• Главная
• В избранное
• Наш E-MAIL
• Добавить материал
• Нашёл ошибку
• Вниз

Термин «национал-большевизм» может означать несколько довольно различных вещей. Возник он, практически, параллельно в России и в Германии для обозначения догадки некоторых политических мыслителей о национальном характере большевистской революции 1917 года, скрытом за интернационалистской фразеологией ортодоксального марксизма. В русском контексте "национал-большевиками" было принято называть тех коммунистов, которые ориентировались на сохранение Государства и (сознательно или нет) продолжали геополитическую линию исторической миссии великороссов. Такие русские национал-большевики были как среди «белых» (Устрялов, сменовеховцы, левые евразийцы), так и среди «красных» (Ленин, Сталин, Радек, Лежнев и т. д.)[1]. В Германии аналогичное явление было связано с крайне левыми формами национализма 20-30х годов, где сочетались идеи неортодоксального социализма с национальной идеей и позитивным отношением к Советской России. Среди немецких национал-большевиков самым последовательным и радикальным, безусловно, был Эрнст Никиш, хотя к этому движению можно отнести и других консервативных революционеров — Эрнста Юнгера, Эрнста фон Заламона, Августа Виннига, Карла Петеля, Харро Шульцен-Бойсена, Ганса Церера, коммунистов Лауфенберга и Вольффхайма, и даже некоторых крайне левых нацистов — таких, как Отто Штрассер и, в определенный период, Йозеф Геббельс.

На самом деле, понятие «национал-большевизм» гораздо шире и объемнее, чем перечисленные политические течения. Но для того, чтобы адекватно осмыслить его, следует обратиться к более глобальным теоретическим и философским проблемам, касающимся определения «правого» и «левого», "национального" и "социального".

Слово «национал-большевизм» заключает в себе заведомый парадокс. Как два взаимоисключающих понятия сочетаются в одном и том же названии?

Независимо от того, как далеко заходили рефлексии исторических национал-большевиков, с необходимостью ограниченных спецификой среды, сама идея подхода к национализму слева, а к большевизму справа является удивительно плодотворной и неожиданной, открывающей совершенно новые горизонты в осмыслении логики истории, социального развития, политической мысли. Лучше не отталкиваться от конкретной политической фактологии — Никиш написал то-то, Устрялов оценил некое явление так-то, Савицкий привел такой-то аргумент и т. д., - но попытаться взглянуть на феномен с той неожиданной позиции, которая и сделала возможным существование самого сочетания «национал-большевизм». Тогда мы сможем не просто описать это явление, но постичь его, а через него и многие другие странные аспекты нашего парадоксального времени.

Трудно представить что-либо лучшее в сложном деле определения сущности «национал-большевизма», чем обращение к социологическим исследованиям Карла Поппера, и особенно к его фундаментальной работе "Открытое общество и его враги". В этом объемном труде Поппер предлагает довольно убедительную модель, согласно которой все типы общества грубо делятся на два основных вида — "открытое общество" и "не-открытое общество" или "общество врагов открытого общества". "Открытое общество", согласно Попперу, основано на центральности индивидуума и его основополагающих характеристик — рациональность, дискретность, отсутствие глобальной телеологии в действиях и т. д. Смысл "открытого общества" в том, что оно отвергает все формы Абсолютного, несопоставимого с индивидуальностью и ее природой. Такое общество является «открытым» именно за счет того, что вариации сочетаний индивидуальных атомов не имеют предела (как не имеют цели или смысла), и теоретически это общество должно стремиться к достижению идеального динамического равновесия. Убежденным сторонником "открытого общества" считает себя и сам Поппер. Второй тип общества Поппер определяет как "враждебный открытому обществу". Он не называет его «закрытым», предвидя возможные возражения, но часто использует термин «тоталитарное». Как бы то ни было, именно исходя из приятия или отрицания "общества открытого" распределяются, по Попперу, те или иные политические, социальные и философские учения.

Враги "открытого общества" — это те, кто выдвигают против индивидуума и его центральной позиции разнообразные модели, основанные на Абсолютном. Абсолютное, даже утвержденное спонтанно и волюнтаристически, мгновенно вторгается в сферу индивидуального, резко меняет процесс ее эволюции, осуществляет насилие над цельностью атомарной личности, подчиняя ее какому-то внеиндивидуальному импульсу. Индивидуум немедленно ограничивается Абсолютным, а значит общество людей теряет качество «открытости» и перспективу свободного развития во всех направлениях. Абсолют диктует цели и задачи, устанавливает догмы и нормы, насилует индивидуума, как скульптор свой материал.

Поппер начинает генеалогию врагов "открытого общества" с Платона, в котором он видит родоначальника философии тоталитаризма и отца «мракобесия». Далее, он переходит к Шлегелю, Шеллингу, Гегелю, Марксу, Шпенглеру и другим современным мыслителям. Все они объединены в его классификации одним — утверждением метафизики, этики, социологии и экономики, основанных на принципах, отрицающих "открытое общество" и центральность индивидуума. В этом Поппер совершенно прав.

Самое важное в анализе Поппера заключается в том, что в категорию "врагов открытого общества" попадают мыслители и политические деятели совершенно независимо от того, являются ли их убеждения «правыми» или «левыми», "реакционными" или «прогрессивными». Он выделяет иной, более значимый, более фундаментальный критерий, объединяющий на обоих полюсах, на первый взгляд, самые разнопорядковые и противоположные идеи и философии. К "врагам открытого общества" причисляются и марксисты, и консерваторы, и фашисты, и даже некоторые социал-демократы. Вместе с тем, и в друзьях открытого общества могут оказаться либералы типа Вольтера или реакционные пессимисты типа Шопенгауэра.

Итак, формула Поппера такова: "либо "open society", либо "its enemies".

Самым удачным и самым полным определением национал-большевизма будет следующее: "Национал-большевизм — это сверхидеология, общая для всех врагов открытого общества". Не просто одна из враждебных такому обществу идеологий, но именно его полная сознательная тотальная и сущностная антитеза. Национал-большевизм — это такое мировоззрение, которое строится на полном и радикальном отрицании индивидуума и его центральности, причем Абсолютное, во имя которого индивидуум отрицается, имеет самый широкий и самый общий смысл. Можно рискнуть и сказать, что национал-большевизм стоит за любую версию Абсолютного, за любую мотивацию отрицания "открытого общества". В национал-большевизме явно проглядывает стремление любой ценой универсализировать Абсолютное, выдвинуть такую идеологию и такую философскую программу, которые воплощали бы в себе все интеллектуальные формы, враждебные "открытому обществу", приведенные к общему знаменателю и интегрированные в единый концептуальный и политический блок.

Конечно, в истории разновидности враждебных открытому обществу направлений часто враждовали и между собой. Коммунисты с негодованием отвергали свое сходство с фашистами, а консерваторы открещивались и от тех и от других. Практически, никто из "врагов открытого общества" не признавал своего родства с аналогичными идеологиями, считая подобные сравнения лишь уничижительной критикой. Однако при этом разнообразные версии самого "открытого общества" развивались солидарно друг с другом, при ясном осознании своей мировоззренческой и философской связи. Принцип индивидуализма мог объединять протестантскую монархию Англии с демократическим парламентаризмом Северной Америки, а в ней самой поначалу либерализм прекрасно сочетался с рабовладением.

Первой попыткой сгруппировать разнообразные идеологии, враждебные "открытому обществу", предприняли именно национал-большевики, которые разглядели, так же, как и их идеологические противники, некую общую ось, объединяющую все возможные альтернативы индивидуализму и обществу, на нем построенному.

На этом глубинном, редко осознаваемом до конца, импульсе и основывали свои теории первые исторические национал-большевики, применявшие стратегию "двойной критики". У «правых» и у «левых» мишенью этой национал-большевистской критики был именно индивидуализм (у правых выражавшийся в экономике, "теории рынка", у левых — в политическом либерализме: "правовом обществе", "правах человека" и т. д.). Иными словами, национал-большевики по ту сторону идеологий схватили сущность и враждебного лагеря и своей собственной метафизической позиции.

На философском языке «индивидуализм» практически отождествляется с «субъективизмом». Если перенести национал-большевистскую стратегию на этот уровень, то можно утверждать, что национал-большевизм выступает категорически против «субъективного» и категорически за «объективное». Вопрос не в том: материализм или идеализм? Вопрос в том: либо объективный идеализм и объективный материализм (по одну сторону баррикад!), либо субъективный идеализм и субъективный же материализм[2] (по другую!).

Итак, философская линия национал-большевизма утверждает сущностное единство мировоззрений, основанных на признании центральности объективного, приравненного к Абсолютному, причем независимо от того, как эта объективность понимается. Можно сказать, что высшей метафизической максимой национал-большевизма является индуистская формула "Атман есть Брахман". «Атман» в индуизме — это высшее, трансцендентное «Я» человека, стоящее по ту сторону «я» индивидуального, но внутри этого «я», как его самая интимная и таинственная часть, ускользающая от имманентного схватывания. «Атман» — внутренний Дух, но Дух объективный и сверхиндивидуальный. «Брахман» — это абсолютная реальность, охватывающая индивидуума извне, внешняя объективность, возведенная к своему высшему первоисточнику. Тождество «Атмана» и «Брахмана» в трансцендентном единстве есть венец индуистской метафизики и, самое главное, основа пути духовной реализации. Это — пункт, общий для всех сакральных учений, без исключения. Во всех них речь идет о главной цели человеческого существа — самопреодолении, выходе за границы малого индивидуального «я», причем путь по ту сторону этого «я» вовне или вовнутрь ведет к одному и тому же победоносному результату. Отсюда традиционный инициатический парадокс, воплощенный в знаменитой евангельской фразе: "тот, кто погубит душу свою, тот спасет ее". Этот же смысл заключается в гениальном утверждении Ницше: "Человек есть то, что следует преодолеть".

Философский дуализм между «субъективным» и «объективным» исторически отражался в более конкретной области — в идеологии, и далее в политике и специфике социального устройства. Разнообразные версии «индивидуалистической» философии постепенно концентрировались в идеологическом лагере либералов и либерал-демократической политике. Это и есть макромодель "открытого общества", о котором пишет Карл Поппер. "Открытое общество" есть конечный и самый законченный результат индивидуализма, превращенного в идеологию и осуществляемого в конкретной политике. Но закономерно поставить вопрос и о максимально общей идеологической модели сторонников «объективного» подхода, об универсальной политической и социальной программе "врагов открытого общества".

В результате мы получим не что иное, как идеологию национал-большевизма.

Параллельно радикальной новизне философского деления, осуществленного в данном случае вертикально по отношению к традиционным схемам (идеализм — материализм), национал-большевики утверждают новый водораздел в политике. Левые и правые делятся, в свою очередь, на два сектора. Крайне левые, коммунисты, большевики, все наследники Гегеля «слева» сливаются в национал-большевистском синтезе с крайними националистами, этатистами, сторонниками "нового Средневековья", короче, всеми наследниками Гегеля "справа"[3].

Враги открытого общества возвращаются в свое метафизическое лоно, общее для всех.

Теперь обратимся к прояснению того, что следует понимать под двумя составляющими термина «национал-большевизм» в сугубо метафизическом смысле.

Термин «большевизм» изначально возник, как известно, во время дискуссий в РСДРП для определения той фракции, которая встала на сторону Ленина. Напомним, что ленинская линия в российской социал-демократии заключалась в ориентации на предельный радикализм, отказ от компромиссов, акцентировку элитарного характера партии и на «бланкизм» (теорию "революционного заговора"). Позже «большевиками» стали называть коммунистов, осуществивших Октябрьскую революцию и захвативших власть в России. Почти сразу после революции термин «большевизм» утратил свое ограниченное значение и стал восприниматься как синоним «большинства», "всенародности", "национальной интеграции". На определенном этапе «большевизм» воспринимался как сугубо русская, национальная версия коммунизма и социализма, противопоставленная отвлеченной догматике абстрактных марксистов и, одновременно, конформистской тактике других социал-демократических течений. Такое понимание «большевизма» было, в значительной мере, характерно для России и почти однозначно доминировало на Западе. Однако упоминание «большевизма» в сочетании «национал-большевизм» не ограничивается этим историческим смыслом. Речь идет о некой линии, которая является общей для всех радикально левых тенденций — социалистического и коммунистического толка. Можно назвать эту линию «радикальной», "революционной", «антилиберальной». Имеется в виду тот аспект левых учений, который Поппер причисляет к "тоталитарным идеологиям" или к учениям "врагов открытого общества". «Большевизм», таким образом, не просто следствие влияния русской стихии на социал-демократическую доктрину. Это некий постоянно присутствовавший во всей левой философии компонент, который смог полноценно и открыто развиться только в русских условиях.

В последнее время наиболее объективные историки все чаще задаются вопросом: "А является ли фашистская идеология, действительно, "правой"?" И наличие сомнения, естественно, указует на возможность трактовать «фашизм» как более сложное явление, имеющее множество типично «левых» черт. Насколько нам известно, симметричного вопроса — "А является ли коммунистическая идеология, действительно, "левой"?" — пока еще не возникает. Но этот вопрос все более актуален. Поставить его необходимо.

Трудно отрицать в коммунизме подлинно «левые» черты — апелляции к рациональности, прогрессу, гуманизму, эгалитаризму и т. д… Но вместе с этим есть в нем аспекты, которые однозначно выпадают за рамки «левого», относятся к сфере иррационального, мифологического, архаического, антигуманистического и тоталитарного. Этот комплекс «правых» компонентов в коммунистической идеологии и следует назвать «большевизмом» в самом общем смысле. Уже в самом марксизме две составляющие части представляются довольно сомнительными, с точки зрения подлинно «левой» прогрессистской мысли. Это наследие социалистов-утопистов и гегельянство. Лишь этика Фейербаха выпадает из этой «большевистской» по сути идеологической конструкции Маркса, придавая всему дискурсу терминологическую окраску гуманизма и прогрессизма.

Социалисты-утописты, которых Маркс однозначно включает в число своих предшественников и учителей, являются представителями особого мистического мессианства и глашатаями возвращения "золотого века". Практически, все они — выходцы из эзотерических обществ, в среде которых царил дух радикального мистицизма, эсхатологии и апокалиптических предчувствий. В этом мире перемешались сектантские, оккультные и религиозные мотивы, суть которых сводилась к следующей схеме: "Современный мир безнадежно плох, он потерял свое сакральное измерение. Религиозные институты выродились и утратили благодать (тема общая для крайних протестантских сект, «анабаптистов» и русского раскола). Миром правит зло, материализм, обман, ложь, эгоизм. Но посвященные знают о скором приходе нового золотого века и содействуют этому приходу своими таинственными ритуалами и оккультными действиями."

Социалисты-утописты спроецировали этот общий для западного мессианского эзотеризма мотив на социальную действительность и придали грядущему золотому веку социально-политические черты. Конечно, в этом был момент рационализации эсхатологического мифа, но вместе с тем, сверхъестественный характер грядущего Царствия, Regnum, явно ощущается в их социальных программах и манифестах, где нет-нет да и проскользнет упоминание о грядущих чудесах коммунистического общества (плавание на дельфинах, управление погодой, общность жен, полеты в воздухе людей и т. д.). Совершенно очевидно, что эта линия имеет откровенно традиционный характер, и такой радикальный эсхатологический мистицизм, идею возврата к Истоку, совершенно логично назвать не просто «правым» компонентом, но даже "крайне правым".

Теперь Гегель и его диалектика. Политические убеждения самого философа были крайне реакционными, это общеизвестно. Но не в этом суть. Если внимательно присмотреться к диалектике Гегеля, к методу, лежащему в основе его философии (а именно диалектический метод заимствовал Маркс в большей степени), мы увидим сугубо традиционалистскую и также эсхатологическую доктрину, облеченную в особую специфическую терминологию. Более того, эта методология выражает структуру именно инициатического, эзотерического подхода к проблемам познания, в отличие от сугубо профанической, обыденной логики Декарта и Канта, опиравшихся на «здравомыслие», гносеологические нормативы "обыденного сознания", ярыми апологетами которого, заметим a propos, являются все либералы и, в частности, Карл Поппер.

Философия истории Гегеля — это версия традиционного мифа, сопряженная с сугубо христианской телеологией. Абсолютная Идея отчуждается от самой себя и становится миром (вспомним кораническую формулировку: "Аллах был тайным сокровищем, которое пожелало быть узнанным"). Объективируясь в историю, Абсолютная Идея действует на людей извне, как "хитрость мирового разума", предопределяя провиденциальность событийной ткани. Но в конечном счете, через пришествие Сына Божьего, открывается апокалиптическая перспектива полного осознания Абсолютной Идеи на субъективном уровне, который перестает быть от этого «субъективным» и становится «объективным». "Бытие и мысль становятся одним". Атман совпадает с Брахманом. Причем происходит это в особом избранном царстве, в Империи Конца, которую немецкий националист Гегель отождествлял с Пруссией. Абсолютная Идея — тезис, ее отчуждение в истории — антитезис, ее осознание в эсхатологическом царстве — синтез. На таком видении онтологии базируется и гносеология Гегеля. В отличие от обычной рациональности, основанной на законах формальной логики, оперирующей только с позитивными утверждениями, связанными актуальными причинно-следственными отношениями, "новая логика" Гегеля, учитывает особое онтологическое измерение, сопряженное с потенциальным аспектом вещи, недоступным "обыденному сознанию", но активно использовавшимся мистической школой Беме, герметиков и розенкрейцеров. Факт предмета или утверждения (которым исчерпывается кантианская «обыденная» гносеология) для Гегеля есть лишь одна из трех ипостасей. Второй ипостасью является «отрицание» этого факта, причем понятое не как чистое ничто (как это видит формальная логика), но как особый сверхрассудочный модус существования вещи или утверждения. Первая ипостась — Ding fuer uns ("вещь для нас"), вторая — Ding an sich ("вещь в себе"). Но в отличие от Канта эта "вещь в себе" понимается не как нечто непознаваемое и чисто апофатическое, не как гносеологическое небытие, но как гносеологическое инобытие. И обе эти относительные ипостаси разрешаются в третьей, которая есть синтез, охватывающий и утверждение и отрицание, тезис и антитезис. При этом если рассмотреть процесс мышления последовательно, то синтез происходит после «отрицания», как второе отрицание, т. е. "Отрицание отрицания". В синтезе одновременно берется и утверждение и отрицание, в нем вещь сосуществует со своей собственной смертью, расцененной в особой онтологической и гносеологической шкале не как пустота, но как инобытие жизни, душа.

Кантовский гносеологический пессимизм, корень либеральной метаидеологии, опрокидывается, разоблачается как «недомышление», а Ding an sich ("вещь в себе") становится Ding fuer sich ("вещь для себя"). Причина мира и сам мир сливаются в эсхатологическом синтезе, где существование и несуществование соприсутствуют, не исключая друг друга. Земное Царство Конца, управляемое кастой посвященных (идеальная Пруссия), сопрягается с нисходящим Новым Иерусалимом. Начинается конец Истории и эра Святого Духа. Этот эсхатологический мессианский сценарий заимствовал Маркс, применив его к несколько иной сфере — к области производственных отношений. Интересно, почему он так поступил? Обычные «правые» объясняют это "недостатком идеализма" или "грубостью натуры" (если не субверсивными намерениями). Удивительно глупое объяснение, которое, тем не менее, пользуется популярностью у нескольких поколений реакционеров. Скорее всего, Маркс, внимательно изучавший английскую политэкономию, был шокирован соответствиями между либеральными теориями Адама Смита, который видел историю как прогрессивное движение к открытому рыночному обществу и универсализации материального денежного общего знаменателя, и концепциями Гегеля относительно исторического антитезиса, т. е. отчуждения Абсолютной Идеи в истории. Предел этого отчуждения Абсолюта от самого себя Маркс гениально отождествил с Капиталом, с той общественной формацией, которая активно подминала под себя современную ему Европу. Анализ структуры капитализма, история его становления давали Марксу знание механики отчуждения, алхимическую формулу того, по каким законом оно протекает. А постижение этой механики, "формулы антитезиса", и являлось первым и необходимым условием для Великой Реставрации или Последней Революции. Царство грядущеcо коммунизма было для Маркса не просто «прогрессом», но результатом переворота, «революции» в этимологическом смысле этого слова. И не случайно, начальную стадию развития человечества он называет "пещерным коммунизмом". Тезис — "пещерный коммунизм", антитезис — Капитал, синтез — мировой коммунизм. Коммунизм — синоним Конца Истории, эры Святого Духа. Материализм и акцент, сделанный на экономике и производственных отношениях, свидетельствуют не о приземленности интересов Маркса, но о стремлении его к магическому преображению действительности и радикальному отказу от компенсаторных грез безответственных мечтателей, своим бездействием лишь усугубляющих стихию отчуждения. С таким же успехом можно было бы упрекнуть средневековых алхимиков в «материализме» и жажде наживы, если упустить из виду глубоко духовный и инициатический символизм, скрытый за их рассуждениями о дистилляциях мочи, получении золота, превращении минералов в металлы и т. д.

Именно эта гностическая линия Маркса и его предшественников была подхвачена русскими большевиками, воспитывавшимися в среде, где против отчужденного, светского, выродившегося монархического режима копились таинственные силы русского сектанства, мистицизма, народного мессианства, тайных обществ и страстных романтических натур русских бунтарей. "Москва — Третий Рим, русский народ — богоносец, нация Всечеловека. Россия призвана спасти мир." Все эти идеи пропитывали русскую жизнь, резонируя с заложенными в марксизме эзотерическими сюжетами. Но в отличие от чисто спиритуальных формулировок, марксизм предлагал экономическую, социальную и политическую стратегию, ясную и конкретную, понятную даже простому человеку и дающую основание для социально-политических шагов. В России восторжествовал именно "правый марксизм", получивший название «большевизма». Но это не значит, что так дело обстояло только в России. Подобная линия присутствует во всех коммунистических партиях и движениях во всем мире, если, конечно, они не вырождаются в парламентскую социал-демократию, конформирующую с либеральным духом. При этом не удивительно, что социалистические революции кроме России произошли только на Востоке — в Китае, Корее, Вьетнаме и т. д. Это еще раз подчеркивает, что именно традиционные, непрогрессивные, наименее «современные» ("отчужденные от духа") и, значит, наиболее «консервативные», наиболее «правые» народы и нации, распознали в коммунизме его мистическую, духовную, «большевистскую» суть. Национал-большевизм преемствует именно такую большевистскую традицию, линию "правого коммунизма", которая уходит вглубь веков к древнейшим инициатическим обществам и духовным учениям. При этом экономический аспект коммунизма не умаляется, не отрицается, но рассматривается как механизм теургического, магического праксиса, как конкретный инструмент преображения реальности. Единственно, что следует здесь отбросить — это неадекватный, исторически исчерпанный дискурс марксизма, в котором часто наличествуют случайные, свойственные прошедшей эпохе гуманистические и прогрессистские темы. Марксизм национал-большевиков — это Маркс минус Фейербах, т. е. минус эволюционизм и иногда встречающийся инерциальный гуманизм.

Другая половина термина «национал-большевизм» — «национал» — тоже нуждается в пояснении. Само понятие «нация» далеко не однозначно. Существует его биологическая, политическая, культурная, экономическая интерпретации. Национализм может означать как акцентирование "расовой чистоты" или "этнической однородности", так и объединение атомарных индивидуумов ради достижения оптимальных экономических условий в ограниченном социально-географическом пространстве. Национальная составляющая национал-большевизма (и исторического, и метаисторического, абсолютного) является совершенно особенной. Исторически национал-большевистские круги отличались устойчивой ориентацией на имперское, геополитическое понимание нации. Последователи и единомышленники Устрялова, левые евразийцы, не говоря уже о советских национал-большевиках, понимали «национализм» как явление сверхэтническое, связанное с геополитическим мессианством, с «месторазвитием», с культурой, с континентальным масштабом государства. У Никиша и его немецких сторонников мы также сталкиваемся с идеей континентальной империи "от Владивостока до Флессинга", а также с идеей "третьей имперской фигуры" ("Das dritte imperiale Figur"). Во всех случаях речь идет о геополитическом и культурном понимании нации, свободном даже от намеков на расизм, шовинизм или "этническую чистоту".

Это геополитическое и культурное понимание «нации» основывалось на фундаментальном геополитическом дуализме, впервые ясно обозначенном в работах Макиндера и подхваченном школой Хаусхофера в Германии и русскими евразийцами. Имперский конгломерат народов Востока, сплотившихся вокруг России-"хартленда", составлял остов потенциального континентального государства, объединенного выбором «идеократии» и отвержением «плутократии», ориентацией на социализм и революцию против капитализма и «прогресса». Показательно, что Никиш настаивал на том, что в рамках самой Германии "Третий Райх" должен основываться на потенциально социалистической и протестантской Пруссии, генетически и культурно связанной с Россией и славянским миром, а отнюдь не на западной католической Баварии, тяготеющей к романскому и капиталистическому образцу[4].

Но параллельно этой "великоконтинентальной" версии национализма, которая, кстати, точно соответствует универсалистским мессианским претензиям сугубо русского национализма, эсхатологического и «всечеловеческого», в национал-большевизме существовало и более узкое понимание нации, не противоречащее имперскому масштабу, но уточняющее его на более приземленном уровне. В этом случае «нация» понималась аналогично тому, как понимали термин «народ» русские народники, т. е. как некое органическое, целостное существо, принципиально не поддающееся анатомическому дроблению, обладающее собственной специфической судьбой и уникальной конституцией.

Согласно учению Традиции, к каждому народу земли приставлен определенный ангел, небесное существо. Этот ангел есть смысл истории данного народа, стоящий вне времени и пространства, но постоянно присутствующий во всех исторических перипетиях народа. На этом основывается мистика нации. Ангел нации не есть нечто смутное или сентиментальное, неясно расплывчатое. Это сущность световая, интеллектуальная, это "мысль Бога", по выражению Гердера. Ее структуру можно разглядеть в исторических свершениях народа, в определяющих его социальных и религиозных институтах, в его культуре. Вся ткань национальной истории и есть текст повествования о качестве и форме этого светового национального ангела. В традиционном обществе национальный ангел имел персонифицированное выражение — в «божественных» царях, великих героях, пастырях и святых. Но будучи сверхчеловеческой реальностью, этот ангел сам по себе не зависит от человеческого носителя. Поэтому после крушения монархических династий он может воплощаться в коллективной форме, например, в ордене, классе или даже партии.

Таким образом, «народ», взятый как метафизическая категория, отождествляется не с конкретной массой индивидуумов одной крови, культуры и говорящей на одном языке, но с таинственной ангелической личностью, проступающей сквозь всю историю. Это аналог Абсолютной Идеи Гегеля, только в малой форме. Национальный разум, отчуждающийся в индивидуальном множестве и вновь собирающийся (в осознанном, «отснятом» виде) в элите нации в определенные эсхатологические периоды истории. Здесь мы подходим к очень важному моменту: эти два понимания «нации», одинаково приемлемые для национал-большевистского мировоззрения, имеют точку соприкосновения, магический пункт, в котором они сливаются воедино. Речь идет о России и ее исторической миссии. Показательно, что немецкий национал-большевизм в качестве краеугольного камня имел именно русофилию, из которой проистекали и геополитические, и социальные, и экономические воззрения. Русское, и в еще большей степени советское, понимание "русского народа" как открытой мистической общины, призванной дать свет спасения и истины всему миру в эпоху конца времен, удовлетворяет и великоконтинентальному и культурно-историческому аспекту нации. Русско-советский национализм и становится в таком случае фокусом национал-большевистской идеологии, причем не только в рамках России или Восточной Европы, но на планетарном уровне. Ангел России открывается как ангел интеграции, как некое особое световое существо, стремящееся телеологически объединить в себе иные ангелические сущности, не стирая их индивидуальность, но возвышая ее до универсальных имперских масштабов. И не случайно Эрих Мюллер, ученик и ближайший сподвижник Эрнста Никиша, в своей книге «Национал-большевизм» писал: "Если Первый Райх был католическим, а Второй Райх — протестантским, то Третий Райх должен быть православным". Православным и советским одновременно.

В данном случае мы сталкиваемся с очень любопытным вопросом. Так как ангелы наций суть различные индивидуумы, то судьбы народов в истории, и соответственно, их социально-политические и религиозные институты, отражают картину диспозиции сил в самом ангелическом мире. Поразительно, но эта чисто теологическая идея блестяще подтверждается геополитическими исследованиями, которые демонстрируют взаимосвязь между географическими и ландшафтными условиями существования народов и их культурой, психологией и даже социально-политическими предпочтениями. Так постепенно проясняется дуализм между Востоком и Западом, который дублируется этническим дуализмом: сухопутная «идеократическая» Россия (славянский мир плюс другие евразийские этносы) против островного «плутократического» англо-саксонского Запада. Ангельское полчище Евразии против атлантических воинств капитализма. При этом о подлинном качестве «ангела» Капитала (в Традиции его имя — "Маммона") легко догадаться…

Когда Карл Поппер «изобличает» врагов "открытого общества", он постоянно использует выражение «иррационализм». Это логично, так как само "открытое общество" основывается исключительно на нормативах рассудка и постулатах "обыденного сознания". Как правило, даже самые откровенно антилиберальные авторы стремятся оправдаться в этом и снять с себя обвинение в «иррационализме». Национал-большевики, последовательно принимающие схему Поппера, взятую с обратным знаком, принимают и этот упрек. Действительно, основная мотивация "врагов открытого общества" и его самых яростных и самых последовательных врагов — национал-большевиков — никоим образом не проистекает из рационалистических установок. И в этом вопросе особенно помогают труды традиционалистов, и в первую очередь, Рене Генона и Юлиуса Эволы. У Генона и Эволы содержится подробное изложение механики циклического процесса, в котором происходит деградация земной среды (и, соответственно, человеческого сознания), десакрализация цивилизации, а как один из последних этапов деградации рассматривается сам современный «рационализм» со всеми своими логическими следствиями. Иррациональное понимается традиционалистами не как чисто отрицательная и уничижительная категория, но как гигантская область реальности, не поддающаяся исследованию чисто аналитическими, рассудочными методами. Следовательно, традиционалистская доктрина в этом вопросе не оспаривает остроумные выводы либерала Поппера, но соглашается с ними, переставляя знаки на прямо противоположные. Традиция основана на сверхрассудочном знании, на инициатических ритуалах, провоцирующих разрыв сознания, и доктринах, выраженных в символах. Дискурсивный разум носит лишь вспомогательный характер, а следовательно, не имеет никакого решающего значения. Центр тяжести Традиции лежит в сфере не только нерационального, но и Нечеловеческого, причем речь идет не об интуитивных догадках, предчувствиях и предположениях, но о достоверности опыта особого инициатического типа. Иррациональное, вскрытое Поппером в центре доктрин врагов открытого общества, на самом деле, есть не что иное, как ось сакрального, основа Традиции. Если это так, то различные антилиберальные идеологии, и в том числе «левые» революционные идеологии, должны иметь некоторое отношение к Традиции. Если в случае "крайне правых" и гиперконсерваторов это очевидно, то в случае «левых», это проблематично. Мы уже коснулись этого вопроса, когда говорили о понятии «большевизма». Но есть и еще один момент: революционные антилиберальные идеологии, особенно коммунизм, анархизм и революционный социализм, предполагают радикальное уничтожение не просто капиталистических отношений, но и таких традиционных институтов, как монархии, церкви, религиозные культовые организации. Как совместить этот аспект антилиберализма с традиционализмом?

Показательно, что сам Эвола (и в некоторой степени, Генон, хотя с определенностью о нем это утверждать трудно, так как его отношение к «левым» не было столь однозначно сформулировано, как у Эволы, открыто относившего себя к радикальным консерваторам и крайне правым) отрицал традиционный характер революционных доктрин и считал их максимальным выражением духа современности, деградации и упадка. Однако в личной судьбе Эволы были периоды, — самый ранний и самый поздний, — когда он занимал почти нигилистические, «анархистские» позиции в отношении окружающей реальности, предлагая ни больше ни меньше, как "оседлать тигра", т. е. солидаризоваться с силами разложения и хаоса, чтобы преодолеть критическую точку "заката Запада". Но дело не только в подобном историческом опыте Эволы как политической фигуры. Гораздо важнее, что в его работах даже среднего, максимально «консервативного» периода постоянно акцентируется необходимость обращения к особой эзотерической традиции, которая, мягко говоря, не совсем вписывается в монархо-клерикальные модели, свойственные близким к нему политически европейским консерваторам. Дело не только в его антихристианстве, но и в повышенном интересе к тантрической традиции и буддизму, которые в рамках индуистского традиционалистского консерватизма считаются довольно еретическими и субверсивными. Кроме того, совсем скандальны симпатии Эволы к таким персонажам, как Джулиано Креммерц, Мария Нагловска и Алистер Кроули, которых Генон однозначно причислял к «контринициации», к негативному, разрушительному течению в эзотеризме. У Эволы, постоянно говорящего о "традиционалистской ортодоксии" и бичующего субверсивные учения «левых», таким образом, постоянно встречаются прямые обращения к откровенной гетеродоксии. И еще выразительнее тот факт, что самого себя он причислял к эзотерикам, идущим по "пути левой руки". Здесь мы подходим к особому моменту, связанному с метафизикой национал-большевизма. Дело в том, что в этом течении парадоксальным образом сочетаются не просто политические противоположности — ("правые" и "левые"), не просто взаимоисключающие, на первый взгляд, философские системы (идеализм и материализм), но и две линии в самом традиционализме — утвердительная (ортодоксальная) и отрицательная (субверсивная). И Эвола в этом отношении является автором в высшей степени показательным, хотя между его метафизическими доктринами и политическими воззрениями существует определенный диссонанс, основанный, на наш взгляд, на некоторых инерциальных предрассудках, свойственных "крайне правым" кругам Средней Европы того времени.

В своей великолепной книге о тантре "Йога Могущества" Эвола описывает инициатическую структуру тантрических организаций (каула) и свойственную им иерархию[5]. Эта иерархия является вертикальной по отношению к также сакральной иерархии, свойственной индуистскому обществу. Тантра (равно как и буддистская доктрина) и участие в ее травматическом инициатическом опыте как бы отменяет всю систему обычного уклада, утверждая, что "идущий по короткому пути не нуждается во внешней поддержке". В тантрической цепи абсолютно не важно, кто — брамин (высшая каста), а кто — чандала (низшая каста неприкасаемых). Все зависит от успеха в осуществлении сложных инициатических операций и от реальности трансцендентного опыта. Это своего рода "левая сакральность", основанная на убежденности в недостаточности, дегенерации и отчужденности обычных сакральных институтов. Иными словами, "левый эзотеризм" противопоставляет себя "правому эзотеризму" не из чистого отрицания, а из особого парадоксального утверждения, настаивающего на аутентичности опыта и конкретике преображения. Безусловно, с этой реальностью "левого эзотеризма" мы имеем дело и в случае Эволы, и в случае тех мистиков, которые стояли у истоков социалистических и коммунистических идеологий. Разрушение Церквей не есть просто отрицание религии, это особая экстатическая форма религиозного духа, настаивающая на абсолютности, конкретности преображения "здесь и сейчас". Феномен староверческих самосожжений или хлыстовских радений относится к этой же категории. Сам Генон в статье "Пятая Веда", посвященной тантризму, говорит, что в особые циклические периоды, вплотную прилегающие к концу "железного века", «кали-юги», многие древние традиционные институты теряют жизненную силу и метафизическая реализация требует особых неортодоксальных путей и методов. Поэтому учение Тантр и называется «пятой» Ведой, хотя Вед всего четыре. Иными словами, по мере дегенерации традиционных консервативных институтов — таких, как монархия, церковь, социальная иерархия, кастовая система и т. д. — наиболее актуальными становятся особые, опасные и рискованные, инициатические практики, связанные с "путем левой руки".

Традиционализм, свойственный национал-большевизму в самом общем смысле, это, безусловно, "левый эзотеризм", повторяющий в основных чертах принципы тантрической каулы и доктрины "разрушительной трансцендентности". Рационализм и гуманизм индивидуалистического толка изнутри поразил даже те организации современного мира, которые носят номинально сакральный характер. Утверждение подлинных пропорций Традиции невозможно путем постепенного улучшения состояния среды. Этот путь "эзотеризма правой руки" заведомо обречен в эсхатологической обстановке. Более того, апелляция к эволюции и постепенности играет лишь способствует либеральной экспансии. Поэтому национал-большевистское прочтение Эволы заключается в акцентировании тех моментов, которые напрямую сопряжены с доктринами "левой руки", травматической духовной реализацией в конкретном революционном и преображающем опыте по ту сторону конвенций и обычаев, утративших свое сакральное оправдание.

"Иррациональное" национал-большевики понимают не просто как «нерациональное», но как "агрессивное и активное разрушение рационального", как борьбу с "обыденным сознанием" (и "обыденным поведением"), как погружение в стихию "новой жизни", особого магического существования "дифференцированного человека", отбросившего все внешние запреты и нормы.

Среди многообразных доктрин "врагов открытого общества" только две смогли одержать временную победу над либерализмом: это советский (и китайский) коммунизм и среднеевропейский фашизм. Между ними как уникальная и нереализованная историческая возможность, как тонкая прослойка политиков-ясновидцев находились национал-большевики, вынужденные действовать на периферии фашистов и коммунистов и обреченные на провал своей интеграционной идеологической и политической деятельности. В германском национал-социализме роковым образом возобладала провальная баварско-католическая линия Гитлера, а Советы упрямо отказывались открыто провозгласить мистическую подоплеку своей идеологии, обескровив духовно и оскопив интеллектуально большевизм. Вначале пал фашизм, затем пришла очередь последней антилиберальной цитадели — СССР. На первый взгляд, в 1991 году закрыта последняя страница геополитического противостояния Маммоне, демону атлантического Запада, первертному "ангелу космополитического Капитала". Но вместе с тем становится кристально ясной не только метафизическая истинность национал-большевизма, но и абсолютная историческая правота его первых представителей. Единственный политический дискурс 20 — 30-х годов, не утративший актуальности и по сей день, это тексты русских евразийцев и немецких «левых» консервативных революционеров. Национал-большевизм — последнее прибежище "врагов открытого общества", если они не хотят упорствовать в своих изжитых, не адекватных исторически и совершенно не эффективных доктринах. Если "крайне левые" отказываются быть придатками продажной и оппортунистической социал-демократии, если "крайне правые" не желают служить средой для вербовки экстремистского крыла аппарата репрессий либеральной системы, если люди, одержимые религиозным чувством, не находят удовлетворения в тех моралистических убогих суррогатах, которыми потчуют их жрецы оглупленных культов или примитивного неоспиритуализма — у всех них один путь: Национал-Большевизм.

По ту сторону «правых» и «левых», единая и неделимая Революция, в диалектической триаде "Третий Рим — Третий Райх — Третий Интернационал".

Царствие национал-большевизма, Regnum, их Империя Конца — это совершенная реализация величайшей Революции истории, континентальной и универсальной. Это возвращение ангелов, воскрешение героев, восстание сердца против диктатуры рассудка. Эта Последняя Революция — дело ацефала, безголового носителя креста, серпа и молота, коронованного вечной свастикой солнца.

Статья написана в 1994 г., оригинал по-французски, впервые опубликована в 1997 г. в жле «Элементы» № 8 (досье "национал-большевизм")

Примечания:

1

В последние годы советского режима термином «национал-большевик» характеризовались некоторые консервативные круги КПСС, т. н. «государственники», и в этом смысле слово приобрело несколько уничижительный смысл. Но такие позднесоветские «национал-большевики», во-первых, никогда не соглашались с подобным названием, а во-вторых, никогда не пытались связно изложить свои взгляды в каком-то хотя бы отдаленном приближении к мировоззрению. Конечно, подобные «национал-большевики» определенным образом связаны с линией 20х-30х годов, но эта связь, скорее, основана на инерции и чаще всего рационально не осмыслялась.

2

Если первые три понятия ("объективный материализм" или просто «материализм», "объективный идеализм" и "субъективный идеализм") довольно широко используются, термин "субъективный материализм" предполагает дополнительные пояснения. "Субъективный материализм" — это мировоззрение, типичное для общества потребления, где основной мотивацией человеческих поступков является удовлетворение индивидуальных потребностей в основном материального, физического характера. При этом вся реальность полагается не в структурах индивидуального сознания (как в субъективном идеализме), а в комплексе индивидуальных ощущений, низших эмоций, страхов и наслаждений, самых донных пластов человеческой психики, связанных с вегетативными, телесными уровнями. В философском плане этому соответствуют сенсуализм и прагматизм, а также некоторые школы психологии, например, фрейдизм. Кстати, все попытки политического ревизионизма в коммунистическом движении, начиная с «махизма» и бернштейнианства и кончая еврокоммунизмом, сопровождались на философском уровне обращением к субъективистской линии и разнообразным версиям "субъективного материализма", одним из последних проявлений которого был "фрейдо-марксизм".

3

С противоположной стороны происходит обратный процесс: кантианские ревизионисты от социал-демократии, левые либералы, прогрессисты обнаруживают свою близость правым консерваторам, признающим ценности рынка, свободу обмена и права человека.

4

Катастрофичность победы гитлеровской баварско-австрийской, славянофобской линии Никиш пророчески распознал уже в 1932, что и высказал в книге "Гитлер — злой рок для Германии". Поразительно, что уже тогда Никиш предсказал все трагические последствия победы Гитлера для России, Германии и идеи Третьего Пути в целом.

5

Отметим, что описание тантрических сект удивительно напоминает европейские эсхатологические течения, русские раскольничьи толки, хлыстовство и… революционные организации!