• Главная
• В избранное
• Наш E-MAIL
• Добавить материал
• Нашёл ошибку
• Вниз

Деяние состоит из трех частей: инсайта, терпения и действия. Психологически важна только первая часть, а во второй и третьей части преобладающую роль играет моральная сила.

(К.Г. Юнг. Письма)

Он мучился жаждой, но был отрезан от ручья полосой кустов. Однако он сам был разделен пополам: одна его часть озирала все вокруг, она видела, что он здесь находится и прямо позади него течет ручей; другая его часть не замечала ничего, считая только предвидением все, что видит первая часть. Но поскольку он ничего не замечал, то не мог пить.

(Франц Кафка. «Он» (Великая китайская стена))

Восстановление Нормана проходило очень медленно. Он испытывал потрясение. Исчезла его уверенность в себе, которую он обрел в последние месяцы. Мне трудно было в это поверить. Он полностью погрузился в очень глубокую депрессию. У него в желудке снова появился узел. В моем тоже.

— Не считайте все случившееся неудачей, — сказал я, но произнес это бодрее, чем чувствовал. — Небольшая регрессия — это пример того, что reculerpour mieux sauter как говорил Юнг Чтобы сделать рывок вперед, лучше сначала сделать шаг назад (фр.).

Норман отнесся к моему объяснению скептически.

Он попытался объяснить жене свои чувства: «У меня все болит. В голове полный бардак. Я чувствую себя заблудившимся в лесу маленьким мальчиком».

«Ты взрослый мужчина, — ответила Нэнси. — Поэтому ты не должен себя так чувствовать». И тогда я довольно жестко сказал про себя: «Я ведь не твоя мать».

Больше Норман не делал никаких попыток.

На последующих нескольких сеансах мы не слишком часто смеялись. Норман приходил вовремя, но дух его был сломлен. У него было мрачное настроение. Я хотел извлечь некоторую информацию из его бессознательного, сделать несколько полезных намеков на то, что ему делать дальше, однако он перестал обращать внимание на свои сны. Он просто долго смотрел на стены и вздыхал. При этом даже не замечал радуги.

— Норман, — сказал я, — соберитесь.

— Мои надежды на то, что у меня с Нэнси может что-то получиться, оказались тщетными, — сказал он. — Я ошибался, я только такой, каким вы меня видите.

— А как насчет того, что происходит у вас внутри, вашего желания жить? И что насчет ваших возможностей?

— Здесь все в порядке. Все будет хорошо. Как у солдата: как прикажут, так и будет.

Норманом полностью овладел страх перед женой. Он оказался в двойной зависимости от нее и не мог возразить ей ни слова.

Он соглашался со всем, что она думала о нем.

— Она права, — говорил он. — Я животное. Меня следует держать взаперти.

— Вы ничто, только животное?

— Именно так я себя ощущаю.

— Вы мне напомнили начало «Дневников» Кафки, — сказал я.

И зачитал его Норману:

«На определенном уровне самопознания, когда преобладает воздействие других обстоятельств, которые облегчают самоисследование, вы обязательно почувствуете себя отвратительным… Вам покажется, что вы — это крысиное гнездо лицемерных страданий».

— Чувствуете что-то знакомое? Почитайте здесь:

«В глубине я — неспособный, невежественный человек, и если бы его насильно не заставили пойти в школу, он мог бы только пресмыкаться в конуре, выскакивать, когда приносят еду, и, быстро ее сожрав, сразу убираться назад».

Норман болезненно улыбнулся:

— Да, это я.

Я ощутил серьезное беспокойство. Я испугался, что у Нормана произошло так называемое регрессивное восстановление персоны, которое, по мнению Юнга, иногда случается при полном крушении сознательной установки. Это бывает не только в процессе анализа. Юнг приводит пример бизнесмена, который отважился на слишком высокий риск и оказался банкротом:

«Если бы во время этого депрессивного переживания он не пал духом, а сохранил свое прежнее стремление к риску, возможно, прибавив некоторую долю благоразумной предосторожно сти, то его травма исцелилась бы и не стала хронической. Но если он разрывается на части, отвергает в будущем любую возможность риска и делает все возможное, чтобы восстановить свое социальное положение в рамках более ограниченной личности, исполняя механическую работу, соответствующую умственным способностям испуганного ребенка, которые намного ниже его собственных, то с точки зрения психологии это значит, что он регрессивно восстанавливает свою персону. В результате испуг возвратит его на раннюю стадию его личностного развития; в таком случае он будет испытывать самоуничижение, вспоминая о том, каким он был до этого критического переживания… Может быть, раньше он хотел сделать больше, чем было в его силах; теперь он даже не делает попыток узнать, что побуждало его идти на этот риск».

Так и переживание Нормана могло либо сломить его полностью, либо, в лучшем случае, серьезно искалечить его эмоционально.

Фактически «быть эмоционально искалеченным», то есть не способным к обычной деятельности, — это точная метафора состояния людей, переживающих кризис среднего возраста. Человек, который упал духом, по существу, человек искалеченный. Люди приходят на анализ, «оказавшись на коленях». Они хотят снова «встать на ноги». Человек, у которого истощилась высшая психологическая функция, начинает «хромать».

В истории и мифологии мотив калеки встречается очень часто. Например, Гефест, кузнец олимпийских богов, был хромым; король-рыбак в легенде о Граале; поколение раненых месопотамских царей, бог Пан, имевший козлиное копыто; оскопленный Осирис; Гарпократ, сын Изиды и Осириса; основатель манихейства Мани, египетский бог Бес и так далее. Часто увечье считалось признаком хтонической (земной) мудрости, как, например, в легендах о карликах, отрубленных пальцах и сыновьях Гефеста Кабирах.

В целом увечье ассоциируется с героями и людьми необычной судьбы. Поэтому меня смущало не возможное психологическое увечье Нормана, а возможность того, что для него оно не будет иметь последствий.

Наконец, мы подошли к моменту, когда наши отношения повисли на волоске. Жалость Нормана к самому себе для меня превысила все допустимые пределы. Тогда я предложил ему прекратить на время наши встречи.

— Я уже ничего не могу переварить, — ответил он, — но не хотел доставлять вам неприятностей. На самом деле я очень хорошо себя чувствую.

Эта его насмешка над собой вызвала у меня раздражение.

— Может быть, вы найдете себе какого-нибудь другого психотерапевта.

— Вы просто пытаетесь от меня избавиться, когда мне стало очень плохо, — ответил он с горечью, — у меня больше никого нет.

— Ваше поведение действует мне на нервы. Вы плететесь сюда, затем плететесь обратно. Вы ничего не читаете, не записываете свои сны и вам почти нечего сказать. Этому не видно конца. Нам не за что зацепиться в работе. Я ничем не смогу вам помочь, если вы не хотите помочь себе сами.

— Следовательно, вы должны от меня избавиться. Разве не так?

— Я здесь не для того, чтобы вести вас за руку. И я не ваша мама.

Я прикусил язык, но слова уже сорвались. Они повисли между нами, как дух Банко.

Норман закрыл глаза и замолчал. Я не думал, что этот разговор зайдет слишком далеко. «Рэйчел, — подумал я, — может это из-за тебя?»

Я пошел на кухню, чтобы наполнить наши стаканы. Три кубика льда для Нормана, четыре— для меня. Я плеснул водой на лицо и походил по кухне. Неужели все так и закончится? Я был в раздумьях. Вот так— в слезах, соплях и лицемерии? Неужели у Нормана нет никакого будущего?

В своих воспоминаниях я вернулся к нашей первой сессии.

Ведь тогда я что-то увидел в Нормане. Я вспомнил, что в то время сделал запись: «Норман— это временное напоминание мне о том, каким я был, когда становился юнгианским аналитиком».

Что же я упустил? Я погрузился в размышления. Что Норман не сделал из того, что сделал я?

Роясь в своих мыслях, я довел себя до полного изнурения.

Когда я вернулся в кабинет, Норман, дымя сигаретой, рассматривал мои книжные полки. Несколько недель назад Норман бросил курить, так как Нэнси сказала, что дым вредит ее здоровью. «От тебя пахнет, как из урны, — сказала она. — Бррр!»

Этот маленький фрагмент откровенного непослушания дал мне надежду.

— О чем это? — спросил он, держа в руках книгу «Невидимые партнеры» Джона Сэнфорда. Он прочитал подзаголовок: «Влияние внутренней маскулинности и фемининности на межличностные отношения».

— Это о том, что сейчас происходит с вами, — сказал я.

Норман сел и распрямил плечи.

— Хорошо. Сделаем по-другому. Что вы предлагаете?

Я потер руки. Это опять было возвращением назад.

— Вы когда-нибудь рисовали? — спросил я у Нормана.

— Нет, со второго класса. — У меня в желудке что-то екнуло. Я не знаю, с чего начать, — сказал Норман.

Я предложил ему найти краски и другие необходимые принадлежности и начать рисовать или писать картины маслом, когда он почувствует, что наступает упадок сил или приступ плохого настроения.

На следующей сессии Норман сразу перешел в защиту:

— Я попытался, — сказал он, — но чистый лист бумаги привел меня в ужас.

Я почувствовал эмпатию, так как в свое время точно так же ничего не смог сделать. Тогда ко мне на помощь пришел мой друг и дал совет.

— Попробуй сделать вот что, — сказал он. — Возьми газетный лист. Он не белый, поэтому не страшный. Положи на него тарелку. Далее нарисуй контуры тарелки простым или цветным карандашом или даже кистью. Посмотри на то, что получилось. Подумай об этом. А теперь нарисуй что-то внутри круга. Можешь на рисовать все, что хочешь: каракули, лица, треугольники, окружности — все, что тебе заблагорассудится. Все зависит от тебя: рисуй все, что взбредет в голову.

В следующий раз Норман добился более существенного успеха. С некоторым трепетом он показал мне первый результат своих усилий.

— Получилось очень хорошо, — с восторгом воскликнул я, по настоящему довольный.

— Это что-то значит? — спросил Норман.

— Я не знаю.

Цель этой деятельности, которую Юнг называл активным воображением, заключается в том, чтобы дать возможность проявиться тем частям личности человека, которые он обычно не осознает, — установить контакт между сознанием и бессознательным. Эти рисунки совсем необязательно интерпретировать, осознавать, что они «значат». Вы их рисуете и с ними живете. Меж ду вами и тем, что вы творите, происходит нечто. Для того чтобы ваше творчество воздействовало на вас, не обязательно облекать эту связь в слова. Иногда вербализация даже мешает протеканию этого процесса.

Насколько я могу судить, это магия.

После развода с женой я жил в квартире, находящейся в подвальном этаже. Квартира была крошечная и состояла из кабинета-спальни и ванной-туалета. Я находился в глубокой депрессии и часто рыдал.

Вняв совету друга, я вскоре покрыл стены квартиры своими рисунками. Затем, чтобы повысить качество своих рисунков, я перешел с газеты на картон. Я использовал все, что попадет под руку: карандаши, ручки, краски, ароматизированные фломастеры, пальцы. Мои рисунки и картины грубо отражали то, что происходило у меня внутри в процессе моего творчества. Я их совершенно не считал искусством. В них не было ни стиля, ни техники, и теперь, глядя на них, я считаю их всего лишь гротеском.

Люди, которые ко мне приходили, смотрели на меня с подозрением. Но мне самому мои рисунки нравились, и мне было радостно на душе.

Активное воображение может найти выражение в изобразительном искусстве или музыке, в танце или работе с глиной — то есть там, где вы находите возможным себя выразить. Вас направляет поток вашей внутренней энергии. Чем меньше у вас профессиональных навыков, тем лучше, ибо натренированная психика препятствует свободе выражения личности. Это способ дать выход своей бессознательной энергии, чтобы она не взорвалась. Вместе с тем это иной вид контейнера; вместо того чтобы отыгрывать свой аффект на других людях, вы оставляете его внутри, то есть берете на себя ответственность за свои эмоции.

Письмо — еще одна форма активного воображения. Вы вступаете в диалог с тем, что происходит у вас внутри. Вы вызываете образ, воплощаете его и вступаете с ним в диалог. Как, например, я беседую с Рэйчел. Вы записываете этот диалог, чтобы придать событию реальность, то есть «осуществить» его в полном смысле слова. Есть разница между активным воображением и дневной дремой. Если вы не зафиксируете то, что с вами происходило в пространстве и во времени, оно останется для вас журавлем в небе.

Для тех людей, которые проходят анализ, активное воображение, выраженное в той или иной форме, может стать способом завершения анализа. Вы не можете проходить анализ вечно. Когда наступает время его окончания, очень хорошо иметь технические средства, которые позволяют это сделать.

Начав рисовать, Норман перестал себя жалеть. К тому же он перестал маяться тем, что могла бы подумать жена, если его не было с ней рядом. Он сконцентрировался на себе и на своих чувствах. Пребывая в плохом настроении, он мог его уловить и выразить в конкретном образе или в процессе разговора со своей анимой. Он перестал считать, что за его головную боль отвечает жена, а спрашивал об этом свою душу.

На одном из первых рисунков Нормана была изображена женщина, привязанная к скале: фемининность, соединенная с материей (связь с матерью). Психологически этот рисунок относится к развитию анимы на стадии Евы. По описанию Нормана, это была «гора-анима», ибо она напоминала ему сказки, в которых принцесса находилась в неволе на вершине горы.

— Она действительно привлекательна, — заметил я. — Но у нее отсутствуют ноги.

Норман кивнул.

— Мои чувства никак не связаны с землей.

Его предыдущий рисунок мог послужить классическим образом депрессии. На нем был изображен мужчина с перевязанной головой, над которой повисло черное облако. Сверху летала птица.

— Что это за птица? — спросил я.

Норман задумался.

— Мне думается, это ворон.

В алхимии ворон является символом nigredo— «меланхолии, черной, чернее черного, ночи, душевной болезни, смятения чувств и т. д.» — короче говоря, депрессивного состояния.

Я подумал о другом печальном фрагменте из «Дневников» Кафки. Я нашел его и показал Норману: «Я не уверен в том, что есть другие люди, внутри которых существует чума, как у меня; хотя таких людей я все-таки могу себе представить, — но чтобы у них вокруг головы всегда летал вещий ворон — так, как он кружит у меня над головой, — этого даже нельзя представить».

— Это синдром, который называется «бедный я», — сказал Норман. Снова на него произвело впечатление, что удалось найти нечто, так хорошо отражавшее его чувства.

— Да, — согласился я, — очень искаженное инфляцией бессознательное ощущение своей уникальности — «Никто не страдает так сильно, как я».

Норман казался сонным. Словно депрессия взяла свое.

В течение следующих нескольких месяцев Норман отразил в рисунках весь свой внутренний материал, который он теперь мог видеть. Затем он стал с ним работать. По возвращении домой из командировки он играл с детьми, укладывал их спать и шел в подвал. Он не увивался вокруг жены, ожидая, пока та из милости бросит ему кость. Правда, он по-прежнему спускался в подвал, но не затем, чтобы покурить травку. Там было его личное место, единственное место в доме, где он мог остаться наедине с самим собой.

Это был его теменос, где он находился в безопасности.

Каждый раз, приходя ко мне, он приносил что-то новое. Пару рисунков, страницу-две своего внутреннего диалога, свой амплифицированный сон, прочитанную им книгу.

Однажды он принес пару глиняных пенисов. Один из них был крошечный и сморщенный, другой— эрегированный и мощный. Мы поставили их между нами.

— Бад Эбботт и Лу Костелло? — спросил Норман.

— Давид и Голиаф? — предположил я.

Норман существенно изменился. У него несколько улучшилось настроение. К нему вернулось чувство юмора. Он оставил усы, но сбрил бороду. Приобрел кожаную куртку. Вместо бесшумных молодежных мокасин теперь на нем были черные кожаные ботинки.

— Теперь у меня новая персона, — сказал он, очень довольный собой. Словно я был слепой и ничего не замечал.

По существу, в этих изменениях я видел не только новую персону, но и внешнее отражение тени Нормана. Он медленно ассимилировал свою внешность— происходило их соединение.

Я знаю, что на это соединение как-то повлиял и я, но несущественно. По-моему, та внутренняя работа, которую проделал он, была гораздо ценнее того, что происходило между нами раз в неделю во время аналитической сессии. Я внес свой вклад и тогда, и сейчас, сделал несколько замечаний и побуждал его научиться «считывать» информацию. Однако Норман — или какая-то его часть — сейчас стала автономной. Я был «включенным наблюдателем».

Изменилась сама сущность переноса. Норман больше не ждал от меня ответов на все свои вопросы. Правда, он все еще задавал их, но чаще всего они были риторическими, как если бы он разговаривал сам с собой. У него констеллировался внутренний аналитик. Мы разговаривали как мужчина с мужчиной: нельзя сказать— как товарищи; скорее, как братья, чем как отец с сыном.

При этом вышла на поверхность одна неизвестная до сих пор часть тени Нормана — гомосексуальность. Меня это не удивило: у мужчины с сильным материнским комплексом другим полюсом является Дон Жуан. Удаляясь от одного полюса, вы обязательно приближаетесь к другому.

Норман рассказал несколько сновидений, в которых он был вовлечен в сексуальные отношения со здоровым сильным мужчиной, которые порождали у него живые фантазии. Эти фантазии одновременно и возбуждали его, и беспокоили. Они вызвали у него состояние нервного возбуждения.

— Я гомосексуалист? — спросил он. — Неужели потому, что я просто все время заходил в кабинку в туалете?

— Не знаю, — ответил я. — Вы действительно считаете себя очень привлекательным для мужчин? Вы хотите с кем-то из них заняться любовью?

Норман нахмурился:

— Я совсем не обращал на это внимания. А что, должен был обращать?

Я ответил ему, что сны и фантазии на эту тему, как правило, распространены очень широко. Они есть и у меня самого.

— Относитесь к этому на символическом уровне, — сказал я. Этот мужчина во сне — ваша тень, которая стремится соединиться с вами. От вас зависит, отыгрывать ее или нет. Решение за вами.

За это время сила материнского комплекса постепенно ослабла. Это стало ясно просматриваться в изменении его отношения к жене.

— Прошлой ночью мне приснился сон, — сказал он, читая записи в своей тетради. — Я нахожусь на башне, на вершине горы. Я слушаю историю о принце и принцессе, как они любят друг друга, а затем любящая пара ссорится: причем, как стало ясно потом, ссора была совершенно бесполезной, потому что затем они помирились и продолжали жить счастливо.

Ох-ох, подумал я.

Норман улыбался, ожидая поддержки.

— Я подверг этот сон проверке. Увидев его, я проснулся среди ночи, действительно чувствуя любовь. Я заснул рано. Нэнси еще не ложилась, возилась на кухне. Я увлек ее в постель. Я не заметил, чтобы она сопротивлялась. Я зажег свечу и стал заниматься с ней любовью. В ответ никакой реакции. Она даже меня не поцеловала. Я продолжал до тех пор, пока она не сказала, причем очень спокойным голосом: «С меня довольно». Оставив ее в постели, я пошел на кухню. Сделал там бутерброд с ветчиной и задумался над тем, что произошло. Что вы об этом думаете? Я должен был добиться своего, но у меня совсем не было эрекции.

Именно так. Я был благодарен Норману за этот рассказ.

Сын-любовник действительно испытывает влечение к матери. Для этого он и живет: чтобы доставлять ей удовлетворение. Именно поэтому Норман часто сексуально не удовлетворял других женщин. Нужно только убрать мать, и возникнет совершенно иная ситуация.

— От этой женщины я не получаю того, что мне нужно, — сказал Норман.

Эти слова прозвучали у него как откровение. Но для меня в них не было ничего нового.

— Последние два месяца Нэнси не сделала ни одного движения, которое бы меня сексуально возбуждало. Лишь иногда она меня по-дружески выделяла среди других.

Я спустился вниз и достал свои цветные карандаши. Я был совершенно подавлен и близок к сумасшествию. Часа два я трудился. — Он протянул мне лист бумаги. — Вот что у меня получилось. Я сделал для вас фотокопию. Вот я, а вот Нэнси. Что вы здесь видите?

Я оцепенел. Норман и его жена слились между собой боками, как сиамские близнецы, но одной ногой он уже был в лодке. На нем были ботинки огромного размера — намного больше, чем у жены. На мой взгляд, они символизировали наличие твердой точки зрения. Между супругами явно ощущалась враждебность: он направил на нее пистолет, а у нее в руке был нож. На рисунке присутствовал и ворон — Норман еще не выбрался из леса, — но теперь на нем появилась и мать, символически изображенная в виде одной гигантской груди, из которой струей изливалась всякая всячина.

К тому же она несла вслух всякую чепуху.

Глядя на этот рисунок, я подумал, что вскоре они разойдутся. Я не сказал этого, ибо, если это инициатива Нормана, то ему придется взять за нее ответственность. Он мог бы даже попробовать сказать жене, что я посоветовал ему это сделать. Это значило бы использовать Папу для манипуляции Мамой. Но ему нужно бороться собственными силами. По существу, я был лишь пунктом оказания первой помощи.

Кроме того, на этом рисунке могло символически отразиться не физическое, а психологическое отделение, которое совершалось с большим трудом. Образно говоря, Норман и Нэнси достаточно долго жили за пазухой друг у друга.

— Интересно, — сказал я, — у вас очень характерная техника изображения.

Спустя несколько недель Норман, энергичный и полный жизни, влетел ко мне в кабинет. Ох, уж эти экстраверты, подумал я, вспоминая жизнь с Арнольдом. Они всегда меня удивляют.

— Я ухожу от Нэнси, — заявил Норман.

Я подумал о его рисунках. Это будет болезненный разрыв.

Это называется резать по живому.

— А как же дети? — спросил я. Я ощущал себя маленьким немецким мальчиком, который, чтобы избежать наводнения, затыкает пальцем отверстие в плотине. Я должен попытаться это сделать, не надеясь, что это поможет. Так или иначе, вода сама определит, куда ей течь.

— Ничего, они справятся, — сказал он. У него из глаз брызнули слезы. Наверное, он всегда был очень ранимым. — Нэнси — хорошая мать, она о них позаботится. И, разумеется, я буду с ними видеться.

Я слушал Нормана, но мои глаза застилал туман. Со мной так иногда случалось. Как только вы начинаете думать, что владеете ситуацией, сохраняете безопасную дистанцию и расслабляетесь, — сразу получаете удар.

Я крутил в руках сигарету, пока Норман рассказывал о своем решении. Я его слышал, но какая-то часть меня погрузилась в свою собственную боль. Она находилась где-то внутри костей.

Мне вспомнилась та роковая ночь, когда я оставил свою жену с тремя детьми. Младшему было шесть лет. Я пошел на автобусную остановку и сел на первый попавшийся автобус. Я рыдал всю ночь, пока не приехал в Сиракузы. И на обратном пути тоже. Как раз тогда я снял в подвальном этаже квартирку и от всей души расписал ее стены.

— Вы сказали об этом Нэнси? — спросил я.

— Да. Она заплакала. — Норман пожал плечами. — Это не сделало ее счастливее… Черт побери, понимаете, не сделав этого сейчас, я все равно ушел бы потом или покончил жизнь самоубийством.

Неужели именно к этому все и шло? Я размышлял. Совершенно ясно, что в нем что-то должно было умереть, но от его самоубийства никому не стало бы легче.

В дверях Норман стал рыться в своей папке.

— Я кое-что хотел вам показать. Вот это я нарисовал вчера.

На оставленный Норманом рисунок было больно смотреть, но он подкреплял мою уверенность. Он нарисовал себя, жонглирующего мячом. Мне вспомнился сон, побудивший меня начать анализ: прыгающий мяч, который катился от меня все дальше и дальше. В предыдущем рисунке Нормана пистолет был направлен на жену; сейчас он направил его на себя. У него изо рта высунулась змея, нападавшая на пистолет. Как правило, змея — символ бессознательного. Ее смысл всегда неоднозначен и привязан к контексту. В данном случае я увидел в ней символ полезного внутреннего порыва к жизни; этот порыв шел у него изнутри во внешний мир, который представлял для него угрозу.

Я думаю, Норман выживет. Он или какая-то часть его личности ужалит пулю.

Я снова обратился к рисунку, на котором Норман изобразил себя вместе с женой. Теперь я заметил то, что упустил ранее: между ними находился пенис в эрегированном состоянии, направленный прямо на их соединенные бедра, на их симбиотическую связь.

С моей точки зрения, это был рост фаллической энергии, хтонической маскулинности, пробившейся откуда-то из глубины. Именно это было необходимо Норману, чтобы он когда-нибудь собрался отделиться от матери.

Я отложил в сторону его листок и спокойно уснул.

Норман расстался с Нэнси. Спустя месяц он от нее ушел.

Как и ожидалось, это расставание далось нелегко. Решение Нормана было непреклонным: он над ним работал и почувствовал, что это сделать нужно; теперь у него появилась новая задача — как следует обдумать свое решение и воплотить его в жизнь. В эту неделю мы дважды встречались с Норманом; оба раза он был в агонии — не из-за разрыва с женой, который он мог пережить, а из-за разрыва с детьми.

— Как описать, что чувствует отец, покидая своих детей? спросил я Рэйчел. — Как передать им свою печаль?

Я не мог в этом помочь Норману, меня здесь заклинило.

— Здесь нет никакой парадигмы, — сказал я. — Деметра скиталась по земле в поисках своей дочери Персефоны. Инанна оплакивала потерю своего возлюбленного Думуци. Изида лишилась разума, разыскивая останки Осириса. В мифологии времена года появлялись и длились из-за симпатии к женщинам, потерявшим своих возлюбленных. А разве мужчины испытывают такие же ужасные переживания? Мне неизвестны мифы, в которых отец скорбит о своих потерянных детях. Сатурн, наоборот, их пожирает.

Рэйчел задумалась. Я высморкался и прошелся по комнате.

Тревога— типичный симптом психологии пуэра. Я это знал, но ничего не мог поделать.

— Это его анима, — наконец, сказала она. — Она по-прежнему близка к матери, поэтому ей не хватает детей, как их не хватало бы женщине.

Это объяснение меня не удовлетворило.

— Возможно, это стремление к безопасности его внутреннего ребенка. А может быть, он идентифицируется со своими детьми и их потребностями.

— Все это вместе взятое и что-то еще, — согласилась Рэйчел.

— Но как описать эту боль? Эту вину? — Я сплел руки и выставил их вперед, как слабоумный.

— Прекрати! — резко сказала Рэйчел. — Только не разрушай свой теменос. Попробуй вообще поразмышлять над одиночеством.

Да, разумеется. Чтобы быть уверенным в том, что он поступил правильно, Норману следовало привыкнуть к одиночеству.

Это я могу сказать, поскольку имею об этом достаточно хорошее представление. Жизнь без детей, по существу, стала для Нормана жизнью с беспросветным одиночеством.

Интровертам относительно легко оставаться в одиночестве.

Им может не хватать жизненно важной связи с внешним миром, зато, как правило, они живут активной внутренней жизнью. Пока не констеллируется их экстравертная тень, интроверты редко страдают от одиночества. Экстравертам нужна суета и суматоха; это их естественная среда обитания, они всегда активно ищут ее. Будучи «патентованным экстравертом», Норман должен был научиться жить наедине с самим собой.

До разрыва с женой у Нормана не было ядра личности. Оно проецировалось на его семью, удовлетворенность собой он воспринимал как свою целостность. Без нее он ощущал себя полностью разбитым. Его уход из семьи привел к ужасному расколу, к отделению земли от неба, разрыву прародителей мироздания. Такой архетипический мотив скрывается за реакциями ребенка, у которого разошлись родители, и точно так же переживал его Норман или его «внутренний ребенок».

— Это сущий ад, — говорил он мне. Он занимался тем, что обзаводился мебелью для нового жилья: спальни, кухни, — и самостоятельно принимал все решения. — Мы так не договаривались.

Это напряжение сведет меня с ума.

Норман никогда не жил один, хотя был взрослым человеком.

Два года он жил в университетском общежитии и делил жилое помещение с двумя приятелями. По существу, он переехал из родительского дома в пригородный, где жил с женой — женщиной, в которую он влюбился, но которую совершенно не знал.

Я был благодарен, что, покинув Нэнси, Норман не ушел жить к другой женщине. Если бы это случилось, он мог бы просто наступить на те же грабли. Так происходит со многими людьми. Ему нужно было какое-то время побыть одному, чтобы узнать, какие спутницы для него приемлемы. К счастью, для этого у него было некое подспорье: его сны и рисунки, которые воплощали его настроение и работу активного воображения.

Оказавшись в одиночестве, человек ощущает себя покинутым. С точки зрения коллективного бессознательного, покинутость ассоциируется с детским представлением о таких богах и божественных героях: Зевсе, Дионисе, Посейдоне, Моисее, Ромуле и Рэме и т. п. Этот мотив так распространен в мифологии, что Юнг считает покинутость «необходимым условием, а не просто сопутствующим симптомом» развития высшего уровня сознания, который символизирует ребенок.

В процессе утверждения своей независимости мужчина должен отделиться от окружения, в котором он родился: матери, семьи, сообщества. То же самое относится к женщине. Иногда такой переход проходит гладко (или так кажется со стороны). Если так не получается, результат оказывается двояким возникает синдром «бедный я», характеризующий регрессивное стремление к зависимости, а также ощущение человеком своей потенциально творческой сущности (позитивная часть архетипа божественного младенца или пуэра) — ощущение новой жизни и новых привлекательных возможностей.

Несовместимость этих двух направлений вызывает конфликт, который обязательно проявится во время кризиса среднего возраста. Этот конфликт— необходимая плата за то, чтобы стать взрослым. Он вызывает то внутреннее напряжение, которое приходится сдерживать Норману: с одной стороны, его тянет прошлое; с другой — его настойчиво влечет неизвестное будущее. Его положение похоже на образ паука на лыжах из моего сна, скользящего по острию бритвы.

Изначально конфликт тесно связан с чувством одиночества, за которым скрыт архетипический мотив брошенного ребенка. Таким образом, замечает Юнг, «…высшее сознание, или знание, выходящее за границы наше го современного сознания, эквивалентно ощущению абсолют ного одиночества в целом мире. Это одиночество отражает кон фликт между носителем или символом высшего сознания и его окружением».

Норман продолжал приходить ко мне на сеансы, пока приспосабливался к новой жизни, но уже стало ясно, что наша совместная деятельность близится к концу. Поскольку он продолжал работать над собой, то с каждым днем становился сильнее.

Я стал уже не так нужен ему, как раньше.

Особые обстоятельства, которые вызывают у человека кризис среднего возраста, столь же многочисленны, сколь много может быть песчинок на морском пляже. Но уникальными их можно назвать ровно настолько, насколько одна песчинка отличается от другой.

Действительно, они всегда связаны с индивидуальной психологией человека и его конкретной жизненной ситуацией. Но наряду с этими особенностями существуют общие паттерны мышления и поведения, которые ощущаются и выражаются универсально с тех пор, как появилось человечество.

Осознание этих паттернов (Юнг называл их архетипами) открывает человеку видение повседневной реальности. Знание архетипов и архетипических паттернов становится неким подобием психологического шаблона, который можно наложить на любую конкретную ситуацию. Оно является бесценным инструментом для юнгианского аналитика. Как нам известно, Норман оказался под воздействием нескольких таких паттернов.

Знание — это одно, но настоящее исцеление совершается не в голове; оно происходит в процессе осознания чувственных переживаний. Юнг писал: «Чувство всегда связывает человека с реальностью и смыслом символического содержания, а те, в свою очередь, налагают определенные стандарты этических ограничений на его поведение, из которых всегда могут выделиться только эстетизм и интеллектуализм».

Именно поэтому аналитический процесс оказывается бесплодным, если он проходит только на интеллектуальном уровне, а потому главным образом включает в себя только самоанализ:

«Пока анализ проходит только на интеллектуальном уровне, ничего не происходит, вы можете обсуждать все что угодно, это не имеет никакого значения, но если вы зацепите нечто, скрытое под поверхностью, то возникнет мысль в форме ощущения и будет оставаться перед вашим взглядом, как любой объект…

Когда вы таким образом ощущаете предмет, то в каждый мо мент времени считаете, что он действительно существует».

Такие «мысли в форме ощущения» способствуют трансформации человека, так как являются нуминозными и непреодолимыми. Они приводят человека к более сбалансированной точке зрения на свою сущность— человек не слишком хорош (позитивная инфляция), но и не совсем плох (негативная инфляция); он представляет собой гомогенную амальгаму (однородную смесь) элементов добра и зла. Признаком интегрированной личности является осознание и принятие этого факта.

Процессу ассимиляции бессознательного материала всегда сопутствует внутренняя работа. Она требует дисциплины и сосредоточенной концентрации, а также сознания, восприимчивого ко всему нуминозному. Таким, например, является мое внимание к значению слонов в моей жизни. Я мог отфутболить в сторону первую фигурку слона, которая попалась мне на пути. А Норман, например, мог сказать, что разговаривать с самим собой или играть с цветными карандашами— это чистое безумие.

Юнг не разработал систематического метода психотерапии, но он описал четыре характерные стадии аналитического процесса: исповедь, объяснение, обучение и трансформация.

На первой стадии вы рассказываете о том, что накопилось у вас на душе; на второй вы осознаете бессознательный материал; на третьей вы осознаете себя как социальное существо; и на четвертой вы изменяетесь— становитесь больше по сравнению с тем, кем вы всегда хотели стать. Приблизительно так можно описать прогрессию процесса, который Юнг называл процессом индивидуации.

«Только тот, кто действительно является самим собой, — пишет Юнг, — обладает исцеляющей силой».

Если бы меня попросили выбрать одно высказывание Юнга, которое подкрепляет мою установку как аналитика, я выбрал бы именно это. В нем раскрывается целый процесс. Норман был далеко не первым пациентам, которого я наблюдал и анализировал; но он стал единственным пациентом, который вызвал у меня желание и ощущение необходимости написать об этом.

Человек, который по существу является самим собой, может раскрыться только благодаря способности удерживать напряжение противоположностей, пока не появляется третье— tertium non datur, то самое третье, которое исключается логически, — и неожиданно проявляется. Это «третье»— трансцендентная функция, она не всегда выражается драматически и вовсе не обязательно приводит к физическому разрыву супругов, как это произошло с Норманом. Каждый раз многое зависит от конкретных обстоятельств.

Но с трансцендентной функцией всегда связана творческая интервенция и руководящая роль Самости, архетипа целостности, который в модели деятельности психики, созданной Юнгом, представляет собой регулирующий центр личности.

Изменение возможно. Оно требует времени и сил; кроме того, оно включает в себя необходимость что-то принести в жертву. Но изменение может совершиться.