• Главная
• В избранное
• Наш E-MAIL
• Добавить материал
• Нашёл ошибку
• Вниз

В "ЗВУКАХ ТЕКУЩЕЙ ВОДЫ" есть утверждение, которое сделал Ошо в 1988 году в ответ на вопрос: "Почему ты называешь себя Бхагваном?" Ошо сказал: "Когда я увижу, что мои люди достигли определенного уровня сознания, тогда я отброшу имя Бхагван".

7 января 1989 года имя Бхагван было отброшено, и он стал просто Шри Раджниш.

Позже, в тот же год, в сентябре, он отбросил имя Раджниш. Теперь у него не было имени.

Мы спросили, можем ли мы называть его Ошо. Ошо - это не имя, это обычная форма обращения, используемая в Японии для обращения к дзен-мастеру.

За два месяца до этого Ошо дал инструкции Анандо, что он хочет, чтобы Аудитория Чжуан-Цзы была переделана в его новую спальню. Она нашла людей для этой работы, были заказаны материалы со всего мира, и работа шла. Ошо определил каждую деталь всего, что он хотел, и создавалось впечатление, что впервые он может получить спальню в точности такую, какую он хочет. Он несколько раз посещал стройку и вместе с Анандо заботился о каждой маленькой детали. Он никогда не говорил, какой должна быть его комната, и было огромной радостью знать, что, наконец, это случится. Комната, в которой он жил в это время, была влажной, и поскольку он большую часть времени проводил в постели, там было темно. Она была похожа на пещеру.

Когда установили на место белый итальянский мрамор, и панели темно-голубого стекла начали отражать хрустальную круговую люстру двадцати четырех футов в диаметре, многим людям стало ясно, что это не спальня, это был храм, самади. Но хотя мы знали это, мы гнали от себя такие мысли. Мы не позволяли себе видеть очевидное - Ошо строил свое собственное самади.

Когда он начал снова говорить с нами в январе, его беседы продолжались часа по четыре. Этого никогда раньше не случалось, и я вспоминаю сейчас то, что сказал Ошо о пламени свечи: "Как раз тогда, когда свеча подходит к самому концу, остается всего несколько секунд, и перед тем, как она погаснет, в последний момент, свеча неожиданно загорается ярче и горит изо всех сил".

Потом он был несколько недель болен и снова начал говорить с нами в марте.

Я задала ему свой последний вопрос, и впервые мы посылали наши вопросы неподписанными. Хотя я и не спрашивала о реинкарнации, Ошо ответил:

"...Сама идея реинкарнации, которая возникла во всех восточных религиях, состоит в том, что "Я" движется из одного тела в другое, из одной жизни в другую. Эта идея не существует во всех религиях, которые выросли из иудаизма: христианство и мусульманство. Теперь даже психиатры обнаруживают, что это правда, что люди могут вспоминать свои прошлые жизни. Идея реинкарнации завоевывает умы". "Но я хочу сказать вам одну вещь: вся идея реинкарнации - это неправильное понимание.

Это верно, что когда человек умирает, его существо становится частью целого. Был ли он грешником или святым - неважно, но у него было что-то, что называется умом, памятью. В прошлом информации было недостаточно, чтобы объяснить память как пучок мыслей, и волны мыслей, но теперь это проще". "И именно здесь по многим пунктам я считаю, что Гаутама Будда очень опередил свое время. Он был единственным человеком, который согласился бы с моим объяснением. Он дал несколько намеков, но он не мог представить доказательства этому; было недостаточно информации, чтобы что-то сказать. Он говорил, что когда человек умирает, его память путешествует в новую утробу, но не "Я".

И теперь мы можем понять это; когда вы умираете, вы теряете воспоминания, которые распространяются везде в воздухе. И если вы были несчастны, все ваши несчастья найдут какую-то цель; они войдут в память кого-то другого. Или они войдут полностью в одну утробу, так человек вспоминает свое прошлое. Это не ваше прошлое; это ум кого-то другого, который вы унаследовали". "Большинство людей не помнят, потому что они не получили весь кусок, все наследство одной индивидуальной системы памяти. Они, может быть, получили фрагменты оттуда и отсюда, и эти фрагменты создают вашу систему несчастья.

Все те люди, которые умерли на земле, умерли в несчастье. Только очень мало людей умерло в радости, очень мало людей умерло с реализацией не-ума. Они не оставили за собой следов: они не обременили никого другого своей памятью, они просто рассеялись в пространстве. У них не было ума, у них не было системы памяти, они ее уже растворили в своих медитациях. Вот почему просветленный человек никогда не рождается".

"А непросветленные люди выбрасывают с каждой смертью всевозможные стереотипы несчастий. Также как богатство привлекает большее богатство, несчастье привлекает большее несчастье. Если вы несчастны, то несчастье прилетит к вам с расстояния нескольких миль - вы правильная точка притяжения. И это невидимый феномен, как радиоволны. Они путешествуют вокруг вас; вы не слышите их. Когда у вас есть правильный инструмент, чтобы принимать их, они сразу же становятся доступными. Даже до того, как у вас было радио, они путешествовали рядом с вами".

Нет инкарнаций, но несчастья инкарнируют. Раны миллионов людей движутся вокруг вас в поиске кого-то, кто хочет быть несчастен. Конечно, блаженный человек не оставляет никаких следов. Пробужденный человек умирает так же, как птицы движутся в небе, не оставляя следа или пути. Небо остается пустым.

Блаженство движется без следов. Вот почему вы не получаете никакого наследства от будд; они просто исчезают. А всевозможные виды идиотов и отсталых людей продолжают реинкарнировать в памяти, и она становится с каждый днем все толще и толще". "Будьте очень сознательны в своих желаниях и стремлениях, потому что они создают уже сейчас семя для вашей новой формы - и вы не знаете об этом".

("Манифест Дзен")

Дзен Манифест - это последняя книга Ошо.

10 апреля... когда дискурс кончился, Ошо сказал свои последние слова, произнесенные при публике:

"Последнее слово Будды было - саммасати. Помните, что вы будда - саммасати".

Когда он говорил эти слова, он как-то странно изменился, как будто часть его улетела. Он выглядел, как будто он был не соединен с телом. Стоять казалось таким большим усилием для него, ему было трудно ходить. Когда он вышел наружу, к машине, я взглянула на него и увидела, у него на лице было странное выражение, как будто он не знал, где он находится. Это только моя интерпретация, и только потому, что у меня недостаточно понимания, я использую эти слова. Я никогда не поняла, что произошло с Ошо той ночью. В машине, когда мы возвращались домой,

Ошо сказал мне, что с ним случилось что-то странное. Я сказала, да, я заметила что-то. Он позже повторил это, и казалось, заинтригован также как и я, но он никогда не объяснил мне, что произошло. Несколькими днями позже он сказал, что он не думает, что он снова будет говорить.

В течение нескольких месяцев Ошо был слишком слабым, чтобы приходить в Будда Холл, и он отдыхал в своей комнате. Люди становились менее зависимыми от его присутствия для помощи им в медитации, и в то время как несколькими годами раньше мы все тревожились и волновались, сейчас мы начали принимать жизнь, не видя Ошо каждый день.

В это время в ашраме был взрыв артистического творчества. Танцы, мимические сценки, театр, музыка на улицах, и так много людей рисовало, людей, которые никогда не рисовали раньше. У нас никогда не было пространства, чтобы исследовать наше творчество в последних двух коммунах.

Когда мы прибыли, за садами плохо следили, но теперь... когда я шла по ашраму, я останавливалась; мои чувства говорили: "Тише..." Я вступала в другой мир: звуки водопада, прохладный полог сотен высоких цветущих деревьев, чувство мира и расслабления. Это чувство тишины не было тишиной кладбища, там были сотни людей, смеющихся, играющих, и я шла через ашрам, думая: "Почему каждый улыбается мне?"

А потом я поняла, что они не улыбались мне, они просто улыбались!

Когда Ошо стал слишком слабым, чтобы делать работу с Нилам по поводу дел ашрама, он разговаривал только с Анандо, которую он называл "моя дневная газета", и Джаешем, когда он ел свой обед или ужин. Каждый день он спрашивал, хорошо ли идут дела в ашраме без него, и это было именно так. Казалось, в первый раз мы начали "схватывать" это. Больше не было стремления к власти, не было иерархии, люди теперь работали, потому что им нравилось работать, а не из-за награды.

Он также интересовался, заботятся ли о вновь прибывших, и смешиваются ли новые и старые люди вместе.

Он попросил, чтобы здания ашрама были покрашены в черный цвет, а окна были голубыми, и чтобы на вновь купленной земле мы построили черные пирамиды. Он выбрал светильники в виде зеленых светящихся колонн, которые шли вдоль покрытых белым мрамором дорог, и освещали сад ночью. Он всегда замечал, если хотя бы один светильник не работал, и он настаивал, чтобы у лебедей был свет в их пруду, "чтобы они не чувствовали себя заброшенными". Он никогда не упускал ни малейшей детали, чтобы сделать ашрам более прекрасным для нас. И он замечал людей, которые стояли снаружи Будда Холла в охране, он заботился, чтобы каждый мог войти в Будда Холл так, что когда он замечал, что тот же самый человек охраняет, он говорил, что нужно дежурить по очереди, чтобы каждый мог войти внутрь.

Ошо дал мне все краски и воздушные кисти, которые он получил, и хотя я не знала, как использовать эти кисти, он очень ободрял меня и говорил, чтобы я рисовала и училась у Миры (дикая и прекрасная японская художница). Когда он проходил через мою комнату в столовую, он часто подходил к моему столу, ища рисунки, и говорил:

"Ну как, что-нибудь?.." И если на столе что-то было, он подходил, брал это и очень внимательно рассматривал, иногда поворачивая к свету, чтобы лучше увидеть.

Для меня было трудно принимать его одобрение, потому что я думала, что я не умею рисовать.

В конце времени муссонов в августе был период огромного празднования в ашраме, когда Ошо приходил и сидел с нами в молчании. Как будто мы вступали в новую фазу с Ошо, и радость видеть его снова не заглушила весть, которую он послал с Анандо каждому. Его послание было:

"Немногие поняли мои слова".

Когда он входил, он вовлекал каждого в танец движениями рук, и зал взрывался музыкой и криками восторга. Затем десять минут мы сидели вместе с ним, и за эти десять минут я достигала тех же высот в медитации, для которых раньше мне потребовался бы час. По пути назад домой, в машине, Ошо поворачивался ко мне и спрашивал: "Это было хорошо?" Хорошо? Это было сенсационно! Фантастично! Каждую ночь он задавал этот свой вопрос с такой невинностью, как будто не он был тем человеком, который создавал взрыв. Он заботился, чтобы никто не скучал по тому времени, когда он говорил. Как-то я сказала, что мы все так счастливы видеть его, что никто даже не упоминает, что он скучает по дискурсам.

Позже в том же месяце у него началась подозрительная боль в ухе, которая обернулась тем, что пришлось вырвать зуб мудрости, и были сложности в лечении.

Было много сессий у стоматолога, и на каждой сессии Ошо подчеркивал, что он очень хрупок и что его "корни в земле почти сломаны". На сессии 20 августа он сказал:

"Это действительно странно. Передо мной появился символ Ом. Символ Ом появляется только во время смерти".

Когда сессия закончилась, он сел и нарисовал символ в тетрадке Анандо, чтобы мы могли увидеть его. 29 августа - "Знак Ом голубого цвета постоянно стоит перед моими глазами". Я очень хорошо помню эту сессию, и я помню, что думать об этом было в то время слишком фантастическим, слишком резким. Как я могла принять то, что Ошо говорит, что его смерть очень близко. "Нет", - думала я, - "это просто уловка, чтобы мы достигли просветления".

Ошо пришел в Будда Холл, сел с нами, играла музыка, которая прерывалась тишиной.

Ошо был очень доволен "встречей", как он назвал ее. Он много раз говорил, что он чувствует, что наконец-то он нашел своих людей, и что люди, которые собрались здесь сейчас, очень хорошие люди.

"Встреча была такой хорошей, люди здорово реагировали. Никто не пытался работать с таким большим количеством людей на этом уровне, и музыка была такой, какую я люблю. Мне нужно всего несколько дней, даже не недель, и вы все должны помочь мне оставаться в теле". Он сказал это на стоматологической сессии.

После года огромных усилий, а Ошо сумел внушить чувство срочности Анандо, говоря: "Если моя комната не будет готова, она станет моей могилой!" - Чжуан-Цзы была готова для переезда Ошо, и 31 августа мы были очень счастливы, потому что он мог первый раз лечь спать в прохладной кристаллической и мраморной комнате.

У Ошо была такая боль в зубах, что его дантист спросил, не может ли помочь доктор Моди, местный зубной хирург. Хотя Ошо всегда говорил, что он хочет, чтобы только его люди заботились о его медицинских потребностях, потому что их любовь была исцеляющей силой сама по себе, все же он согласился, чтобы доктор Моди тоже высказал свое мнение. Когда доктор Моди пришел увидеть Ошо, это было очень красиво, потому что Ошо сказал ему, посмеиваясь: "Вы думаете, что вы пришли, чтобы работать надо мной. Но я буду работать над вами".

Ошо использовал каждую возможность, чтобы попытаться разбудить нас. Много дней на сессиях у зубного врача, несмотря на то, что у него были огромные боли, его главной заботой были мы. Он говорил мне, что мое бессознательное надоедает ему, и я была опасностью для него из-за моей потребности быть нужной. Он говорил мне много любящих слов, но в то время я воспринимала только то, что он говорил о моей потребности. Он говорил:

"Вы все значите так много для меня. Вы не сможете это понять до тех пор, пока я не уйду".

Это было правдой, потому что для меня в то время это было слишком много, за пределами моей способности понять. Он сказал:

"Четана, ты такое любящее существо. Где бы ты ни была, ты будешь со мной".

Но потом он приказывал мне уйти из стоматологического кабинета. Однажды он приказал мне уйти, сказав, что это вопрос жизни и смерти. Я села в моей комнате и пыталась понять, что он имеет в виду; имеет ли он в виду жизнь и смерть для меня, или для него! Может быть, он имел в виду, что если я не пойму это, если у меня будет недостаточно осознавания, чтобы увидеть мою бессознательную обусловленность, тогда для меня это будет действительно огромным барьером, и относительно этого, может быть, он имел в виду жизнь и смерть; потому что я просто не могла представить, что он может иметь в виду жизнь и смерть для него.

Когда сессия кончилась, мне сказали, что он все равно говорил, что он постоянно слышит, что я прошу. Я была озадачена, потому что я думала, что сижу тихо.

Авирбава, которую мы впервые встретили на Крите во время мирового турне, тоже была на нескольких сессиях у зубного врача и сидела, держа ноги Ошо. Он говорил про нее, что ее любовь к нему была чистой и невинной.

Иногда присутствовала Нирвано; Анандо сидела сбоку Ошо и делала записи, в то время как он постукивал по ее сердечной чакре и говорил, что он пишет заметки на ее сердце. Всегда присутствовал Амрито, и Ошо часто просил его вставать, а потом снова садиться. Потом еще был Гит; Ашу и Нитьямо, стоматологические сестры, Нитьямо, девушка из Манчестера, чьи спокойные манеры маскировали ее внутреннюю силу.

Большую часть времени Ошо проводил в своей новой комнате, он был очень болен.

Когда со здоровьем Ошо что-нибудь случалось, было всегда очень трудно, потому что просто лекарство, чтобы излечить одну болезнь, вызывало цепную реакцию проблем, каждая из которых была хуже, чем предыдущая. Его тело было так деликатно сбалансировано, и его диета и медикаменты были очень совершенно подстроены для него. Малейшее изменение, и насколько оно было маленькое, это всегда было за пределами нашего понимания, могло вызвать проблемы. Ошо, однако, всегда знал, что было самым лучшим для его тела, и доктор обычно всегда слушал его. Он не ел настоящую еду много недель, и несколько дней он только пил воду.

Потом пришел великий день, когда он захотел что-то съесть.

Новый сервиз из лакированных чашек прибыл от его японских санньясинов, которые сделали его специально, в маленькой деревушке в Японии. Они были черные и на них были рельефно изображены серебряные лебеди в полете, и к ним был такой же поднос.

Я приготовила ему еду и сидела у его ног вместе с Авирбавой, пока он ел. Это был один из моих алмазных моментов. Я думала, что это значит, что все будет хорошо, что ему будет лучше, что он будет с нами навсегда. Это символизировало так много для меня, и я плакала от радости, которая продолжалась недолго.

Проконсультировались с докторами, которые не были санньясинами, им показали рентгеновский снимок челюсти Ошо, и они согласились, что степень разрушения костей Ошо и зубов может быть вызвана только радиацией. Это случилось, когда Ошо был в тюрьме в Америке.

Я получила сообщение от Ошо, что я не должна больше заботиться о нем.

"Он хотел бы, чтобы ты занималась его стиркой", - сказал Амрито. Я была очень тронута этим, потому что Ошо на самом деле никогда раньше не говорил, что он хочет, чтобы я что-то сделала. Он всегда спрашивал, не хотела бы я, но никогда не говорил, что он сам хочет, чтобы я что-то сделала. Я больше не посещала сессии у зубного врача, но Ошо сказал Анандо: "Теперь Четана ушла, а ты начала".

Она также бессознательно надоедала ему.

Когда я теперь пишу это, мне не представить, как я могла не понимать, что Ошо делал со мной в это время. Я вспоминаю, как я реагировала, как будто во сне, и меня так изумляет, что я не могла понять, в чем дело. Он заставлял меня взглянуть ВОВНУТРЬ, глубже и глубже; увидеть мою бессознательную обусловленность и подняться над ней. Я слышала, как он много раз говорил, что мы достигаем края самореализации, но потом поворачиваем назад. В этот период я вижу себя как слепого человека, который проходит туда и обратно мимо открытой двери, иногда даже задевая рукавами косяки.

Было недостаточно того, что я больше не посещала сессий зубного врача, Ошо хотел, чтобы я уходила из ашрама, когда проходили эти сессии. Анандо должна была присоединиться ко мне. В первое утро, когда нас попросили покинуть ашрам до тех пор, пока сессия не кончится, Анандо и я пошли в дом друзей около реки. Я решила, что я использую это с максимальной пользой, так что я взяла мой лосьон для загара и лежала на крыше в солнечном свете. На пути назад в ашрам я сказала:

"Как прекрасно мы провели время этим утром, Анандо, я думаю, я буду делать это каждый день. Это замечательно!"

Меня просили уходить более часто, и иногда мне было некуда идти. Однажды я сидела пять часов на каменной стене на улице, вдоль которой росли баньяновые деревья, с задней стороны ашрама. Вся радость быть утром на солнце исчезла.

Мысль уехать в Гималаи, продолжала приходить мне на ум. Я чувствовала себя беспомощной в моих исследованиях найти бессознательный голос, который просил, просил как нищий. Я не могла пойти глубже, я не понимала, и все же я знала, что Ошо никогда не делает ничего без хорошей причины. Он никогда не произносил и одного слова, которое не шло из его понимания и его попыток разбудить нас. Быть в доме Ошо и знать, что в любой момент я могу нарушать его покой, не зная этого, стало для меня сильным побудительным мотивом, чтобы быть в моменте. Если бы я могла быть сознательной и в то же время быть в моменте, тогда наверняка моя бессознательность не могла бы создавать шум. Когда я была в комнате для стирки, я была очень осторожна, чтобы не впасть в мечты, потому что я знала, что именно в эти моменты работает бессознательное. Я постоянно старалась наблюдать те моменты, когда бессознательное может делать свою работу, а я об этом не знаю.

Однажды, когда я возвращалась с обеда, Амрито ждал меня около ворот Лао-Цзы и сказал, что Ошо послал сообщение, что Анандо и я должны немедленно выехать из дома. Я думаю, я приняла это хорошо. Я чувствовала благодарность за последние дни, за то, что меня толкали в каком-то смысле, идти вовнутрь. Когда я проводила большую часть дня, осознавая свои шаги по пути к открытию моего собственного внутреннего "я", в результате я чувствовала себя очень хорошо. Я выразила свою благодарность и пошла упаковываться.

Достаточно странно, однако, что я чувствовала тошноту. Друзья пришли помочь мне собраться. Когда тошнота стала сильнее, вокруг меня стала кружиться неразбериха упакованных коробок, и я говорила себе, что я чувствовала бы себя хорошо, если бы не съела такой жирный индийский обед. "Конечно", - говорила я себе, - "это не эмоциональное, это просто жирная пища".

Мои вещи были вынесены, и какой-то свами уже был готов въехать в мою комнату.

Когда я шла от ворот Лао-Цзы к моей комнате по мраморной дороге, я посмотрела на дерево, называемое "Пламя Леса", которое вытянуло свои ветви над дорогой. Каждый вечер, когда Ошо ехал в Будда Холл, это дерево усыпало дорогу оранжевыми цветами. Дорогу поливали из шланга и чистили до семи часов, и там не было видно ни одного случайного листа. Но потом, как раз перед тем, как Ошо выходил, дерево покрывало дорогу цветами, и это выглядело, как подношение богам, когда машина Ошо двигалась через эти оранжевые цветы. Я проходила мимо "Пламени Леса", и мне было очень грустно, что я покидаю дом Мастера таким образом - потому что кто знает, не является ли это началом полного изменения в ашраме? Может быть, теперь все будут делать мужчины. Может быть, другие женщины тоже должны будут уехать.

Ошо был первым мистиком, который дал женщинам шанс, но, может быть, женские обусловленности слишком глубоки. Кто знает, может быть это конец женщинам. Я пошла в мою комнату, и меня вырвало. Анандо и я переехали в наши новые комнаты в Доме Мирдад, прямо через дорогу от ашрама.

Я как раз все перевезла, когда мне позвонил Амрито. Он сказал, что он только что сообщил Ошо, что Анандо и я выехали из его дома, и Ошо сказал:

"Скажи им, что они могут вернуться". Я села на пороге и заплакала. В тот же день Ошо выехал из своей новой комнаты. Он был там всего две недели и называл ее "магической", "уникальной" и "это действительно Калифорния". Он спросил Амрито, доступна ли все еще его старая комната.

(Ошо попросил, чтобы эту комнату переделали как комнату для гостей.) Когда Амрито утвердительно кивнул головой, Ошо вылез из постели, вышел из "Калифорнии" и пошел прямо в свою старую комнату. Он никогда не сказал, почему, и никто не спросил.

Ошо вытащили десять зубов, но после недельного отдыха он сказал, что он придет в Будда Холл, чтобы посидеть с нами в молчании. Он сказал, что я могу сопровождать его на встречу. Когда я увидела его, я была потрясена тем, как он изменился. Он двигался по-другому: медленнее, и все же, как ребенок. Он, казалось, был легче и полностью чувствителен и беззащитен. Странная вещь - он выглядел более просветленным! Быть более просветленным, в этом нет никакого смысла, но я сказала ему, что я увидела, и он просто улыбнулся.

Несмотря на то, что все эти недели я интенсивно искала соприкосновения с моей бессознательной обусловленностью, я на самом деле не увидела ее. Я провела много времени просто в очень спокойном состоянии, часто чувствуя, что горная дорога, по которой я иду, очень узкая и опасная. Но я не видела никакого признака обусловленности до тех пор, пока однажды я не почувствовала присутствие Ошо. Я осознавала свое женское желание быть нужной, в том, как я разговаривала с ним, в каждом своем движении, я чувствовала, что это льется из моих глаз. Каждый жест, который я делала, говорил: "Ты любишь меня, ты нуждаешься во мне?" Все мое тело излучало этот вопрос. Я была в шоке, я чувствовала стыд, что после всего этого времени и после того, что он дал, это все еще здесь. Потом я увидела, что это всегда было здесь, и я просто впервые осознала это. И потом я спросила себя:

"Почему, почему есть эта потребность?" По-видимому, она здесь, потому что я еще не коснулась моего собственного существа. Я не осознаю, что моего собственного существа достаточно. Я все еще взаимодействую с миром через "женщину"; я не взаимодействую своим существом, я не знаю, что меня достаточно, потому что я все еще "женщина". Женщина не нужна. Существа достаточно.

Амрито заботился об Ошо теперь полный день, а я должна была будить его в шесть часов вечера. Я всегда чувствовала себя странно, когда я говорила Ошо "просыпайся", так как это он пытался разбудить меня. Он принимал душ, шел в Будда Холл и затем в 7.45 он ложился обратно в постель.

Единственная энергия, которая у него сохранилась, это энергия встречать каждый вечер его людей. Он двигался по подиуму очень медленно и не мог больше танцевать с нами. Он спрашивал: "Скучают ли люди без моего танца?" - и однажды я ответила ему: "Мы не можем всегда зависеть от твоей помощи нам, чтобы праздновать. Мы должны найти свой собственный источник празднования". Когда я сказала это, это выглядело странно, потому что это звучало холодно, но это было правдой. Он так радовался, видя, какие мы счастливые, и как мы празднуем, а он замечал каждого.

Он сказал, что Нилам выглядит такой спокойной и счастливой. Он был очень доволен тишиной, которая росла в нашей медитации, и много раз говорил, что люди действительно начинают понимать.

"Тишина становится такой твердой, вы можете почти коснуться ее". Он редко работал или разговаривал с кем-нибудь, кроме Анандо, когда у нее была очень важная работа; тогда он разговаривал минут десять. Когда он спросил меня, просил ли Джаеш о встрече с ним, и я сказала "нет", Ошо сказал: "Как прекрасно, что люди такие любящие и чувствительные, что они не требуют ничего у меня".

Я была счастлива в то время и думала, что Ошо будет с нами в течение многих будущих лет. Последний раз, когда я видела его наедине, он спросил меня, как он выглядит: "Я не выгляжу слабым, не правда ли?" "О, нет, Ошо", - ответила я. - "Ты всегда выглядишь здорово. На самом деле ты выглядишь так хорошо, что людям трудно поверить, что ты болен".

На следующий день я была больна. Со мной всегда случалось так, что я простужалась каждые три или четыре месяца. Я подозреваю, что это было что-то психологическое, но я никогда не понимала что. Отвечая мне на дискурсе за много лет до этого, Ошо сказал: "Иногда вы будете подходить очень близко ко мне, и вы будете полны света, это то, что происходит с Четаной. Я вижу, как иногда она подходит очень близко ко мне; и тогда она полна света. Но вскоре она начинает жаждать темноты; тогда ей приходится отойти от меня. Это то, что происходит здесь с каждым. Вы продолжаете качаться - ко мне и от меня. Вы как маятник: иногда вы подходите близко, иногда вы уходите. Но это нужно. Вы не можете впитать меня полностью сейчас. Вы должны научиться, вы должны научиться впитывать что-то настолько полностью, что это выглядит почти как смерть. Так что много раз вам придется уйти от меня".

("Мудрость Песков")

Я видела Ошо только в Будда Холле последние три месяца перед тем, как он покинул свое тело; Анандо приходила, чтобы будить его для нашего празднования в Будда Холле, а Амрито оставался рядом с Ошо весь день и ночь.

Нирвано работала с Джаешем и Читтеном уже примерно восемнадцать месяцев и уезжала в Бомбей каждую неделю на пару дней. Она говорила мне, что ей очень нравится работа, что она очень интенсивная и волнующая. Иногда она приходила на вечернюю медитацию, и любой выглядел бледным по сравнению с ее празднованием, а иногда она вообще не приходила. Несколько недель она была в депрессии, но потом однажды вечером она танцевала с Миларепой и Рафией и договорилась о свидании на следующей неделе.

9 декабря я была в комнате для стирки, когда вошла Анандо и сказала мне, что Нирвано умерла, приняв случайно слишком сильную дозу таблеток снотворного.