— 24—

Николай Петрович Морозов — заметный в послевоенных сезонах торпедовец — заканчивал свою футбольную карьеру в клубе Василия Сталина ВВС. Ушел туда вместе с одноклубником — легендарным вратарем Анатолием Акимовым.

У меня создается впечатление, что все, кто принял приглашение Василия Иосифовича — а ведь отказались перейти в его команду и дружившие с ним динамовцы Бесков и Якушин, не уговорил он и спартаковца Симоняна — и стал игроком ВВС, обрели организационные и карьерные навыки: не потерялись в дальнейшей жизни. Возможно, происходило это и оттого, что принимали приглашение люди зрелые, на сходе из большой игры, не столь и склонные к авантюризму, как могло бы на первый взгляд показаться. Переход в команду Василия Сталина в чем-то напоминал нынешние отъезды в заграничные клубы. Люди предпринимали самостоятельные ходы ради обеспечения себя на черный день, почти неминуемый для спортсмена.

Николай Петрович Морозов незаметно доиграл в команде ВВС — и в родном «Торпедо» появился как тренер — сменил уже тогда имевшего прочную репутацию Маслова. Он, будем думать, сам осознавал, что тренерским даром предшественника не обладает, но под его руководством поиграл, с программой «Деда» был хорошо знаком — и постарался реализовать свои организационные навыки. Плохого впечатления о себе не оставил, но, конечно, показался пресноватым в сравнении со сменившем его Бесковым, который жаждал перемен.

И все же тренерский авторитет Николай Петрович приобрел, если никого не шокировало решение выдвинуть его в сборную вместо Бескова, безвинно отстраненного за политическую подоплеку проигрыша испанцам в финале Кубка-64. Константин Иванович за два года работы — причем работы чрезвычайно впечатляющей, при том, что команду он готовил «на вырост», к Лондону — организовал сборную с наиболее перспективной игрой за всю историю. Составы, может быть, и в прежние годы были ничуть не слабее, в отдельных линиях, пожалуй, и посильнее. Но игры столь высоко — и, повторяю, с просматриваемой перспективой — поставленной никогда прежде, ни потом в отечественном футболе не было.

Морозов — умный и опытный человек — ничего ломать не стал. Сохранил, что только в силах было. Подошел к дальнейшему комплектованию с большим пониманием. Но без прозрений Бескова, без новых его находок сборная СССР в развитии притормозилась. Тем не менее, порядок в ее «доме» Николай Петрович поддерживал ревностно, язык общий с игроками нашел. Вот только с протеже Бескова — Валерием Ворониным — вошел в конфликт. И я не думаю, что в конфликте, случившемся накануне Лондона, стопроцентно неправ был Морозов. Он испугался вольницы, которую почувствовал в игроке, сумевшем и при Константине Ивановиче вести себя подчеркнуто самостоятельно, что высокопоставленному чиновнику Николаю Петровичу никак уж не могло понравиться. Морозов руководил всем футболом профсоюзов. И поговаривали, что Виктор Марьенко — его ставленник: он его поставил на «Торпедо», когда там начиналась после отставки Маслова тренерская чехарда…

При тренерстве Николая Морозова сборная СССР добилась наивысшего успеха в мировых чемпионатах — четвертого места, награждаемого бронзовыми медалями. Но при советской власти места ниже первого — даже в тех жанрах, где мы и не могли претендовать на первенство, — сочувствия в идеологических структурах не встречали. И никто не удивился, когда прилежного труженика Морозова снова сменил великий тренер — на этот раз Михаил Иосифович Якушин.

А Морозов неожиданно — его выдвиженец Марьенко в двух подряд сезонах приводил команду на призовые места, а в сезоне шестьдесят шестого автозаводский клуб играл в финале Кубка с новым фаворитом советского футбола, киевским «Динамо» Маслова — возглавил «Торпедо».

…В сборной капитанскую повязку Валерий Воронин принял от Валентина Иванова после печально памятного матча с бразильцами (в официальных матчах за сборную СССР «Кузьма» больше не играл), — и до апреля шестьдесят шестого года, пока его расхождения с Морозовым не стали совсем уж очевидными, выводил главную команду на поле. Капитаном вместо него стал Альберт Шестернев.

Повязку торпедовского капитана он, как само собой разумеющееся, надевал в тех случаях, когда Иванов не играл. И после проводов Иванова автоматически становился вожаком. В обошедшем спортивную печать снимке торжественного прощания с Ивановым-футболистом чествуемый Валентин Козьмич сидит у него на плечах, а рядом с широкой улыбкой, обращенной к лучшему из партнеров, шагает Стрельцов. Потом, в минуты недовольства Ивановым-тренером, Эдик ворчал, адресуясь к Воронину: «Вот посадил его на шею…»

К завершению сезона шестьдесят седьмого капитаном «Торпедо» стал положительный Виктор Шустиков — очень ровно и надежно сыгравший за эту команду наибольшее количество матчей. Да и смешно бы выглядело, если бы капитаном команды оставался игрок, позволяющий себе в разгар сезона съездить в Сочи. Летом шестьдесят седьмого он ездил не с Посуэлло, а с красавицей-балериной. И на разнос Вольского на парткоме ответил: «А вы любили когда-нибудь, Аркадий Иванович?» Теперь бывший парторг ЦК со смехом вспоминает, как опешили все распекавшие футболиста. Ветеран журналистского цеха Юрий Ваньят не удержался от реплики: «Опомнись, Валерий!» На реплику следовало отвечать. Воронин пришел в редакцию «Советского спорта». Ответ поручили написать Валерию Березовскому. Все футбольные журналисты негласно «принадлежат» той или иной команде. Правда, с введением должности пресс-атташе и гласно: как в последние два года Александр Львов «Спартаку». Но в шестидесятые такого рода принадлежность носила достаточно романтический характер. Березовский слыл «торпедовцем». В тот момент я тоже имел право считать себя причастным к спортивной журналистике — работал в редакции «Спорта», но не в футбольном отделе. И ревновал Воронина к Березовскому. Однако смешно бы мне было писать оправдательное письма в газету за Воронина…

Любой, знакомый с хроникой тех футбольных времен или заглянувший в справочники человек вправе обвинить меня в придирках, в подозрительном желании искать изъяны в блестящей биографии Валерия Воронина, относящейся к тому же сезону шестьдесят седьмого года. Скажем, к списку матчей сборной с ее новым тренером Якушиным: Валерий играет в Глазго против шотландцев, в Ленинграде против сборной Мексики, едет со сборной в Париж, в Москве вносит свой вклад в трудную победу над австрийцами в отборочном матче к чемпионату Европы, правда, он пропускает товарищеский матч в честь шестидесятилетия Финского футбольного союза, но следующий отборочный матч с греками в Тбилиси играет, отборочный матч во Вроцлове против поляков играет и в Москве играет в ответном матче, пропускает в августе, сентябре, октябре встречи с финнами, швейцарами, болгарами, австрийцами, но до конца года сыграет еще с греками, с англичанами в Лондоне и в Сантьяго со сборной Чили… Одиннадцать матчей в основном составе сборной страны.

У себя в клубе, как наиболее влиятельный и общественно активный игрок, он начинает кампанию за смену старшего тренера.

Валентин Иванов работает в тренерском штабе на ничего не значащей четвертой штатной единице. Расшалившийся Щербаков даже как-то пошутил: «Кузьму чего бояться, он тренером станет нескоро». И — ошибается. Сильно ошибается. Именно Иванова Воронин, заручившийся поддержкой ведущих игроков, предлагает заводскому руководству сделать старшим тренером «Торпедо».

Я потом Воронину и в глаза говорил: «Ты затратил такую огромную энергию, чтобы снять Морозова и сделать тренером Валю, что на игры в завершении сезона тебя уже просто не хватило».

Но ведь оно внешне так и выглядело. Мы тогда и не пробовали себе представить, что творится у него на душе. Да и понимал ли он до конца сам себя — догадывался, что его гнетет?

По нынешним временам состав «Торпедо»-67 представлялся бы просто отличным. К великим ветеранам Стрельцову, Воронину, Шустикову — Анзора Кавазашвили, всего на год моложе Валерия, я к ветеранам не относил: он входил в самую-самую вратарскую зрелость, при действующем Яшине, при очень талантливом конкуренте Юрии Пшеничникове, он претендовал на роль основного вратаря сборной — присоединилась отличная молодежь: Ленев, Шалимов… В «Торпедо» умели бороться за тех, кто им был нужен в составе.

У Бескова в «Локомотиве» очень много обещала пара в атаке Козлов и Гершкович. Миша Гершкович вообще из вундеркиндов. Когда наиболее одаренных детей фотографировали вместе с футбольными звездами, Гершковича сняли на коленях у Льва Яшина. В основном составе «Локомотива» Михаил выступал в семнадцать лет. Но когда Бесков уходил в «Динамо» и забирал с собою Владимира Козлова, Гершкович изъявил желание быть в «Торпедо» — его мечтой было сыграть вместе со Стрельцовым. «Локомотив» чинил ему всяческие препятствия — и Михаила на полсезона дисквалифицировали. Но во втором круге он уже играл в «Торпедо».

Гершкович обратил на себя внимание как уникальный дриблер. На пути к воротам он индивидуально обводил нескольких игроков. Всем памятен дебют его в сборной — в Ленинграде играли с австрийцами — он полкоманды гостей прошел к восторгу стадиона-стотысячника и забил гол в самом начале второго тайма.

Стрельцов научил его играть по-другому. Гершкович овладел искусством паса в стиле «Торпедо» шестидесятых годов — и в партнерстве с Эдуардом дал образцы классической торпедовской манеры.

С Ворониным он поиграл совсем немного. Но среди своих торпедовских учителей выделяет особо Валерия Ивановича. Тот взял над ним что-то вроде культурного шефства, щедро делясь своей «иностранностью», совсем непривычной у нас.

Он ввел Михаила в ресторан ВТО. Гершкович так и не пристрастился к вину — при таких-то наставниках — и цепко рассмотрел все вокруг трезвым взглядом. И в будущем поведении этого знаменитого игрока с очень сложной судьбой, ставшего в нестарые годы видным тренером-организатором, на мой взгляд, сказались далекие от нормативной педагогики уроки Валерия Воронина. Законодатель торпедовского стиля и в быту, он дал в этом плане молодежи никак не меньше, чем игрок. И когда после катастрофы Воронин отступал от своих привычек, опускался, он — в облике, запавшем в сознание за те годы, когда владычествовал в футбольном мире эталонно красивый брюнет-щеголь, — продолжал быть образцом и законодателем мод.

В начале повествования про Воронина я предположил, что для своего поколения он мог стать тем, кем для старшего поколения был Андрей Петрович Старостин. Но и оговорился, что в чем-то существенном воронинская генерация вообще уступала старостинской…

Рискну сказать, что в понимании футбола Валерий сильно продвинулся вперед — и ни в книгах, ни в частных беседах Старостин не высказал, пожалуй, суждений, равных парадоксам, на которые так щедр был Воронин, особенно в те годы, когда никто не хотел к нему прислушиваться. Очень уж не вязался облик и манера говорить с уровнем предлагаемого им разговора. Но к этому мы еще вернемся. Сейчас о том, в чем выразилась недоступная Валерию человеческая суть Андрея Петровича.

Блестящие люди необязательно бывают глубоки в своих размышлениях о жизни — и чаще всего никто никаких размышлений от них и не ждет, довольствуясь артистизмом, с которым произносят они афоризмы и остроты, совсем необязательно ими же сочиненные, но зато очень к месту употребленные.

Воронин бывал эффектен и тогда, когда разговор уходил в сторону от футбола: у него наготове бывали хлесткие определения, которые так идут известным и знаменитым людям. Остальное благодарная аудитория за них домыслит и дофантазирует.

У Андрея Петровича тоже были любимые присловья и шутки, но Старостин с юности вращался в кругу, которого во времена Воронина и физически не было. Воронин приятельствовал со многими знаменитостями своего поколения. Они охотно назывались его друзьями. Но ни у кого из них не хватило терпения переносить Валерия в последние годы его жизни. А у Старостина действительно были друзья. И он, в отличие от Воронина, умел интересоваться по-настоящему их делами — литературными, театральными. Дома у Андрея Петровича я обратил внимание, что все книги на стеллажах — читанные: чуть разбухшие от частого перелистывания страниц. Воронин же предпочитал книгам газеты и актеров знал, как правило, по ресторану ВТО — театралом не был. Конечно, восприимчивость вполне заменяла ему эрудицию. И в дни славы самые требовательные из собеседников с восторгом ему внимали. Но мне обидно, что в долгие дни забвения кое-что из невнятно, но очень по делу сказанного им повисло в прокуренном и перегарном воздухе.

С Андреем Петровичем я познакомился в Мячкове. Как руководитель профсоюзного футбола он приезжал туда изредка. Речь его перед футболистами в начале сезона показалась мне тогда несколько декларативной, не слишком подходящей для равнодушной к романтическому пафосу аудитории. Но позже я понял, что в том-то и проявлялась независимость Старостина — он не собирался подлаживаться под далекую от философии своей профессии молодежь. Он пришел к ним из тех времен, когда футболисты казались родственными первым авиаторам, допустим. И Андрей Петрович чувствовал себя совершенно естественно в роли символа, в качестве человека из истории…

Старостин приехал в Мячково и накануне четвертьфинального матча на Кубок против московского «Динамо», когда в команде случилось чрезвычайное происшествие — на сбор перед игрой не явился Воронин. Ситуация складывалась такая, что возникни он в самую последнюю минуту, примчись своим ходом прямо на стадион, — тренеру Иванову пришлось бы плюнуть на дисциплину и педагогику и разрешить ему играть, а сыграет хорошо, так и простить, догадываясь, в каком невыгодном свете предстанет перед командой, попустительствуя уж ни с чем не сравнимой расхлябанности.

Чемпионский состав «Торпедо»-65.

Выдвинутый на свой пост не заводским начальством, а лучшими игроками клуба, Валентин Козьмич становился заложником этого супердемократического выдвижения, хотя в команде, тем более с великими футболистами в составе, никакой демократии быть не может. Добавлю, что великие футболисты Стрельцов и Воронин искренне считали себя друзьями «Кузьмы» — и мог ли он в их дружбе усомниться? Я помню, как накануне своего дня рождения встретил в Парке Культуры на спартакиадном турнире по боксу Володю Щербакова — и пригласил его в гости. Он, конечно, поехал ко мне, но сразу предупредил, что ничего пить не будет — они сейчас все обязаны поддержать Иванова, как начинающего тренера, и соблюдают режим. Надо ли уточнять, что благим намерениям центрфорвард следовать не стал? Но Щербаков и не был другом тренеру. И когда для Иванова очевидным стало, что несоблюдение режима сказывается на форме Володи, он без большого сожаления с ним расстался — и даже не препятствовал переходу того в ЦСКА. Про отчисление Стрельцова и Воронина речи, разумеется, не заходило — они и мертвые могли выйти на поле и быть необходимыми команде. На тот злополучный матч с «Динамо» Эдуард вышел с новокаиновой блокадой — в основной состав еле-еле набиралось боеспособных одиннадцать игроков. Проиграть «Динамо» — что и случилось с минимальным счетом — могли и с Ворониным, будь он и в полном порядке. Пугало другое — до какой же черты в самосознании профессионала дошел Валерий, если не смог собрать себя «ложками» и доехать все-таки до Мячкова, до стадиона?

Что-то кончилось в тот день. И что-то — совсем уж непредсказуемое — начиналось…

Оглавление