• Главная
• В избранное
• Наш E-MAIL
• Добавить материал
• Нашёл ошибку
• Вниз

“Кого ни послушаешь, все на что-то негодуют, жалуются, вопиют. Один говорит, что слишком мало свобод дают, другой что слишком много; один ропщет на то, что власть бездействует, другой — на то, что чересчур достаточно действует; одни находят, что глупость нас одолела, другие — что слишком мы умны стали; третьи, наконец, участвуют во всех пакостях и, хохоча, приговаривают: ну где такое безобразие видано?! Даже расхитители казенного имущества — и те недовольны, что скоро нечего расхищать будет.”

“…как ни обидна глупость, но при известной обстановке она может служить смягчающим обстоятельством. “Постыден, но без разумения” — такой вердикт еще можно вынести! Но ежели вердикт гласит кратко: “Постыден!” — и только по неизреченному милосердию судей не прибавляют: “с предварительно обдуманным намерением” — такого страшного вердикта положительно нельзя вынести!

(М.Е.Салтыков-Щедрин)

Россию разрывают на части не только недалекие, амбициозные и откровенно враждебные ей политики. Самому их появлению страна обязана тем, что государственность объединяется с хозяйствованием, производственная организация экономики сливается с политической организацией общества, общенациональные интересы сводятся к интересам партийно-клановой номенклатуры. Дезориентация общества приобретает такие масштабы, что оно готово поверить любому беззастенчивому шарлатану, обладающему даром внушения. Или даже шарлатану без какого-либо дара — лишь бы сыпал обещаниями и кормил свою челядь. Конкурс на причастность ко двору, конкурс на милости номенклатурного барина — вот что совращало население, проспавшего свое будущее и давшее разрушить страну.

Среди деятелей так называемой “новой России”, личности которых обращали на себя особое внимание, особое место занимает господин-товарищ Лужков. Как господин царствующий над десятимиллионным городом, как товарищ принятый на всех этажах власти и в зарубежных клубах богатеев и прохиндеев. Его деятельность отнюдь не ограничивалась мэрскими полномочиями, он — крупнейший приватизатор власти и собственности. Он — крупнейший политический шарлатан и совратитель народа.

Амбиции Юрьмихалыча, подстегиваемые амией льстецов, простерлись так далеко, что к концу 1996 г. ни для кого не было секретом стремление московского градоправителя занять место российского президента, когда оно освободится после завершения карьеры Ельцина. Несмотря на то, что сам Лужков настойчиво отказывался от подобных предположений и не уставал повторять, что они несовместимы с его “этикой” и “моралью”, честолюбивые замыслы мэра были слишком очевидны. Особенно после того, как наш герой оказался не только мэром, но с лета 1996 г. стал еще и законодательствовать в “сенате”. Законодательствовал он шумно, переходя на стиль общения, принятый на стройплощадках и перенесенный затем в мэрские кабинеты. Шум был на публику, которой доказывалась способность Лужкова хамить не только в московских, но и во всероссийских масштабах.

Как бы то ни было, воззрения Лужкова, а не только его служебные поступки или льстивые статьи о его выдающихся качествах, должны быть подвергнуты тщательному рассмотрению. Обществу, в течение десятилетия занимающемуся избранием своих вождей (о чем оно совсем недавно не смело даже мечтать) и делающему, как показывает практика, один нелепый и опасный выбор за другим, необходимо составить объективное представление о сущности человека, постоянно включаемого в пятерку наиболее влиятельных политиков России. Надо понять его “философию”, чтобы знать, отчего стране так трудно жилось все эти годы.

Будучи на подступах к вершине государственной власти, Лужков сделал два достаточно ответственных заявления, выявившие основные черты его реальной политики с самодовольной прямотой и беззастенчивой откровенностью. В одном из его интервью (КП 08.10.96) говорится: “Недавно я был в Саратове — там собрался весь цвет общественности города. Когда рассказал им о том, что сегодня представляет собой Москва, ее экономика, бюджет и условия взаимодействия с регионами, люди аплодировали. Они были изумлены: многие ведь до сих пор считают, что Москва — это империя зла, нахлебник, чужеспинник, город, который обирает всю Россию. И когда я сказал, что Москва вносит 25 процентов бюджета Российской Федерации, зал загудел. Как так — вся Россия, великая страна, грандиозная территория, 170 миллионов человек — на четверть питается от Москвы? А выходит так — в России всего 17 субъектов Федерации являются донорами”.

Иными словами, Лужков объявлял себя кормильцем всея России! Но за перевиранием реальной ситуации нам видится и еще один важный момент — стиль градоначальника, чье хозяйственно-политическое мышление демонстрирует субъективно-региональный идеализм (или идиотизм?).

Безаппеляционность, превращенная мэром столицы в ораторский прием, имеет и свою оборотную сторону. На это указывает второй документ — письма Лужкова молодым избирателям, расцвеченное лживыми мифами, наполненное показной бодростью.

В зависимости от состава аудитории и от того, находится ли он “среди своих” или трудится для собственной популярности, по одному и тому же вопросу у Лужкова имеются как минимум две — прямо противоположные — точки зрения. Для узкого круга коллег-губернаторов Россия и ее хозяйство “уже угроблены”, для молодежной аудитории она продолжает оставаться “великой страной с грандиозной территорией”. Для участников совещания за закрытыми дверями государство находится в “диком положении”, для публики — праздничное меню из мифов, побасенок и легенд об экономике и бюджете, после которых провинциальный “цвет общественности города Саратова” разражается аплодисментами, не подозревая, что является участником очередной мистификации, подготовленной в “империи зла”.

Объективный, закономерный характер общественного развития отброшен в сторону. Его сменил откровенный субъективизм. Внушается суеверие, что “руководитель субъекта Федерации” в состоянии снизить или увеличить потребление производственных, энергетических или продовольственных ресурсов, что в его воле превратить “регион” из “дотационного” в “донорский”, что лишь одного его желания достаточно для того, чтобы региональное хозяйство “расслаблялось” или “напрягалось”. “Лучший мэр” (такое звание Лужкову присвоено в какой-то из многочисленных в России империй лжи) убежден, что при необходимости каждый “наместник” в состоянии совершить седьмой подвиг Геракла, и выгрести из Авгиевых конюшен нечто полезное и ароматное.

Рассматривая Москву в качестве своего владения, которым он вправе самовластно распоряжаться, столичный мэр, недовольный теперь политикой правительства России, заявлял, что готов “федеральный город”, подвластный Ельцину, подчинить Татарстану, возглавляемому Шаймиевым, поскольку дипломатичному наследнику булгар удалось превратить свой улус в ассоциированное с Россией государственное образование, выплачивая в общероссийскую казну чисто символические налоги.

Спрашивается, разве порядки, которые пытается навязать обществу Лужков, отличаются от уровня развития, свойственного раннему средневековью, в условиях которого любое государство представляло собой конгломерат практически самостоятельных княжеств с обособленной, замкнутой экономикой? Можно ли найти принципиальное различие между этими заявлениями и тем, что провозглашал в свое время, например, изменник и бунтовщик Дудаев? Быть может лишь то, что “хозяин” Москвы принадлежит к поклонникам феодального, а бывший “хозяин” Чечни — первобытно-патриархального общественного строя. Один, чтобы “приобрести небывалый экономический потенциал”, готов был русскую столицу превратить в татарскую вотчину, другой одну из провинций России — в “самостоятельное государство Ичкерию” с примитивной родоплеменной системой.

Оценим теперь мысли Лужкова, создающие картину “экономики, в которой все складывается лучшим образом”.

Экономические схемы, построенные лучшим образом, предполагают, что вместо действительно самостоятельных предприятий, создающих материальные, интеллектуальные и культурные ценности, действует территориальный хозяйствующий субъект во главе с правителем, совмещающим в одном лице власть государя, собственника и управляющего, который считает “своим” все, что находится на “его” земле, и “чужим” то, что находится вовне.

Общенародная собственность на средства производства и естественные природные ресурсы превращается в результате приватизационных манипуляций не в частную собственность юридических лиц, а в собственность территориальных магнатов, правомочия которых можно сравнить разве что с правами феодальных князей средних веков.

Потребность в модернизации общественных отношений благодаря таким энергичным “мыслителям” и “деятелям”, как московский мэр, оборачивается абсурдом, нонсенсом — реставрацией в стране порядков XII века, девиз которых: “вассал моего вассала не мой вассал”, — и таким образом, к неизбежному в дальнейшем распаду на сотни ублюдочных “территориальных образований”, которые даже государствами в государстве можно будет назвать лишь в виде горькой шутки.

Государственная власть из средства защиты граждан превращается в их нещадного эксплуататора, поскольку экономика, организованная таким образом, стремится свести к минимуму количество населения, рассматривая любые расходы на него как непроизводительные издержки, подлежащие изживанию.

Следовательно, когда процесс, о котором мечтает Лужков, будет приведен в действие, то вслед за упразднением Советской России (СССР), а затем “реструктурированием” Российской Федерации начнется обособление первичных территориальных элементов — районов, округов и городов. Что же касается самой Москвы, то ее мэр, наконец-то ощутивший себя независимым и свободным, окажется перед точно такой же фрондой префектов и супрефектов, которые так же, как и их патрон, начнут скрупулезно считать, какая часть Москвы является для московского бюджета “донором”, а какая “реципиентом”.

Сошедшая с ума вслед за Лужковым и его единомышленниками, страна получит вместо экономики современного типа, к которой оно созрело, к которой стремится, нечто до такой степени архаичное, что по своим характеристикам будет вторым изданием крепостничества, формой модернизированного средневековья со всеми прелестями его общественных отношений, которые могут существовать лишь в одном случае — если в “субъектах Федерации” будет установлен режим беспощадного насилия, откровенной тирании.

Разумеется, в этих экономических условиях ни о каком развитии производительных сил, современных производств, передовых технологий не может быть и речи. На месте единого экономического организма, расширенного до пределов государственных границ Российской Федерации, должны появиться не менее 89 замкнутых “экономических систем”, существующих в режиме автаркии, представляющих собой нечто вроде “поместий”, увеличенных по сравнению со своими предшественниками в сотни и тысячи раз. Регрессивный характер такого типа хозяйствования приведет к достаточно быстрому абсолютному уменьшению населения страны, его деквалификации и дебилизации. Спрос на высококвалифицированные кадры, особенно в сферах науки, тонкой технологии и образования исчезнет сам собой.

Вслед за сокращением экономического и демографического потенциала в сумасшедшей стране объективно сократятся и возможности обороны. С Россией как великой державой будет покончено. Она прекратит свое существование в течение нескольких, если не одного десятилетия и будет так или иначе захвачена мощными соседями.

Таковы в общих чертах неизбежные последствия бюджетно-экономической доктрины, пропаганда которой интенсивно ведется в последние годы. Внешнеполитическая дезинтеграция страны, осуществленная в период президентства Горбачева, и внутриполитическая дезинтеграция, завершаемая в президентство Ельцина, найдут свое логичное продолжение в окончательном экономическом и государственном распаде России, если только этому процессу саморазложения не будет положен конец.

Россия будет убывать с усилением Москвы (А.Краснов. Мысли вслух.)

Вся страна стремится переехать в Москву. Беженцы из “горячих точек”, оголодавший Север, бандиты из всех уголков страны — все устремляются в столицу. Под обслуживание нарастающей массы городские власти выбивают у федерального центра дополнительные средства, чем привлекают в Москву следующую порцию мигрантов. И так до бесконечности. Если мы не движемся к периферии, то страна сжимается вокруг столицы, государство исчезает.

Россия может прирастать с Сибирью. Если же она прирастает в Москве, то Сибири мы можем очень скоро лишиться. Что мы можем противопоставить китайцам, которых уже миллион сидит в Приморье и еще сто миллионов с вожделением смотрят через границу?

Почему у нас настолько тяжелые отношения у нас с японцами? Японцам, которых на крошечных островах почти столько же, сколько живет нас в России, тесно, и острова, по поводу которых есть хоть какая-то юридическая зацепка, могут стать для них важным фактором развития. Поэтому и нудят: “Отдай острова, отдай острова…” Если бы на Курилах сейчас жило хотя бы десять миллионов населения, и все было переполосовано дорогами, забито предприятиями, кипела бы жизнь как в Японии, никто бы вопроса об их принадлежности не поднимал. А когда там один обтрепанный рыболовный сейнер, да паршивая собака на раздолбанном пирсе, плюс пограничники злые — хуже этой собаки — жрать хотят и смотрят, кому бы в морду дать… Японцы приедут веночки к могилам своих солдат положить, посмотрят и рассвирепеют: на кой ляд вам эти острова, если вы до сих пор живете в наших дотах еще военного времени?

То же касается и Китая. По одну сторону границы миллиардное население, по другую — неосвоенный богатейший край — только руки приложи. Да и границу уже толком никто не охраняет. Вот и текут слюни и слезы — не у милитаристов — у простых людей, охочих до работы. За что им нас любить? За то что нахватали территории, а теперь ни себе, ни другим толку от этого нет?

Когда Россия прирастала Сибирью, ни у кого не возникало вопросов о праве русских занять целый континент. Кто хотел остановить нас или оспорить суверенитет на пограничных территориях, убедительно получили по зубам. Японцы помнят Хасан и Халхин-Гол, но в сегодняшней ситуации от этого еще больше звереют.

Понятно, что есть геополитические интересы, тут нас учить не надо. Но если не хотим отдавать, надо деньги вкладывать, народ привлекать. А у нас в Москву все стекается, а на периферии — пустые скалы в море и безнадежная тоска.

Деньги — единственная страсть, которую постоянно испытывает руководитель территории, “сидящий на хозяйстве”. Но в отличие от организатора производства, создающего средства за счет развития предприятия, “руководитель территории”, нисколько не заинтересованный в промышленном росте, добывает деньги там, где можно использовать привилегии, где не требуется крупных капиталовложений или же напротив, там, где кто-то намерился вложить деньги и есть административные рычаги выживания из него дополнительных средств “детишкам на молочишко”. Именно поэтому бюрократия Москвы симпатизирует банкам-ростовщикам и покровительствует торговым посредникам, нисколько не заботясь о материальном или научно-техническом производстве, именно поэтому строительные монстры громоздят в Москве фантастически дорогое жилье, безумно шикарные гостиницы и торговые центры, более похожие на выставочные залы. Не беда, что промышленная и научная жизнь Москвы едва теплится, главное — не иссякает поток денег в городскую казну, которую можно без особого напряжения приватизировать.

Если мэр столицы протестует против упорядочения деятельности “челноков”, значит именно с их торгово-посреднических операций легче всего получить разного рода доходы. Отнюдь не случайно относительно “ликвидации рабочих мест” отделываются пустопорожней демагогией, прикрывая фактическое безразличие человеколюбивой ссылкой на государство, которое “все больше и больше выбрасывает на улицу”. Мэр столицы не политик, он предприниматель от политики, заявляющий о себе: “Я хозяйственник!”.

Что обеспечивает доходность от предприятий северной части Тюменской области? Нефть и газ. А предприятий, расположенных в Башкирии, Татарии, Свердловской, Самарской и некоторых других областях? Их все еще не до конца разбазаренная устойчивость, созданная всей страной в период “плановой экономики”. Отчего Москва, в которой фактически не работают крупные производства, производит такую массу денег? Благодаря банкам-спекуляторам, превратившим ее в город, живущий на грабительские проценты, обирающий и жиреющий за счет всей страны. Тут еще, например, и “Газпром”, который перечисляет в бюджет Москвы, на территории которой нет никаких скважин или крупных хранилищ, налоги — в 1996 году 3,8 млрд. рублей, в 1997 — 7,9 млрд. (МК 01.12.98). Те, кто приватизировал целые отрасли, кормит и территориальную бюрократию — ради стабильности и воровской солидарности. Но и ненавидит ее, стараясь улучить момент, чтобы вспороть жирное брюхо бюрократа-бездельника, выписывающего справки и живущего на этом бесполезном деле.

В борьбе правительства Москвы с правительством России проявляется не столкновение концепций развития, а противоречия магнатов-монополистов. Критика, которая обрушивается на правительство, является отголоском непримиримой вражды, возникшей между отдельными кланами, не сумевшими договориться о принципах раздела страны, собственности и доходов, а значит — и власти.

Деление России на регионы-доноры и регионы-реципиенты не просто абсурдно, а и опасно. Поскольку территориальная неравномерность в распределении хозяйственного потенциала носит объективный характер, нет и не может быть “хороших” и “плохих” областей, краев или городов. Юридическое “равенство отношений”, на которых настаивает г-н Лужков, означает усугубление фактического экономического неравенства, в которое обязательно попадут граждане страны в зависимости от места своего жительство. Вслед за имущественным неравенством возникает территориальное неравенство, зависть населения одного региона к другому, за которыми следуют сепаратизм и политический распад.

Отсюда понятно, что может произойти, если, с одной стороны, “выравнивать экономические условия взаимодействия регионов с государством”, а с другой — расширять и дальше для Москвы и других “регионов-доноров” льготы и преимущества. Не пройдет и нескольких десятилетий такой политики, как от “грандиозной территории” Российской Федерации останутся отдельные разрозненные клочки. Остальные территории от такого “равенства” разбегутся в разные стороны.

Смехотворна в этой связи ссылка на опыт США времен “великой депрессии”. Рузвельт вводил государственное регулирование, а Лужков ратует за региональное регулирование; чтобы преодолеть кризис; Америка консолидировалась, а Россия распадается на составные элементы; американская элита стремилась к мировому господству, а элита Москвы — к частному благополучию по принципу ede, bide, lude — ешь, пей, веселись.

Лужков не может себе представить, что преодоление общенационального кризиса в экономике зависит от того, насколько решительно будут ограничены гипертрофированные, не обеспеченные реальным богатством денежные доходы столицы. Наоборот, его одолевают проекты, как свести к минимуму доходы конкурентов, всей остальной России, среди которых на первом месте — сырьевые отрасли.

Бюджет (А.Краснов. Мысли вслух.)

Бюджет должен наполняться налогами. Разработанный на основании неких гипотез о поступлении налогов проект бюджета должен уходить в представительный орган для длительной процедуры распределения этих денег. В административно-бюрократической системе иной механизм — распределение денег отдано на откуп одному мэру, которого одолевают отраслевые лоббисты-специалисты. В этой системе действует принцип “кто лучше обманет”. Происходит нечто подобное тому, как вычерпывали союзный бюджет отраслевые министерства типа Минводхоза: “У нас работает масса людей, давайте копать канал!”

Что происходит после того, как бюджет расписан бюрократами? Начинается сбор налогов. Но в этом сборе низовой чиновник совершенно не заинтересован. Сколько ни собери, все уходит в “закрома Родины” — в московский бюджет. Для чего стараться? Все равно приходится выпрашивать деньги у верховной власти — собрал ты их или не собрал.

Чиновнику нужно то ли украсть, то ли прославиться каким-нибудь проектом. Где он возьмет деньги? В городском бюджете? Да кто ж ему даст! Нужно идти к Юрию Михайловичу со своим проектом, сидеть в приемной. То есть, деньги раздаются не там, где может быть выяснены запросы населения.

В такой ситуации мотив деятельности любого чиновника: “Зачем собирать бабки для города? Пусть пока другие собирают, я буду их выпрашивать, буду сидеть в приемной, где их раздают”. А еще часть денег собирается не в бюджет, а в карман начальнику РЭУ, который всегда может “не заметить” аренду какого-то помещения или существенно ее снизить. А какие слезы текут, когда начальника РЭУ вынимает из собственного кармана деньги на ремонт забора к приезду городского начальства!

Лужковская система крайне неэффективна, у нее КПД как у паровоза. Поэтому Москва собирает 30 % оттого, что могла бы собрать, оттого, что положено собрать.

Что произойдет с топливно-энергетическими отраслями, если “заморозить долги по топливу” и “в разы снизить цены на их продукцию”, как предлагает Лужков? Подчиняясь рыночным законам, нефть, газ, уголь, древесина хлынут за рубеж. Исчезнет сырье даже там, где еще что-то перерабатывается. Безработных будет еще больше, а значит произойдет увеличение числа тех, кто вместо производства будет вынужден заниматься посредничеством. Оказавшись в “армии челноков”, они и увеличат московские доходы. Следовательно, Москва сможет “кормить деньгами” (но деньгами, за которыми нет реального товарного обеспечения) уже не четверть, а треть и даже половину населения страны, превращенного, таким образом, из самодеятельного в призираемое. Единственное неудобство, которое придется испытать столице в прямом и переносном смысле, так это топливо, которое “челнокам” придется привозить на собственном горбу из Турции, Китая и Арабских эмиратов, чтобы не замерзать зимой.

Таким образом, если подвести итог анализу принципов, которые “лучший мэр страны” довел до сведения всех заинтересованных лиц в 1996 году, оказывается, что в политическом отношении они направлены на то, чтобы уничтожить Россию экономически, а в экономическом — чтобы уничтожить ее политически. Политик, публично провозглашавший, что он является сторонником рыночных преобразований и противником прежней, административно-командной системы хозяйствования, в свое время высокопарно назвавший администрацию Москвы “правительством реформ”, предстает в облике закоренелого реакционера, пытающегося в конце XX столетия воскресить экономические и общественные порядки средневековья.

Перед нами не современный государственный деятель, стремящийся к тому, чтобы когда-нибудь стать “ключевой фигурой в государстве”, а феодальный правитель, которому не терпится превратиться в полновластного вассала при сюзерене, и интересы которого ограничиваются его вотчиной, где он чувствует себя непререкаемым “хозяином”. И слава Богу, что дурь Лужкова не расплескалась по России — это были бы “реформы” похлеще гайдаровских.

“Предел моих устремлений — Москва”, — заявлял г-н Лужков, удовлетворяя не столько любопытство журналистов, сколько успокаивая подозрительность дряхлеющего “монарха”, опасающегося, как бы за его спиной не сложился заговор, в котором честолюбивому мэру столицы может быть отведена решающая роль.

О том, насколько серьезно распространилась в этой среде психология заговоров и насколько далеки ее отдающие нафталином представления от политических технологий, можно судить по тому, как г-н Лужков искренно радуется, что “в их политической жизни” борьба за власть не сопровождается “войной, где противники уничтожают друг друга даже физически”; или демонстрирует непонимание: “какое моральное право имеет человек, который добровольно согласился работать в президентской команде, заявлять о своих претензиях на власть?”

Не предъявляя явных претензий на высший государственный пост, “лучший мэр” считал, что глава региональной исполнительной администрации должен иметь такую власть, которая бы носила абсолютный характер, чтобы она творила чудеса и демонстрировала нечеловеческую силу.

Все, что с таким апломбом декларировал г-н Лужков, представляет собой не демонстрацию глубокого понимания процессов управления современным государством, а откровенное ретроградство. В пассажах “серьезного политика”, каким считался г-н Лужков, сквозил злой политический инфантилизм, прекрасно совмещающийся у него с визгливой риторикой.

Греческий эпос хранит предание о царе Мидасе, прикосновение которого к любому предмету превращало последний в золото. Ничего хорошего из этого не получилось. В Москве существует собственный эпос — о величайшем хозяйственнике с выдающимися, героическими качествами. Не приходится сомневаться, во что могут быть конвертированы эти сомнительные таланты. Если русское общество заинтересовано в самосохранении, развитии, то единственная работа, которую можно поручить современному московскому Гераклу — это деятельность золотаря.

"Демократизация" в стране привела к тому, что академики стали плодиться как кошки. Даже пара лужковских префектов, вкупе с другими правительственными чиновниками, стала обладателями этого высшего научного титула. Разумеется, не имея никаких на то оснований — не то что авторских монографий, но подчас даже мало-мальски научных публикаций.

Лужков тоже решил приобщиться к науке. Одним из ярких свидетельств тому служит выступление перед студентами РГГУ (историко-архивная вотчина отставного демократа Ю.Афанасьева — большого друга столичной номенклатуры любой политической принадлежности). Студенты и преподаватели истекали слезами умиления услышав невразумительное обоснование "перспектив социально-экономического и политического развития России" ("Эгоизм власти", М.: РГГУ, 1996).

Для нас же изданная стенограмма выступления и ответов на вопросы интересна тем, что позволяет глубже проникнуть в потемки мэрской души, ставшей экспериментальной кухней постсоветской номенклатурной интриги, фабрикой закрепляемых ее политикой суждений.

Вводная часть замечательного документа представляет собой примитивнейший анализ итогов выборов в Государственную Думу в 1995 году, который не рискнула бы поместить на своих страницах ни одна порядочная газета (таковых, впрочем, еще поискать). В этом «анализе» Лужков постарался мягко отстраниться от правительства, получившего на выборах, несмотря на мощное административное и психологическое давление на избирателя, всего около 10 % голосов. Причина тому — ожидание, что Ельцин отдаст премьера Черномырдина на закланье ради крупиц популярности в свою политическую казну. Лужков не преминул отметить в своем докладе, что около 20 % голосов, полученных блоком "Наш дом…", Черномырдин приобрел в его личной вотчине и татарской республике, которые вели "независимую политику".

Выходит, что больше всего голосов Черномырдин получил именно там, где меньше всего мог управлять ситуацией. Где-нибудь на Канарах он, возможно, мог бы получить еще больше. И вот эта очевидная нелепица брошена теоретизирующим Лужковым в физиономии раззявивших рты студентов и преподавателей РГГУ. При всем при том, разгадка парадокса проста. За НДР больше всего голосов получено там, где политика правительства меньше всего обчистила карманы населения. Не в том, конечно же, плане, что была осуществлена более или менее разумная политика. Просто некоторые территории стали своеобразной метрополией, наживающейся за счет остальной части страны. Вот там довольных начальством больше всего (да и самого начальства — целые полчища).

Отмечая, что провинция голосовала заметно иначе, чем столицы, Лужков полагался на распространение столичного мировоззрения на всю страну. Он явно упустил из виду, что процесс давно уже пошел вспять, что провинция просто наелась «реформ», которые принесли москвичам очередное подтверждение их исключительности (но вовсе не благополучие и достаток). Выборы 1995 года показали, что "красный пояс" территорий вокруг центральных районов страны затянулся в "красную удавку" вокруг столицы.

Впрочем, Лужкову в ближайший период нечего было особенно бояться за свою голову даже в случае победы коммунистов (того, что скрылось после президентских выборов под маской "народно-патриотического" блока). В худшем случае он уйдет на почетную пенсию. Или же останется на хозяйстве, вновь прикинувшись напрочь деполитизированным управленцем. Миф о таком аполитичном хозяине Москвы Лужковым подогревался несколько лет, и так просто чары не рассеются. Но все-таки… Не видеть явную опасность и демонстрировать свое неведение по поводу направления движения политического маятника публично — глупо. Слушать эти нелепицы студентам РГГУ просто стыдно. Но слушали, куда деваться.

То же самое можно сказать и по поводу неуклюжих реверансов в адрес полностью провалившейся команды Гайдара. Говорить, что гайдаровские выкормыши были профессионалами, которые все-таки имели какой-никакой план реформ, а нынешнее правительство — и того не имеет, по меньшей мере некорректно. Ничего они не имели. Малограмотный «доктор» Гайдар вообще ничего не мог «иметь». Импотенция, видите ли…

Бюрократы на хозяйстве (А.Краснов. Мысли вслух.)

Это было еще начало 1991 год до гайдаровского освобождения цен. Продукты просто перестали завозить в Москву. Не везут, и все тут! Как заманить продовольственные товары? Выход бы один — отменить все ограничения вообще, все налоги вообще, всю регистрацию, разрешения на право торговли! Мы приняли решение о том, что каждый человек имеет право торговать на территории района в любом месте в любое время без всяких ограничений. После «прокрутки» этого решения через средства массовой информации, к нам потянулся народ.

Когда пришла весна, стало тепло и появилась опасность осложнений санитарно-эпидемиологической обстановки, мы решение свое поменяли. Приучив к торговле, мы даже смогли ввести налог на очистку территории. На вырученные средства все территории после торговли за ночь приводились в порядок специальными бригадами. Это нормальная форма регулирования! Но она почему-то вызывала страшную ревность со стороны городских властей.

Потом по торговле ударила система торговой наценки. Цены-то отпущены, а вот розничные цены для магазинов — нет. Выясняется, что из нескольких партий колбасы магазинам выгоднее было заказывать самую дорогую, с которой они могли взять большую торговую наценку.

Магазины начали работать как мелкооптовые склады. Все, что туда завозилось из более или менее дешевого товара тут же выносилось с черного хода и продавалось тут же у магазина розничными торговцами. Для них ограничений с наценкой не было.

Тогда мы собрали руководителей крупных магазинов и предложили им отменить торговую наценку при условии, что эта наценка отдельно пробивается в кассовом аппарате. Наценку мы по-нормальному обложили налогом. Всех это устроило.

Мы снова проработали все документы и направили Гайдару. Через две недели выходит постановление правительства, в котором руководителям исполнительной ветви власти областей, краев и республик разрешается освобождать торговлю от ограничения наценок.

Лужков узнал о нашем письме Гайдару — шила в мешке не утаишь. В результате московская пресса разразилась целой серией статей о том, что Краснов хочет, чтобы все товары были дороже.

Прошло еще месяца три. Лужок «въехал» в вопрос и начал «своим» особо доверенным руководителям магазинов давать разрешение на отмену ограничений торговой наценки и хвастался этим. Вот какой феерический выверт произошел! Хвастался тем, что еще недавно всюду поносил!

Можно к этому привести пример с приватизацией такси. Как хвалили ее на все лады журналисты, обслуживающие власть! После этого все таксопарки превратились в сервисные центры, кадровый состав потерян. Восстановить такси сейчас — целая история.

Еще одна забавная деталь — по поводу дизельных такси. Была такая идея у московских властей — купить за рубежом «мерседесы» и использовать их как такси. Тут такая «мудрая» мысль была: мол, бензин, который не используем, мы продадим другим и за счет этого… И это все притом, что цена «мерседеса» в 10 раз дороже, чем «Волги»! Это полная шизофрения!

Вот еще история с мусоросжигающими заводами. Стоит посмотреть подшивку "Московской правды", чтобы обнаружить, что история с этими заводами длится уже многие годы, а воз и ныне там. За границу по поводу этих заводов переездило все московское правительство, все префекты. Каждый раз объявлялось: "Наконец у нас будет завод, который…!". И опять ничего.

Мусоросжигающие заводы — это область хозяйствования. А вот как ты пританцовываешь с Лайзой Минелли, на трапеции болтаешься, литературой балуешься — это из другой оперы, это к хозяйству не имеет отношения.

В своем выступлении Лужков постарался еще раз пнуть временно смотрящего в политическое небытие Чубайса. При этом ему довелось высказать тезис, потом повторенный Ельциным, — если бы не Чубайс, НДР получил бы не 10 %, а 20 % голосов на выборах. Ельцина околополитические шутники поправили — если бы не Чубайс, то НДР получил бы точно 20 %, а вот если бы не Черномырдин, все 40 %. Лужкова поправить не смогли или не захотели. Скорее всего, Ельцин стал менее опасной мишенью для острот, а Лужкова предпочитали не трогать.

Перейдем к экономическим воззрениям мэра Москвы. В целом их можно отнести к такому антинаучному направлению экономической публицистики как ГАВРИИЛОПОПОВЩИНА (по имени "первого мэра" и псевдогрека Гаврюшки Попова).

Ключевой довод «гаврилопововщины» состоит в том, что государство, дотируя различные слои населения и виды деятельности, недоплачивает гражданам. Выход здесь, по мнению гаврилопоповцев, прост — прекратить дотации и выплачивать гражданам деньги, которые они по своей воле потратят на собственные нужды. В таком случае деньги вроде бы должны пойти туда, где услуги им будут предоставлены лучшего качества. Если же говорить о методе приватизации, то «гавриилопоповцы» (и Лужков) полагают, что приватизированы могут быть лишь приращение дохода и амортизационные отчисления.

Представить себе экономику, организованную подобным образом, можно только в "четвертом сне Веры Павловны". Этот сон не будет иметь никакого отношения к реальной экономике, реальным процессам в ней. Ведь в реальности никакой конкуренции по части качества товаров и услуг сегодня не существует, а при нынешней политике ее не предвидится и в будущем. Может быть в Москве еще удастся найти по соседству магазин почище и с ценами чуть ниже. Да и то вряд ли. Попытка же ликвидировать общественные фонды потребления привела к их полной ликвидации (приватизации чиновниками) без всяких компенсаций. Теми же поповыми и лужковыми, вешавшими нам лапшу на уши еще в конце 80-х. Зарплата от этого не только не возросла, но и серьезным образом сократилась.

Что же касается положения собственника, в реальной жизни он только тогда имеет шанс стать ответственным, когда рискует этой собственностью, а не только "амортизационными средствами". Если владение собственностью носит усеченный характер, никакого желания пользоваться ею рачительно не возникает, как не возникает его и по отношению к уворованной (приватизированной) собственности, ради создания которой не пришлось шибко потеть. Зато возникает желание варварски и воровски ее эксплуатировать. И вот Лужков, выступая перед студентами, призывал пойти по второму кругу реформ, обманывая себя и других сказками о самопроизвольном появлении "эффективного собственника", смущая публику зарплатой в 400–500 долларов против нынешних 150. Если кому-то все это по душе — его воля дурить себе голову мечтами об утроении зарплаты. Для умственно здорового человека все это — злонамеренное вранье.

Необходимо остановиться еще на одном тезисе Лужкова. Он говорит, что собственники "обменяли власть на собственность" не для расширенного воспроизводства, а для перепродажи и спекуляции. И вроде это по делу, даже самокритично: кто собственность на власть меняет, кто власть на собственность. Но посмотрим на тезис Лужкова внимательнее.

Во-первых, мысль об обмене власти на собственность впервые прозвучал именно в адрес лужковского правительства еще в 1991 году. Тогда Лужков и его команда, проявив явную трусость, не пришли на организованную телевидением дискуссию в театре «Сфера». Интересы московских хозяйственников отстаивала пара Л.Пияшева-В.Миронов, сиротливо пристроившаяся в уголке пустой трибуны (первая — некогда известный журналист, прикинувшийся публицистом, второй — соратник разорителей страны, прикинувшийся депутатом России и Москвы). С трибуны предпринимателей отстаивал интересы Лужкова некто К.Затулин (комсомольские оперативник и внезапный биржевик). Именно в этот момент одним из нас (авторов книги) был выдвинут тезис об обмене власти на собственность. И касалось это именно Лужкова и его тогдашнего патрона Гаврилки Попова. Лужков вторично «изобрел» этот тезис (формально все еще правильный) с задержкой на пятилетку. Такой вот склероз в осознании социально-экономических процессов.

Во-вторых, где это Лужков разглядел "эффективного собственника", откуда ему было бы взяться, если не путем смены хозяина? От спекулянта собственность должна рано или поздно (в наличествующей ситуации, конечно же, поздно и мучительно) перейти к "эффективному хозяину". Что ж тогда критиковать спекулянтов? Ведь без них не будет и собственников! Опять нестыковочка выходит. Уж если захотелось иметь "эффективного собственника", то надо прекращать воровать. Собственник будет ответственным, когда вор будет сидеть в тюрьме, а изобретатель дурного глубокомыслия — в доме престарелых или умалишенных. Не ранее.

Далее в своем докладе Лужков пользуется любимой идеей своего давнего экономического советника — бывшего депутата Моссовета Кемера Норкина — идеей о ренте за пользование природными ресурсами. Согласно этой идее, предприниматели сырьевых отраслей должны получать прибыль только за счет эффективной организации производства — не более того. Все остальное должны съедать налоги на пользование природными ресурсами, которые должны составлять 60–80 % мировой цены. Мэр столицы наивно (а может быть и с некоторой задней мыслью) предлагал вернуть ренту за природные ресурсы в бюджет государства и тем самым решить практически все финансовые проблемы — проблему зарплаты, проблему неплатежей, проблему оборотных средств предприятий. Ежу понятно, что все это — не более, чем "российская мечта" об экономическом чуде… Не предвиделось условий для такого оборота дела. Напротив, в тот период воровали сырье напропалую. И в Москве им тоже торговали, снимая пенки с завышенного потребления в отопительных системах.

Что оставалось от "умного тезиса" при столкновении с реальностью? Полоумье без просвета…

Говоря о свободе конкуренции, которая "выравнивает норму прибыли", Лужков демонстрировал вопиющее невежество. Ему даже мысли экстра-либерала Дж. Сороса о том, что свободная конкуренция и эффективная конкуренция — не одно и то же, не была известна. К тому же все это никак не клеится с регулированием сырьевых отраслей и усечением прав собственника, на которые рассчитывал Лужков.

Мэр, выступая за свободу конкуренции, говорил о том, что расчет на «доброе» государство безоснователен, а потом вдруг выписывал реверансы в адрес малоимущих, пенсионеров, инвалидов, матерей одиночек, которым, как оказывается, "надо уделять первостепенное внимание". Иначе, будто бы, реформы не будут иметь успеха. Так нужно «одаривать» бедняков или нет, нужно регулирующее воздействие государства или нет? По Лужкову выходит, что нужно и то, и это. Может это и так, да только тогда надо доходить до проблемы «как», отбросив очевидные благоглупости.

Такие случаи "плюрализма в одной голове" известны. Когда у Винни-Пуха спросили, будет ли он есть хлеб с вареньем или с медом, он ответил: "С вареньем и с медом, и можно без хлеба". В сказках такое бывает, в жизни — нет. А если и бывает, то только с печальным исходом — быстро кончаются и варенье, и мед, и хлеб.

Ларечная эпопея (А.Краснов. Мысли вслух.)

Указ о свободе торговли дал свободу ларечникам. Можно было бы ввести эту свободу в рамки, разрабатывая архитектурные проекты под ларечные городки на улицах и площадях столицы. Как бы не так. Три года лепили и лепили — как Бог на душу положит. Теперь уже в третий раз все сносят "под ноль".

Что означал запрет на установку ларьков с указанием "только установленной формы"? Он означал, что чиновники получали взятки сначала за установку ларька неустановленной формы, потом за то, что его не сносили, потом за смену его на ларек "установленной формы" и т. д.

Установленная форма — продукт фантазии чиновника, которому что-то рассказали о рынке и он решил: "А давайте будем ставить вот такие — одинаковые для всех палатки!" Но так дело не пошло и пойти не могло. Большие стеклянные окна, которые пытались навязать торговле, по ночам били и постепенно, несмотря на запреты, ларечная торговля нашла ту форму, в которой она могла существовать. Покупают больше там, где хорошее освещение, где не надо стоять под дождем, где вид самой палатки не отпугивает. Работает регулирующая сила рынка.

Но есть здесь и существенная роль власти. Она может ставить препоны, а может и помогать, сокращая период срабатывания рыночного механизма. Это и есть политическая воля — власть этим вопросом должна заниматься. Сначала надо сесть, подумать, потом собрать экспертов, специалистов, провести совещания, подготовить документы… Если, как это делают московские чиновники, просто сидеть, то политической воли нет, и все идет "само собой" при непротивлении всяким безобразиям.

В некоторых случаях рынок предполагает политическую волю, которая экономит затраты на изобретение простых вещей и сокращает возможности для коррупции. Власть на то и поставлена, чтобы потрудиться и выдать общее решение. Бросив кость, надо отслеживать процесс, который вокруг этой кости начинает развиваться, кто ее начинает грызть.

Как все это происходит в Москве? Здесь чиновники давят торговлю всерьез. Ларечный бизнес сохранился только там, где имеются огромные потоки людей — у станций метро. В остальных местах ларьков почти нет. Почему?

Дело в том, что магазинное лобби в столице очень сильно и хорошо организованно. Работают они отвратительно. В основном это те же люди, которые работали и в прежние времена. Они привыкли работать на чужом кредитном ресурсе, получая товар с баз и неторопливо его реализуя. Только формально появились новые хозяева. На самом деле это те же коллективы магазинов — те же "тети Маши", что хамили, обвешивали и крали в прежние времена. Дела у них идут плохо, а киоски, что есть вблизи каждого магазина, торгуют споро — у них всегда есть товар, который дешевле, и в магазин мало кто идет за таким же. Руководители магазинов в результате собираются в кучку и идут к Лужкову: "Юрий Михайлович! Надо что-то делать с ларьками!". Для директоров магазинов ларечники — враги отечества, которых надо извести под корень.

Я помню как руководители района обращались к архитектору: "Где можно поставить ларьки?" Ответ районного архитектора, ГлавАПУ: "Нигде! Нет места в районе!" В то же время известно, что всю Москву при здравом архитектурном планировании можно уместить на территории в десять раз меньшей.

Помню как наш зампред исполкома пытался выколотить из районного архитектора схему расположения палаток близ метро "Улица 1905 года". Просто схему! Если все нельзя, то дайте схему как можно, чтобы при каждой установке киоска не бегать подписывать бумажку. Год архитектор не давал эту схему. Потому что мог за свою подпись получать мзду при установке каждой новой палатки.

Когда была борьба с палатками, я пытался поддержать торговлю, потому что товара, доступного потребителю, не было. Тогда Лужков снимал в районе палаток по 50 за сутки, а я ставил за то же время палаток 100. Районные депутаты со своими красными книжечками бросались на технику, которая была задействована против ларьков — руками снимали стропы кранов, пытающихся подцепить очередную торговую точку и увезти с глаз долой.

Я понимал, что если я не упрощу до предела выдачу разрешений на ларечную торговлю, то будут брать взятки. Поэтому руководителю торгового отдела был дан временной норматив на оформление документов — 10 минут. Если ко мне — председателю райсовета — попадал человек, который вибрирующим голосом начинает объяснять почему ему нужно разрешение на торговлю, я сразу брал у него письмо, расписывался и ставил дату и время. Потом говорил: "У вас есть 10 минут чтобы спуститься на один этаж, получить разрешение и вернуться ко мне, чтобы я мог расписаться и поставить печать. Если затратите более 10 минут, я буду считать, что у вас вымогают взятку. Не подводите наших сотрудников". Система работала — ставили каждый день до 100 палаток!

Если два года назад от предпринимателей стон стоял оттого, что затрахали уголовники, то теперь на уголовников не жалуются. Уголовники стали милейшими людьми — берут свой процент и не мешают. А вот от чиновников, которые плодятся бесконечно, спасу нет! Теперь нужна лицензия на вдох, лицензия на выдох и лицензия на промежуточное состояние между вдохом и выдохом. Нужна лицензия на торговлю, разрешение, патент, плюс отдельное разрешение на торговлю вино-водочными изделиями и отдельное — на табак. Потом появляются административно-техническая инспекция, инспекция по качеству, санэпидемстанция, четыре или пять видов милиции… Каждый проверяет отсутствие или наличие кассового аппарата, качество продукции и количество пыли по углам, а заодно проверяет, нет ли возможности забрать у тебя бутылку просто так — "за дружбу".

Второй виток социально-экономической мысли мэра раскручивается по поводу проблемы индивидуализма и коллективизма, давно изученной вдоль и поперек мыслителями всех профессий, которые Лужкову просто не известны. Та точка зрения, которую высказывал Лужков, именно поэтому и оказывалась старой и скучной, да к тому же, разделяемой весьма ограниченными людьми.

Лужков говорил: "Наша задача — пробудить в каждом человеке ясное понимание того, что он и только он является высшей инстанцией, ответственной за собственное благополучие", "…нужно исходить не "из принципа", а "из выгоды". Развитием общества должны править польза, выгода. Личная польза, личная выгода!"

К этому мы снова приведем слова Салтыкова-Щедрина: "Есть множество средств сделать человеческое существование постылым, но едва ли не самое верное из всех — это заставить человека посвятить себя культу самосохранения. Решившись на такой подвиг, надлежит победить в себе всякое буйство духа и признать свою жизнь низведенною на степень бесцельного мельканья на все время, пока будет длиться искус животолюбия".

Далее уж и вообще мэр заговаривается: "То, что человек всегда действует в собственных интересах, не вызывает сомнения".

Это, как говорится, чушь собачья. Мерзавцы и негодяи, в самом деле действуют так всегда, но общество стоит совершенно на других основаниях. Оно не на подлецах держится, а на подвижниках, бессребрениках и героях. "В собственных интересах" под пули в атаку не ходят.

К этому мы снова процитируем Салтыкова-Щедрина: "Шкурный инстинкт грозит погубить, если уже не погубил все прочие жизненные инстинкты. Ужасно подумать, что возможны общества, возможны времена, в которых только проповедь надругательства над человеческим образом пользуется правом гражданственности. Уши слышат, очи видят — и веры не имут. Невольно вырывается крик: неужто все это есть, неужто ничего другого не будет? Неужто все пропало, все? Ведь было же когда-то время, когда твердили, что без идеалов шагу ступить нельзя! были великие поэты, великие мыслители и ни один из них не упоминал, о «шкуре», ни один не указывал на принцип самосохранения, как на окончательную цель человеческих стремлений".

Лужков же как раз и думает, что человеческое бытие добродетельно только в том случае, если добрый сын отечества только тем и занят, что насыщается, переваривает и извергает — все в соответствии с "собственными интересами".

Великий Салтыков предупреждает нас: ежели хоть на миг верх у нас возьмут хлевные идеалы, "мы будем хлеб сеять на камне, а навоз валить во щи", нас просто вша заест! Именно это и происходит. А тем временем из уст Лужкова открыто звучит "крамола против человечества, против божьего образа, воплотившегося в человеке, против всего, что человеку дорого, чем оно живет и развивается".

Личная инициатива, согласно декларациям Лужкова, всегда эффективнее государственного управления. Это обосновывается тем, что личная инициатива связана с личным риском. Жесткие правила этого риска заставляют прыгать с 101 этажа в случае неудачи. И это Лужков считает неизбежным. По его выходит, что лишь риск обуславливает экономическую эффективность.

Это утверждение и рядом не лежало с истиной. Даже для колхозного базара это — бред сивой кобылы. А еще — наглая пропаганда собственного тунеядства — мол, личная инициатива все отрегулирует, а я в сторонке подожду, чтобы не вспотеть. Но и поживлюсь, если что на этой личной инициативе.

Мы можем привести пример крайней экономической неэффективности, основанной на личной инициативе. В условиях "демократических реформ", как известно, расплодилась масса фирм. Множество людей вынуждены были оторваться от производительного труда и спешно осваивать бухгалтерский учет, основы экономики и науки управления, изучать закономерности фондового рынка, а главное — способы обмана государства и ухода от налогов… И это лишь плата за то, чтобы выйти на рынок и обнаружить там пространство, поделенное номенклатурными монополиями и терзаемое рэкетирами. При таком растратном механизме нельзя ожидать возникновения мало-мальски новых товаров, новых технологий, новых орудий труда. Множество мелких самоучек, вынужденных отбросить свое образование, не в силах создать экономическую эффективность. Они создают лишь обстановку экономической деградации, пустой суеты и никчемной растраты творческой энергии.

Лужков изобретает два вида капитала — производительный и паразитический. Первый работает по схеме деньги-товар-деньги, второй занимается перепродажами вроде деньги-сырье-деньги. Причем под «сырьем» Лужков понимает все, что можно присвоить и продать.

Для нас ясно, что сказанное нашим «теоретиком» к экономическим закономерностям никакого отношения не имеет. Есть форма обогащения, опирающаяся на прямой захват национального достояния, а есть производство товаров, услуг и знаний. Это ничего не меняет в схеме деньги-товар-деньги. Вот когда на место «товара» в эту схему попадают снова «деньги» или слово «власть» — действительно возникает паразитическая система, которая формально не противоречит ей (то есть, власти), а на деле является тем же способом захвата национального богатства, что так «эффективно» применила посткоммунистическая номенклатура. Уж здесь, Юрий Михайлович, предъявляйте претензии к своим уполномоченным банкам, да строительным монстрам, к своей воровской клике. То-то они жиреют, когда хиреет экономика!

Наконец, третий пируэт мыслей мэра — вокруг местного самоуправления. Опять тут кто-то из "литературных негров" пишет Лужкову полную дребедень.

Что такое местное самоуправление для Лужкова? Это избранный москвичами мэр и Городская Дума, "способные принимать самостоятельные решения, не обращаясь к федеральным органам власти".

Действительно, Лужков, получивший свой статус владельца всея Москвы прямо из рук Ельцина отнюдь не праведным путем, и Городская Дума численностью 35 человек, избранная в условиях подавления оппозиционных настроений ничтожным меньшинством населения (не более 12 % москвичей) — вот и все «самоуправление» десятимиллионного города. Сам Лужков немало потрудился, чтобы реальное самоуправление, доступное гражданам, затоптать насмерть, а Гордума, избранная поперек всякого законодательства, с декабря 1994 и вовсе утратила всякие признаки представительного органа, постановив продлить свои полномочия еще на два года. Просто взяла и постановила. А что ей было беспокоиться, если в стране беспредел?

Если принять все сказанное во внимание, Лужков выглядит в одних своих утверждениях примитивным лжецом, в других — глупцом. Отмечая признание мэра в том, что все сказанное им перед студентами РГГУ есть "философия власти в городе Москве", можно заключить, что лишь в названии брошюры со стенограммой умствований Лужкова случайно попалась щепотка правды. Лужков действительно продемонстрировал предельный "Эгоизм власти", предельную ее некомпетентность и лживость по самому широкому кругу вопросов.

Добавим к этому крылатую фразу мэра: "Я бы мог завуалировать, мог бы сказать мягче, но я не привык облекать свои мысли в удобоваримые формы" ("Новое время" № 52 1996, с. 12).

И вот чем эта нелюбовь к удобоваримости кончается: "Лично себя виню, что несколько лет назад не увидел эту тенденцию страшного развала и не инициировал тогда же создания подобной организации (речь про движение «Отечество» — прим. авторов). Когда развалилась КПСС, я, как и многие, наверное, сказал себе: все больше никакие политические системы для меня не существуют, я делаю свое дело, и идеологии мне искать нечего. В России создался политический вакуум, который заняли гайдары, чубайсы и иже с ними. И мы оказались просто вынуждены заговорить о своей политической организации, потому что страну буквально нужно спасать. Сейчас нужно принимать меры не в режиме спокойных решений, сейчас требуются активные, неотложные "спасательные пояса"" (из выступления в г. Раменское, материалы пресс-центра ОПОО «Отечество», 1998).

В последних словах усматривается попытка уклониться от ответственности и заболтать свою прогайдаровскую, проельцинскую позицию. Мол, "на хозяйственной платформе" пребывал и ведать ничего не ведал. Ложь! Все ведал и сотрудничал с Кремлем, с самым отвратным ворьем, с душегубами и клятвопреступниками как никто — в этом была "философия московской власти" под руководством Лужкова.

В дебилизированном обществе чиновникам демонстрировать свое невежество, оказывается, вовсе не стыдно. В этом деле номенклатура проявляет даже какое-то особое обаяние. Лужков вовсе не одинок в своих попытках положить на бумагу собственное тщедушное жизненное кредо. У него есть последователи и конкуренты в этом деле.

Так, лужковский префект Брячихин (из бывших партийцев районного уровня) все-таки стал доктором экономических наук, не имея за душой никаких научных работ. Формальным основанием для присвоения степени формально стала абсолютно пустая книжка "Сколько власти нужно власти", реальным — должностное положение и распоряжение громадной собственностью Западного административного округа Москвы.

В начале 1995 года Брячихин выпустил еще одну двухсотстраничную пустышку "Власть в городе". По всей видимости, это "фундаментальное исследование механизмов городского управления" послужит поводом для присвоения академического звания. Ведь в книге сделаны фундаментальные открытия!

Во-первых, открыта принципиально новая система местного самоуправления, которая должна, согласно Брячихину, формировать условия для развития и обострения конкуренции. Как и Лужков, Брячихин не понимает, что обострение конкуренции вовсе не оптимизирует экономику, а самоуправление надо держать от конкуренции подальше. Последнее необходимо в силу того, что смешение самоуправления с конкуренцией дает в виде неизбежного результата коррупцию. Именно таким образом сложилась "философия власти" в Москве, и именно ее Брячихин, сам не ведая того, оправдывал.

Во-вторых, Брячихин полагает, что "в нынешних условиях управленческая деятельность должна приобрети черты некоммерческого предпринимательства".

Это что еще за околесица? — спросит непосвященный читатель. О, это — «мудрость», «философия» московского чиновничества, пытающегося выдавить из себя хоть каплю чего-то нового! Тщетно, тщетно и уже немало лет без всяких надежд на успех очередной попытки. Практика подтверждает полную творческую недееспособность этих «философов». Уж лучше бы они плагиатом занимались, как Лужков, который сделал себя автором пчелиного улья, автором дорожной развязки, автором булочки особой формы и т. д. Вранье — да, но не отъявленная же глупость…

Дофилософствоваться можно и до такого: "Религия — это прежде всего вера. Я могу сказать, что верю в трудолюбие, добро, справедливость. Мне не нужен никакой посредник между верой и мной. Религия — это не опиум для народа, это просто поддержка человека, который не может самостоятельно себя духовно содержать" ("Кто есть кто" № 4, 1999). Надо понимать, что Брячихин — может. Потому и обходится без Бога, пробавляясь социальными и либеральными благоглупостями.

Глупость-то на деле оборачивается бедой. Действительно, параллельно со своими умалишенными изысканиями Брячихин проводит эксперимент по обслуживанию жилья частными фирмами в своем административном округе (МП 11.08.94), а его супрефекта (бывшего депутата Моссовета) берут с поличным при получении крупной взятки (Ъ-daily, 21.10.94). Так что, номенклатурная «наука» с номенклатурной практикой идут рука об руку по пути абсурда.

Номенклатурные эксперименты традиционно на руку разным пронырливым личностям. Настолько пронырливым, что даже Лужков не вытерпел их наглости и в феврале 1994 создал специальную комиссию по поводу «экспериментов» в Западном административном округе Москвы. По результатам ее деятельности были арестованы взяточники из числа супрефектов и замначальника одного из управлений префектуры. Взятки брали за предоставление помещений под офисы, махинации со строительством гаражей и прочее.

Российский министр внутренних дел А.Куликов как-то раз обнародовал факт, что 70 % площадей, занимаемых госучреждениями, сдается ими в аренду. Деньги в бюджет при этом никто перечислять не собирается, а разница между коммерческой и льготной ставкой аренды зачастую кладется в карман чиновником. И это самый распространенный бизнес московской бюрократии. Ведь наиболее обширный фонд служебных помещений расположен в Москве.

В свое время Моссовет пытался взять под контроль предоставление этих площадей в аренду, наполнить платежами бюджет. Лужков не дал — предпочел наполнять карманы чиновникам-ворюгам. Вот и вся "философия".

Каждый раз когда читаешь «размышлизмы» Лужкова, становишься свидетелем продукта «образованщины» — попытки излагать поверхностно усвоенные или просто случайно подслушанные мысли — в силу своей индивидуальной должностной специфики и поставленной бюрократической задачи. В этом случае так и хочется сказать: "Сударь, вы невежа!".

Лужков, за два года до того, популяризующий самый примитивный и радикальный либерализм, к 1997 году стал патриотом-державником. Вот и в своем выступлении на российско-белорусском форуме (РФ № 5, 1997) он начинает оправдывать "имперские замашки" тем, что наш менталитет никогда не согласится на существование в маленькой стране на задворках Европы. Обрушивается Лужков и на Запад, и на либерал-демократов, ангажированных Западом, и на СМИ, которые по убеждению Лужкова (вот какое открытие!) не сделали ни одной ошибки в служении силам расчленения страны.

Более того, Лужков вдруг признает, что подавляющее большинство граждан России сожалеет о распаде СССР, а принятая в 1991 году схема СНГ никого не устраивает. (Заметим, что даже принятая тогда схема усилиями таких политиков, как Лужков, была провалена. На ее месте возникло нечто другое — убогое и уродливое «содружество» со строной-обрубком во главе.)

Возникает вопрос, с чего бы это мэр города, который (город, да и мэр) сам более всего кормился с рук Запада и жирел, когда страна приходила в упадок, вдруг бросился осваивать ранее чуждую ему риторику? Что за пружина сработала в «органчике», уже несколько лет говорившем на другом языке?

Ответ прост. Лужков, стремящийся к президентскому креслу, интуитивно почувствовал, что для успеха избирательной кампании надо совершить подвиг. Вот и прикипел московский мэр к интеграционным инициативам президента Белоруссии Лукашенко. А заодно выболтал и свою тайную стратегию.

Суть стратегии состоит в том, чтобы добиться диктаторских полномочий, перенеся московский эксперимент на всю Россию. Внешне формулируется вполне благовидная цель — снижение числа «субъектов» Федерации до 10–12 (тоже, кстати, уворованная мысль — теперь у Конгресса русских общин, несколько лет кряду до того требовавшего того же).

С точки зрения управления это вполне логичный шаг. В других руках и других мозгах он мог бы стать благотворным для страны. Но тут Лужков вспоминает как извел 33 московский района, заменив их 10 префектурами. Вроде тоже положительное действие в целях совершенствования управления. Только за этой внешней стороной, есть еще и истинное содержание — не совершенствование, а слом всей машины управления с целью рассадить по доходным местам своих людей и установить фактическую личную диктатуру. Вот и для России предлагается «укрупнить» субъекты федерации, а по сути — ликвидировать любое народное представительство, как это сделано в Москве. Иначе говоря — воспроизвести номенклатурную систему в самом отвратительно ее виде. Потом на ее месте вырастут, как в Москве, новые ступеньки номенклатурной иерархии — московским (лужковским) 130 райончикам найдется соответствие и на просторах России.

Стоит ли говорить, что лужковская схема государственного управления чудовищно неэффективна, с точки зрения экономики, предельно антидемократична, да еще лишена и всех преимуществ жесткой диктаторской власти, особенно эффективной в ситуации кризиса для преодоления этого кризиса. Не будучи круглым дураком, Лужков пропагандировал бред, имея целью обмануть, протащить под благовидным предлогом и прикрытием патриотической лексики предельно либеральную схему, уничтожающую последние остатки государственности. Распространяя свой способ правления на Россию, он стремился распространить на нее и все прелести московской экономики — повязанной Западом и насквозь коррумпированной.

Соответственным образом строит Лужков и свои представления о формировании системы власти. Он ее видит примерно так. Самоуправляющиеся сообщества делегируют более высокому уровню власти те полномочия, которое хотят. Причем не навсегда, а до тех пор, пока это выгодно. Это называется системой корпоративного интереса. (А на самом деле — всего лишь грубо перелицованная теория "общественного договора", попытки внедрения которой хорошо видны в плачевном состоянии современной России.) К этой системе примыкает принцип функционирования власти, изобретенный Лужковым, — принцип конкурентного платного служения. Мол, тогда власть не рассматривает общество как источник доходов, а всего лишь находится на службе, на которую ее нанимает общество. Попытки внедрения такого понимания власти мы видим вместе с результатами в условиях коммунистического правления, измучившего страну застоем, а потом уступившего ее по сходной цене наглым и жестоким разбойникам.

Вместе два принципа, изобретенные Лужковым, создают гремучую смесь, призванную взорвать мозги запутавшегося в своих пристрастиях избирателя. Он должен узнать здесь и нечто демократическое, и нечто патриотическое одновременно, а значит — поддержать Лужкова, который, якобы, будет находиться на службе в условиях конкуренции с другими чиновниками. Дудки! При Лужкове никогда и никакой конкуренции не возникало! Ни в экономике, ни в политике.

Кончено все эти теоретические измышления московского бюрократа — бред чистой воды. Но бред вполне осознанный. Лужков осознает, что невежество становится в его руках оружием борьбы за охмурение избирателя и обман политической элиты. Тут Лужкову, пожалуй, нет равных.

Чтобы закрыть тему — картинка, достойная пера. Это Лужков-изобретатель — о чем мы поминали выше. На международной выставке он представил какое-то колесико неясного назначения, объявил себя автором и тут же получил премию. Только между делом мы узнали, что колесико мэр изобрел в составе "большого творческого коллектива". Ну и еще. Лужков, как оказалось, изобрел и круглый улей. Ему невдомек, что медовые колоды испокон века делались круглыми. Теперь, правда, лужковский улей сделан из пластика и пенопласта. Вероятно, за производство этой пропахшей фенолом продукции фирма-изготовитель щедро отблагодарит московского мэра. И за пирожки-расстегаи, которые каждая толковая хозяйка умеет печь, тоже кто-то глубоко поклонился Лужкову. И в карман тоже не забыл конвертик положить.

Выдать свои гнусные изобретения в качестве рецепта спасения — это высший пилотаж! Доказать рабам, что они абсолютно свободы — блестящий ход номенклатурного пройдохи! Не зря многие академии домогаются членства у них московского мэра. Такой талант пропадает…

А вот еще — свеженькое. Образца 1999 года. Когда мэр метил в президенты. И надо было ему показать что-то «свеженькое» — чтоб народ понял и восхитился, признал за своего. Ельцин показывал с ноги ботинки «Скороход» и раз проехался в троллейбусе. А Лужков стал лекции читать — в народном духе. И рассказики пописывать — в том же духе.

Лужков-писатель — это неисчерпаемый кладезь для того, чтобы раздеть эту персону, оборвать с нее фиговы листочки и показать публике действительную натуру.

Наверное самое важное его признание — блатной образ мысли, который будущий московский градоначальник впитал в своем детском дворе. В его память врубились «понятия» воровской среды — до такой степени, что сам того не ведая, Лужков всегда и жил по этим понятием.

Вот в своих воспоминаниях о студенческой работе в одной башкирской «зоне» Лужков передает воровскую «феню». Неподготовленный читатель с трудом уловит смысл, которым сам Юрий Михайлович просто упивается. Он пишет, что с детства "понимал блатнячок", но сокрушается, что все это — "отдельные слова, а не умение думать на жаргоне". Для нас, сирых, блатное сочинение-изложение бесед с тюремным паханом — и есть проявление определенного мировоззрения, "умение думать на жаргоне" и даже желание так думать.

Лужков лишь в конце рассказа пытается ставить себя в оппозицию блатной среде. Но это только в той части, где он говорит о методах теле-войны против его персоны в 1999 году. Все это он объявляет партийно-блатной коалицией против него. А до этого в словах пахана (который на Лужкова произвел вовсе не отталкивающее впечатление), он видел альтернативу режиму, где нет истинной свободы. И отлито это в неслучайную в устах Лужкова фразу, запавшую ему в душу от пахана: "вор — дело фартовое. Тут не бабки важны, философия".

Вот где была смущена душа Лужкова, вот где затаилась страсть к не связанному ничем произволу: "воры не идут ни на какой сговор с властями, не участвуют в социальной жизни, не признают государственной и партийной машины. Они держат свое сообщество, отгораживаясь правилами и запретами, жаргоном и ритуалами. Они существуют как бы в параллельном мире, в другой системе координат, со своим кодексом чести и «правильными» понятиями".

Этот нигилизм врос в сознание предперестроечной номенклатуры: "Бог устроил мир не по вашим законам, а "по понятиям"". Потому и рухнул закон, а за ним — страна.

В общем, Лужков прав: "блатная культура, выпестованная в зоне, была затребована именно властью". Только он заметил это когда телекомментатор, разоблачавший его, "шестерил как типичный сявка". Мы же увидели то же самое со стороны самого Лужкова и ельцинской шайки, в которую он входил", уже в 1991 году. Именно тогда с участием Лужкова началась "война новых законников за блатную утопию. Мечта устроить власть "по понятиям". Сделать зону образцом общественного устройства".

Ложь стала для Лужкова частью натуры. Он даже не замечает, как вываливает на бумагу откровенную чушь: "однажды в конце девяносто второго года в мой кабинет вошла старушка с авоськой в руке". Кто бывал в указанный период в указанном месте, знает, что никаких старушек там и в помине быть не могло. И не только старушек. К Лужкову не мог бы попасть и депутат, для которого мандат народного избранника открывал множество дверей.

Не зря Лужков назвал свой рассказик «Мистика». Ему померещилось — что-то такое было, но что — мы уже не узнаем. Какая-то «муза» спустилась с потолка мэрского кабинета и нашептала ему судьбу — строить Храм Христа Спасителя.

Все вранье, все! И утверждение Лужкова, что к 90-м годам бассейн «Москва» представлял собой развалины и свалку, и то, что никто не собирался воссоздавать Храм. Дискуссии на эту тему шли не один год, а в начале 90-х у бассейна постоянно шли молебны и крестные ходы. Сам же Лужков тогда планировал восстанавливать не храм, а бассейн. И только мощное движение верующих его остановило. А решение строить храм возникло в голове мэра лишь в 1995 году. И не так, чтобы "как-то вечером" "напроситься на прием к Патриарху", будто бы и не ведающему о планах такого строительства. Боже мой, до какой же степени нужно потерять голову, чтобы рассказывать публике, как ты убеждаешь Патриарха строить храм да еще расспрашивает о подробностях — будто бы сомневаясь в разумности затеи!

Да, видно была какая-то мистическая «старушка», чтобы помочь Лужкову в речи на открытии Храма призвать ее в свидетели, заставить вручить невесть откуда взявшуюся старинную Библию Патриарху и ввести публику в "ошеломление, экстаз, восторг".

Не забудем, что весь этот «пиар» состоялся на излете 1999 года, и был запланирован именно на этап президентской избирательной кампании. Вот там как раз и ужен был экстаз. Ни Храму, ни Церкви экстаз не только не нужен, эта душевная разгоряченность театрализованной сценой им претят, а для зараженных горячкой душ — просто вредна.

Следующий фрагмент "философии Московской власти" открывается для нас с новой стороны предисловием академика Велихова, который, как говорили в свое время умудрился "использовать атом не в мирных и не в военных, а в личных целях". На этот раз физик-академик признался, что "путь науки в таких условиях слишком долог и тернист", "а действовать приходится немедленно". И таким образом дал карт бланш Лужкову, который в своей "народной смекалке" никогда не полагался на науку. Ему ближе другие методы. Как отмечает Велихов, "Жванецкий объяснял больше, чем экономические науки". Вот и Лужков туда же — к своим "Российским законам Паркинсона".

Позвольте, но при всем этом, Лужков ссылается на Макса Вебера, прочитать которого не всякому гуманитарию дано — не то что выпускнику «керосинки»! Да дело в том, что "научная харизма" все равно оказывается нужно, и литературный негр вставляет имя немецкого социолога в текст, а Лужков его произносит перед аудиторией.

Вот что точно от Лужкова — это хамская строка подонка Губермана против тютчевской, славящей Россию. Лужков сладострастно цитирует Губермана: "Давно пора…три точки… мать, умом Россию понимать". Это родное — от собственного номенклатурного "менталитета".

Лужков пытается выявить "национальные особенности" — в смысле "свойств среды, социального целого". Вот когда выявим — тогда, по Лужкову, поймем (умом! — как говорит Лужков, а не верой, как завещал Тютчев) причины неудачности наших "реформ".

Интересно, как повернулся ум Лужкова, когда он взял в руки машинописную копию "Законов Паркинсона" — "трижды перечитал текст и запомнил на всю жизнь. Он, можно сказать, изменил мой взгляд, дал угол зрения на ситуации, с которыми сталкивался почти ежедневно". Вот, оказывается, откуда "научная харизма" в сочетании с народной смекалкой! Тут невольно поймешь, что на образование надо "наплевать и забыть". Паркинсон — вот гений современности, подобный Копернику и Ньютону. ""Законы Паркинсона" — нечто аналогичное квантовой революции в физике". Именно Паркинсон, по мысли Лужкова, должен заменить либеральных авторитетов Хайека с Фридманом. Этих можно читать. Но по методу Лужкова исключительно после Паркинсона. А все потому, что он ближе к нашей «ментальности», к нашим пословицам. Слушайте Лужкова, господа ученые — доценты с кандидатами! По пословицам надо жить и пословицами управлять — надо, чтобы "подобные истины стали фактом поголовной грамотности, вошли в школьные учебники". А если не поймут — по матерком их в три этажа.

Но дальше-то, дальше что! Лужков просто про себя, да про себя (хотя вроде как про кого-то другого): "чем больше капитализма и рынка по рецептам Фридмана и МВФ, тем больше российского феодализма на деле. Строили рыночную экономику, а получили «блефономику». Делали свободную конкуренцию, а построили систему, где главная прибыль извлекается не за счет успеха на рынке, а за счет распределения "властной ренты", умения ладить с авторитетами, жить по понятиям и так далее".

Да, нет — все-таки про себя. Потому что Лужков вовсе не критикует безобразия, он их оправдывает «ментальностью». Так, мол, было у нас всегда. Просто это надо понять, а поняв — начать управлять. В смысле "такого управляемого хаоса", где все воруют и, как указывает нам Лужков, получают от этого удовольствие. Это про нас — про всех! (Может спутал автор чего — своих с чужими смешал? Его «свои» — точно крадут все, что плохо иль хорошо лежит.)

Весь свой жизненный опыт, жизненное кредо, опыт участия в ельцинской команде Лужков сконцентрировал в описании такого общества: "Идеальное состояние подобной системы — чтобы был царь, который плохо соображает, которого надо хвалить, опутывать, подсовывать разные кризисы и вообще всеми способами выводить из строя. Чтобы он за все отвечал и не мог сообразить что делает. А под крышей у этого царя-вождя-кумира заниматься своими делами, не по закону, а по понятиям, то есть законам неписаным, которые воплощают единый принцип российского общежития: "Живи и жить давай другим"". Лужков знает, что говорит. И мы знаем. Мы знаем, что они (и он) так живут и так жить хотят.

Вообще лужковские умствования, если говорить серьезно, любого русского человека должно просто оскорблять. Одно дело, когда народ в пословицах высмеивает самого себя, свои пороки (которые вовсе не есть "менталитет"), когда эти пороки (вовсе не распространенные сплошь) смехом и иронией бичуются, другое дело, когда наглый чинуша делает народную мудрость половой тряпкой для своей нечистоплотной «аналитики». У Лужкова по всему получается, что дело не в разорительных реформах, а в русском «менталитете» — мол, не могли реформ при таком народе пойти нормально, и это надо были видеть наперед. Вот лишь в чем упрек Лужкова гайдаро-чубайсам — не видели наперед, что народ — дрянь: надеется на авось, манну небесную, ленив, вороват и страну свою не любит.

Все-таки Лужков на последок своей лекции успел шаркнуть ножкой: мол, не народ плохой, а страна плохо управляется. А что такое "управляется хорошо"? Лужков прямо-то не говорит. Но проговаривается, формулируя закон тунеядца: "отстроить систему, где все бы работало само собой, почти без вмешательства власти". То есть, чтобы все у нас было и ничего нам за это не было. Но это в перспективе, пока есть опасность ответственности. А до того — закон держиморды и "белокурой бестии": "в нужный момент волевым усилием поперек всего поворачиваешь тенденцию, изменяешь направленность, и люди, оказавшись в таком волевом поле, начинают действовать". А бутерброд уже не падает маслом вниз. На это способны только «центристы». И запишите себе в блокнотик, как делает мэр: "Главное заблуждение науки об управлении — будто вообще есть такая наука". Так сказал Лужков. Хау!

Ложь — слишком мягкое слово для определения качества той информации, которую преподносят московские власти москвичам и гостям столицы в печатном и устном слове. Лганье — вот термин, примененный когда-то Салтыковым-Щедриным. Московские власти пробавляются именно лганьем, ежечасно жизнедействуют в этом лганье. Это их способ существования.

В конце 1994 года мэрия Москвы совместно и объединением “Интурреклама” выпустила тиражом 30.000 экземпляров рекламный буклет о работе московской администрации. Это тупое лганье-вранье на великолепных глянцевых страницах, идентичное “творчеству” застойных брежневских лет.

Предваряя парад рапортов, Ю.Лужков обратился к читателям на страницах своей рекламной брошюры. Он заявил вот что: “Новые власти столицы во главу угла поставили интересы человека. Прежде всего надо было приблизить органы управления к людям, организовать действенный и постоянный контроль за выполнением принятых решений”.

Сегодня мы с полной уверенностью можем сказать, что во главу угла мэр и его приспешники поставили интересы стяжателя, мздоимца, коррупционера — больше никого. Органы управления были несколькими разорительным реформами полностью оторваны от гражданина, органы местного самоуправления уничтожены, Городская Дума превращена в отдел при мэре, городское хозяйство — в рассадник коррупции, должности в администрации — в источник наживы, властная иерархия — в систему круговой поруки.

Лужков представляет дело так, что практически полная приватизация торговли и сферы услуг, а также 50 % приватизация промышленности, принесли городу большую пользу. Жители столицы могут оценить приватизационное безобразие именно как “пользу”. Им кажется, что уровень их благосостояния остался вполне приемлемым, особенно в условиях кризиса. Но в действительности, распродав более половины имущества, мы почувствовали только необходимость туже затянуть пояса, а кое-кто вообще по миру пошел. Что от Москвы осталось нашим детям? Не общая собственность, рачительно наращиваемая отцами города, а неимущее существование, ожидание подачек от власти и милостыни от спонсоров.

Успех Лужкова и его номенклатурной компании будто бы состоит в том, что в столице сосредоточилось более трети из 2000 коммерческих банков. Но вспомним, сколько обмануто ими, сколько еще будет обмануто?.. Сколько криминальных денег отмыто ими, сколько еще будет отмыто?.. В том числе с помощью правительства Москвы, с помощью его уполномоченных банков.

Лужков пишет, что московское правительство поддерживает промышленных предпринимателей, занятых производством. Как бы не так! Взять к примеру строительный бизнес. Здесь происходила не только монополизация рынка полукриминальными монополистами, но и удушение любого конкурирующего с ними предприятия. Власти Москвы не только не осуществляли поддержки независимого предпринимательства, но всячески угнетали его. Кто не верит — пусть попробует открыть свое предприятие и прочувствовать это на собственной шкуре. Или спросить пытавшихся это сделать.

Главное, чем беззастенчиво козыряет Лужков в своей глянцевой брошюре:

— спад промышленного производства в столице менее глубокий, чем в целом по стране;

— кризисные явления практически не получили заметного развития в строительстве, торговле, городском хозяйстве, пищевой промышленности, на рынке труда;

— темпы роста доходов населения и потребительских цен практически совпадают.

Мы опять сошлемся на то, что половина промышленного потенциала Москвы распродана. Может быть именно отсюда создается иллюзия относительного благополучия? Может быть у других дела идут хуже только оттого, что им нечего продать или оттого, что они не торопятся продавать?

В Москве были сконцентрированы ресурсы всей страны, создана мощная и современная промышленная научная база. Сказывается также близость к властным центрам, во многом облегчающая решения многочисленных вопросов. Воспользоваться этим богатством — большого ума не надо. Никакой заслуги Лужкова и его правительства в относительном (весьма относительном!) благополучии Москвы нет. Если распродать вторую половину промышленности Москвы, то может быть Лужков сможет хвастаться своими успехами еще одну пятилетку. А дальше что?

Приведем в дополнение к комментарию факт, опубликованный “Российской газетой” летом 1995. Речь идет об открытом письме Лужкова российскому правительству. Во-первых, Лужков требует для закупки продовольствия 1.4 трлн. рублей под 10 % годовых и 200 млн. долларов под 3 %. Это эквивалентно прямым вливаниям в “бизнес” московского правительства сотен миллионов рублей. Во-вторых, из федеральных фондов выжимается 2 млн. тонн нефти и 2 млрд. “кубов” газа. Это еще одна статья “доходов” номенклатуры — в обмен на политическую стабильность в столице. Наконец, предполагается, что закупка продовольствия для Москвы будет вестись за счет платежей по задолженности иностранных государств Российской Федерации. В долг дает вся страна, а возвращаются деньги одному Лужкову.

Итог всех этих махинаций прежний. Например, такой — за год с августа 1993 г. основные продукты питания в России подорожали в 2.74 раза, а в Москве — в 3.1 раза. В 1996 году стоимость “корзины” из 19-ти важнейших продуктов в Москве превысила 300 тыс. рублей в месяц на человека, что в полтора-два раза выше, чем в целом по России. Выходит, рапорты Лужкова — форменное вранье, а учитывая их скрытый смысл — именно лганье.

“Конкуренция обостряется, и вследствие этого качественные показатели растут”. Лужков козыряет цифрами зарегистрированных предприятий. Зарегистрировано действительно много. Москвичи поверили словам о рыночной экономике и решили пробовать свои силы. Но сколько из 14000 новых предприятий торговли и сферы услуг на тот момент действовало, сколько из 5000 новых строительных организаций нашло потребителя, сколько из 500 новых автотранспортных предприятий было работоспособно? Учет не велся, ибо он вскрыл бы лживость словес о развитии рыночных отношений в столице. Наиболее удачно адаптировались в столице к “рыночным отношениям” всяческое ворье и жулье — это точно.

Борьба за муниципальную собственность (А.Краснов. Мысли вслух.)

Для предпринимателя в сегодняшней ситуации очень хочется перейти от феодальной раздробленности к абсолютной монархии. Чтобы было понятно, кто есть начальник, и если договорился с ним или его службой, то все остальное решается самостоятельными усилиями. То есть, не возникнет еще какого-то хозяина, который начнет диктовать изменение условий.

Если муниципальный орган (то ли местный представительный орган, то ли глава администрации) говорит “я хозяин на этой территории, и если я принял решение, то так оно и будет”, то это устраивает любого предпринимателя. Когда мы приняли скандальное решение о пространстве и воде в своем районе, ставилась именно такая задача — один хозяин. Поэтому у нас на Красной Пресне и начался предпринимательский бум.

История начиналась смешно. Несколько наших райсоветовских депутатов, которые были одновременно и депутатами Моссовета, как-то приехали с городской сессии и сказали, что необходимо срочно принимать решение в соответствии с Законом, по которому местные Советы (а тогда районные Советы являлись именно местными) могли до 1 июля 1990 года заявить свое право на собственность, находящуюся на их территории. Ажиотаж был серьезный, ибо город мог объявить все своим, и было неясно, как потом отделить свою часть собственности. Нам надо было срочно принимать решение, а потом передавать крупные объекты в городское или федеральное подчинение.

Мы быстро составили решение, переписав из Закона все, что может быть предметом федеральной собственности. Туда входили понятия “водные ресурсы” и “недра”. Никакого “воздушного пространства”, о котором писали борзые журналисты, там не было. Это была чисто журналистская утка. Никаких своих придумок там не было.

Все началось с криков Станкевича: “Мы сдадим Краснопресненский райсовет в Музей Революции!” Дальше этот треп дошел до Михаила Сергеевича Горбачева, он тоже начал топать ногами.

Приняв нормальное решение, основанное на законе, мы готовы были отстаивать любую его позицию. Я выиграл полтора десятка судебных процессов против средств массовой информации по поводу защиты чести и достоинства — против тех, кто в оскорбительном тоне высказывался в том плане, что я принял решение о воздушном пространстве. Когда я просил предъявить документ, мне отвечали: “Да это всем известно!”. В результате все суды мы выигрывали: в нашем решении воздуха не было, да и решение было принято коллегиально.

Более того, когда мы стали смотреть логику закона, то оказалось, что законодатели не дураки. Оказалось, что в плане экологии, если ты объявил право собственности на воздух, который находится над данной территорией, ты можешь предъявить юридически выверенные претензии по поводу загрязнения воздуха источниками, находящимися вне твоей территории. Мы даже нашли прецеденты, что воздух не только муниципалитетами, но и частными лицами признается частью территории. Это связано и с вопросами солнечного освещения, и с нависающими козырьками зданий и т. п.

Воздух мы оставили в покое, а вот с землей наше решение пришлось как нельзя кстати. Если бы решения не было, никаких юридических оснований для того, чтобы запретить, например, строительство вблизи спальных районов линии высоковольтных передач или разрешить, например, строительство муниципальной стоянки для автомобилей, не было бы. Только в случае муниципальной собственности на землю можно взимать деньги за пользование стоянкой. Иных способов просто нет. Сегодня это произвол.

С водой было сложнее. У нас ее было мало — всего-то небольшое пространство вдоль набережной Москвы-реки. Но с момента принятия нашего решения любой бизнесмен, который в моем присутствии надувал щеки и жаловался, что мы не даем ему развернуться, получал предложение приобрести где-нибудь самый поганый пароходик, встать на набережной радом с “Александром Блоком” и сделать ресторан, гостиницу — все, что пожелаешь. С землей у нас сложно, а тут — никаких проблем! Если человек имел наглость заявить, что он готов к такому обороту дела, то ему вручался арендный договор с оплатой на квартал вперед.

Большинство внешне “крутых” бизнесменов оказывались на поверку болтунами, но проплачивали первый квартал и начинали поиски подходящей посудины. Потом оказывалось, что они “не тянут”, место пустовало, а деньги оставались в районной казне. Когда я понял, что это происходит достаточно часто, то я начал сдавать одно и то же место трем, пятерым, двенадцати претендентам. Велик и могуч оказался только один человек, который дошел до того момента, что пригнал илочерпалку и углубил русло для большого корабля. Но и этот потом прогорел. Поставили только несколько небольших барж-корыт.

В результате мы получили возможность проплачивать первый взнос на получение жилья любому очереднику, который решил вступить в кооператив и выйти из очереди. За счет этой аренды мы могли бесплатно вывозить ветеранов в не Бог весть какой, но все-таки приличный, санаторий. Этого не было ни в одном другом районе.

Контролирующие органы все время домогались, откуда у нас деньги. Мы отвечали, что пакуем проданный воздух в пакеты и торгуем им на Манхэттене за валюту.

Поскольку тогда можно было иметь лишь один счет райсовета, то контролирующие органы очень любили Пресня-банк. Контролеры всевозможных ведомств все время спрашивали, на какие счета у Краснова лично есть право распорядителя кредитов. На это им отвечали: “Ни на один!”. Мной, действительно, за все время не было подписано ни одного финансового документа. Все документы шли как решения районного Совета или его президиума. Ни одна прокуратура прицепиться не могла.

То же самое с землей. Многие участки мы сдавали в аренду, предлагая любому “крутому” бизнесмену проплатить первый квартал. Все свои согласования мы гарантировали в любой момент. Те, кто считал, что “ухватил Бога за бороду”, недооценивали силу московской бюрократии, над которой мы тоже не были властны. В конце концов здесь мы тоже стали сдавать одно и то же место два-три раза одновременно. Ни разу между собой интересы застройщиков не столкнулись. Такова была сила московской администрации, которая никому не давала работать.

С недрами был тоже интересный правовой прецедент. У нас на территории располагалось посольство США. А посольства, как известно, обладают правом экстерриториальности. Так вот, понадобилось американцам провести тоннель между старым и новым посольством. Вот тут-то они и натолкнулись на нашу строительную бюрократию. Оказалось, что американцам предлагается один-единственный подрядчик — фирма господина Строева (который позднее в ту же Америку и удрал от грозящей ему тюрьмы).

Мало того, что эта фирма заламывала какие-то астрономические цены (с деньгами у американцев особых проблем не было), она стала предлагать неимоверно большие строки осуществления проекта. Когда я предложил найти тех, кто сделает все быстро и качественно, вся московская строительная мафия взвилась на дыбы — у них из-под носа уводят лакомый кусок! Так этот туннель и не построили.

Приведем еще несколько примеров деятельности московских властей.

Лужков прославился убийственными мерами в области финансов. Так, вмешательство в дела бирж со своим налогом на сделки привело к искажению системы формирования валютных курсов, но не принесло городу существенных доходов. Размещение временно свободных средств правительства Москвы на депозитах коммерческих банков дало последним возможность получить дополнительные прибыли и изъяло у предприятий столицы нужные им финансы. Этот шаг стал демонстрацией бесхозяйственности и непрофессионализма городских властей. Но все это меркнет перед созданием стараниями Лужкова целой криминальной республики, поднявшейся как не дрожжах за счет бесконтрольного и почти бесплатного использования московской собственности.

Напомним читателю, что в 1992–1993 году московское депутаты утроили лужковской номенклатуре настоящее сражение по поводу сокрытия чуть ли не половины доходной части городского бюджета. Большая часть сокрытия приходилась именно на аренду нежилых помещений и эксплуатации городской собственности (см. “Мятеж номенклатуры”).

По прошествии нескольких лет читаем откровения лужковского вице-премьера О.М.Толкачева (РФ № 8, 1997):

“Когда мы начинали, доход города от аренды недвижимости до 1993 года составлял — в сопоставимых ценах — 40 млрд. рублей. И это тогда считалось много. На следующий годы мы запланировали 250 млрд., в шесть раз больше. А получили 450. В десять раз больше! Откуда, спрашивается? Открылись новые источники? Ничего подобного Эти деньги были в городе, вертелись, но оседали в чужих карманах, а теперь пошли в бюджет. На девяносто пятый год, идя от достигнутого, мы наметили получить 460 млрд. руб., а собрали 970 млрд. руб. Повышали арендную плату? Не без того. Но главное — правильно направили денежные потоки.

В девяносто пятом году собрали триллион девятьсот миллиардов рублей, а в прошлом — 2 триллиона 100 миллиардов. Это лишь аренда. В целом же только от работы с имуществом дополнительно к другим доходам город получил 6 триллионов рублей. Или миллиард двести миллионов долларов”.

Мы видим какие суммы присваивались до 1994 года московской номенклатурой и прикормленными ею недобросовестными предпринимателями. И это только верхняя часть айсберга, высунувшаяся наружу. Выходит, под руководством Лужкова задержка с принятием верных решений составляет где-то 3–4 года. За это время поезд давно ушел и мафиозный слой в обществе укрепился. Вот и приходится московской номенклатуре подпитывать его, служить его интересам.

Скажем более, все те успехи, о которых доложил Толкачев, свидетельствуют лишь об одном: прямое присвоение доходов города отчасти сменилось косвенным — через посредство городского бюджета.

Толкачев похвастался, что Москва получает от собственности в полтора раза больше, чем федеральное правительство со всей России. Питер же собирает доходов от собственности в 25 раз меньше Москвы, если пересчитать на душу населения. Вывод отсюда только один: по стране продолжается прямая “приватизация” доходов, которые должны были бы поступать в бюджет и из которых должны быть оплачены пенсии и зарплаты. О масштабах этой “приватизации” говорит цифра, на которую в первом квартале 1997 чубайсовское правительство собралось сократить доходную часть бюджета — 100 трлн. рублей.

Симптоматично, что О.Толкачев был избран главой московского отделения “Союза Реалистов”, поддержавшего политику Лужкова, поскольку она соответствует современным нормам нового “демократического социализма” и “соответствует социал-демократической концепции”. В тот же курятник занесло и странноватого редактора “Московской правды”, и бывшего предисполкома Моссовета и предшественника Лужкова В.Сайкина, обретающегося при Лужкове в качестве шефа комитета по делам о несостоятельности, и приличного писателя Ю.Полякова (“Партинформ” № 29, 1997). Занятно, как “новый социализм” можно было совместить с радикально-либеральным бредом московской “философии власти”?

Теперь вернемся снова к глянцевому буклету, прославляющему Лужкова и его невиданные успехи, о которых (ввиду еще больших успехов) позднее говорили так: “тогда мы думали над проблемой, как не оставить город без хлеба”.

Для того, чтобы разоблачить все вранье, набранное отчетливым шрифтом на чудесной бумаге, нужно потратить немало слов. Мы остановимся в дополнение к вышеприведенным примерам еще только на одном — на истории с Северной ТЭЦ.

Лужков в своей рекламной книжке сообщает о дефиците тепла в северных районах столицы, который требовал ускоренного ввода в действие энергетического монстра, и комментирует свое сообщение: “Исполнительная власть столкнулась с сопротивлением “зеленых” и ряда депутатов бывшего Моссовета. Правительству Москвы и мэру пришлось, взяв всю ответственность на себя, принять решение о продолжении строительства ТЭЦ. Холодная зима 1994 г. подтвердила правильность этого решения”.

В этих фразах содержится фантастическая концентрация вранья! Никакого “ряда депутатов бывшего Моссовета” не было. Было законное решение Моссовета, тщательно взвешенное и согласованное со специалистами. Лужков вовсе не возражал в свое время против этого решения, но в удобный момент саботировал его.

Исполнительная власть вовсе не “столкнулась” с чьим-то там сопротивлением, а элементарно нарушала и нарушает закон (это называется у преступников “брать всю ответственность на себя”), а зима 1994 г. была одной из самых теплых за последние десятилетия.

Потом были очень теплые зимы 1995–1999, во время которых столбик термометра редко опускался ниже 5 °C. Но номенклатура с таким усердием нагревала батареи, что люди мучались от жары. Зато, когда в 1999 году ранняя жара апреля (в течение которого топили просто нещадно) сменилась очень холодным маем, отопление тут же отключили. Три недели московские квартиры промерзали, и только после этого отопление было все-таки пущено — буквально на несколько дней.

В конце 1997 г. Мосэнерго отметило свой юбилей (что-то типа 110-летия выдумали фантасты-завистники лужковского триумфа с 850-летием Москвы). Торжества совпали с сообщением о том, что строительство Северной ТЭЦ спасло от холода около миллиона москвичей, а также о начале создания первой газотурбинной энергетической установки — нового слова в российской энергетике.

Как обычно, в данном случае мы можем зафиксировать чудовищное отставание московской бюрократии от запросов времени. Ведь еще в 1990 году депутаты Моссовета настаивали на том, чтобы бюджетные средства не гробились на монстра Северной ТЭЦ, а были пущены на создание сети газотурбинных установок. Семь с половиной лет опоздания и гигантская растрата городского бюджета, пропущенного в чадливую трубу ТЭЦ, — вот цена, которую платит Москва (а с ней и страна) за некомпетентность и лживость номенклатуры.

Вот и еще одна примета лужковской пропаганды — фотография с рекламой милого сердцу всякого рода самозванцев Мост-банка, без которой глянцевая брошюра обойтись просто не могла.

О рекламе к месту будет сказать, что она не украшала столицу, как утверждал московский градоначальник, а похабит ее. Дело доходит до откровенной порнографии, на остановках рекламируются импортные сигареты и выпивка, иноязычные надписи захватили весь центр Москвы. Только как вызов можно расценить плакатище в защиту чистоты при полном отсутствии урн и чудовищной загаженности наиболее людных мест. А посмотрите в каком гнусном рекламном окружении стоит памятник Пушкину — ансамбль зданий продажных газет “Московские новости” и “Известия” дополняется “Макдональдсом”, ночным рестораном “Пират”, аршинными иноязычными вывесками “Кока-кол” и “Самсунгов” и ларечным паскудством.

Только когда Лужков соизволил все-таки взглянуть на улицы столице, где котором с его ведома царило это безобразие, пришлось признать, что “за рекламой не видно города”. И поручить сократить число придорожных щитов на 20 %. Города, правда от этого поручения видно так и не стало. А если бы город и выглянул из-под рекламной похабщины, его трудно было бы узнать московским старожилам.

Мы приведем скорбный список умерщвленных памятников архитектуры (данные ВООПИК, “Правда-5”, № 110 (139), 22–29 сентября,1996). Коммерческими структурами, которые получили от Лужкова, под видом “реконструкции” разворованы и разрушены ценнейшие элементы историко-культурных памятников по 2-му Обыденскому пер, 11; 1-му Зачатьевскому пер., 6; ул. Остоженка, 40. Коммерсантами уничтожена мемориальная квартира Сеченова (Сеченовский пер..6, стр.2), последняя квартира Есенина (Померанцев пер., 3), дом Рубинштейна (Сретенка, 17), парк, который сажал Шаляпин (Остоженка), палаты XVII века (Чистопрудный бульвар, 11), целый ряд памятников архитектуры на ул. Сергия Радонежского. По распоряжению Лужкова снесена часть усадьбы Истоминых (Пречистинка,8, стр.3), часть архитектурного комплекса литературного музея Пушкина (Пречистинка, 12), изуродован Гостиный Двор (Ильинка, 3) — несмотря на предупреждения реставраторов часть галерей Гостиного Двора рухнула вместе с надстройкой, которая появилась там по приказу Лужкова ("Итоги" № 1–2, 1997).

Снесены архитектурные памятники по адресам: 1-й Голутвинский, 4, стр.1; Арбат, 48; Лаврушинский 2/12, стр. 1, 2; Кадашевская наб., 18; ул. Тулинская, 1/2; ул. Герцена,17; Никитский бульвар,10/5, стр 1. Нанесен существенный ущерб памятникам архитектуры Новинский бульвар, 25; Остоженка, 37; Цветной бульвар, 25; Садово-Сухаревская, 14; Камергерский пер., 6 (квартира С.Прокофьева); Житная, 6/8… Временем и номенклатурным бездушием разрушаются дом Черткова (Мясницкая, 7), дом Алябьева (Крелевская наб., 1/9), дом Шаляпина (3-й Зачатьевский, 3) и многое другое.

Лужковский главный архитектор летом 2001 года неожиданно заявил, что московскому правительству нужна земля в центре столицы. Поэтому будут сноситься все старые здания — не взирая на историческую ценность. Мол, реставрация построенных в ХХ веке заданий слишком дорга — строили их плохих материалов. На месте всего этого “старья” должны появиться современные задания. А что до нелепой эклектики, так в этом, якобы, состоит своеобразие Москвы.

Разорение, которое обрушил на Москву Лужков многократно превысило безобразие советских архитекторов. Этот счищал целые исторические пласты, превращая исторические здания либо в кучу мусора, объявленную к вывозу на свалку, либо в какую-нибудь забегаловку.

Чиновника надо напугать (А.Краснов. Мысли вслух.)

Для того, чтобы процесс развала приостановить и обратить вспять, чиновника нужно сильно испугать. Можно испугать райкомами, можно — расстрельными тройками, можно — депутатами, можно — показательными судами… Причем пугать надо от души! Они должны понять, что чиновничество — обслуживающий персонал.

Нужны показательные суды над высшими чиновниками РФ, которые прослеживают всю цепочку событий: расследование с подробными комментариями к фактам, судебный процесс с изобличением, отсидка с подчеркиванием разницы бытовых условий.

Процесс Чурбанова позитивен — все видели как судят, знали что сидит. Теперь сменил лагерный барак на ореховый кабинет с вертушкой, но это не столь важно — отсидел ведь! Если бы этот процесс был продолжен, испуг чиновничества состоялся бы. Все бы знали, что посадили Иванова, Сидорова, Чубайса, Черномырдина, знали бы за что и как наказали. Все бы видели конфискованные дачки и цифры счетов в разных банках, знали бы откуда и сколько пришло в карман осужденному чиновнику.

Нам не нужны “японские шпионы”, которых тайно хватают и быстро расстреливают в подвале, чтобы не сболтнул лишнего на публичном процессе. Для того, чтобы добиться результата показательные процессы должны быть доказательными, интересными. Людям должно быть понятно, что деяния, совершенные таким образом и с нарушением таких-то законов будут наказаны так, как это демонстрируется. Преступники при должностях должны знать, что такие деяния начали активно расследоваться в установленном законом порядке и доводятся до исполнения приговора.

Если все будут видеть, что посадили одного, второго, пятого, то на втором десятке эффект будет неизбежен, чиновники притихнут, а бизнес вздохнет свободнее.

В примечательной глянцевой книжечке, к которой мы все время возвращаемся, говорим, есть лукавые строки о поддержке московской прессы и общественных организаций. Конечно же Лужков не пишет, что поддерживает “демократические” издания, главной отличительной особенностью которых является наглость дилетантов и готовность публиковать на своих страницах голые задницы. Что касается партий и движений, с помощью которых исполнительная власть якобы может “в большой степени учитывать интересы жителей Москвы, помогая институту многопартийности, развитию демократических основ жизни”, то это тоже вранье. Нет охоты даже тратить слова по этому поводу.

Лужков и тогда думал и до сих пор думает, что его рассказы про успехи московской администрации — это отчеты перед гражданами. Если разобраться в том, что же он говорит, станет понятно: либо человек ваньку валяет, либо в самом деле слаб на голову.

Например, отмечая завершение 1997 года, Лужков говорит о том, что зарплата в Москве поднялась на 19 %, а цены — всего на 12 %. Это выдается за успех. Но любому здравому человеку ясно, что успех этот напоминает достижение нормальной температуры в среднем по больнице. Так и в Москве — прибавка в зарплате у одних означала обнищание других. Но не будет же в самом деле Лужков говорить о том, что расслоение москвичей по доходам сравнимо разве что с какой-нибудь банановой республикой! Плоть от плоти номенклатуры, он блюдет прежде всего свой мундир. Правды от него не дождешься. А что за вереницей парадных пуговиц? Не черви ли трупные?

Правда всплывает, если сравнить некоторые цифры. Например, в декабре 1998 стандартный набор из 22 продуктов питания, способный обеспечить москвича необходимыми 2300 калориями в день, стоил 560 рублей. В то же самое время пенсия подавляющего большинства отработавшегося свое пожилых москвичей составляла 450 рублей (ВМ 18.12.08). Не забудем также, что из указанной суммы приходилось оплачивать квартиру, телефон, электричество. Выходит, шло неуклонное вымирание старожилов, вынужденных питаться некачественными и самыми дешевыми продуктами, а также вкалывать как проклятые на дачных участках.

В упомянутом отчете за 1997 год Лужков выдал за успех рост ВВП по Москве на 2 %. Для профанов это можно было выдать за результат усилий московских властей, для профессионала понятно, что эта цифра — результат несложной подтасовки. Достаточно несложных операций с разного рода коэффициентами, чтобы выдать желаемое за действительное. Хорошо еще, что не написали 20 %. Вероятно, готовили такого рода “рывок” к президентской кампании Лужкова, да не вышло. Набрали в рот фальши, а выблевать ее было некуда.

Ну да другие поводы нашлись, чтобы уверенно квалифицировать “философию” московской власти как паскудство и лганье.

Не знаем, миф это или действительное событие, но очевидцы рассказывают, что Ю.Лужков, получив в ночь на 13 декабря 1993 года результаты голосования по выборам Московской Городской Думы вне себя выскочил из кабинета и закричал: “Вот х… им, а не Музей Ленина!”.

Имелось в виду первоначальное намерение отдать Гордуме здание Музея Ленина, которое в начале ХХ века в течение короткого времени занимала та еще Дума. Увидев, что все его ставленники на выборах были провалены, а больше голосов получили всякие там “гайдарята” (и пришлось признать их победу, чтобы сам факт выборов объявить состоявшимся), Лужков решил не отдавать здание столь несерьезной публике. По всей видимости, это было единственным положительным результатам фальшивых выборов после номенклатурного мятежа.

И все-таки Мосгордума не разочаровала Лужкова. Она повела себя очень мирно, очень послушно и даже тихо — так, что москвичи и забыли о ней навсегда. Зато 70 % законодательных инициатив пришлось на московскую администрацию. Дума только проштамповывала все эти “инициативы”, разбавляя их то и дело всякого рода подобострастиями. Бюджет города она ни в коем случае не собралась ставить под контроль, как это пытался делать Моссовет — за два первых мосгордумских года закон о городском бюджете (теперь согласно ельцинской Конституции можно было принимать именно законы Москвы) не был принят. И номенклатура творила все, что хотела.

Городская дума смогла полностью отказаться от всех контрольных функций по поводу валютного фонда Москвы. Лужков, долго боровшийся с Моссоветом за этот фонд, выиграл дело окончательно — на этот раз ему сдались без боя. Несколько десятков миллионов долларов в год (а по некоторым оценкам — более ста миллионов) стали приватизированным доходом московской группы чиновников.

Положение Мосгордумы емко выразил ее первый председатель, бывший депутат Моссовета из “демократической” его части В.Максимов (“ЭиЖ-М”, февраль 1994): “С Советской властью покончено, мы идем к истинному разделению властей”. Власти эти просто распределили места у кормушки. А стадо осталось одно — со всей его поросячьей моралью.

Под истинным разделением властей прихвостни номенклатуры понимали полное прекращение работы, которая хоть в чем-то беспокоила московскую власть. В.Максимов считал, что задача Думы — разрабатывать нормативно-правовую базу реформ, которые проводит правительство Москвы. Т. е. роль представительного органа сводилась к роли юридического отдела при мэрии, в котором, к тому же, основную часть работы выполняли непрофессионалы — сами депутаты и их добровольные помощники. Ясно, что вся эта “продукция” шла в корзину, а утверждать приходилось то, что несли в Думу из мэрии.

На такую диспозицию Лужков ответил полной поддержкой: “Я был ошеломлен, прочитав в газетах, что правительство Москвы приобрело “карманную” Думу. Это оскорбительно для органа власти. Самостоятельно, активно действующего и, кстати, не все наши предложения поддерживающего. Так было с вопросом о квартплате. Его рассмотрение в Думе проходило тщательно, с тревогой, заботой о москвичах. Материал, представленный департаментом инженерного обеспечения не был принят! Серьезно работает согласительная комиссия, учитывающая замечания Думы” (“Труд”, 17.02.94).

По всей видимости, ошеломление у мэра все-таки вызвало именно то, что его департамент не удовлетворили сразу, и что “карманная” пресса не заметила выставленные напоказ мизерные разночтения. Да что говорить о совместной работе, если депутатов “карманной” Думы даже на заседания правительства Москвы предпочитали не пускать, а предложение председателя Фонда имущества Москвы В.Бушева (бывшего депутата Моссовета) о переведении Фонда в подчинение Думы (март 1994) вызвало мгновенное отрешение его от должности.

Второй председатель Думы А.Платонов продолжил курс своего предшественника: “Мы пришли на пустое место: наша Дума — первая в Москве после 1917 года, так что до нас вообще был вакуум” (МП, 17.01.95), “Избранная всенародно в ходе конституционных реформ, она была призвана стать первым в истории Москвы органом законодательной и представительной власти” (“Ведомости Московской Думы”, № 1, 1995).

Это вполне в стиле либеральной психологии, приносящей некоторым очень недалеким людям необычайное облегчение и склеротический дух новизны. У тех, кто отказывается от собственной истории (в данном случае — истории представительной власти в Москве), принципиально ничего толкового получиться не могло. Вот и Платонов — карлик по размерам — остался политическим карликом, совершенно никому не нужным.

Занятно, что в том же интервью от думского изцпредседателя прозвучало: “нас вполне устраивают оклады, установленные мэром.” Какое уж тут представительство, если не Дума Лужкову, а Лужков Думе устанавливает оклады!

А вот как оценил работу Гордумы более честный депутат В.Макаров, не лишившийся зрения как иные подобострастные фанаты лужковщины: “Во многом городская Дума представляет собой придаток исполнительной власти. Те законопроекты, которые ей нежелательны, на Думе либо не рассматриваются, либо результат рассмотрения нулевой”. Депутат даже рискнул подать в суд на Думу за отказ рассматривать подготовленной одной из комиссий проект. Суд, разумеется, отказался принять иск (“Ведомости Московской Думы”, № 2, 1995).

После убийства известного журналиста Владислава Листьева и снятия под этим соусом со своих должностей прокурора Москвы и начальника ГУВД Москвы, Дума обратилась к Ельцину с осторожным протестом — мол, надо было сначала провести проверку работы соответствующих органов, а потом принимать такого рода решения, да и закон не худо бы соблюдать. Ельцин не ответил, а Дума не сочла возможным его еще раз беспокоить или подавать иск в суд. Пискнули не по чину, стушевались — и снова в тину своего теплого болотца.

Ввод российских войск на территорию Чечни Дума отметила обращением к правительству Москвы (от 12.12.94) с просьбой “оказать содействие организованному волеизъявлению граждан в связи с ситуацией в Чеченской Республике в рамках встречи депутатов с избирателями”. К этому было прибавлено специальное заявление-протест, в котором продвижение российских войск по российской земле было расценено как “военные действия против чеченского народа, являющегося составной частью народа России”, “сворачивание демократических процессов по всей России, как начало перехода к авторитарному методу управления страной”. То есть, Дума легко поддалась “демократической” истерии, в отсутствии информации объединилась с самыми одиозными политиками радикал-либерального лагеря. Конечно же, как возбудились, так и успокоились — как только получили инструкции от начальства.

Занятна также история с созданием Контрольно-счетной палаты при Думе. Несколько месяцев велась переписка между председателем Думы и Лужковым по поводу предоставления помещения. Лужков выделил вместо 500 кв. м. всего три комнаты площадью 75 кв. м. — работайте ребята, только мне не мешайте! На этот счет Дума могла принимать любые решения. Реальным и единственным хозяином оставался Лужков, без всякого там разделения властей. Три комнаты — и баста!

За первый год работы Мосгордума приняла всего около 20 законов. Эффективность ее работы можно сравнить с эффективностью работы лишь одной комиссии Моссовета — не более. К тому же большинство законопроектов готовила не сама Дума, а ведомства исполнительной власти. По многим другим параметрам сравнение с работы Гордумы с работой Моссовета дает коэффициент 1 к 10, а то и 1 к 100 (даже при пересчете на одну депутатскую душу).

Зато на исходе 1995 года Мосгордума, опираясь на противозаконный указ Ельцина, приняла решение о продлении своих полномочий на два года дополнительно. Избранная неправым путем, она продолжила свое неправое существование. В ответ группа москвичей (представители "Центристского блока", "Союза обманутых вкладчиков" и т. д.) подала в суд на «самоуправляемых» депутатов с просьбой признать продление полномочий недействительным. Мосгорсуд, провозившись с этим делом (в порядке общепринятого в ельцинской России саботажа) до 24 июня 1997 г., вынес решение: жалобу удовлетворить. Но решение даже не опубликовали, зная, что оно будет отменено. И действительно, поданная (без решения самой Гордумы на сей счет) кассационная жалоба, была моментально удовлетворена. Верховный Суд взял сторону бюрократии, что чуть было не привело к потасовке в зале этого и без того малоуважаемого суда. Возмущенные общественники были урезонены с помощью милиции, внушившей уважение к силе, но не к судейскому крючкотворству, что и рядом с законом не лежало.

Наиболее заметным явлением в деятельности Гордумы первых лет ее существования стало принятие Устава столицы. При обсуждении была использована такая тактика. На заседания приглашались представители только тех общественных объединений, которые не собирались спорить с разработчиками документа. В итоге был принят Устав, изначально и непоправимо порочный. Потом его пришлось править уже при новой российской власти и по велению Конституционного суда, который много лет никак не мог собраться с силами и проследить повальное нарушение Основного закона РФ в местном законодательстве.

Даже при беглом взгляде на этот московский Устав понятно, что в нем нет даже тени какой-то концепции. Он оказался составлен из нескольких слабо связанных между собой блоков, переписанных из прочих действующих документов, что для маломальского приличия блоки пришлось склеить “глубокомысленными” положениями, не несущими никакой смысловой нагрузки. Но главное — в Уставе отсутствовало понятие о гражданине города Москвы, о коренном москвиче, позабыты близи обязанности администрации и депутатов перед жителями города.

Логичным после этого стало и отсутствие понятия об объединениях граждан и их участии в управлении городом. Установленную Уставом систему самоуправления не только нельзя было считать эффективной, но невозможно было представить себе осуществимой. Потому что дурь бумажную должна была заменять дурь и своеволие московского чиновника. А граждане со своими проблемами должны были поодиночке пробираться в кабинет этого чиновника, готовя то слезливые мольбы, то мзду.

Вот что было в Уставе, так это желание авторов закрепить сложившуюся в октябре-декабре 1993 г. номенклатурную систему власти. Всевластие мэра в этой системе оборачивалось признанием произвола его помощников и разного рода “политкомиссаров”. В такой системе любые представительные органы — всего лишь ширма, а граждане — объект бюрократического манипулирования.

Помимо Устава, все прочие акты Мосгордумы — все как с одной колодки. Мастерят их годами не на заказ избирателя, а на заказ столичной номенклатуры.

Завершив три года своего бесславного существования Мосгордума приняла Закон “О правительстве Москвы” (“Правда” 29.01.97). Как работало правительство до этого момента непонятно. Скорее всего так, как и после него. Зато в этом документе возникли замечательные детали, заказанные мэрией, конечно же, не для украшения документа.

Например, премьером правительства столицы может быть мэр, вице-мэр или “иное лицо”. (Вероятно “иное лицо” планировалось уже где-то на подходе.) В первых двух случаях назначение происходит без Мосгордумы, в последнем — с ее утверждением. Впрочем, за утверждением, ясное дело, не заржавело бы — утвердили бы как миленькие! Тем более, что мэр может обойтись без утверждение, навесив на своего протеже приставку “и.о.” — как это сделал Ельцин с Ильюшенко, исполнявшим обязанности Генпрокурора, пока него не посадили под следствие за взятки.

Номенклатурное творчество всегда пересыпано всякого рода извращениями. Документ о правительстве тоже не обошелся без этого. Этому самому правительству предлагалось самому за собой организовать контроль по части расходования бюджетных средств города. Кроме того, правительство “организует контроль за эффективным расходованием средств из бюджета города Москвы, из внебюджетных и валютного фондов”. А Думе просто вменялось в обязанность утверждать бюджет, разработанный правительством и представленный мэром. Самостоятельно готовить бюджетные предложения — не моги!

Члены правительства, как сказано в законе, несут ответственность перед правительством за выполнение постановлений правительства. Перед кем же еще, если снять с должности может только мэр! Мосдуме оставлено только право принять постановление о выражении недоверия правительству или члену правительства, да и то “в порядке, установленном законом города Москвы”. Постановили — и будьте довольны, мэр принял ваше мнение к сведению… Если же Дума заметит что-то дурное в постановлениях правительства, то все, что ей позволено — обратиться к правительству со своими предложениями, которые будут рассмотрены в месячный срок, а о результатах (понятно каких) депутатам сообщат.

Точки над “и” ставит положение московского закона, согласно которому “постановления Правительства… обязательны для исполнения… всеми физическими и юридическими лицами на территории города”, а значит и для самой Думы, и для отдельно взятых депутатов.

Для чего принималась вся эта дребедень депутатами — жалкими ошметками последнего акта номенклатурного мятежа, завершившегося в 1993? Да чтобы в 1997 году переизбираться, надо было обеспечить наследство в виде наручников, которые должны были быть “законными”!

А до этого депутаты пытались спастись с тонущего корабля Мосдумы, участвуя в выборах всюду, где только возможно, или прошмыгнуть в исполнительную власть. В последнем случае “демократы” продолжали традицию своих предшественников — “демократов” из Моссовета. Только в сравнении с Моссоветом в Думе некому было устыдить изменников, предавших своих избирателей. Да избиратели и не помнили о них. А те не напоминали.

Причины отказа замечать и понимать интересы избирателей объясняются просто — сделка купли-продажи между депутатами и московскими властями состоялась еще в 1993 году. Первые платят такого рода “конституциями”, вторые придумывают акции поощрения.

Например, в рамках программы американской помощи развитию демократии вся городская Дума в два приема посетила США. Только два депутата отказались от поездки по этическим соображениям (ВМ, 07.07.94). Другое поощрение от Лужкова — создание муниципального предприятия общественного питания “Петровка” при Мосгордуме для обеспечения питания депутатов и их сотрудников (ВМ, 22.11.94).

Мосгордуме было позволено заниматься всем, чем угодно, лишь бы не мешать мэрии и мэру обстряпывать свои делишки. И вот вместо работы в Думе организуется эдакий постоянно действующий форум самозванных экстрасенсов, ясновидцев, йогов и проч. (“Новая газета”, 24.06.96). Помнится, Моссовет средства массовой информации прокляли за всего лишь одну встречу с народными целителями. Но тогда целители не лезли в политику и имели медицинские дипломы. Теперь же не понятые коммунистами душеведы-диссиденты решили поработать на победу Ельцина в президентских выборах 1996 года. Чем бы мэрское дитя не тешилось, лишь бы не взрослело!

Выборы в мэрскую Думу-97 стали верхом лицемерия и позора. Они проявили как полную организационную несостоятельность московской номенклатуры, так и полную ее безнравственность.

Во-первых, Лужков, как ни старался представить себя всесильным манипулятором, направляющим общественное мнение куда ему заблагорассудится, полностью провалил дело, пойдя на очередной сговор с “демократами”, чтобы вконец не опростоволоситься. Кандидаты “объединенных демократов” и лужковские списки совпадали почти наполовину. Лужков смог “задвинуть” объединившихся “яблочников”, “гайдаровцев” и “эндээровцев” всего по 3–4 округам, куда ухнули колоссальные средства. В остальных округах с “демократами” бодались предприниматели средней руки. И зря. Результаты выборов надо было знать уже до начала кампании. Никаких случайных людей в Мосгордуме мэрия не собиралась допускать.

Во-вторых, в мэрии схлестнулись три клана, ставящие на разных кандидатов: “левый”, кучковавшийся вокруг “красного” вице-мэра В.Шанцева, “демковский — 1” — оставленный Лужкову в наследство В.Шахновским, спешно ретировавшимся с должности управделами мэрии в “Менатеп”, и “демковский — 2”, делавший ставку на председателя Мосгордумы Платонова (“мэрскую обезьянку”). Грызли эти кланы друг друга отчаянно, но вся конкуренция сводилась к тому, чтобы как можно гибче склониться перед Лужковым.

В-третьих, выборы были фальсифицированы повсеместно. Утром и в течение всего дня избирательные комиссии изнывали от безлюдья — за час приходили единицы. На большинстве участков к 18 часам появилось не более 6-10 процентов избирателей, а к 10 вечера их, якобы, оказалось даже больше 31 процента. Невозможно представить, чтобы в вечернее время, когда на улицах города никого не было, толпы страждущих неведомо каким образом оказались на избирательных участках.

Счетных фантастов подвела погода. Никто не предполагал, что в день голосования резко понизится температура воздуха. И это спутало все карты. Вопреки логике улицы были как никогда безлюдны, а результаты голосования как никогда оптимистичны.

И такие выкрутасы с выборам в Москве повторялись каждый раз, когда приходило время затеваться с этой совсем уж профанированной процедурой. Да и бесполезной для москвичей.

Для того, чтобы убедиться в этой бесполезности, достаточно задать вопрос: можно ли полагаться на достоверность списков избирателей, если их составляет чиновник, находящийся в услужении вышестоящего всевластного чиновника? Не будем лукавить. На вопрос: сколько будет дважды два, ответ по чиновным инстанциям всегда прошелестит одно и тот же — “сколько прикажете!”.

Объективно московская власть была заинтересована в том, чтобы существовал “список Чичикова”. И так как эту власть некому проверить (ее уже более 10 лет никто не ревизовал и не проверял ее деятельность), нет никаких гарантий, что такого списка не существует. По нашим оценкам на каждый округ в самом скромном варианте этот список содержал около 10 тыс. фальшивок. Располагая ими, можно идти на какие угодно всеобщие и “демократические” выборы. Победа обеспечена “на все сто”. И даже больше.

Внедрять указанный список в отчетные документы (фальшивые бюллетени нет смысла изготавливать) было предписано созданным чиновниками 3139 участковым комиссиям, которые по закону должны были быть составлены органами местного самоуправления. А таковых в Москве не было с 1993 года. По этой причине абсолютно проходные кандидаты на этих выборах, типа бывшего председателя Моссовета Н.Гончара, провалились с разгромным счетом, который не мог совпадать со здравым смыслом.

Если рассмотреть официальные итоги выборов в Городскую думу 1997 года, получается следующая картина. Кандидаты, победившие на выборах, в совокупности получили 633,38 тыс. голосов. Абсолютный уровень представительности, таким образом, составляет 9,28 %, относительный — 29,8 %. Налицо дальнейшее падение электоральной базы, которая в 1993 году составляла 11,4 %. Если же наши предположения о фальсификации соответствуют действительности, то в избирательном зазеркалье имелось от 290 до 450 тыс. резервных бюллетеней, (от 8 до 12 тыс. в расчете на каждый округ), используя которые, можно без особых хлопот изменить результаты голосований практически везде.

Впрочем, даже при стопроцентном контроле за результатами выборов проявилась исключительная ограниченность московской номенклатуры. Лужков, владеющий всеми рычагами давления на массовое сознание, не смог организовать элементарную кампанию подготовки к выборам. Опрос, проведенный среди москвичей за несколько дней до официального старта избирательной кампании, показал, что 90 % из них не знает о существовании в Москве такого органа власти как Городская Дума. Официальные агитки появились в транспорте и на транспарантах лишь после того, как большинство кандидатов в депутаты уже собрали свои подписи, проведя, таким образом, агитацию за мэрию.

Лужковские агитки гласили: “Московская городская Дума — серьезнейший законодательный орган, стоящий на страже социальных интересов москвичей, и горожане уже поняли, что депутат в Москве является значимой фигурой, влияющей на жизнь города. Юрий Лужков”. Доказывать, что эта агитка — типичное вранье, не нужно. Об этом говорят тщедушные цифры явки избирателей к урнам в день голосования, а также вся предшествующая деятельность Лужкова и его соратников. Ведь именно Лужков сократил численность народных представителей до неимоверно малой величины.

Какие же аргументы послужили основанием для того, чтобы после событий 1993 года был резко сокращен количественный состав представительных органов?

В Москве один депутат городского собрания приходится теперь на 195 тыс. избирателей вместо 15,5 тыс., как это было в 1990 году. Увеличение мажоритарного округа более чем в 10 раз разве не означает, что предпринятые изменения, с одной стороны, сделали собрание из 35 членов совершенно управляемым, а с другой — гарантировали, что избранными могут быть только те, кто угоден городской бюрократии или невероятно богат?

Во всяком случае так называемому “среднему классу” москвичей мест в Городской Думе не видать, как своих ушей. Им туда не пробиться, пока страна не проскочит этап прощания со своим либерально-радикальным прошлым, не расстанется с политиками, порожденными этой формой коллективной шизофрении, и не перейдет к строительству национальной формы демократии, чуткой к интересам гражданина.

В национальной демократии не будет той фальши, которую мы видим сегодня на каждом шагу, не будет заискивания элиты перед охлосом, не будет своеволия олигархии и до предела обнаглевшей бюрократии.

Профессия порой накладывает на человека такой отпечаток, оттереться от которого уже не представляется возможным. Будет человек строить суровое лицо и говорить, что он сейчас всю правду-матку вывалит, а наружу выйдет дохлый писк лизоблюда, и ничего с этим не поделать.

В начале 1997 г. на прилавках книжных магазинов Москвы поступила пухлая книженция, написанная главным редактором газеты “Тверская-13” А.М.Полятыкиным (в кулуарах именуемым как “полутыкин”). Газета мэрская от рождения, потому ожидать от ее главы больших откровений трудно. И все-таки откровения для любопытного читателя найдутся. Ведь лизоблюды всегда что-нибудь выбалтывают, стремясь угодить своим хозяевам.

Например: “…такие личности, как Юрий Лужков, не нуждаются в улучшении — они хороши таковы, каковы есть, и при улучшении теряют характер, колорит и своеобразие, становятся похожими на всех прочих, а это уже неинтересно”.

“Это из какой оперы?”, - спросит читатель. Ответим: “Это из арии “Записки лакея””. Смотрите в книгу — далее следует множество однообразных страниц о том, как с барином этот лакей чаек попивал, как с придыханием говорил с ним по телефону, как смущенно ждал барина у туалета, как хихикал над барскими скабрезностями, как разглядывал название фирмы, которая выпустила джинсы, обтягивающие задницу барина. Только лакей может вести такие речи: “Ваши познания обширны, а логика мышления и умение убеждать поражают. Я уже не говорю об умении добиваться поставленной цели”.

О литературных художествах во славу Лужкова говорит само название книги “Тореро в кресле мэра”. Настолько колченогое название, что оно прямо прилипает к страницам. Все органично — и содержание, и оформление (златая цепь “на дубе том” — для обложки), и наименование. Тореро? Где же это быки, что бросаются на него? Чубайс, что ли (“великий обманщик русского народа”)? Или Моссовет (“враждебный зал депутатов”)? Ни то, ни другое с быком как-то не ассоциируется. Нет, как не было, никакой арены, где Лужкова кто-то пытается забодать, а он выписывает ногами вензеля и трясет тряпкой перед носом разъяренного противника.

Литература холопьего производства такова, что в ней можно встретить такое образное описание успеха барина: Лужков, мол, бросился в бурную реку и выплыл (то есть, на что-то там решился и что-то там преодолел). И тут вспоминается, что реки на самом деле не было, была прорубь. В проруби болталось нечто — то ли тореадор с быком, то ли мэр с лакеем, то ли еще что… На фотографиях, в свое время с любовью напечатанных московскими газетами, в проруби болтались жирные телеса Лужкова и Гаврюшки Попова. Они выплыли, утопив надежды и достоинство миллионов людей.

Полятыкин выдал мечту Лужкова, опубликовавшего накануне выборов мэра 1996 года свою книгу с душещипательным названием “Мы дети твои, Москва”. Выдал, поскольку целыми кусками повторил ее в своем опусе, предварив эти куски рассуждением о том, что “каждому хочется в глазах других людей выглядеть лучше, чем мы есть на самом деле, а крупной личности перед лицом истории — и подавно”. То есть, тот Лужков, которого вы видите, которого вы воспринимаете из его прямой речи — не тот, что есть на самом деле. Реальный Лужков своей книги не писал и жил совсем не так, как написано в этой книге. Полятыкин подтверждает это, прямо свидетельствуя о том, что именно он создавал книгу по мотивам бесед с Лужковым под магнитофон. И врали они вдвоем наперебой. Да проговаривались.

Липовый Лужков у Полятыкина талантлив и неординарен, обладает природным умом и смекалкой, моментальной реакцией и способностью ориентироваться в любой обстановке, это надежный, прочный, головастый мужик — смелый, решительный, упрямый и честолюбивый, мыслит трезво, почти безошибочно. Откуда все это взялось? Полятыкин приоткрывает завесу тайны — большевики, мол, долго корчевали все лучшее в нашем народе, да так, что это лучшее осталось только в среде творческой интеллигенции. То есть, сделаем вывод, Лужков — воплощение черт той самой творческой интеллигенции, затащившей Россию на Голгофу сначала в начале века, а потом и на исходе века. Понятно…

Мы согласимся с этим, но не согласимся с той фантастической картинкой, которую начинает рисовать придворный борзописец, увещевая: “…отвлекитесь хоть на короткое время от конкретного и подумайте об абстрактном. Это развивает фантазию и оттачивает мысли, дает возможность не оставаться всю жизнь на кухне. Тогда вы окажетесь ближе к жизни, поскольку жизнь богаче и разнообразнее самой смелой фантазии”.

Полятыкин неуклюже выдал с головой лживость образа своего героя, а значит обнажил его истинный образ. Говоря “здесь все правда”, он как бы подсказал читателю: “Здесь полно лжи”. И внимательный читатель обязательно заметит абсолютно идентичные слова, которые вкладываются в уста Лужкова сначала в 1995 году (с. 29–30), а потом в 1991 году (с. 123–124). Парадоксально, но повторенные дважды слова посвящены способам борьбы с коррупцией, один из которых — “чиновнику надо много платить”. Не сажать за решетку, не сечь посреди базарной площади за взятки, а платить побольше!

Ложь в деталях — просто от непрофессионализма автора, который он не выдавил из себя даже за полтора десятка бет работы в журналистике. Профессионал скрыл бы или закамуфлировал бы свое неблаговидное поведение. Этот — не скрывает.

А вот большая ложь — от убеждений, которые исключительно лакейские: мол, хозяин всегда прав — и когда говорит о профессионализме старых кадров, и когда клянет прежнюю систему. Вслед за Лужковым, Полятыкин принимает такой же хамелеонский образ мышления: и за “Выбор России” голосует (1993), и тут же говорит о “демократической фанаберии” своих любимцев, потом голосует за “Наш дом…” и сообщает, что не верит Черномырдину. А вот пассаж про самого Лужкова: “…он необычайно доверчив и дурят его и ловят на этом, но он упрям и ничему такому не верит”. И “дурят”, и “не верит” — так бывает только при съехавших набок мозгах. Вопрос только, у кого они съехали больше — у Лужкова или у Полятыкина?

Если мы читаем в книге гневные строки о том, что их автор “в комиздания” наниматься не пойдет и “служить самозванцам и ворам” не станет (строки 1991 года), то можно уверенно сказать, что служил таковым до перестройки и продолжил служить таковым в эпоху “демократии”. Просто по особенности характера не заметил этого, и решил, что стал приличным человеком.

Вероятно свое отношение к “демократам” Полятыкин переносит и на Лужкова, который их всячески поддерживал с того момента, как начал заниматься созданием кооперативов. Полятыкин выводит своего героя в другом амплуа. Лужков рассказывает о своей беседе с Гайдаром: “Или ты, говорю ему, идиот, или просто негодяй. На идиота вроде не похож, значит второе. Если судить по действиям в отношении промышленности и предприятий. Еще немного — и наступит полный крах, хаос, неразбериха”. Так что же вы таились-то, Юрий Михайлович, столько лет! Добро пожаловать в оппозицию! Или Полятыкин снова наврал?

Скорее всего Полятыкин просто более откровенен, чем его патрон. Привык писать без напряжения мозгов и не стесняться дури, которая вылезает из-под коряво понатыканных по бумаге строчек. Он может презрительно вспоминать, что гэкачепист Янаев произошел из комсомольцев, и забывать, что напрямую из комсомола пришли в лужковскую команду Орджоникидзе, Затулин и многие другие. Ему лень проверить, выиграл ли его крестник Скоков избирательную кампанию. Ведь писал про этого человека, мог полюбопытствовать и тогда (1990), и когда готовил текст книги к публикации (в 1996). Лень проверить, был ли ельцинист Л.Шемаев депутатом. Проверил бы — не писал бы чепухи. Ведь ни тот, ни другой выборов не выиграли! Лень Полятыкину узнать, чем же кончился иск Лужкова в суд по поводу публикаций в “Литературной газете” разгромных материалов о хозяине Мосагропрома, будущем мэре. Лень разобраться и в том, с какими флагами и кто ходит на демонстрации. Ведь не было в Москве ни одного митинга где анархисты с черными флагами (чаще — с красно-черными) встретились бы с монархистами с черно-желто-белыми флагами (а не с черно-желтыми, как у Полятыкина).

Вот еще один пример двойного стандарта, происходящего от патологической лени. Угораздило автора в разделе по поводу Сахарова обвинить КПСС в том, что она провозглашала: наций нет, а есть “новая общность — советский народ”. Так против этого Сахаров никогда не выступал, для него наций тоже никогда не было! Для нашего писателя нации есть и лишь в таком ключе: “Самое страшное, что может быть “завтра”, — это призыв национал-коммунистов бить жидов и спасать Россию. А национализм попер сегодня изо всех щелей и страшнее зверя, по-моему, нет”. Тут же выдумки про какие-то погромы в Кашине и Алапаевске, о которых никто не слышал, а автор не имеет привычки уточнять разные непроверенные детали и ссылаться на источники.

Другой бы промолчал, а этот прямо говорит, что мысли его посещают только потому, что нет у него склероза, туберкулеза и сифилиса (с. 304). Вот уж полутыкнул, так полутыкнул! Вероятно, что-то с мозгом — разжижение или окаменение. Оттого и твердит: я здоров, здоров, здоров… Да уж не болен ли, в самом деле?

Просто чудовищный непрофессионализм с головой выдает в писаниях придворного журналиста московского мэра тот факт, что книга “Тореро…” и лужковская “Мы дети твои, Москва” содержат идентичные фрагменты. В “Тореро…” даже есть эпизод, когда автор просит Лужкова стать его соавтором (с.186). Якобы Лужков остался непреклонным. Но тогда зачем он списал у Полятыкина десятки страниц? Или это Полятыкин списал у Лужкова? В любом случае, вольно или невольно, они стали соавторами. Только первый все время пробалтывается, а второй обычно осторожничает с печатным словом — у него слова непечатные, которые переводят для публики такие холопы, как Полятыкин.

Вот истинная правда, которую Лужков старается умалчивать, надеясь на большое политическое будущее, а Полятыкин выкладывает для всеобщего обозрения. Правда состоит в том, что Ельцин и Лужков — политические братья, воплощения одной и той же болезни. Лужков точно понимает запросы своего политического сродственника и говорит: “Президент должен неуклонно проводить свою линию, не заигрывая с представительной властью — он ей ничего не должен, он избран всем народом”.

Здесь прорывается тайное желание ничем не ограниченной власти, которая по чисто феодальному правилу вольна казнить и миловать без всяких общеобязательных правил. Такая власть “никому ничего не должна”. И не только парламенту, но и народу. С народом тоже можно быть “неуклонным” до следующих выборов.

Лужков говорит: “Только Борис Николаевич при всех его недостатках, я подчеркиваю, может довести дело реформирования России до конца”. И эти слова надо напомнить любому, кто когда-то снова пойдет голосовать за Лужкова или попытается вспомнить его правление добрым словом. Надо понять, что политическое братство разрушителей России состоялось давно, и если что-то делал Ельцин, то Лужков его во всем поддерживал. Они оба доводили Россию “до конца”.

Лужков полностью поддержал все — от Беловежского сговора (“Беловежская пуща спасла Россию от гражданской войны”) до капитуляции в Чечне (“все Борис Николаевич сделал правильно”) через промежуточную стадию расстрела парламента.

К последнему отнесем интересный эпизод в полутыкинской книжке, где на председателя Краснопресненского райсовета А.Краснова пришли жаловаться к Лужкову ходоки непонятного происхождения. Жаловались на какое-то летучее подразделение и систему “стукачества”. Суть притеснений, в изложении Полятыкина, так и осталась необъявленной. Зато звонок Краснова в приемную Лужкова во время беседы с ходоками удостоился реплики Лужкова: “— Редкостная сволочь все-таки этот председатель! — подытожил разговор Юрий Михайлович. — Создал собственную службу безопасности, платит из районного бюджета 90 тысяч рублей, держит всех в страхе. Представляете, что такое в наше время небольшое, мобильное, тренированное и вооруженное подразделение? Да оно может нагнать страху не только на один район, но и на весь город! — зло, со сведенными губами, закончил Юрий Михайлович”.

Тогда ли Лужков замыслил создать собственные вооруженные силы в виде муниципальной милиции со своими броневиками? Может быть он сердился на то, что кому-то еще пришла в голову такая же мысль? Так или иначе, мы ничего не знаем про бесчинства отряда Александра Краснова, а безобразия лужковской гвардии видели хотя бы в том же 1993 году.

Другая истинная правда книжки Полятыкина состоит в том, что Горбачев для Лужкова всегда был злейшим врагом. Если бы Горбачеву повезло продолжить свои преобразования, как это удалось Дэн Сяопину в Китае, таким как Лужков пришлось бы туго. Не в первую, так во вторую волну посадок за коррупцию пришлось попасть. Увы, Горбачев оказался совсем другим человеком — человеком бесплодных слов и интриг. Он не нашел в себе сил всерьез встать против врагов России. И фактически предал ее.

Полятыкин свидетельствует: “…трудно представить чем закончился бы путь Лужкова в агропроме, если бы не грянули новые времена”. Точно, тюремной баланды Лужкову было не миновать.

Лужков языком Полятыкина говорит: “Я считаю Горбачева прямым виновником развала экономики, ее нынешнего состояния. Это по его вине — досоветовался — распался Союз и стремительно рассыпалось единое экономическое пространство”.

В этих словах — самая страшная тайна ельцинизма. Свою вину ельцинисты переложили именно на Горбачева, который что есть сил пытался не дать двум экстремистским флангам растерзать Россию. Оба фланга старались стереть Горби с лица земли. Просто чудо, что он так долго продержался у власти. Винить его можно только в одном, что он не стал вешать на площадях всю эту сволочь — торжественно и лицемерно вздымавшую над страной свои партбилеты или лицемерно объявившую себя демократами от рождения и попрятавшую те же партбилеты.

На этот счет книжка про “тореадуру” (раньше “помпадуры и помпадурши” высмеивались, теперь им вылизывают геморрой до мозолей) проболталась: “…коммунисты, если им так угодно сегодня называться, по-моему, вполне нормальные капиталисты, въехавшие во власть на прежних лозунгах, которым поверили наши доверчивые сограждане”.

Вся разница лишь в том, угодно или неугодно коммунистам называть себя коммунистами. В остальном — никаких различий!

Третья правда книги — что Лужкову Моссовет всегда стоял попрек горла. С самого начала, с первой сессии последнего Моссовета, когда Лужков единственный раз в жизни зависел от голосования людей, близких к пониманию того, что есть власть. Лужков навсегда сохранил в себе ощущение враждебности к этой массе людей, волей которых он мог быть лишен номенклатурных перспектив, которые сами могли задать ему непростой вопрос и не принять в ответ набора пустопорожних энергичных фраз. Свою враждебность Лужков запомнил как враждебность к нему со стороны депутатов. И мстил им всю оставшуюся жизнь.

Полятыкин стал орудием этой мести. По-лакейски приняв мнение хозяина за свое, он выставил Моссовету абсолютно бредовый счет за те грехи, которых сроду не существовало. Полятыкин налгал мелко, бессистемно, бесталанно. Поэтому нет нужды разбираться в этих нечистотах. Если собрать по книге все упоминания Моссовета и относящихся к нему фраз, можно обобщенно сказать, что все это — чушь собачья. Не было в Моссовете никакой комиссии “по гласности”, не было победы “демороссов” в райсоветах с преимуществом в 2/3, а в Моссовете 1/2 (все было наоборот), никогда не отчитывался Лужков перед депутатской сессией и т. п.

Одна лишь деталь подробнее. Полятыкин выдумал такую картинку с первой сессии — жидкий остывший чай в моссоветовском буфете, которого там сроду не было (буфет вообще был в Общественном центре МК и МГК КПСС, что стал потом парламентским центром на Цветном бульваре). Зато с чаем лужковского будуара, заваренным от таких же пакетов, промашки не дал — запомнил. Такая вот лакейская избирательность памяти.

В книге на вопрос Лужкова “Как тебе удалось так быстро переделать статью о власти, что там все переменилось?” автор отвечает: “Так я же профессионал”. Вот так откровенно! Такого рода холопий “профессионализм”, действительно, царит среди лужковской дворни.

Лужков и Полятыкин нашли друг друга не только в ненависти к Моссовету, Горбачеву и народному контролю. Книга переполнена грубостями, отточиями матерных слов и прямо непечатными пакостями. Именно здесь Лужков готов признать за собой “дефектик”: “Никак не отучусь материться, хотя, признаюсь, никогда и не пробовал”.

Дружок Лужкова декламирует ему по телефону похабную частушку про “сладкий фаллос” и мэр его прекрасно понимает. Читателю же будет непросто расшифровать ребус, который номенклатурщики разыграли в полятыкинском сюжете.

Присутствие по соседству строк о молодой супруге мэра делает пакость еще более отвратительной. Хоть бы из приличия опустили бы в книжке упоминание о женщине, о которой только и можно сказать, что она была молода, а потому как-то особенно завлекает Лужкова к домашнему очагу. Игривые намеки могут вызвать у доверчивого читателя предположение, что мэр женат на даме с внешностью и фигурой манекенщицы. Чтобы развеять иллюзии, рекомендуем взглянуть на семейные сцены четы Лужковых в журнале “Лица” (№ 5, 1997) и убедиться, что Юрий Михайлович подобрал себе в спутницы совершеннейшую свою копию.

Есть в книжке картинки с натуры, которые характеризуют Лужкова и его окружение точнее, чем любая критическая зарисовка.

Вот входит к Лужкову управделами Шахновский с огромной папкой бумаг. Лужков ему: “Уйди, Василий”. Шахновский: “Ну тогда в лифте”. Лужков: “В лифте — пожалуйста…”. Что это, диалог “шестерки” с “паханом”? Наверное, именно так. У них так принято. Подчиненный либо холоп и лизоблюд, либо — за порог его!

А вот и еще одна оговорка. Тут рассказ о том как некий провинциал упрашивал полятыкинского дружка о том, чтобы тот отдал ему фотографию, где он снялся с Лужковым. На вопрос “зачем?” провинциал ответил: “Мафии покажу, пусть видят с кем ты, мой лучший друг, сфотографировался…” Сразу понятно, кто у мафии пользуется авторитетом.

Одно небезынтересное совпадение. Студенческого товарища Лужкова звали Витей Березовским. Не Борисом. Но Лужков учился на нефтехимическом факультете и Боря Березовский в конце концов по локоть залез в нефтяные дела, Лужков специализировался на автоматизации производства, и Боря Березовский хоть и учился в лесотехническом, но потом работал по тому же профилю, что и Лужков. Выходит, по одной тропке идут? Дойдут ли к общему финишу вместе — до тюремной камеры?

Вот просто удивительный пассаж по поводу жертв разборки ОМОНа с демонстрантами у Останкино в 1992 году: “…зная отношение Ю.М. к подобного рода эксцессам, убежден: если бы кого-то и пристукнули — никто бы не узнал, труп, как будто живого нарушителя забрали бы в отделение — и только его и видели. Утрируя, я на работе ребятам сказал: омоновцы его так бы пришпилили к телеграфному столбу или к стене, что в течение недели никто бы не догадался, что это труп”.

Вероятно все именно так и было, как рассказал тут садист-журналист. Проболтался, поганец, снова. Были, были трупы; ОМОН убивал по приказу Лужкова и скрывал преступления, как описал это Полятыкин.

И про Храм Христа Спасителя Полятыкин прямо проговаривается: “…невозможно построить такого монстра, не запустив руку в государственную казну.” “Монстр” — это чудовище, “запустить руку в казну” значит — украсть. В переводе с полятыкинского фраза означает: чтобы подсунуть Москве чудовище под видом Храма, Лужкову пришлось обворовать казну. Опять проболтался, холоп!

Еще одна оговорка. При закладке того же Храма на торжественной церемонии журналист пристает к мэру с лакейским вопросом: “А где вы так научились хорошо держать мастерок?” Лужков отвечает, что сложил несколько фундаментов на дачах у друзей. Но фундаменты не кладут из кирпича, а значит не используют при этом мастерок! То ли журналист сочинил непрозвучавшие слова, то ли Лужков неизвестно где и что складывал своим мастерком. Вообще неплохо было бы найти таких друзей, у которых Лужков служил чернорабочим… Не у Гусинского ли?

Прав автор, в его книге мы имели дело не с человеком, а с явлением. Явлением, включающим в себя физиономии Ельцина, Лужкова, самого Полятыкина, двойной стандарт, матерщину, коррупцию, лакейство, садизм, вранье, непрофессионализм и многое другое. В том и ценность холопьих писаний — в них явление можно разглядеть во всей его мерзостной полноте.

“Друг студентов, малоимущих и мертвецов”, — примерно так был отрекомендован публике автор книги “Мы дети твои, Москва” Ю.Лужков. Именно эти слова прозвучали на одной официозной презентации.

Книга представляет собой весьма посредственную работу, выполненную, как и все, что делает Лужков, с большим внешним блеском и внутренним пороком.

Первый порок состоит в том, что книга наполовину состоит из иллюстраций — фотографий старой Москвы и новостроек. В этот фотомузей вставлены страницы с литературным опусом Лужкова, набранные невероятно крупным шрифтом. Для обеспечения большего объема книги практически каждое предложение опуса отделено абзацем.

В книге Лужкова наличествует обилие исторической информации, которую самостоятельно Лужков ни получить, ни оценить не смог бы. Скорее всего, ему помогали, но помогали явные дилетанты. Изложение исторических фактов ведется бессистемно и бесцельно.

На низкое качество и низкую концентрацию интеллекта в книге указывает использование ранее опубликованных материалов, не скрепленных какой-либо общей идеей.

И бумага снова уж больно хороша…

Литературный жанр книги Лужкова чем-то напоминает труды Л.Брежнева “Малая земля”, “Возрождение” и “Целина” или Б.Ельцина “Исповедь на заданную тему” и “Записки президента”. Уж не из той же команды “литературных негров” набрал Лужков себе помощников?

Если и из той, то основательно поработать им не удалось. По крайней мере, между занятными детскими воспоминаниями и приглашением на работу в Исполком Моссовета зияет почти полувековой провал. Оно и понятно. Не только Лужкову, но и многим другим персонажам застоя, числящимся сейчас профессионалами в управлении и производстве, есть о чем умалчивать. Расскажешь — стыда не оберешься.

Второй явный огрех книги — неаккуратное отношение к фактам. Они воспроизведены Лужковым такими, какими он решил их запомнить. Вот только многое из описанного им можно проверить и убедиться, что память мэра (как и совесть) серьезно пострадала от той установки (скорее психической, чем политической), которой он придерживается сегодня.

Например, Лужков пишет о своем назначении председателем Исполкома Моссовета на депутатской сессии 26 апреля 1990 года. Достаточно взглянуть в стенограммы, чтобы понять, что у Лужкова действительно что-то с памятью не в порядке. Между тем, ему было легко дать задание своим многочисленным подчиненным, которые без труда извлекли бы стенограмму сессии из архивных анналов. Тогда не было бы очередного обвинения во лжи, которое мы вполне обосновано предъявляем нашему антигерою. Лужков мог бы также подкорректировать историю, обыграв зафиксированные стенограммой слова в свою пользу. Но то ли Лужкову и его борзописцам было лень этим заниматься, то ли избирательная кампания требовала спешного издания душещипательной книжки…

Во всяком случае, согласно стенограмме и воспоминаниям специалистов, можно опровергнуть целый ряд вымыслов Лужкова.

Во-первых не было никакой “отстраненности” представлявшего его депутатам Г.Попова, якобы сославшегося в своем выступлении на “хорошие отзывы”, но сказавшего, что он Лужкова “совсем не знает”. Наоборот, рекомендация была очень теплой. Без этого в тогдашней ситуации стать председателем Исполкома было просто невозможно. Никакой чужой человек через демократическое большинство Моссовета просто не проскочил бы.

Во-вторых, доклад Лужковым был подготовлен заранее, что не дает ему оснований писать о том, что ему не дали достаточно времени, отпустив всего лишь 12 минут. Впрочем, и впоследствии Лужков не торопился в Моссовет с отчетами о своей работе. Ни одного публичного отчета за все время пребывания на высшем хозяйственном посту столицы Лужков не сделал.

В-третьих, совершенно неверно передается и заданный в тот момент Лужкову вопрос о том, к какой “платформе” он принадлежит, будучи членом КПСС, а также ответ на этот вопрос.

Никогда не объявлялась Лужковым в Моссовете концепция деполитизированного правительства, которую он выдумал для своей книжки. Более того, вся последующая практика этого правительства показывает — руководство Лужкова было политизировано до крайности и всегда оказывалось, что лужковское правительство было ярым сторонником партии ельцинистов, партии номенклатуры.

Лужков пишет, что отстоять старые кадры профессионалов ему сильно помог Н.Гончар, который “с такой решимостью отстаивал каждую кандидатуру, что практически удалось сохранить весь состав опытных руководителей”.

Тут опять ложь — никакой борьбы не было. Зато была закулисная интрига, подробно описанная в книге “Мятеж номенклатуры”. Тогда состав исполкома, вопреки закону и мнению депутатов, был утвержден списком и ни одна персона Моссоветом не обсуждалась, вопреки закону. А вот сговор между руководством Моссовета (Попов, Станкевич, Гончар) и номенклатурой был.

Лужков пишет об удачном прекращении “табачных бунтов” путем введения “рыночных цен” на курево. Это ложь, господин Лужков, опять ложь! Никаких рыночных цен не было и в помине. Было простое изъятие средств из карманов москвичей и введение изуверской карточной системы. Средства от повышения цен поступили не в городскую казну, а во внебюджетный фонд; об их расходовании никто никогда не отчитывался. Наоборот, известны факты чудовищных злоупотреблений (см. “Мятеж номенклатуры”).

Городские деньги (А.Краснов. Мысли вслух.)

В нашей жовто-блакитной газетно-телевизионной реальности (желтая пресса и голубой экран) образ Лужкова — это образ талантливого хозяйственника. На самом деле единственной оценкой крупного администратора является один простой показатель — доходность имущественной части бюджета. Любой налогоплательщик должен жить в зависимости только от этого фактора, но независимо от того, обитает он в столице или в глубинке.

С недавних пор московские деньги лежат в уполномоченных банках. Что такое институт уполномоченных банков? Здесь уже не чиновник занимается предпринимательством, а предприниматель привлекается к чиновничьей работе. Это еще хуже. Это наглядный пример феодальной системы откупов, которые в свое время порождали соляные бунты.

Московский бюджет почему-то выделяет кредиты под закупку продовольствия частным организациям, причем под смешные проценты! Можно себе представить, чтобы Ширак, перед тем, как стать президентом, выдал льготный кредит частной фирме для закупки продовольствия, для “завозной кампании” картошки в Париж? После этого он не только не стал бы президентом, его бы просто за решетку упекли!

Городской бюджет должен иметь весьма ограниченное число расходных статей: на муниципальную полицию, бесплатную медицину, благоустройство, уборку мусора, дороги, коммуникации, строительство бесплатного жилья, бесплатное образование… Все это не исключает дорогих платных услуг: дорогого жилья, платного обучения, платной медицины и т. п. Когда из московского бюджета берут деньги на строительство памятников всероссийского значения, церквей, благотворительность по всей стране (больница в Буденновске или дом для моряков Севастополя), то это преступление, благотворительность за счет тех, кто таких прав московской администрации не вручал.

Вдумаемся в такое событие. Лужков приезжает из Литвы и говорит: “Я выяснил, что в Литве наши товары дороги. Литовские товары в Москве тоже дороги. Мы подписали соглашение, чтобы они там и там стали дешевле”. Представим себе Ширака на месте Лужкова. Невероятно! Ширака бы через полчаса забрали в местный парижский дурдом! Какое твое собачье дело до стоимости товаров, до зарубежья?! Твое дело чтобы было чисто, чтобы полицейский стоял на углу, чтобы скорая помощь ездила, чтобы пожары тушили, чтоб зелень была…

Есть у бюджета еще одна замечательная сторона — сбор налогов с юридических лиц, которые ведут свою деятельность в других регионах страны. Лужков сбор налогов с таких “лиц” ставит себе в заслугу, а обыватели понимают дело так, будто это его личный успех.

Еще до Лужкова я пользовался тем же способом получения денег и даже хвастался этим. Тогда существовал замкнутый круг: ты не можешь зарегистрировать предприятие, пока у тебя нет юридического адреса, не можешь получить юридического адреса, пока у тебя нет договора аренды, а договора у тебя не будет, пока не будет юридического лица. То есть приходилось либо платить взятку за справку о юридическом адресе без заключения договора (липу!), либо плакать!

Тогда я от имени районной власти сказал: “Юридический адрес по Шмидтовскому, 15 даем всем!” Тогда еще никто не понимал исторического момента, в который “нулевые” предприятия (у которых печать, счет и ничего больше), могут все-таки заработать, не сдохнуть через полгода. Мы поняли, и по Шмидтовскому, 15 образовался самый доходный дом страны. На один день мы готовили 1500–2000 фирм, которые регистрировали. Одним голосованием исполком утверждал их регистрацию и выдавал печати. Московская товарная биржа, Российская товарно-сырьевая биржа, большинство брокерских контор были зарегистрированы именно у нас. А по адресу, который указывался в регистрационных документах — только подвал, заполненный нечистотами. Налоги потекли по юридическому адресу. В результате избытка бюджета Краснопресненского района хватало, чтобы покрыть дефицит бюджетов всех остальных районов Москвы.

Тогда я боялся показывать деньги, которые поступали в район, чтобы город не наложил на них свою лапу. Когда в район кто-то приносил хорошую программу, на сессии у меня спрашивали: “Ну что, найдешь деньги?”. “Найду!” — и депутаты голосовали. Тут же появлялись деньги, которые мгновенно расходовались, не задерживаясь на счету райсовета. В “закрома” ничего не отправляли.

Вся эта система по наследству досталась Юрию Михайловичу.

Почему так недоволен Лужков Брынцаловым? Потому что тот перевел свой юридический адрес в Кабардино-Балкарию, а водку продолжает разливать здесь. При этом Лужков забывает, что подавляющее большинство зарегистрированных в Москве предприятий зарабатывает деньги в других регионах страны. Золото можно добывать на Колыме, а налоги платить здесь — по юридическому адресу.

Если говорить об эффективности московской власти, то нужно смотреть на эффективность именно муниципальных предприятий типа Мосводоканала или Мосгаза, Москомимущества. Сколько они денег дают? Они убыточные!

А еще надо бы поделить цифру доходов от муниципальных предприятий на число жителей. Тогда получится, что Москва — один из самых занюханных по этому показателю регионов. Даже несчастная Калмыкия, где ничего кроме степи нет, похоже, Москву по эффективности власти все-таки опередит. Калмыкия при 90 % дотации так использует свою крошечную муниципальную собственность, что в пересчете на человека, дает ему больше всех остальных областей и республик.

В Москве народу много, а производят в пересчете на человека в десять раз меньше, чем в Курске. Почему? Потому что воруют с такой свирепой энергичностью, что ничего накапливаться не успевает. Деньги же, которые приходят от предприятий, муниципальных властей не касаются, их заработки и выплаченные налоги — не заслуга какой-нибудь мэрии! Присваивать себе их достижения — все равно что в Краснопресненском районе говорить о своей роли в доходах от хаммеровского Центра международной торговли, который не район строил и не его руководство обслуживает.

Только в том случае можно говорить об эффективном хозяйствовании на муниципальном уровне, когда успешно используется имущественное богатство муниципии — сэкономлена вода, поскольку заварены все свищи, сэкономлен газ, поскольку подтянуты все прокладки и т. п.

С какого бодуна считать Лужкова хорошим хозяйственником? Дается кредит на покупку мусоросжигающего завода — завод не строится, даются бабки на продовольствие — они расхищаются… Огромная собственность вместо колоссальной прибыли дает Москве сплошные убытки. Лужков просто поганый хозяйственник! Из областных хозяйственников хуже не найдешь.

В Москве финансовое положение определяется налогами (они же — поборы, поскольку в феодальном обществе нормальных налогов быть не может) и штрафами. За налоги, собранные на бесплатное здравоохранение, образование, полицию и т. п. построили подвальный магазин на Манежной площади. Потом выясняется, что владеет всем этим какое-то закрытое акционерное общество. Так же за счет московского бюджета финансируется АО “Сити”. Получается перекачивание административной части бюджета в имущественную. А вот в Германии такое безобразие законодательно запрещено, ибо чревато коррупцией. Если на имущественной части так хорошо поработали, что получили прибыль, то из нее можно взять деньги на социальные выплаты. Взять из налоговых денег на расширение имущественного достояния города — категорически нельзя!

Лужков ведет себя как исполнительный директор жилищного кооператива, в котором граждане скинулись на строительство многоквартирного дома, а вместо отчета о выполненной работе получают поздравительные открытки и подарки к Новому году. Для чего мы тебе бабки давали?! Налоги — это те же общественные деньги, которые даются чиновникам для содержания дома престарелых, приюта, пожарной каланчи и т. п. Кто просил памятник Петру I вместо каланчи возводить? Мы на это сбрасывались?

На то и нужна представительная власть, чтобы сказать Юрию Михайловичу: “Ты, брат, куда деньги общественные дел, ты сколько за счет имущества Москвы в казну внес?” По поводу Московской Думы нечего говорить — такую функцию она выполнить не может. У нас суперпрезидентская республика в 10-миллионном городе-государстве, а Дума — просто посиделки “при мэре” без структуры местного самоуправления.

На глянцевых страницах лужковской книжки говорится о бунтах таксистов, которые якобы требовали сплошной приватизации автопарков. Опять вранье! Демонстрация таксистов в 1990 в центре города была связана с серией убийств их товарищей. Приватизацией-то как раз им заткнули рот. Таксисты сами были вовсе не в восторге от затеи, превратившей их в обыкновенных “леваков”, брошенных в условия криминальной конкуренции на привокзальных площадях. Лужков вместе с Поповым не спасали таксопарки Москвы, а уничтожали их размеренно и целеустремленно. Теперь же Лужков утверждает прямо обратное и пытается возродить умерщвленное им же московское такси за счет города.

Депутаты Моссовета действительно пытались поставить исполнительную власть под свой контроль. Это была одна из их функций, основанная на традиции народного представительства и законах. Лужков же считает, что депутатам этим заниматься нельзя. К этому им добавляется и тезис о том, что депутаты “пытались установить диктат в кадровой политике”. Это просто бессовестная ложь. Ни один чиновник не только не был снят с должности Моссоветом, но даже ни одна рекомендация Моссовета не была удовлетворена. Будучи политически ангажированным, Лужков любую критику со стороны Моссовета воспринимал как положительную оценку работе очередного проштрафившегося чиновника.

Многие из чинуш, по уши измазанных управленческой бестолочью прежних лет, сегодня клянут систему, которая якобы вынуждала их работать неэффективно и подличать на каждом шагу. Лужков в этом деле не исключение. Для него главный способ объяснения всех невзгод — неэффективность советской власти. Может быть, он хоть когда-нибудь противостоял этой власти? Ничуть! Наш писатель говорит, что исполком не раз грозил подать в отставку. Это так, да не так. Ни одного заявления об отставке в Моссовет никогда не поступало. Даже Г.Попов оставил мэрское кресло, подав заявление об уходе почему-то Ельцину, который его не назначал.

Они с Лужковым вообще старались пугать своими заявлениями только Ельцина — своего реального хозяина, столь же непримиримого к своим противникам, столь же рьяно презиравшего ослабевший закон. Да еще этими “отставками” удавалось разогревать визгливую “демшизу”.

Накануне выборов 1996 года Лужков пишет о трехуровневой системе управления в Москве, которую он якобы создал, переходя от системы районов и микрорайонов к системе префектур и муниципальных округов. Это чепуха. Реальным результатом перестройки системы управления в Москве стала ее криминализация. Публикации на эту тему стали чрезвычайно редкими в столичной прессе (сошлемся лишь на краткий обзор “Москва — город феодалов?” — “Правда России”, 11.04.96). В мазохистском сладострастии журналюги готовы были пятки лизать властолюбивому мэру, не прощавшему самостоятельности и верности закону никому.

Лужков сам признает, что командовать более чем 8-10 подразделениями управленец просто не в состоянии. Но именно такая неуправляемая системы и была им создана. В результате чиновники нижнего и среднего звена получили полную свободу рук для любых нечистоплотных махинаций — лишь бы мэрия была не в накладе, лишь бы Лужкову на любимую мозоль не наступить. Особенно это сказалось в период структурной реформы, проводимой Поповым и Лужковым с целью расчистки номенклатурных мест для своих ставленников. Распределенные на новые должности люди были по гроб жизни обязаны Лужкову своим благополучием — приватизированной властью.

Что касается местного самоуправления, то его Лужков понял как самоуправство. Не зря ради обоснования своего наглого смеха в микрофон Съезда народных депутатов России в 1992 он развернул целую цепочку исторических фактов, поставив себя в конце этой цепочки в качестве олицетворения торжественного финала — верховной представительной власти можно уже не подчиняться, ей можно хамски хохотать в лицо. При этом Лужков снова лжет, заявляя, что его избрали мэром. Как мы говорили выше, мэром-то как раз в 1991 году его не избирали и присутствием в этой должности он обязан лично Ельцину и его банде, цинично попиравшей закон.

И не только хохотать над депутатами мог фальшивый мэр. Мы помним роль Лужкова в октябре 1993. Сам он об этой роли предпочитает помалкивать, обходить щекотливую тему в своих автобиографических заметках. Но мы помним все. Мы знаем досконально за что Лужков должен сидеть на скамье подсудимых, за что его можно приговорить к высшей мере наказания — за измену Родине, за государственный переворот, за человеческие жертвы.

Как и в адрес депутатов России, строил Лужков свою “империю хамства” и по отношению к Моссовету. В книге он прямо рассказывает о своем сговоре с Поповым против большинства Моссовета, о планах создания в городе такого института власти, “который выравнивал бы своим статусом и полномочиями притязания депутатского корпуса”.

Довыравнивались до того, что полностью сравняли с землей народное представительство в Москве, выстроив на его месте бесхребетную Московскую Думу, о которой просто неприлично говорить в порядочном обществе.

История о противостоянии Лужкова с Моссоветом, которая много чего может сказать лично о мэре, затушевывается в его автобиографиях. Выдумывается миф о том, что депутаты и Лужков “были по одну сторону баррикад”, что между ними “на уровне программ расхождений не было”. Если бы это было правдой, Лужкову не понадобилось бы потрошить Моссовет и мстить депутатам уже после состоявшегося государственного переворота, в котором он принял активное участие (подробнее об этом см. в книге “Мятеж номенклатуры”).

Кстати, о путче 1991 года. Лужков предпочитает не тиражировать в своем новом издании те главы, которые он уже ранее опубликовал. “Там нет ни слова неправды”, — говорит он. Но тут же признается, что многое пришлось переоценить за прошедший период.

Выходит, что Лужков уж очень свободно относится к слову “правда”, просто не понимает, не чувствует его значения. Для него правда — то, что он полагает и считает выгодным выдавать за правду. Мы же полагаем, что “правда Лужкова” — сплошная ложь.

В своей книжке, например, Лужков роняет мысль о том, что в Москве кто-то (по Лужкову, некие “мы”), якобы, в 1991 боролся за сидящего в Форосе М.Горбачева. Это вранье. Даже люди с весьма чистыми помыслами боролись в те дни совсем за другое, а уж Лужков и его окружение — и подавно. Мы уже говорили о том, что Лужков ненавидел Горбачева всеми фибрами своей номенклатурной души. Потому что без Ельцина у Лужкова не оставалось никаких вариантов судьбы, кроме судьбы уголовника, уличенного в коррупции и измене и заключенного под стражу.

Положительным в лужковской книге является то, что ее автор, не будучи слишком талантливым литератором, все время проговаривается, чем дает обильную пищу для размышлений и выявления скрытых механизмов власти. И на счет Горбачева Лужков сам выкладывает свои тайные мысли.

Один из наиболее ярких моментов, высвеченных Лужковым — его причастность к разрушению Советского Союза. Принимая пост первого заместителя Комитета по оперативному управлению, выполняющего роль союзного правительства, Лужков заранее определил, что Горбачеву не место во власти, а Силаев лишь имитирует переход к рыночным структурам. Чувствуя свою безнаказанность, порожденную мифом о ключевой роли исполнительной власти Москвы в подавлении путча ГКЧП, Лужков всячески разрушал работу Комитета.

Об этом говорит такая ситуация. Председатель Комитета Иван Силаев трансформирует союзные министерства в концерны и пытается как-то сохранить единый хозяйственный механизм. Лужков, прекрасно зная, что система управления не может быть в один момент преобразована, нагло объявляет, что требует вывода псевдо-концернов из столицы, поскольку они не являются рыночными структурами. Когда Силаев начинает кипятиться, Лужков хамски продолжает: “Если обман не прекратится, мы примем меры, которые находятся в компетенции муниципальной власти. Не будем заключать с этими так называемыми концернами арендные договора…”, “отключим электричество, воду… Не будем принимать в Москве эти псевдоструктуры. Это не рынок, а чистый обман…”

Приведенные слова в любой другой стране — рыночной или нерыночной — были бы расценены как попытка государственного переворота, а столичный мэр был бы тут же арестован или просто пристрелен сотрудниками спецслужб. У нас же деятель, занимающийся подрывом работы высших органов государственной власти и управления, объявляет себя героем и никто ему в этом не смеет перечить. Причем, в полном противоречии с собственной деятельность по рассыпанию общесоюзных структур управления, Лужков ссылается на политические амбиции республиканских лидеров, погружающие страну в абсурд. Да он сам относится именно к такого рода деятелям!

Мы избавимся от противоречия если поймем, что противодействие союзным министерствам было со стороны Лужкова способом расчистить себе место под солнцем. Он прекрасно понимал, что восстановление работоспособности министерств сделает ненужным его высокий пост. Так же враждебны ему были и упрямые попытки республиканской номенклатуры обходиться без Силаева и Лужкова. В этой ситуации, наблюдая за расхватыванием собственности республиканскими властями, Лужков решил стать их ходатаем и подал Силаеву записку о том, что присвоение союзной собственности по принципу “что на моей территории — мое” — неправомочно. Но с этими мыслями Лужков уже никому не был нужен. Союз был расчленен, и в этом был весомый вклад самого Лужкова.

Не о благе страны заботился лидер московских чиновников, не хозяйственной расчетливостью мотивировалась его деятельность. Это была борьба за власть — нечистоплотная и жестокая, ведущаяся заведомо некомпетентными деятелями, которые умудрялись гадить и стране и себе самим.

Интересно описывает Лужков свои попытки запустить в Москве приватизацию. Все как-то не получалось, неподготовленная к приватизации хозяйственная среда сопротивлялась, насильственные меры эффекта не давали, а Лужков недоумевал — почему это никто не рвется в рынок так, как его любимые кооператоры, уже тогда составившие альянс с уголовным миром и продажной номенклатурой. Потом решили по-простому: если не подадите заявок на приватизацию, выставим ваши предприятия на аукционы. Так вот и был обеспечен процесс, подобный коллективизации: не согласишься воровать — лишим всех прав. И цепной пес был нанят — большевичка от либерализма Лариса Пияшева, которую впоследствии за перегибы и излишнюю откровенность пришлось выставить за дверь.

В своей книге Лужков саморазоблачается и предстает в качестве предельно оторванного от интересов страны человека. Он считает, что в России сложилась “советская цивилизаций”, в которой “чувство священного не начинается собственностью и не кончается ею”.

Это действительно так, только это не “советский”, а русский мотив поведения, признак русской цивилизации. Лужков считает, что это плохо, а потому ставит своей целью “коммерциализацию” народа, которая изуродует этот народ до неузнаваемости. Лужкова не волнует, что пластическая операция не всем приходится по нутру, а ее результат — пасквильная рожа, карикатура на европейца. Ему подавай священное право собственности, сладострастие обладания вещами — причем немедленно, сегодня!

Уродование картины мира, видно, передается по наследству. Лужков пишет, что его сын получил диплом “профессора менеджмента”, а потом приводит суждение этого “профессора” о том, что учесть все факторы ценообразования нельзя, и поэтому, якобы, весь мир напряженно следит за биржей.

Это полная нелепица. Во-первых, есть лишь предельно ограниченный набор биржевых товаров, во-вторых, имеется огромный внебиржевой рынок, в-третьих, есть помимо технического анализа (анализ динамики биржевых котировок) еще и фундаментальный анализ (анализ реального состояния условий производства). То ли “профессор менеджмента” этого не знал, то ли о его знаниях неправильно информирован его отец, поставивший свое незнание во главу угла хозяйственной деятельности. Последнее уж наверняка — полная безграмотность Лужкова в вопросах, которые он имеет наглость поднимать в своей книге.

Из казуса с основами экономики, оказавшимися недоступными Лужкову-старшему, вытекают вполне реальные жертвы безграмотных управленческих решений. Так, Попов с Лужковым, согласно мэрской книге, “создают слой собственников” — объявляют о бесплатной приватизации жилья. Ломясь через законом установленные процедуры, они добиваются того, что москвичи становятся обладателями квартир по принципу “кто где живет, тот тем и владеет”. Слоя собственников от этого, как показала практика, не возникло (да и не могло возникнуть в принципе), зато столичная и российская номенклатура была премного благодарна за бесплатные хоромы в престижных районах.

Мэр московский, как оказалось, вовсе не понимает, почему люди вдруг начинают отстаивать свое право жить на земле предков. Когда ему понадобилось выстроить многоэтажки в Жулебино, он расценил упорное желание людей жить в своих необустроенных усадебках как проснувшееся чувство собственности. Имеющим представление о собственном достоинстве в данном случае заблуждение мэра оказалось на руку — Лужков распорядился построить им тут же неподалеку коттеджи. В других случаях он давил всяческое достоинство нещадно. Только написать об этом он не может и не хочет.

При сносе ветхого жилья москвичей переселяют из обжитого Медведково в новостройки Южного Бутово на другом конце Москвы, утверждая, что закон при этом не нарушается. Потому что, мол, в законе говорится, что такого рода переселения должны происходить в рамках населенного пункта. Получается форменное издевательство. Учитывая, что при этом идет бойкая торговля новыми квартирами в том же Медведково. Таким образом, мэрия просто наживается на разнице в цене между квартирами в Медведково и Бутово.

Лужков пишет о своем идеале управления в переходный период: “выбрать задачу и жестко, насильственно, не считаясь ни с какими иерархиями и процедурами, ее провести”. Но для этого надо еще и голову на плечах иметь, не путать свой карман с государственным и быть человеком чести. Московская номенклатура таких образцов поведения предъявить не в состоянии. Поэтому на практике все происходит иначе. Безголовая власть загоняет людей в тупик, вынуждая одних на безвольную покорность, а других — на непримиримое сопротивление. Если сопротивление упорно, команда московских чиновников изобретает управленческую “находку”. То есть, сами создали проблему, сами же нашли ее разрешение, и сами себя похвалили за это.

Еще один положительный момент публикации книги Лужкова — богатый материал для психоаналитических исследований. Просто на поверхности лежат корреляции между детскими впечатлениями Лужкова и стилем его деятельности.

Мировоззрение нашего героя в детские годы было сформировано его социальным окружением — царившими в его дворе полубандитскими отношениями, беспредельным авантюрным геройством, круговой порукой против “чужаков” и власти. Предъявленная ему таким способом одна из моделей общества зафиксировалась в сознании намертво. Семья здесь не сыграла никакой роли. Мать для Лужкова осталась “мамашей”, упоминаемой без всякого уважения, об отце он и вовсе говорит вскользь. В той же книге по другому поводу у Лужкова звякнула неслучайная, на наш взгляд, оговорка — “ненавидел свою мамашу”.

Босяческая психология и уголовные наклонности стали основой системы “этических ценностей”, о которой говорит Лужков.

О характере московского градоначальника и московской власти в целом свидетельствуют метко произнесенные на представлении книги Лужкова слова певца Кобзона. Он сказал, что презентацией мероприятие называть неудобно, пресс-конференцией — тоже. Поэтому мероприятие предложено было обозначить на воровском жаргоне — “сходняком”.

Пожалуй, все мэрско-московские мероприятия — именно “сходяки”, а результаты их (конечно же реальные, а не нарисованные на мелованных страницах) — разрушение столицы, лишение ее будущего. Поэтому желание перенести столицу в какой-нибудь другой город у того, кто решит прервать воровскую традицию, будет вполне объяснимым и рациональным выбором.

Истерия случившаяся с русофобскими СМИ и заразившая мэра Лужкова, а заодно и Генеральную прокуратуру, опиралась всего-то на одну фразу генерала Макашова: “Заберу с собой в могилу десяток жидов. Просто так мы не сдадимся!”.

В том, что брякнул генерал Макашов с трибуны, не было никакой новизны. Что он такого особенного сказал, чтобы раздувать скандал во всероссийском масштабе? Подумаешь, “возьмем с собой в могилу десяток жидов”! Мы такое слышали не раз и знаем, что залихватские высказывания в основном исходят от импотентов. Кто и кого “забрал с собой в могилу”? Других отправлять в бессмысленную бойню — это было. Например, в Останкино в 1993. А вот чтобы кто-то искрошил “десяток жидов” — ни разу.

Новизна здесь была в том, что березовские-гусинские решили проверить некоторых политиков на “вшивость”. Примерно так же, как проверяли их десять лет назад, раздувая ор о фашистской опасности всего лишь на основании драки между писателями и читателями в ЦДЛ. Теперь, как и тогда, политики заголосили, попавшись на дешевую приманку. Сработал все тот же совковый морализм: чтобы тебя считали приличным человеком, надо кривить губу на жидоедов и вопить о “великодержавном шовинизме”.

Некоторые политики с патологической антифашистской “вшивостью” тут же откликнулись и заголосили на все лады. Возглавлял этот кошачий концерт Александр Яковлев — главный антифашист еще при КПСС, который выискивал несуществующие фашистские группы и пугал ими своих коллег по ЦК — мол, в Мюнхене все начиналось с пивного бара, и у нас тоже все это гнездится в пивняках. Но боялась эта публика вовсе не фашистов, а ответственности, которую придется нести за свои пакости, если власть вдруг сменится.

Яковлева до сих пор гложет обида за то, что еще в 1972 за глупую статью об опасности национализма его отправили послом в Канаду, а также за отказ Горбачева преследовать тех, кто распространял в 1987 листовки против Яковлева. Яковлев считал, что если бы тогда Горбачев его послушал, фашистских организаций не появилось бы. А так — и 1991 у Яковлева стал фашистским. Кругом один фашизм. Только Яковлев — весь белый и пушистый. А что весь в слизи и бородавках — так это временно, по болезни.

В наше время Яковлев организовал Антифашистский конгресс, который так и не вызвал интереса в обществе — ну никак не удавалось доказать отставному партноменклатурщику, что в России фашизм таки есть. Приходилось измышлять загадочные сюжеты — мол, борцов с сионизмом организовало КГБ, “чтобы выпустить из общества пар диссидентства”. А в результате возник, якобы, российский фашизм. Вот Яковлев и побежал к Ельцину — вынудил того подписать пустой указ о борьбе с российским фашизмом, хотя даже в Академии наук затруднились сказать, что это такое. Да и сам Яковлев предложил Ельцину считать фашизмом разжигание национальной розни, пропаганду исключительности одной нации за счет другой, пропаганду войны и насилия. Таковое разжигание, разумеется, относилось не к дудаевым и шаймиевы, рахимовым и гусинским, а к своим бывшим соратникам по партии.

“Уголовщина, освященная идеологией, — эта формулировка подходит как коммунистам, так и фашистам”, - говорил Яковлев. Ну да, в фашистской КПСС Яковлев сделал карьеру, а потом стал выдавать себя за Штирлица: “У нас был единственный путь — подорвать тоталитарный режим изнутри при помощи дисциплины тоталитарной партию Мы свое дело сделали”.

Политической “вшивостью”, как оказалось, болен не только Яковлев с приспешниками. В наиболее острой форме антифашистскую вшивость подцепил Лужков, который в период особо тяжелого припадка антифашизма состряпал гневливое письмо в Госдуму, требуя осудить поступок Макашова — слова про “жидов”. Думские коммунисты-соглашатели долго мялись, а потом все-таки нашли формулу для осуждения “антисемитских высказываний”. В результате Макашов стал поистине народным героем и большим авторитетом у всякого отребья, почему-то приписавшего себя к патриотам. Не то чтобы многим так понравились слова Макашова. Просто СМИ так часто их транслировали и с такой ненавистью комментировали, что большинству стало ясно: Макашов точно свой, хоть и дурак.

Разница между тем, что было десять лет назад и тем, что мы видим теперь небольшая. Тогда телевидение было “красно-голубым”, теперь — “голубовато-красное”. Хрен редьки не слаще — одни делали вид, что они власть, другие — что они оппозиция.

Теперь поменялись местами. “Лица библейской национальности” с тех пор ничего не потеряли, сменив только названия своих должностей, а дураки, пытающиеся быть патриотами, ума не нажили. Последним трудно понять, что жидоедство — это ложная попытка патриота стать националистом. Вот их и водят по ложным путям, как козлов с морковкой — чтобы всю русскую историю представляли как борьбу с жидами или между жидами.

Кое-кто из этих пустомель и дуралеев все еще старается приобрести “голубоватый” оттенок, чтобы их не записали в пещерные антисемиты, другие предпочитают оставаться “красноватыми”, чтобы их не перепутали с персонами иной окраски. Разумеется, тревожность здесь связана с образованием неявной корпорации — они правят, мы орем на митингах, потом меняемся местами.

Коль скоро основным содержанием эпохи стала склока между “красными” и “голубыми”, то это не эпоха “белых” — это не наша эпоха! Мы должны участвовать в ней только с тем, чтобы она побыстрее умерла. А это значит — не лезть в драку, где нет ни одного нашего, где некого защищать и не за что бороться. Наше время впереди.

Действия, предпринимаемые против политического экстремизма, несмотря на всю их кажущуюся обоснованность и интенсивность, носили в 1998–1999 бессистемный характер и неизбежно вели к росту экстремистских настроений. Участие ведущих политиков и СМИ в столкновении с РНЕ демонстрировало мощь и влияние этой весьма слабосильной организации. В результате протестные слои населения рассматривали РНЕ как единственного серьезного и последовательного оппонента власти, а отношение к РНЕ — как тест на глубину неприятия этой власти.

В короткий срок соратнику Лужкова и хозяину НТВ Гусинскому удалось вырастить рейтинг РНЕ от почти неощутимого до очень серьезного — 10 % населения полностью поддерживали РНЕ и еще 20 % поддерживали в основном. Следствием кампании против РНЕ являлось массовое убеждение, выраженное фразой: “чтобы быть русским, надо стать фашистом”. Создавалось впечатление, что РНЕ исчерпывает собой все русские политические организации. Кроме того, кампания “против РНЕ” строилась таким образом, чтобы создать иллюзию, что именно этой организацией исчерпывается политический экстремизм. Все понятие политического экстремизма сосредотачивалось на русском национальном экстремизме. Другие формы экстремизма игнорировались, хотя практически сплошь носили еще более опасный характер. Пример тому — захват части территории РФ бандитской группировкой чеченских боевиков, а информационного пространства страны — изменниками, пошляками и гомосексуалистами.

Военизированный характер РНЕ ставился этой организации в укор, в то время как среди молодежи популярны были именно организации военно-спортивного типа, а власти (и Лужков — впереди всех) упорно вели демилитаризацию образования и воспитания, убивая одновременно и патриотизм. Неконструктивность антимилитаристского укора прямо противоречила интересам государства, которому предстояло восстанавливать боеспособность своей армии, уважение к ней, возвращать в систему образования основы военно-патриотического воспитания.

Власть, в силу своей некомпетентности, и СМИ, в силу политического заказа со стороны гусинских-березовских, действовали таким образом, чтобы в течение нескольких лет сформировать пантеон героев РНЕ, научить его вести работу в полуподполье (что привлечет молодежь особого рода романтикой), повысить популярность РНЕ среди населения, все более негативно относящегося к официальным кругам, замкнуть именно на эту организацию большую часть политизированных слоев русского населения. Но сценарий сорвался — бежал за границу Гусинский, растрепали партию телеканала НТВ и РНЕ как будто исчезло.

Вопрос о том, чего это Лужков так засуетился по поводу РНЕ и Макашова, объясняется просто. Природное влечение к своим соплеменникам давно проклюнулось в московском мэре. На съезде Российского еврейского конгресса в 1996 Лужков выступил с такими словами: “Организовав этот конгресс, вы сможете сконцентрировать главные цели, которые стоят перед еврейством России, и цели эти абсолютно совпадают с целями нашего общества. Они ни в одной из своих даже самых малых частей не расходятся со стратегией сегодняшней России… Одними из первых для нас являются евреи… Это не заигрывание, это — стратегия, это наша основная цель” (“Международная еврейская газета” № 2, 1996). Потом Лужков вместе с академиком Лихачевым вошел в состав редакционного совета по изданию в России Талмуда (РФ, № 48–50, 1998 с. 9).

Позднее Лужков построил в центре Москвы “стену плача”, бросив вызов не только всей русской истории и русским гражданам России, но и самому иудаизму, всучив ему подделку под действительный памятник, служащий у иудеев предметом религиозного и национального поклонения. Историк В.Махнач на этот счет сказал, что с тем же успехом Лужков мог бы соорудить неподалеку от стены плача также еще и макет священного для мусульман камня Каабы.

Что же до тех, на кого указывал перст “демократической общесвтенности”, то здесь образовался замечательный карательный альянс. Министр юстиции Крашенинников и мэр Лужков во всем подыгрывали друг другу, стремясь получить дивиденды и прославиться в качестве антифашистов. Именно от Крашенинникова Лужков получил регистрационное свидетельство в день учредительного съезда “Отечества” (после чего Центризбирком, проигнорировав правило, что “в году не бывает двух одинаковых дат”, внес “Отечество” в реестр организаций, допущенных к выборам). Это притом, что другие организации вынуждены были ждать два-три месяца с момента подачи документов в Минюст. Потом Лужков с Крашенинниковым расплатился местечком в своем “Отечестве”. Выгнанный за нерадивость со своего поста, Крашенинников стал депутатом Госдумы от “Отечества” и даже председателем Комитета по законодательству, которого он не знал, но наворотить готов был вволю.

В 1999 году в Москве большим тиражом появилась листовка, на которой Лужков с Гусинским мирно беседуют, напялив на затылки иудейские ермолки. Подпись остроумцев: “Вот загадка для детей: кто из этих двух еврей?” А на обороте только цитаты, вроде вышеприведенной.

Президентский марафон для Лужкова, совсем уж согласившегося быть Кацем, начинался при полной атрофии здравого восприятия действительности и предельной неэффективности при создании партии Лужкова — объединения “Отечество”. Целый ряд обстоятельств, который должен был бы охладить пыл Юрия Михайловича, в силу специфики его натуры и политической судьбы им самим не осознается. И мы высказали на одном из аналитических сайтов эти “прохладные” суждения, когда Лужков еще находился на пике популярности и с трепетом ждал уже, казалось, неизбежного успеха.

Во-первых, Лужков рассчитывал на голоса москвичей, которые оказали ему решительную поддержку на выборах мэра в 1996 году. Но придержать популярного мэра на президентских выборах собирался не всякий его сторонник — зачем делиться своим счастьем со всей страной? Многие москвичи намеревались голосовать за своих любимцев — Явлинского, Лебедя, Черномырдина, а то и за Кириенко с Немцовым.

Во-вторых, Лужкову и тем, кто ставил на него, представлялось, что на московские власти в обществе скопилось меньше всего негатива. Социологические исследования это подтверждали. Но это было обманчивое благополучие. Лужков был наиболее уязвим именно потому, что до сих пор его никто всерьез критиковать не начал. Его имидж еще только пробовался на прочность распространением небылиц про “русский фашизм”, якобы обосновавшийся в Москве. (В качестве альтернативы весьма умно подавались рекламные ролики НТВ, где Лужков в ермолке (кипе) веселится вместе с раввинами.) Серьезный компромат на Лужкова накануне президентских выборов был в резерве готовым к применению в предвыборной кампании.

В-третьих, влияние Лужкова в СМИ резко упало после того, как В.Гусинский, фактически создавший свою информационную империю под покровительством мэра, перешел в более тяжелую “весовую категорию” и получения звания “олигарха” (что при “либеральных” порядках приравнивается к членству в прежнем Политбюро). Теперь Гусинский, ориентированный одновременно и на Черномырдина и Явлинского имел интерес перемыть Лужкову все косточки по НТВ и прославить его конкурентов (чем начал заниматься, чтобы окончательно приручить московского градоначальника).

Что до столичных и центральных газет, то Лужков их не контролировал в той степени, чтобы надеяться монополизировать информационное пространство. Да и в регионах центральные газеты практически перестали читать. В самой столице чтение газет — скорее развлечение, чем поиск мотивов для решения вопроса о поддержке того или иного кандидата на выборах.

В-четвертых, политический вес Лужкова во многом был основан на его проельцинских позициях, на особых отношениях с одряхлевшим президентом. Стоило Лужкову хоть намеком высказаться против Ельцина и связанной с ним политической линии, государственная бюрократия могла получить команду “фас” и столичному мэру пришлось бы туго. Если же по прежнему оставаться верным ельцинистом, протестные голоса (а их уже большинство) доставались бы кому-то другому.

В-пятых, репутация хорошего хозяйственника была создана Лужковым в основном за счет эксплуатации старой номенклатурной системы управления, которая оказалась более эффективной, чем либерал-демократическая. В то же время, эта система в течение многих лет продолжала расширять пропасть между бюрократией и обществом. Именно поэтому в Москве не было практически ни одной общественной организации городского уровня, а у Лужкова не было опоры вне бюрократической системы. Великолепно пользуясь номенклатурно-бюрократическими методами управления, Лужков был не в состоянии понять, что они абсолютно непригодны в президентской кампании.

Наконец, Лужкову было нечего предложить избирателям, у него не было политического мировоззрения, приличного для публичного оглашения. Хаотичные наскоки (вроде возмущения по поводу действия латвийских властей против русского населения или участие в митинге в Севастополе) скорее вызывали удивление, чем будили у кого-то симпатии. А “народный” стиль лужковских выступлений и писулек совершенно не трогал народ, лишь предлагая интеллектуалам поводы для обсуждения свойств этой совершенно нелепой фальши.

Уже в самом начале борьбы за будущие голоса Лужков потерял значительную часть патриотического электората, который после акции против РНЕ и высказываний против Макашова понял, что заигрывания с еврейскими конгрессами для Лужкова не были случайностью. Коммунисты Лужкова тоже очень точным ходом отрезали от своего электората тестом по поводу памятника Дзержинскому, по поводу идеи восстановления которого Лужков высказался резко отрицательно. От “реформаторов” Лужков отсек себя по личной инициативе. То есть, “отец нации” из него явно не получался. Вместо одного врага (“реформаторов”) у него появилось много врагов. Здесь он проигрывал даже Черномырдину, а уж Примакову — заведомо. Позднее ему пришлось пойти на альянс с Примаковым и даже признать его первенство в блоке ОВР. Близкий, было, успех сначала пришлось разменять с Примаковым, потом полностью сдать ему президентский проект, и, наконец, сесть в одну лужу на выборах.

Конечно, Лужков мог рассчитывать, что его признают меньшим злом, чем все остальные кандидаты в президенты, негативные стороны биографий которых хорошо известны. Но и у Лужкова тоже был фундаментальный недостаток — его считали столичной “штучкой”, чуть что бегающей в Кремль. Региональные политики были не прочь поживиться за счет Москвы, но перспектива получить Лужкова в качестве президента их пугала. Ведь у Юрия Михайловича не было опыта работы в регионах, его команда за малым исключением — сплошные москвичи. Усиления московского отряда номенклатуры, которая и без того захватила в стране очень многое, никого не прельщала. А потом Путин и вовсе стал бороться с этим спекшимся кублом, выставив против него “питерцев”.

Сильной стороной многих политиков ведущей группы являлся определенный опыт избирательных кампаний. У Лужкова и его команды такого опыта не было. Выборы в Москве — не в счет. В них настоящей схватки на равных не допустили. На президентских выборах такая схватка ожидалась вне всяких сомнений. И вот в эту схватку Юрий Михайлович пошел с прежним окружением, мнящим, что все можно купить или развернуть в нужную сторону чисто административными рычагами.

Другие кандидаты в президенты пользовались услугами независимых профессионалов, испытанных в боях по всей стране. Они не были обременены ни должностными обязанностями, ни сворой бюрократической обслуги. Уже хотя бы по этой причине Лужков проигрывал старт избирательной кампании безоговорочно. Это особенно отчетливо показал процесс создания организации “Отечество”, запоздало и нелепо всплывшего на поверхность политической борьбы. Вздох “Наконец то!” не состоялся. Родилась обычная партия, судьба которой в лучшем случае — небольшая парламентская фракция. Так вышло — как ожидалось.

В большинстве субъектов Федерации оргкомитеты по формированию региональных отделений “Отечества” и делегаций на учредительный съезд прошли под полным контролем местной администрации. В большинстве из них представители КРО, “Союза труда” и других общественных организаций, откликнувшихся на первый позыв Лужкова, не были допущены в региональные оргкомитеты (так, из 42 делегаций на Съезд за неделю до него КРО и “Союз труда” были представлены только в 16).

Необычайная активность местных администраций была связана с попыткой решить вопрос о персональной политической судьбе того или иного чиновника за счет текущей популярности Лужкова и создаваемого им движения. В некоторых регионах руководство захватили бывшие представители НДР. Занять руководящие должности торопились и те администраторы, которым вскоре предстояло подтверждать свой статус на выборах и требовались и дополнительные финансовые средства, и аргументы в свою пользу. Судьба “Отечества” в целом их ни в коей мере не волновала.

Весьма острые конфликты возникли в тех субъектах федерации, где имело место противостояние между главами администрации разного уровня К моменту проведения учредительного Съезда имелось 24 “конфликтных” региона, где сформировано более одного регионального отделения. В национальных республиках союз с политиками, ущемляющими права русского населения (прежде всего, Адыгеи, Якутии и Татарстана), безусловно, отталкивал от “Отечества” русское большинство. Патриотизм движения в целом становился фикцией. Это и неудивительно, поскольку идеологическая позиция движения с самого начала оставалась неясной в отношении состояния русского народа, а лидер “Отечества” не раз демонстрировался СМИ как участник еврейских конгрессов и ближайший соратник Ельцина.

Таким образом “Отечество” еще до своего рождения было прообразом новой “партии власти” (“Наш дом — Отечество”), несущей на себе всю полноту ответственности за состояние экономики и социальной сферы в регионах и связанной с провальной политикой всего предыдущего периода.

Если излагать предысторию “Отечества” в басенном ключе, то выйдет следующее.

Пошел Ю.М. к Горби и пожаловался: “Меня иностранцы не любят, за социал-демократа не признают”. “Хорошо, — сказал Горби, — нет проблем. Помогу тебе, только возьми на службу шефа моей президентской кампании — Мироненко, а в идеологи Кувалдина с Цыпко. Очень дельные люди. Особенно первый Целым комсомолом руководил”. Так Мироненко приник к телу Ю.М.

Пришел к Ю.М. вице-мэр Шанцев и сказал: “Нам с “левыми” надо дружить. Гарантирую поддержку умеренных коммунистов. Только возьми к себе на службу товарища Мишина. Очень дельный человек. Целым комсомолом руководил”. Так Мишин приник к телу Ю.М., оттеснив Мироненко и многих прочих.

Пришел к Ю.М. Руцкой и сказал: “Что было меж нами, я давно забыл, но мечтаю снова быть вице-президентом. Отдам тебе свою “Державу”, а ты вспомни обо мне, когда время придет, может я окажусь как раз тем, кто тебе нужен”. Подумал Ю.М., кому бы отдать “Державу” с печатью и всероссийским статусом. Оглянулся вокруг и увидел, что рядом самый патриотистый патриот — бывший комсомольский вожак Затулин. Так Затулин прилип к телу Ю.М., оттесняя лидера КРО патриота Рогозина.

Обрадовался было внутренним разборкам вокруг тела Ю.М. молодой профсоюзник, лидер “Союза труда” Исаев, но вдруг обнаружил, что его рядом с Ю.М. как бы и вовсе не стояло. А тут еще и Минюст не хочет “Союз труда” перерегистрировать. Опечалился и задумался Исаев, вспомнил что Шмаков, глава профсоюзной собственности у него хозяин. А потом решил: да ну его, “Союз труда” этот и Шмакова с приклеенной улыбкой. Вот если бы в Кремль пригласили… Послал все это — так и ему место радом с Лужковым нашлось. Надо же было такую жертву чем-то компенсировать.

Пришел к Ю.М. вездесущий центрист Сулакшин и говорит: “Хочу опубликовать от Вашего имени что-нибудь эпохальное”. И тут же на стол Программу политического центризма. Почитал Ю.М. и восхитился — с какими интересными людьми приходится работать! “Гля, — говорит своему другу Евтушенкову — какой документ мне принесли!” Тот отвечает: “Ништяк!” Тут же Ю.М. дал распоряжение разослать Программу во все субъекты Федерации. Так Сулакшин возбудил в Ю.М. особое доверие. А потом даже диссертацию по центризму защитил.

Пришел к хозяину АФК “Система” Евтушенкову некто N и сказал: “Мы твоим людям не раз помогали. Пристрой теперь ты в свиту Ю.М. умнейшего журналиста — он тебе такого наработает!” Так голубой репортеришка угнездился за спиной Ю.М. вместе с плосколицым пресс-секретарем Цоем, олицетворявшим за правым плечом Лужкова идею дружбы народов. Потом, правда, тот же репортеришка, глядишь, уже работает на Кремль и организует антилужковские выступления на радио. И верно — нет места, не будет и службы.

Пришел к Ю.М. отставной президентский пресс-секретарь Ястржембский (кличка ястреб-женский) и сказал: “Я такой международник, просто отпад. Возьмите меня к себе, я вам всех демократов в поддержку приведу”. Ю.М., желавший давно отправить на покой своего соратника по межнациональным проблемам Бакирова, решил под фанфары отправить его на пенсию, а Ястржембского посадить на его место в правительстве Москвы. Только и этот долго не засиделся. Тоже увидел в Кремле более надежное место.

Что из всего этого следует? Вряд ли так уж случайно вокруг Ю.М. собиралась политическая помойка. Вероятно все дело было в качестве главного персонажа. Настоящая борьба за власть его окружение не интересовала. У этих людей не было идей, зато было страстное желание интриговать или воровать. А от этого всегда тянет помойным духом.

Недееспособность “Отечества” проявилась особенно явно на учредительном Съезде (19 декабря 1998), который был подготовлен отвратительно. Символика избрана советская, да еще в виде “вырезки” из России — РФ как обрубок страны. (Многократно проверено, что взгляд на карту РФ угнетает всех, кто когда-либо видел карту СССР.) Все начало было скомкано. Лужков вынужден был исполнять техническую функцию под неумолкший гул занимающих места делегатов. Доклад Лужкова не содержал никакой новизны. Он говорил уверенно первые десять минут, потом начал ошибаться, особенно при попытках читать текст (обычно для чтения он надевал очки, а тут самолюбие не позволило). Большую часть речи Лужков надрывно вздергивал себя, чтобы обеспечить видимость энергичности.

Остальные выступления не были связаны между собой, да еще на трибуну лезли непонятные люди с кашей во рту и в голове.

На Съезде не было достигнуто даже минимального уровня эмоционального единства. Идейного единства не было тем более. Политические принципы были выхолощены донельзя — ни одного сколько-нибудь примечательного пункта. В целом создалось впечатление, что собрались люди, которые не готовы ни за что отвечать, но не прочь “проехаться” во власть за счет харизмы Лужкова или решить свои частные проблемы.

Комментарии большинства СМИ по поводу Съезда говорили, что создана новая “партия власти”, которая (власть) хочет уйти от ответственности за все, что до сих пор творилось в стране. Причем “Отечество” демонстрировалось как крайне непрочное объединение, состоящее из случайных людей. Киселевские “Итоги” показали три интервью со съезда — певца-бизнесмена Кобзона (который вообще против названия “Отечество” и даже демонстративно вышел из зала во время выступления митрополита Кирилла), эстрадного скомороха Хазанова (который никак не мог вспомнить точное название организации, а через несколько месяцев уже надел кипу и стал председателем еврейской общины Москвы) и эстрадного гавроша Газманова (который “просто заскочил посмотреть что это будет”).

Случайность коалиции, образованной политиками самых разных воззрений, была, действительно, налицо. Если лидер КРО Рогозин ратовал за русскую ориентацию “Отечества”, то либерал Кокошин суетился, доказывая необходимость блока с новы движением экс-премьера-разорителя Кириенко. Но верх брали самые беспринципные. Они готовы были согласиться с любой глупостью — лишь бы она шла от Лужкова и лишь бы за это можно было что-то получить.

Многочисленные прогнозы показывали, что популярность лидера “Отечества” оставалась достаточно высокой, но все аналитики прочили Лужкову место в парламенте, примерно эквивалентное месту фракции НДР. Вместе с тем, Лужков систематически разрушал даже такие нерадужные перспективы, всеми силами показывая избирателям, что он несостоятелен как лидер, на которого можно возлагать какие-то надежды.

Причины утраты движением Лужкова привлекательности для избирателя были заложены еще на стадии его формирования.

Во-первых, движение образовалось слишком поздно, чтобы в нем к выборам успели утрястись внутренние интриги (региональное лидерство, борьба за “близость к телу”, распределение ролей и зон влияния на принятие решений и т. п.).

Во-вторых, с самого начала в “Отечестве” организационные позиции были заняты не общественными деятелями, знакомыми с основами организационной работы в современных условиях и с информационными технологиями, а отставными бюрократами, известными разве что своими провалами — людьми типа престарелых комсомольцев Мишина и Вольского.

В-третьих, с самого начала “Отечество” родилось без каких-либо признаков идеологии. На учредительном Съезде все выступления (включая выступление Лужкова) обходили вопросы мировоззрения, внятного определения образа “своих” и “чужих”.

В дальнейшем образ “Отечества” как объединения государственников начал быстро размываться. Присутствие в нем таких организаций, как “Женщины России”, “Солдатские матери”, таких деятелей, как ельцинист В.Лысенко, спец по “планированию семьи” (то есть, по организации вымирания народа) Е.Лахова, проамериканский спец по ликвидации передовых российских вооружений А.Кокошин, чуайсовско-поповский выдвиженец Е.Савостьянов и др., поначалу незаметное для обывателя, все более очевидным образом демонстрировало генетическую связь “Отечества” с радикал-реформаторами. Подчеркивало эту связь и появление в окружении мэра Москвы бывшего пресс-секретаря президента Ястржембского, которому был передан в пользование канал ТВ-Центр, а также “великого комбинатора” из рекламно-телевизионных кругов Лисовского.

Утрате перспектив способствовали явно провальные акции, предпринимаемые лично Ю.М.Лужковым без всякой подготовки и без “обратной связи”, которая могла бы показать “как не надо делать” и что следует предпринять, учась на своих ошибках. Тупая номенклатура могла помыкать обществом, обманывать его, но не привлекать.

Мощнейший удар по собственной перспективе и перспективе “Отечества” Ю.Лужков нанес коалицией с интернационалом сепаратистов “Вся Россия”. Образ государственника начал превращаться в противоположность. Все потенциальные конкуренты “Отечества” испытали облегчение, получив основания для разоблачения Лужкова как противника государственного единства России. Более того, демонстративный союз с Шаймиевым и Аушевым сделал присутствие в “Отечестве” патриотических организаций типа КРО или “Державы” просто неприличным. Такого рода организации должны либо умереть в глазах своих идеологических сторонников, либо осуществить жесткие демарши против внедрения в “Отечество” национал-сепаратистов или создания союзов с ними.

Первым среагировал КРО, заявивший, что не собирается блокироваться с сепаратистами и работать на кандидатов, которых в КРО не знают или знать не хотят. Потом от Лужкова отпал Степан Сулакшин, оказавшийся не удел со своим Фондом политического центризма. Наконец, “Держава” предпочла окончательно умереть, но не остаться с Затулиным, намертво приросшим к административному телу Лужкова-Каца.

В общем, из Лужкова и государственника тоже не получилось.

Расчет, что группа губернаторов и “титульных” президентов “Всей России” создаст важный для выборов административный ресурс, прослеживаемый в действиях Лужкова, являлся для российской ситуации явно порочным. Популярность региональных властей чрезвычайно низка, по указке губернатора собирается голосовать крайне незначительная часть избирателей. Эта часть во много раз уступала численности тех, кто воспринимал коалицию “Отечество — вся Россия” как чисто номенклатурную.

Избиратели, увидевшие Лужкова и Шаймиева плечом к плечу поняли, что в “титульных” республиках власть снова отдается целиком и полностью “националам”, с которыми Лужков даже не собирается конкурировать. Разумеется, вся русская оппозиция в этих республиках не стала голосовать за такой блок, хотя в значительной части могла бы поддержать “Отечество” при иной коалиционной политике этого объединения. Те, кто ранее был склонен считать Лужкова “своим среди чужих”, теперь убеждается в том, что ошибался.

Два мощных информационных повода для разрушения собственной электоральной базы (история с РНЕ и союз с Шаймиевым) были дополнены со стороны “Отечества” еще двумя взлелеянными в собственном организме вирусами — вирусом бюрократизма и вирусом идейной неразборчивости. Бюрократия сожрала зиму и весну 1999 года, в течение которых “Отечество” не провело ни единой общероссийской акции, а идейная неразборчивость породила дикую по своему непрофессионализму программу (собственно программу и пустопорожний манифест к ней). Наконец состоявшийся московский митинг “Отечества” показал, что у движения практически нет массовки — даже в вотчине Ю.Лужкова, а активистам “Отечества” не о чем говорить, и просто уступили микрофон коммунистам. Даже крайне удобная во всех отношениях тема митинга — война в Югославии — не позволила “Отечеству” отличиться. Организация показала себя приготовишкой в политике.

По уровню организационных и информационных технологий, как и по уровню профессионализма в подготовке программных документов, “Отечество” оказалось в лучшем случае на уровне 1991–1992 года. Это проявлялось даже в деталях — в порядке ведения съездов, в способе подготовки документов, в отношениях с региональными отделениями и т. п. По этому параметру даже прежняя “партия власти” НДР выглядела на голову выше.

“Отечество” под руководством Лужкова характеризовалось

— предельно неэффективной организационной системой, непрерывной должностной чехардой и борьбой за место в окружении лидера;

— абсолютным идейным хаосом и отсутствием более или менее связанной политической платформы;

— противоречивой политической линией, формирующей образ “Отечества” как организации недопатриотов и недодемократов;

— внутренним организационным и идейным конфликтом, находящимся в тлеющей стадии;

— отсутствием реального политического лидера, способного к формулированию новых идей и волевому руководству собственной организацией (Лужков ни на идейное, ни на организационное лидерство оказался не способным).

Даже при крайне неблагополучном положении в других политических организациях, положение “Отечества” выглядело просто катастрофическим. Не было буквально ни одного параметра, по которому “Отечество” могло бы доказать свои преимущества. Коммунисты, жириновцы, яблочники, эндээровцы должны были просто благодарить судьбу за такого конкурента-самоубийцу. Лужков с Шаймиевым могли только скупать голоса. И только за Примакова, как за старую свою любовь, еще могли отдать голоса несколько процентов избирателей. Собственно, Примаков и сделал Лужкову фракцию в Думе.

Лужков, чувствуя, что его организация буквально разваливается на глазах и пудовой гирей висит у него на ногах, начал искать, кому бы ее сбагрить вместе со всеми дрязгами и весьма вероятным провалом. Тут подвернулась отставка правительства Примакова, и Лужков предложил опальному премьеру первое место в партийном списке “Отечества”. Любое поражение Лужков списал бы именно на него, а любую победу присвоил бы себе.

Депутаты “Отечества”, которые, благодаря Примакову, должны были появиться в грядущем парламенте, были обречены предстать в политике в самом жалком виде — еще более нелепом, чем у фракции НДР с 1995–1999. Никакой единой законодательной политики, никакой единой позиции во фракционной борьбе от нее ожидать было невозможно. Так оно и вышло — ни единого пункта предвыборной программы “Отечество” даже не пыталось выполнить. Закон тунеядца, сформулированный Лужковым (см. выше) оправдался. Система действовала без чиновников — сама по себе.

Спас “Отечество” не только Примаков. Кое-какие голос ему удалось урвать только в связи с возникновением Путина и “Единства”, общипавших политический рынок. В жалком состоянии, но барьер для проникновения в парламент был преодолен.

Весной-летом 1999 Лужков проявил свои качества достаточно ярко, чтобы сделать некоторые примечательные наблюдения о его образе мыслей и стиле поведения.

Во-первых, Лужков подтвердил свою номенклатурную репутацию. Это выразилось в том, что он не был уверен в том, что “Отечество” будет поддержано хоть кем-то из мало-мальски известных политиков. Когда в “Отечество” пошел косяк всякого рода отставников, Лужков почувствовал себя чуть ли не патриархом, которому следует заглядывать в рот. После избрания в лидеры “Отечества” Лужков мгновенно побронзовел и стал вести себя в точности как номенклатурный администратор, играя роль политического начальника, вокруг которого плещутся интриги и ведется соревнование в подобострастии.

Тут было чем гордиться. Политическая помойка наполнялась, например, такими людьми, как Б.Пастухов, — тот самый замминистра иностранных дел, который в буйной молодости был первым секретарем ЦК ВЛКСМ и читал в своем отчетном докладе очередному комсомольскому съезду стихи генсека Брежнева. Потом в Думе-1999 лужковско-кириенковский блок пропихнул Пастухова в председатели комитета по делам СНГ и связям с соотечественниками. С большим ущербом для соотечественников.

Во-вторых, Лужков оказался человеком закомплексованным и трусливым. Стоило С.Кириенко сказать нечто о “неэффективности московского бюджета”, как Лужков начал грубить, отбиваясь от комариного укуса ударами информационной оглобли. А уж когда состоялось недоразумение с вертолетом (воздушные службы не позволили вылет), на котором он должен был осматривать подмосковные угодья, Лужков просто завибрировал всем телом, рассыпая направо и налево домыслы о заговоре Кремля против Москвы.

В-третьих, Лужков снова продемонстрировал себя как политик совершенно безответственный. Карманная Московская Дума перенесла выборы мэра на декабрь 1999, чтобы дать возможность дорогому Юрию Михайловичу войти в президентскую гонку с защищенными тылами — проиграв президентские выборы Лужков должен был остаться мэром. Но это означало, что “Отечество” рисковало не получить Лужкова во главе списка.

Данное решение Лужков принял ни с кем не советуясь, по сути дела, предав своих соратников. Кроме того, это предательство существенно подрывало образ “Отечества”, которое превращалось в партию Московской номенклатуры, предназначенную для использования в качестве обеспечения мэрских амбиций Лужкова — не более того. Даже если бы Лужков попадал в список “Отечества”, надо было как-то оправдывать одновременные его претензии на мэрство и на парламентскую фракцию.

Казалось бы, Лужков в данном случае проявил себя как личность, стоящая над массой и проявляющая волю к власти. Как бы не так. Лужков явно трусил. Он боялся, что проиграет выборы. Даже когда Березовский стал стыдить Лужкова малодушной склонностью к двойной игре, Лужков не ответил агрессивно, не нашел аргументов. Наоборот, он совершенно потерял лицо. А усилившееся давление со стороны и вовсе выставило его перед публикой мальчишкой, наложившим в штаны

Когда Лужкову не дали пролететь вертолетом над подмосковными полями, он и вовсе решил, что Кремль готовится к тому, чтобы его основательно “опустить”. Тут еще Кобзону не дали спеть про “Отечество” по первому каналу. “Произвол, произвол…”, - запричитал “крутой” мэр.

Лужков, у которого руки по локоть в крови, заговорил тут о демократии и законности. А еще о морали. А все потому, что Кремль добрался до дел лужковской жены, ворочающей немалыми капиталами под покровительством мужа (маленький такой бизнес — заказ на обустройство стадиона “Лужники” зрительскими креслами). А тут ФСБ еще потревожил столичный общак — этакий пенсионный фонд, который качал деньги для обеспечения достойной старости московской номенклатуры. Ухватили “хвостик” в размере 150 млн. долларов, потянули его и увидели — дергаться стал Лужков.

Кстати, Москву совершенно напрасно считают городом, особым образом заботящимся о пенсионерах. Доплаты к пенсии есть, бесплатный проезд на городском транспорте есть, но все так, да не так. В 1996 году были введены общероссийские льготы для ветеранов труда по оплате коммунальных платежей — пенсионеры могли платить лишь половину того, что должны были оплачивать все остальные. В действительности московская бюрократия 4 года тормозила введение этой льготы, а потом устроила форменное издевательство над стариками. Льготы стали предоставлять только по справкам. Причем, чтобы такая справка была оформлена, в разных инстанциях каждый пенсионер должен был выбить другую справку — о том, что данной льготой в настоящий момент он не пользуется. Миллионы московских пенсионеров гробили здоровье в лужковских собесах и по поводу перерасчета пенсий, в котором каждый чиновник считал своим долгом по-своему трактовать записи в трудовых книжках, максимально сокращая трудовой стаж.

Лужков струсил основательно. Вместо того, чтобы использовать момент для размежевания с “всенародно избранным” и сказать, что теперь Ельцин для него враг № 1, Лужков предпочел говорить о происках Кремля, ФСБ и Администрации президента. Вместо того, чтобы выступить новым спасителем страны (а этого многие совершенно напрасно от этого проходимца и ждали), он сказал, что готов уступить Примакову первенство на выборах президента. Вместо того, чтобы пообещать наказать сегодняшних мучителей народа, заговорил о необходимости гарантий для Ельцина и его семьи после воцарения нового президента.

Одним словом, Лужков праздновал труса. Его опрокинутое лицо в телеэфире свидетельствовало о полном смятении.

А тут еще любимая журналистка лужковской жены Татьяна Цыба, которая по протекции получила в пользование газету “Россия”, дождалась своего часа и вывалила на страницы своего бездарного издания скандальную выдумку — мол, в президентской администрации хотят разделить Москву, выделив из нее кремлевскую сердцевинку — по Садовому кольцу. Эта земля, якобы, должна перейти в федеральное подчинение.

Выдумала Цыба все это — и ну блажить на все лады. Да еще вместе с репортерами ТВЦ жителей столицы смущать — мол, от их столичного сладкого пирога хотят отрезать самое дорогое — землю со всякого рода министерствами, посольствами и гостиницами. А все для чего — чтобы превратить Юрия Михайловича в Бориса Николаевича образца 1986 года.

Стал Лужков всеми обиженным изгоем. Подобным Ельцину-изгою во всем. В том числе и в выдумках о собственном изгойстве. Не говоря уже о прочего рода подлостях.

И все, все оказалось напрасным! Дьяволу нечем было расплатиться за заложенную ему душу. Ни славы, ни чести — все у Лужкова пошло наперекосяк. В начале 2000 года ввиду обрушившегося рейтинга (до 1–2 %) он отказался от бонопартистских планов по захвату Кремля и с трудом удерживал Москву от нападок своих умножающихся в числе и силе оппонентов. Закат Лужкова стал необратим. Он даже дал добро старинным ельцинским структурам “объединений избирателей” — долго подкармливаемых из Кремля и из мэрии в качестве “народных домов” — на сбор подписей в пользу опустившего его Путина.

В 1999–2000 Россия имела шансы на избавление от ельцинизма. Для этого ей надо было сосредоточиться, напрячь душевные силы, чтобы не пропустить во власть политических двойников Ельцина — прежде всего, Лужкова. И Россия нашла в себе эти силы. Не бог весть из какого источника почерпнула их, но все-таки…

Угробил репутацию Лужкова журналист Доренко, спущенный с цепи Березовским и его околокремлевским кланом. И подобрал-то Доренко сюжеты, которые лежали на поверхности, а шуму было — на всю Россию. Вот как сработала информация, которая доселе оставалась под спудом.

Началось все как-то скромно — с комментариев сообщений зарубежной прессы о том, что Лужков купил скаковую лошадь для себя и двух пони для своих детей. На это Лужков оскорбился, а жена его сказала, что не найдется такая лошадь, которая смогла бы долго вынести тело ее мужа. Действительно, почти стокилограммовый вес “человека в кепке” не очень годится для седока. Который, к тому же, может пройти под конским брюхом не изгибая позвоночника, а вот запрыгнуть ей на спину в состоянии только с какой-нибудь подставки. Лужков с тех пор очень обиделся на Доренко. Но главные обиды были впереди.

Начались показы лужковских восторгов по поводу Ельцина в 1996 и встык — наглые антиельцинские фразы (впрочем, достаточно аккуратные) в 1999. “Лицемер” — это определение Доренко прилепил к Лужкову намертво.

Потом началась история с коммерческими проектами жены Лужкова г-жи Батуриной. Ситуация балансировала на грани уголовного дела, которое замяли только после полного “отжатия” впитавшейся зловонной жижи из вытащенного на свет грязного белья четы Лужковых. А могли бы и посадить. Инициаторы просто не стали загонять Лужкова в угол (еще переворот устроит!), да еще — вскрытия более масштабных безобразий побоялись (как бы самих не посадили!).

Жена Лужкова потом объявила, что будет баллотироваться в депутаты в Калмыкии. Президент Кирсан ей благоволил за то, что ее фирма “Интерэко” была основным подрядчиком при реализации авантюрного проекта строительства “Сити-чез” — воплощенной мечты советского периода о Нью-Васюках. Услуга калмыцкому хану оказалась настолько емкой, что он не только подарил Елене Батуриной скакуна (жена Лужкова, как оказалось, разбирается не только в строительстве, но и в лошадях, и возглавляет ассоциацию конного спорта), но решил еще подарить ей и депутатский мандат — вместе с депутатской неприкосновенностью (“Мир за неделю”, № 4, 1999). Подарок, правда, не состоялся. Дорогу Батуриной перебежала диктор ОРТ от Березовского и калмыцкой внешностью. Как ни старались убрать дамочку с дороги наездницы, не вышло. Не стала Батурина депутатом.

Потом Доренко взял за жабры Гусинского с его “Мостом” и с особняками в Испании. Доренко обнаружил целую улицу “мостовиков”. А потом была рассказана история про “человека, никогда не видевшего море” — про статую Церетели, за которую скульптору и его другу Лужкову были выделены земельные участки в Испании. Все в оплату транспортировки статуи, которая якобы обошлась в миллион долларов. Грабанули бюджет тихого испанского городка, а документы изничтожили. Городок же, имевший несчастье выбрать вороватого мэра — коллегу Лужкова, расплатился земельными участками.

Как только сведения об этом просочились в прессу, Лужков поспешил отказаться от своего участка. Втихую одних борзых щенков заменили другими.

Наконец, гвоздем программы Доренко стала история с “Мабетэксом”, который потратил почти миллион долларов на строительство и оснащение больницы в многострадальном Буденновске, а также выполнял заказ Лужкова на ремонт зала заседаний правительства Москвы и кабинетов членов этого правительства. Лужков при этом отрекся от “Мабетэкса”, сказав, что к этой фирме не имеет никакого отношения. А глава фирмы обиделся — вся его благотворительность была украдена, приписана Лужковым себе. приписал себе. Это был конец репутации Лужкова.

Международную репутацию Лужкова Доренко ликвидировал методичной разработкой темы с убийством совладельца гостиницы “Рэдисон-славянская” Пола Тэйтума. Из крайне сомнительного дела с массой неясностей Доренко смог выжать максимум пропагандистского эффекта. Московским властям было брошено обвинение — убили и ограбили (забрали себе гостиницу), отдали все на откуп своему чеченскому побратиму Джабраилову. Подействовало без промаха. Кто захочет теперь знаться с потенциальным заказчиком убийства американского бизнесмена?

Добил Доренко московского мэра историей милых отношений московских властей с сатанистами из секты АУМ, которые благодарили Лужкова за содействие. Поводом к вскрытию этих контактов стала оплошность (или повязанность?) Лужкова — он назначил своим адвокатом в процессе против Доренко члена сайентологической секты и большого друга иеговистов. Истеричная дама дала повод для целого ряда уничижительных репортажей.

Оставалось Лужкову готовиться к пенсии и тюрьме. Президентские выборы 2000 года он проиграл в парламентских баталиях 1999.

В телебеседе (3 декабря 2000 г.) со своим журналистом Попцовым, породнившимся с номенклатурой еще в эпоху раннего Ельцина, Лужков рассуждал о “мощнейшем потенциале “Отечества””, в то время как региональные организации на треть рассыпались, еще на треть не подавали признаков жизни никогда, а на оставшаяся треть искала кому бы продаться. Лужков говорит о членах “Отечества” как о людях дела, которым есть что предъявить. (Будто мы не знаем их дела — разворовывать страну!) Но дел не было. Никаких.

Обиженный Лужков пытался сравнивать свое детище с победившим на выборах скороспелым “Единством” — мол, у “медведей” нет идеологии, их вообще создал Березовский, а кадровый состав и вовсе случаен. Но точно то же самое и у Лужкова — тоже создали организацию на грязные деньги (соответствующее дело по липовой фирме “ВМЦ”, финансировавшей съезд “Всей России” в Питере, просто заморозили в Генпрокуратуре до поры до времени), и состав — чиновный сброд, и идеологии — ровным счетом никакой. Так что, последний вздох “Отечества” отдавал гнилью, как и вся судьба московского мэра.

Лужков говорил о том, что последние 10 лет он рассматривает как катастрофу, время потерь, трагедию. При этом ни тени раскаяния за свои вопли “Ельцин — это наше будущее!”. Не вспомнит как толкал милицию на убийства в 1992 и 1993. Он не желает ничего помнить. Но мы помним и другим будем напоминать.

И не спрятаться Лужкову, растворившись в “партии власти”, отрекшись окончательно от президентских амбиций. Мы достанем его и на том свете. А на этом — снимем с него шкурку из лжи, вывернем наружу гадкое нутро московской номенклатуры.