• Главная
• В избранное
• Наш E-MAIL
• Добавить материал
• Нашёл ошибку
• Вниз

Для узника в убогой глиняной тюрьме, затерянной в глуши, моё расписание выглядело более чем странно. Занятия с комендантом, ежедневная возня с ковриками, почти уже не тайные ночные уроки… Я вовсе не была уверена, что Бузуку делает всё правильно, потому что разговаривали только через стену, но охал и ахал он, по крайней мере, в нужных местах. Ну, и, конечно, встречи с Аджитом, сыном пристава.

Добрые семена, которыми была полна душа мальчика, лишь ждали своего часа, мне оставалось их только разбудить. Его нога шла на поправку, настало время действовать изнутри. Больше всего он нуждался в человеческом общении, в возможности помогать другим.

Однажды, уже в сумерках, караульный, наверное, уже в десятый раз вышел из задней комнаты, выглянул в дверь, потом посмотрел в мою сторону. Ждёт кого-то? До сих пор к нему приходила лишь одна женщина — приносила кувшин с водой из общего колодца, который находился дальше по дороге. К нему всегда стояла очередь не меньше, чем на час, однако никто не жаловался — это был повод встретиться, поговорить, обменяться сплетнями. Женщина приносила большой кувшин и ставила на крыльцо. Иногда к ней выходили пристав или комендант, чтобы поболтать и отдохнуть от работы.

Потоптавшись на месте, караульный подошёл к моей камере. Сначала он повернулся в сторону Бузуку.

— Э-э… Бузуку, я… я собираюсь забрать сегодня, то есть, прямо сейчас… Пятницу…

Я услышала, как мои сосед со всей возможной для него стремительностью вскочил с лежанки, готовый грудью защищать мою честь.

— Молодой человек! — в ярости воскликнул он.

— О, вы не так поняли… видите ли… моя мать… я веду её к себе домой, к матери. Ей нужна помощь, вы понимаете?

— Ах, вот оно что! — протянул Бузуку. — Тогда ладно…

— И ещё одно… вы окажете мне большую услугу… в общем, если пристав или комендант…

— Буду держать рот на замке, — торжественно пообещал Бузуку. — Но только ненадолго, понял?

— Да, конечно, — промямлил караульный. — Пристав…

— Плевать я хотел на пристава! — прорычал Бузуку. — Я просто не хочу пропускать своё занятие, сынок. Так что приводи её назад поскорее.

— Да-да, конечно, — снова пролепетал караульный, отодвигая засов.

Скоро мы уже шагали по тёмной дороге, на этот раз удаляясь от посёлка.

Идти пришлось довольно долго. Караульный всю дорогу молчал, уставившись в землю и пропуская всех встречных. Потом мы свернули на тропинку, которая вилась между высокими деревьями. Там было очень тихо и темно. Наконец впереди показалась поляна, в центре её стоял небольшой аккуратный домик, крытый соломой. Комната в нём оказалась всего одна, но просторная и чистая, на полу, устланном тростниковыми циновками, не было ни пятнышка. На низком круглом столике в красивом глиняном блюдечке с маслом горел фитилёк, освещая золотистым светом старую женщину в изящном белоснежном сари. Из-под усталых век приветливо смотрели спокойные ясные глаза.

— Это моя мать. — представил её караульный. — Это Пятница. — Потом взял кувшин и налил нам по чашке чистой холодной воды.

— Можете звать меня Мата Джи, — сказала женщина. Я улыбнулась — это значило «мама». Она протянула руку к чашке, чтобы предложить мне, но смогла лишь неловко подтолкнуть её. Руки женщины были уродливо искривлены, пальцы скрючены.

Караульный робко прокашлялся и начал:

— Понимаете… у мамы совсем плохо с руками… — Он взглянул на неё, ожидая помощи, что делал, видимо, постоянно.

— Чандра мне много рассказывал о вас, — улыбнулась женщина. Она вдруг неуклюже, но нежно взяла меня за руки и закрыла глаза. Так мы сидели долго, наслаждаясь покоем и тишиной. Потом она открыла глаза, и по щеке её скатилась слезинка.

— Всё получится, Чандра. Она и в самом деле такая, как ты говорил.

Такая, как та женщина, что приходила в тот год, когда ты родился.

Совсем, совсем такая же, — кивнула она, изучая моё лицо. — Будьте добры, пожалуйста, научите меня йоге. Я хочу исправить то, что сделали годы.

Вы поможете мне?

— Да, конечно, — едва смогла вымолвить я, всё ещё ощущая чудесное тепло её рук. Сын стоял рядом с матерью, туповатое лицо его светилось радостью и надеждой. — Но только с одним условием: ваш сын… он тоже должен начать заниматься — с комендантом.

Брови женщины удивлённо поползли вверх.

— Чандра? — повернулась она к сыну.

— Да, мама, — ответил он. Всё было решено.

— Всё нормально, — сказал комендант, — но у меня есть вопросы, очень трудные вопросы — о владении собой, как не причинять никому вреда.

— Задавайте, — кивнула я.

— Если я наношу вред другому, то закладываю дурные семена. А если себе? Какие семена появляются?

— Как, например, при попытке самоубийства?

— Вот-вот.

— Главный принцип такой: не наносить вреда удивительному драгоценному сосуду, принадлежащему каждому из нас — человеческому телу. Правда, в обычном состоянии оно или почти разрушено, или уже начало разрушаться, но… так или иначе, оно нам необходимо…

— Для того, чтобы, заложив в него правильные семена, мы смогли превратить его в нечто большее, — закончил комендант.

— Вот именно. Поэтому сознательный вред, причинённый своему собственному телу — или разуму — закладывает очень мощные злые семена. Мы должны быть добры к себе настолько же, насколько добры к другим.

— Вообще-то, этого нет в списке… — помолчав, сказал комендант. Перед ним действительно лежал исписанный листок. — Вопрос чисто практический, но…

— Нет ничего более практического, чем идеи, — заметила — Так что?

— Это касается пристава… Нет ли каких-нибудь особенных юз… или способа дыхания… которые могли бы помочь таким, как он… помешать ему вредить себе выпивкой?

Я кивнула.

— Обычная проблема. Люди привыкают и подчиняют свою жизнь не только алкоголю. Может быть что угодно: наркотики, обжорство, курение, секс, болтливость, даже чрезмерная увлечённость работой.

Самое лучшее тут — делать то же самое, что мы делали с вами, те же позы, то же дыхание, то же сидение в тишине, забирание и отдавание, но как можно регулярнее. Вы сами знаете, что йога, постоянная ежедневная практика вызывает очень глубокие изменения каналов и внутренних ветров, влияя, соответственно, и на мысли. Любой, кто поддерживает этот постоянный ритм, естественным образом освобождается от вредных привычек — для них просто не остаётся места в его новой личности.

Неизбежно наступает момент, когда он отказывается от них полностью, и происходит это чаще всего незаметно, без всяких торжественных решений.

Комендант облегчённо вздохнул и посмотрел на свой листок.

— Но… как же насчёт самоубийства? Что, если человек очень сильно страдает, его жизнь стала невыносимой? Никто не ста нет думать о каких-то семенах, если собирается умереть.

Я строго взглянула на него, в моём голосе появились стальные нотки Катрин.

— У вас есть дом. В нём лишь две комнаты и одна наружная дверь. Вы находитесь во внешней комнате со своим другом и десятком маленьких детей, которые играют и вопят. У друга невыносимо болит голова, и он хочет выйти наружу, но дверь заперта. Вы просите его подождать, пока вы найдёте ключ, но он заявляет, что не может больше терпеть и уйдёт в другую комнату. Однако вы знаете, что там сидит огромная злая собака, которая обязательно разорвёт вашего друга на куски, стоит ему только войти.

Я перевела дыхание и посмотрела коменданту в глаза. Он беспокойно поёрзал, потом сказал:

— Это не очень удачный пример. Как я понял, ты имеешь в виду, что после смерти мы куда-то попадаем. Лично я не могу в это поверить, и многие другие тоже. Мы все знаем, как люди умирают. Тело перестаёт действовать, жизнь выходит из него — и вот человек лежит, мёртвый и холодный. Всё кончено, и мы это прекрасно видим.

Мои глаза загорелись — снова Катрин.

— Вот что я вам скажу, комендант. Единственная причина, по которой люди думают, что умирают вместе с телом — это то, что тело перестаёт работать. Но как вы можете быть уверены, что работа разума тоже останавливается? Он просто не может больше подать сигнал — сказать что-то, моргнуть, махнуть рукой — вот и всё. С таким же успехом можно решить, что повозка умерла, когда она остановилась. То же самое.

Признайтесь честно: вы ведь совсем не уверены, что разум человека умирает вместе с телом. Комендант с сомнением тряхнул головой. В глазах его было беспокойство.

— А собака? Как быть с адским пламенем и всем прочим?

Я не хотела расстраивать его ещё больше, однако сказать было нужно.

— Комендант, подумайте о своей жизни, вспомните хотя бы один свой день. Вот вы проснулись, встаёте… Перед вами мелькают тысячи и тысячи картинок — образов вашего мира: вы одеваетесь, завтракаете, идёте на службу, работаете… Обычная жизнь: ни особых радостей, ни особой боли. Однако подумайте, сколько тысяч зёрен должны прорасти чтобы создать все эти вещи, все эти ощущения, все детали предметов и оттенки мыслей! Хороших, добрых зёрен, заметьте. Так мы их и тратим, бездумно, походя, не помня о том, сколько добрых поступков совершили в своё время, чтобы эти зёрна заложить. А их запас в хранилище всё уменьшается — вот почему мы стареем! А когда зёрна иссякают, мы называем это смертью — мы ощущаем себя умирающими, потому что прорастают совсем другие семена…

Как же ему это сказать? Так, чтобы он понял? Ладно, правда лучше всего.

— Комендант, мы бодрствуем шестнадцать или восемнадцать часов в день, это примерно тысяча минут. А сколько минут мы сознательно говорим, делаем или думаем что-нибудь доброе? Пять, десять, от силы полчаса. Почти всё остальное время тратится на другое — критику, соперничество, эгоизм. С чем же мы останемся, если попадём куда-нибудь после смерти — ведь вы не уверены, что не попадём? С полным хранилищем злых семян — вот с чем! Я не хочу сказать, что какой-то враждебный дух расставляет по всему миру невидимые комнаты с злыми собаками — это сказки. Просто если наши рассуждения насчёт пера верны — а вы знаете, что они верны — то семян, которые мы берём с собой, когда умираем, вполне достаточно, чтобы обеспечить нам такое будущее, по сравнению с которым самая несчастная земная жизнь покажется раем.

Именно поэтому мы не должны убивать — никогда, даже думать об этом не должны, и неважно, себя или других.

Комендант долго молчал, тяжело вздыхая. Мне и самой было невесело. Однако раз я учитель, то должна говорить такие вещи, даже если их и неприятно слушать. Ученик подобен ребёнку, учитель — матери. Разве мать позволит своему чаду открыть дверь, за которой сидит злая собака, даже не предупредив его?

Он снова заглянул в список.

— А как насчёт животных? Им можно причинять вред, убивать?

— Когда Мастер говорит «не причинять вреда», он имеет в виду всех: и людей, и животных — всех, кто может чувствовать.

— Разве у животных есть чувства? — пожал он плечами, скорее всего, повторяя то, что слышал в детстве от взрослых.

— Тогда почему вы чесали мою собачку за ухом, когда я была у вас в гостях?

— Ну… наверное… то есть, конечно, часть животных, особенно домашних, что-то чувствуют, любят хозяев, потому и приятно с ними возиться. Я имею в виду других — ну, например, рыб…

— А вам не приходилось видеть, как удильщик, зацепив рыбу своим ужасным крючком, тащит её на берег, а она, несчастная и окровавленная, бьётся из последних сил, изнемогая от боли? Думаете, она ничего не чувствует?

Он покраснел.

— Вообще то да, конечно… только… ну, ты же понимаешь, все эти мелкие животные — какое они имеют значение? Они же неразумные…

— А маленькие дети? Они ведь тоже неразумные! И такие беззащитные… Нельзя причинять вред малым и беззащитным!

Прислушайтесь к своему сердцу, оно вам всё скажет. Самое замечательное, что есть в человеке — это стремление защитить слабых.

Он раздражённо фыркнул. Как же ему объяснить? Наверное, чтобы учить таким вещам, надо иметь больший опыт, чем у меня. Ему нужен кто-то постарше.

— А растения? — деловито бросил он.

— В древних книгах ясно сказано, что растения не чувствуют, как люди и животные. Они, правда, растут, если получают необходимую пищу и воду, но скорее как минералы. Разума у них нет. Однако те же книги учат, что растения надо уважать и не уничтожать их без крайней необходимости, потому что они служат домом для бесчисленных мелких существ.

Комендант со вздохом закатил глаза. Я в отчаянии развела руками.

— Поймите, я ведь стараюсь… — Нет, лучше просто продолжать.

Он взял список и с раздражением стал вертеть его в руках.

— Ты упомянула младенцев… А как насчёт ещё не рождённых, в утробе матери?

Это было просто.

— Вы помните, — начала я, — что мы говорили о том, как человек формируется, ещё до рождения?

Он сухо кивнул.

— Помню. Плоть и кости нарастают вокруг каналов подобно инею на ветках дерева. Одновременно образуются и узлы сжатия, которые потом причиняют нам неприятности в течение всей жизни. Но как рано это всё возникает?

— Когда семя отца проникает в чрево матери — в этот самый первый момент — появляется то, что мы называем «бинду», искра сознания, одна из тех звёзд, о которых говорит Мастер. Она двигается и растёт, появляются первые ростки будущих каналов и в то же время начинает расти плоть. Всё это составные части жизни, пока ещё крохотной и беззащитной, и поэтому тем более заслуживающей нашей защиты.

Комендант крепко сжал в руке перо. Костяшки его пальцев побелели от усилия. Недобрый знак. Что же мне сказать, чтобы ему снова стало со мной хорошо? В такой момент это даже важнее, чем ответы на вопросы…

Он ещё раз взглянул на список и с раздражением бросил его на стол.

— Допустим, — начал он, — король начал войну. Насколько я понимаю, моя задача — предотвратить насилие, не испытывая при этом самому ненависти и злобы, чтобы не запустить порочный круг. Об этом мы уже говорили. Но ведь даже если я сам не пойду воевать, то должен буду всё равно так или иначе участвовать, хотя бы платя налоги. В таком случае, если солдат на войне убьёт кого-нибудь, что произойдёт со мной — какое зерно будет заложено в мой разум?

Это тоже было просто, в древних книгах всё написано.

— Главное — то, какие у вас намерения. Если вы не хотите войны, но платите налоги, потому что должны по закону, то дурные семена всё-таки появятся, хотя и немного. Если попросите короля не использовать ваши деньги для войны и при этом будете продолжать честно и мирно делать своё дело, то заложите, наоборот, добрые семена. Если же вы, работая как обычно, останетесь к войне равнодушны, не думая ни об убитых и раненых, ни о тех, кто потерял близких или имущество, то дурных семян получится ровно столько же, как если бы вы сами взяли меч и пронзали им сердца людей. Эти злые семена обязательно прорастут, и вся боль, причинённая другим, ударит по вам тысячекратно.

Комендант сжал перо ещё сильнее, потом швырнул его через всю комнату. Моё сердце заколотилось как бешеное. Надо срочно что-то предпринимать. Может быть, заняться позами? Нельзя, чтобы между нами возникало такое.

— Всё, хватит! — заорал он. — Надоело! Эти твои идеи…

— Они не мои… — робко вставила я.

— Неважно! Я их не принимаю! Они идут… идут против всего… Никто так не думает! Никто так не говорит! Всё это тысячу раз устарело и современному обществу не имеет отношения. Я понимаю, ты хочешь как лучше, но мир стал сложнее, он более развит, общество изменилось.

Нашему королевству уже шесть сотен лет — всё не так, как было раньше!

Я совсем растерялась, голова кружилась, но потом внутри меня зазвучал голос — голос Мастера. И я стала спокойно повторять за ним вслух:

Эти способы владения собой

Рассчитаны на людей

На любой стадии развития.

Они одинаковы для всех,

Независимо от цвета кожи

И общественного положения.

Они выше стран и границ,

Нового и старого,

Богов и религий.

(II.31)

— Мастер говорит, что главное — это то, помогаем мы другим или вредим им. Ничто в нашей жизни — ни йога, ни всё остальное — не будет работать, если в нашем разуме не заложены соответствующие семена.

Это он выделяет особо, это главная суть йоги, её сердце, основа всего его учения.

Лицо коменданта окаменело, рот сжался в тонкую черту.

— Мне нет дела до того, что говорит твой Мастер!

Я отшатнулась, словно получила удар кулаком. Сердце кольнуло, душу пронизал ледяной холод. Не знаю, чем бы всё закончилось, если бы не караульный.