• Главная
• В избранное
• Наш E-MAIL
• Добавить материал
• Нашёл ошибку
• Вниз

Если очень стараешься посеять добрые семена в своей душе — стараешься долго и упорно, — то иногда случается маленькое чудо, и тебе удаётся заглянуть в будущее и увидеть жизнь такой, какая она станет потом. В тот момент, самый трудный момент моей жизни в тюрьме, я вдруг услышала какую-то возню во дворе и, почувствовав что-то особенное в воздухе, схватила коменданта за руку и потянула к окну.

Караульный сидел прямо на земле, словно мальчишка, белые форменные брюки были перепачканы в пыли. Вокруг него собралась стайка воробьев, которые наперебой расхватывали хлебные крошки, которые он им бросал. Лицо его светилось детской радостью. Мы долго стояли и наблюдали, по-прежнему взявшись за руки, и напряжение, владевшее нами, постепенно уходило. Солнце светило нам в глаза, и я увидела, как угрюмые складки на лице коменданта разглаживаются. Воробьи яростно чирикали, отбивая друг у друга хлеб. Потом появились какие-то новые птицы с красноватым оперением, похожие на зябликов. Они мигом прекратили воробьиную потасовку, разогнав драчунов во все стороны, и принялись деловито клевать. Вскоре их сменили сойки, а затем — пара огромных ворон, которые и подобрали остатки хлеба. Радостно рассмеявшись, караульный поднялся на ноги и небрежно отряхнул брюки, даже не заметив большого бурого пятна на самом видном месте.

Потом не спеша отправился на свой обычный пост у крыльца. Комендант повернулся ко мне и тихо сказал: — Извини, я не должен был так себя вести. Ты знаешь, как я уважаю Мастера и его учение. Просто… иногда так трудно бывает, особенно, когда он говорит что-нибудь такое… ну в общем… что слишком отличается от того, к чему я привык. Так сразу оно в голову не вмещается, нужно время. Я кивнула.

— Когда я училась, со мной было то же самое, а я была ещё упрямее, чем вы, хоть и маленькая.

Вороны с громким карканьем взмыли в воздух. В пыли осталось немного крошек. Воробьи снова начали свою возню.

— Интересно… — задумчиво проговорила я, облокотившись на подоконник.

— Что?

— Посмотрите, как устроена птичья жизнь. Каждый во что бы то ни стало хочет урвать свою крошку хлеба. А получается иначе: тот, кто больше и сильнее, забирает всё себе. Потом у него всё забирает тот, кто ещё больше, и так далее. Когда-то так же точно вели себя и люди, большинство людей. Но потом случилась удивительная вещь — очень давно, наверное, ещё в пещерные времена. Кто-то добыл пищу — горсть ягод или какую-нибудь дичь — и устроился поесть. Увидел другого человека, они посмотрели друг на друга и стали прикидывать, кто из них больше и сильнее. И вдруг в душе у первого что-то шевельнулось, что-то странное. Он взял и отдал свою добычу или часть её другому — просто так, без всякой драки, потому что почувствовал, как этот другой голоден и пожалел его. А на следующий день он пошёл, скажем, на охоту и с удивлением обнаружил, что охотиться стало гораздо легче. И тогда у него возникла совершенно особенная мысль, невероятная мысль, на него снизошло нечто святое. Он подумал: «А не потому ли мне стало легче, что вчера я поделился пищей?»

Я счастливо вздохнула, чувствуя, что коменданту рядом со мной тоже спокойно и хорошо.

— Понимаете, — продолжала я, посмотрев ему в глаза, — тот человек не имел ни малейшего понятия о семенах, перьях для письма и всём прочем.

Это было просто озарение. Он сделал величайшее открытие за всю историю человечества — открыл доброту. Это уже не простой инстинкт, который заставляет, к примеру, кормить детёнышей, а совершенно новая ступень развития. Человек начал исповедовать доброту как принцип, у него изменился взгляд на мир. Он понял, что своей добротой по отношению к другим может влиять на вещи и события. А потом он поднялся ещё выше: понял, что и каждый так же точно сможет помочь самому себе, если научится. И он начал делиться не только пищей, но и своими знаниями, своей добротой. Вот тогда-то, я думаю, и родилась йога, как бы она ни называлась на том или ином языке, в той или иной культуре. Об этом я и хотела поговорить сегодня. Такие вещи, как доброта, выше всех различий между людьми. Однако, как всякое открытие, как всякая идея, они иногда забываются. Страны, цивилизации — они вроде людей. У них может очень долго всё быть хорошо, а потом они делают ошибку.

Мы вернулись за стол, и я снова взяла коменданта за руку.

— Я приведу только один пример. Это может быть тяжело, но я не нарочно — просто хочу, чтобы вы запомнили.

Комендант утвердительно прикрыл веки. Взгляд его был тёплым и влажным.

— Жил-был молодой человек, — начала я. — Он воспитывался в деревне, а потом приехал в город, чтобы сделать карьеру. Получил хорошее место в правительственной конторе, где вместе с ним работали другие молодые люди, выросшие в городе. Однажды они взяли его с собой на вечеринку и предложили выпить. Он с удивлением узнал, что употребление спиртного — это целый ритуал: официант приносит и торжественно раскупоривает бутылку, все шумно радуются, произносят тосты, а потом пьют. Пить обязательно должен каждый, и молодой человек тоже осушил свой бокал, хотя вкус ему совсем не понравился — похоже на какое-то испорченное варево. Но что поделаешь — все пьют, значит, надо. Постепенно он привык и к вкусу. Потом он узнал, что это просто прокисший сок или зерновой отвар, но люди из города считают его чем-то особенным, утончённым и даже спорят со знанием дела, какой напиток «выдержаннее», а какой «мягче», или в чём должен гнить ячмень — в бочке или медном кувшине. Он сам считает, что вкус у всего этого примерно одинаков: гниль — она и есть гниль, однако говорить вслух не решается. Кроме того, вокруг спиртного существует некая аура — здесь и романтика, и удаль, и душевное общение. Так или иначе, он учится пить, благо примеров вокруг достаточно. И вот однажды у него умирает кто-то из близких. Молодой человек очень страдает, душевная боль всё не утихает, мучая его даже ночью. Однако он замечает, что если выпить побольше этой гнилой жидкости, то наступает временное облегчение. Он начинает пить постоянно, пьёт всё больше, это перерастает в привычку, и вот уже даже те люди, которые сами учили его пить, не хотят больше иметь с ним дела. Теперь вся его жизнь подчинена пагубной привычке.

Чтобы не оставаться в одиночестве, он старается найти собутыльников, вовлекает других… Наконец, по его вине происходит несчастный случай, от которого серьёзно страдает… кто-то совершенно невинный. И тогда он понимает, что выпивка и все связанные с ней ритуалы — это плохо, это ужасная ошибка, ведущая к трагедии, что его жизнь просто-напросто пошла по неправильному пути.

Комендант слушал меня с опущенной головой. Я крепко сжала его руку и заставила поднять глаза.

— Есть много вещей в нашей жизни, много поступков, способов видеть мир, которые просто ошибочны. Понимаем мы это часто не сразу, успев из-за этого пострадать. Хорошие, честные люди расплачиваются за ошибки, получая физические и духовные увечья, иногда непоправимые.

Бывает, что не только люди, а целые страны и цивилизации тоже совершают ошибки. Алкоголь — очень хороший пример. Началось всё с чистой случайности: ячмень или пшеница, из которой можно было сделать хлеб и накормить голодных, оставили без присмотра, зерно намокло и сгнило. А потом эту гниль стали перерабатывать разными изощрёнными способами, известными лишь посвященным, разливать по бутылкам, красиво упаковывать, делая чем-то привлекательным и романтичным. Люди пьют, а потом перестают владеть собой, начинают болеть сами и отравлять жизнь окружающим — своим жёнам, мужьям и детям. Но заметьте, сама традиция выпивки, взгляд на неё, как на что-то привлекательное, переживает отдельных людей. Она уже часть культуры.

Таким образом, вся цивилизация оказывается заражённой этой ошибочной точкой зрения, неправильным взглядом на мир, который, разрастаясь и переходя от поколения к поколению, не только не помогает людям, но наносит им огромный вред. Так бывает не только с алкоголем.

Общепринятая точка зрения на причинение вреда живым существам тоже существует уже многие поколения. Большая часть наших убеждений возникла по одной-единственной причине — так нас научили родители, старшие братья и сестры, наконец, учителя в школе. Так считают все — и мы так считаем. Все делают — и мы делаем. Мастер говорит:

Шестое препятствие —

Это ошибочный взгляд на мир,

Который не исправлен.

(I.30F)

Употребление алкоголя — это лишь один небольшой пример. Есть и другие ошибки, которые, если их не исправить, способны уничтожить целые цивилизации. Например, точка зрения, что война способна остановить насилие. Что количество вещей в доме или размер этого дома влияют на счастье человека. Что можно получить что-то, отняв у других людей, а не наоборот. Наконец, мысль о том, что человек обязательно должен умереть. Или состариться. Или то, что плоть из света в совершенном мире — это лишь прекрасная сказка, а не что-то вполне возможное, достижимое с помощью ряда конкретных шагов.

— Поэтому, — продолжала я, — Мастера прошлого, в какой бы стране они ни жили, учили других правилам владения собой. Даже не правилам, а принципам. Это образ жизни, который должен исходить изнутри, а не потому, что кто-то заставляет. Вы следуете ему, потому что сознательно закладываете в свой разум полезные семена, которые создадут для вас совершенное тело и разум в совершенном мире. И вы знаете, что добившись успеха сами, можете научить и других. И вот здесь Мастер делает нам всем большой подарок — высшую форму владения собой, на уровне мировоззрения. То, как мы смотрим на мир, определяет в конечном счёте, что мы будем думать, говорить и делать в своей жизни и что передадим своим детям. Он говорит, что мы должны ради наших близких и наших детей постоянно проверять себя. Думать о том, чему научились от других, и полезно ли это. Даёт нам что-нибудь или не даёт и никогда не давало, как выпивка. И если наш взгляд на мир неправилен, если он не помогает людям и не приносит им счастье, то мы должны иметь смелость отказаться от него, исправить свою ошибку, а не слепо передавать другим поколениям. Я предлагаю вам, комендант, новые идеи, новый взгляд на мир, способ исправлять даже очень большие ошибки и несчастья, бороться со старостью и смертью. Но вы должны открыть свой разум, осознать, что старый взгляд на мир — тот, которому нас учили — не способен вместить эти идеи, он просто не годится для самых важных вопросов жизни. Если вам что-то кажется странным и непонятным, задавайте вопросы, пока не поймёте, и не торопитесь.

Постепенно вы поймёте, что этот новый и в то же время древний взгляд на мир полон смысла, и тогда попробуйте жить в соответствии с ним — ради вас и ваших близких. Это будет полезнее, — я гордо выпрямилась, как делала Катрин, — чем бросаться перьями каждый раз, когда вы сталкиваетесь с новой и непонятной идеей, которая, может быть, спасёт вашу жизнь и жизнь тех, кто вам дорог.

Я закончила, но всё ещё не отпускала его руку. Он смотрел на меня, заворожённый открывающимися возможностями. Мечта о совершенном мире слишком прекрасна, чтобы умереть в нашей душе, даже если юность давно позади. Мечту нужно лишь разбудить.

Он молча кивнул. Затем мы посидели в тишине и занялись добрыми старыми позами. Прочистить трубы снаружи тоже иногда не мешает.

— Нам надо как-то всё упорядочить, пока совсем не запутались, — заявил пристав.

Он сидел вместе с нами на полу моей камеры. Мы с Бузуку даже не нашлись сразу, что ответить. Пристав продолжал, не обращая внимания на наши удивлённые лица:

— Слишком много людей набралось, нельзя пускать это дело на самотёк Главное, конечно, это занятия Пятницы с комендантом, раз потом ему сразу нужно объяснять всё мне и караульному. Пускай тогда занятия будут, скажем, по понедельникам с утра, как можно раньше. — Он поднял глаза к окну. — Ладно, я скажу коменданту. — И сделал пометку на листке бумаги. — Сразу после этого пускай приходит мой Аджит, потому что детям гораздо легче учиться до обеда. Значит, и ты, Бузуку, приводи своих утром.

Услышав последние слова, мой толстый сосед вытаращил глаза.

Пристав продолжал:

— Да, если, конечно, это удобно Пятнице — ей ведь ещё коврики ткать надо… — Он взглянул на меня, но я понимала ещё меньше, чем Бузуку, который, наконец, пришёл в себя.

— Рави, что это тебе пришло в голову насчёт моих ребятишек? Они-то тут при чём?

— А при том! — воскликнул пристав. — Я вчера сидел дома и думал о последнем уроке коменданта… — Он осёкся и слегка покраснел.

— А, понял! — оживился Бузуку. — Отлично, Рави! Ты решил с места в карьер начать исправлять взгляд на мир? Правильно, долой старьё, не будем заботиться только о себе, надо учить и других! Пускай и другие дети учатся вместе с твоим. Вот главный ключ к йоге. Молодец! — И он от души так хлопнул пристава по спине, что тот закашлялся. — Ну и урок был у вас с комендантом! — подмигнул он мне. — Мы слушали и вовсю болели за тебя. Рави готов был вломиться к вам и вбить коменданту эти новые семена в голову своей дубинкой. Нечего кидаться перьями!

Правда, Рави? — И он опять двинул пристава по спине, ещё сильнее, а потом наклонился ко мне и прошептал: — Это зёрна! Они прорастают! Колотил нас с тобой, пускай теперь расплачивается. — И ударил снова, для ровного счёта.

Откашлявшись, пристав заговорил снова, слегка отодвинувшись от жизнерадостного соседа:

— Потом Пятнице надо будет слегка перекусить, нормальный обед будет ближе к вечеру, и провести занятие с матерью караульного. Трёх дней в неделю будет достаточно, как ты думаешь?

Я молча кивнула, ошеломлённая его красноречием.

— Вот и хорошо! — улыбнулся пристав. — Значит, решили. — Он встал и слегка постучал дубинкой по голове Бузуку. — А теперь марш в камеру, толстяк! Мне надо поболтать с Пятницей наедине.

Бузуку, кряхтя, поднялся на ноги.

— Сам не понимаю, как мне удалось вчера сделать ту позу три раза подряд, — пожаловался он, подходя к двери, и обернулся к приставу: — Не забудь запереть за мной, а то все подумают, что я слишком тупой, чтобы убежать.

Пристав снова обратился ко мне:

— Спасибо тебе за Аджита. — Глаза его увлажнились, я тоже не смогла сдержать слёз. — Он такой счастливый теперь, ходит почти как раньше, до того как… — Я быстро кивнула. — Он всё время просит, чтобы я… чтобы ты разрешила ему брать собачку на прогулку. Скажем, утром и вечером. Он говорит, что придумал, как… — Пристав рассмеялся. — Как вылечить Вечному ноги! Сидел, говорит, в тишине дома и придумал новую позу — специально для собак.

— Это просто чудесно. Вечный будет рад, а Аджит получит новые хорошие зёрна, — сказала я.

— Значит, решено, — обрадовался пристав. Он ещё раз просмотрел свой листок, потом сложил его и сунул в карман рубашки. У двери он обернулся. — Аджит ещё предлагает купать собаку — хотя бы раз в неделю.

Я думаю, это правильно — так она не будет приносить блох.

— Блох? — удивилась я.

— Нуда, блох. Если собака живёт в камере, нечего ей приносить блох…

Я открыла рот от неожиданности. Пристав улыбнулся и вышел на крыльцо навстречу солнцу.