необходимое, безжалостно подчиняя частные интересы коллективным военным усилиям. Именно так Пруссия стала великой державой, и данность, что в XX в. для снабжения армии требовались гораздо более сложные производственные мощности, не изменила довлевший принцип. Генералы часто теряли терпение при виде постоянно возникавших и иногда препятствовавших четкому и своевременному выполнению поставленных ими задач финансовых требований и затруднений. Постоянно возраставшие нехватки практически во всех областях заставили генералов обращаться к крупным промышленникам за перестройкой экономики в военных целях. В итоге каждая сторона получала что хотела-больше вооружений для армии, больше прибыли для промышленников(56*) а также упрочнения профсоюзными лидерами своей власти над рабочими.
Оставался сельскохозяйственный сектор, который быстро лишался необходимых рабочих рук, тягловых животных и удобрений; к этому следует прибавить плохие погодные условия 1916 г. и последовавший неурожай. Попытки выправить положение не имели удачи, тогда как подрывавший систему государственного распределения продовольствия по карточкам черный рынок процветал(57*) Таким образом, однобокая сосредоточенность военных управленцев экономикой Германии на производстве вооружений в 1918 г. поставила страну на грань голода(58*).
Надежда добиться решающей победы путем напряжения всех сил и подчинения всего непосредственным запросам армии не была безосновательной. Несмотря на вовлечение в войну американских войск, в 1918 г. до победы было рукой подать, а Гинденбург и Людендорф вполне могли бы получить лавры национальных героев. Вооружение и боеприпасы поставлялись в гораздо больших объемах: германская армия в последние годы войны не испытывала серьезного недостатка в боеприпасах, а являвшееся основным ограничителем боевых возможностей германской армии производство пороха в октябре 1918 г. достигло показателя в 14315 т(59*). Новые вооружения (например, противотанковые пушки) производились и поставлялись в требуемых количествах. До ноября 1918 г., когда внезапно и одно временно иссякли возможности призыва новобранцев, продовольствие и топливо, возникавшие нехватки достаточно успешно компенсировались перераспределением имевшихся ресурсов.
На поле боя интенсифицированная мобилизация принесла ожидаемые результаты. В 1917 г. была разбита и расчленена Россия, а в марте 1918 г. новая тактика просачивания позволила прорвать линию траншей союзников во Франции. Победоносным германцам не хватало транспорта, чтобы продолжить наступление, однако без моральной и материальной поддержки двухмиллионных к ноябрю 1918 г. американских экспедиционных сил измотанные британские и французские войска вряд ли смогли бы выстоять весеннее наступление рейхсвера. До самых последних недель войны победа Германии казалась почти достигнутой. Перефразировав приписываемое Веллингтону высказывание о битве при Ватерлоо, в Первой мировой войне союзники «чуть было не пустились в бегство».
Внезапность, с которой прилив волны побед сменился после июня 1918 г. отливом, оставила германцам слишком мало времени, чтобы свыкнуться с поражением. Это было особенно явственным в армии, руководство которой давно насаждало подозрительность к гражданским. В последний год войны забастовки и «Мирная резолюция» рейхстага подтвердили распространенные в войсках подозрения в том, что гражданские не поддерживают военные усилия в необходимой мере. Когда в ноябре 1918 г. все рухнуло, эти подозрения окончательно утвердились. Германские войска все еще находились на французской земле, и их командование могло с достаточной убедительностью (для тех кто хотел в это верить) утверждать, что германские солдаты никогда не были побеждены в бою, а война была проиграна из-за предательства социал-демократов и других революционеров в тылу. Нацистское движение было основано на этом мифе, и укоренившееся в воспоминаниях Гитлера о событиях 1918 г. неверие в стойкость гражданских стало определяющим фактором во внутренней политике Германии на начальных этапах Второй мировой войны.
Достигнутый после августа 1916 г. благодаря интенсификации германских военных усилий многосторонний успех поставил страны Антанты перед лицом поистине критических проблем. В частности, развязанная в феврале 1917 г. неограниченная подводная война была близка к тому, чтобы обескровить Великобританию. Постоянно совершенствовались существующие и изобретались новые противолодочные средства (в частности, глубинные бомбы), однако наиболее эффективным средством союзников для сокращения потерь от германских субмарин было сопровождение грузовых судов конвоем миноносцев и других боевых кораблей. И все же, несмотря на все предпринимаемые союзными флотами усилия, в течение более чем года тоннаж потопленных судов рос быстрее, нежели спускаемых на воду новых кораблей. Это означало, что объем океанских поставок для снабжения Великобритании, Франции и Италии постоянно сокращался. Тщательные расчеты и контроль стали необходимостью, а сокращение поставок заставило интенсифицировать контроль над использованием ресурсов.
В случае с Францией это означало главенствующую роль возглавляемого Этьенном Клемантелем в координировании распределения поступавшей от Министерства вооружений продукции. Клемантель выступал с новыми идеями относительно институционализации экономического сотрудничества Франции, Италии и Великобритании в целях обуздания германского промышленного превосходства в мирное время. Вскоре это вызвало подозрения американцев относительно возможности задействования подобного экономического блока также против интересов промышленности Соединенных Штатов. В результате, когда США стали воюющей стороной, надежды и планы Клемантеля относительно постоянного экономического сотрудничества с Великобританией и Италией были отложены, а идеи межгосударственного устройства были вытеснены вильсони- анской риторикой о праве народов на самоопределение( 60*) . Ведущим учреждением в деле координации французского и британского экономического планирования в последний год войны был созданный в декабре 1917 г. Союзный совет по морским перевозкам. Расчеты государств относительно точного тоннажа жизненно необходимых грузов направлялись в Совет. Затем, в случае нехватки транспортных средств, именно этот орган определял первоочередность поставки товаров( 61*) . Тот факт, что после апреля 1918 г. новых кораблей строилось больше, нежели германские подлодки в состоянии были пото пить, в огромной мере облегчил процесс принятия решений Советом. Тем не менее утверждая и отвергая заявки на грузовые места, Совет был в состоянии оказывать огромное влияние на каждую отдельную национальную экономику.
Опора на заморские рынки, которая помогла военным экономикам союзных стран смягчить негативное воздействие дефицита наличествующих ресурсов, также была вовлечена в процесс целенаправленного управления. В любом случае необходимость этого была очевидной, поскольку вступление Соединенных Штатов в войну и объемные заказы для американских вооруженных сил быстро перегрузили промышленные возможности страны. Возникла необходимость в политическом переговорном процессе для защиты доступа французов и британцев к ставшим критически ограниченными ресурсам Соединенных Штатов. Подобная ситуация в любом случае заставила бы европейцев прибегнуть к какой-либо форме планирования заморских поставок. Однако нехватка грузового флота придавала проблеме срочный и неизбежный характер, и планирование поставок Советом по морским перевозкам представляло собой простой и эффективный способ убедить каждое отдельное союзное правительство контролировать запросы и использование всего полученного из-за океана.
Относительно Франции вышеупомянутое означало, что свободно управлявшие мобилизацией ресурсов страны в первые годы войны комитеты промышленников должны были приспосабливаться к запросам и инструкциям Министерства торговли – пусть даже новые правила были невыгодными или неприятными. Таким образом, под руководством носителя правых взглядов Клемантеля во Франции сложилась гораздо более глубоко этатистская и технократическая система, нежели мог мечтать в начале войны социалист – министр по вооружениям Альбер Тома.
Британцы также во все большей мере стали полагаться на обязательное регулирование – например, в рационировании продовольствия и других товаров широкого потребления. Однако в Великобритании сохранившийся волюнтаристический элемент был более значительным, нежели на континенте. Введенный в 1916 г. обязательный призыв на военную службу никогда не распространялся на гражданских рабочих (как то имело место в Германии), хотя многие в Великобритании выступали за принятие подобных мер. Подобным же образом, когда нехватка морского транспорта стала угрожать необходимым поставкам продовольствия, правительство отреагировало широкомасштабной настойчивой кампанией по увеличению сельскохозяйственного производства и передало комитетам на местах право решать, чьи земли можно было пустить под зерновые. Результатом стала распашка 7,5 млн акров земли государственными тракторами, объединенными в машинно-тракторные станции, которые стали предтечами МТС в осуществляемой Советским Союзом программе коллективизации сельского хозяйства 1930-х. В 1918 г. этот добровольно-принудительный метод обеспечил сорокапроцентный рост урожая пшеницы и картофеля по сравнению с предвоенным уровнем и позволил сократить ввоз продовольствия более чем на треть( 62*) .
При сравнении британских и французских военных усилий с германскими трудно избежать вывода, что союзники управляли ими несколько лучше, нежели их противник. В частности, Великобритания путем осуществления политики ограничения прибылей и благодаря эффективности рационирования продовольствия( 63*) распределила бремя военных расходов более равномерно, нежели страны континента и Соединенные Штаты. Отчасти эта разница определяется уходящими в XVIII в. политическими традициями, согласно которым люди в военные годы платили высокие налоги. Еще одним определяющим обстоятельством была сравнительная легкоосуществимость контроля над экономикой, находившейся в столь значительной зависимости от импорта и экспорта. Проходившие через причал товары трудно скрыть от властей, тогда как в почти самодостаточной германской экономике подобных явных и легко контролируемых контрольных пунктов не было. Аккуратная статистика и равное распределение скудных ресурсов в континентальных странах является значительно более трудным делом. Нехватка продовольствия и проблемы сельскохозяйственного сектора в Германии были значительными именно в силу этой разницы в положении по сравнению с Великобританией и Францией( 64*) .
Война закончилась прежде, чем намеченная интеграция военных экономик союзных стран зашла слишком далеко. Точности ради упомянем, что два миллиона американских солдат были успешно переброшены в Европу, и в целях экономии времени и грузового объема кораблей их тяжелое вооружение было в основном получено у французской стороны. Другие формы комплиментарности, второпях возникшие в первые годы войны, продолжали развиваться до ее завершения, однако целенаправленное управление часто лишь расширяло конфликты интересов, которые рыночная экономика со свободно плавающими ценами могла хотя бы частично скрыть. Подобным образом на пике транспортного кризиса в апреле 1917 г. британцы отозвали половину кораблей, предназначенных для снабжения Франции и пригрозили отозвать остальную половину в июне, если французы не введут более строгий контроль над импортом. В результате нарушения поставок промышленное производство во Франции (даже в области вооружений) сократилось на несколько месяцев(65*).
Военное командование союзников также было интегрировано – однако лишь в последний момент и то несовершенно. Решение объединить союзные армии во Франции под командованием фельдмаршала Фердинанда Фоша было принято в марте 1918 г., когда последнее германское наступление прорвало линию обороны (но так и не достигло решающего успеха). Пост главнокомандующего не позволял Фошу отдавать британским и американским войскам приказы, не взвесив предварительно самым тщательным образом чувства своих британских и американских коллег. Таким образом, дипломатия и профессиональные совещания упрочняли цепочку военного командования, в то же время позволяя французской, британской, американской и бельгийской армиям достаточно эффективно координировать контрнаступление последних недель войны.
Реакция союзников на углубление кризиса в 1917- 1918 гг. лишь подчеркнула возможности транснационального управления, более полное осуществление которого оказалось отложенным до Второй мировой войны. В то же время достигнутая в границах Германии, Франции и Великобритании мобилизация людских и материальных ресурсов к концу войны подошла к абсолютным пределам, предоставляемым этими ресурсами планировщикам. Специалисты могли подсчитать, в чем вооруженные силы нуждались для проведения запланированных операций, и к 1918 г. управленческие знания были достаточными, чтобы организовать ресурсы целого государства, будто оно было одной единой компанией, созданной в целях снабжения вооруженных сил всем необходимым.
Предшествующие бюрократические структуры частной промышленности, правительства и вооруженных сил объединились, чтобы осуществить эту задачу – однако принципы управления (предполагавшие беспрепятственный поток соответствующим образом отобранных факторов разрушения) оставались теми же, что были созданы в 1880-х крупными компаниями для производства и распределения товаров частного потребления. Вероятно, можно оспорить это утверждение тем, что в частном бизнесе измеряемые деньгами затраты воспринимались столь значимыми, что планирование потока материалов всегда было жестко подчинено финансовому расчету – тогда как в военное время материальные факторы производства и разрушения для большинства отвечающих за государственное планирование лиц значили больше, нежели вопросы денежной стоимости. Однако финансовый контроль по-прежнему осуществлялся в каждой из воюющих стран – как на общегосударственном уровне, так и у частных компаний и корпораций.
Будь то война или мир, взаимодействие между финансовыми расчетами затрат и количественным подсчетом людских ресурсов, продовольствия, топлива, транспорта и сырьевых материалов всегда является достаточно сложным. В Первой мировой войне катастрофа могла разразиться лишь при условии утраты контроля над одной из этих двух составных. Инфляция и последующее за ней нарушение функционирования экономики России в 1917 г., и физическая нехватка продовольствия и людских ресурсов в Германии в 1918 г. повлекла поражение обеих держав. В обоих случаях пределы целенаправленного государственного управления были продемонстрированы лишь слегка отличающимися друг от друга способами. Успешная поддержка военных усилий требовала от материальных и финансовых планов совместного их осуществления с достаточной степенью точности и реалистичности. Руководители основных воюющих держав в ходе Первой мировой войны достигли в этом успехов, о возможности которых прежде никто и не мог мечтать. С учетом глобального распространения плановых экономик во второй половине XX века, в грядущие времена именно это и будет рассматриваться в качестве главного исторического последствия Первой мировой войны.
РЕАКЦИЯ В МЕЖВОЕННЫЙ ПЕРИОД И ВОЗВРАТ К УПРАВЛЯЕМОЙ ЭКОНОМИКЕ В ПЕРИОД ВТОРОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЫ
Современникам этих событий и тем, кому посчастливилось выжить в подобных испытаниях, развязка могла показаться абсурдной. Стоило вооруженным действиям закончиться, как управлявшие военными усилиями бюрократии чрезвычайного времени были расформированы (даже в Советском Союзе), и большая часть наложенных на действия частных лиц ограничений военного времени была отменена. Точнее говоря, в Центральной и Восточной Европе до 1923 г. царили революции и страх перед их наступлением. Даже в Соединенных Штатах действенный политический лозунг «возврата к нормальной жизни» так никогда и не был сколько-нибудь серьезно принят к исполнению. Блеск проявившихся во время войны новых возможностей массового производства и городской жизни был слишком заманчивым и сохранил свою притягательность и с наступлением мира(66*). Однако пусть даже и предопределенная, частная погоня за благосостоянием воспринималась как данность, и в 1920-х Соединенные Штаты с недосягаемым где-либо иначе энтузиазмом открыли для себя возможности массового производства автомобилей и других предметов потребления.
На противоположном полюсе находился Советский Союз, разоренный гражданской войной и революцией, однако полный решимости построить социализм – пусть даже в одной-единственной стране. Однако даже здесь наступила реакция: проводимая в 1921 – 1928 гг. Новая экономическая политика (НЭП) самым явным образом полагалась на рыночную инициативу в деле восстановления сельского хозяйства, а также легкой промышленности. В остальной Европе оставшийся после войны осадок вымывался крайне медленно, поскольку изменения границ и программы передела земли в Восточной Европе, восстановление причиненных войной разрушений во Франции, катастрофическая инфляция в Германии (а также всеобщие долги и репарации) продлили экономическую нестабильность. Предоставленные Германии новые американские кредиты ознаменовали краткий период промышленного благоденствия, однако наступление Великой Депрессии стало началом нового кризиса. Реакция была различной, однако в России, Германии и Соединенных Штатах возврат к открытым в ходе Первой мировой войны моделям политического управления стал в середине 1930-х очевидным. На Дальнем Востоке Япония после 1932 г. начала создавать свою собственную военную экономику. Разразившаяся в конце того же десятилетия Вторая мировая война продлилась достаточно долго, чтобы сделать управляемую экономику нормальной для всех наиболее развитых промышленных государств мира.
С удаления в полвека родство мобилизации военного времени и правительственных программ (являющихся реакцией на экономический кризис 1930-х) видится очевидным. Однако в то время мало кто различал или даже желал признавать это. Например, первый пятилетний план 1928-1932 гг. России повсюду провозглашался в качестве памятника социалистической системе, тогда как его очевидная военная направленность систематически скрывалась(67*). Однако в ходе второго пятилетнего плана 1932 -1937 гг. быстрый рост объема военной продукции наглядно выявил родство плановой экономики советского образца и военной мобилизации. Разумеется, риторика русского планирования с самого начала была военной. Герои социалистического труда одерживали победы на производственных фронтах – как сельского хозяйства, так и промышленности. Пропаганда облекала эти усилия в ореол идеологического энтузиазма, чтобы слить в единое сотрудничающее целое партию и народ, правителей и трудящихся, управленцев и подчиненных. Военная пропаганда крайне схожими методами стремилась добиться именно такого результата(68*) .
Несмотря на неоправданные потери в годы подавления крестьянства, достижения Советов в ускорении темпа индустриализации были поистине огромными, что и было доказано успехами во Второй мировой войне. На стороне русских были быстрый рост населения, обильные природные богатства, а также автократическая традиция в политике, делавшая подчинение приказам гораздо более естественным, нежели в любой другой части Европы. В то же время вера в светлое будущее и апокалиптические посулы марксизма помогали переносить лишения действительности. Парадоксальное сочетание военизированного управления с революционной и освободительной идеологиями доказало свою жизнеспособность.
Япония отреагировала на депрессию возобновлением агрессивной экспансии в материковой Азии. В марионеточной Маньчжурии – государстве, созданном в 1932 г. японской армией – государственные корпорации за кратчайшие сроки осуществили процесс промышленного развития. Добыча угля и производство железа взлетели вверх точно так же, как при разворачивании русскими разработки месторождений угля и железных руд в Западной Сибири(69*). В самой Японии ввоз сырья из Маньчжурии позволил обеспечить пятикратный рост объема производства тяжелой промышленности в 1930 – 1942 гг., тогда как легкая промышленность осталась почти на прежнем уровне(70*). Вооружения были как причиной, так и основным местом приложения усилий всего процесса развития.
Китай оказался не в состоянии повторить японский военный и экономический рывок. Протесты Соединенных Штатов и Лига Наций не смогли предотвратить продвижение японских войск вглубь Китая и затем оккупацию всего побережья к 1939 г. Однако вначале в 1938, а затем и в 1939 гг. в столкновениях на маньчжурской границе советские войска нанесли поражение японцам. Память о продемонстрированной советскими войсками в этих боях мощи определяющим образом повлияла на японскую политику в отношении к Советскому Союзу в ходе Второй мировой войны(71*).
Продвижение Японии в 1930-1941 гг. в направлении военной экономики в большей степени обязано реакции государства на контакты с Западом с 1853 г., нежели опыту Первой мировой войны. Управление усилиями государства с целью обретения военной мощи было ключевым моментом всего процесса модернизации Японии. Первая мировая война явилась этапом легких завоеваний за счет германцев и китайцев, впрочем, достаточно скоро сменившимся послевоенными сопротивлением китайцев и американо-европейским дипломатическим давлением. Японцы вынуждены были отказаться не только от ряда территориальных приобретений на материке, но и от участия во флотской гонке (согласно подписанному в 1922 г. Вашингтонскому соглашению об ограничении морских вооружений(72*).
Таким образом, возобновившаяся после 1931 г. территориальная агрессия явилась простым подтверждением политики, корнями уходившей вглубь исторического прошлого Японии (73*). Нехватка сельскохозяйственных земель легко обращалась в государственную политику экспансии и завоеваний, которая была особенно популярна в среде младшего командного состава армии (зачастую имевшего крестьянское происхождение). Недоверие к алчным капиталистам и торговцам также имело крестьянские корни и более чем очевидно ощущалась в среде офицерского корпуса действовавшей в Маньчжурии и Китае Квантуньской армии(74*). В более общих чертах, командная экономика как японского, так и русского образца имела преимуществом способность строиться на основе сельского уклада, непривычного к полному восприятию рыночных методов мобилизации ресурсов или регулирования экономической деятельности посредством частных прибылей. Накладывавшиеся на все еще мощные пережитки «феодального» прошлого высокотехнологические навыки предоставили обеим странам определенное преимущество во Второй мировой войне. Стойкость и беспрекословное подчинение командной иерархии в сочетании с хорошим оружием и удовлетворительной системой тылового снабжения сделали японцев и русских грозными солдатами. В итоге Япония и СССР значительно превзошли уровень военной эффективности, достигнутый ими в Первой мировой войне.
Когда Германии, Западной Европе и Америке пришел черед искать выход из депрессии 1930-х, модели экономической мобилизации Первой мировой войны в этих регионах оказались намного более очевидными, нежели в Японии. Нацистский режим Германии (1933-1945 гг.) намеренно вернулся к методам пропаганды военных времен для мобилизации общественных настроений против внешних и внутренних врагов. Когда программа перевооружения в 1935 г. окончательно встала на военные рельсы, роль оружейной промышленности в экономике Германии стала возрастать, хотя на уровень Первой мировой войны вышла лишь в 1942-1945 гг. Гитлер вновь попытался претворить идеал 1866 и 1870 гг. – подготовиться настолько хорошо, чтобы выиграть войну в кратчайший срок, не увязая в длительной борьбе на изнурение. Военные снабженцы с сомнением относились к этой стратегии, утверждая, что единственно реальным подходом была подготовка именно к войне на изнурение. Однако многие офицеры также разделяли сомнения Гитлера относительно готовности гражданского общества вновь переносить приносимые длительной войной лишения-и никто из них не предпринял решительных шагов против осуществляемой Гитлером тактики блефа в сочетании с подготовкой к блицкригу( 75*) . Выборы 1932 г. в Соединенных Штатах вернули партию Вудро Вильсона к рулю власти. Провозглашенный президентом Ф. Д. Рузвельтом в 1933 г. «Новый курс», как и шаги нацистского режима в Германии, предполагал меры по преодолению экономического кризиса, с 1929 г. оставлявшего без работы около 13 млн человек-и обе страны основывали свои шаги на опыте прецедентов Первой мировой войны( 76*) . Как и Гитлер, в первые годы своего президентства Рузвельт пытался разрешить проблему безработицы с помощью программ общественных работ, а не милитаризации. Опять же, как и нацистской Германии, Соединенным Штатам удалось достичь успеха в обеспечении почти полной занятости населения лишь с задействованием военной мобилизации.
Среди стран Запада инициатива в программе перевооружения принадлежала Германии (1935 г.). Перевооружение, поддержанное значительными затратами на проведение общественных работ, позволили Гитлеру обеспечить германцев работой раньше, чем любая другая индустриальная держава смогла достичь полной занятости населения. Таким образом, он обеспечил достаточный кредит доверия для новых действий как в самой Германии, так и за рубежом. В это же время неподдельное неприятие обществом любой новой войны препятствовало осуществлению шагов в направлении перевооружения в Великобритании и Франции. В итоге в этих странах закупки новых вооружений велись в значительно меньших объемах, а безработица оставалась проблемой вплоть до начала военных действий. С другой стороны, Советский Союз отреагировал на угрозу, которую представлял собой Гитлер, широкомасштабной программой перевооружения Красной Армии и военно-воздушных сил. Начавшаяся в 1939 г. американская программа перевооружения также в большей степени представляла собой реакцию на возрастающую мощь Германии и Японии.
Все ведущие индустриальные страны мира одна за другой начинали увеличивать производство оружия; ускорились резко снизившиеся после окончания Первой мировой войны темпы внесения усовершенствований в конструкцию вооружений, особенно танков и самолетов. Неуправляемые и неподконтрольные технические аспекты гонки вооружений (столь проблемные в области кораблестроения непосредственно перед началом Первой мировой войны) стали относиться и ко всему спектру видов оружия – теперь уже в еще более запутанном виде. Лучшая существовавшая в данный момент конструкция спустя два-три года после запуска в производство оборачивалась для вооруженных сил бременем устаревших танков и самолетов. Вооружившиеся первыми французы и русские пострадали от последствий подобного развития, соответственно в 1940 и 1941 годах( 77*) . С другой стороны, выждав, пока потенциальный противник перейдет к серийному выпуску какой-либо модели, можно было позже начать производство собственной, обладающей лучшими характеристиками машины. Британцы получили подобное преимущество в 1940 г., когда «Спитфайр» превзошел все существовавшие на тот день истребители люфтваффе. С другой стороны, недостаточное количество истребителей «Спитфайр» крайне сузило возможности Королевских ВВС в отражении германских налетов в дни Битвы за Британию.
Никто не мог предвидеть и никто не обладал достаточно точной информацией для того, чтобы уверенно пройти между Сциллой «много, но слишком рано» и Харибдой «мало и слишком поздно». Критически важные решения вновь принимались вслепую. Крайне неустойчивая смесь веры, надежды и страха руководила теми, кто принимал решения относительно типа и количества запускаемых в производство новых вооружений. Строительство личных империй и узкогрупповое соперничество между родами войск, министерствами и фирмами плохо сочеталось с всеобщим финансовым планированием и контролем. Провозглашенный Германией в 1936 г. четырехлетний план развития ставил целью достижение самодостаточности путем создания заменителей таких критических материалов, как резина и нефть. Очевидно, что в основе подобных планов лежали воспоминания о трудностях, вызванных блокадой в Первую мировую войну. Горькая память о годах лишений в окопах не позволила Великобритании принять окончательное решение относительно посылки войск во Францию; взамен британцы сосредоточились на усилении флота и авиации. Франция отгоняла от себя мысль о возможности новой войны с Германией; разработка новых конструкций боевой техники велась медленно, а производство новых танков и самолетов – еще медленнее. Решения французов и британцев несли на себе явственный отпечаток нерешительности в подготовке к войне – Гитлер же пользовался всеми преимуществами нападающей стороны, умело блефуя и выбирая время и место для провоцирования очередного кризиса(78*) .
В Японии и Советском Союзе сравнительно меньшая промышленная база компенсировалась более ранним и масштабным переходом к военному производству. Нигде более не предпринималось ничего, сколько-нибудь напоминающего всеобщую мобилизацию ресурсов в 1916- 1918 гг. С началом войны в Европе Франция и Великобритания все еще надеялись противопоставить нацистскому Blitzkrieg на востоке Sitzkrieg на западе, отсидевшись за заранее подготовленными линиями укреплений, пока морская блокада не ослабила бы экономику Германии и поддержку Гитлера обществом. Мобилизационные планы строились на ожидании продолжительной войны, подобной Первой мировой. Стратегия определялась намерением избежать массового кровопролития, характерного для Великой войны. В частности, французы недооценили возможности обладающих высококлассной авиационной поддержкой бронированных колонн по дезорганизации и деморализации тылов не желавшей воевать армии. В итоге в мае 1940 г. Гитлер одержал свою величайшую победу.
Вызванный столь скорым падением Франции шок заставил опасавшуюся повторить ее участь Великобританию бросить все средства и силы на оборонительные нужды. Финансовые ограничения были отменены и людские ресурсы стали основным определителем и ограничителем того, что можно и нельзя было сделать. Управление военными программами пользовалось как достижениями научной экономики межвоенных десятилетий, так и приобретенным в Первую мировую войну практическим опытом. В результате было обеспечено относительно гладкое и беспрепятственное осуществление промышленных и военных программ, которое поддерживалось общественной решимостью драться до конца(79*). Соединенные Штаты также отреагировали на падение Франции началом внутренней мобилизации, и посредством Акта о ленд-лизе (март 1941 г.) начали поставки в Великобританию и другие страны, воевавшие против Германии и Японии. При этом Вашингтон не требовал и не ожидал полной оплаты впоследствии, что позволило избежать ставших проклятием международных отношений в период после окончания Первой мировой войны невозвратимых военных долгов (и это несмотря на развитие Штатами почти симбиотических взаимоотношений с британской экономикой, превзошедших все достигнутое в ходе Великой войны). В свою очередь, всеми средствами пытаясь избежать всего, что могло спровоцировать Гитлера, Сталин, по-видимому, мало что делал для увеличения объема военного производства или реорганизации деморализованной чистками командного состава 1937 -1939 гг. Красной Армии. Вместо этого советский диктатор старался сохранить мир путем пунктуальных поставок сырья и продовольствия, обещанных в прилагавшихся к подписанному в августе 1939 г. Пакту Молотова-Риббентропа торговых соглашениях( 80*) Это лишало британскую морскую блокаду смысла и позволяло Германии продолжать предвоенную политику уклонения от чрезмерной мобилизации. Даже осенью 1940 г., когда Гитлер решил напасть на Россию до заключения мира с Великобританией, германское правительство продолжало придерживаться этого принципа. В результате, когда танки вермахта ворвались в Советский Союз, военная промышленность Германии только начинала переходить на режим производства для ведения более интенсивных действий против Британии на море и в воздухе(81*).(408c*)
Однако Красная Армия сумела пережить череду сокрушительных поражений. За два дня до того, как нападение японцев на Перл-Харбор сделало Соединенные Штаты активной воюющей стороной, 5 декабря 1941 г. Гитлер был вынужден объявить о прекращении наступления рейхсвера на Москву. Это означало, что над Германией вновь нависла угроза войны на изнурение, которой фюрер старался избежать. Однако теперь Германия находилась в более выгодном положении для ведения подобной войны, поскольку обширные возможности завоеванной Европы могли быть организованы для дополнения собственно германского производства. Несмотря на положения нацистской доктрины и расовые предрассудки, с 1942 г. Германия возглавила многонациональные военные усилия. Со временем германцы стали более безжалостными, силой либо угрозой ее применения отбирая ресурсы у населения оккупированных земель. К 1944 г. число иностранных рабочих в экономике Германии составило 7,5 млн – или пятую часть всей рабочей силы рейха. Некоторые из них были военнопленными, некоторые хотя бы условно свободными, однако большинство было отловлено в ходе облав и направлено в Германию в качестве «рабской силы»( 82*) . Производство вооружений достигло наивысших показателей в июле 1944 г., а затем критическая нехватка почти во всех областях привела к быстрому развалу германской экономики к маю 1945 г(83*).
Все остальные основные воюющие державы также строили свои военные усилия на многонациональной основе. Японская Сфера совместного благоденствия в Тихоокеанском и Дальневосточном регионе была самой слабой и наименее интегрированной. Подавляющее большинство оказавшегося под контролем Японии населения были крестьяне, чьи навыки, средства и производственные возможности были ограниченными и не могли быть резко увеличены. Самыми многочисленными из них были китайцы-однако даже среди тех, кто вначале был рад избавлению от белых господ, искренне сотрудничающих с новыми хозяевами оказалось немного. В результате действий американских подлодок и других потерь военных лет кораблей для связи японских островов с отдаленными регионами осталось мало. К 1943 г. снабжение гарнизонов на далеких островах стало невозможным, а новые конструкции самолетов и других вооружений безнадежно отставали от требований дня и достигнутого противниками уровня( 84*) .
Советский Союз сам являлся многонациональным государством, и посредством ленд-лиза и поставок взаимопомощи его военные усилия стали связаны с англо-американской экономикой. Однако поставки никогда не были достаточно объемными, чтобы удовлетворить запросы русских, и Сталин всегда подозревал, что в действительности западные державы желали стать tertius gaudens (третьим смеющимся) при виде взаимного обескровливания России и Германии – каковым он сам собирался быть в 1939 г. Однако в большей степени своей мобильностью к концу войны Красная Армия была обязана поставленным в рамках ленд-лиза грузовикам, ботинкам и продовольствию. После 1942 г. СССР производил вооружения и боеприпасы в достаточном для хорошего снабжения войск количестве-хотя это и было достигнуто за счет почти полного упадка гражданского промышленного производства и сельского хозяйства(85*).
Отношения России с Соединенными Штатами во Второй мировой войне в значительной степени были схожи с отношениями Франции с Великобританией и США в годы Первой мировой. В обоих случаях потеря металлургических мощностей на начальном этапе войны потребовала радикального перераспределения ресурсов в первые месяцы войны. Однако безоговорочный упор на вооружения и набор в вооруженные силы в России и во Франции оказался оправданным в том смысле, что позволил более слабым в промышленном отношении странам успешно отразить нападение Германии – хоть и ценой крайне тяжелых людских потерь. Более того, при Сталине Россия продолжила политику царизма по предоставлению вооружениям и тяжелой промышленности безусловного первенства за счет требований всех остальных отраслей экономики. Россия сумела избежать продовольственной катастрофы предыдущей мировой войны отчасти благодаря поставкам продовольствия из Соединенных Штатов (которые были направлены на снабжение армии), однако в основном потому, что коллективизация сельского хозяйства предоставила эффективный административный способ обеспечения поставок хлеба в города – независимо от того, получали ли производители продовольствия что-либо взамен в виде промышленных товаров(86*).
Крупнейшей и наиболее сложной из всех международных военных экономик была американская в связке с британской. План всеобщей мобилизации ресурсов США был окончательно разработан всего за несколько дней до того, как нападение на Перл-Харбор сделало его политически осуществимым под пропагандистским названием Программы победы. Потребовалось еще два года, чтобы административные механизмы развились достаточно полно для управления американскими ресурсами в соответствии с основанными на требованиях будущих военных операций планами. На пути этого развития возникали бесчисленные противоречия и нестыковки между запросами и поставками, планом и действительностью, а распределение скудных материалов и всего другого, необходимого в производстве, часто сопровождалось жестокими распрями. Как бы то ни было, конечным результатом явился впечатляющий рост уровня производства американской военной продукции и других товаров, необходимых для снабжения военной экономики Британии, России и других союзников. Планирование, подобное тому, которое осуществлялось для бесперебойного и точного функционирования сложных сборочных линий на огромных предприятиях, в свою очередь, применялось и для управления всей экономикой Соединенных Штатов. Повышение производительности и абсолютного количества товаров в ответ на поступавшие запросы, в свою очередь, являлось аналогичным тому, что стало возможным благодаря методам массового производства в рамках одной компании(87*).
Взаимосвязь с Великобританией стала действительно крайне тесной. Британские и французские эксперты обладали правом голоса в процессе обсуждения наилучшей организации военных усилий США,( 88*) и переговоры относительно распределения поставок по ленд- лизу также включали в себя постоянный обмен информацией по экономическим и военным планам. Нуждавшаяся в американском продовольствии и сырье Великобритания взамен предоставляла различные услуги размещенным на Британских островах американским войскам, а колонии Британской империи поставляли определенные виды сырья, в которых нуждались Соединенные Штаты. Однако по ходу войны Великобритания вкладывала все большую часть своих ресурсов в вооруженные силы и военное производство, и, подобно России, во все большей мере зависела от поставок из США для восполнения постоянно увеличивающегося разрыва между собственным производством и нуждами.
Более или менее рациональное и плановое разделение труда в экономических делах было достигнуто и поддержано сотрудничеством официальных лиц Британии и США. Союзное командование руководилось теми же принципами – англо-американскими войсками на фронте руководили штабы, выработавшие собственный, зачастую переходивший через узкие национальные границы, моральный кодекс. На вершине пирамиды военного командования находился Комитет начальников объединенных штабов, который обычно располагался в Вашингтоне и отвечал за осуществление общей стратегии. Последняя определялась на конференциях, в ходе которых президент Рузвельт, премьер- министр Черчилль (а с ноября 1943 г. и маршал Сталин) согласовывали планы будущих кампаний и другие аспекты высшей политики(89*).
К концу войны вокруг англо-американского полюса силы сгруппи ровались многочисленные союзные страны, правительства в изгнании и такие полугосударственные организации, как «Свободная Франция». Они пользовались благами ленд-лиза и, в свою очередь, добавляли моральный и материальный вес делу, за которое сражались союзники.
В Африке, Индии и Латинской Америке мобилизация в военных целях была менее интенсивной, однако ресурсы этих регионов также оказались затребованными военными усилиями США и Великобритании. Иногда эти ресурсы приобретались на открытом рынке, а иногда – посредством административных действий. Индия, например, собрала крупную армию для действий против японских войск в Бирме. Производство необходимых для этой армии снаряжения и оборудования дало особый толчок процессу индустриализации Индии, а воздействие труда и несения воинской службы военных лет на самосознание общества сделало обретение независимости в послевоенный период неминуемым( 90*) .
Таким образом, межгосударственная организация в военных целях достигла в годы Второй мировой войны более полного и значительно более эффективного выражения, чем когда-либо прежде. Благодаря постоянно возрастающей сложности производства вооружений отдельное государство стало слишком «маленьким» для успешного ведения военных действий. Таково было, вероятно, главное нововведение Второй мировой войны. В мирное время рамки государственного суверенитета стали явно противоречить страстным призывам к самоуправлению, воодушевившим народы Азии и Африки на свержение колониального правления в первое послевоенное десятилетие.
Систематическое приложение научных знаний для создания вооружений стало тогда соперничать со значением межгосударственной организации, а поскольку атомные бомбы, подобно международным структурам, не исчезли с наступлением мира, то можно утверждать, что этот аспект военных усилий в долгосрочном измерении оказался более важным.
Задолго до Второй мировой войны наука помогала найти ответы на важнейшие вопросы конструирования вооружений. Архимед зарекомендовал себя в качестве создателя новых военных машин, помогавших тирану Сиракуз в войне против римлян в 212 г. до н. э.; при ре шении проблем баллистики Грибоваль поддерживал отношения с верхушкой французской научной мысли XVIII в.; знаменитый физик лорд Кельвин уже в 1904 г. давал британскому Адмиралтейству рекомендации относительно технических вопросов конструирования кораблей. В годы Первой мировой войны Адмиралтейство создало специальный научный отдел для решения проблем борьбы с подлодками противника, плод работ которого-эхолот-достиг требуемого уровня совершенства лишь в 1920 г. – слишком поздно для применения в Великой войне(91*) С германской стороны профессор Фриц Хабер предоставил свои знания для получения азота из атмосферы, а также разработал первые отравляющие газь(92*). Однако сотрудничество с научными кругами в годы Первой мировой войны оставалось случайным и ограниченным, за исключением, вероятно, конструирования аэропланов(93*). Вторая мировая война являла разительный контраст. Достигнутый в конце 1930-х быстрый темп совершенствования вооружений и широкий спектр открываемых благодаря целенаправленным введениям новых возможностей явился свидетельством осознания воюющими сторонами вероятности решительного изменения равновесия сил путем создания нового секретного оружия. Соответственно, ученые, технологи, конструкторы и эксперты собирались в группы, занимавшиеся улучшением существующих вооружений и изобретением новых в прежде невиданных масштабах(94*).
С приобретенным боевым опытом незамедлительно знакомили экспертные группы, задачей которых было устранение недостатков существующих машин и создание новых с усовершенствованными характеристиками. В результате с конвейеров непрерывно сходили поколения новых танков, самолетов и артиллерийских орудий, каждое из которых значительно превосходило предыдущие образцы. Излишне говорить, что появление каждого такого нового оружия влекло за собой необходимость создания соответствующих оборонительного вооружения и тактических приемов. Всегда существовала необходимость выбора между количеством и качеством, поскольку для внесения всех желаемых совершенствований в существующие типы вооружений пришлось бы резко сократить число выпускаемых самолетов, танков и пушек. Проявились интересные национальные особенности – германские и британские управленцы склонялись в пользу качества и множества модификаций, тогда как американцы и русские отдавали предпочтение количеству и неохотно шли на усовершенствования, препятствовавшие полному задействованию сборочных линий. Однако стоило обстоятельствам потребовать количества, как германцы смогли изменить сложившуюся практику, для обеспечения производства максимально возможного количества боевой техники в последней стадии войны остановившись на существующих конструкциях вооружений(95*).
Концепция совершенных систем вооружений, в которых каждая составная часть была полностью совместимой с остальными, возникла благодаря опыту конструирования в годы Второй мировой войны. Например, стандартные размеры ящиков, занимавших стандартизированный объем в стандартных железнодорожных вагонах, грузовых отсеках самолетов и кузовах грузовиков помогли сэкономить время и энергию на транспорте. Стандартизированные боеприпасы для винтовок, пулеметов и пистолетов значительно облегчали снабжение фронтовых подразделений. Танки, бронетранспортеры и самоходные артиллерийские установки, способные сообща в одинаковом темпе передвигаться как по дорогам, так и по пересеченной местности, представляли несравненно более мощную ударную силу, нежели такие же количественно, однако различающиеся по скороходности или проходимости составные подразделения механизированных войск. Как в этом примере, так и во многих других налаженное и гладкое взаимодействие всех факторов производства, обеспечившее процветание промышленных корпораций, было применено, чтобы свести воедино составные процесса разрушения. Как в первом, так и втором случаях, был достигнут вполне предсказуемый успех в сокращении расходов и повышении производительности. Короче говоря, война стала глубоко и успешно индустриализованной в той же мере, в какой промышленность – милитаризованной.
Еще более впечатляющими и, вероятно, более важными были новые устройства, появившиеся в ходе и после Второй мировой войны. Первым подобным значимым новшеством стал радар. Британские ученые и инженеры открыли способ использования отраженных коротких радиоволн для обнаружения самолетов на значительном расстоянии, что в ходе Битвы за Британию позволило заблаговременно поднимать для их перехвата свои истребители. В годы войны радар быстро совершенствовался и стал использоваться также для кораблевождения и наведения орудий. Однако и другие новые технологии – реактивные самолеты, дистанционные взрыватели, амфибийные машины, управляемые ракеты, баллистические ракеты и, наконец, атомные боеприпасы-вскоре оспорили прежнее доминирование радара.
Решения относительно метода использования этих новых технологий, а также менее странный выбор между новыми конструкциями танков, орудий и самолетов играли крайне важную роль в определении хода и конечном итоге военных действий. Например, если бы Гитлер не медлил до июля 1943 г. с предоставлением полной поддержки проекту баллистических ракет, трудно поверить, что союзникам удалось бы высадиться в Нормандии,(96*) так как гавани Южной Англии, где собирался флот вторжения, представляли собой превосходную мишень для Фау-2. С другой стороны, если бы бежавшие из Европы ученые не убедили бы американское и британское правительства в необходимости приложения невиданных усилий по научно-исследовательским и опытно-конструкторским работам в деле создания первой атомной бомбы,(97*) могли принять иной оборот не только последние этапы войны на Тихом океане. Совершенно отличный от реально имевшего место характер могли бы иметь международные отношения в целом, поскольку трудно представить, что какое-либо из правительств могло бы в годы мира пойти на столь масштабные расходы в таком рискованном проекте. (На своем пике в Манхэттенский проект было вовлечено 120 тыс. людей, включая если не большую, то значительную часть ведущих физиков мира. Он обошелся в 2 млрд долларов – и до самого момента испытания никто не мог гарантировать, что теория сможет воплотиться в создании взрывного устройства).
Как в этом примере, так и в бесчисленном количестве иных (некоторых известных и остальных, вероятно, погребенных в забытых папках возможных альтернативных вариантов истории), прикладываемые к ведению военных действий научная иррациональность и управленческая рациональность были наглядно продемонстрированы в гораздо более драматичной, чем прежде, манере. Открытием атомного оружия разрушительная мощь человечества достигла нового, самоубийственного уровня, в невообразимой мере превзошедшего прежние пределы.
Благосостояние и война также стали более тесно взаимосвязанными, нежели в Первой мировой войне. Достижения межвоенных лет в области человеческого питания позволили сделать продовольственный паек научным в том отношении, что различающиеся потребности разных категорий населения в витаминах, калориях и протеинах могли быть аккуратно рассчитаны и распределены по мере поступления. В Великобритании за годы войны питание действительно улучшилось – в основном, благодаря его рационированию. Вспышки эпидемий среди гражданского населения, иногда даже угрожавшие осуществлению военных планов, быстро подавлялись командами из опытных медиков(98*). Военная медицина сделала Вторую мировую войну значительно более безопасной для военнослужащих вне зоны огневого поражения, чем когда-либо прежде. Такие новые лекарства, как сульфаниламид и пенициллин, и инсектициды, как ДДТ, сократили риск распространения инфекций и резко изменили все окружение.
Германские концентрационные лагеря рабской трудовой силы и уничтожения, где страдали и умерщвлялись евреи и другие враги нацистского режима, были ужасающей оборотной стороной обеспечиваемого административными органами благосостояния, позволявшего поддерживать рабочую силу каждой из воюющих сторон в сравнительно оптимальном состоянии. Крайности проявлений бесчеловечности – бюрократизированной и достигшей эффективности благодаря тем же методам, что задействовались для управления другими областями военных усилий – более выпукло, нежели все остальные события современности, выявили моральную противоречивость, свойственную каждой ступени возрастания власти человечества над природным и общественной средами. Лагеря для военнопленных в других странах и ссылка для утерявших доверие этнических групп (как то имело место в Соединенных Штатах и Советском Союзе), также продемонстрировали темную сторону расцветшей столь пышным цветом в ходе двух мировых войн двадцатого века управленческой виртуозности.
С другой стороны, начавшееся задолго до окончания военных действий планирование мира имело лишь ограниченный успех. Международное агентство по оказанию помощи (Агентство по оказанию помощи беженцам ООН) смогли предотвратить голод в первые послевоенные месяцы. Однако надеждам Соединенных Штатов на создание подлинно действенного механизма миротворчества и либерального экономического порядка в мировой торговле не суждено было сбыться. Вместо этого, по прошествии менее чем двух лет после окончания войны, и Соединенные Штаты, и Советский Союз создали международные экономические и военные организации по подобию тех, что продемонстрировали свою действенность в ходе Второй мировой войны. В 1950 г., после того как русские испытали свою атомную бомбу, возобновилась гонка вооружений, которой война в Корее (1950 1953 гг.) придала дополнительный толчок. С тех пор мир живет в тени атомного гриба, и вызванные этим дилеммы нашего времени рассмотрены в последней главе.
1* Marc Ferro, La Grande Guerre (Paris, 1969) and Emmanuel Todd, Le fou et le proletaire (Paris, 1979) задействовали большее воображение в рассмотрении данного вопроса. Тодд предполагает, что классы ремесленников и лавочни ков в предшествовавший 1914 г. период находились в особенно неблагоприятном положении и сублимировали сексуальное и экономическое возмущение посредством переноса цели для насилия на внешнего врага.
2* Для емкого и точного описания этой позиции относительно войн Германии в xx в. см. Ludwig Wilhelm Dehio, The Precarious Balance: The Politics of Power in Europe, 1494-1945 (London, 1963). Для более философского осмысления см. Martin Wight, Power Politics (Harmondsworth, 1979).
3* Подобно Вудро Вильсону и Франклину Делано Рузвельту в Соединенных Штатах, Ленин в России строил свою политику на объявлении политики баланса сил порочным пережитком. Даже Гитлер время от времени нарушал правила игры: самым ярким примером является его инициатива после нападения японцев на Перл-Харбор в 1941 г., избавившая Рузвельта от почти неразрешимого выбора. Объявление Германией войны Соединенным Штатам позволило Вашингтону приступить к выполнению согласованной с Великобританией стратегии, рассматривавшей разгром Германии в качестве первоочередной задачи. Если бы Гитлер не сделал этого шага первым, трудно представить, каким образом Рузвельту удалось бы в условиях неотомщенного нападения японцев на тихоокеанском театре убедить Конгресс объявить войну еще и Германии.
4* Относительно концепции «демографической революции» см. K.-F. Helleiner, «The Vital Revolution Reconsidered», in D. v. Glass and E. C. Eversley, Population in History (London, 1965), pp. 79-86; Ralph Thomlinson, Population Dynamics, Causes and Consequences of World Demographic Change (New York, 1965), pp. 14 ff.
5* Для рассмотрения явлений, связанных с населением в период войны, см Kuli- scher, Europe on the Move: War and Population Changes, 1917-1947 (New York, 1948).
6* Ирландская проблема Великобритании не оказалась разрешенной катастрофическим неурожаем картофеля и последовавшим голодом 1845- 1846 гг., однако в силу ускоренного процесса эмиграции и жесткой практике запрета на брак до вступления во владение земельным наделом рост численности неожиданно сменился снижением. После 1845 г. политическая напряженность в Ирландии вызывалась не ростом численности населения, а ставшей уделом ирландских крестьян продолжительной сексуальной фрустрацией в ожидании вступления в брак. Относительно психологических и общественных последствий установившегося после голода демографического режима см. Conrad Arensburg, The Irish Countryman, (London, 1937).
7* Цепная миграция, когда удачливый эмигрант оказывался в состоянии отложить достаточное количество денег, чтобы оплатить переезд родственников, позволило значительному числу даже самых бедных перебраться за океан. В итоге опустение английских деревень и сокращение объема производства зерновых после 1873 г. не привели к серьезным политическим волнениям, а вызвали рост эмиграции с Британских островов, достигший наивысших показателей в 1911-1913 гг. См. R. C. K. Ensor, England, 1870-1914 (Oxford, 1936), p. 500.
8* Marcel Reinhard, Andre Armengaud and Jacques Dupaquier, Histoire generale de la population mondiale, 3d ed. (Paris, 1968), pp. 401, 470; Donald W. Treadgold, The Great Siberian Migration (Princeton, 1957), pp. 33-35.
9* В 1880-1914 гг. около полумиллиона германских крестьян покинули земли на востоке страны. Согласно данным William W. Hagen, Germans, Poles and Jews: The Nationality Conflict in the Prussian East, 1772 – 1914 (Chicago, 1980), их общее число составило 482 062 человек.
10* Анализ того, как «архаический» характер политического руководства Германии в преддверии войны способствовал разразившейся катастрофе был впервые обнародован в знаменитой книге Fritz Fischer, Griff nach der Weltmacht (Dus- seldorf, 1961) and Krieg der Illusionen (Dusseldorf, 1969), и с тех пор стал общепринятым в среде германских историков. Эти книги были переведены на английский соответственно как Germany's War Aims in the First World War (London, 1967) and War of Illusions: German Policies from 1911 to 1914 (London, 1975).
11* Налицо аналогия с подобным же отставанием Шотландского нагорья и южной Ирландии на Британских островах.
12* В 1900-1914 гг. около 4 млн людей покинули владения Габсбургов и около 2,5 млн- западные области России. Отток из Италии был столь значительным, что привел к запустению ряда деревень на юге страны. Соответствующие статистические данные можно найти в таблицах эмиграции из Европы у Reinhard et al., Histoire generale, pp. 400-401.
13* В Сербии основанная в 1879 г. Радикальная партия создала партийный аппарат и агитационную сеть в сельских районах, изменив в стране основу политики за какое-нибудь десятилетие. См. Alex N. Dragnich, Serbia, Nikola Pasic and Yugoslavia (New Brunswick, N.J., 1974), pp. 17-22. Относительно Болгарии см. Cyril Black, The Establishment of Constitutional Government in Bulgaria (Princeton, 1 943 ) pp. 39 ff .
14* Национализм оказался более близок крестьянам и выходцам из сельских слоев восточноевропейских областей, поскольку в отличие от социализма означал избавление от этнически чуждых землевладельцев и владельцев собственности в городах – причем без малейшего посягательства на крестьянскую собственность. Соответственно, с целью заручиться поддержкой крестьянства, Сербская Радикальная партия отбросила социалистические идеи основателей. Относительно социалистических корней радикалов см. Woodford D. McClellan, Svetozar Markovic and the Origins of Balkan Socialism (Princeton, 1964).
15* Эти цифры представляют собой остаток при вычете французских и британских потерь из общего количества 13 млн погибших (см. Reinhard et al., Histoire generale, p. 488). Подсчеты сильно разнятся, поскольку во всех потерпевших поражение странах учет перестал вестись, а эпидемии тифа и гриппа уносили жизни как гражданского населения, так и солдат. Иногда потери эпидемий записывались как относящиеся к войне, иногда не включались в список общих потерь.
16* Там же, с. 573. Разночтения в общем числе потерь в данном случае являются еще более серьезными – еще и потому, что более половины погибших были гражданскими лицами.
17* См. Ansley J. Coale et al., Human Fertility in Russia since the Nineteenth Century (Princeton, 1979); David M. Heer, «The Demographic Transition in the Russian Empire and Soviet Union»,Journal of Social History 1 (1968): 193-240; Reinhard et al., Histoire generale, p. 610.
18* За исключением Албании и населенных албанцами областей Югославии, в среде которых традиции ислама и проживание в горах помогли сохранить прежний уклад семейной и половой жизни. См. John Salt and Hugh Clout, Migration in the Post-war Europe: Geographical Essays (Oxford, 1976), p. 13. В 1981 г. предметом беспокойства стало политическое проявление демографического давления в Югославии.
19* В ходе этого восстания погибло более 40 млн человек, и в последующие десятилетия еще 8 млн китайцев переселились в пограничные области, либо мигрировали за море. Население страны сократилось с 430 млн в 1850 г. до 400 млн в 1870 г. согласно Reinhard et al., Histoire generale, p. 476.
20* Относительно Китая см. M. P. Redfield, ed., China's Gentry: Essays in Rural-Urban Relations by Hsiao-tung Fei (Chicago, 1953).
21* Таблица роста численности населения Японии
Всего Рост в млн Рост в %
1880 36,4 – -
1890 40,5 4,1 11
1900 44,8 4,3 11
1910 50,9 6,1 14
1920 55,9 5,0 10
1930 64,4 8,5 15
1940 73,1 8,7 13,5
1950 83,2 10,1 14
Источник: Reinhard et al., Histoire generale, pp. 479, 566, 640.
22* Относительно роста сельского населения и уровня политического протеста в Японии см. Takehiko Yoshihashi, Conspiracy at Mukden: The Rise of Japanese Military (New Haven, 1963); Tadashi Fukutake, Japanese Rural Society (Tokyo, 1967); Ronald P. Dore, Land Reform in Japan (London, 1959); Cyril E. Black et al., The Modernization of Japan and Russia (New York, 1975), pp. 179-85, 281,; Carl Mosk, «Demographic Transition in Japan», Journal of Economic History 37 (1977): 655-74.
23* Samuel J. Hurwitz, State Intervention in Great Britain: A Study of Economic Control and Social Response, 1914 – 1919 (New York, 1949), p. 63. приписывает авторство фразы Уинстону Черчиллю.
24* Культ наступления в предвоенной Франции был непререкаем. Результатом стали атаки на открытой местности, в которых от огня пулеметов и магазинных винтовок в период 1 августа-1 декабря 1914 г. было убито 640 тыс. человек (данные Joseph Montheilet, Les Institutions militaires de la France, 1814-1924 (Paris, 1932), p. 350). Это побоище в начале войны составило почти половину числа общих потерь французской армии.
25* Не менее 64% производства чугуна и 26% стали Франции, а также 85 из 170 доменных печей оказались под германским контролем. См. Robert Pinot, Le Comite des Forges en service de la nation (Paris, 1919).
26* Предвоенные планы предусматривали производство 10-12 тыс. 75-мм снарядов в сутки в военное время. Таким образом, при мобилизации на производстве было оставлено 7600 арсенальских рабочих, тогда как число призванных составило 45-50 тыс. После мобилизации 1914 г. на заводе Ле Крезо из 13 тыс. рабочих на производстве осталось 6,6 тыс. Данные почерпнуты у Gerd Hardach, «La mobilization industrielle en 1914-1918: Production, planification et ideologie», in Patrick Fridenson, ed., 1914 – 1918: L'autre front (Paris, 1977), p. 83.
27* Во всех предыдущих войнах полевая артиллерия почти все время проводила в попытках занять огневую позицию. Активный обстрел противника обычно длился несколько часов, так что уровень расхода боеприпасов, соответственно, оставался сравнительно скромным. Окопная война 1914 -1918 гг. стала противоположностью прежнего опыта: орудия постоянно находились на огневых позициях, а заслуживающие внимания цели – в досягаемости их огня. Таким образом, именно снабжение снарядами и другими боеприпасами стало как никогда прежде действенным ограничителем боевых действий. Служба снабжения и, наконец, промышленная мощность в производстве вооружения и боеприпасов стали решающими. Все воюющие стороны к весне 1915 г. пришли к пониманию этой совершенно неожиданной индустриализации войны.
28* Государственный закон, определявший статус отпущенных из войск на производство рабочих, был издан лишь в августе 1915 г. Эти рабочие оставались в подчинении военного командования, носили соответствующую нашивку, однако получали гражданскую зарплату и могли быть направлены на наиболее востребованное производство без права отказа. Любое проявление недисциплинированности могло быть наказано возвращением на фронт. См. Gilbert Harry, Renault: Usine de guerre, 1914-1918 (n. p., n. d.), pp. 92-93.
29* Первое такое совещание состоялось 20 сентября 1914 г., и на нем военный министр объявил о необходимости производства 100 тыс. 75-мм снарядов в день. Еженедельные совещания стали затем проводиться раз в две недели, а позже – раз в месяц, а политически ответственной структурой в мае 1915 г. стало новообразованное министерство вооружений. Картина осуществления военно-мобилизационных усилий Франции представлена в трех взвешенных работах: Arthur Fontaine, French Industry during the War (New Haven, 1926); John F. Godfrey, "Bureaucracy, Industry and Politics in France during the First World War (D. Phil. thesis, St. Antony's College, Oxford, 1974); Etienne Clementel, La France et la politique economique interaliee (New Haven, 1931). Рекомендуется также процитированная выше статья Герда Гардаха.
30* Самым известным и противоречивым проектом был спроектированный в сентябре 1916 г. и оставшийся недостроенным новый государственный арсенал в Роанне. См. подробности у Godfrey, «Bureaucracy», pp. 314-33. Для более оптимистического описания подобного предприятия см. Albert G. Stern, Tanks, 1914-1918: The Logbook of a Pioneer (London, 1919), pp. 185 -201. Штерн при помощи рабочих из Аннама построил во Франции танкостроительный завод проектной мощностью в 300 танков в месяц. Двигатели ввозились из Соединенных Штатов, а броневые плиты – из Великобритании.
31* Взлет компании Рено в годы войны представлен в двух прекрасных книгах: Hatry, Renault; Patrick Fridenson, Histoire des usines Renault, vol. 1, Naissance de la grande enterprise, 1898-1939 (Paris, 1972). Gerd Hardach, «Franzosiche Rustungspo- litik 1914-1918» in H. A. Winkler, ed., Organizierter Kapitalismus (Gottingen, 1974), pp. 102-4 представляет картину подобных успехов у Ситроен и других компаний.
32* Gerd Hardach, The First World War, 1914-1918 (Berkeley and Los Angeles, 1977), p. 86 предоставляет следующую оценку занятых на военных заводах Франции в ноябре 1918 г.: 497 тыс. солдат, 430 тыс. женщин, 425 тыс. гражданских рабочих-мужчин французов, 169 тыс. иностранцев и выходцев из колоний, 137 тыс. молодых людей допризывного возраста, 40 тыс. военнопленных, 13 тыс. ветеранов-инвалидов – всего 1,711 млн человек.
33* Апологетична по форме, однако весьма содержательна книга B. W. Schaper, Albert Thomas: Trente ans de reformisme sociale (Assen, 1959).
34* В 1917 г. урожай зерна во Франции упал до 3,1 млн тонн со среднегодового показателя 1910- 1913 гг. до около 8,5 млн тонн. В определенный момент ситуация дошла до критического уровня двухдневного запаса продовольствия для армии на складах. Однако катастрофа была предотвращена поставками из-за океана, объем которых постоянно нарастал и позволил в начале 1918 г. восполнить запасы на складах. См. Clementel, La France et la politique economique interalliee, p. 233.
35* Практически вся артиллерия и танки, а также 4791 из 6287 аэропланов американских войск, не говоря уже о 10 млн 75-мм снарядов. См. Andre Kaspi, Le temp de Americains: Le concours americains a la France, 1917-1918 (Paris, 1976), pp. 244 -45.
36* См. данные по производству различных видов вооружений у Hardach, The First World War, p. 87. Франция первенствовала среди союзников по всем показателям за исключением винтовок и пулеметов. По ряду показателей (например, производства аэропланов) Франция превосходила даже Германию. См. James M. Laux, «Gnome et Rhone: Une firme de moteurs d'avion durant la Grande Guerre», in Fridenson, 1914-1918: L'autre front, p. 186.
37* До военных реформ 1913 г. Германия призывала лишь 53,12% всех мужчин соответствующих призывных категорий, тогда как Франция – 82,96% (т. е. почти всех физически трудоспособных мужчин). Приведенные данные почерпнуты у Hans Herzfeld, Die deutsche Rustungspolitik von dem Weltkrieg (Bonn-Leipzig, p. 9.
38* Планирование предвоенного времени не смогло полностью разрешить эту проблему, однако германские чиновники полагали, что голландские компании будут в состоянии ввозить все необходимое на судах под флагом сша. Подобное заключение было сделано на основании опыта войны 1812 г., в ходе которой британцы не решились перехватывать американские суда в открытом море. См. Egmont Zechlin, «Deutschland zwischen Kabinettskrieg und Wirtschaftskrieg», Historische Zeitschrift 199 (1964): 389-90. В действительности, Великобритания смогла убедить сша примириться с океанской блокадой Германии, хотя определенные трения вокруг деталей того, каким именно образом эта блокада должна была осуществляться, оставались фактором напряженности в англо-американских отношениях вплоть до самого вступления Штатов в войну. Относительно блокады и ее проблем см. официальное британское описание у A. C. Bell, A History of the Blockade of Germany, Austro-Hungary and Turkey, 1914-1918 (London, 1961); M. C. Siney, The Allied Blockade of Germany, 1914 – 1916 (Ann Arbor, 1957); Hardach, The First World War, pp. 11 – 34.
39* Walther Rathenau, Tagebuch, 1907 -1922 (Dusseldorf, 1967), pp. 186-88. Согласно L. Burchardt, «Walther Rathenau und die Anfange der Deutschen Rohstoffswirt- schaftung im Ersten Weltkrieg», Tradition 15 (1970): 169-96, истинным основоположником Kriegsrohstoffsabteilung был инженер aeg Вихард фон Меллендорф.
40* Ernst von Wrisberg, Wehr und Waffen, 1914-1918 (Leipzig, 1922), pp. 86-92. Врисберг был ответственным за поставки офицером военного министерства, написавшим книгу в ответ на обвинения в чрезмерном следовании принципу «ведения дел как обычно».
41* Деликатность ситуации заключалась в том, что король Румынии был Гогенцоллерном и близким родственником кайзера-что в значительной мере объясняет реакцию Германии.
42* См. Clive Trebilcock, «War and the Failure of Industrial Mobilization, 1899 and 1914», in J. M. Winter, ed., War and Economic Development (Cambridge, 1975), pp. 139-64.
43* Дух нового режима наилучшим образом передается в приписываемом Ллойд Джорджу высказывании: «Возьмите максимальные запросы Китченера, помножьте на четыре, затем удвойте; когда начнете приближаться к искомому результату, удвойте еще раз на всякий случай». R.J. Adams, Arms and the Wizard: Lloyd George and the Ministry of Munitions, 1915-1916 (College Station, Tex., 1978), p. 174.
44* Около 50 тыс. в первый день; всего 419 652 по официальным данным. John Keegan, The Face of Battle (New York, 1977), pp. 204 -80 предлагает великолепный анализ причин неудач британских войск на Сомме и попутно представляет реалии окопной войны 1915-1918 гг. гораздо более точно и ярко, нежели смог бы кто-либо другой.
45* Предпринятые в 1915 г. переговоры Великобритании с Нидерландами, Швейцарией и скандинавскими странами позволили сократить объем ввозимого ими до уровня, необходимого для внутреннего потребления.
46* Однако чтобы оценить масштаб проделанной работы, следует см. Robert J. Wegs, Die osterreichische Kriegswirtschaft 1914-1918 (Vienna, 1979).
47* Norman Stone, The Eastern Front, (New York, 1975), pp. 149 -52 and passim опровергает утверждение о том, что русские войска в Первой мировой войне страдали от недостатка боеприпасов.
48*Статистика представляет следующую картину:
* 1 пуд равен 56 фунтам. Источник: Stone, The Eastern Front, pp. 209, 287, 295.
49* Шокирующая статистика гласит, что русский пехотинец производил из своей винтовки в среднем 125 выстрелов в месяц, тогда как француз – 30 и британец – 50. Там же, с. 135. Уровень действий русской артиллерии далеко отставал от ставших в 1915 г. нормой на Западном фронте маскировки и ведения артогня с закрытых позиций. Применение этих приемов позволило германским артиллеристам сравнительно легко подавлять батареи глубоко в русском тылу. Русские пехотинцы предпочитали приписывать слабость своей артиллерийской поддержки тыловым бездельникам, тогда как на самом деле именно недостатки русской военной подготовки явились основным фактором, сведшим к нулю реальные достижения промышленности страны.
50* Луи Рено запустил свой конвейер для сборки автомобильных кузовов в 1911 г., после визита в Соединенные Штаты. Это вызвало забастовку, однако Рено победил, таким образом подготовив основу для быстрого расширения в военные годы, когда все стадии сборки легковых и грузовых автомобилей, а также аэропланов стали производиться на конвейере. См. Renault: Usine de guerre, p. 15; Fridenson, Histoire des urines Renault, vol. 1, pp. 73-75.
51* Basil Liddell Hart, The Tanks: History of the Royal Tank Regiment and its Predecessors, 2 vols. (London, 1959) представляет полуофициальную британскую точку зрения. См. также J. F. C. Fuller, Tanks in the Great War, 1914-1918 (London, 1920); относительно Плана на 1919 г. см. R. M. F. Cruttwell, A History of the Great War, 1914-1918, 2d ed. (Oxford, 1936), p. 547.
52* Относительно политики Рено в этом направлении см. Hatry, Renault: Usines de guerre, pp. 94 – 102.
53* Это основная тема Gerald Feldman, Army, Industry and Labor in Germany, 1914-1918 (Princeton, 1966).
54* См. Hatry, Renault: Usines de guerre, pp. 119-45 относительно трудностей, возникших у Рено в отношениях с профсоюзами. Относительно ситуации в Соединенных Штатах он предлагает интересные положения о роли соперничающих лидеров профсоюзов af of Lиiww в военные годы. Относительно России см. Isaac Deutscer, Soviet Trade Unions (London, 1950), pp. 1-17.
55* Оценка смертности в результате эпидемии гриппа начинается с цифры 21 млн и возрастает до бесконечности. Даже первая цифра в два раза превышает боевые потери в Первой мировой войне. См. Alfred W. Crosby, Jr., Epidemic and Peace (Westport, Conn., 1976), p. 207. Венерические заболевания в британской армии также приняли характер эпидемий – отчасти потому, что рассматривались в качестве скорее моральной, нежели врачебной проблемы.
56* Соперничающие группировки промышленников по-разному реагировали на расширение производства вооружений и выигрывали от его результатов. Интересный анализ расслоения в германской промышленности см. Hartmut Pogge von Stradmann, «Widerspruche in Modernisierungsprozess Deutschlands», in Bernd Jurgen Wendt et al., eds., Industrielle Gesellschaft und politisches System (Bonn, 1978), pp. 225-240. Армейские офицеры разделяли неприязнь профсоюзных лидеров и социалистов к корыстной расчетливости промышленников. На конечных этапах войны, когда настроение рабочих приобрело критический характер, Людендорф рассматривал идею отмены прибылей путем национализации военных производств: Gerald Feldman, Army, Industry, and Labor in Germany, 1914 – 1918 (Princeton, 1966), pp. 494-96. Нашедшее у J. Martin Kitchen, The Silent Dictatorship: The Politics of the German High Command under Hindenburg and Ludendorff, 1916 -1918 (London, 1976) место марксистское утверждение о том, что военные плясали под дудку предпринимателей, видится наивным заблуждением и обращением к постулатам xix в. относительно суверенности рыночных отношений. Во время Первой мировой войны рынок оказался подчиненным древнему принципу командной мобилизации.
57* August Skalweit, Die deutsche Kriegsnabrungswirtschaft (Berlin, 1927) представляет детальное описание неудовлетворительного управления сельским хозяйством.
58* Продолжение осуществления блокады странами Антанты после заключения перемирия, в худшие месяцы продовольственного кризиса зимой 1918-1919 гг., естественным образом позволилo объявить причиной голода именно блокаду. Однако, не будь соответствующие ресурсы отобраны у аграрного сектора, Германия была бы способна прокормить себя.
59* Ludwig Wartzbacker, «Die Versorgung des Heeres mit Waffen und Munition», in Max Schwarte, ed., Der Grosse Krieg (Leipzig, 1921) 8:129. Von Wrisberg, Wehr und Waffen, 1914- 1918, pp. 57, 84 хотя и крайне критичная в отношении программы Гинденбурга, также с гордостью заключает, что ограничителем возможностей германской армии в ходе последнего наступления явились людские и конные ресурсы, а не артиллерия и боеприпасы.
60* Относительно идей Клемантеля и влияния Министерства торговли на военные усилия Франции см. Godfrey, «Bureaucracy, Industry and Politics in France during the First World War», pp. 95- 215. Книга Клемантеля La France et la politique economique interalliee была написана им для Нью-Йоркской корпорации Кар- неги, и вполне понятна тщательность в подборе слов при описании несбывшихся надежд на способное противодействовать Германии и Соединенным Штатам европейское экономическое сообщество.
61* J. Arthur Salter, Allied Shipping Control: An Experiment in International Administration (Oxford, 1921) предлагает подробный обзор бывшим главой Совета собственных решений и достижений. Относительно точки зрения французской стороны см. Jean Monnet, Memoires (Paris, 1976), pp. 59-89.
62* Hardach, The First World War, pp. 121- 31. Высокая степень значения, которую в Великобритании придавали сельскому хозяйству, резко контрастировала с германской и французской политикой. Несомненно, данная разница объясняется очевидно большей уязвимостью Британии перед лицом продовольственной блокады.
63* William Beveridge, British Foiod Control (London, 1928), pp. 217-32.
64* Невнимание французского руководства к сельскому хозяйству было равным или даже превосходило выказываемое германцами пренебрежение. Clementel, La France et la politique economique interalliee, p. 233. В соответствии с приведенными у William C. Mallendore, History of the United States Food Administration, 1917-1919 (Stanford, 1941) p. 42. 1914 -1924 гг. Соединенные Штаты отправили во Францию 8,42 млн тонн продовольствия.
65* Godfrey, «Bureaucracy, industry and politics in France during the First World War», pp. 84-86; Clementel, La France et la politique economique interalliee, p. 321.
66* ВНП Соединенных Штатов в годы Первой мировой войны удвоился, а перепись населения 1920 г. впервые зарегистрировала факт проживания большей части населения в городах. Вероятно, самым важным результатом Первой мировой войны для сша является решающий толчок, который она придала процессу преображения американского сельского хозяйства из семейного фермерства в аграрные предприятия. Гарантированные правительством высокие цены вызвали скачок объема производства и масштабные вложения в тракторы и другую сельскохозяйственную технику. Относительно преображения сельской жизни Соединенных Штатов в годы войны см. David Danbom, The Resisted Revolution: Urban America and the Industrialization of Agriculture, 1900 -1930 ( Ame s Iow a l979) , pp. 97-109.
67* John Ericson, The Soviet High Command: A Military-Political History (London, ^feb pp. 3 0 3 – 6 .
68* John Scott, Behind the Urals: An American Worker in Russia's City of Steel (London, 1942), pp. 8-9: «Уже с 1931 года или около того Советский Союз находился в состоянии войны… Люди получали ранения и гибли, женщины и дети замерзали насмерть, миллионы голодали, в ходе кампаний коллективизации и индустриализации тысячи прошли через трибуналы и были расстреляны. Нисколько не удивлюсь, если узнаю, что одна лишь битва за создание металлургии отняла у России больше жизней, чем битва на Марне». Относительно пятилеток как разновидности войны см. Moshe Lewin, Pollitical Undercurrents in Soviet Economic Debates from Bukharin to the Modern Reformers (Princeton, 1974), pp. 102-12.
69* F. C.Jones, Manchuria since 1931 (London, 1949), pp. 140-60. В 1936 г., вполне сознательно повторяя русскую модель, Япония объявила о начале осуществления пятилетнего плана развития Маньчжоу-го.
70* Jerome B. Cohen, Japan's Economy in War and Reconstruction (Minneapolis, 1949 ) p. 2 .
71* Ericson, The Soviet High Command, pp. 494-99, 517-22, 532-37 предлагает ясное описание этих сравнительно малоизвестных сражений.
72* Эти соглашения также предшествовали зарождающемуся англо-американскому соперничеству. В 1934 г. Япония объявила об их денонсации с 1936 г., и с 1937 г. была развернута быстро растущая программа флотского строительства. См. Stephen Roskill, Naval Policy between the Wars, vol. 1, The Period of Anglo-American Antagonism (London, 1968), and vol. 2, The Period of Reluctant Rearmament, 1 93 0-1 939 ( Lo n do n , 1 97 6 ).
73* См. Edwin O. Reischauer, Japan Past and Present (New York, 1964), pp. 158 -68. В течение столетий путем колонизации и завоеваний японцы осваивали собственно Японские острова с исходного исторического очага на их юге. Самый северный остров – Хоккайдо – стал интенсивно заселяться японцами лишь в XIX и начале XX вв.
74* Yoshihashi, Conspiracy at Mukden, pp. 116 -18.
75* Генерал Джордж Томас, в 1934- 1942 гг. возглавлявший Экономический штаб (в 1939 г. переименованный в Управление оборонной экономики и вооружений) Военного министерства, был главным сторонником того, что называл «вооружением вглубь» в противовес гитлеровскому подходу «вооружения вширь». См. B. A. Carroll, Design for Total War: Arms and Economics in the Third Reich (The Hague, 1968), pp. 38-53 and passim. Для более глубокого изучения политики руководителей германской армии см. Michael Geyer, Rustung oder Sicherheit: Die Reichswehr in der Krise der Machpolitik, 1924-1936 (Wiesbaden, 1980), pp. 489-505 and passim.
76* Ellis W. Hawley, «The New Deal and Business», in John Braeman et al., eds., The New Deal: The National Level (Columbus, Ohio, 1975), p. 61; William E. Leuchtenburg, «The New Deal and the Analogue of War», in John Braeman et al., eds., Change and Continuity in Twentieth Century America (Columbus, Ohio, 1964), pp. 82-143; John A. Garraty, «The New Deal, National Socialism and the Great Depression», American Historical Review 78 (1973): 907-44.
77* John F. Milson, Russian Tanks, 1900 -1920 (London, 1970), pp. 59-64. Из 24 тыс. исправных русских танков в июне 1941 г. лишь 967 были машинами новых типов, равными германским танкам или превосходившими их. См. Andreas Hillgruber, Hitler's Strategie: Politik und Kriegsfuhrung 1940-1941 (Frankfurt am Mai n 1965 ) p. 509.
78* D. C. Watt, Too Serious a Business: European Armed Forces and the Approach of the Second World War (London, 1975) является умной и содержательной книгой. См. также M. M. Postan, British War Production (London, 1952), pp. 9-114; Robert Paul Shaw, Jr., British Rearmament in the Thirties: Parties and Profits (Princeton, 1977); Walther Bernhardt, Die deutsche Aufrustung 1934 -1938: Militarische und politische Konzeptionen und ihre Einschatzungdurch die Aliierten (Frankfurt am Main, 1969); Edward L. Homze, Arming the Luftwaffe: The Reich Air Ministry and the German Aircraft Industry, 1919-1939 (Lincoln, Neb., 1976). Я не сумел найти подобного вышеперечисленным описания перевооружения Франции.
79* W. K. Hancock and M. M. Gowing, British War Economy (London, 1949) является изумительным официальным изложением истории, бросающим свет на критические решения политиков. Столь же замечательным изложением официальной точки зрения на производство вооружений является Postan, British War Production.
80* Ericson, Soviet High Command, pp. 575-83.
81* Alan S. Milward, The German Economy at War (London, 1965), pp. 43 – 45; Barry A. Leach, German Strategy against Russia, 1939-1941, (Oxford, 1973), pp. 133-46 and passim; B. Klein, Germany's Economic Preparation for wwwar (Cambridge, Mass., 1959); Andreas Hillgruber, Hitler's Strategie: Politik und Kriegsfuhrung, 1940- 1941 (Frankfurt am Main, 1965), pp. 155-66 and passim.
82* Edward L. Homze, Foreign Labor in Nazi Germany (Princeton, 1967), pp. 232. По иронии, опыт организации труда в Германии стал одним из факторов, определивших продвижение по пути послевоенной европейской интеграции. Гитлер и его жестокий подручный Фриц Заукель заслуживают упоминания наравне с Жаном Монне и генералом Джорджем Маршаллом в качестве создателей Европейского экономического сообщества.
83* Albert Speer, Inside the Third Reich: Memoires (London, 1970); Milward, German Economy at War; Alan S. Milward, The New Order and the French Economy (London, 1970); Friedrich Forstmeier and Hans-Erich Volkmann, eds., Kriegswirtschaft und Rustung, 1939-1945 (Dusseldorf, 1977) и с точки зрения марксизма, Dietrich Eicholtz, Geschichte der deutscen Kriegswirtschaft, 1939-1945 (Berlin, 1969).
84* Cohen, Japan's Economy in War and Reconstruction, pp. 56, 267.
85* Картину обрисовывают следующие цифры (уровень 1940 г. = 100 %):
1941 1942 1943 1944
валовый промышленный продукт 98 77 90 104
из которых вооружений 140 186 224 251
валовый сельскохозяйственный продукт 62 38 37 54
Источник: Alec Nove, An Economic History of the USSR (Harmondsworth, 1969), p.272.
86* В дополнение к процитированному выше Нове, см. Nikolai Voznesensky, The Economy of the ussr during World War ii (Washington, D. C., 1948), and Roger A. Clarke, Soviet Economic Facts, 1917 -1970 (London, 1972) для крайне удобного обобщения официально публикуемых статистических данных.
87* Официальные данные можно найти в U. S., Civilian Production Administration, Industrial Mobilization for War: History of the War Production Board and Predecessor Agencies, 1940-1945 (Washington, D. C., 1947). Donald M. Nelson, Arsenal of Democracy (New York, 1946) представляет личный взгляд главного администратора Совета военного производства.
88* Программа победы была создана в основном благодаря усилиям Жана Монне, чья правительственная карьера началась в качестве представителя Франции в Союзном совете по морским перевозкам в 1917 г. См. его Memoires, pp. 179 -212. Джон Мэйнард Кейнс также сыграл важную роль в передаче макроэкономических концепций и опыта американцам. см. Roy F. Harrod, The Life ofJohn May- nard Keynes (London, 1951), pp. 505-14, 525- 623.
89* Стратегическое управление в ходе Второй мировой войны описано во многих книгах. Robert E. Sherwood, Roosevwlt and Hopkins: An Intimate History (New York, 1948) стала первым взглядом изнутри и остается одной из самых интересных книг. William H. McNeill, America, Britain and Russia: Their Cooperation and Conflict, 1941-1946 (London, 1953) представляет ранние обобщение и толкование. Открытие архивов не слишком изменило общую картину, как показывает такая работа, как John Lewis Gaddis, The United States and the Origins of the Cold War, 1941-1947 (New York, 1972).
90* Philip Mason, A Matter of Honour: An Account of the Indian Army, Its Officers and Men (London, 1974), pp. 495-522; Bisheshwar Prasad, ed., Expansion of the Armed Forces and Defense Organization, 1939-1945 (n. p., 1956).
91* R. F. Mackay, Fisher of Kilverstone (Oxford, 1973), pp. 506-9; Richard Hogh, First Sea Lord (London, 1969), p. 238.
92* См. L. F. Haber, Gas Warfare, 1916-1945: The Legend and the Facts (London, 1976), p. 8. Интересным и важным вопросом является причина отказа от применения отравляющих газов во Второй мировой войне, несмотря на всеобщее ожидание убийственных авиаударов бомбами с отравляющим веществом в первые же часы войны. Достаточно важную роль сыграло психологическое отвращение военных к оружию, лишенному намека на открытую героичность. Barton C. Hacker, «The Military and the Machine: An Analysis of the Controversy over the Mechanization in the British Army, 1919-1939» (Ph. D. diss., University of Chicago, 1968) предлагает убедительное психологическое толкование подобного отношения. Относительно намерений германской стороны см. Rolf-Dieter Muller, «Die deutschen Gaskriegsvorbereitungen, 1919-1945: Mit Giftgas zur Welt- macht?» Militardeschichtlische Mitteillungen 1 (1980): 25-54.
93* Относительно британского опыта см. John M. Sanderson, The Universities and British Industry, 1850-1970 (London, 1972), pp. 228-30; относительно Соединенных Штатов – Daniel Kevels, The Physicists (New York, 1978), pp. 117-38.
94* M. M. Postan et al., Design and Development of Weapons: Studies in Government and Industrial Organization (London, 1964) ограничивается Великобританией, однако ясно демонстрирует размах и систематический характер вовлечения научных кругов в конструирование вооружений (особенно на с. 433 -58, 472-85). Относительно Соединенных Штатов James Phinney Baxter iii, Scientists against Time (Boston, 1946) представляет хорошо написанную официальную историю. P. M. S. Blackett, Studies of War: Nuclear and Conventional (Edinburgh, 1962), pp. 101-19 and 205-34 представляют более личностную точку зрения; Reginald Victor Jones, Most Secret War (London, 1978) является еще более личной в описании контрразведывательных органов. Я не смог найти серьезного описания германской, японской или русской научной мобилизации.
95* Alan S. Milward, War, Economy and Society, 1939 -1945 (Berkeley, 1977), pp. 184-93; Postan, British War Production. Истребитель «Спитфайр» британских ввс претерпел более тысячи технических усовершенствований в 1938-1945 гг., результатом которых стал прирост в максимальной скорости на 160 км / ч.
96* См. Walter Dornberger, V2 (London, 1954), pp. 93, 100; Dwight D. Eisenhower, Crusade in Europe (New York, 1948), p. 260.
97* Martin J. Scherwin, A World Destroyed: The Atomic Bomb and the Grand Alliance (New York, 1975) является современным, легко читаемым и взвешенным описанием. Margaret Gowing, Britain and Atomic Energy, 1939-1945 (London, 1964) представляет прекрасную официальную точку зрения.
98* Эпидемия тифа в Неаполе в 1943 г. была подавлена в зародыше путем тотальной обработки ДДТ, а две вспышки бубонной чумы в Северной Африке были равно успешно преодолены усилиями медицинских команд союзников. См. Harry Wain, A History of Preventive Medicine (Springfield, Ill., 1970), p. 306.
