• Главная
• В избранное
• Наш E-MAIL
• Добавить материал
• Нашёл ошибку
• Вниз

Я возвращаюсь к исследованию подросткового возраста почти через двадцать лет. За этот период в аналитической работе многое изменилось, известные ранее данные были существенно дополнены. Однако несмотря на определенные достижения, положение дел в сфере психоаналитического изучения подросткового возраста остается далеко не блестящим, особенно по сравнению с изучением раннего детства. Если дело касается раннего возраста,, мы чувствуем себя уверенно благодаря объему накопленного материала и той информации, которая дает возможность признать авторитет и применить психоаналитические открытия к практическим проблемам воспитания. При переходе к подростковому возрасту мы чувствуем неуверенность и, собственно говоря, не можем в полной мере удовлетворить запросы родителей или воспитателей, которые обращаются за помощью к нам и нашим знаниям. Часто можно услышать, что юность является заброшенным периодом, падчерицей психоаналитических исследований.

Эти жалобы, поступающие с двух сторон — от родителей и от самих аналитиков, — кажутся мне заслуживающими более внимательного рассмотрения, чем это было прежде.

Отрочество в психоаналитической литературе. Как хорошо известно, начало психоаналитического изучения отрочества было заложено публикацией в 1905 году работы «Три очерка по теории сексуальности», содержащей соответствующий раздел. Здесь пубертат был описан как время, когда происходят изменения, придающие инфантильной сексуальной жизни окончательную форму. Главными событиями этого периода являются: подчинение эрогенных зон главенству генитальной зоны; формирование новых сексуальных целей, различных для мальчиков и девочек, и нахождение новых сексуальных объектов вне семьи. Тогда как такое представление объясняло многие черты непонятного прежде подросткового поведения, новое положение о существовании детской сексуальной жизни не могло не принизить значение юности в глазах исследователей. До выхода «Трех очерков» главное значение подросткового периода вытекало из его роли в начале сексуальной жизни индивида; после открытия детской сексуальности статус отрочества изменился, его роль была сведена к периоду окончательной трансформации, перехода и моста между диффузной детской и генитальной взрослой сексуальностью.

Семнадцать лет спустя, в 1922 году Эрнст Джонс опубликовал статью «Некоторые проблемы подросткового возраста», которая подробно рассматривает «корреляцию между отрочеством и ранним детством» как наиболее значительный момент. Следуя за высказанной в «Трех очерках» мыслью, что фаза развития, соответствующая периоду с двух до пяти лет, должна рассматриваться как необходимый предшественник последующей окончательной организации, Джонс детально описывает то, как «индивид во втором десятилетии жизни собирает воедино и развивает тот опыт, который приобрел за первые пять лет...» (с.398). Он приписал различия «...обстоятельствам, в которых проходит развитие», но предложил к обсуждению «общее правило, гласящее... что отрочество рекапитулирует детство и что точный путь, по которому данная личность будет проходить заданные стадии развития отрочества, в значительной степени зависит от форм его раннего развития» (с.399). Короче, «эти пройденные стадии протекают по-разному в разные периоды — в детстве и в отрочестве, но очень сходным образом у одного и того же индивида» (с. 399).

Важный, но стоящий особняком вклад Джонса совпадает с пиком публикаций Зигфрида Бернфельда из Вены, настоящего исследователя подросткового возраста, который объединил работу клинического аналитика и преподавателя психоанализа с непрекращающимся исследованием отрочества во всех аспектах индивидуального и группового поведения, реакций на социальное влияние, сублимации и т. д. Его наиболее значительный вклад в аналитическую теорию — определение специфического вида подросткового развития у мужчин (1923), так называемого «затяжного» типа. Этот тип развития охватывает гораздо больше времени, чем отведено на подростковый период в норме, он «чреват тенденциями развития артистических, литературных или исследовательских качеств и сильным уклоном в идеализм и духовные ценности...». В качестве подтверждения своих предположений Бернфельд в соавторстве с В. Хоффером опубликовал огромный материал, включающий самонаблюдения подростков, их дневники, поэтические творения и т. д.

В то время как Бернфельд разрабатывал проблему подросткового развития в норме с учетом влияния внутренней фрустрации и внешних воздействий. Август Айхорн подошел к этой проблеме с точки зрения асоциального и криминального развития. Его работа связана с теми молодыми людьми, которые не смогли адаптироваться к этому внешнему давлению, не смогли развить суперэго и восстали против общества. Его книга «Своенравная молодость» (1925) является выдающейся новаторской попыткой применить психоаналитические знания к суровой реальности проблем молодых правонарушителей.

Будучи знакома с позицией Бернфельда и тесно связана с исследованиями Айхорна, в 1936 году я опубликовала две статьи под заголовками «Эго и ид в пубертатный период» и «Инстинктивная тревога в период полового созревания». В моих работах интерес к проблемам подросткового возраста проистекал из моего изучения борьбы эго, пытающегося преодолеть напряжение и давление, идущее от инстинктивных влечений. Эта борьба обычно ведет к формированию невротических симптомов. Я описала отношения между эго и ид как перемирие в сражении, наступающее в начале латентного периода, и позже как обострение при первых признаках наступления половой зрелости, когда равновесие сил внутри индивида нарушено количественными и качественными изменениями в сфере влечений. Сформированному в детстве эго угрожает тревога, идущая от развития влечений. Эго вступает в борьбу за существование, на которую брошены все доступные средства защиты. Результаты, то есть достигнутые личностные изменения, могут быть различны. В норме эго и суперэго претерпевают значительные изменения и приобретают новые зрелые формы сексуальности. При менее благоприятных обстоятельствах ригидное, незрелое эго добивается задержки или искажения сексуальной зрелости; в некоторых случаях импульсы, идущие от ид во время латентного периода, вызывают беспорядок и хаос в ранее нормально социально-ориентированном эго. Обращаю ваше внимание на этот момент: подростковый возраст с его типичными конфликтами в большей степени, чем вся остальная жизнь индивида, обеспечивает аналитика поучительными примерами взаимодействия и последствий внутренней угрозы, тревоги, защитной деятельности, постоянного или преходящего формирования симптомов и психических нарушений.

Возникший в послевоенное время интерес повлек за собой появление множества работ, особенно в США. К счастью для тех, кто изучает данный вопрос, Лео А. Шпигель в 1951 году опубликовал большой «Обзор работ по психоаналитической теории подросткового возраста». Хотя его попытка создать целостную картину из разрозненных и далеких друг от друга частей едва ли могла быть успешной, статья послужила как резюме, обзор и классификация материала. Он сгруппировал публикации по следующим рубрикам:

«Классификация феноменов» (Бернфельд, Хартманн, Крис и Лоуэштейн, Уиттлз)

«Объектные отношения» (Бернфельд, Буксбаум, X. Дойч, Фенихель, Эриксон, А. Фрейд, В. Хоффер, Джонс, А. Катан, Ландауэр)

«Защитные механизмы» (Бернфельд, X. Дойч, Фенихель, А. Фрейд, Гринэр, А. Крис)

«Креативность» (Бернфельд, А. Фрейд)

«Сексуальная активность» (Балин, Бернфельд, Буксбаум, X. Дойч, Федерн, Ференци, 3. Фрейд, Лемпл-де-Грут)

«Особенности эго-функционирования» (Фенихель, А. Фрейд, Гарник, Хоффер, Ландауэр)

«Лечение» (Айхорн, К. Р. Эйсслер, А. Фрейд, Гайтльсон, А. Катан, М. Кляйн, Ландауэр, А. Райх).

Подробная библиография, сопровождающая обзор, включает 41 статью 34 авторов, освещающих теоретические, клинические и технические аспекты проблемы.

Но, несмотря на этот внушительный список авторов и работ, неудовлетворенность нашими знаниями в этой области остается прежней как у специалистов, так и у родителей. Уверенность в наших аналитических приемах по отношению к пациентам-подросткам не возрастает. Было опубликовано много свидетельств обратного, однако подростковый возраст, как и прежде, остается пасынком психоаналитической теории.

Некоторые трудности поиска фактов, касающихся подросткового возраста. Я считаю, что существует две различные причины, которые могут привести нас к полнейшему изумлению при встрече со всеми противоречиями подросткового возраста.

Когда мы изучаем некое психическое состояние, мы в основном полагаемся на два метода: либо на анализ конкретного индивида, у которого в данный момент наблюдается искомое психическое состояние, либо на реконструкцию этого состояния в процессе психоаналитического лечения, проводимого в более позднее время. Результаты этих двух процедур, применяемых изолированно или в комбинации друг с другом, послужили источником всего того, что мы как аналитики знаем о стадиях развития человеческого мышления[28].

Так сложилось, что эти две процедуры, которые были весьма продуктивны для работы с самыми разными периодами жизни, оказались менее удовлетворительны и менее продуктивны при использовании их в работе с подростками. 

В отношении реконструкции я поражена, как редко в лечении взрослых пациентов мне удавалось оживить их подростковые переживания в полной мере. Я не имею в виду, что у взрослых пациентов наступает амнезия подросткового возраста той же степени или той же глубины, что и амнезия раннего детства. Наоборот, память на события подросткового периода обычно остается в сознании и поступает к аналитику без особых затруднений. Мастурбация в младшем подростковом и подростковом периодах впервые нацелена на половой акт, она даже может играть доминирующую роль в осознанных воспоминаниях пациента и, как хорошо известно, скрыть подавленный мастурбационный конфликт и скрытую сексуальную активность раннего детства. В дальнейшем в анализе сексуально заторможенных мужчин, которые жалуются на потерю эрекции, достаточно легко восстановить воспоминания о телесных действиях, совершаемых в отрочестве — часто очень жестокие и опасные, которые служили в то время для предотвращения эрекции или ее подавления, как только она возникала.

С другой стороны, эти воспоминания не содержат ничего, кроме голых фактов, событий и действий, отделенных от сопровождавших их в то время эмоций. Как правило, мы не можем восстановить ту атмосферу, в которой живет подросток, его тревоги, вершину воодушевления или глубину отчаяния, вспышки энтузиазма, полную безнадежность, яркие, а в другое время выхолощенные, интеллектуальные и философские увлечения, стремление к свободе, чувство родительского подавления, бессильную ярость или острую ненависть по отношению к миру взрослых, сексуальные неудачи, гомо- либо гетеросексуально направленные иди суицидальные фантазии и т. д. Эти ускользающие, тяжело переживаемые колебания настроения, в отличие от других аффективных состояний в младенчестве и раннем детстве, не стремятся к восстановлению и ослабляются в связи с личностью аналитика.

Если впечатление, которое я вынесла из своей практики, подтвердилось бы другими аналитиками, работающими со взрослыми, эту неудачу — или частичную неудачу — в реконструкции подросткового периода можно было бы отнести за счет некоторого разрыва в нашей оценке психических процессов в этот период.

Обсуждая работы, посвященные аналитической терапии отрочества, Шпигель (1951) выступил против того, что ему кажется необоснованным пессимизмом со стороны некоторых авторов. Он выступает за необходимость адаптации аналитической техники к частным ситуациям молодых пациентов и выражает удивление отсутствием широкой дискуссии по вводной части, «аналогичной той, которая применяется к детям и правонарушителям».

Действительно, с 1951 года в печати появилось несколько новых статей, посвященных техническим проблемам. Две из них были посвящены начальной фазе психоанализа (Фрейберг, 1955; Ношпитц, 1957), третья — заключительной фазе (Адатто, 1958). (См. также Эйсслер,1958; Гилирд, 1958.)

В то время как данные авторы освещали специфические технические трудности, встречающиеся в начале и конце терапии, работа с подростками, проводимая в нашей Хемпстедской клинике, фокусировалась на проблемах среднего этапа терапии, то есть критическом моменте, когда работа над младшим подростковым возрастом сменяется реконструкцией подросткового периода, со свойственным ему созреванием бунта против родителей и в связи с этим возникает вероятность разрыва с аналитиком или внезапного прекращения лечения.

Итак, опыт показывает, что на каждом этапе лечения — вначале, середине и в конце есть свои специфические трудности. Иначе говоря, это может означать лишь то, что аналитическое лечение подростков осуществляется вслепую от начала до конца; это авантюра, в которой аналитику приходится встречаться с сопротивлениями необычайной силы и разнообразия. Это проявляется при сравнении подростковых и взрослых случаев. В анализе взрослых пациентов мы обычно управлялись с технически сложными ситуациями у истерических пациентов, которые не выносят фрустрацию при переносе, пытаются вынудить аналитика стать персонажем их воскрешенной любви и не допускают проявлений чувств в реальных межличностных отношениях. Мы постоянно боремся с навязчивым стремлением пациентов изолировать слова от аффектов и соблазном интерпретировать бессознательное содержание, пока оно отделено от эмоционального катексиса. Мы пытаемся работать с нарциссическим уходом пограничных шизофреников в себя, с проекциями параноидальных пациентов, которые обращают своего аналитика в преследуемого врага; с деструктивной безнадежностью депрессивных пациентов, которые выражают неверие в любой положительный результат усилий аналитика; с действиями и недостатком просветлений асоциальных и психопатических личностей. Но в указанных выше расстройствах мы встречаемся с теми или иными из этих технических трудностей и можем модифицировать аналитическую технику к специфической устойчивости, характерной для каждого психического расстройства. Совсем иначе обстоит дело в подростковом периоде, когда пациент может внезапно перейти от одной из этих эмоциональных позиций к другой, демонстрировать их все одновременно или быстро сменяющими друг друга, не оставляя аналитику времени для маневра, который позволил бы изменить тактику в соответствии с изменившимися потребностями.

Опыт научил нас серьезно относиться к таким значительным и повторяющимся сбоям аналитической техники. Они не могут быть объяснены индивидуальными особенностями пациентов, а также случайными или ситуативными факторами, которые вмешиваются в процесс. Они также не преодолеваются простым приложением усилий, мастерством и тактом аналитика. Их следует рассматривать как сигналы того, что во внутренней структуре расстройства что-то значительно отличается от той модели заболевания, для которой исходно предназначалась аналитическая техника и к которой она чаще всего применяется (Эйсслер, 1950). Мы должны разобраться в этих различиях патологии до того, как окажемся в позиции, требующей пересмотра нашей техники. Там, где речь идет об анализе детей, правонарушителей и некоторых пограничных состояний, это уже произошло. В этих случаях аналитическая техника должна доказать незрелость и слабость эго пациента; более низкий порог фрустрации и пониженное значение вербализации по сравнению с более высоким значением действия для их психической экономики. Необходимо указать, какие именно факторы являются характеристиками подростковых расстройств, то есть к какой специфической внутренней ситуации пациента должна быть применена наша техника с тем, чтобы сделать подростка более податливым аналитическому лечению.

Что касается меня, то я поражена сходством между состоянием этих молодых пациентов и таких хорошо известных психических состояний, как реакции на лечение переживших несчастную любовь или скорбящих по умершему. В обоих этих состояниях присутствует сильное душевное страдание и, как правило, сильное стремление получить помощь. Несмотря на это, ни одно из этих состояний не поддается аналитическому лечению удовлетворительно. Наши теоретические объяснения этой неподатливости следующие: любовь, как и скорбь, являются эмоциональным состоянием, в котором либидо индивида полностью вовлечено в отношение с реальным объектом любви в настоящем или в ближайшем прошлом; душевная боль идет от сложной задачи разорвать любовные узы и оставить позицию, которая не оставляет более надежды на возвращение любви, то есть на удовлетворение. Пока индивид вовлечен в эту борьбу, невостребованное либидо свободно либо для переключения на личность аналитика, либо направлено назад, на прежние объекты и позиции. Следовательно, ни перенесенные (трансферентные) события, ни прошлое не являются достаточными для сбора материала для интерпретации. Чтобы аналитическая терапия была эффективной, непосредственный объект (любви или скорби) должен быть отброшен до начала анализа.

Мне кажется, что позиция либидо в подростковом возрасте имеет много общего с этими двумя состояниями. Подросток слишком вовлечен в эмоциональную борьбу, более того, эта борьба требует быстрых и решительных действий. Его либидо находится в положении отрыва от родителей и поиске новых объектов. Некоторая скорбь об объектах прошлого очевидна; имеют Место «крушения», счастливая или несчастная любовь со взрослыми вне семьи или со сверстниками одного или противоположного пола. Далее, существуют такие нарциссические уходы, которые заполняют пустоту в периоды отсутствия внешних объектов. Каким бы ни было решение либидо в данный момент, это всегда будет озабоченность настоящим. И, как показано выше, либидо, свободного для прошлого или для аналитика, остается очень мало либо не остается вовсе.

Если это предположение о распределении либидо может быть принято как верное утверждение, оно может послужить объяснением поведения наших молодых пациентов во время лечения, а именно: их нежелание сотрудничать, слабая вовлеченность в процесс терапии или в отношения с аналитиком; их стремление сократить количество сеансов в неделю, их непунктуальность, пропуски сеансов ради других дел, внезапное прекращение лечения. Здесь мы обнаруживаем, сравнивая, насколько в среднем продолжительность анализа взрослых обязана тому факту, что аналитик является очень притягательным объектом, в отличие от основной роли, которую играет перенос в продуцировании материала.

Конечно, бывают такие случаи, когда сам аналитик становится новым объектом любви для подростка, то есть объектом «крушения», — сочетание, поддерживающее заинтересованность такого пациента в «получении лечения». Но независимо от улучшения посещаемости и пунктуальности это может означать, что аналитик встречается с другими специфическими трудностями подросткового возраста, а именно: неотложность их потребностей, непереносимость фрустрации и стремление относиться к любым связям как средству исполнения желаний, а не как источнику знания и понимания.

При таких условиях не удивительно, что помимо аналитической терапии используются многие другие формы лечения, такие, как работа с родственниками, госпитализация, создание терапевтических сообществ (поселений) и т.п. Мы не можем ожидать, что эти, ценные с практической точки зрения экспериментальные подходы могут внести непосредственный вклад в наши теоретические построения о бессознательном содержании подростковой психики, структуре его типичных нарушений или психических механизмов, обеспечивающих эти нарушения.

Далее следует попытка применения по крайней мере некоторых из наших выводов, полученных с таким трудом, к трем наиболее актуальным проблемам подросткового возраста.

Естественны ли подростковые расстройства? Во-первых, существует вечный вопрос, является ли подростковый сдвиг желанным и продуктивным сам по себе, насколько это необходимо и, более того, естественно? Психоаналитическая позиция здесь решительна и единодушна. Члены семьи ребенка и школа, которые оценивают его состояние на основе поведения, могут жалеть подростка; для них его состояние означает утрату ценных качеств, постоянства характера и социальной адаптации. Как аналитики, оценивающие личность со структурных позиций, мы думаем иначе. Мы знаем, что структура характера ребенка к концу латентного периода представляет собой результат долговременного конфликта между силами эго и ид. Внутренний баланс достигнут, хотя характеристики каждого индивидуальны и дороги ему, они предварительны. Это не позволяет влечениям усиливаться количественно или изменяться качественно, что неразрывно связано с половым созреванием. Следовательно, позволение взрослой сексуальности интегрироваться в личность индивида должно быть отвергнуто. Так называемая подростковая неудовлетворенность является не более чем внешним признаком того, что происходит такая внутренняя перестройка.

С другой стороны, мы все знаем детей, которые в возрасте 14-15 или 16 лет не демонстрируют никаких внешних признаков внутреннего беспокойства. Они продолжают оставаться, как и на протяжении латентного периода, «хорошими» детьми, погруженными в семейные отношения, сыновьями, любящими своих матерей, послушными своим отцам, в соответствии с атмосферой, идеями и идеалами их детского воспитания. Это свидетельствует об отставании нормального развития и требует должного внимания. Первое впечатление от подобных случаев, что это может иметь место из-за количественного недостатка влечений, потребностей, — подозрение, которое останется необоснованным. Аналитические исследования показывают, что подобное нежелание «взрослеть» происходит не из ид, а из эго и суперэго. Эти дети построили массивные защиты от действия своих влечений и теперь искалечены результатами, которые действуют как барьер против нормального процесса созревания в ходе развития. Они, возможно, более, чем все остальные, нуждаются в терапевтической помощи для устранения внутренних ограничителей и освобождения пути для нормального, хотя и «огорчающего» развития.

Предсказуемы ли подростковые расстройства? Второй вопрос, который нам часто задают, касается следующей проблемы: может ли быть предсказан тип реакции данного ребенка в подростковый период, исходя из характеристик его поведения в раннем детстве или латентный период? Независимо от утвердительного в целом ответа, данного Эрнстом Джонсом (1922), лишь один из вышеназванных авторов дал ясное и положительное решение этого вопроса. Зигфрид Бернфельд (1923), обсуждавший затяжной тип мужского отрочества и его характеристики, установил связь между этой формой полового созревания и специфическим типом детского развития, основанного на следующих трех условиях: 1) фрустрация детских сексуальных желаний разрушает детский нарциссизм; 2) инцестуозная фиксация на родителях обладает исключительной силой и сохраняется на протяжении латентного периода; 3) суперэго формируется рано, резко отграничено от эго, и идеалы, содержащиеся в нем, питаются как нарциссическим, так и объектным либидо.

В литературе встречаются и другие, менее точные ответы на этот вопрос. Мы встречаем мнение, что в большинстве случаев начало подросткового процесса непредсказуемо, поскольку почти целиком зависит от количественных отношений, таких, как сила и внезапность усиления влечений, соответствующего усиления тревоги, вызывающей весь остальной переворот.

В 1936 году я говорила, что в своей природе отрочество имеет что-то от самоисцеления. Это случается с детьми, чья прегенитальная активность доминирует на протяжении латентного периода до тех пор, пока увеличение генитального либидо не создает условия для снижения прегенитальных действий. Это последнее, с другой стороны, может столкнуться с такой же силой, производящей обратный эффект: когда фаллические характеристики доминируют на протяжении латентного периода, усиление генитального либидо производит эффект преувеличенной и угрожающе агрессивной маскулинности.

Общепринято, пожалуй, что сильная фиксация на матери, вызванная не только эдиповой, но и доэдиповой привязанностью к ней, делает подростковый период особенно сложным. Это последнее утверждение должно быть связано с двумя недавними открытиями другого рода, которыми мы обязаны работе, выполненной в нашей Хемпстедской детской клинике. Одно из этих открытий сделано в исследовании детей-сирот, которые в первые годы жизни лишены отношений со стабильной фигурой матери. Это отсутствие материнской фиксации вовсе не делает подростковый возраст более легким, оно создает угрозу для всей внутренней согласованности личности в этот период. В таких случаях отрочеству предшествуют бурные поиски образа матери; внутреннее обладание и катексис такого образа кажется необходимым для нормального процесса отвода либидо и переноса его на новые объекты, то есть сексуальных партнеров.

Второе открытие из вышеупомянутых было сделано в анализе близнецов-подростков. Их взаимоотношения в младенчестве наблюдались и регистрировались поминутно (Берлингем, 1951). В процессе лечения выяснилось, что «подростковый бунт» против детских объектов любви требует разрыва уз с близнецом в не меньшей степени, чем разрыв уз с матерью. Поскольку этот либидозный (нарциссический, как и направленный на объект) катексис близнецов коренится в тех же глубинных пластах личности, что и ранняя привязанность к матери, их разрыв сопровождается таким же структурным переворотом, эмоциональным упадком и формированием симптомов. В том случае, если привязанность сохранялась на протяжении подросткового этапа и далее, мы вправе ожидать задержки созревания или ограничивающего «цементирования» характера, типичного для латентного периода, что в целом сходно с упоминавшимися выше случаями, в которых детская любовь к родителям выдерживает натиск подростковой фазы.

Возвращаясь к исходному вопросу, кажется, что мы можем предсказать подростковые реакции в некоторых наиболее типичных сочетаниях, но, конечно, не все индивидуальные вариации детской структуры личности. Наше понимание типичного развития будет расти с увеличением числа подростков, прошедших анализ.

Подростковая патология. Остается еще третья проблема, которая, как мне кажется, перевешивает предыдущие в клиническом и теоретическом плане. Я говорю о трудности разграничения нормы и патологии в случаях с подростками. Как было показано выше, отрочество характеризуется прерыванием мирного роста, сопровождаемым появлением множества других эмоциональных нарушений и структурных изменений[29]. Манифестация отрочества близко подходит к формированию симптомов невротического, психотического или асоциального порядка и почти неразрывно связана с пограничными состояниями, начальными обострениями или развернутыми формами почти всех психических заболеваний. Следовательно, дифференциальный диагноз между подростковой неудовлетворенностью и настоящей патологией становится сложной задачей.

В 1936 году, когда я подошла к этой проблеме с позиций защитных механизмов, меня в большей мере интересовали сходства между подростковыми и остальными эмоциональными расстройствами, чем различия между ними. Я писала, что подростковая неудовлетворенность принимает обличье невроза, если источник патогенной ситуации находится в суперэго, где возникшая тревога переживается как чувство вины. Она соответствует психотическим нарушениям, если угроза исходит из возрастающей власти ид, которая угрожает существованию и целостности эго. Производят ли такие подростки впечатление навязчивых, истерических, аскетичных, шизоидных, параноидальных, склонных к суициду и т. д., зависит, с одной стороны, от количественных и качественных характеристик содержания ид, осаждающего эго, а с другой стороны, от набора защитных механизмов, которые выстраивает эго. Таким образом, в этот период выходят на поверхность импульсы всех прегенитальных фаз и вступают в силу защитные механизмы всех уровней сложности. Патологические результаты в это время, хотя и сходны по структуре, но более разнообразны и менее стабильны, чем в другие периоды жизни.

Сегодня мне кажется, что эти структурные описания должны быть расширены, но не в направлении обнаружения сходства подростковых и иных расстройств, а с точки зрения их специфической природы. В их этиологии есть по крайней мере один дополнительный элемент, который может быть рассмотрен как свойственный исключительно данному периоду. Он характеризуется тем, что возможность угрозы исходит не только от импульсов и фантазий ид, но и от самого факта существования объектной любви в эдиповом и доэдиповом прошлом индивида. Либидозный катексис, унаследованный от инфантильного этапа, фиксируется в качестве цели на протяжении латентного периода. Следовательно, пробужденные прегенитальные или, еще хуже, вновь приобретенные генитальные побуждения таят в себе опасность вхождения в контакт с ними, привязывают новую и угрожающую реальность к фантазиям, которые кажутся угасшими, но фактически находятся под запретом[30]. Тревоги, возникающие на этой почве, направлены на уничтожение инфантильных объектов, через разрыв связи с ними. Анна Катан (1937) обсуждала этот тип защиты, который направлен прежде всего на изменение личности и сцены конфликта под названием «устранение». Такая попытка может быть полностью или частично успешной либо неуспешной. В любом случае я согласна с А. Катан, что результат этой попытки будет решающим для другой, более знакомой линии защитных мер, которые направлены против самих импульсов.

Защита путем смещения либидо. Многие подростки сталкиваются с тревогой, происходящей от их привязанности к инфантильным объектам и бегства от них. Вместо того, чтобы осуществить процесс постепенного отхода от родителей, они отводят свое либидо резко и полностью. Это вызывает ощущение тоски по партнерским, товарищеским отношениям, которые возникли в результате переноса на внешнее окружение. В этом случае возможно несколько решений. Либидо может быть перенесено в более или менее неизменной форме на замещающий родителей объект, доказывая, что этот новый объект диаметрально противоположен исходным по всем параметрам (личностным, социальным, культурным). Либо привязанность может направляться на так называемых «лидеров». Обычно это люди более старшего возраста, среднего между подростковым и родительским. С равной частотой встречаются крепкие узы со сверстниками того или иного пола (то есть гомо- или гетеросексуальная дружба) и приверженность подростковым группам (или бандам). Какое бы из этих типичных решений ни было принято, результат дает подростку возможность почувствовать себя свободным и наслаждаться новым прекрасным чувством независимости от родителей, которые теперь не вызывают ничего, кроме равнодушия, граничащего с бездушием.

Хотя направление, выбранное либидо в этих примерах, само по себе находится в рамках нормы, внезапность перемены, разительный контраст в выборе объектов и чрезмерно подчеркиваемая новая принадлежность говорят об их защитном характере. Такой переход представляет скорее слишком поспешное опережение нормального роста, чем нормальный процесс развития.

Эмоциональная ситуация мало чем отличается от тех случаев, где отвод либидо сопровождается реальным уходом из дома. Если этого не происходит и он остается дома, то все равно ведет себя как чужой, обычно такие подростки очень невнимательно относятся как к старшим, так и младшим членам семьи.

С другой стороны, отвод любви от родителей имеет наиболее серьезные последствия для остальных защитных процессов. Когда инфантильные объекты лишены значимости, прегенитальные и генитальные импульсы перестают быть угрозой. Следовательно, вина и тревога снижаются, и эго становится более устойчивым. Появившиеся ранее сексуальные и агрессивные желания всплывают на поверхность и действуют; происходит это вне семьи, в более открытой среде. Является ли подобная активность безопасной, идеалистичной или тайной и даже криминальной, будет зависеть в основном от новых объектов, к которым привязывается подросток. Обычно авторитет лидера подростковой группы или банды принимается безоговорочно и некритично.

Подростки этого типа могут быть направлены на лечение после того, как их действия привели к конфликту со школой, работодателем или законом. Такие подростки дают мало шансов для создания терапевтического альянса между аналитиком и пациентом, без которого аналитическая техника не может работать. Любое отношение к аналитику и, кроме того, перенос на него оживляет детские привязанности, которые были отвергнуты, поэтому подросток остается безучастен. Более того, бегство от этих привязанностей прекращает внутренний конфликт, по крайней мере временно. Следовательно, подросток не чувствует потребности в психологической помощи. Айхорн знал об этом, когда говорил о том, что подростки асоциального и криминального типа нуждаются в длительной подготовке и внутренней перестройке, прежде чем они станут податливы аналитическому лечению. Он утверждал, что такое лечение может быть удачным, только если во время такой подготовки в закрытом учреждении у подростка произойдет новый перенос объекта любви, пробуждающий его детские привязанности, интернализующий его конфликты еще раз — короче, если он станет невротиком.

Попробовать провести анализ подростка в тот период, которому свойственен успешный отрыв от прошлого, кажется предприятием, обреченным на провал.

Защита путем обращения аффекта. Вторая типичная реакция на ту же самую угрожающую ситуацию, хотя и менее явная для окружающих, более серьезна по внутренней природе.

Вместо отвода либидо от родителей или, что более вероятно, после неудачной попытки осуществить это, эго юноши может защитить себя путем обращения эмоций в противоположные. Так происходит превращение любви в ненависть, зависимости в противостояние, уважения и восхищения в презрение и насмешки. Благодаря такому превращению аффекта юноша представляет себя «свободным», но, к несчастью для его душевного равновесия и значения конфликта, это убеждение не простирается далее поверхностного пласта его сознания. Во многих важных вопросах подросток остается по-прежнему крепко связанным с фигурами родителей; отыгрывание (acting out) сохраняется внутри семьи, и любые изменения, достигнутые защитой, оказываются для него помехой. Обращенные отношения не приносят никакого удовольствия; подросток переживает как от причиняемых ему, так и от причиненных им страданий. Здесь нет места независимости действий или росту; постоянное противостояние с родителями говорит о такой же деформации отношений, как и бескомпромиссное послушание[31]. Поскольку тревога и вина остаются неизменными, необходимо постоянное возобновление защит. Действие защит обеспечивается в первую очередь двумя способами: отрицанием (позитивных чувств) и реактивным поведением (грубость, неприязнь, высокомерие). С поведенческой точки зрения на этой стадии подросток характеризуется как враждебный и несговорчивый.

Дальнейшее патологическое развитие этого состояния заслуживает специального рассмотрения. Враждебность и агрессивность, которые вначале служат защитой против объектов любви, скоро становятся непереносимыми для эго, они переживаются как угроза и удерживаются на расстоянии. Это может достигаться посредством проекций; в таком случае агрессивность приписывается родителям, которые, как следствие, становятся главными угнетателями и преследователями. В клинической картине это проявляется, во-первых, как подростковая подозрительность и далее — когда проекция усиливается, — как параноидное поведение. Враждебность и агрессивность могут быть направлены, наоборот, не на объекты, а вовнутрь, на себя. В таких случаях у подростков наблюдается сильная депрессия, стремление к самоизоляции и самоповреждениям, суицидальные намерения.

На всех стадиях этого процесса личное страдание очень велико и так же сильно желание получить помощь. При этом нет гарантии, что проблемный подросток будет восприимчив к аналитической терапии. Если инициаторами лечения выступят родители, он, конечно, не пойдет на это. В любом случае, он будет воспринимать анализ как орудие в их руках, чувствовать враждебность или подозрительность к личности аналитика и отказываться сотрудничать. Если подросток сам принял решение искать помощи и обратился к анализу без принуждения, то шансы выше, поскольку такое решение идет против воли родителей. Но даже в этом случае альянс с аналитиком может быть не очень длительным. Как только развивается истинный перенос и позитивные инфантильные фантазии попадают в сознание, то же самое обращение аффекта может произойти в аналитической ситуации. Получая вместо облегчения общую сумятицу чувств, многие юные пациенты сбегают. Они бегут от позитивных чувств, хотя аналитику кажется, что они прерывают лечение, так как не в силах справиться с чрезмерным отрицательным переносом.

Защита путем отвода либидо на себя. Этот процесс ведет к нарастанию патологии: отвод либидо от родителей, как это было описано выше, сам по себе не предопределяет его дальнейшего использования. Если страхи и подавления блокируют путь к новым объектам вне семьи, либидо остается с эго и может быть использовано для связывания эго и суперэго. Клинически это означает возникновение идеи величия, фантазий о неограниченной власти над другими людьми, подвигах и невероятных достижениях в одной или нескольких областях. Либо страдающее и гонимое эго подростка может принять мессианские размеры с соответствующими идеями спасения человечества.

С другой стороны, катексис может прикрепиться только к телу и повлечь ипохондрические ощущения изменений в теле, которые хорошо известны клиницистам по начальным фазам психотических заболеваний.

В любом случае аналитическая терапия показана и даже требует неотложного применения. Лечение устранит сильные патологические проявления, если освободит путь для либидо, предоставив ему возможность либо направляться вспять и снова заряжать исходные инфантильные объекты, либо направляться наружу в направлении, описанном выше, и привязываться к менее пугающим замещающим объектам из более широкой среды.

В таких случаях наиболее трудным для аналитика в техническом плане оказывается состояние ухода пациента в себя, то есть проблема установления отношений и перенос. Как только цель достигнута, возвращение из нарциссического погружения к объективному катексису дает пациенту облегчение, по крайней мере временное.

Я верю, что существует множество случаев, где аналитик настолько мудр, чтобы удовлетвориться частичным успехом, не настаивая на последующем лечении. Дальнейшее и углубленное вовлечение в этот перенос может в значительной мере усилить все тревоги, описанные выше, и опять же привести к сокращению лечения из-за подростковой реакции.

Защита с помощью регрессии. Чем больше тревога, вызванная объектными связями, тем более элементарна и примитивна защитная деятельность, используемая подростковым эго. Так, при экстремальной тревоге отношения с объектным миром могут сократиться до эмоционального состояния, известного как «первичная идентификация» с объектами. Это решение, с которым мы знакомы по психическим заболеваниям, приводит к регрессивным изменениям всех частей личности, то есть как в эго, так и в организации либидо. Границы эго в этом случае раскрыты для частичного соединения с объектом. Это вызывает разительные перемены в привычках, установках подростка, даже в его внешнем виде. Его подверженность влиянию других сменяется в ходе этого превращения скорее установкой на себя (то есть его идентификациями), чем утечкой либидо. На сцене вместе с этими идентификациями доминируют проекции и создают обмен между ним и объектом, который откликается эхом в наиболее важных функциях эго. Так, например, деление на внешний и внутренний мир (то есть познание реальности) временно останавливается, и в клинической картине остановка функционирования эго проявляется как состояние замешательства.

Регресс такого рода может принести временное облегчение эго, освобождая эдиповы (и многие из доэдиповых) фантазии из либидозного катексиса, но это уменьшение тревоги не может быть продолжительным. Другая и более глубокая тревога скоро займет ее место, тревога, которую я охарактеризовала ранее как страх эмоционального поражения и сопутствующий ему страх потери своей идентичности.

Там, где защиты от эдиповых и доэдиповых объектов не достигают цели, возникает клиническая картина, которая более всего напоминает психические заболевания.

«Аскетичный» подросток. Одного из таких «аскетичных» подростков я описала как борющегося против всех импульсов, эдиповых и доэдиповых, сексуальных и агрессивных, доводящих защиту даже до физиологических потребностей, таких, как сон, еда, телесный комфорт. Мне кажется, такая позиция характеризует реакцию эго, ведомого слепым страхом перед чрезмерным напором ид; тревогой, которая не позволяет отличить здоровое удовлетворение от болезненного, этически допустимое от запретного. Подросток ведет тотальную войну против получения удовольствия как такового. Соответственно, большинство нормальных инстинктивных процессов и потребностей в удовлетворении смешиваются и парализуются. Согласно клиническим наблюдениям, подростковый аскетизм является, к счастью, временным явлением. Для наблюдателя-аналитика это дает неоспоримое доказательство силы защит, то есть той степени, в которой нормальное, здоровое влечение открыто для деформирующего действия эго.

В целом аналитическое лечение аскетического типа не представляет особых трудностей, как того можно было бы ожидать. Возможно, у этих индивидов защита от импульсов настолько сильна, что они могут позволить себе некоторые объектные отношения с аналитиком и таким образом установить перенос.

«Бескомпромиссный» подросток. Другой, такого же рода патологический, тип лучше всего может быть охарактеризован как «бескомпромиссный». Термин в этом случае отсылает к хорошо известной непоколебимой позиции, занимаемой многими молодыми людьми, которые отстаивают свои идеи, отказываясь уступать более практичным и реалистичным установкам взрослых, и гордятся своими моральными и эстетическими принципами. Для таких подростков «компромисс», которого они всячески пытаются избежать, включает, такие существенные процессы, как «сотрудничество» с импульсами, объединение противоположных стремлений, ослабление давления ид вмешательством эго. Один подросток, которого я наблюдала во время анализа, делал все для достижения невозможной цели: предотвратить любую интерференцию ума и тела, активности и пассивности, любви и ненависти, реальности и фантазии, внешних требований и внутренних, короче — его эго и ид.

В анализе защита проявлялась как сильное сопротивление любому «лечению», — идея, которую он презирал, несмотря на сильное страдание. Он прекрасно понимал, что психическое здоровье по крайней мере отчасти основано на гармонии, то есть на очень компромиссных решениях, которых он пытался избежать.

В процессе рассмотрения подросткового возраста кажется, что легче описать его патологические проявления, чем нормальные процессы. Однако есть, по крайней мере, два момента, полезные для его определения:

(1) подростковый возраст по своей сути есть прерывание мирного роста; (2) ненормально, если в течение подросткового периода сохраняется достигнутое ранее равновесие. Приняв за норму дисгармонию психического развития в подростковом возрасте, мы тем самым добились лучшего понимания этого возраста. Мы увидели, что баталии между эго и ид по сути являются позитивными попытками восстановления мира и гармонии в душе. Защитные меры, принятые либо против импульсов, либо против объектного катексиса, начинают казаться законными и естественными. Если они вызывают патологический результат, то это происходит не из-за их зловредной природы, а потому что они передозированы, утрированы или использованы изолированно. Действительно, как это описано выше, каждый из патологических типов подросткового развития также представляет потенциально полезный способ обретения вновь душевного равновесия; является нормальным, если он соединен с другими защитами и если умеренно выражен.

Можно объяснить это более подробно: я считаю, что для подростка нормально вести себя достаточно длительное время несоответствующим и непредсказуемым образом; бороться с влечениями и в то же время принимать их, противостоять и поддаваться им; любить родителей и ненавидеть их, восставать против них и зависеть от них; глубоко стыдиться посвящать свою мать во все свои дела и жаждать разговоров с ней по душам; успешно идентифицироваться с другими, пока идет неустанный поиск своей собственно идентичности; быть более идеалистичным, артистичным, искренним и бескорыстным, чем когда-либо в дальнейшем, но и наоборот, эгоистичным, самодовольным, расчетливым. Такие колебания между крайними противоположностями были бы расценены как стопроцентно патологические в любой другой период жизни. В этот же период они могут означать не более чем взрослую структуру личности, которой нужно длительное время для формирования, когда эго индивида не прекращает экспериментировать. И не нужно спешить подавлять возможности. Если временные решения кажутся окружающим ненормальными, они, однако, не совсем таковы и менее ненормальны, чем поспешные решения, принятые в других случаях для одностороннего подавления, восстания или борьбы или ухода в себя, регрессии, аскетизма, которые ответственны за действительно патологическое развитие, описанное выше.

Поскольку подросток остается непоследовательным и непредсказуемым в своем поведении, он может испытывать страдание, но, как мне кажется, он не нуждается в лечении. Я думаю, что ему нужно дать время и возможность выработать свое собственное решение. Скорее его родители нуждаются в помощи и консультировании, чтобы стать более терпимыми к нему. В жизни редко встречаются ситуации, с которыми справиться труднее, чем подростку в период борьбы за освобождение и независимость.

В этой статье я рассмотрела и подытожила некоторые из основных работ по подростковому периоду, так же как и свои собственные взгляды на предмет. Мои прошлые описания защитных процессов в подростковом возрасте были усилены включением специфической защитной деятельности, направленной против эдиповых и доэдиповых объектных уз.

Примечания:

2

 Эта авторитетность дает аналитику, работающему с детьми, возможность применять «активную терапию» по Ференци, подавлять отдельные симптомы, что влечет за собой застой либидо и доставляет, таким образом, обильный материал для анализа. 

3

 Я повторяю здесь предположение, выдвинутое Жанной Лемпл-де-Грут (Jeanne Lampl-de-Groot) во время обсуждения в Венском обществе.

28

 В этой связи стоит напомнить читателям — все что мы знаем о психических процессах в младенчестве, было получено путем реконструкции в ходе анализа взрослых и позже подтверждено в детском анализе или наблюдениях за детьми.

29

 Отрочество, конечно, не единственный жизненный этап, когда трансформации в физиологической природе вызывают нарушения психического равновесия. То же самое происходит во время климакса; недавно Грэта А. Бибринг (1959) дала убедительное описание подобного нарушения равновесия душевных сил во время беременности.

30

 Показательным клиническим примером тому может быть случай девушки-подростка с нервной анорексией. В этом случае инфантильные фантазии орального зачатия получают дополнительный толчок от новой реальной возможности материнства, связанного с половым созреванием. Следовательно, фобические меры, принятые против принятия пищи, с одной стороны, и идентификация с матерью, с другой стороны, являются настолько чрезмерными, что могут привести к голоданию и истощению.

31

 Ференци назвал этот эффект «компульсивным непослушанием» много лет назад.