• Главная
• В избранное
• Наш E-MAIL
• Добавить материал
• Нашёл ошибку
• Вниз

29 февраля

Доктор Ялом

Всю неделю мы с Джинни читали отчеты друг друга. Я начинал занятие с каким-то чувством неловкости, потому что, хотя я и отложил добрую часть текущих дел, чтобы прочитать их, некоторые неизбежные обстоятельства (люди приезжали, уезжали из города) сильно сократили мое свободное время, и я был вынужден многие из них просто быстро просмотреть, особенно мои собственные. Это был неудачный выбор, так как Джинни прочитала все отчеты исключительно внимательно. В отличие от прошлого прочтения, в этот раз она изучила их по нескольку раз и практически могла цитировать целыми кусками.

Для меня занятие было трогательным и интенсивным. Полагаю, для Джинни тоже. Одним из самых удивительных приемов, которые она использует в ходе занятия, является именно то, что она применяет в своих отношениях с Карлом. Она ускользает от реальных эмоций. Она избегала как положительных, так и отрицательных аспектов своих чувств ко мне, пока я не втолкнул ее прямо в них. Сначала появились отрицательные. Они резко проявились после того, как я показал ее первые отчеты Мадлен Грир, психиатру собеса, которая знает Карла. Я, конечно, поспешил пояснить Джинни, что Мадлен не видела отчеты больше года. Для меня было бы немыслимым показать их ей, после того как я обнаружил, что Мадлен знает Карла. По этой же причине и Мадлен не стала бы их читать. Было очевидно, что у Джинни возникло серьезное недоверие и она имеет право рассердиться на ту профессиональную вольность, с которой я поделился «материалами ее дела» со своей коллегой. Думаю, случись это со мной, я был бы страшно задет и зол. И все же она отреагировала на ситуацию лишь кратким проблеском возмущения. Еще больше недоверия просматривалось в ее заявлении о том, что она сожалеет, что рассказала мне о своем друге (выпускнике факультета социологии), который каждое утро выкуривает косяк. Она считает, что я могу использовать это против него.

Ее очень удивила та переменчивость, с которой идут наши занятия, — после хорошего занятия на следующий раз она обязательно «разочаровывает» меня. Она также отметила расхождение в наших оценках нескольких занятий. Она считала их удачными, тогда как я считал, что они прошли плохо. Она огорчилась, узнав, что я был гораздо более разочарован и подавлен, чем дал ей понять. Я поинтересовался, настраивалась ли она на те позитивные вещи, которые я говорил. И она была вынуждена признать, что после некоторых моих замечаний ей стало очень хорошо. Вот так потихоньку мы перешли к полностью положительному сектору моих записок. Инициировала такой переход она, высказав предположение, что о себе я рассказал больше, чем она о себе. Она имела в виду случай с высказыванием моего коллеги, что я, очевидно, чуть-чуть влюблен в Джинни. Она незаметно переключалась на эту тему, поинтересовавшись, кто был этот аналитик, а затем прокомментировала мою такую смелую искренность и откровенность. Однако избежала сути дела: слова «любовь». Когда я спросил конкретно о ее реакции на этот эпизод, она явно эмоционально ответила, что пережила чувство непригодности и теперь действительно хочет измениться ради меня. Мы поговорили о том, как она читает отчеты дома. Она вынуждена быстро бросать их в ящик письменного стола, едва услышав шаги Карла. Я отметил, как и несколько месяцев назад, что это похоже на роман, в котором героиня отчаянно прячет любовные письма с глаз долой при звуке приближающихся шагов мужа.

Другой пример терапевтического применения заметок базируется на ее мнении относительно их опубликования. Она высказывалась на эту тему, но не спрашивала меня напрямую, намереваюсь ли я публиковать их. И когда я прямо спросил ее, почему она не задает интересующего ее вопроса, она с усилием собралась с духом, чтобы сформулировать. После чего я ей ответил, что без ее разрешения я, конечно, не буду этого делать. Затем она продолжила, пересказав, как вообразила, что обольет отчеты бензином и подожжет в моем кабинете. Но добавила, что она больше опасается навредить Карлу, чем самой себе.

Она считает, что за последнее время литературное качество моих отчетов улучшилось. Она также спросила, серьезно ли я рассматриваю вопрос установления крайнего срока терапии, чтобы она могла мобилизовать себя на несколько месяцев интенсивной работы. Я ответил, что еще не уверен, но логически таким сроком будет конец июня, так как летом я уеду на три месяца. И мы так до конца и не прояснили ее мнение о прекращении терапии через четыре оставшихся месяца. Подозреваю, что ее уклончивость и моя собственная двойственность за нашими спинами превратились в партнеров.

Последнее, что она упомянула, был журнал «Спорте Иллюстрейтид», который она увидела в приемной с моим именем на нем. Она спросила, читаю ли я его, так как Карл читает. Я ответил, что спортом интересуюсь, но журнал больше читают мои сыновья, чем я. Тем не менее я был доволен, что она задала такой личный вопрос. Фактически на этом занятии я вновь почувствовал, что Джинни — взрослая женщина. Усмешка исчезла. Она меньше смущалась, и между нами возникли весьма положительные эмоции. Она рассказала о том, что все небольшие проблемы исчезли. Она прошла стадию денег на бензин, ее не грызут мучения по поводу проигрыша в покер, плохой готовки и уборки со стола. На первый план вышли вопросы о ее жизни, ее правах, ее будущем с Карлом. Фактически сегодня впервые она, когда ехала в автобусе, размечталась о том, что в будущем они с Карлом будут жить в разных домах и видеться друг с другом только по установленным дням. Было также интересно отметить, что моя интерпретация ее потребности воображать, несправедливость со стороны других людей, чтобы иметь обоснованный повод на них рассердиться, оказалась очень эффективной в смягчении таких фантазий. С тех пор больше они у нее не возникают. Хорошее, напряженное занятие, которое я закончил с чувством облегчения, так как, по правде говоря, в прочитанных ею отчетах я изложил практически все. Я был с ней честен, как, полагаю, и со всеми остальными.

29 февраля

Джинни

Неважно, почему, но такого занятия, как прошлое, я больше не хотела и внутренне подготовилась быть спокойной и активной. Подготовку я начала вечером перед повторным прочтением отчетов, вместо того чтобы смотреть телевизор. Чтение было менее эмоциональным, чем в первый раз. Я выписала несколько тронувших меня цитат. Я знала, что зайдет разговор о Мадлен, и постаралась вспомнить то горячее обжигающее чувство, которое пережила, когда впервые прочла, что вы их ей показываете. Также куда-то делся отчет, который я для вас написала. Оказывается, я сунула его в ящик для трусиков, который так забит разным хламом, что отчет даже провалился в нижний ящик, в котором хранятся трусы Карла. Ваш отчет перекочевал из моих трусиков в его трусы. Том Харди от такой иронии только хихикал бы.

Занятие началось с небольшим опозданием, так как я ждала, пока меня позовут, вместо того, чтобы у ваших дверей проявить инициативу. По-моему, я была одета лучше обычного и от этого немного стеснялась, так как думала — вы посчитаете, что я к вам подлизываюсь. Но вы этого не сказали, так что все прошло нормально. Я попыталась начать первой, спросив вас об отчетах. Но вы отыгрались. Мы оба сделали одинаковые замечания — об эффекте маятника удачных и неудачных занятий. Вы сказали мне, что разочарованы тем, что я не все говорю на занятиях и в отчетах. Мне на это ответить нечего. У меня только поверхностная мускулатура. Вот все, чем я могу пользоваться. Первый слой. В этом и заключается противоречие между нами, так как я уверена, что не могу проникнуть глубже без слез или эмоций. Я чувствую внутреннее сопротивление, когда вы ждете от меня больше, чем я могу дать. Я понимаю, что все организовано так, чтобы вести разговор. Но при такой атмосфере во время терапии, когда мы оба уютно устроились, как друзья, в своих кожаных уголках, мне очень трудно найти свое паническое состояние. Я не приучена искать погруженные глубоко слова — в основном это поверхностная энергия и импровизация. У меня возникает чувство безысходности, когда я думаю о достижении успеха с помощью только разговора и ответов на вопросы.

Затем мы затронули тему Мадлен. Вы снова огорчились из-за того, что я вам не доверяю. Для меня это ничего не значит. Я не могу отвечать за свои отрицательные эмоции и за мысли о том, что это может действительно повредить вам. Так что когда вы говорите, что я не должна доверять вам, это просто стекает с меня, как с гуся вода. Моего отношения к вам это не меняет. Мое недоверие не несет антипатии. С этим покончено. Я обескуражена. Потому что доверяю вам.

Даже если я считала, что могу на вас смотреть во время занятия, все это было бесполезно, ведь мне нечего было сказать новенького.

Мы подняли тему ограничения терапии до четырех месяцев, ее окончания к моменту вашего отъезда в Европу. Перспектива такая отдаленная, что даже меня не пугает. Я чувствую себя такой напряженной и расслабленной одновременно, что, кажется, не могу себя заставить сделать эти четыре месяца наиболее насыщенными и важными, завершить все свои незаконченные дела. И представляю себя уходящей, хныкая.

Когда вы объяснили мне о своем коллеге и мы затронули тему любви, я поняла, насколько далеко я была от этого, потому что чувствовала, что отвечаю теми же словами и снова становлюсь уязвимой. Я немного возбудилась от приятных эмоций и ощущений, но затем остановилась.

7 марта

Доктор Ялом

Забавное занятие. Началось оно как прогулка по пустыне — безлюдной и необитаемой, но, как ни странно, приятно пахнущей. В конечном счете, сценка прогулки сменилась, но запах остался, и мы закончили, полагаю, с ощущением большой близости и глубокой заинтересованности. Она начала с парадокса. Во-первых, несколько минут назад ее вырвало, потому что она внезапно почувствовала тошноту, когда поднималась по ступенькам в мой кабинет. Во-вторых, у нее была относительно хорошая неделя. Я как можно тщательнее проанализировал тошноту, попадая из одного тупика в другой, пока, наконец, не устал так, что был полностью согласен на неубедительное объяснение — это было результатом бесплатного лицевого массажа, который ей сделали в косметическом магазине в Пало-Альто. Я из чувства долга спросил, зачем ей надо было делать свой первый в жизни массаж лица по пути ко мне сегодня. (У меня губа не дура, я про себя подумал, может, это ради меня?) Нет, она элегантно опротестовала мой незаданный вопрос и пояснила, что можно заключить специальный контракт по приобретению косметики для лица, чем не преминет воспользоваться. Я попытался найти путь, ведущий к ее мнению относительно окончания терапии летом, но мы вернулись к этому только позже, в тот момент, когда вопрос оказался ключом к очень богатому материалу.

Много сопротивления, но очень мягкого. Джинни рассказала мне, как ей хорошо, тепло и приятно, что чувства беспокойства у нее нет, но и говорить не о чем. Карл получил работу на неполную ставку. Их дела определенно улучшаются, говорит она мне почти мимоходом. Как тривиальный пустяк она выкладывает факт, что секс между ними стал гораздо лучше и они ведут более интимные психологические разговоры. Иногда меня просто изумляет то, как это делают мои пациенты, забыв о многих месяцах работы, которую мы проводили до этого момента. А затем как бы из чистой прихоти они решают известить меня о том прогрессе, которого они достигли.

Затем она спрашивает, можно ли ей ходить все эти четыре месяца на занятия, если даже ей не о чем сказать? Я начинаю выяснять ее ощущения относительно завершения курса в июне и делаю это все настойчивее, говоря «еще только четыре месяца». Какие-либо сильные ощущения она отрицает. Начинает представлять, как интересно будет написать мне в будущем письмо, и, наслаждаясь, воображает, как позвонит мне, когда вернется в город известной женщиной. С этой фантазией было связано множество эмоций, и ее глаза наполнились слезами. Я продолжал провоцировать у нее слезы, задавая вопросы типа: «А будет ли у меня время, чтобы увидеться с вами?» Она сказала, что ей приятно представлять, как она позвонит мне. Может ли это действительно иметь место? Я ответил: «А что может вас остановить?» Она читала все мои заметки и знает меня так хорошо — могла бы и догадаться, каким будет мой ответ. Да, она это поняла.

Часть времени мы посвятили ее литературному творчеству. Она сказала, что примерно четыре недели у нее наблюдается абсолютный простой, она фактически ничего не пишет и в то же время не особо и стремится, так как ее день почти полностью занят. Ее начинает тянуть к творчеству только тогда, когда у нее не осталось важных дел и она теряет попусту время. Но дела с Карлом идут хорошо, и она считает, что жизнь становится все приятнее. Мне стало интересно, а не слился ли я настолько с ее литературным творчеством, что она рассматривает его как принадлежащее мне, а не ей? Может, она не пишет, чтобы не потакать мне. Но я проигнорировал свой внутренний голос и, как родитель ребенка, ставшего голливудской звездой, предложил расписать ее день так, чтобы выделить два часа завтра утром на писательский труд. Джинни отреагировала вполне восприимчиво. Она закончила занятие вопросом, который был непривычно прямым. Как я посмотрю на то, если она будет приходить ко мне чаще, чем раз в неделю? Может, неделя между беседами — это слишком долго? (Ее предыдущий терапевт сказал, что если она не будет встречаться с ней три раза в неделю, то не стоит и заниматься.) Теперь мне становится ясно, почему так остро выглядит для нее вопрос полного прекращения курса. Она не позволяет себе поверить в то, чтобы полностью прекратить лечение, и всегда представляет себе, что увидится со мной, когда я вернусь из летнего отпуска. Полагаю, что и я считал точно так же, так как не могу представить себе, что действительно больше не увижусь с ней.

7 марта

Джинни

Трудно писать что-либо противоречащее тому, что мы высказываем по поводу занятий в процессе сессии.

Важной частью было наше обсуждение моих переживаний, а не случайных идей. Я моментально оказывалась приземленной. Когда я задумываюсь о том, чтобы оставить вас, меня охватывает страшная печаль. И тем не менее я почти всерьез рассматривала идею немедленного прекращения занятий и посещения вас в том случае, если у меня появится что-нибудь новенькое, чтобы сказать вам. Не знаю, зачем я это сказала и тут же поинтересовалась, изменится ли терапия, если я буду приходить два раза в неделю. Сломать или изменить мою позицию относительно терапии можно было и так и эдак. Это похоже на ситуацию, когда вы знаете, что если не предпринять что-либо срочное, то муж сейчас на вас наорет.

На этот раз вы спросили, не хочу ли я продолжить разговор на тему моей тошноты. Вы, должно быть, узнали из моих отчетов, как я иногда виню вас за то, что вы продолжаете безнадежные темы.

Я сделала массаж лица, потому что наткнулась на эту услугу в «Мэйсиз», куда я забрела по пути к вам. А от запаха духов, от обилия карандашей для подводки век и губной помады мне вообще стало немного плохо и на меня напала тоска зеленая.

Вот такая разница возникает между тем, что я вам просто рассказываю — как меня схватил мальчишка, о даме в косметическом отделе, о прическе, — и тем, что я действительно ощущаю. Как будто я там, но тут же присутствует переводчик, который переводит только треть сказанного, входящего и исходящего. А когда он не переводит, я могу стоять «вольно» (хотя и притворяясь напряженной). Может, я чувствую, что после терапии все осложнится. Но я могу быть по-мазохистски невозмутимой, впадая в экстаз от собственных проказ, воображения и психического убожества. И теперь, когда я слишком избалована терапией и вашими утешениями, то даже если меня и охватывает ощущение безнадежности от моих простоев, которые вас вводят в зевоту, я заканчиваю, чувствуя себя обновленной и счастливой оттого, что вы рядом и можно с вами, Папа Ялом, общаться. Пока не наступает момент написания отчета, когда я ввожу себя в состояние внутреннего созерцания и пессимистических прогнозов. Но почему в один момент я чувствую себя оживленной, а в следующий момент отметаю это оживление как что-то нереальное?

15 марта

Доктор Ялом

Джинни начала с уверений, что вчера потратила определенное время на творчество, но быстро отказалась от своего «жертвоприношения», проинформировав меня, что это были лишь несколько вымученных отрывков. Хватит! Хватит этого бесстыжего переноса, контрпереноса, менуэта. Это последний танец. Она не сможет стать для меня писателем, каким я всегда мечтал стать. Я не должен быть для нее матерью, которая живет в своей дочери. Итак, я все выложил начистоту. «Зачем вы мучаете меня своим писательским талантом? (Почему я позволяю мучить себя?) Почему вы не пишете в течение недели, а постоянно откладываете это на последний момент перед приходом ко мне? (А почему и нет? Я же дал ясно ей понять, что мне это нравится!)» Она не ответила, но это и неважно, я все это сказал больше для себя.

Снова, как бы между прочим, она упомянула пару явно положительных моментов. Например, Карл рассердился на нее и сказал, что больше не хочет ходить с ней ужинать, так как это пустая трата денег, а он не желает бросать деньги на ветер (это было на следующий день после того, как он проиграл 25 долларов). Джинни, конечно, не уступила и сказала, что ей хотелось бы сходить куда-нибудь поужинать. Какой смысл зарабатывать деньги, если она не может делать то, что ей хочется? А потом она пошла с собакой на прогулку. По возвращении у нее вдруг разыгралось воображение, она придумала, что теперь Карл ее окончательно бросит. К ее безграничному удивлению (но не к моему) все случилось как раз наоборот — он вел себя миролюбиво, казалось, пытается извиниться. Ее, кажется, это озадачило. Но я сказал ей, что чем больше она будет ему возражать, тем больше он будет ценить ее как личность. Я сказал «мямлю никто не любит». Мой афоризм дня как психиатра. По этому поводу мы оба шутили. Другой случай касался ее сексуальной жизни. Однажды вечером, почувствовав себя сексуально возбужденной, Джинни вся разоделась, но Карл был явно не настроен на секс. Это ее так расстроило, что она даже посреди ночи проснулась. Рассказала Карлу, что ее волнует, он воспринял это очень серьезно, и они детально все обсудили.

После этого она, кажется, действительно расслабилась, стала искать темы для разговора, и я, в конечном счете, должен был ей сказать, что дела у нее, кажется, действительно идут на поправку, и на этот раз ей пришлось со мной согласиться. То, что она чувствует себя все более и более спокойной, неоспоримый факт. Она сказала, что огорчена таким ходом терапии — она ожидала некого чудесного прорыва, полного шума и ярости. В ее жизни, хотя она и становится все более удовлетворительной, нет никакой «тайны». Другие люди веду тайную жизнь. Они обманывают, затевают любовные интрижки или бросаются в авантюры. Они живут ярко. Тогда как ее жизнь лишена подобных волнений, бесперспективна и предоставляет ей только один вариант во всем, что она делает. Я попытался обсудить с ней этот момент с логической точки зрения. Совершенно очевидно, что у нее есть масса возможностей выбора во всем, что она делает. Она только внушает себе, что у нее нет выбора. Но это нас ни к чему не привело.

Затем она рассказала о разочаровании матери. Мать считает, что Джинни не делает карьеры, не выходит замуж и не имеет детей: полный ноль. Я рассмотрел вопрос замужества и детей и снова стал настаивать на том, чтобы она рассмотрела вопрос, хочет ли она выйти замуж и иметь детей, и если да, то что она собирается делать? Будет ли она продолжать жить с Карлом, если уверена, что он ничего этого ей не предоставит? Хотя у нас оставалось еще несколько минут, она схватила сумочку и засобиралась уходить. Было ясно, что я слишком на нее давлю, но тем не менее я пожурил ее за то, что она не поделилась с Карлом некоторыми своими надеждами на будущее, а ведь она хочет, чтобы он с ней своими планами делился. Она никогда не говорила с ним всерьез о том, что хочет иметь детей, и не прижимала его насчет женитьбы. Возможно, я веду себя неразумно и нереалистично, ожидая, что она поставит перед ним вопрос о женитьбе и детях ребром. Может, она решает этот вопрос более разумным и хорошо рассчитанным способом. Ей, однако, двадцать семь лет. Ее детородный возраст наполовину истек. Правда, считаю, что я немного перебрал с обеспокоенностью, подстегивая ее по этому поводу. Посмотрим, что будет на следующей неделе.

Я осведомился, не хочет ли она спросить меня о чем-нибудь, только для того, чтобы помочь ей стать более уверенной в себе. Она спросила, как, по-моему, проходит занятие, и я сказал ей, что считаю его спокойным и удовлетворительным. Она ищет темы для обсуждения. Джинни тут же сочла это упреком и сказала, что на следующей неделе она действительно будет упорно работать, чтобы подобрать темы для обсуждения. Она затронула вопрос окончания терапии, сказав, что вчера она была в очень подавленном состоянии (мы обычно встречаемся по вторникам, но на этой неделе занятие состоялось в среду, поскольку я должен был присутствовать на заседании комитета). Ей интересно, оставит ли прекращение встреч со мной огромную брешь в ее жизни.

15 марта

Джинни

Чем банальнее занятие, тем труднее о нем писать, так как в большинстве случаев мне нравилось то, о чем мы говорили, — что я сделала и сказала Карлу на этой неделе. Затем без нескольких минут пять, когда я была готова уходить, а вы уделили нам еще несколько дополнительных минут, я почувствовала, что все хорошее как сквозь землю провалилось. Вы перефразировали часть того, что со мной произошло, в другом ключе, а я с вами согласилась. Например, то, что мне нечего сказать о продвижении, понимая, что у меня не было свободы или своего скрытого «я», что мои эссе — сплошная скукота. Я обманывала себя. Я преувеличивала негативные стороны.

Когда я приехала домой, то поняла, что дала вам повод обвинить мою мать. (Она пишет, что мои письма скрашивают ее жалкое существование.) И даже сказав, что нам с Карлом скучно («непревзойденное начало», говорите вы), я, кажется, предала наши отношения. Ненавижу этих хороших и плохих парней в терапии. Вот так они забивают мне мозги. А глупо то, что мне тоже очень нравятся письма, то, что письма скрашивают мое существование, что мне с Карлом скучно, как и вам со мной. Ну почему вещи не могут просто быть без того, чтобы казаться плохими или неправильными?

И затем мой контрольный список прогресса:

Карьера

Замужество

Дети

Вы обвиняете в этом мою семью, хотя этот небольшой тест полностью моя выдумка. Моя мама никогда такого не говорила. Это больше похоже на внешнюю оценку самой себя, которую я называю словом «мама». Но это несправедливо. Это я играю в маму. Притупляя собственную повседневную реальность. Конечно, семья предпочтет одну из двух или две из трех к тому времени, когда птичка достигнет двадцати семи.

Все это, кажется, случилось за последние пять минут, когда я опять оказалась в полном дерьме.

Но вчера день был вроде бы очень хорошим. Терапия не испортила его. Мне она нравилась, пока я не приехала домой.

4 апреля

Доктор Ялом

Я не видел Джинни последние две недели. Одну неделю меня не было в городе, а вторую встречу отменила она, так как работала. Она пришла с опозданием в несколько минут. Увидела меня сидящим в моем кресле и робко спросила, не подождать ли ей за дверью или как. Позже она мне рассказала, какой разочарованной и никудышной чувствовала себя. Ей же хотелось ворваться в кабинет и сказать с чувством: «Боже, как я рада вас видеть» или что-нибудь в этом роде. В этот день она пару раз звонила, но так и не дозвонилась до меня. А мой секретарь не была уверена, жду ли я ее. Так что она села в автобус и поехала, даже не зная, буду ли я у себя. Дальше я узнаю, что в пути ее охватило сильное чувство гнева, а потом вины за этот гнев, так что она почти боялась увидеться со мной, когда вошла в кабинет.

Однако она тут же перешла на тему ее отношений с Карлом, которые находятся сейчас в самом отвратительном состоянии. Оказывается, Карл внезапно и резко изменился в результате бурной конфронтации со Стивом, близким другом. Создается впечатление, что Стив — грозный рассудительный человек, который обрушился с критикой на Карла. У них возник яростный спор. Карл настолько разозлился, что выбежал на улицу, чтобы остыть. Он решил представить свои аргументы, вернулся, чтобы спокойно поговорить со Стивом, но Стив еще больше стал его унижать. После того как Стив ушел, Карл сломался, некоторое время плакал, а потом захотел проверить свои эмоции. Некоторое время он провел в разговорах с другом, который предложил ему записаться вместе с Джинни в группу психотерапии в Беркли. К огромному удивлению Джинни, идея Карлу понравилась. А в результате всех этих событий Карл стал более открытым с Джин-ни. Он стал любящим, нежным и добрым с ней, говорит такое, чего раньше никогда не говорил. Например, он ей рассказал, что в прошлом были дни, когда он просто терпеть ее не мог. Потихоньку вырисовывается целый невысказанный субстрат их отношений, достойный обсуждения. Так или иначе, Джинни поощряет Карла к открытости, но, в общем, сейчас откровенничает с ним меньше, чем раньше. По крайней мере, так она говорит мне.

Несмотря на все эти довольно хорошие новости, занятие сегодня прошло без особого драйва. Она выглядела зажатой, немного ушедшей в себя, как бы недовольной собственной отстраненностью, и я так и не мог найти способа расшевелить ее. Я также принял участие в подавлении ее эмоций. Полагаю, во мне есть что-то такое, что не позволяет людям выражать подлинную радость и энтузиазм.

Весь последний месяц она работала и писала. У нее была одна очень хорошая неделя, две нормальные и одна ужасная, во время которой она ушла в штопор, так как у нее на щеке появилась шишечка, и она вообразила, что у нее рак, пока доктор не сказал ей, что шишка доброкачественная.

В один момент она спросила, считаю ли я ее безнадежной. Я сказал, что вообще так не думаю. Хотя до конца честно я не ответил, так как мне было не по себе и беспокоила возникшая в наших отношениях безжизненность. Она сказала, что ощущает безнадежность, потому что вокруг происходит много хорошего, а эмоционально, как следовало бы, она на это не реагирует. Медленно, неотвратимо жернова изменений делают свое дело. Так или иначе, и я в этом участвую, временами даже не знаю, как. Но Джин-ни потихоньку медленно меняется, медленно развивается и растет. Ее отношения с Карлом, хотя я и слышу о них от ненадежного рассказчика, явно углубляются и становятся более осмысленными.

Затем она сказала, что ей хочется быть всегда такой, какой она была, когда посещала группу М. Дж., так как там ей очень легко давалась роль энтузиастки. Я согласился, что легко играть роль, когда находишься на отдыхе в круизе, и она быстро уловила мой сарказм. Но она, так же, как и я, считает, что ее ролевая игра в группе психотерапии не имела абсолютно никакого воплощения в реальном мире. Она так и осталась равнодушной в отношениях с другими людьми, несмотря на несколько волшебных дней реальных ощущений в самом начале.

Возник определенный материал по переносу, на который я не знал, как реагировать. Когда я встал, чтобы взять трубку, она игриво попросила: «Вы не предложите даме сигару?» Потом она упомянет, что получила от подруги из Германии письмо, в котором та жалуется на существующую там бюрократическую систему, да и на жизнь в общем. Это, похоже, указывает на дистанцию в наших отношениях и, вероятно, на ее желание, чтобы я не ездил в Европу этим летом, но особого желания отвечать на мои расспросы она не выразила.

В общем, довольно разочаровывающее занятие для меня лично, потому что мы так и остались на расстоянии и невовлеченными. Но одновременно я был удовлетворен, так как она рассказала мне хорошие новости о собственных переменах в обыденном мире.

4 апреля

Джинни

Я все откладывала и не писала этот отчет, так что рассматривайте его с расстояния примерно в шесть дней. В начале занятия я думала, что вы какой-то не такой, сердитый и недружелюбный. С нашего последнего занятия прошло три недели, но на этот раз вы не стали это обсуждать.

Я была готова к подвоху, полагая, что вас здесь не будет. Весь день я только и знала, что запивала плоды своего мелочного воображения ванильно-шоколадной газировкой (в университетском молочном кафе). Своим озадаченным умишком я перелопачивала все возможные причины вашего отсутствия, так как день занятия был отложен. А в автобусе я приступила к чтению «Под стеклянным колпаком» Сильвии Плат, который меня так тронул, что я была готова принять на себя страдания героини книжки. Я больше была озабочена ее судьбой, чем своей собственной.

Не помню многое из того, что происходило, кроме того, что в конце я чувствовала себя так, как будто предала самых близких.

Я загрузила вас на всю неделю и, особенно, на уикэнд показательно шокирующей схваткой между Карлом и Стивом, реакцией Карла и тем, как в результате этого меняется наша жизнь. И здесь опять не могу поверить в то, что я делаю больше, чем просто генерирую в голове идеи, но никогда не выплескиваю их вместе с эмоциями или реакцией на происходящее. Если и было какое-то изменение, вызывающее желание радостно защебетать, так это на прошлой неделе, когда что-то, наконец, стало происходить. Но вместо того, чтобы наслаждаться этим по полной программе, я стала обдумывать проблемы и вела себя так, как будто то, что случилось, завершилось. Вы продолжали настаивать, что теперь, когда ворота искренности и боли открыты (Карлом), будет трудно вернуться обратно к нашему прежнему существованию, и теперь самое время поговорить с Карлом, а не просто послушать, что было хорошим советом. А затем вы всегда спрашиваете: «Так, и что вы хотели бы ему сказать?», что меня ставит в тупик. У меня большой запас ошибок и слабостей, и не представляю себе, как я смогу говорить, не вспоминая их. Так что я, как обычно, не смогла вам ответить. Понимаю, что ради Карла мне надо сильно измениться, но конкретно сейчас все, что от меня нужно, — это быть рядом и слушать. Я восхищаюсь тем, как он пропускает эмоции через себя. Полагаю, что сейчас он работает над чем-то большим, чем просто наши отношения. Возможно, над своей семьей или другими начинаниями, все это так переплетено и сидит глубоко в нем. С моей стороны будет крайне дурно и эгоистично просить каких-либо действий. Кроме того, полагаю, что его размышления приведут к нам. Эта ссора вскрыла наши отношения и дала мне возможность увидеть в Карле то, о чем я только подозревала. Я также упомянула опухоль на лице («опухоль» звучит более осторожно, чем «образование»). От этой опухоли у меня портится настроение и я, подавленная, становлюсь более податливой. Полагаю, я была с вами немного ипохондриком. Всегда что-то утаивала. Выложи я все плохое, это помогло бы. Вы немного меня приободрили, сказав, что по части лица беспокоиться не о чем.

11 апреля

Доктор Ялом

Джинни начала занятие необычным образом. Прочитала то, что написала, пока ждала меня. В основном это было описание переживаний того дня. Того, что мелькало в ее мозгах, пока она делала покупки. И получилось очень трогательное краткое описание, блещущее яркими метафорами. Я получал большое удовольствие, слушая ее чтение, и еще раз убеждаюсь в ее огромном таланте. Хотя у меня возникло и другое ощущение — будто все это было как-то поверхностно. Мне стало интересно, а будет ли она писать о более захватывающих, крупных вопросах? Вот так, попросту говоря, я и «навязываю свое мнение Джинни», оценивая работу только по глубине вопроса, который она затрагивает. Последние месяцы я был поглощен чтением Хайдеггера просто потому, что он рассматривает самый главный вопрос всего — значение бытия. Но для меня это — сплошное самоистязание — настолько его язык и мышление мучительно туманны. Почему я должен ожидать, что другие будут рассматривать те же сложные вопросы?

Были и другие причины, кроме простого желания поделиться пережитым, тому, что она прочитала мне все это. В отчете она упоминает, что сейчас ищет работу, и это может привести к тому, что она закончит лечение еще раньше. Она также упоминает, что Карл все серьезнее подумывает о том, чтобы пройти курс психотерапии. Естественно (о ирония судьбы), он подумает о том, чтобы позвонить Мадлен Грир, именно тому единственному в мире человеку, который читал некоторые из этих отчетов. Для Мадлен, думаю, будет очень неудобно работать с Карлом, зная, что она обладает секретом, но не может поделиться с ним. Когда я рассказал Джинни обо всех этих опасениях, она поняла, что оказывается препятствием на пути лечения Карла. Конечно, все это выглядит довольно несуразно. Почему ему приспичило лечиться именно у Мадлен? Это выглядит еще более абсурдно, так как Мадлен живет в Пало-Альто, а рядом в районе Сан-Франциско работают сотни хороших психотерапевтов.

Джинни сегодня выглядела очень привлекательно. Ухоженной. В красивой блузке и длинной юбке. Я также отметил, что уборщик поставил наши кресла довольно близко друг к другу. И мне было так уютно сидеть рядом с ней, тогда как вчера, когда пациентом был мужчина, мне было довольно неудобно сидеть так близко к нему, и я отодвинул кресла подальше. Она еще немного поговорила об опухоли у нее на щеке. На этот раз я встал и потрогал шишечку, чтобы понять, из-за чего весь шум, так как ее доктор предположил, что она вроде бы растет, и я сам стал немного беспокоиться оттого, что это может быть свищевая опухоль. Но, кажется, ничего серьезного. Возможно, инфекция слезной железы. Однако Джинни раздула из мухи слона и вообразила, что ее лицо разъедает рак.

Она определенно все еще на подъеме. Их отношения с Карлом становятся все лучше и лучше, хотя и случаются размолвки. Я приложил все усилия, чтобы она поняла — сейчас у нее с Карлом период улучшения отношений. Она изменила правила относительно того, о чем можно или нельзя говорить, и это должно придать ей сил. И теперь, если дела пойдут не так, как надо, она действительно сможет сказать: «Дела у нас идут не так хорошо, как, скажем, пару дней назад, давай поговорим об этом». Я поинтересовался, что же еще кроме «чистого ужаса» удержало ее от того, чтобы сказать все это Карлу. Здесь я довольно остер и умен с Джинни и мне доставляет удовольствие смешить ее.

Мы поговорили о лечении Карла и что она думает об этом, когда сама собирается его закончить. Она была немного рассержена тем, что Карл только сейчас начинает терапию, и, может быть, немного озабочена новыми требованиями, которые он ей предъявит. Она даже вообразила, что прямо сейчас он стоит за дверью, и потому говорила шепотом. Мне стало интересно, что же он может услышать. Она ответила: «Ну, если бы он услышал, как несколько минут назад я говорила, что застыла и не меняюсь, то, думаю, все было бы кончено». Этим Джинни снова выразила свое ощущение ненадежности их отношений. Как будто одно заявление, произнесенное человеком, с которым тебя связывают глубокие отношения, может вызвать полный разрыв.

Когда я изложил ситуацию с этой точки зрения, она смогла увидеть всю абсурдность своего заявления, но все же это не очень убедительно для нее.

Мы более подробно проанализировали один интересный аспект решения Карла записаться на психотерапию, а именно то, что терапевт поможет ему увидеть в Джинни все ее отрицательные черты. Примерно как я в ходе терапии жестко разделывался с отрицательными чертами Карла. Думая обо всем этом, я согласился, что, возможно, Джинни и права. Мы явно сфокусировались на его отрицательных чертах, потому что Джинни именно их представила мне как проблемы, а я действительно никогда не спрашивал ее, что же в Карле есть положительного. Когда сегодня я спросил ее, она упомянула некоторые позитивные черты. Она развила тему чуть дальше и обратила внимание на то, что все время чувствовала мое желание, чтобы она бросила Карла. В определенном смысле это означало, что довольно долгое время, фактически много, много месяцев, она должна была ощущать необходимость хоть как-то противостоять мне, оставаясь с ним. Для меня это показалось важным. И, копаясь в себе, я долгое время обдумывал это. Я искренне полагаю (и сказал об этом ей), что никогда однозначно не желал, чтобы она бросила Карла. Я надеялся, что она сможет улучшить их отношения. (Мимоходом можно добавить, хотя ей я этого не сказал, что если их отношения не изменятся, то я не буду сильно расстраиваться, если она его бросит. Она настолько выросла, что способна на другие, более глубокие отношения.) Я хотел, чтобы она увидела разницу между моими советами бросить его и моими попытками заставить ее примириться с фактом, что она имеет право оставить его. Как только она поймет, что решение уйти или остаться должна принять она, а не только Карл, ей не надо будет беспомощно жить под карающим мечом Карла, который, будь произнесено хоть одно неправильное слово или совершен хоть один неправильный поступок, готов опуститься и разрубить их связь навечно.

Последняя тема была одной из постоянно повторяющихся, и я не знаю, как с ней работать. Она подчеркнула, насколько она бесчувственна. Ей хотелось бы войти и сказать бодрым тоном, что Карл действительно собирается пройти курс терапии и «можете себе представить что-либо подобное?» Она продолжала упрекать себя за то, что не проявляет почти никаких эмоций по отношению ко мне. Ну, и что мне теперь с этим делать? Думаю, в определенной степени ее стенания ценны уже тем, что она все еще необычно мягка и покорна со мной. Она никогда не выходит из себя и зачастую ведет себя, как ребенок. С другой стороны, мне очень нравится Джинни, и если бы она вела себя по-другому, то это сыграло бы свою роль. Между нами действительно возникает много эмоций, и я завершаю курс с ощущением, что она судит о себе неоправданно резко. Я все время повторяю ей: «Ну, ладно, скажи вы это по-другому, что бы это значило? По мне, это бы означало, что вы были сама не своя». Она же продолжает повторять, что не удовлетворена своим поведением, тем, что она недостаточно спонтанна. Она даже вспоминает о тех провалах непосредственности, которые имели у нее место раньше, во время групповых занятий психотерапией, и винит в них себя. Я пытался убедить ее в том, что это пустяки по сравнению с теми реальными изменениями, которые произошли за последние месяцы в ее отношениях с Карлом и со мной. Все это, однако, имеет характер какого-то замкнутого круга, потому что мы это проходили уже много раз. В определенный момент она рассказала о посещении подруги, ребенку которой полтора года. Джинни была удивлена тем, что ребенок просил ее повторять некоторые вещи снова и снова. Точно так же Джинни ощущает себя в процессе терапии. Есть определенные вещи, о которых с удовольствием говорит она, а кое-что она с удовольствием заставляет повторять меня. (Психотерапия и циклотерапия.)

В заключение я попытался примирить ее с тем фактом, что через пару месяцев мы действительно закончим тера пию. Она никогда полностью этого не признавала. Ее мечты о том, что она будет писать мне длинные письма, являются просто еще одним способом отрицания заверше ния терапии и нас как «нас». Полагаю, что во время пос ледующих занятий мне надо будет уделять больше време ни ее мнению относительно окончания курса, ее положи 237 тельным эмоциям в отношении меня и тем чувствам, переплетенным с ее отношением к Карлу, в которых меня иногда используют с целью вызвать у него ревность. Она удивила меня своим предположением, что я мог бы поработать с ними обоими в течение одного или двух занятий. Думаю, я так и сделаю — это может конструктивным образом поспособствовать окончанию курса.

11 апреля

Джинни

Полагаю, на прошлой неделе, когда я сказала вам, что Карл выразил желание помочь, вы действительно были ошеломлены. Во мне могло бы зародиться небольшое подозрение по поводу вашей непреклонности относительно его регулярного посещения Мадлен. «Это так далеко…она не единственный психотерапевт…» Выглядело так, словно я могла быть единственной примадонной, но это было не так — потому что именно сейчас я чувствую себя стабильно. Это Карл страдает, это ему нужна помощь. Я тоже чувствую себя виноватой, потому что единственный человек, которому доверяет Карл — Мадлен, — отчасти для него недосягаема. Я очень хочу, чтобы Карл прошел терапию, даже если я немного и напугана. Думаю, что, если мы оба пройдем курс терапии, наша жизнь станет более осознанной. Надеюсь, Карл примет вызов, а не будет просто обвинять меня.

Мы говорили о том, как я изменилась, — я продолжаю вспоминать свое старое «я», и это должно обескураживать вас. Когда вы говорили о том, как я изменилась, то я подумала, почему я не могу быть просто счастливой, почему я должна «хвататься за соломинки», вспоминать прошлое и то, что происходило в группах психотерапии, чтобы показать, как я дошла до жизни такой. Вам нравится ваша аргументация при обсуждении наших с Карлом отношений — что вы не пытаетесь нас разъединить, а стараетесь заставить меня понять, что я свободна и могу уйти, если захочу, что я могу делать выбор, а не только реагировать на его поступки. Ну, мне моя аргументация тоже нравится. У меня такое ощущение, как будто я в каком-то замкнутом пространстве. Мне нужна свобода не для того, чтобы поступать так, как мне захочется, я для того, чтобы иметь секреты, источать веселье без эхо-камер, чтобы не всегда говорить сама с собой и не всегда слушать себя.

Я прочитала вам личный дневник, чтобы произвести на вас впечатление, добиться вашего расположения, показать, что я могу поступать легко и радостно. Это отняло пять минут от моего шоппинга.

19 апреля

Доктор Ялом

Странное, похожее на водевиль занятие. Очень эксцентричное и очень непонятное. Джинни заходит и очень жизнерадостно заявляет, что хотела бы прочитать мне сатирическую вещицу, которую она написала. И затем начинает читать пародию на наше последнее занятие, которую она написала в течение недели. Это было уморительно. Пока она читала, меня постоянно разбирал смех. Однако сатира была полна намеков на сексуальные чувства в отношении меня, необходимости понравиться мне, заставить меня учиться у нее. Я спросил, будет ли справедливо с моей стороны, если я использую содержание этого сатирического рассказа, чтобы помочь нам в анализе во время остальной части занятия. Она отнеслась к этому очень легкомысленно и как-то уклончиво. Мы использовали слово «легкомысленный» много раз, и это произведение действительно было легкомысленным и пикантным. В определенный момент она сказала, что чувствует себя так, словно переворачивается передо мной назад или бьет чечетку у меня на столе. В таком балдежном состоянии я ее еще не видел.

Фактически с ней произошло много хорошего. Она получила хорошо оплачиваемую работу на полставки на четыре месяца. Она будет работать с детьми. Она сходила в медицинскую поликлинику, прошла полный медицинский осмотр и получила чистую медицинскую справку (шишка на лице оказалась без последствий). Она пишет, и даже легко. Дела, в общем, идут у нее неплохо.

Тем не менее есть и очень неприятная сторона. Карл все больше и больше приходит в уныние. Он начинает отдаляться от нее, часто плачет, впадает в отчаяние и в это время ни с кем не хочет разговаривать. Он потихоньку начинает рассматривать возможность прохождения курса лечения. Другой неприятный факт заключается в том, что в удрученном состоянии находятся ее родители, так как у ее сестры рецидив серьезной болезни.

Так что, судя по определенным признакам, ее взбалмошность и эйфория были с душком. Я подозреваю, что, хотя она и признает некоторые мнимые ощущения типа «виноватая я», она наслаждается тем фактом, что другие страдают, а она преуспевает. В какой-то момент она сравнила себя с водяным клопом, свободно скользящим по поверхности воды, пока другие, например, ее родители, сестра и Карл, находятся в притопленном состоянии, как жестяные банки, плавающие с полуоблупленной краской, а может даже, как отравленная рыба в приповерхностном слое воды. Это был один из тех моментов, когда я ясно понял, что с ней происходит, но все же не стал настаивать на каких-либо толкованиях. Я почувствовал, что легко могу вызвать у нее чувство вины и вспышку депрессии. Это в характере человека — чувствовать себя прекрасно, когда другим плохо. Думаю, они с Карлом — как на детских качелях, когда им обоим невозможно чувствовать себя одновременно хорошо. Карл все еще спорит и придирается к ней, но теперь ей нет необходимости воспринимать его критику слишком серьезно. В определенном смысле она получила то, к чему долго стремилась: его депрессия — это ее гарантия, что он ее не бросит. Ее всю так и распирает от счастья: вернувшись домой с работы, она включает радио, она вся полна жизни, встречается с друзьями и пишет много забавных писем. Боюсь, скоро у нее наступит спад и после этого занятия она впадет в депрессию. Но, по-моему, сейчас она явно на подъеме.

У меня был трудный период принятия решения, что же делать во время занятия. Если заняться анализом ее радостного состояния, то это приведет к его исчезновению. Я попытался рассмотреть некоторые ее сексуальные ощущения по моему поводу, которые она изложила в сатирическом произведении. Не вышло. Она ушла от разговора, сказав, что это лишь фантазии, которые практически ничего не значат, что когда она начинает писать, она просто дает себе волю. Она написала пародию только для того, чтобы высмеять себя и свои чувства. Но затем сказала, что у нее действительно возникают приятные фантазии с моим участием — как мы появляемся в обществе вместе, она идет под ручку со мной, чувствуя меня рядом.

Мы снова поговорили о Карле и о том, как она может помочь ему. Я ненавязчиво попытался помочь ей понять, что, возможно, сейчас самый момент, когда она может оказаться особенно полезной ему. Может, повышенная открытость и непосредственность в общении с Карлом, даже при некоторых его отрицательных переживаниях, окажется способом проявления реальной заботы. Я вспоминаю групповую терапию для наркоманов, игру «Сина-нон», в которой резкую критику часто называют «жесткой любовью». Она смогла это понять, так как одна из ее подруг именно так и ведет себя с мужем.

Даже в сексе дела идут на поправку, так как недавно утром она смогла объявить Карлу, что почти достигла оргазма и ощутила бы его, если б только он ее коснулся. Он на это отреагировал довольно сухо, сказав: «Я не могу читать твои мысли, почему ты мне не сказала?» Я постарался подчеркнуть тот факт, что она сделала трудный первый шаг и в будущем ей должно быть легче говорить ему о своих нуждах или, что еще лучше, направлять его руку туда, где ей хочется, чтобы она была. Она просто отказалась обсуждать этот вопрос под предлогом, что такой разговор испортит все дело. Я это тоже почувствовал.

К концу я забеспокоился. Я не знал, куда двигаться дальше, чтобы помочь ей. Ощущения у меня были путаные. Я очень рад видеть ее более счастливой, в хорошем состоянии, и, более того, я понимаю, что все это приобрело крепкое основание, но у меня есть тревожное чувство, что все это может очень быстро рухнуть, потому что для Джин-ни положительные эмоции, основанные на несчастьях других, приобретут мимолетный характер. Посмотрим.

Юмореска

Джинни

НЕПРИГОДНАЯ

Я задумала написать пародию на сеанс терапии, в центре которого будет мое воображаемое «я», которым я всегда вас достаю.

Входит энергичная блондинка. Она просто умирает — так ей надо что-то сказать. Ее просто распирает от слов, она — как закипающий кофе. Доктор глубоко вздыхает в ожидании события. С дьявольским выражением в глазах девушка показывает доктору шишку на лице. Поскольку она крошечная, доктор подходит ближе, чтобы потрогать ее — касается лица девушки, затем шеи, жестких коротких волос. Девушка приходит в ярость, изгибает спину и, отчаянно плача, поясняет, что она уже не первой молодости. Рассказывает, как много раз представляла себе, что в нужный момент занимается петтингом с доктором в коктейль-барах. Доктор хочет прервать ее, задать вопросы, дать истолкование, но девушку не остановить. В течение всего занятия ее лицо то по-женски вспыхивает (по Элизабет Арден), то становится мертвенно-бледным, так как у нее в голове смерть мгновенно меняется местами с любовью. Наконец она в изнеможении начинает тихо плакать, сообщив, каким любящим стал ее друг, как он хочет открыть бизнес и купить вместе с ней (чтобы платить меньше налогов) массажный салон и как она ничего этого не заслуживает. Доктор говорит, что по сравнению с прошлой неделей она похорошела. Она вручает ему свой терапевтический отчет — пять страниц, через один интервал. Каждый жест, хныканье, мысль, сновидение — все отражено.

Когда она уходит, полная энергии, как после отличного массажа, то чувствует себя отдохнувшей и помолодевшей. Теперь она будет справляться с домашними делами одним махом. И на этой неделе она не будет торчать на кухне, а стол не будет клацать, как в Сент-Винсент-де-Поле. Молчание будет правдивым. Она выйдет в мир.

Доктор доводит ее до двери. Ему хочется домой, поесть тушеного мяса, но нельзя. У него куча писанины. Его память заработала. Ему девушка столько рассказала, ну, очень много рассказала.

Она проходит мимо могилы Стэнфорда, и от каждого дерева отражаются лучи весеннего солнца. Она чувствует себя заодно с кактусом и пальмой.

В автобусе решительное выражение ее лица удерживает всех цветных, которые сели вместе с ней, на расстоянии. Ездите автобусами дальнего следования и оставьте меньшинства нам. Она занимает все сиденье и засыпает. Во сне, как диктофон, она воспроизводит голос и прикосновения доктора. Пока автобус мчится со всей скоростью, она про себя клянется посвящать все свои книжки «своему доктору». А чтобы люди не подумали, что это ее педикюрша или гинеколог, она поет «доктору Я., который дал мне свободу плакать, сексапильность, чтобы летать, и десять причин, чтобы не умирать».

Написано мисс Пригодной

19 апреля

Джинни

Вчера я держала нас за двух друзей, которые просто собираются вместе. Единственной особенностью было то, что о проблемах говорила только я. Я действительно была счастлива и была бы еще более раскованной, если бы это не был сеанс терапии. Мне очень понравилось, как вы смеялись над юмореской, которую я написала. Затем, ко нечно, вы захотели узнать, будет ли правильным исполь зовать материал как пример, стимул для сеанса терапии. Но я не дала вам сделать этого. То, что я написала, было больше, чем карикатура на жизнь, и этим я и раскрыла, и защитила себя. Я была страшно саркастичной, что для меня самый легкий способ поведения. Только позже, в автобусе, по пути домой я подумала, что, очевидно, разочаровала вас: сначала подвергла вас этим рассказом мучениям, а потом прекратила дискуссию.

Я попыталась переключить часть своей энергии во время занятия, думая о Карле и чувствуя себя виноватой. Хотя ничего эмоционального в этом не было. Может, потому, что в действительности я вины не ощущаю. Я даже приветствую то, что происходит, чтобы помочь нам.

Часть меня оценивает занятие как поверхностное. Но та часть, которая смеется и оттягивается, просто балдеет от него.

Вчера я не думала о себе как полной энтузиазма, пока вы не упомянули об этом. Однако к концу занятия я стала черстветь. Я слишком ленива, чтобы бороться за что-то, выйти на прямую дорогу и не сворачивать с нее. Вместо этого я зарываюсь в старые одеяла, чтобы укрыться там и не вылезать.

23 апреля

Доктор Ялом

Одно из самых скучных занятий, которые я когда-либо проводил. Минуты тянулись до бесконечности. Вдруг оказалось, что нам абсолютно не о чем говорить. Как будто Джинни тщательно просмотрела все наши интервью за прошлый год, выбрала из каждого наиболее скучные куски, скатала из них огромный мяч и целый час играла с ним сегодня в моем кабинете. Я чувствовал себя не очень хорошо, плохо спал ночью перед сеансом и все думал, не во мне ли дело. Но не думаю. Сегодня я был очень занят, очень много сделал. Она просто не подняла ни одного из тех вопросов, над которыми мы могли бы поработать. Да и я не смог найти способ, чтобы помочь ей поговорить о чем-нибудь. Фактически она вошла и с порога заявила, что не знает, о чем будет говорить. Она об этом думала, но бросила и, наконец, решила ничего не планировать. Я предложил посмотреть календарь и составить наш график. Оказалось, что у нас еще восемь занятий. Она хотела определенных гарантий, что увидится со мной осенью просто для того, чтобы проанализировать лето, а также что сможет писать мне в Европу. А затем шутливо спросила, нельзя ли ей махнуть часть интервью в июне на часть интервью в сентябре. Я сказал, что буду рад видеть ее в сентябре, но только для того, чтобы проанализировать лето. Я попытался четко разъяснить, что июнь — это окончание.

Потом она рассказала, что Карл стал проходить курс терапии, и, похоже, она ему поможет. Поинтересовалась, стоит ли ей ревновать оттого, что все внимание будет уделяться Карлу. Может, ей надо выдумать убедительные жалобы. Все, дальше сплошная, ничего не значащая пена. Каждый раз, когда она что-то упоминала, а я пытался за это зацепиться, там просто ничего не оказывалось.

Ощущение счастья после предыдущего занятия у нее длилось несколько дней. Она понимает, что ей следует ис пользовать оставшееся время для чего-нибудь полезного. Ее друзья говорят, что ей нужно прийти к согласию с ма мой и отцом. Ладно, я пытаюсь разобраться в том, что оз начает выражение «прийти к согласию». Она не имеет представления. Чем больше я жму, тем больше понимаю, что ничего не достигну. У нее есть друг, который посещает несколько групп психотерапии и действительно «узнает, кто он такой». Я попытался обсудить это с ней, но она считает, что «пиковые переживания» групповой тера пии — это уже не для нее. Она рассказала, как несколько раз не отреагировала на оскорбления Карла — старый, ничего не дающий материал. Говорила о том, что понима ет — ей надо больше делать в жизни, пользоваться свои ми преимуществами, сидеть более прямо… Я уже не пони 246 маю, что она несет, и пытаюсь сопоставить все «следует», с которыми она носится, и одновременно задаю себе вопрос, а не звучит ли во всем этом голос ее матери?

Полагаю, мне хотелось бы услышать, что все в действительности идет хорошо, хотя бы для собственного успокоения. Однако, насколько я могу судить, все идет действительно нормально и настолько хорошо, что она вынуждена бороться за свою роль пациентки. Есть только несколько моментов, вызывающих досаду. Например, ее неспособность в некоторых случаях противостоять Карлу, а также несколько тревожных сновидений, одно из них на лесбийскую тему. Но я никогда не работал плотно со снами Джинни, потому что она прячется за ними, а я стараюсь найти Джинни, а не понять ее. На данном этапе терапии я мог принять рассказанный ею сон за то, чем он есть: Лореле заманивает меня в терапию без конца. Я просто затыкаю уши и говорю, что ей всегда будут сниться подобные сны — это часть человеческой натуры. Я не вполне уверен, что знаю, что бы я хотел от нее услышать. Может, мы действительно иссякли и я просто тяну время. Как бы то ни было, я уверен, что после этого интервью ее действительно охватит депрессия. У меня уже во рту неприятный привкус. Я чувствую, что ничего не сделал, чтобы помочь ей. Все, что я пытался сделать, было сделано спустя рукава, потому что, кажется, я заранее знал, что это ей особо не поможет.

23 апреля

Джинни

К следующему вечеру весь сеанс у меня смешался. Скорее, ночь вытянула из него все смешное. Наутро я проснулась с ненавистью к вам. К тому, как я вела себя в ходе занятия — дурашливо, весело, сентиментально, без всякой внутренней уверенности, что все идет как надо, спрашивая вашего мнения; не давая ничего нового, молча, соглашаясь. Говорила да, я счастлива, да, я огорчена. Сплошная казуистика и никаких эмоций, ну просто кукла. В общем, той ночью проявились все мои самые худшие страхи. К. спросил, почему я такая робкая и боюсь с ним поговорить. И если я так напугана, то почему живу с ним так долго? Это то очевидное, что я всегда обдумывала, но вы мне сказали, что я зазря браню себя. Вот эта страшно заскорузлая моя черта не осталась незамеченной в течение этих последних месяцев занятий. Как и во время сеанса, я ничего не могу ответить ему, пока сначала не проиграю все в уме, на фоне записанных голосов и насмешек. Во время сеанса, когда я потупляю взор, вы спрашиваете: «О чем вы думаете?» Я тут же вскидываю голову, усмехаюсь и что-то говорю. И это прогресс? Вам нужно было надавать мне подзатыльников и выкинуть вон. Я бы лучше приняла страдания от вас, испытала бы свою боль с вами, с тем, с кем не делю все свои переживания, мебель и пищу. Я бы лучше столкнулась бы с этим как с испытанием, чем утонуть сейчас, ночью. Первый намек на молчание, критику, потребность в общении со стороны Карла — и происходит взрыв непреодолимого страха, который ощущается как якорь, уходящий вниз и намертво удерживающий меня часов восемь. Я не могу спать, я воображаю самое худшее, что может случиться со мной, я безудержно фантазирую, даже когда что-то происходит и меня о чем-то спрашивают. Я ненавижу каждую искупающую черту, которая помогает мне пережить день. Я действую заодно с наихудшей Джинни студенческих распутных вечеринок, с Джинни, прошедшей через трудные испытания.

Так или иначе, я не хотела писать об этом, ведь это не имело отношения к вам и занятиям и направлено (или должно быть направлено) против меня. Вы лишь только соучастник, с которым я делю наш короткий кипучий час.

Я забыла, о чем мы говорили на занятии. Я спросила, как вы измените меня — это была уловка, чтобы выиграть время. Вы сказали, что мне надо быть более уверенной. Ах да, вы сказали, что мне было так трудно думать о чем-нибудь плохом. Вот это шутка.

3 мая

Доктор Ялом

То в плюсе, то в минусе. Джинни действительно права. Сеансы удивительно чередуются по своей значимости. Было одно странное занятие, на котором я чувствовал себя, с одной стороны, занятым (я имею в виду, что делал то, что мне полагалось делать с людьми: я работал, так как у меня было то, во что я мог впиться зубами), а с другой стороны, искреннее сочувствовал Джинни. Я не мог избежать ощущения, что, возможно, вообще ничего не изменилось. Она точно так же измученная, как и всегда. Возможно, бихевиористы правы и мне следует попытаться поработать с ее поведением, порекомендовать ей, как себя изменить и как себя вести. Такое чувство, что бессмысленный этап продолжался первые 15–20 минут, но потом постепенно все стало приобретать большее значение.

Ключевое для сегодняшнего занятия событие имело место на прошлой неделе, сразу после нашего предыдущего сеанса. Той ночью, когда Джинни лежала в постели с Карлом, он спросил: «Джинни, почему ты боишься меня?» Она явно очень плохо использовала ситуацию. Она не смогла дать ему ответ. Он продолжал настаивать. Для нее все закончилось ощущением страшного провала, и дела пошли все хуже и хуже. Конечно, по этому поводу у меня было много мыслей. Почти всеми из них я поделился с ней. Во-первых, я сказал, что это было долгожданным приглашением. Она всегда плакалась, что им с Карлом невозможно было поговорить по-настоящему. Что она всегда вынуждена скрывать свой страх и свои чувства, потому что так хотел Карл, а тут он, наконец, недвусмысленно пригласил ее начать вербальное обсуждение. Я попытался провести с ней на эту тему ролевую игру, дав ей возможные ответы. Я попытался помочь ей сформулировать, чего же она действительно боится. Что за страх парализует ее и делает безмолвной? Она ответила, что боится, что он ее оставит. Но так как он критикует ее за каждую мелочь, она также боится и его присутствия. В ролевой игре я усилил почти каждое заявление, которое она сделала. Почти любое высказывание лучше молчания; лучше, чем просто быть пустым местом или тенью, которой, полагаю, она так часто для него является. Может, я был слишком жесток с ней, но постоянно пытался заставить ее понять, что у нее есть что сказать Карлу и он хочет это услышать. Но я думаю, что сделал это не слишком удачно. Я спросил, хочет ли она продолжать ролевую игру, или лучше поговорить о том, почему она боится меня — последнее было ближе к реальной жизненной ситуации. Она сказала, что предпочитает последнее. Поэтому я спросил, почему она боится меня. Не в силу ли того, что я периодически должен злиться на отсутствие в ней перемен или на поведение, свойственное ей на прошлой неделе? После прошлого занятия почувствовала ли она, что может случиться что-то плохое, что я накажу ее за то, что она ничего не принимает всерьез? Я признал, что временами меня охватывает раздражение, но это не всеобъемлющее чувство.

Затем я дал ей свое толкование, которое скорее всего верно. Продолжая делать ошибки с Карлом, она пытается магическим образом удержать меня при себе. Она отказывается расти, отказывается меняться, и это реакция на грядущее окончание наших занятий. Она улыбнулась и сказала: «Я знала, что вы это скажете». Но развить эту тему дальше мы не смогли. Мы также рассмотрели вопрос, хочет ли она дать Карлу отпор. Я дал ей несколько конкретных рекомендаций, как она может ему отвечать на критику. И вообще, с какой стати он к ней придирается? А почему она не может его критиковать? Я спросил, что она хотела бы сказать, когда он ноет, что она не так моет посуду? Она сказала — ну, иногда ей хочется сказать «отвяжись». Я сказал, что, будь я на его месте, я бы предпочел услышать именно это, чем вообще ничего. Вот так еще раз, в ходе бесконечно возобновляющейся последовательности циклотерапии я устроил Джинни накачку и отослал ее обратно на ринг, надев на нее огромные боксерские перчатки. Она действительно заставляет меня думать, что беспомощна.

Я предложил ей серьезно подумать о том, чтобы в следующий раз привести сюда Карла. Она постоянно намекала, что вполне может сделать это, если он захочет. Это будет очаровательное занятие!

3 мая

Джинни

Занятие мне помогло. Вы заняли более активную позицию. После того как я рассказала вам о фиаско с Карлом, который спросил, почему я напугана, мы провели ролевую игру. Когда Карл задал вопрос, я замерла и о чем бы ни думала, не говорила. Я перешла на дистанционное управление, слишком занятая самоедством, чтобы делать что-то ради помощи.

Но в этот раз как по волшебству, когда вы спросили меня, почему я боюсь, этот вопрос зацепил меня. Я знаю следующий способ: я перестаю бормотать про себя, в голове на мгновение возникает пустота, и мной овладевает что-то более хорошее. Вы уверяли меня, что все, что бы я ни сказала Карлу, может быть ответом, пока я буду говорить, а не держать это в себе.

Я не знала, что вы подумаете — я подстроила фиаско, чтобы показать, как мне нужна терапия и вы. Но по здравому размышлению я поняла — ситуация выглядит именно так, как вы можете подумать. На этот раз, думаю, вы ошибаетесь. У меня есть дурная привычка говорить непонятно. О том, что я в растерянности. Все это время в ходе терапии я как бы совершала головокружительный объезд, только не хотела найти правильной дороги. Я не могла ответить Карлу; я обычно не отвечаю вам. Я чувствую себя лучше. Я не хочу, чтобы на меня наезжали. Если бы я преуспела с вами, то преуспела бы и с Карлом — и наоборот. Я столько раз срываюсь не потому, что хочу оставаться в тупике, в который мы попали.

Когда вы рассказали, что думаете о предыдущем занятии — по вашему мнению, оно было «отвратительным», — это произвело на меня большое впечатление. Но не в тот момент, когда я это услышала (тогда я думала, что это было остроумно). Но с тех пор я постоянно об этом размышляю (слово «отвратительное» приводит меня в уныние). Я думаю только о себе. То, что думаю я или думает еще кто-то — ох, если бы я могла знать о ваших реакциях, а не представлять их. И я знаю, что вы скажете: «Спроси».

Чтобы снять часть вины за то, что я, конечно, терзаю вас своими истерическими приступами, я вообразила, что напишу для вас этим летом дневник. Он был бы лучше, чем отчеты. А передавая его вам осенью, я должна бы хоть раз увидеться с вами. Воображение деградирует. Представляю, как я должна бы высмеивать других людей, рассказывая о них. И я рада, что мне не надо его писать.

Не помню, кто предложил подключить к занятиям Карла. Если хорошо подумать, то, наверно, вы. Очень великодушное предложение. Когда вы представите, как я была напугана этим, то поймете, насколько вы меня воодушевили вчера. Затем вы пошутили насчет моих самых худших страхов — блиц-занятие, вы спрашиваете Карла, когда он собирается жениться на мне. Смешно, но когда В. (предыдущий психотерапевт) проводил сеанс с моими родителями и мной, я не сказала ни слова. Я была похожа на маленькое божество, иконка которого висела на стене. Некто понимал, что я здесь, волнуюсь, болею за обе стороны, а сама нахожусь посредине.

Когда я приехала домой, то подумала, что у меня осталось всего четыре занятия. Я не могла ни потерять, ни поделиться ни одним из них. Не могла снова изображать безупречную инженю, так как давно выросла из этого возраста. Если Карл придет, я хочу, чтобы сессия действительно прошла хорошо.

Я буду чувствовать себя мученицей, которая жертвует занятием, потому что так надо. Но я действительно мечтаю о хорошем занятии с участием всех нас троих.