• Главная
• В избранное
• Наш E-MAIL
• Добавить материал
• Нашёл ошибку
• Вниз

Меня не перестает удивлять, сколь быстро человек привыкает к чему угодно. Дни летели, но я нашла им отличное применение, поддерживая ежедневную практику йоги, размышляя об уроках, преподанных мне Катрин. Поэтому все обстояло так, будто я приняла отшельничество — и, похоже, именно так оно и было. Жизнь за стенами крошечной грязной тюрьмы текла скучно — иногда мог заглянуть какой-нибудь крестьянин, чтобы заявить о покраже коровы, вот и все. Чашки с едой появлялись из-за стены ежедневно, в полном молчании, всякий раз после того, как один из местных мальчишек доставлял поднос в соседнюю камеру. Этой еды едва-едва хватало мне и Вечному, задыхавшемуся от жары, привязанному к чахлому деревцу. Когда-то я коротко обстригла его роскошную шерсть, чтобы помочь ему странствовать под индийским солнцем, но он страдал все равно.

Следующий урок с комендантом был ровно неделю спустя после первого. Он приказал привести меня к нему в комнату, и я попросила его повторить пройденное в прошлый раз. Через пару минут мне стало ясно, что он пропустил три, а то и все четыре дня практики. Я остановила его.

— Вы увиливали от практики, — сказала я твердо, — Мастер говорит в своей книге, которая вон там, на столе, что

Практика должна быть постоянной,

Без пропусков.

(I. 14B)

— Я не увиливал, — ответил он, тоном, в котором ясно читалось, что он не привык, чтобы его отчитывали. Но я знала, что сейчас должна настоять, иначе он никогда не излечится.

— Увиливали, — повторила я, — Это ясно, как божий день, так же, как если бы вы взглянули в глаза настоящего преступника и смогли увидеть, натворил ли он что-то или нет.

— Я хочу сказать, — комендант откашлялся, — что не увиливал от практики — я нашел необходимым не практиковать в какой-то день.

— День? — я криво улыбнулась и вдруг ощутила резкий укол где-то в сердце — я вспомнила, как Катрин когда-то сказала мне это же слово, с той же кривой улыбкой.

— Ну, допустим… допустим, больше, чем один день, — неохотно согласился он.

— В таком случае вы должны сейчас же отдать мне мою книгу и отпустить меня, — сказала я невозмутимо, — спину вам не вылечить ни за что, если вы не станете практиковать каждый день, хоть понемногу. Сам Мастер говорит:

Пятое препятствие —

Лень.

(I.30E)

Комендант потемнел и резко выпрямился, с обычной своей гримасой.

— Причем тут лень? — негодующе возразил он, — Я не лентяй! Это… из-за работы! Срочной работы! На мне лежит ответственность, знаешь ли!

— Всегда причина такова? — ответила я холодно, — Всегда? Что-то важное, что нужно срочно сделать?

Он примолк и задумался.

— А в один из дней — кажется, всего один, — я был совсем не в настроении, понимаешь? Тянуться, нагибаться, пыхтеть и все прочее…

Мужчина в моем возрасте и с моей ответственностью…

— Довольно, — улыбнулась я, останавливая его жестом, — я все это уже слышала.

— Слышала? — он внимательно посмотрел на меня, — ты многих учила?

Я думал… думал, что, похоже, твой первый ученик.

— Да нет, не то, чтобы я слышала все эти оправдания от других, — я даже рассмеялась, — я сама пыталась использовать их в разговорах со своим Учителем, и знаю, что это такое. Это просто лень, обыкновенная лень, и не называйте ее никакими благородными именами. Постоянно что-то всплывает, а йога все-таки требует некоторых, пусть небольших, усилий и времени, — и вы увиливаете. Вам просто не очень-то хочется заниматься. Вам не очень-то хочется вылечить спину. Лучше просто отпустите меня.

— Но я хочу… Я хочу вылечиться. Больно ведь, ты же знаешь, — и он приложил ладонь к спине и печально потупился, — все… болит. Я, правда, думал, что ты можешь мне помочь.

Мы помолчали; я смотрела на него, отягощенного печалью. И мне показалось, что, возможно, он как раз готов к сильному шагу, к шагу, с которого начнется длинный путь, если только он и впрямь попробует.

— Комендант, сударь, я вам верю. Я верю, что вы действительно хотите излечиться.

Он поднял глаза и мягко взглянул на меня, с какой-то даже признательностью.

— Скажу вам кое-что, прямо сейчас, нечто очень особенное; рановато вообще-то говорить вам это, но если вы станете этому следовать — искренне следовать! — то сможете практиковать постоянно. Не будете увиливать. И тогда практика сработает.

Он кивнул:

— Скажи! Я попробую. Я кивнула в ответ:

— В книге Мастер говорит:

Если желаешь преодолеть препятствия,

Есть одна-единственная,

Ключевая практика.

(1.32)

— Так что же это? — спросил он.

— А потом Мастер говорит:

Должно воспользоваться состраданием.

(I.33B)

Комендант отвернулся и уставился в окно.

— Сострадание? Что бы это значило? Как это помешает мне увиливать от практики?

— Тут нужно кое-что уяснить, — сказала я тихонько, — Кое-что важное.

Смотрите — невозможно заниматься йогой только для того чтобы исцелить свою спину. Это слишком мелко. Мы сами по себе мелки. Если мы делаем что-то, только чтобы помочь самим себе, это никогда не сработает. Вам не удастся по-настоящему вложиться во что-то, если это только для вас одного. Нужно, чтобы была какая-то большая цель.

— Большая? Вроде чего?

— Взглянем на то, как женщина будет работать ради своих детей — только подумайте, сколько всего она способна сделать, 24 часа в день, изо дня в день, десять, двадцать лет. Ваша конторская возня рядом с этим — ерунда. И все это она может творить только по одной причине — потому что она делает это не для себя. Она делает это и для других тоже.

Комендант рассмеялся:

— Ты что же, хочешь, чтобы я занимался йогой ради других? Уж не хочешь ли ты сказать, что я не смогу выправить себе спину, пока не пойму, как мне вылечить по ходу еще парочку спин?

— Вроде того, — сказала я, — все, что вам нужно, это думать о том, что вы помогаете другим людям тем, чему учитесь сами. Представьте, что я научила вас всей этой йоге, и вдруг спина ваша выздоровела, и вот вы уже разгуливаете с неизменной широкой улыбкой на лице — не изменит ли это кое-что и в жизни пристава, к примеру, или того молодого стражника?

— Караульного? — улыбнулся комендант, — ну не знаю, тут придется поднатужиться, чтобы заставить его делать хоть что-нибудь. У него никогда не бывает сил, ничто не вызывает в нем воодушевления. Он съедает с утра горку жареных материных лепешек и плетется на работу.

И стоит потом весь день на крыльце и пялится в пустоту, — комендант примолк, — Можно ли что-то с ним сделать с помощью йоги? Думаешь, йога могла бы придать ему хоть какой-то бодрости, хоть какого-то интереса к жизни?

— Йога много чего может, — ответила я, — и много такого, о чем вы даже не догадываетесь. Но что да, то да — она могла бы изменить его жизнь, — я намеренно замолчала, чтобы комендант смог прислушаться к тому, что я собиралась сказать, — Но теперь, когда он узнал, что вы занялись йогой, он подождет и поглядит, как это на вас подействует. Если будет очевидно, что помогает, то мы могли бы втянуть его, чтобы он смог сам изменить что-то в своей жизни. И поэтому, смотрите сами — если есть сострадание, и если вы станете думать, что, излечивая свою спину, вы могли бы подлечить и караульного, то когда вам вдруг захочется увильнуть от практики, вы этого не сделаете. Потому что тогда вы навредите ему, понятно?

Комендант поразмыслил над сказанным, но было видно, что эта идея пока не слишком понятна — не достаточно понятна, чтобы заставить сердце работать. И как раз в ту минуту дверь в комнату распахнулась, и показался пристав, пыхтя и отдуваясь, с лицом красным и перекошенным от браги.

— Ой, — выдохнул он, — Простите, господин комендант! Не знал, что вы… э-э… заняты! — и он продолжил тупо стоять, маша рукой в сторону двери, косо поглядывая на нас.

— И этому тоже?

— Тоже, — ответила я.

Он кивнул:

— Я не забуду, — и, обращаясь к приставу, — Пристав, проводите заключенную в камеру.