— 13—

Он был единственным из действующих игроков, кто входил в редколлегию «Футбола», что никому, пожалуй, не казалось странным — настолько соответствовал в общем представлении Валерий своему образу, предложенному со страниц самого же еженедельника, датированного первой половиной шестидесятых годов.

Слава Воронина начиналась и продолжалась — в непривычных для пуританских нравов тогдашней страны масштабах — именно в «Футболе».

Инициатором, как сказали бы сегодня, «раскрутки» оказался человек, воспитанный главной партийной газетой «Правдой» в обычаях, казалось бы, исключающих подобное, — первый редактор еженедельника Мартын Иванович Мержанов.

Мержанов любил Воронина по-советски, эгоистически идеализируя, втискивая обожаемого спортсмена в реально не существующие рамки придуманной в агитпропе морали. Мартын Иванович мог, например, отстранить от работы с Валерием над статьей — кстати, привлечение Воронина к журналистике было разумным и обещающим, мыслил он о футболе на редкость своеобразно — сотрудника редакции, простодушно обмолвившегося, что выпили они с автором по рюмке коньяку. Редактор счел это клеветой.

В любви мержановской к Воронину отчетливо проступает искренняя идеологизированность — он видел в нем и убедительную антитезу зэку Эдуарду Стрельцову, которого Мартын Иванович всерьез считал человеком аморальным, не желая вдаваться в подробности.

Проявив исключительное по тем временам вольнодумство в решении предъявить обществу советскую футбольную звезду — при том, что понятие «звезда» и само слово это по-прежнему оставались в разряде буржуазных и для нас неприемлемых, — редактор «Футбола» оперировал категориями «Огонька» (в «Огоньке» он тоже некогда работал). Спортсмену, уже поездившему по миру, предлагалось встать на уровень знатного стахановца. Между прочим, обстоятельство, что Валерий Воронин футболист и только, опускалось. Выручило метафизическое присутствие ЗИЛа, чьей командой было «Торпедо».

Зимой Воронин уверял себя и других, что в предстоящем матче против бразильцев они с Пеле друг друга разменяют…

Воронин великолепно иронизировал над своей принадлежностью к пролетариату, что и в самые оттепельные времена никак не приветствовалось в людях общественно заметных. Ехали мы с ним куда-то на такси — он в ту пору, вручая шоферу рубль, как только садился в машину, говорил: «За внимание», — и водитель, желая сделать приятное футболисту из команды автозавода, заметил, что обогнавший нашу «Волгу» с «шашечками» зиловский лимузин неплохо смотрится. Валерий откликнулся немедленно, показав ему свои ладони: «Все вот этими руками!».

И до сих пор я встречаю достаточно известных футболистов, считающих Воронина фигурой, преувеличенной прессой. Но и они затрудняются назвать кого-либо другого, кто бы лучше послужил натурой для подобного преувеличения…

…В редакцию «Футбола» он пришел десятилетия спустя рано утром, никому не нужный и неузнаваемый в толпе после увечий, полученных в автокатастрофе, — и на удивленный вопрос молодого сотрудника «Советского спорта» Саши Владыкина, лично незнакомого с великим футболистом, ответил, что пришел к Радчуку за снимком.

Над столом ответственного секретаря Геннадия Иосифовича Радчука висела в рамке сильно увеличенная фотография, где азартно раздосадованный, стройный и красивый, как молодой Бог, Валерий Воронин в майке сборной пытался догнать схожего с негритянским спринтером Пеле в белых, укрупняющих приземистую фигуру, бразильских одеждах, уводящего от него мяч внутренним разворотом стопы…

Он не дождался Радчука — и тот потом удивлялся неурочному визиту: ответственный секретарь ничего Валерию не обещал, снимок ему самому дорог. Тонкий человек Гена, прекрасно относившийся в Воронину, возможно, и не понял, что больному мозгу (а может быть, и душе) потребовалось подтверждение былого величия, в которое все реже верило новое окружение. Мрачным, похмельным утром прежняя жизнь казалась приснившейся.

В конце жизни такого рода — о близости к самым знаменитым людям страны и мира — подтверждения требовались ему все чаще.

Тоже утром позвонил он мне откуда-то из Орехово-Борисова, куда черт его занес в поисках продолжения выпивки, испросил что-то невразумительное про Высоцкого, которого уже на свете не было. Я почему-то сразу вспомнил воронинский рассказ, как увиделись они с Володей опять же в ресторане ВТО, куда Валерия уже пускали крайне неохотно, — и Высоцкий сказал ему, что скоро умрет… А теперь вот собутыльники сомневались, что безденежный Воронин мог быть знаком с Владимиром Семеновичем. Им не понять было, что в начале шестидесятых бедному и начинающему актеру Высоцкому крайне лестным казалось познакомиться с уже известным всей стране Ворониным. Да и знаменитости не упускали случая быть ему представленными. Восьмого марта года шестьдесят седьмого, наверное, в битком набитом по случаю женского праздника ВТО мы теснились не в обиде за одним столиком с ним, со Шпаликовым и еще полудюжиной подсевших завсегдатаев — и Гена шепнул мне: «Скажи ему, кто я», а Воронин, услышав, что пьет с автором песни «А я иду, шагаю по Москве», великодушно и дружелюбно приподнял рюмку: «Уважаю…». Или еще случай: Валерий все из того же ресторана вышел на улицу Горького — позвонить по автомату, а когда возвращался, швейцар Володя из придури, которая на него иногда находила, не захотел впускать его обратно, делая вид, что не узнает — у Володи брат в двадцатые годы играл за сборную СССР, но сам привратник Троицкий (сын священника) никогда на футболе не был. Евгений Евтушенко, не разобравшись в ситуации, выразил готовность повлиять на Володю своим авторитетом, но рекомендовал рвущемуся в ресторан молодому человеку запомнить день, когда провел его в Дом Актера первый поэт страны. И не хотел верить, что перед ним Воронин. Тогда Валерий поспорил с ним на десять бутылок шампанского и пошел в гардероб — вынуть из кармана пальто свой паспорт. В торжественном распитии шампанского приняли участие и все официантки — засиделись, как это принято было у работников искусства, после закрытия ресторана.

Но иногда и поздние посиделки не исчерпывали загульный потенциал футболиста № 1 по итогам сезона шестьдесят четвертого года — и он предлагал кому-нибудь из окружающих дойти пешком до «Националя», где и ночью работал валютный бар. Я бывал там с ним, когда приходы Воронина уже легализовались — и секретный сотрудник дружески указывал: за какой столик лучше сесть, чтобы пьяная болтовня зря не фиксировалась. Но Миша Посуэлло мне рассказывал, что в одно из первых совместных посещений бара днем к ним прицепились дружинники — и повели по улице Горького вверх, в сто восьмое отделение милиции на предмет выяснения: откуда у советских граждан иностранная валюта? Возле телеграфа Воронин сказал Мише на ухо: а не проверить ли нам их на скорость? Проверили — и оторвались мгновенно метров на сорок. Но убегать от дружинников несолидно для Воронина. Они подождали преследователей, сдались — и уж в отделении милиции представились. И с почетом были отпущены…

Оглавление