Путь к гражданскому обществу

В России происходит глубокая, с травмами, модернизация — попытка заменить основные структуры и институты традиционного общества на институты общества современного, по образу Запада. Уже за время перестройки в наше сознание вошло много прекрасных, но расплывчатых образов. Один из них — гражданское общество. Никто из политиков, которые клянутся в своей приверженности этому доброму идолу, не излагает сути понятия.

Принять язык противника или даже друга — значит незаметно для себя стать его пленником. Даже если ты понимаешь слова иначе, чем собеседник, ты в его руках, т.к. не владеешь стоящим за словом смыслом, часто многозначным и даже тайным. Это — заведомый проигрыш в любом теоретическом споре. На земле же сегодня идет глобальный теоретический спор обо всей траектории мировой цивилизации, о вариантах выхода из общего кризиса индустриализма.

«Гражданское общество» — одно из понятий, ложно истолкованных, пожалуй, всеми участниками нынешней идеологической схватки в России. Иной раз даже с трибуны «патриотов» нас зовут возродить соборную и державную Россию, строя в ней гражданское общество. Конгресс Русских Общин — организация, в имени которой стоит слово «община», также ставит целью построение в России гражданского общества. Абсурд.

Мотивация вполне понятна. Культурный человек думает, что гражданское общество это ассоциация свободных граждан, которая ограничивает и контролирует действия государства, обеспечивает равенство всех граждан перед законом с помощью механизма разделения властей и приоритета права. Все это заманчиво, испытано за три века на уважаемом Западе — значит, «я, Вань, такую же хочу». Пусть и в России с понедельника будет гражданское общество, а в Архангельске зреет кукуруза.

На деле «гражданское общество» — это условное, зашифрованное наименование такого способа совместной жизни, с которым неразрывно сцеплены важнейшие условия, в совокупности и определяющие тип цивилизации — рыночную экономику и демократию, выведенный из сферы морали гомосексуализм и эвтаназию. Все в одном пакете, из формулы цивилизации нельзя выщипывать приятные нам вещи, как изюм из булки. Вероятно, многим бы этот способ жизни понравился, но идти на это надо совершенно открыто, примерять на себя не только украшения, но и связанные с ними вериги. Давайте восстановим исходный смысл этого понятия. И посмотрим, что действительное внедрение гражданского общества означало бы для России — что в ней пришлось бы ломать. Как это делать, чтобы не сломать при этом позвоночник — второй вопрос.

Нам не повезло уже с переводом, в русский язык вошел не тот синоним, так что вышло, что речь идет об обществе граждан (от слова город). На деле же в точном переводе «гражданское общество» — общество цивильное, цивилизованное. С самого возникновения понятия оно означало оппозицию «цивилизация — Природа» и «цивилизация — дикость» (иногда, мягче, варварство).

Чтобы понять, надо посмотреть, из кого состоит это цивильное, гражданское общество и каковы отношения «граждан» к тем, кто находится вне его, вне этой «зоны цивилизации». Прежде всего, для возникновения «рыночной экономики» и ее носителя — «гражданского общества», понадобилась переделка человека — Реформация в Европе, в XVI-XVII веках, освобождение человека, его превращение в индивидуума и собственника. Реформация изменила представление о человеке, отвергнув идею коллективного спасения души, религиозное братство людей. Возник принципиальный, религиозно обоснованный индивидуализм, несовместимый с коллективизмом и соборностью.

Именно освобождение от оков общинных отношений любого типа создало важнейшую предпосылку капитализма на Западе — пролетария, продающего свою рабочую силу. Это не просто неимущие, а люди, лишенные корней, освобожденные от всяческих человеческих связей (оков) — человеческая пыль.

В классовом государстве гражданского общества равенство перед законом (право субъекта) неизбежно обращается в неравенство личностей перед Богом и перед правдой. Читаем у Лютера: «Наш Господь Бог очень высок, поэтому он нуждается в этих палачах и слугах — богатых и высокого происхождения, поэтому он желает, чтобы они имели богатства и почестей в изобилии и всем внушали страх. Его божественной воле угодно, чтобы мы называли этих служащих ему палачей милостивыми государями». Богатые стали носителями власти, направленной против бедных (бедные становятся «плохими»). Раньше палач была страшная должность на службе государевой, а теперь — освященное собственностью право богатых, направленное против бедных. Государство перестало быть «отцом», а народ перестал быть «семьей». Общество стало ареной классовой войны, которая является не злом, а механизмом, придающим обществу равновесие.

Адам Смит так и опpеделил главную pоль госудаpства в гpажданском обществе — охpана частной собственности. «Пpиобpетение кpупной и обшиpной собственности возможно лишь при установлении гpажданского пpавительства, — писал он. — В той меpе, в какой оно устанавливается для защиты собственности, оно становится, в действительности, защитой богатых пpотив бедных, защитой тех, кто владеет собственностью, пpотив тех, кто никакой собственности не имеет».

Понятие человека-атома и его взаимоотношений с обществом разработали в XVII в. философы Гоббс и Локк. Они дали представление о частной собственности. Она и стала осью гpажданского общества. Человек раздвоился. Одна его ипостась — собственник, а другая ипостась — собственность. Возникла совершенно новая, нигде кроме Запада не существующая антропология — представление о том, что есть человек. Каждый индивид имеет теперь эту частную собственность — свое тело, и в этом смысле все индивиды равны. И раз теперь он собственник тела (а раньше его тело принадлежало частично семье, общине, народу), он может уступать его по контракту другому как рабочую силу.

Но на этом равенство кончается, и люди западной цивилизации делятся на две категории — на пролетариев (тех, кто не имеет ничего, кроме своего потомства — prole) и собственников капитала (пропьетариев). Под ним — протестантское представление о делении людей на избранных и отверженных. Те, кто пpизнают частную собственность, но не имеют ничего, кроме тела и потомства, живут в состоянии, близком к пpиpодному (нецивилизованному); те кто имеют капитал и пpиобpетают по контpакту pабочую силу, объединяются в гpажданское общество — в Республику собственников. Сюда вход тем, кто не имеет капитала, воспрещен! Вот слова Локка: «главная и основная цель, ради которой люди объединяются в республики и подчиняются правительствам — сохранение их собственности». Это — полное отрицание, как отражение в зеркале, «Царства христиан», которое собирает людей в братскую общину ради спасения души (потому-то век Просвещения, во время которого формировалось гражданское общество, был назван «нео-язычеством»).

Вот первый итог: установление гражданского общества требует разрушения всяческих общинных, солидарных связей и превращения людей в индивидуалистов, которые уже затем соединяются в классы и партии, чтобы вести борьбу за свои интересы. Это — полное, принципиальное отрицание соборной личности, в которой отражена суть России как особой цивилизации. Здесь пропасть, через которую нет моста. Индивид не может быть «немножко делимым». А общинное мироощущение в том и состоит, что Я включаю в себя частицы моих близких — и всех моих собратьев по народу, в том числе живших прежде и придущих после меня. А частицы Меня — во всех них, «без меня народ неполный». Я не могу быть «неделимым» — или я перестану быть русским. Мне придется стать «новым русским» или нанявшимся к ним пролетарием.

Пролетариат в гражданском обществе вел борьбу за то, чтобы «вывернуть» отношение и самому стать ядром общества, экспроприировать экспроприаторов. Тем-то Парижская коммуна отличается от русской революции: там была борьба классов, а в России борьба против наметившегося в России раскола на классы, за возвращение к Братству.

Борьба гражданского общества с пролетариатом — это на Западе. А за морями и снегами от Запада жили люди, не признающие частной собственности. Здесь царил принцип «один за всех, все за одного». Согласно теории гражданского общества, эти люди находились в состоянии дикости. Западная философия создала образ дикаря, которого надо было завоевать, а то и уничтожить ради его же собственной пользы. Колонизация заставила отойти от хpистианского пpедставления о человеке. Западу пpишлось позаимствовать идею избpанного наpода (культ «бpитанского Изpаиля»), а затем дойти до pасовой теоpии Гобино. Cоздатель теории гражданского общества Локк, чье имя было на знамени революционеров в течение двух веков, помогал писать конституции рабовладельческих штатов в Америке и вложил все свои сбережения в акции английской компании, имевшей монополию на работорговлю. Для Локка в этом не было никакой проблемы — негры и индейцы касательства к гражданским правам не имели, они были «дикарями».

Так гражданское общество породило государство, в основе которого лежал расизм. И объектом его были не только «дикари», но и свои неимущие — что вызывало ответный расизм с их стороны. Пролетарии и буржуи стали двумя разными расами: уже Рикардо говоpит о «pасе pабочих», а Дизpаэли о «pасе богатых» и «pасе бедных». Даже столь привычное нам понятие «народ» у идеологов гражданского общества имело совсем другой смысл. Народом были только собственники, борющиеся против старого режима. Крестьяне Вандеи в «народ» не включались. Де Кюстин так пишет и о России середины XIX века: «Повторяю вам постоянно — здесь следовало бы все разрушить для того, чтобы создать народ».

Таким образом, гражданское общество основано на конфронтации с неимущими. Под его правом — террор Французской революции, который был предписан философами Просвещения и Кантом как совершенно необходимое и даже моральное явление. Большая кровь есть основа «социального контракта». Читаем в фундаментальной многотомной «Истории идеологии», по которой учатся в западных университетах: «Гражданские войны и революции присущи либерализму так же, как наемный труд и зарплата — собственности и капиталу. Демократическое государство — исчерпывающая формула для народа собственников, постоянно охваченного страхом перед экспроприацией. Начиная с революции 1848 г. устанавливается правительство страха: те, кто не имеет ничего, кроме себя самих, как говорил Локк, не имеют представительства в демократии. Поэтому гражданская война является условием существования либеральной демократии. Через войну утверждается власть государства так же, как «народ» утверждается через революцию, а политическое право — собственностью. Поэтому такая демократия означает, что существует угрожающая «народу» масса рабочих, которым нечего терять, но которые могут завоевать все. Таким образом, эта демократия есть ничто иное как холодная гражданская война, ведущаяся государством». Это не ушло в прошлое с XIX веком, но невероятное количество ресурсов, извлекаемое Западом из «слабых» стран, позволяет поддерживать социальное перемирие, подкармливая половину пролетариата, превращая ее в стабилизирующий общество «средний класс».

Значит ли все это, что гражданское общество плохо, а общинность хороша, что индивидуализм — зло, а солидарность — добро? Ни в коем случае! Это — дело идеалов и веры, а о них спорить бесполезно. Ясно, что человек Запада должен жить в соответствии со своим, выстраданным им мироощущением. Попытка загнать его обратно в солидарность породила страшную болезнь — фашизм.

Не исключено, что не менее страшная, хотя и иная, болезнь поразит и Россию, если радикальный проект превращения русских, татар, манси в гражданское общество затронет тайники души. Модернизация «традиционного общества», построение на его основе многих институтов гражданского общества — процесс исключительно сложный и требует большой осмотрительности. В нем совершенно неприемлемы методы шоковой социальной инженерии. Пример бережной и постепенной, но непрерывной модернизации дает Япония. Другим вариантом быстрой модернизации была эволюция советского послевоенного общества (достаточно стравнить тип и культуру общественных отношений в ряду символических «правителей»: Сталин — Хрущев — Брежнев — Горбачев). Эта эволюция была прервана радикальной реформой.

Традиционное общество России отнюдь не было антизападным. С гражданским обществом Запада Россия всегда искала мира и могла ужиться — если только мягко отводила его загребущие руки. Угрозу создают сегодня именно наши «западники» (вернее, евроцентристы), которые открывают этим рукам окна в Россию. Возможно, что никто и никогда по этим рукам ударить уже не сможет. Но велик риск, что это — иллюзия. И лучше было бы не переходить некоторых критических порогов напряженности.

1997

Оглавление