• Главная
• В избранное
• Наш E-MAIL
• Добавить материал
• Нашёл ошибку
• Вниз

Большинство взрослых пациентов, страдающих от депрессии, не испытали потери матери как таковую. То, что они в действительности испытывали, — это беспокойства и конфликты в своих отношениях с нею, что, однако, кажется, никак не связывается в уме пациента с причиной его болезни. Эти конфликты становятся настолько само собой разумеющимися и такой неотъемлемой частью обычного процесса воспитания, что пациент не чувствует своего лишения естественной материнской любви. Мы также должны помнить, что депрессивная реакция у взрослого отделена от инфантильных или детских переживаний относительно долгим периодом внешне благополучной жизнедеятельности. Но это не было здоровой жизнедеятельностью — я уже указывал раньше, — иначе он бы не впал в депрессию. Но пациент осознает разницу между кажущейся нормальной и действительно здоровой жизнедеятельностью не больше, чем он осознает связь между своей болезнью и событиями своего детства.

Отсутствие этого осознания принимает форму, которая характеризует взгляды депрессивного человека и предопределяет его предрасположенность к болезни. Наивность происходит от неосознанного отрицания фактов жизни, особенно фактов своей собственной жизни, своих деприваций и разочарований. Последствия такого отрицания заключаются в том, что индивид остается открытым для подобных разочарований во взрослой жизни. Однако наивность не мешает человеку проявить некую проницательность в жизни. В действительности эти два свойства часто идут рука об руку: наивность обнаруживается в тех сферах, где имеет место отрицание реальности, в то время как проницательность проявляется в каких-то других областях жизни.

Наивность нельзя путать с простодушием. У простодушного человека недостает опыта, при помощи которого он мог бы составить свое реальное суждение о каких-то отношениях или о поступках. Его легко обмануть, но он быстро учится на своем обмане. Наивный человек уже испытал боль от обмана, но продолжает отрицать его значимость. Его тоже легко обмануть, потому что он не в состоянии распознать суть обмана. Наивность является формой самообмана, к которому человек вынужден прибегать, когда его обманывают и когда он не может или не смеет признать правду. В такой ситуации ему приходится участвовать в своеобразной игре, потому что у него нет другой альтернативы. Но игра часто ведет к убеждению о том, что сама жизнь есть игра, что правила игры — это правила жизни и что победа или проигрыш в ней составляют смысл человеческого существования.

Игра, которая меня интересует, называется «Воспитание ребенка». Некоторые читатели могут возразить, что я называю игрой такое серьезное дело. Однако серьезность, с которой кто-то участвует в какой-то деятельности, не является критерием определения того, игра это или нет. Люди относятся к игре серьезно, когда ставки в ней высоки. Состязание, которое разворачивается между родителем и ребенком, — это то, что делает воспитание ребенка игрой. В этом состязании ребенок борется, чтобы удержать свою животную сущность, в то время как родители борются, чтобы заключить его в рамки культуры. Это поединок, в котором разрешены все приемы.

Позвольте мне сказать в начале этого обсуждения, что не все родители превращают воспитание ребенка в игру. Оно становится игрой, когда о конечном результате судят с точки зрения выигрыша или проигрыша. Цель этой игры — воспитать ребенка, который будет социально приемлемым. В современном мире такой результат довольно сомнителен, он всегда содержит элемент случайности. Родители, играющие в эту игру, используют всю свою смекалку, чтобы как-то оказать влияние на ситуацию, надеясь, что они сделают правильный ход и выиграют. Но ставки в этой игре не имеют никакого отношения к реальной ситуации. Выигрыш для играющего родителя означает достижение какого-то постороннего результата, некую награду или восхваление, которые бы упрочили его победу. Когда родитель чувствует, что проигрыш унизит его, нанесет урон его самоуважению, он также начинает относиться к воспитанию ребенка как к игре.

Полное название игры, в которую играют родители, — «Как воспитать ребенка, не испортив его». Награды кажутся высокими. Родители, которым удалось воспитать хорошего, послушного ребенка с замечательными, пристойными манерами, получают хвалу и признание друзей, учителей и других представителей общества. А те родители, которые потерпели неудачу, считаются слабовольными, не имеющими уважения или авторитета в их собственном доме. Фраза «Ты позволяешь своему ребенку вить из тебя веревки» показывает презрение к несчастному родителю, который в глазах многих является слабым и никудышным человеком. Есть еще и другое невыраженное и часто не признаваемое вознаграждение, которое родители надеются получить, а именно: хороший ребенок будет привязан к своим родителям, особенно в их преклонные годы. Он будет добросовестно выполнять свою обязанность заботиться о них, когда они станут больными и немощными.

Грудной младенец или ребенок, невольно участвующий в игре, поначалу совершенно не осознает, что происходит. Тем не менее игра уже началась, и, как и в других играх, ребенка нужно перехитрить, если необходимо добиться желаемого результата. Родители совершенно верно предполагают, что ребенок будет сопротивляться и что с помощью разумного сочетания вознаграждений и наказаний его сопротивление можно преодолеть. В качестве вознаграждений применяются: похвала, игрушка, снисхождение к мелким капризам или прихотям и т. д. В качестве наказания — угрозы потери любви, неодобрение, запреты и ограничения, порицания и физическое воздействие.

Родители, использующие эти приемы, не думают, что они играют в игру. Им действительно кажется, что все это очень серьезно и что все так и должно быть. Им кажется, что ребенок, которому позволяют жить, как ему хочется, будет неудачником, бунтарем, которому будет трудно приспособиться к жизни. И родители, которые боятся, что это может случиться, чувствуют, что они морально ответственны за то, чтобы не допустить этого. Они чувствуют такое отношение к ребенку оправданным и даже могут называть это любовью, с негодованием отвергая любое предположение о том, что это отношение как раз означает отсутствие любви к нему. Кроме того, они будут считать послушного ребенка любящим сыном или дочерью, а непослушного — враждебно настроенным по отношению к своим родителям.

Эта игра означает отсутствие веры как в человеческую природу, так и в своего ребенка. Если мы верим, что ребенок — прирожденный монстр, дикое животное, которое нужно приучить и выдрессировать в цивилизованное существо, тогда нам остается только положиться на власть и дисциплину как на единственные силы, способные обеспечить «упорядоченную» жизнь. Если мы считаем, что люди по своей природе жадны, эгоистичны, лживы и разрушительны, тогда нашим единственным источником, контролирующим поведение, будет сила полиции или армии. Такие отношения могут показаться впадением в крайности, но мы действительно можем дойти до них, если мы не обретем веры в жизнь. Вера подразумевает доверие своей собственной сущности, а также доверие сущности других людей. Человек, обладающий верой, доверяет себе, когда поступает так, как считает правильным для себя, и доверяет другим, включая своих детей, когда те поступают так же, по своему выбору. Человек без веры не доверяет никому.

Если у родителей нет веры в своего ребенка, трудно понять, как у него может появиться вера в себя или в своих родителей. Отношения между родителями и ребенком дегенерируют от любви и взаимного уважения до конфликта и напряженности. Каждый рассматривает другого как соперника, к которому в действительности, однако, он привязан. Возникают взаимные чувства обиды, которые еще больше отчуждают двух людей, чьи интересы должны быть общими. Родители хотят видеть своего ребенка радостным и довольным, а ребенок хочет, чтобы его родители получали удовольствие от его радости. Эти чувства охватывают многие отношения, основанные на любви и вере, между родителями и ребенком. Но, к сожалению, они (чувства) отсутствуют в тех отношениях, в которых родители играют в игры, воспитывая своих детей.

Без веры нет настоящей любви. При отсутствии веры любовь, которую родители предлагают своим детям, ставится в зависимость от их поведения. Такая обусловленная любовь, заключенная во фразе «Мама любит тебя, когда ты хороший мальчик», не только несет угрозу лишения любви, но и в самом деле доходит до реального отторжения ребенка. Говоря эти слова, мать в действительности имеет в виду, что она не может любить ребенка таким, какой он есть, но может любить его, только если или когда он откажется от своего спонтанного поведения и станет покорным, послушным человеком. Поскольку здоровые дети обычно проявляют в определенной мере упрямство и настойчивость, свойственные их растущему самоосознанию, такое отношение со стороны матери означает, что она отказывает своему ребенку в любви. И можно привести много случаев, когда любовь была действительно отнята у ребенка, когда мать действительно становилась холодной или враждебной, чтобы обуздать его напористость. Это не та игра, в которую можно играть легко или весело, в нее всегда играют серьезно.

Каждодневное наблюдение показывает, что есть и те немногочисленные родители, которые не используют эти методы, чтобы наставить ребенка на путь истинный, соответствующий их собственному воспитанию, а также мало родителей, которые не оправдывают свои поступки необходимостью собственной жизни. Родители не могут постоянно уступать ребенку. Они не могут позволить ребенку главенствовать в доме. Родители тоже люди, и, как у всяких людей, у них есть свои потребности, которые должны быть удовлетворены. К сожалению, эти потребности, кажется, часто вступают в конфликт с потребностями и желаниями ребенка, и в результате конфликта потребности ребенка сводятся до минимума. А когда затем он начинает плакать, проявлять беспокойство или капризничать, родителям это сильно досаждает, и они реагируют с гневом и враждебностью.

Родители, играющие в игру, всегда рассматривают предмет конфликта как принцип, а не как житейское обстоятельство. Это дело принципа не позволять ребенку вести себя так, как он хочет. Ребенок чувствует этот антагонизм и реагирует на него с чрезмерной агрессией. Раз начало конфликту уже положено, результат этой борьбы может быть только разрушительным. Если родители уступают из-за чувства вины или просто чтобы успокоить ребенка, они его избалуют. Ощущая свою слабость, они попытаются стать тверже в следующий раз, но ребенок, узнав, что может добиваться своего при помощи капризов, создавая беспокойства для родителей, будет сопротивляться с еще большей силой. При таких взаимоотношениях битва принимает непрекращающийся характер, продолжает длиться вечно: в каких-то ситуациях родители смогут преодолеть сопротивление ребенка, а в других они уступают ему. Ведь для ребенка также предмет конфликта стал делом принципа — из-за этого принципа он будет противиться каждому требованию своих родителей.

У ребенка, растущего в таком доме, никогда не появится вера в жизнь. Он узнал, что может получить что хочет, только перехитрив и перекричав противника. Его противники, однако, — это те люди, в чьей любви он нуждается, в их число входят все те люди, с которыми он желал бы иметь теплые и близкие отношения. Он также научился манипулировать людьми, играя на их чувстве вины; он будет применять эту тактику, когда его капризы и агрессивность уже не будут приносить результатов. Вследствие такого опыта в характере человека развивается сильная садомазохистская черта, которая сводит на нет все его усилия найти любовь. И каждое его поражение закончится депрессивной реакцией, от которой человек очнется, когда к нему вернется решимость сопротивляться и побеждать. Депрессивные реакции у такого типа личности обычно не носят столь тяжелого характера, как у тех пациентов, которых я описал в двух предыдущих главах. Им присуща прерывистость, которая маскирует хроническую сущность проблемы.

Строгость — единственный способ поддерживать эффективную дисциплину. Однако можно задаться вопросом: до какой степени необходима дисциплина для детей? Концепция дисциплины, если ее рассматривать в данном значении, включает в себя наказание, предусмотренное, если ребенок оказывает неповиновение власти родителей. Когда же мы рассматриваем дисциплину как самодисциплину, в ней отсутствует эта коннотация. И между этими двумя видами дисциплины существует важное различие. Изучение любой области знаний является дисциплиной, потому что человек, связывающий себя с этим изучением, подчиняется авторитету своего учителя. Он становится учеником, то есть тем, кто будет следовать за мастером и учиться у него. Но ученик не подвергается наказанию, если он бросает вызов авторитету мастера. Он может быть отчислен, или ему просто сделают замечание. Наказание должно применяться, когда кто-то пытается выдрессировать животное или человека для подчинения своим приказам. Дрессировка и обучение — две совершенно разные методики. Мы дрессируем, а не даем возможность познания. Мы сами не верим, что то, чему мы обучаем, согласуется с сущностью учащегося, его запросами и желаниями.

Ребенок сам по себе, без принуждения, последует по пути родителей, если это путь любви, приятия и удовольствия. Он будет уважать их ценности и осознанно идентифицирует себя с ними. Но он также будет отстаивать свою индивидуальность и требовать свободу, чтобы познать все самому. Таким образом он познает жизнь и вырастет в зрелого, независимого человека, который сможет прочно стоять на собственных ногах. Его путь не будет сильно отличаться от пути его родителей. Да и с чего бы? Поскольку их путь был источником удовольствия для ребенка, у него нет никакой мотивации, чтобы потом как-то радикально менять его. Вот такое действие оказывает вера.

Также с помощью эффективной дисциплины ребенка можно выдрессировать, чтобы он придерживался пути своих родителей. Посредством правильного сочетания силы и поощрения из его личности можно создать структуру той модели, которую они хотят получить. Конечно, если вознаграждения недостаточно или наказания не слишком суровы, план может не сработать. Однако он часто удается, и ребенок учится играть в игру.

Он знает, какое поведение заслужит родительское одобрение, а какое вызовет их недовольство и порицание. Поэтому он приложит все сознательные усилия, чтобы быть тем, кем они хотят его видеть. Хотя бессознательно он будет глубоко обижен тем, что у них отсутствует вера в него, а также тем, что они не принимают его таким, какой он есть. Но это чувство обиды должно оставаться неосознанным: если он участвует в игре, ему придется подавить любые чувства враждебности или неповиновения.

Ребенок, научившись играть, покажется хорошо приспособленным поверхностному наблюдателю, который привык смотреть только на внешние аспекты поведения и который не может распознать стоящие за ними телесные реакции. Он не поймет, есть ли у человека в его ногах или теле связь с землей. Он только заметит, что ребенок или молодой человек, кажется, хорошо ладит со своими родителями и с другими людьми, имеющими над ним власть; он также заметит, что его учеба достойна всяческих похвал и что он нисколько не сомневается в правильности выбранного им жизненного пути.

Такой с виду хорошо приспособленный ребенок может годами продолжать разыгрывать из себя мальчика-паиньку. Его поведение получит одобрение большинства людей, которое он будет расценивать как проявление любви. Рано или поздно, однако, какое-то событие разрушит все его иллюзии. Игра вдруг потеряет всякий смысл, хотя он может еще и не осознать этого. Он будет ощущать, что потерял весь интерес и мотивацию продолжать игру. Он впадет в депрессию, но не будет знать почему. Это довольно распространенный опыт показан на примере случая с Мартой.

В первый раз я увидел Марту на тренировочном семинаре по биоэнергетическому анализу. Она пришла туда со своим мужем, клиническим психологом, посмотреть, какую помощь она могла бы извлечь из этого нового подхода. На этих тренировочных семинарах для профессионалов я с моими коллегами объясняем связь между состоянием тела и личностью. Мы указываем, как можно проводить диагностику личностных проблем, опираясь на манеру человека держать и двигать свое тело. Затем участники проделывают некоторые биоэнергетические упражнения, описанные в предыдущих главах. Таким образом, мы показываем им, как решаются их проблемы при помощи высвобождения хронических мышечных напряжений, являющихся физическими отражениями этих проблем.

Глядя на тело Марты, меня больше всего впечатлило то, как она держала себя. Верхнюю часть тела она вытягивала вверх, будто сознательно прилагая к этому усилия; ее плечи были подняты, наполненная грудь казалась высокой, в то время как области живота и таза были сжаты и подтянуты. У нее были жесткие и тонкие ноги, с такими твердыми мускулами, что выглядели как палки. Я почувствовал, что у нее не было связи со своими ногами и что они выполняли функцию механических подпор.

Нижняя часть ее тела поразительно напоминала мне пьедестал, на котором располагалась верхняя половина.

Приведенная ниже фигура иллюстрирует идею пьедестала человеческого тела, конечно, только схематично (рис. 7).

Рис. 7

Указав на это Марте, я задел ее за живое. Она чувствовала, что ее всегда ставили на пьедестал, сначала родители, а затем ее муж. Последний согласился, сказав, что считал Марту идеальной женой. На них обоих произвело сильное впечатление, что я смог рассмотреть это в ее теле. Выполняя упражнения, направленные на углубление дыхания и установление связи с ее ногами, Марта поняла, что ее проблему следует рассматривать как с физической, так и с психологической стороны.

На первом нашем занятии она рассказала мне следующее. На протяжении всех предыдущих лет она отлично выполняла свои обязанности как жена и как мать. Затем, впав в депрессию, оказалась неспособной справляться со своей работой по дому. «До этого, — говорила она, — я помню, люди говорили, что я всегда казалась счастливой. До тех пор я всегда держалась бодрой, хотя временами меня охватывали депрессивные чувства.

Это произошло однажды, когда муж пришел домой, а у меня возникли проблемы с родителями. Я хотела поговорить с ним о них, но он был весь погружен в свои дела. Раньше мы с ним условились, что будем жить друг для друга. Я всегда выслушивала его проблемы. Поэтому продолжала просить его выслушать меня. В конце концов он сказал: «Отстань, я не хочу слушать тебя». Я ответила ему, что не могу больше быть тем, кем он хочет меня видеть. Я хочу быть сама собой. На что он ответил вопросом: «Где моя жена? Ты не моя жена, которую я знал раньше».

До того времени мой муж идеализировал меня, считая, что я само совершенство. Он почувствовал, что я не оправдала его надежд, и я тоже почувствовала себя обманутой. Он стал сердиться, а я только все больше и больше замыкалась в себе. Он также разочаровался во мне, потому что я перестала заботиться о доме. Я уже не была тем ответственным человеком, которым он восхищался. Меня стали злить и приводить в ярость те негативные чувства, которые я не могла выразить. Моя депрессия усиливалась, и я почувствовала безнадежность. Первое облегчение наступило несколько месяцев назад на одном из групповых занятий по психотерапии. Мы с мужем должны были инсценировать драку, что мы и сделали. После такого опыта переживаний я почувствовала себя на какое-то время лучше, более свободной, и это подарило мне луч надежды».

Судя по ее телу, было очевидно, что Марта не так-то легко слезет со своего пьедестала. С одной стороны, она не ощущала, что может прочно стоять на собственных ногах. С другой, она сознательно была привязана к роли, которую играла. Это стало ясным благодаря случаю, который произошел вскоре, после того как мы начали терапию. Марта рассказала мне об этом.

«Вчера я была на групповых занятиях, и ведущий все время подтрунивал надо мной, как мне казалось, без какой-либо видимой причины. Я начала впадать в депрессию. Мне было очень больно, и я чувствовала, что вот-вот заплачу, но я не могла рассердиться. Даже сегодня у меня нет никакой злости по этому поводу. Я поняла, что так ко мне всю жизнь относилась моя мать. На тех же занятиях другой участник ставил меня на пьедестал. Он снова и снова указывал на меня как на свой идеал. Это раздражало меня, печалило, но одновременно доставляло некоторое удовольствие. Я поняла, что мне нравится, когда на меня смотрят с уважением, хотя чувствовала, что в действительности не заслуживаю этого».

Чтобы снять Марту с пьедестала, нужно было с помощью соответствующих терапевтических приемов вызвать ощущения в нижней части ее тела, которая была относительно неподвижной, под стать пьедесталу. Этого можно было достичь, углубив ее дыхание, которое было сильно блокировано на уровне диафрагмы, а также заставив ее задействовать свои ноги в выразительных движениях, например в пинках, как протест против того, что сделали с ней. Также будет необходимо дать ей остро почувствовать травму, которую она испытала. Она должна была почувствовать потерю той части своей личности, которая представляла неподвижную нижнюю половину ее тела, а также соприкоснуться с болью и печалью от этой потери.

Личностные нарушения характеризуются не только потерей функционирования на физическом уровне, но также потерей осознания, ответственного за эту функцию.

Случай Марты представлял собой другой аспект этого явления. Находясь на пьедестале, она не могла стоять на земле. Из этого можно заключить, что у нее отсутствовало понимание ее проблемы. Понимание подразумевает ощущение, исходящее из сердцевины или из корней человеческого существования. Это означает осознать что-то снизу и доверху. С другой стороны, смотря на ситуацию как бы свысока и видя ее объективно, человек может обладать довольно исчерпывающим пониманием психологических факторов, причастных к его депрессивной реакции. К сожалению, осознать умом не то же самое, что осознать нутром или животом. Марта оказалась зажатой этим расщеплением ее личности. Она могла знать, почему она впала в депрессию, но не могла почувствовать на эмоциональном уровне причины, приведшие ее в это состояние. Чтобы получить истинное понимание своей проблемы, Марте нужно будет войти или соприкоснуться с нижней частью ее тела. Если она это сделает, она почувствует или поймет свою животную натуру. Она войдет в контакт с ее страстями, почувствует свою сексуальность и ощутит свою женственность. Все это было потеряно для нее, когда она была на пьедестале. Она стала человеком-моделью (идеальный ребенок, идеальная жена и идеальная мать), но взамен она была вынуждена пожертвовать своей человечностью и своей реальной сущностью. Это довольно большая цена за «общественное признание». Джоан, которая была вынуждена принять роль статуи, подавляла себя еще больше, чем Марта, в так называемом процессе социализации.

Во второй главе я уже указывал, что верхняя половина тела отождествляется с сознанием и эго, нижняя половина — с бессознательным и сексуальностью.

В мифологии /11/ диафрагма сравнивалась с поверхностью земли. Ниже диафрагмы располагаются глубинные (места) недра — жилище темных сил, страстей, которые совсем не поддаются сознательному контролю разума.

Чувства верхней половины тела располагаются ближе к сознанию, и поэтому они более подвластны эго. Эти мифологические или первобытные представления могут показаться странными для современного утонченного мышления, но мы должны признать, что они были основаны на субъективных данных, то есть на чувствах и на самопознании. Отбросив за ненадобностью эти данные, наука тем самым способствовала расколу между мышлением и чувствами, эго и телом, человеком и природой.

Холистический взгляд на жизнь предусматривает интеграцию объективных и субъективных данных, как осознанных, так и неосознанных феноменов, знания и понимания. Исчерпывающая терапия имеет дело одновременно с психикой и соматикой (телом). Чтобы охватить человека в целом, она протекает в двух направлениях: снизу от земли и сверху от головы, «анализ сверху и анализ снизу», как описал ее Шандор Ференчи.

Давайте сейчас рассмотрим факты из жизни Марты, которые обнаружились в ходе терапии.

Марта была единственным ребенком, поэтому перед глазами ее матери всегда маячил призрак избалованного ребенка. Она часто говорила, что ребенок не будет избалованным, и в том, что Марта не была ей избалована, видела исключительно свою заслугу. Мать также дала совершенно ясно понять, что ее любовь и одобрение целиком зависели от того, будет ли Марта жить и вести себя так, как она этого хотела, и что она не потерпит никакого другого поведения.

Несколько воспоминаний из раннего детства говорят нам о том, как мать воплощала в жизнь свое отношение к дочери. Марта вспоминает: «Мои самые первые воспоминания связаны с куклой, с которой что-то случилось, ее лицо от чего-то намокло, и когда она упала в песок, то запачкалась. Мать выбросила ее. Мне вспоминается сцена, где я плачу из-за выброшенной куклы, но мать оставалась непреклонной. Даже когда моя бабушка вызвалась сходить на помойку и принести ее, она ни за что не разрешила ей.

Еще одно воспоминание также связано с куклой, которую отнесли в мастерскую, когда ее лицо получило повреждение. После того как ее вернули, она была поставлена на верх холодильника, и мне сказали, что я не могу играть с ней, пока не съем яйца. Мне ужасно не хотелось есть яйца, и я так и не получила куклу обратно. Мой отец поддержал мать в этой ситуации. Мать всегда верила, что может управлять отцом исподтишка. Помню, что в тот раз меня охватило упрямство и я не заплакала. Это воспоминание относилось к более позднему времени, чем первое».

Интересно, как ребенок может стать избалованным, если его избавить от боли таких лишений. Ведь не существовало никакой реальной проблемы, пока родители сами не создали ее, вынудив ребенка встать на позицию неповиновения и сопротивления. Однако раз уж условия для конфликта созданы, начинается состязание, чья воля окажется крепче. До этого момента это был просто вопрос, сколько удовольствия родители могут позволить себе подарить ребенку и сколько боли они неизбежно причинят ему. Мне кажется, что основным критерием отсутствия невроза у родителей является то, насколько счастливым растет ребенок в семье. Мать Марты, которая начала игру еще в раннем возрасте своей дочери, видно, не особенно задумывалась об этом.

Марта приводит еще одну довольно показательную историю о том времени, когда ей было 2 месяца. «Я слышала, что они (мама и бабушка) обычно качали меня и нянчились со мной, пока я не засыпала. Однажды, когда мне было около двух месяцев, мать решила дать мне выплакаться. Я плакала часами — бабушка сходила с ума, переживая за меня, но мама не разрешала войти ей в мою комнату. Наконец я утихла, и мама сказала: «Вот видишь». Они открыли дверь и увидели, что я вся посинела. Меня вырвало, и я задыхалась от рвоты. Мама также говорит, что она мазала мои пальцы соком алоэ, чтобы я не сосала и не кусала ногти. Я слышала также от нее, что она клала ложку овсянки в мой рот и, прежде чем я могла выплюнуть ее, она вставляла мне в рот свою грудь, чтобы таким образом остановить меня. Мать с гордостью делилась подобными историями.

Ранние годы жизни Марты были полны конфликтов и мучений. Ребенком ее очень часто рвало, и она с трудом переносила езду на машине. У нее случались вспышки ярости, она кричала и рвала на себе волосы. Марта сказала: «Меня считали сумасшедшей. В качестве наказания меня закрывали в моей комнате, отбирали все игрушки или лишали ужина. Моя мама просто не собиралась терпеть избалованного отродья в своей семье».

Она пыталась контролировать каждый аспект жизни своей дочери, обманывая себя тем, что делает это в интересах Марты. Даже функции выделения не ускользали от ее внимания. «Если у меня начинались позывы в животе, я должна была звать ее. Если я ее не звала, меня ругали. Помню, как мне ставили клизму где-то в 5 или 6 лет. Трем взрослым пришлось удерживать меня. Я co-противлялась, царапалась и кричала. Меня положили на колени к отцу и вставили клизму, но это было только один раз».

Примерно в шестилетнем возрасте Марта прекратила всякое сопротивление родителям. Такое изменение совпало с началом латентного периода, когда отступает волна инфантильной сексуальности. Это в чем-то было связано с ее неспособностью разрешить эдипов комплекс. Чтобы помочь себе решить эту проблему, она отделила от себя сексуальные чувства (но не ощущения в области половых органов), которые испытывала к отцу, что сделало нижнюю часть тела неподвижной. Еще одним фактором, способствовавшим подчинению ее личности, стало поступление в школу, которое перенесло Марту в новый мир с новыми требованиями. Она стала послушным ребенком, именно тогда она попыталась стать такой, какой хотели видеть ее родители. Например, она была самой умной ученицей в классе. «От меня этого и ожидали», — сказала она. «Помню, я получила 99,5 балла за тест в средней школе. После этого мать сказала, что если я смогла достичь такого результата, то мне не составит труда получить и все 100 баллов».

Можно было бы подумать, что, осознавая эти травмы, Марта будет реагировать на них эмоционально и выйдет из своего депрессивного состояния. Но мы не должны забывать, что она была в депрессии, как раз потому что ее способность реагировать на эмоциональном уровне была блокирована. В течение первых сеансов терапии наши усилия были направлены на мобилизацию ее чувств при помощи дыхательных упражнений; она добивалась появления вибраций в ногах при помощи пинков и криков. Хотя Марта старалась изо всех сил, прогресс шел очень медленно. На одном из сеансов я использовал небольшую шоковую терапию, чтобы расшевелить ее. Для этого я стал кулаками легонько барабанить по верхней части ее спины. Ее дыхание стало судорожным, но никакой реакции не последовало. Я повторил удары — и Марта разрыдалась.

Порыдав какое-то время, Марта легла на кровать. Она ударяла ногами по кровати, вскрикивая «Почему?». Теперь она почувствовала, как у нее внутри возникают эти вопросы: «Почему ты мне сделал больно?» и «Почему я должна терпеть эту боль?» Впервые за все время голос Марты поднялся до крика. Однако когда я попросил ее ударить по кровати теннисной ракеткой, она оказалась не способна вызвать чувство гнева за причиненную боль. Затем я надавил на мышцы по бокам шеи. Марта снова начала кричать, и ее крик продолжался даже после того, как давление было снято. Она сказала, что смогла ощутить ужас всем своим телом, но ее голова была отсоединена от этих ощущений. Этот ужас был настолько подавляющим, что она не могла позволить себе ощутить его субъективно. Однако к концу сеанса она почувствовала себя свободнее и в какой-то степени заземленной. Все ее тело находилось в состоянии вибрации.

В течение следующих нескольких сеансов Марта осознала, что она находилась в сильном конфликте между своей естественной человеческой сущностью, которую она рассматривала как потворство своим слабостям, и тем образом, в котором ее хотели видеть другие, а именно — постоянно находящейся на высоте, уверенной в себе, энергичной женщиной. Она смогла установить связь между чувствами вины за свои человеческие слабости и ее отцом, который, будучи слабовольным человеком, при малейшем недомогании ложился в постель и впадал в депрессию. «Мама, — рассказывала Марта, — считает, что никогда нельзя ни перед чем отступать. Она могла умирать, но все равно продолжала ходить на работу». Я указал Марте, что верхняя половина тела представляла ценности ее матери: контроль, достижения и гордость; в то время как нижняя половина, с ее сексуальным содержанием, была связана с отцом. Точно так, как ее мать исподволь доминировала над отцом, так же и эго Марты, ассоциируемое с верхней частью ее тела, отрицало и контролировало ее сексуальность.

Степень остроты этого конфликта можно оценить по следующим высказываниям: «У меня такое чувство, будто я хочу бросить все и отдохнуть, но боюсь, что потом уже ничем не смогу заняться снова, стану инертной и безвольной, как растение. Мне обязательно нужен какой-то предлог, например болезнь, чтобы отдохнуть в постели, иначе я чувствую себя виноватой. Я боюсь, что, если позволю себе отойти от бурной деятельности, стану кататоником. Я должна сопротивляться этой тенденции». «Отступить, отказаться от активной деятельности» — все это относилось к ценностям ее матери. Марта не видела альтернативы ни для агрессивной напористости эго ее матери, ни для сексуальной пассивности ее отца.

После этих занятий Марта снова впала в депрессию. Она сказала: «Я чувствую себя полностью разбитой. Все кажется таким неподъемным грузом, но у меня нет оправданий, чтобы не выполнять свою ежедневную работу. Я чувствую, что жизнь застыла во мне, пропало всякое желание о чем-то думать. Я, конечно, могу заставить себя, но это угнетает». Марта устала физически. Ее телу нужен был отдых, чтобы восстановить энергию. Большинство пациентов, однако, не желают принимать эту назревшую потребность тела. Они ожидают, что терапия волшебным образом откроет в них неиссякаемый источник энергии. Они не понимают, что годами расточали свои запасы и что депрессия явилась результатом их истощения. Марта должна была бы уступить своему телу, если хотела поправиться.

На следующих сеансах ей удалось с помощью глубокого дыхания вызвать некоторые вибрации в ногах. Затем, когда я снова слегка надавил на шейные мышцы, она заплакала и закричала «Мама». Крик окончился чувством фрустрации и безнадежности. «Это нисколько не поможет, — сказала она, — мама все равно не придет. Можешь хоть зайтись от крика, все без толку. Можно сделать только хуже: она еще дольше не будет подходить к тебе. Она ведь не потерпит избалованного отродья, хотя я и была единственным ребенком. Она часто говорила: «Детям нельзя давать то, что они хотят, потакая их желаниям. Они должны заработать это». Как бы сильно я ни старалась, мне, кажется, так и не удастся получить то, что я хочу». Любовь и принятие — вот что она в действительности хотела, но получить их одним старанием невозможно.

Затем Марта стала повторять слова: «Я ненавижу тебя». Произнося это, она заметила: «Сначала я почувствовала ужас, но потом где-то внутри меня он сменился чувством ярости». Мы можем предположить, что она ужасно боялась своей матери и одновременно испытывала к ней ярость. Блокирование этих чувств было одной из причин ее предрасположенности к депрессии.

Спустя несколько сеансов Марта сказала: «Все мои желания заперты внутри меня. Я не в состоянии ни тянуться к чему-либо, ни просить, ни брать. Мама говорила, что я не должна быть эгоистичной, как одна моя подруга, которая много хотела и всегда все требовала. Я получала что-то, только если заслуживала».

«Чтобы отвергнуть меня, мать становилась нарочито спокойной, очень холодной и сдержанной. Помню, как меня пугало такое ее отношение; я не знала, что за этим последует. Однажды, когда я была маленькой и хотела убежать из дома, она сказала: «Хорошо, я помогу тебе собрать вещи». Я вышла и села на крыльце, чувствуя себя брошенной, как будто я не могла вернуться обратно. «Если будешь вытворять всякие глупости, ты нам не нужна такая», — сказала она мне».

В течение двух месяцев Марта боролась с чувством безнадежности. Она уже больше не могла быть идеальным человеком. Собственно, она и не хотела им быть, но в то же время она не могла отстаивать свои желания. Мы продолжали работать с ее дыханием, ударами ногами и криком. Несмотря на чувство безнадежности, жизненные силы ее тела начинали мобилизовываться, чтобы вывести ее из тупика.

«В течение двух недель, — рассказывала она, — я чувствовала себя несчастной и подавленной. У меня было расстройство желудка, понос и тошнота. Затем разболелось горло, и появилась какая-то тяжесть в груди. Два дня назад меня охватила ярость. Мне хотелось царапаться, кусаться, но я не могла вывести наружу эти чувства. Я должна была пойти куда-то, потом впала в депрессию. Мое тело словно разбухло и все чесалось. Я чувствовала себя вялой». Физические симптомы указывают, что ее тело начинало реагировать, хотя голова все еще не была задействована в этом процессе.

На одном из занятий я заметил, что ее дыхание, когда она лежала на табурете, стало лучше. Дыхательные волны доставали низа живота, образуя небольшие непроизвольные вибрации в области таза. Это было началом появления сексуальных чувств, которые отличались от ощущений в гениталиях. Она также развила сильную вибрацию в своих ногах. На одном занятии она села на пол и сказала: «В голове у меня засела одна лишь мысль — я не хочу».

Она не хотела прилагать никаких усилий. Она устала бороться. Это то, что говорила ей депрессия на языке тела, но она не понимала этого, потому что не была в контакте со своим телом. Она хотела, чтобы ее поддерживали, помогали, даже заботились, но она все еще не могла позволить себе попросить об этом. Кроме того, она не могла разозлиться на свою мать, потому что думала, ей все еще нужно материнское одобрение. Неодобрение означало смерть.

Темы смерти, ужаса и сексуальности содержались в ее повторяющемся сне. «Мне около четырнадцати лет, я сплю на тахте, откуда мне виден длинный коридор. Во сне я слышу стук шагов по коридору. Они все приближаются и приближаются, наконец я увидела бородатого старика в длинном пальто. Меня охватил сильный страх. Когда он подошел к дверному проему, я понимала, что бежать некуда и единственное, что мне осталось сделать, это замереть, притворившись мертвой, в надежде, что он меня не заметит. Ужас парализовал меня». Она ассоциировала фигуру бородатого старика в длинном пальто с ортодоксальными евреями, которых можно увидеть на кладбищах и которые за плату подпевают молитве об умершем.

Важный сексуальный аспект этого сна можно вывести из того факта, что в нем она видела себя четырнадцатилетней, то есть в том возрасте, когда она могла дать волю любому своему чувству или желанию мастурбировать. Очень важно и то, что ее ужас был таким подавляющим, что она не могла произнести ни звука. Хотя страх проецируется на мужской образ, он исходит от ее матери, так как Марта сама не раз замечала: «Мать скорее разрешит мне умереть, чем уступит моим желаниям». Одно из ее желаний было сблизиться со своим отцом.

Всегда после высвобождения страха пациенты реагируют позитивными чувствами. Вскоре, после того как Марта вспомнила этот сон, она сообщила следующее: «В последнее время я чувствовала волнение, но это уже не депрессия. Мои ноги болели до такой степени, что пришлось принимать аспирин».

«Однажды меня охватило изумительное чувство, которое я не испытывала, кажется, целую вечность. Я стала испытывать то же самое, что и пациент из группы, который сказал: «Я хочу стать двухмесячным ребенком, который никому ничего не должен, но о котором заботятся и которого любят». Когда я рассказала об этом своему мужу, он заверил, что у меня будет все хорошо и что он будет любить меня. На этот раз я ему поверила, и мне стало так здорово. У меня также появились сильные стремления разрушать все вокруг себя — высадить дверь, сломать мебель и т. д. Удары ракеткой по кровати, казалось, не помогали».

За время следующих двух месяцев Марта сделала значительный прогресс. Ее дыхание стало глубже и свободнее. Затем она осознала, что страх сдерживал ее полное дыхание. Она сказала: «Я чувствую сейчас, что меня останавливает страх, настолько сильный, что я ни за что не хочу соприкасаться с ним. Но я также не могу усидеть на одном месте, мне хочется сделать что-то, но я не могу сделать это сама».

У Марты было очень сильное напряжение в горле, внизу, где челюсти образуют угол. Мне это напоминало резиновый ободок, крепко завязанный вокруг отверстия воздушного шарика. Он был ответствен за ее неспособность кричать и за ее трудности по высвобождению крика. Он также представлял собой сильное препятствие для сосательных движений. На наших сеансах давление на мышцы, которые находились в напряженном состоянии, способствовали зажиму в горле, привело к плачу и крику. Находясь под постоянным давлением, сокращенные мышцы, как правило, разжимались. Напряжение становилось невыносимым, и мышцы расслаблялись. На этот раз, когда я надавил ниже того места, где челюсть образует угол, то сосательные движения и крик возникли вместе с ее дыханием.

После этого я попросил Марту совершить вытягивание губами и руками. Это ей удалось, и я заметил, что ее тело начинало оживать.

«Приятные ощущения, — сказала она, — я хотела продолжать, но расслабилась — и ощущения пропали. Может, я побоялась погрузиться в них глубже? Я ощутила себя двухмесячным ребенком, который хочет, чтобы о нем заботились».

Неделей позже ужас снова прорвался наружу. Ей удалось с моей помощью открыть горло, после чего она разразилась громкими и испуганными криками. Затем ее дыхание стало глубоким и сильным. «Крича и чувствуя ужас, я слышала звук шагов, — сказала она мне. — Они ассоциировались у меня с повторяющимся сном, о котором я когда-то рассказывала вам». Но в этот раз она смогла отреагировать на этот ужас. Однако она чувствовала, будто ее ноги парализованы, поэтому мне пришлось заставить ее кричать и кричать снова. Ужас оставил ее, и она сообщила, что чувствует покалывания во всем теле.

Эти сеансы стали переломным моментом в терапии. Ее настроение быстро улучшалось, и депрессия стала отступать. Терапия продолжалась в течение следующих шести месяцев, в среднем по одному занятию в неделю. Потребовалось около шестидесяти сеансов, чтобы достичь положительных результатов. На протяжении шести месяцев мы работали над увеличением ее способности тянуться, говорить «нет» и сердиться. Я уделял больше времени анализу ее взаимоотношений с отцом, которые вскрыли приличное количество подавленных сексуальных чувств. На каждом занятии она ложилась, прогибаясь назад через табурет, чтобы сделать свое дыхание глубже, затем она наклонялась вперед, чтобы направить появившиеся ощущения вниз к ногам и ступням. С каждым разом у нее появлялось все более прочное заземление.

О том, насколько Марта была зажата в своих сексуальных чувствах, можно судить по тому факту, что на протяжении всего своего замужества она не позволяла себе испытать сексуальное возбуждение по отношению к другому мужчине. Если ее привлекал кто-то, она прекращала с ним всякий социальный контакт. Поистине Марта была женщиной на пьедестале.

Прежде чем закончить отчет об этом случае, я хотел бы описать одно из упражнений, которое значительно повлияло на ее настроение. Это упражнение состоит в раскачивании таза. Оно выполняется в положении стоя, колени согнуты, руки находятся на бедрах. Таз раскачивается взад и вперед движением, которое начинается в ступнях и затем перетекает вверх через ноги. Если оно выполняется правильно, тело слегка выгибается назад, в то время как таз выдвигается вперед. Очень важно следить за тем, чтобы движения исходили от ступней и не включали сознательные толчки тазом или изгибание тела [более полное обсуждение сексуальных движений можно найти в моей книге «Любовь и оргазм», — прим.]. До этого Марта выполняла ряд других упражнений, направленных на достижение тех же сексуальных движений, но ощущения так и не появились. Когда же она выполнила упражнение, описанное выше, она смогла сделать его правильно и почувствовала свои ступни задействованными в движении.

Результат превзошел все ожидания. Она ушла с занятий, чувствуя контакт со своими ступнями. Когда я увидел ее на следующей неделе, она сказала, что, придя домой, почувствовала себя оживленной и веселой. Это замечательное чувство, которое было полной противоположностью депрессии, продолжалось весь день. Она пыталась выполнять то же самое упражнение самостоятельно дома и испытала такую же радость и оживленность, но это состояние продолжалось уже не столь долго. Конечно же, мы повторяли упражнение и у меня в кабинете, однако результат был не всегда один и тот же. Сделав это упражнение впервые, она высвободила глубинные сексуальные чувства, о существовании которых до этого и не подозревала. Но без дальнейшего анализа она была еще не готова интегрировать эти чувства в свою повседневную жизнь.

Когда терапия закончилась, Марта уже больше не была девушкой на пьедестале. Я не хочу сказать, что все ее проблемы полностью разрешились. Личностные проблемы невозможно разрешить до конца. В нижней половине ее тела все еще присутствовала некоторая степень жесткости и напряжения, которые слегка напоминали пьедестал. Но в целом она изменилась достаточно сильно. Ее плечи и грудь опустились, живот и таз стали более расслабленными, а ноги обрели мягкость. В ней появилась веселость, отражавшая ее новый энтузиазм к жизни. Однако она понимала, что впереди еще много работы. Мы закончили терапию, потому что она захотела дальше продолжать работать над собой самостоятельно. Она осознала, что должна оставаться заземленной и что этого можно достичь, только сохранив связь со своим телом, ногами и сексуальностью.

Терапия Марты закончилась несколько лет назад. Я виделся с ней после этого много раз, и мы обсуждали некоторые аспекты ее жизни. Она больше уже не впадала в глубокую депрессию, хотя порой уставала и ей хотелось все бросить. Когда это случалось, она позволяла себе выплакаться, почувствовать в себе ребенка, жаждущего заботы и любви, которых его лишили. Она никогда не сможет совсем избавиться от этой грусти, которая стала неотъемлемой частью ее жизни, но она также научилась получать глубокое удовольствие от полноценной жизни своего тела.

Я представил случай с Мартой довольно подробно, потому что он наглядно поясняет те проблемы, которые возникают, когда родители начинают играть, пытаясь вырастить неизбалованного ребенка. Марта была неизбалованной, но и не созревшей. Она не созрела на эмоциональном уровне и была наивной в сексуальных аспектах жизни. Ее мать верила, что любит свою дочь, и была привязана к ней, хотя причиняла ей много боли и страданий, пытаясь ее воспитывать и контролировать. Ее действия выражали не любовь, а враждебность. Оправдывая свое деспотическое отношение любовью и заботой, такие родители обманывают себя и своих детей.

Любовь неотделима от свободы и удовольствия. Человек не может по-настоящему любить, если он ограничивает свободу любимого человека быть самим собой, выражать себя и делать что-то для себя. К тому же не следует говорить о любви, причиняя при этом боль. Это несовместимо. Если мы кого-то любим, мы хотим видеть его счастливым и веселым, а не унылым и страдающим. Еще один важный момент: когда мы делаем что-то с любовью, наши поступки направляются из сердца, а не из ума.

Трудно понять, как любовь и дисциплина могут сочетаться друг с другом. Поговорка «пожалеешь розгу — испортишь ребенка» отражает старые традиции западной культуры, в которых послушание и обязанность приравниваются к любви. Часть этих традиций считает удовольствие грехом, а работу и производительность главными добродетелями. Другая часть западных традиций рассматривает тело как низший аспект человеческой сущности. В моей книге «Предательство тела» я показал, что эта традиция, когда в ее соблюдении люди заходят слишком далеко, оканчивается шизоидным состоянием.

Я выдвинул свой главный аргумент против домашней дисциплины, имея в виду взаимоотношения, которые она устанавливает между родителями и детьми. Дисциплина без наказания была бы бессмысленной, поэтому наказание является тем насущным вопросом, на который мы должны ответить. Когда родитель берет на себя право наказывать, он ставит себя на место правосудия. Он должен судить поведение своего сына, чтобы решить, заслуживает ли оно наказания — и если да, то насколько. Сам по себе акт суждения разрушает отношения, основанные на любви. Любовь требует понимания, в то время как суждение требует всеведения. Судья находится не на одном уровне с подсудимым. Он занимает более высокое положение. «Подсудимый» не может не чувствовать возмущение, если ему отказано быть равным по статусу в семье.

Является ли ребенок равным по своему положению с его родителями? С точки зрения мудрости, ответственности ясно, что нет. Но в том смысле, что его чувства так же важны, как и чувства взрослых, он находится в равных отношениях с ними. Отношения, построенные на любви, характеризуются тем, что чувства любимого человека так же важны для нас, как и для него самого. Если чувства равноправия отсутствуют, то они принимают форму отношений хозяина и слуги. Такие взаимоотношения могут содержать сильные чувства любви, но они не будут основаны на любви.

Еще один вид взаимоотношений, которые дегенерировали в отношения типа «выше-ниже», — это отношения между учителем и учеником. По определению, образование означает направлять, сопровождать кого-то. Учитель должен вести за собой учеников по тропинкам знания, а не толкать или заставлять их угрозами и наказаниями. Так как у нас нет подлинной веры в нашу образовательную систему, то нам приходится полагаться на систему вознаграждений и наказаний, чтобы создавать мотивацию для студентов. Это ставит учителя в положение, в котором он должен оценивать ответы учеников. Из-за такого подхода отношения, которые должны быть основаны на принципах дружбы и доверия, превращаются в отношения, основанные на принципах власти и зачастую враждебности. Поэтому не требуется особой смекалки, чтобы понять, почему почти все школьники ненавидят школу.

Мы начинаем понимать, что школы не должны быть устроены по принципу модифицированных пенитенциарных учреждений. Следуя примеру Англии, мы стали изучать возможность открытых классов, где дети получают свободу перемещения между столами или от одной деятельности к другой в соответствии с их интересами. А поскольку отсутствует жесткая программа обучения, то отпадает и необходимость в дисциплине. А так как дети, обладая свободой выбирать, стремятся узнать то, что они хотят знать, целая система вознаграждений и наказаний становится ненужной. Исследования четко показали, что открытые классы являются более эффективным способом обучения, чем жестко контролируемая обстановка в классе. Но не менее важен и тот факт, что эта новая методика снова устанавливает естественные отношения между учителем и учеником, где они становятся равными друзьями в их совместном путешествии по дороге познания.

Если акт осуждения отчуждает человека, которого судят, то такой же эффект он оказывает и на самого судью. Будучи вынужден принимать решения, он должен отбросить все свои эмоции, все эмпатийное понимание, которые отождествляли бы его с подсудимым человеком. Он должен целиком полагаться в своих решениях на сформулированные законы. Теоретически ему также не следует позволять своим личным чувствам влиять на принятие решений. Нам бы хотелось считать, что судья, верша правосудие, может занять объективную позицию; однако объективности с трудом можно ожидать от родителей. Объективные родители, которые безличны и беспристрастны к своим детям, не настоящие родители. Их ребенок, как заметила Марта, чувствует себя брошенным. С другой стороны, если личные чувства влияют на вынесение приговора, то вся процедура становится фарсом и обманом.

Большим заблуждением в той игре, которую родители затеяли со своими детьми, является отговорка, будто они могут быть любящими и объективными или заботливыми и безразличными одновременно. Такая отговорка позволяет им отрицать свои собственные чувства, когда им бывает неудобно признавать их своими. Так, например, они могут обвинить ребенка в непослушании, хотя на самом деле его поведение является реакцией на их враждебность; или они могут из-за своего раздражения упорно не реагировать на плач ребенка, оправдывая свое поведение дисциплиной и твердостью. Они будут лишать ребенка удовольствия из-за зависти (когда они сами были детьми, их тоже лишали удовольствий), гордясь, что они таким образом не испортят ребенка.

Родители обманывают себя в этой игре, так как многие из них действительно верят, что то, что они делают, совершается на благо ребенка. Они считают дисциплину и наказание единственным способом воспитать ребенка, хотя у них могут возникнуть некоторые сомнения по поводу эффективности этих методов. Представление о том, что, назначая ребенку болезненное наказание, таким образом можно оказать положительный эффект на его личность, является формой самообмана. Эффективное наказание вызывает страх, который может сделать ребенка более покорным, но никогда не сделает его более любящим. Родители сами когда-то были детьми и их подвергали тому же самому. Почему они забыли об этом? Чтобы ответить на этот вопрос, мы должны понять, что происходит с ребенком в результате такого обращения.

У детей нет выбора принимать или отвергать обманы, которые применяют их родители. У них еще нет независимости. Любовь и одобрение их родителей — это для них вопрос жизни и смерти. Большинство детей проходят через период неповиновения, как это было с Мартой, борясь за понимание, в котором они так отчаянно нуждаются. К сожалению, это ведет только к дальнейшему отчуждению со стороны родителей. Они смотрят на своих детей как на монстров, сумасшедших или дикарей. Их вынуждают соглашаться, — это означает, что они в конце концов смирятся с мыслью, что человек должен заслужить любовь и должен заработать удовольствия. Из этого они сделают вывод, что их не любили, потому что они не заслуживали любви.

«Если это и есть игра под названием жизнь, — подумает ребенок, — что ж, я буду подчиняться ее правилам и сыграю в нее». Ребенок также заметит, что в ту же самую игру играют и в других семьях.

Дети даже перенимают манеру разговора у родителей для своей собственной игры. Можно часто слышать, как один ребенок говорит другому: «Ты плохая девочка. Мама не любит тебя». Или «Ты капризничаешь, поэтому тебя нужно наказать». Раз решение участвовать в игре принято, ребенок должен подавлять свои враждебные и негативные чувства. Подавление никогда не бывает эффективным на все 100 процентов, и даже в самом послушном ребенке иногда прорываются всплески возмущения. Это только еще больше укрепляет мнение родителей, что в каждом ребенке кроется нечто негативное, что нужно обуздать или искоренить.

Ребенка, которого вынудили отказаться от своих прав, данных ему при рождении, и начать игру, втянули в нечестную сделку. Неважно, что и как он делает, ему не выиграть. Как бы сильно он ни пытался, ему не удается получить любовь и одобрение, в которых он нуждается. Мы можем вспомнить здесь, что мать Марты была не удовлетворена, когда ее дочь набрала 99,5 балла. Она требовала наивысшего результата. Родители, играющие в игру, требуют невозможного. Их неосознанной мотивацией является перенос своей вины на ребенка за то, что они не те любящие родители, которых они из себя разыгрывают перед ним. А ребенок примет эту вину, чтобы поддержать иллюзию, что любовь родителей все еще можно получить.

Каждый человек, находящийся в депрессии, попадает под огонь с двух сторон. Одна его половина говорит: «Держись, борись, это твой единственный шанс». Другая говорит: «Откажись от борьбы, у тебя нет ни малейшего шанса». Однако как он может отказаться, если после этого его ожидают одиночество и смерть. И в то же время, если он не откажется, он израсходует свою энергию на борьбу, которая была проиграна еще до того, как началась, и которая неизбежно окончится депрессией и смертью.

Противоположностью дисциплины является вседозволенность. Я испытываю отвращение к этому слову применительно к воспитанию детей. Вседозволяющий родитель — это запутавшийся в себе человек, который, хотя и сомневается, стоит ли применять дисциплину, не может ее ничем заменить. Он все еще держит себя в положении человека, наделенного властью, поскольку он может разрешать или не разрешать по своему усмотрению. Если рьяного приверженца дисциплины можно назвать тираном, то вседозволяющего родителя — благодушным деспотом. Он может действительно быть слабым правителем, чья уступчивость является отражением его некомпетентности. Его ребенок поймет истинное положение вещей и отреагирует соответственным образом. Запутавшемуся или слабому родителю ребенок бросит вызов или испытает в чем-то, чтобы точно узнать, где он находится и с кем имеет дело.

Вседозволенность противоречит основной истине, что ребенок рождается с определенными естественными от природы или данными от бога правами: правом быть любимым, правом получать удовольствия (потому что удовольствие — это та искра, которая заводит двигатель жизни) и правом выражать свои чувства. Мы все хотим тех же самых прав для себя, но, если мы отказываем себе в этих правах, мы будем отнимать их и у наших детей. Давать или отнимать, запрещать или разрешать — все эти права находятся вне компетенции родителей. Разрешение ребенку быть самим собой и выражать себя подразумевает, что это разрешение можно отнять. Можно лишить ребенка этих прав, но это можно сделать, если родители используют свою власть благодаря беспомощности ребенка или его зависимости.

Вседозволенность нельзя отождествлять с любовью. Ребенок, воспитанный в уступчивой семье, где ему что-то позволяют, может быть в одинаковой степени лишен любви, как и ребенок в авторитарной семье. Он может тоже страдать от отсутствия чувства защищенности и так же добиваться понимания у своих родителей. Однако, играя в игру, он столкнется с гораздо большими трудностями, поскольку правила игры стали неопределенными и путаными. Несмотря на либерализм, проявляемый его родителями, от него все-таки ожидают хорошей учебы в школе, хорошего поведения и послушания. Но он не будет, как дисциплинированный ребенок, прилагать таких больших усилий, чтобы добиться этих результатов, и его неудача вызовет неодобрение со стороны родителей, явное или скрытое. Поэтому можно ожидать, что он воспользуется преимуществом такого вседозволенного отношения, чтобы присоединиться к движению протеста и неповиновения. Он с легкостью может пристраститься к наркотикам. Эта дорога тоже ведет в никуда, и он в конце концов тоже впадет в депрессию, не найдя нигде веры, на которую он мог бы опереться в своей жизни.

Проблема вседозволенности заключается в том, что она является не положительным, а отрицательным отношением к человеку. Вседозволяющие родители и преподаватели отвергли подход, основанный на строгой дисциплине как в своей личной жизни, так и по отношению к другим, но они не заменили ее внутренней моралью, которая дала бы чувство безопасности и порядка, необходимые для подлинной свободы. Они стали придерживаться философии «подействует так или иначе», которая на деле обернулась тем, что «ничего не действует». Разрешающий родитель так же запутался в себе самом, как и в отношениях со своим ребенком.

Восстав против жестокости викторианского морализма, с его принятием двойного стандарта, он отверг всю мораль. Поэтому неудивительно, что его мир также рушится.

Ни разрешение, ни жесткая дисциплина не решат наших трудностей. Поскольку акцент в современной психологии делается на индивиде, то и ответственность за порядок и мораль должна также ложиться на каждого человека в отдельности. Самодисциплина должна заменить устаревшую авторитарную дисциплину. И все это должно происходить вместе с самоосознанием и самовыражением, что обязательно включает такие концепции, как самообладание и сдержанность. Родители, которые применяют к себе самодисциплину, будут воодушевлять ребенка развивать те же качества, позволяя ему принимать возрастающую ответственность за удовлетворение его потребностей. В основе лежит концепция саморегуляции, которая начинается в самом раннем детстве с так называемыми требовательными чувствами. Ребенок, который сам себя регулирует, приобретет веру в свое собственное тело и в свои телесные функции. Он станет человеком, ориентированным на свой внутренний мир, способным к самодисциплине.

Саморегуляция отличается от вседозволенности по многим важным пунктам. Она не является уклонением родителей от ответственности, что часто происходит со вседозволяющими родителями. Скорее наоборот, родители, верящие в саморегуляцию, берут на себя ответственность находиться «там» для ребенка, когда бы он в них ни нуждался. Это особенно важно, когда мать кормит ребенка грудью. Такое ответственное поведение является удовлетворением его нужд, а не дозволением. Еще одно отличие заключается в сущности задействованных функций. Саморегуляция, главным образом, имеет дело с телесными функциями: ребенку разрешают самому определять, когда и что он будет есть, исходя из того, что ему доступно; он сам определяет, когда и сколько его будут держать на руках в рамках свободного времени его матери; его не принуждают развивать сфинктерный контроль за своими функциями выделения, пока он физически и психологически не будет готов к этому, что происходит в среднем в возрасте 2,5–3 года. Саморегуляция принимает ребенка таким, какой он есть, как только что родившийся животный организм, она позволяет ему быть, кем он есть — уникальной личностью (индивидом).

Саморегуляция не означает, что родителям не следует накладывать никаких ограничений или правил на поведение ребенка. Такое отношение привело бы к хаосу. Ребенок обращается к своим родителям за руководством и поддержкой. Правила и ограничения необходимы, если ребенок должен понять, где он стоит. Но ни те, ни другие не должны быть жесткими или неизменными, поскольку они призваны укреплять безопасность ребенка, а не отнимать у него свободу. Кроме того, правила не могут быть произвольными; они должны иметь непосредственное отношение к образу жизни родителей, то есть они должны придерживаться тех же основных правил, которые они налагают на своих детей. Нельзя, чтобы родители, имеющие власть, жили по своим правилам, а дети, не имеющие ее, по другим.

Если у родителей есть вера в своей образ жизни, то их правила и ограничения будут отражением этой веры. Такое утверждение, в свою очередь, поднимает вопрос: что есть вера? Его я буду обсуждать в следующей главе. Здесь же я могу просто сказать, что каждое действие, основанное на вере, является проявлением любви и что каждый акт любви является выражением веры. Дети осознают эти важные ценности и уважают их, поскольку они очень важны для их эмоционального роста.

Любящий родитель — это не тот родитель, кто разрешает или дисциплинирует. Его можно описать как понимающего родителя. Он понимает потребности ребенка в безусловной любви и в приятии. Он также понимает, что дело не в словах, а в чувствах, выраженных в действии. Ребенок нуждается в физической ласке и теплоте со стороны обоих родителей. Он нуждается в телесном контакте, особенно в период младенчества, с ним нужно играть, носить на руках и обнимать. Такие потребности должны удовлетворяться главным образом матерью, но отцовское участие в обеспечении телесного контакта, если оно носит второстепенный характер, также нельзя оставлять без внимания.

Любящая мать — это та мать, которая отдает себя, свое время, внимание, интерес своему ребенку. Из-за своей любви она не жалеет о времени, проведенном со своим ребенком, она также не возмущается требованиями уделить ему внимание. Когда пациент говорит: «Какой толк тянуться к маме? Ее там никогда не было», он имеет в виду, что ее там не было для него. Ее внимание и интерес были где-то в другом месте. Чтобы понять, насколько мать любит своего ребенка, нужно только узнать, сколько времени она проводит с ним и сколько удовольствия он доставляет ей. Удовольствие, которое мать получает от своего ребенка, совершенно равнозначно удовольствию, которое ребенок испытывает от нее. Принцип взаимности лежит в основе всех отношений, построенных на подлинной любви. Любовь основана на взаимном удовольствии.

Удовольствие одного человека увеличивает удовольствие другого, пока чувства между любящими не сливаются в единый поток радости. Вот такими должны быть отношения между матерью и ребенком. Между ними не будет такой радости, когда мать манипулирует ребенком в своих собственных эгоистичных целях.

Любящие родители хотят видеть своих детей счастливыми. Это является их главной заботой. Они хотят, чтобы их ребенок получал удовольствие от своей жизни, и они сделают все возможное, чтобы обеспечить ему удовольствие, к которому он стремится. Такое отношение и чувства, сопровождающие его, дают ребенку веру в жизнь — сначала веру в его родителей, затем веру в себя и, наконец, веру в мир. Родители могут сделать это для ребенка, если они сами обладают верой. Но очень мало людей имеют ее в наше время. Наша культура практически свела на нет всю важность и ценность веры. Говоря о любви, мы, однако, поклоняемся силе. Но у нас даже не хватает веры в силу самой любви.