ПОСЛЕСЛОВИЕ

Гор Видал — романист, драматург, эссеист — крупнейшее имя на американском литературном олимпе. Из-под его пера вышло три десятка романов, на Бродвее были поставлены его пьесы, по его сценариям Голливуд снимал фильмы, сотни эссе напечатаны в газетах и журналах. Общее число изданных Видалом книг приближается к пятидесяти. Журналисты регулярно берут у него интервью, в том числе и на телевидении, зная, что писатель, обладая редкой эрудицией и проницательностью, пристально следит за тем, что происходит в мире и прежде всего в его родной стране — Соединенных Штатах Америки. Этому нисколько не мешает то обстоятельство, что большую часть года он проводит в своем итальянском доме, прилепившемся к скале над заливом Амальфи, в городке Равелло к югу от Неаполя и неподалеку от руин Помпеи. «Как это так, вы живете в Италии и позволяете себе критиковать Соединенные Штаты?» — спросила у него однажды бойкая знаменитая телеведущая. Видал спокойно ответил, что он исправно платит налоги американскому правительству, а посему имеет право не только знать, но и судить о том, как оно их расходует.

В том, что писатель живет за границей, нет ничего ни особенного, ни предосудительного. В Англии жил знаменитый Генри Джеймс, между Парижем, Испанией и Кубой делил время Эрнест Хемингуэй, да и вообще список только американских писателей, живших в Европе, бесконечен. Дело не в том, что значительную часть своей чуть более двухвековой истории Америка, без всяких на то оснований, считалась «культурной пустыней». В таких оценках было больше европейского снобизма, чем здравого смысла. Писатель живет там, где ему лучше пишется, а то, что Гор Видал выбрал Италию, совсем, кажется мне, не случайно. И опять-таки не в том дело, что писатель ведет свою родословную от легионеров Древнего Рима.

Когда отцы-основатели США выбирали для новой страны образ правления и писали конституцию, у них, детей Просвещения, перед глазами стоял римский прецедент. Разумеется, Римская республика, а не Римская империя. Народное волеизъявление («Все на Форум!»), Сенат, Капитолий и Капитолийский холм. До переезда в Равелло Видал долгое время жил в Риме, древние камни которого вызывали в его чуткой к истории душе богатые и сложные ассоциации.

Эти размышления накладывались на впечатления детства и юности. Он вырос в доме деда по материнской линии, сенатора Томаса Прайора Гора. Слепому с детских лет законодателю внук читал «Ведомости конгресса» и всевозможную политическую литературу, служил поводырем, по поручению бабушки забегал к нему в зал заседаний сената.

Если вспомнить еще бесчисленных знакомых деда из мира политики и сплошные политические разговоры, в том числе и об обитателях Белого дома (вот, например, рассказ бабушки Гора Видала. Когда они с приятельницей переходили вброд ручей, внезапно из-за кустов появился Теодор Рузвельт верхом на коне. «С дороги, женщины! — крикнул он. — Я президент!» Это забавно и с точки зрения проезда президентских кортежей, но суть все же в том, что в те чопорные времена дам не называли женщинами. «Неудивительно, — говорила бабушка, — что на следующий год президентом стал порядочный человек мистер Тафт».), то понятно, откуда у Видала обостренный интерес к американской политической системе, к будням политики, откуда наблюдения и детали, которые потом можно будет обнаружить в его романах и публицистике.

К политической истории США он обратился уже зрелым писателем, выпустив в 1967 году роман «Вашингтон, округ Колумбия». Так началась серия романов, позже названная им «Американской сагой». Писатель начал с конца, с современности, поэтому через тридцать с лишним лет ему пришлось «заменить» этот роман другим — «Золотым веком», иначе у него не сходились некоторые сюжетные линии, завязанные в романах «Бэрр», «1876», «Империя» и «Голливуд». Относящийся к «Саге» роман «Линкольн», по его собственным словам, стоит несколько особняком, он посвящен колоссальной фигуре главного героя, вытеснившего вымышленную семью, сменяющие друг друга поколения которой действуют в остальных романах. «Бэрр» — это истоки, Война за независимость от английской Короны, рождение новой страны. За двести с лишним лет сама история и ее герои приобрели хрестоматийный глянец, обрели святость, неприкасаемость и подверглись официальной канонизации. Такое происходит не только в Америке. Всякая попытка пересмотра устоявшихся исторических воззрений, как правило, встречается в штыки, объявляется ревизионистской версией. Быть может, «ревизионизм» в американской историографии — это не такое убийственное обвинение, как когда-то в марксистских разборках, но все же американская академическая наука попыталась дать Видалу бой после выхода «Бэрра» и «Линкольна». Всякий раз возникала шумная полемика в печати, и голос Видала в ней звучал куда убедительнее упреков его дипломированных оппонентов.

В романе «Бэрр» яркая фигура Аарона Бэрра, вошед-шего в школьные учебники едва ли не предателем («Уже в школе я понимал: если судить по тому, что мне довелось знать лично, история не только плохо преподается, но и серьезно искажается», — пишет Видал), решительно теснит Вашингтона, Джефферсона и Гамильтона. Видал, конечно, не нигилист, он отдает должное отцам-основателям, однако Вашингтон у него — бездарный генерал, не выигравший ни одного сражения, но хитроумный политик, умело выбивавший деньги из конгресса; поборник «неотчуждаемых прав» Джефферсон — лицемер, рабовладелец, приживший детей от рабыни Сэлли Хэмингс (это долгое время отрицалось, но сейчас в США действует ассоциация потомков Джефферсона без разделения на законных и не совсем законных), а также не вполне чисто вырвавший место в Белом доме у Бэрра, с которым у него оказалось равное число голосов в коллегии выборщиков; Гамильтон — хитрый лис, ловко манипулировавший Вашингтоном, снедаемый ненавистью к своему сопернику Бэрру, потому что, не будучи уроженцем США, Гамильтон по конституции не имел права баллотироваться в президенты. Дуэль между ними стала неизбежной, и Гамильтон пал, сраженный пулей вице-президента Бэрра. Пережив судебные преследования и длительное изгнание, Бэрр дожил до глубокой старости, занимаясь адвокатской практикой и не без злорадства наблюдая, как один за другим уходят в иной мир отцы-основатели, его соперники, как правило, в весьма стесненных обстоятельствах.

Чарлза Скайлера, незаконного сына Бэрра (это уже чисто романная линия), другой его незаконный сын, президент Мартин ван Бюрен (насчет отцовства Бэрра среди историков согласия нет), назначает на должность консула, и Скайлер отбывает в Европу, где становится отцом-основателем вымышленной автором семьи, члены которой действуют в других книгах.

В романе «Линкольн» Чарлз Скайлер появляется только в последней главе и существенной роли не играет. Здесь доминирует президент, о котором, кроме бесчисленных научных трактатов, биографий и романов, писались даже стихи (нас такое не может удивить, а вот для США это обстоятельство из ряда вон выходящее) — помните «О, капитан, мой капитан» Уолта Уитмена? По поводу этого романа возникла особенно острая полемика, но Видал был к ней отлично подготовлен. По его словам, прежде чем взяться за работу над «Линкольном», он прочитал тысячу книг. К тому же писатель обладает существенным преимуществом перед учеными-историками: пространство между установленными фактами — проклятие для историка и благодать для романиста, заполняющего исторические лакуны своим художественным воображением. Впрочем, дело не в полемике. Со страниц романа предстает монументальная, но человечная фигура, далекая от безжизненного канона (не столько освободитель рабов, сколько объединитель страны типа Бисмарка и основоположник сильного президентства), но куда более убедительная.

В романе «1876» Чарлз Скайлер после сорокалетнего отсутствия возвращается в США известным литератором, он собирается писать о том, как изменилась страна к своему столетнему юбилею, а заодно выдать замуж овдовевшую дочь. Его глазам открылась неслыханная коррупция, поразившая администрацию президента Гранта, конгресс, мир бизнеса. Последние мазки на этот холст нанесла самая грязная в истории США избирательная кампания, когда исход выборов на Юге (в том числе в злополучной Флориде!) был фальсифицирован и президентом вместо победителя Тилдена стал Хейс. Ассоциации возникают сами собой. Надорвавшийся от трудов и переживаний Скайлер умирает, но преуспевает его дочь Эмма, с новообретенной американской хваткой найдя себе мужа-миллионера.

Действие «Империи» отнесено к рубежу XIX — XX веков, когда американская республика в результате испано-американской войны начала превращаться в империю. Знаковое для Видала преображение: в книге, которую вы только что прочитали, он называет себя защитником старой республики, в отличие от империи, преобразовавшейся при Трумэне еще раз — в имперское «государство национальной безопасности».

В романе «Империя» писатель запечатлел рождение еще одной империи — газетной монополии Херста, манипулирующей общественным мнением. Именно с империи Херста начинается история современных гигантов массовой информации, которым изрядно достается от Видала в книге «Вечная война…». Каролина, дочь Эммы из романа «1876», заворожена Херстом и приступает к изданию собственной газеты — эта увлекательная вымышленная сюжетная линия вместе с борьбой Каролины за наследство до конца держат читателя в напряжении.

В романе «Голливуд» и Херст, и Каролина, чутко уловив веяние времени, с головой погружаются в киноиндустрию. Это происходит на фоне Первой мировой войны, когда президенту Вильсону удается втянуть изоляционистскую Америку в европейскую бойню. Тут впервые на страницах «Саги» появляется Франклин Рузвельт, молодой заместитель военно-морского министра.

И наконец — «Золотой век». Название ироничное. «Никогда минувшие времена не были для нас золотыми», — замечает Видал. В центре романа яркая, незаурядная и неоднозначная личность Франклина Делано Рузвельта. Когда-то Рузвельт положил конец политической карьере деда Видала, сенатора Гора, ярого изоляциониста, однако смешно думать, будто писатель сводит с ним семейные счеты. Он просто поддерживает версию, имеющую в США немало сторонников: Рузвельт намеренно спровоцировал нападение Японии на Пёрл-Харбор, чтобы Америка вступила во Вторую мировую войну на стороне антигитлеровской коалиции и вышла из нее властелином мира.

Таково в самом кратком изложении содержание «Американской саги» писателя. На ее страницах возникают полнокровные образы политических деятелей — президентов Вашингтона, Адамса, Джефферсона, Мэдисона, Джексона, Линкольна, Гранта, Мак-Кинли, Теодора Рузвельта, Вильсона, Гардинга, Франклина Рузвельта, вице-президента Аарона Бэрра, государственного секретаря Джона Хэя (мало кто помнит, что именно Хэю принадлежит ставшее ныне популярным выражение «прелестная маленькая война») и многих других политиков, генералов, дипломатов, газетного магната Уильяма Рэндолфа Херста, литераторов Вашингтона Ирвинга, Уильяма Брайанта, Марка Твена, Генри Джеймса (забавно, что в «Золотом веке» среди действующих лиц мелькает и Гор Видал), историка и литератора Генри Адамса — здесь перечислены лишь наиболее яркие фигуры американской истории» Вымышленные писателем семьи Скайлер и Сэнфорд позволяют ему воссоздать американские частные и общественные нравы.

Как переводчик, причастный к работе над этими текстами, могу сказать, что выборочные обращения к исторической литературе для более точной передачи отдельных эпизодов на русском языке свидетельствуют о величайшей добросовестности писателя: даже в репликах исторических лиц использованы источники — их сочинения и письма, мемуары современников; пресловутые лакуны между установленными и общепризнанными фактами заполнены на редкость правдоподобно. Значит ли это, что историю США можно изучать по Видалу? Наверное, нет. Но это исключительно познавательное и поучительное чтение, полное иронии, подчас сарказма и, не в последнюю очередь, забавнейших исторических ассоциаций.

Политическая тема в полный голос звучит в публицистике Гора Видала. Недавно он собрал свои избранные эссе за сорок лет под одной обложкой, получился увесистый том, названный им «United States». В данном случае это не «Соединенные Штаты»; state значит также «состояние дел», в томе три раздела — состояние политики, состояние литературы и состояние нравов.

Сборник статей «Вечная война ради вечного мира» в особых пояснениях не нуждается. Писатель выступает в нем последовательным противником империи, в которую, по его мнению, превратились Соединенные Штаты, обладающие всеми имперскими атрибутами: агрессивной внешней политикой, тем, что известный американский сенатор Уильям Фулбрайт некогда окрестил «высокомерием силы», разрастанием военного истеблишмента и безудержным ростом оборонного бюджета, всевластием и произволом органов внутреннего правопорядка. Видала можно было бы назвать правозащитником, если бы это слово не так сильно затерлось у нас и не приобрело ненужные смысловые оттенки, но по существу так и есть. Видал проницательно подметил, что Билль о правах, этот предмет законной гордости американцев (только представьте силу этого документа с конца XVIII века и вплоть до Первой мировой войны, когда на карте Европы еще преобладали монархии!), каждодневно попирается и в ряде случаев просто не действует. А сегодня это особенно опасно, когда в условиях борьбы с терроризмом очень легко лишиться и тех прав, что еще уцелели. И относится это отнюдь не только к Соединенным Штатам.

Писатель, разумеется, далек от того, чтобы оправдывать Маквея или бен Ладена. Он стремится понять и объяснить, откуда берется терроризм. Он видит истоки этого явления в сложном переплетении политических, экономических и нравственных причин и призывает искать решение не в воинственной риторике, не в произвольном применении силы на международной арене и ограничении гражданских прав внутри страны, а в переориентации государственной политики. К его голосу стоит прислушаться.

Ал. ФАЙНГАР

Оглавление