• Главная
• В избранное
• Наш E-MAIL
• Добавить материал
• Нашёл ошибку
• Вниз

Итак, я хочу рассказать вам о том, что знаю. Если посмотреть на самого себя со стороны, то можно увидеть, как тяжелый и во многом судьбоносный для человечества 20-й век «меня не миновал». Есть такое модное сегодня в научных, политических и журналистских кругах выражение: «реперные точки» — это точки, на которых основывается шкала измерений, к примеру, на них построена Международная температурная шкала Цельсия — температура замерзания (0 °C) и кипения воды (100 °C). Температуру прошедшего столетия, точки его замерзания и кипения, можно отчасти изучать по мне как по наглядному человеческому пособию. Судите сами: родился через год после смерти Ленина, на девятом году жизни Советского Союза. Можно сказать практически без натяжки, что детство социализма в нашей стране совпало с моим ранним детством. Те, кто жил при Ленине и пережил Первую мировую войну и Октябрьскую революцию, к моменту, когда я вел уже сознательную жизнь, были еще не старыми, полными сил и энергии людьми.

То, что сегодня как российская, так и мировая пресса называет страшным словом «голодомор», знаю не понаслышке: сам в 1932 году, будучи семилетним мальчишкой, радовался, как деликатесу, арбузным коркам, которые где-то добывал отец. Да и сам вместе с соседскими ребятишками на берегу пруда собирал водоросли и ракушки, а мама отбирала из этого что-то для стола… Моя семья жила в Макеевке — это один из крупных индустриальных городов Донбасса. К слову сказать, голод захватил не только Украину, наш город был забит массой голодающих из Курской области, которые, спасаясь, подались сюда из России в поисках куска хлеба.

Они ночевали на большой тлеющей горе — было в Макеевке такое место, где сжигался кокс. Когда кокс затухает, тепло остается еще очень долго, и зимой люди спали на этой рукотворной горе. Появляется сверху вагонетка — они бегут врассыпную, прошла — они назад, к своим теплым «спальным местам»… Голод захватывал многие области России, особенно же сильно крушил он людей в Белгородской и Курской областях. Но активисты из компартии Украины в начале 90-х годов почему-то призвали увековечить память голодомора только на Украине.

В 1934 году голод стал отступать, и детство наше обрело обычные черты советских школьников середины тридцатых годов XX века, — пионерские костры, песни, походы, школа, кружки. Чем были захвачены наши мысли? Прежде всего — гордостью за страну Советов, первую и единственную в мире страну социализма. Это было время, когда на необычайно высокую социальную планку поднялись рабочие люди. Сложно найти в сегодняшнем дне аналог такого всенародного признания трудовых подвигов, как это было в годы нашего детства. Любой ребенок на огромном пространстве СССР мог, не задумываясь, назвать фамилии героев производства, лидеров ударного коммунистического труда. Мы, дети Донбасса, были счастливы тем фактом, что самыми популярными в стране людьми оказывались наши земляки: шахтеры Изотов и Стаханов, трактористка Ангелина, машинист Кривонос, семья металлурга Коробова.

Вряд ли смогут это себе представить дети шахтеров, чья юность пришлась на 90-е годы, — их отцы были вынуждены стучать в столице нашей родины касками об асфальт, для того чтобы привлечь внимание властей к бедственному своему положению. Людям месяцами не платили зарплат, ребятишки в детских садах шахтерских городов падали в голодные обмороки. И я хочу здесь сразу подчеркнуть, что такого в годы советской власти, с середины 30-х годов, практически не было. Я, конечно же, говорю только о мирном времени, не о военном. Неуверенность в завтрашнем дне в мирное время у населения СССР появилась только с того момента, как политики самых разных мастей принялись раскачивать страну… Когда в пылу перестроечной риторики в конце 80-х и начале 90-х годов не заметили, как вместе с коммунизмом, против которого становилось модно и престижно выступать, умирала уникальная и мощная страна…..

Но вернемся к «основным точкам» СССР, которые можно увидеть по моей биографии: таким образом, читатель, я надеюсь, освежит в памяти ближайшую нашу историю.

Я перешел в девятый класс школы, когда началась Великая Отечественная война. Уже к осени первого военного года немцы подошли к Донбассу, люди поспешно уходили из Макеевки. Трест «Донюжгаз», в котором прежде работал отец, эвакуировали в Пермь, и мы на семейном совете решили догонять его. Сказать, что это было трудно, — ничего не сказать, это было пострашнее любого современного триллера… Человеческая память устроена удивительно: даже самые горячие бои уже на фронте, где я был ранен дважды и где видел тысячи и тысячи смертей, не так преследовали меня в оставшейся жизни, как дорога беженцев. Но и ее я начал вспоминать особенно часто, во всех деталях в начале 90-х годов, то есть спустя практически полвека. Стал вспоминать, когда на улицах Москвы начали появляться беспризорные дети и впервые появилось слово «бомжи» — люди, выброшенные на улицу, ведь при социализме это был нонсенс! История даже одного такого человека, если бы она попала на страницы ругаемой сегодня всеми, кому не лень, коммунистической прессы, потрясла бы все население республик СССР. В 90-х же, видя чуть ли не на каждом шагу детишек, клянчивших денег на хлеб, и стариков, вынужденных торговать у метро сигаретами, видя также оборванных, опустившихся, грязных людей, жадно ожидающих, что обедающие у торговых палаток что-то недоедят и остатки достанутся им, — я вспоминал баржу. Когда немцы в буквальном, смысле подошли к Макеевке, мы с отцом покинули город, добрались до Сталинграда и решили попытаться выбраться на барже в Пермь. Людской поток буквально внес нас с ним туда, баржа уже была переполнена, но беженцев, стремившихся попасть в нее, было чуть ли не в тысячу раз больше, чем площадь ее борта. Люди, как могли, пытались попасть на нее, влезали и стояли, чуть ли не на одной ноге, не удерживались и падали в ледяную ноябрьскую Волгу. Их некому было спасать. Баржа должна была идти вверх по реке, и, когда она пошла, никто не предвидел, не предполагал, что так рано пойдет лед, — и она к утру встала. А пробиться к ней было совершенно невозможно, потому что не было под рукой ледокола. Трое суток на вмерзшей в лед барже люди без еды и воды выживали, как могли, многие заболели. А потом к нам пробился ледокол, всех «заложников льда» переправили на пассажирское судно «Тимирязев». Нам сразу дали горячий чай и еду. Наелись и через полчаса все заснули…

Думаю, что эта ситуация несопоставима с тем «тотальным неспасением», которое мы все увидели на улицах родной страны через 50 лет. В лихолетье войны баржу с беженцами спасли, нас довезли до города Камышина и мы с отцом шли дальше вдоль железнодорожных путей, в основном пешком. В общей сложности, если считать, что вышли мы из дома в октябре и дошли до Перми в декабре, шли мы больше двух месяцев. И повсюду, на станциях, в городах, как только мы показывали документ, что выбираемся из оккупированного немцами города, нас кормили, да еще и с собой давали продукты в дорогу. Вот такая была забота о людях, и это — в войну. А уж в мирное время при советской власти таких явлений, как бомжи и беспризорники, вообще не существовало. А увидели мы людей за бортом жизни и «неспасение», как уже говорилось, только в 90-х, то есть тогда, когда систему этой власти разрушили… Когда закончилась эпоха жизни СССР.

Но я про «реперные точки» века, а у нас с вами впереди еще две войны, где все как по шкале Цельсия — горячий фронт Великой Отечественной и невидимый фронт холодной войны…

Я расскажу в своей книге постепенно все, что так или иначе поможет найти ответ на главный, мучающий меня, больной вопрос: почему народ победивший фашизм и освободивший не только свою страну, но и целый ряд стран Европы от немецких оккупантов, проиграл в холодной войне? Почему допустил распад Советского Союза? Любой ответ здесь будет только верхушкой айсберга, но есть одно всеобъемлющее понятие, которое многое объясняет. Как ни удивительно прозвучит: это — понятие веры. Да, несмотря на все ошибки и перегибы советской власти, в 41 — м вера в советскую власть была просто колоссальной. Слова «Социалистическое отечество в опасности!» поднимали на «святой и правый бой» всех — это было абсолютное единение людей, населяющих первую в мире страну социализма, готовых любой ценой отстаивать свой советский строй жизни. И мы победили.

А к концу 80-х годов эта вера была растоптана….. К тому времени, чуть ли не общим местом в разговорах становилось уничижительное слово «совок», вместо гордого и четкого определения «человек советский». Пресса, тогда еще будучи советской, называла свою страну «тюрьмой народов». Но ведь заключенные, узнав о том, что на надзирателей напал враг, вряд ли пойдут биться за их свободу — страна же в 41-м шла на фронт в едином порыве.

Что же было до 41-го, откуда взялся этот единый дух веры? Какой была задумана советская жизнь, что в стране происходило? Давайте попробуем заглянуть в истоки советской власти, зададимся вопросом: что ее вызвало к жизни? До Октябрьской социалистической революции 1917 года была известная Февральская революция в том же году. А уже весной, выступая перед парламентом, премьер-министр Великобритании лорд Дэвид Ллойд Джордж (пресса тех лет называла этого человека «кучером Европы») заявил, что «Цель войны достигнута». Это заявление прозвучало в связи с сообщением о Февральской революции и свержении царя в России. Парламентарии Британии стоя аплодировали сказанному. Но если вся последующая риторика ненависти к России уже после Октябрьской революции была посвящена теме коммунистического строя, то почему же британский парламент так радовался свержению царя, отчего именно этот факт посчитал целью Первой мировой войны премьер-министр Англии? Здесь можно привести известные слова Клаузевица: «Россия не такая страна, которую можно действительно завоевать, т. е. оккупировать… Такая страна может быть побеждена лишь внутренней слабостью и действием раздоров. Достигнуть же этих слабых мест политического бытия можно лишь путем потрясения, которое проникло бы до самого сердца страны». Февральская революция до сердца проникла потому, прежде всего, что она лишила Россию традиционной государственности. Временное правительство не слышало чаяний народа, измотанного войной, непомерными земельными оброками и налогами крестьянства. Временное правительство вообще не было ориентировано на народ: оно смотрело в сторону Запада. Но присущий Западу индивидуализм не мог прижиться и не приживался в России, где испокон веков жил дух коллективизма и советов. Большевики же потому и смогли в итоге придти к власти, что они, в отличие от меньшевиков и эсеров, имели почву и опору в народе. Они были единственной силой, способной устранить причины массовых негодований: прекратить, наконец, войну, отдать землю крестьянам, власть — Советам. А главное — вывести страну из хаоса, восстановить государственность, порядок.

Давайте вспомним, что именно с Февральской революции начался распад страны. Когда всего лишь через семь месяцев к власти пришли большевики, Украина, Белоруссия, Грузия, Азербайджан, другие территории, которые входили в состав царской России, уже провозгласили свою независимость… Спустя 70 лет ситуация повторилась, и мы с вами уже сами были ее очевидцами… То есть в момент начала и в момент конца советской власти страна была одинаково разбита, рассыпана, ее растаскивали по кусочкам все кому ни лень… И более чем 90 лет назад, и совсем еще недавно, в конце прошедшего века, Россию по предписанию Клаузевица и многих-многих других его последователей, которых достаточно много и сегодня, рушили изнутри, раздувая национальные конфликты. Здесь очень важно понимать, что до Февральской революции в многонациональной единой России таких конфликтов не было. Не было даже межрелигиозных войн, — люди верили по-разному и с уважением относились к вере друг друга, были едины. Давайте вспомним, сколько людей перебили католики, для того чтобы завоевать Европу. Вспомним Варфоломеевскую ночь: 10 тысяч убитых парижан, вспомним также гуситские войны. Ничего даже близко похожего в нашей стране не было. Путешественники из Европы изумлялись в XVI веке тому факту, что им в христианской стране попадаются на глаза мечети. Если в Европе встречалась католическая церковь — значит страна католическая и любая иная религия была запрещена под страхом инквизиции… Есть интересный факт: ислам как религия появился в IX–X веке. В России татары, башкиры, другие мусульманские народы праздновали тысячелетие своей религии, а нынешние мусульмане Европы насчитывают всего-навсего столетие существования ислама. Потому что из поколения в поколение люди, насильно обращенные в католичество, к примеру в Испании передавали друг другу, кто они есть на самом деле. И только сто лет назад стало можно произнести это вслух: «мы мусульмане».

Повторюсь: Россия ничего подобного не позволяла, вопрос вероисповедания никогда не решался насильственным путем, а потому и не было на территории нашей страны межнациональных, межконфессиональных раздоров. Они начались также, как и гражданская война, по специальному, вспомним удачное слово, которое подобрал к теме Черчилль — «наущению»….

Большевикам, по сути, удалось вновь собрать бывшее многонациональное имперское государство, заново выстроить все то, что «выронил» на своем пути Февраль 1917 года. Исключение составили только Прибалтика, Финляндия и Польша.

Предложу читателям внимательно сравнить две цитаты: «Англия в войне употребляла европейские государства как «отличную пехоту», — это было сказано в середине XIX века канцлером Германии Отто фон Бисмарком.

Цитата вторая: «Русские белогвардейцы сражались за наше дело. Эта истина станет неприятно чувствительной с того момента, как белые армии будут уничтожены и большевики установят свое господство на всем протяжении необъятной Российской империи», — так уже в конце второго десятилетия XX века заявил военный министр Англии Уинстон Черчилль.

Складывается ощущение, что подданный британской короны взялся иллюстрировать догадку немецкого канцлера новыми на тот момент времени историческими примерами. Действительно, «добрая старая Англия» жила именно в такой стратегии, будучи, возможно, и убежденной в том, что однажды сформулировал Томас Карлейль: «Обязанность всех континентальных держав вести войны в интересах Англии». Первую мировую войну развязала Англия. Бурное развитие двух стран — России и Германии — перед войной было не в ее интересах. И если в начале Первой мировой войны роль «отличной пехоты» для Англии выполняла Франция, то дальше уже иная пошла «пехота». Разжигание непомерных аппетитов Германии и бесконечно хитроумное и планомерное науськивание ее на Россию превратили немцев в «игрушечных солдатиков» Англии. Но и внутри самой России нашлась «отличная британская пехота» — это Белое движение.

Иной логики в прошедшей истории нет. Любая другая мотивация терпит поражение, как только мы начинаем всерьез задумываться над фактами. Задумаемся: Англия помогает революционерам в царской России и ликует, когда их дело побеждает. Царь свергнут. И буквально через год после этого та же Англия начинает так же рьяно помогать белогвардейцам, которые вслух декларируют (не важно сейчас, что ими движет на самом деле) необходимость возрождения именно царской России. Нет логики? В таком раскладе ее действительно нет. Но она абсолютно четко очерчена в другом: царская Россия или пролетарская — какая угодно — должна была быть, с точки зрения Англии, разломана на мелкие кусочки, состоять из обрубков, а ломать ее можно было, как мы с вами здесь уже говорили, легче всего изнутри.

Любая государственность — сила, потому, когда это было царское государство, — Англия помогала силам, воюющим против царского самодержавия. А когда к власти пришли большевики во главе с Лениным — та же Англия принялась поддерживать силы, борющиеся против них, потому, прежде всего, что именно от них исходило намерение восстановить государственность. И именно они и были той единственной реальной силой, которая могла и делала это.

По моему глубокому убеждению, в нашей стране не было бы национальной трагедии братоубийственной гражданской войны, так называемой русской смуты, если бы не Англия. Уже к концу 1917 года Черчилль, призвав страны Антанты «задушить большевизм в колыбели», предложил опираться в этом деле на антибольшевистские силы. Российских офицеров царской армии «обрабатывало» английское посольство в Петербурге, а позже — в Вологде, в других российских городах. По сути, англичане и сколачивали белое движение, выстраивали и подстраивали его. По инициативе той же Англии уже 22 декабря 1917 года состоялась конференция в Париже, где представители стран Антанты приняли решение открыть кредиты для антибольшевистских правительств Сибири, Кавказа, Украины, казачьих областей и Финляндии. А на следующий день было заключено англо-французское соглашение о разделе сфер будущих военных действий в России.

Так и возникла ситуация, при которой на деньгах Англии стали жить и подниматься в России Колчак и Деникин, а на деньгах Франции — Врангель, — вот она структура белого движения. «Каждый патрон, выстрелянный русским солдатом в течение этого года в большевиков, сделан в Англии, английскими рабочими, из английского материала, доставленного во Владивосток английскими пароходами», — так говорил про 1919 год английский генерал Альфред Нокс, главный снабженец колчаковской армии.

Вспомним еще раз, что Черчилль в том же году оправдывался в британском парламенте по поводу того, что слишком много уходит из государственного бюджета денег на адмирала Колчака и генерала Деникина. Во вступлении к этой книге уже приводилась сокращенная цитата этих оправданий парламенту, сейчас же настало время дать более расширенный фрагмент: «Я отвечу парламенту с полной откровенностью, — объяснялся Черчилль. — Когда был заключен Брест-Литовский договор, в России были провинции, которые не принимали участия в этом договоре, и они восстали против правительства, его подписавшего… Они образовали армию по нашему наущению и, без сомнения, в значительной степени на наши деньги. Такая наша помощь являлась для нас целесообразной военной политикой, так как если бы мы не организовали этих русских армий, германцы захватили бы ресурсы России и тем ослабили бы нашу блокаду… Таким образом, восточный фронт нами был восстановлен не на Висле, а там, где германцы искали продовольствие. Что же случилось затем? Большевизм хотел силой оружия подавить восставшие против него окраины, сопротивлявшиеся ему по нашему наущению».

Возвращаясь в день сегодняшний, хочу сказать о нашумевшем фильме «Адмиралъ». Фильм, как известно, посвящен Колчаку. Конечно же, не о художественных особенностях этой картины хотелось бы вести речь, а о тех настроениях романтизации и героизации «господ офицеров», выражением которых этот фильм и явился. Белый миф начал прорываться в сознание советских людей еще в 60-х годах прошлого века, когда на телеэкранах появилось сразу несколько фильмов, в которых воюющие с красными белые офицеры предстали «благородными рыцарями» в белоснежных мундирах с золотыми погонами. В 90-х же очарование «бывшими», которые шли «за Россию до конца», захватило очень многих людей. Это все происходило от неинформированности, с одной стороны, и от массированной атаки на умы наших сограждан — с другой. Без конца муссировались в прессе и на телевидении темы красного террора и в изобилии, чуть ли не из всех щелей, лились песни о поручиках Голицыных и корнетах оболенских, которые «честь имели» и «носили ордена».

Вечные ценности — родина, ее слава и любовь к ней преданных сынов отечества — превратились в довесок к образу белого мифа и были мифом этим как бы приватизированы. Но в такой подаче все причинно-следственные связи перерезаны. О какой же любви к отечеству можно говорить применительно хотя бы опять же к тому же Колчаку, если у него в Сибири бесконтрольно хозяйничали интервенты, если им был обещан золотой запас России? «Не за Россию до конца», а чуть ли не саму Россию до конца готовы были отдать «белоснежные мундиры»: шел фактический раздел страны, 14 государств Антанты уже имели абсолютный доступ к нашим природным богатствам. Только когда золотой запас уже был вычерпан из России, союзники предали адмирала Колчака.

Что же касается темы красного террора, то здесь важно учитывать, что он возник в ответ на террор белый. Деникин расстрелял людей не меньше, чем Тухачевский, и когда мы говорим, что в Крыму расстреляли белых офицеров, не надо забывать, что в период власти Врангеля там же было расстреляно не меньше сторонников красных. А жестокие экзекуции и погромы колчаковцев в Сибири приводили к таким явлениям, когда не выдерживали даже свои: целые соединения переходили на сторону красных. Вспомним, к примеру, переход колчаковского подпоручика Говорова в 1919 году к красногвардейцам в Томске, — известно, что впоследствии этот человек дослужился до статуса советского маршала. Никого не оправдывая в смысле таких явлений как террор, хотел бы только заметить, что это все было в период революции. Логика революций везде одинакова — вспомним Англию в период Кромвеля, вспомним Великую французскую революцию.

Сегодня определенной частью высших эшелонов власти специально инициируется идеологическая кампания критики советского прошлого. Но критика, когда она объективно аргументирована, — полезна и целительна. На деле же мы видим сплошное очернительство, злобную антисоветскую пропаганду. Почему в качестве примера к теме я выбрал именно фильм «Адмиралъ»? В нем, как в примере к сказанному, как будто специально сошлось все. Белые в фильме — все сплошь святые, красные, если и появляются — то это даже чисто внешне сплошь выродки рода человеческого, пьянь голодраная со звериными инстинктами…

Непонятно, правда, как этот адмирал, которому присвоили звание Верховного главнокомандующего России, при финансах и полном вооружении Англии, да и всей Антантой поддержанный, с армией в 400 тысяч «офицеров последней выточки» такому сброду в итоге проиграл? В фильме на этот вопрос нет ответа, а он ведь прост: большевики не могли бы выиграть гражданскую войну, если бы их в этой войне не поддержал народ. Да и у власти они бы без этой поддержки не удержались. Почему же эта поддержка была? Да потому, прежде всего, что именно большевики прекратили насильственную мобилизацию и это они остановили массовые порки голодных крестьян. Потому, что нет для народа ничего страшнее, чем «заклятие хаоса», а большевики государственность восстанавливали, наводили порядок. Потому еще, что со своим народом они говорили на одном языке…

Почему обсуждаемая картина в определенном смысле вещь знаковая? Дело в том, что сегодня вряд ли какой-либо начитанный человек сможет спорить с тем фактом, что адмирал Колчак был прямым ставленником Запада, невозможно отвернуться от большого количества фактов, из которых в этой главе приведена лишь толика. Так вот и фильм, героизирующий белых, уже в новом веке создавался опять же на деньги Запада. Никто и не скрывает этого: в титрах идет заставка известнейшей голливудской киностудии «XX век Фокс». Ничего, казалось бы, страшного, пустячок, всего-навсего художественный фильм. Но как человек, долгие годы возглавлявший оборону СССР в холодной, или, как ее еще называют, в психологической войне, — вижу другое. Сеется из-за рубежа смута в головах россиян, и чтобы не быть голословным, назову такое слово: «Лиоте». Сделаем узелок на память, запомним это слово, а далее, когда тема коснется середины прошедшего века, вернемся к этой теме.

А теперь давайте рассмотрим «реперные точки» нашей истории с несколько необычного ракурса.

Нет сегодня на земле человека, которого не беспокоила бы тема мирового финансового кризиса. Аналитики, экономисты, политики и банкиры говорят нам о тромбах, образовавшихся в банковских системах, аварийных ситуациях на биржах, об экономическом коллапсе… Весь этот трагический процесс, напрямую задевающий, а подчас и разбивающий судьбы людей во всем мире, сопровождается массовым поворотом к тому, что когда-то было растоптано и предано осмеянию. В Англии, к примеру, издается полное собрание сочинений вождя Октябрьской революции Владимира Ильича Ленина. Во Франции собрания сочинений Карла Маркса скупаются, их переиздают заново с взлетевшими чуть ли не втрое тиражами — и снова раскупают на корню — дефицит. А значит, не столько в мировой финансовый кризис попало сегодня человечество — суть явления в гораздо более глубоких вещах. То, что мы с вами наблюдаем сегодня, — это кризис мироустройства.

Почему же именно к Марксу и Ленину обратились сегодня люди, проживающие, как у нас принято говорить, в сверхцивилизованных западных странах? В 2003 году вместе с уважаемыми соавторами Е. Ф. Ивановым, А. Л. Свечниковым, С. П. Чаплинским мы написали книгу «Современный глобальный капитализм» (Издательство «Олма-Пресс»). Мы там достаточно подробно исследовали тему и говорили, в частности, о том, что если внимательно присмотреться к течению глобальных общественных событий прошлого века, то в основе можно увидеть фундаментальное основание — стремление человечества отыскать новые формы общежития, позволяющие утвердить справедливость и равенство в народном, обиходном значении этих понятий. Именно в истории нашей страны был уникальный и бесспорный факт, когда вера в достижение этой цели, сама по себе, оказалась могучей силой, изменившей мир. Мы имели в виду факт Октябрьской революции, состоявшейся в 1917 году в России.

Кроме одной-единственной господствующей в мире капиталистической системы, — зародилась и утвердилась другая, пока еще совсем слабая — социалистическая. Новое государство — Союз Советских Социалистических республик — заняло шестую часть суши: Советскому правительству, как я уже говорил, удалось восстановить геополитическое пространство Российской империи. Все народы, за исключением стран Прибалтики, Финляндии и Польши, приняли советскую власть: гибкая система территориальных автономий была поддержана национальными меньшинствами — таким образом сохранилась территориальная целостность страны.

В этом государстве не было, как таковых, понятий безработицы, нищенства, платной медицины и платного образования. Людей учили и лечили за счет государства, им были гарантированы безопасность и социальная защищенность. Да, в ходе строительства этого государства были ошибки, просчеты, были допущены ничем не оправданные факты несправедливости. Но я не устаю повторять во всех своих интервью, статьях и книгах о том, что это был путь первопроходцев. (Особенно подробно об этом в статье, которая так и названа «История первопроходцев», найти ее можно в моей книге «Последние двадцать лет», изданной в 2006 году московским издательством «Русское слово».)

Подчеркну еще раз: впервые в истории человечества учение социализма начало превращаться в практику, совершенно новый общественно-политический и экономический строй на планете Земля. Такое бы не было возможным, если бы народ не поддержал этот строй. Поддержка оказывалась в самых сложных условиях жизни страны, проверялась тяжелыми испытаниями. Первым из них явилась война с интервентами, ворвавшимися в Россию с целью подавления власти Советов. Затем развязанная ими гражданская война — не менее жесткое испытание. Но молодая, новая власть устояла. Ее поддержали, в нее поверили народные массы России. В результате создавались условия, открывалась возможность идти дальше, развивать, говоря современным языком, социалистический эксперимент. Как же виделось его развитие? Естественно, что практика социалистического строительства вытекала из теории социализма, руководствовалась теорией Маркса — она служила компасом для первопроходцев.

Воплощал ее в практику вождь революции Ленин. Как же он определял будущее России и что говорил после Октября? Он говорил, что мы обрели самую демократическую передовую власть — советскую. Она должна иметь крепкую экономическую базу. Ее он видел в государственном капитализме. Уже в 1918 году Ленин в статье «О продовольственном налоге» писал, что государственный капитализм был бы шагом вперед для Советской республики. Сочетание советской власти с государственным капитализмом являло три четверти социализма. Это ленинское положение совершенно забыто.

А Ленин об этом четко и во многих выступлениях говорил. В известнейшей своей работе «Очередные задачи советской власти» он главной задачей называет необходимость «учиться торговать». Это и есть рыночная экономика. Ленин считал, что она вполне существует и при социализме.

Ошибочно растиражировано утверждение о том, что нэп был вынужденной политикой. Большевики изначально не отрицали рынка как условия развития экономики. Да, они ликвидировали капиталистическую частную собственность на средства производства, в том числе и собственность иностранных монополий. Они тем самым сняли путы экономической и политической зависимости вторгнувшегося в дореволюционную Россию иностранного капитала. Сняв «ошейник» из займов и долгов царской России, они прекратили превращение страны в полуколонию иностранного империализма. Да, они победили под лозунгом «фабрики — рабочим, земля — крестьянам». Но государственный капитализм был нужен, потому что экономику надо было развивать прежде всего за счет тяжелой промышленности. Без машиностроения, к примеру, экономика не поднимется, а частник поднимать тяжелую промышленность не станет просто по определению: при капитализме он будет делать только то, что даст прибыль минимум через год-два. Вкладывать же деньги в то, что даст прибыль лет через десять, — ему невыгодно. Ленин потому и ориентировался именно на государственный капитализм.

Кстати, благодаря тому, что государство взяло в руки тяжелую промышленность, Рузвельт в свое время вывел из кризиса США. После Второй мировой войны в Великобритании национализировали угольную промышленность и тем, по сути, укрепили страну. Мы же, в России имеем пример приватизации 90-х годов, когда пришел дикий рынок и остановились некогда бывшие мощными и уникальными советские предприятия. К сожалению, эта ситуация сохраняется, по большому счету, до сих пор: посчитайте, сколько лет прошло с начала 90-х годов прошлого века, когда мощь тяжелой промышленности СССР была разрушена, — и так она и не восстановилась…

В 20-х же годах ситуация была страшнее: страна находилась в глубочайшем политическом и экономическом кризисе, заводы и фабрики лежали в руинах, свирепствовал голод и лютовали многочисленные банды, еще шла гражданская война. И в такое время большевистское правительство под руководством Ленина принимает и начинает осуществление грандиозного проекта — Плана ГОЭЛРО. Уже через 15 лет — к 1935 году — было построено 40 электростанций вместо запланированных 30.

Даже только на одном этом примере можно видеть, что никакой титанический труд не привел бы в итоге к тем результатам, к каким пришел СССР, если бы в основу не был заложен четкий расчет и правильная организация дела изначально. Как это было возможно сделать в стране, где подавляющее большинство населения было безграмотным? Обратимся к ленинской брошюре «Успехи и трудности советской власти»: «Нужно взять всю культуру, которую капитализм оставил, и из нее построить социализм. Нужно взять всю науку, технику, все знания, искусство. Без этого мы жизнь коммунистического общества построить не можем. А эта наука, техника, искусство — в руках специалистов и в их головах». Ленин не уставал подчеркивать, что в некультурной стране социализм построить нельзя, что он «останется мертвой буквой и пустой фразой» без «соединения победоносной социалистической революции с буржуазной культурой». Он был категорически против разговоров о том, что существует отдельная, особая пролетарская культура, вне всеобщей цивилизации. И ставил задачи: длительной культурной революции, всеобщей грамотности, личной вовлеченности каждого в строительство новой системы мироустройства — социализма.

Известные слова «о каждой кухарке», которую якобы большевики пустили руководить страной, происходят в мифологизированном нашем сознании опять же от незнания контекста происходившего. Если же следовать принципам объективного историзма, то нужно здесь непременно вспомнить дореволюционную дискриминацию граждан по сословному признаку, селекцию школьников, которую проводил царь Николай II. «Кухаркины дети» не имели ни малейшего шанса получить образование, так как доступ в «классические» гимназии был резко ограничен. В университет же поступить могли как раз выпускники таких гимназий — в основном это были дети представителей высших сословий. Даже выпускников реальных училищ царь запрещал принимать в вузы, что же касалось крестьян, то здесь на возможности образования для них изначально был поставлен жирный крест. Если же они каким-то образом все же получали образование — у них изымалась надельная земля и их исключали из общины.

Вот этой дискриминации граждан по сословному признаку Ленин своим решением о необходимости обучения всех трудящихся государственному управлению положил конец. При этом он заявлял: «Мы не утописты и, конечно, прекрасно понимаем, что с сегодня на завтра каждая кухарка управлять государством не сможет», но подчеркивал, что важно стремиться к тому, чтобы каждый гражданин общества понимал политику своей страны. Для этого нужна всеобщая грамотность, так как, говорил он, «безграмотный человек стоит вне политики». Он считал серьезной угрозой для всего строительства социализма плохую организацию культурной работы, считал, что именно на этой почве вызревают такие уродливые явления, как бюрократизм, взяточничество, национализм, — все то, что тормозит развитие общества.

Звучит, согласитесь, актуально, но ведь мало кому сегодня в России придет в голову обратиться, вслед за европейцами, к трудам Ленина. «Нет пророка в своем отечестве» — к Ленину это мудрое изречение подходит очень точно. Тому много причин — уже после смерти Сталина к учению Ленина подходили как к догме, а его жизнь превратили в житие святого. Далее, уже в годы перестройки 90-х, все перевернули с точностью до наоборот — глумливо и ернически подвергали ленинские статьи осмеянию, а сам же его образ представал не иначе, как образ кровавого монстра. Он же был только человеком, который имел смелость попытаться претворить в жизнь многовековую мечту человечества, стал первопроходцем в строительстве такой модели жизнеустройства, которая была бы удобна всем, — строилось общество равных возможностей.

Ленин имел удивительный дар прозорливости — прошел без малого век со дня его смерти, а многое из того, что он говорил в начале прошлого века, сегодня сбывается. Достаточно вспомнить ленинскую формулу о «борьбе держав за раздел и передел мира» и увидеть иллюстрацию в моменте расставания России с Советским Союзом, то есть вернуться еще раз мыслями к трагическим 90-м годам. А можно снова заглянуть в 20-е годы, когда страна социализма вдохновила и подняла рабочий класс многих стран мира на революции и опьяненные победой советские коммунисты гордились тем, что «мы вот-вот совершим мировую революцию». Тогда Ленин сказал, что надо взвесить очень многое, и прежде всего — не зазнаваться. Мол, мы считаем, что уже никогда не будем в каком-нибудь арьергарде, но не исключено, что центр тяжести коммунистического движения переместится в Индию или в Китай, и мы должны быть готовы это пережить. Не пережили! Как только центр стал перемещаться, Хрущев порвал все отношения с Китаем — в 1956 году. Но важно то, что Ленин действительно мог предвидеть: Китай сейчас идет социалистическим курсом, и в основе его успешного развития — ленинская формула о народной власти и государственном капитализме. Последние решения съезда компартии Китая напоминают о том, что государственный капитализм при народной власти есть две трети социализма. По моему убеждению, разговор о том, что социализм ликвидирован, что он больше не имеет под собой основы, беспочвенен. Социалистический строй рано или поздно все равно будет развиваться. То, что делает Китай, — это путь социализма, основанный на ленинских, марксистских принципах. Китайцы от марксизма никогда не отказывались, для того чтобы в этом убедиться, достаточно почитать Дэн Сяопина. Китай внимательно изучает опыт СССР, аккуратно относится к нашему социалистическому прошлому, не подвергая его никакой критике.

Но и ошибок наших не повторяет.

Хотелось бы задаться еще раз вопросом: почему в сегодняшнем кризисе мироустройства европейцы переиздают труды Ленина и Маркса? Природа кризиса напоминает ту, что была на земле в годы Первой мировой войны: с одной стороны — накопление гигантской массы богатств в европейских странах (а сегодня — прежде всего в США), с другой — гигантский разрыв, не только имущественный, но и культурный, между верхами и низами. Разница в том, что в процессе противостояния социалистической системе капиталистический мир сплачивался, а после ухода из Европы социалистической системы мир свалился в глобальный капитализм. Промышленный капитал, не сойдя со сцены, уступил власть капиталу финансовому. По сути, глобальный капитализм есть капитализм финансовых олигархов, их путь к мировому господству, по существу, возрождает мировую колониальную систему, а соответственно усиливает противоречие не между трудом и капиталом (как при рождении капитализма), а между нищетой и богатством. Это означает, что практически всеми ресурсами, средствами производства и финансами владеет еще меньшая часть населения планеты, чем это было в мире капитализма во времена СССР.

… Как-то, во времена особо жестокого обращения с советским прошлым, когда даже нейтральное произнесение имени Ленина считалось в нашей стране дурным тоном, я выступал перед учеными мужами на одной конференции. Привел к месту цитату из ленинской работы «Империализм как высшая стадия капитализма». И все зааплодировали, сказали: «Как здорово и точно сформулировано». «Тогда сейчас скажу, чья это цитата, — пообещал я и тут же выполнил обещанное: — Это в 1916 году было сказано Лениным». Ленин писал, что империализм как высшая стадия капитализма будет развиваться так, что власть в нем возьмет финансовый капитал. Он уберет промышленников с основных ролей на роли второстепенные, и сам займет их места… Жизнь нам дает подтверждения — стоит только задуматься.

На память приходит то, что мировую колониальную систему промышленного капитализма сломало появление на мировой сцене социалистического пути развития человечества. Под его влиянием поднялось и развилось национально-освободительное движение, приведшее к окончательному краху колониальной системы во главе с ведущими капиталистическими державами мира.

Может быть, социализм, выйдя вновь на мировую сцену, станет основной силой борьбы с овладением миром финансовой олигархией. Ведь нежелающих нищенской кабалы в мире немало…

Напомним, что Октябрь 1917 года вызвал в свое время подъем революционного движения во многих странах мира. Реальность подтверждала тезис учения Маркса о том, что пролетарская революция, возникнув в одной стране, неизбежно поднимет на борьбу с буржуазией весь мировой пролетариат. В 1917 году действовал еще фактор Первой мировой войны: прежде всего именно в воюющих странах вызревали революционные ситуации. Народы мира устали от войны и они видели, что большевики в России пришли к власти именно с призывами к прекращению массовой бойни, провозгласив «мир народам».

Вспомним, что продолжения войны в то время требовала больше всех Англия. Но и в России Временное правительство пошло на сговор с союзниками и заявило о том, что страна будет продолжать войну до победного конца. Это и открыло путь большевикам к власти. Их наглядный пример привел к революционному взрыву в государствах, особенно сильно пострадавших от войны. Вот небольшой фрагмент хроники этих событий: в октябре 1918 года произошла буржуазно-демократическая революция в Венгрии, а уже 21 марта 1919 года была провозглашена Венгерская Советская республика. Но просуществовала она недолго, была подавлена силами иностранных интервентов в июле того же года. Могучий подъем революционных сил под влиянием Октября произошел в Германии. В январе 1918 года по всей стране прошла политическая стачка с требованием прекращения мировой войны и немедленного заключения мира с Советской Россией. Дальше события развивались так: 3 ноября 1918 года вспыхнуло восстание моряков военного флота в Киле — это и послужило началом буржуазно-демократической революции. Уже 9 ноября началась всеобщая забастовка рабочих Берлина, к которой присоединились солдаты. В тот же день была свергнута монархия Гогенцоллернов. К власти пришли правые социалисты и лидеры «Независимой социал-демократической партии», их первые движения были направлены на подавление революционных явлений. Они действовали провокационно: в январе 1919 года сами организовали выступление рабочих Берлина — неподготовленное и преждевременное. Разгромили это выступление с особой жестокостью, именно тогда и были зверски убиты руководители КПГ К. Либкнехт и Р. Люксембург. Немецкие республики, провозглашенные советскими, существовали недолго: в Бремене с 10 января по 3 февраля, а в Баварии с 13 апреля по 1 мая. Их жестоко разгромили с помощью вооруженных сил. Та же участь постигла октябрьское восстание, вспыхнувшее в Гамбурге. К 1923 году пролетарская революция в Германии была окончательно подавлена.

Новые факты образовывали новую реальность: выяснилось, что время для мировой революции еще не наступило, капитализм слишком силен. Мировая война, служившая в свое время мощным импульсом к борьбе с буржуазией пролетариев всех стран, теперь сказывалась иначе: страны, пережившие ее, ослабли. Особенно тяжело было Советской России, выдержавшей еще и войну гражданскую. Сил для оказания помощи антибуржуазным восстаниям соседних стран у молодого государства не было. Здесь очень важно понимание сути событий: да, в мире действительно нарастал революционный процесс и все ожидали, что вот-вот грянет мировая социалистическая революция. Вспомним строки из поэмы Александра Блока:

«Мы на горе всем буржуям
мировой пожар раздуем…».

Но наступил момент, когда революционный пыл в мире стал затухать. И вот на этом этапе перед большевиками России встал главный вопрос: «Куда и как идти дальше? Что делать в России и с Россией?» Выбор пути привел к расколу в партии большевиков. Сталин и большинство в Центральном Комитете ВКП(б) реально оценивали перспективы «мировой революции». Они хотели ее победы, но понимали, что для ее осуществления нет условий, нет на данный момент даже предпосылок. Россия должна была взять на себя роль спички и сгореть дотла, для поддержания огня мировой революции, — такой участи трезвомыслящие политики допустить не могли. Тогда и появилось решение, как выход из ситуации: был поставлен вопрос о возможности построения социализма в отдельно взятой стране. Троцкий и его сподвижники усмотрели в этом отказ от марксизма, увидели даже предательство дела революции. Полагаю, такой раскол в партии большевиков был вызван в известной мере еще и болезнью и уходом из жизни Владимира Ильича Ленина. Не развитие государства, а борьба за власть подогревала оппонентов Сталина, потому что логика жертвовать Россией ради мировой революции была ничем не оправдана, ничего позитивного для страны не сулила.

И все-таки в основе раскола партии большевиков назывался вопрос дальнейшего развития государства. Один путь: жертвовать Россией ради мировой революции, подчинить этому делу все ресурсы России. Второй: построение социализма в отдельно взятой стране. Для этой цели нужно было сначала отвести беду: слабое, обнищавшее государство легко могло стать добычей для ненавидящих ее новый строй капиталистических держав. Надо было сохранить и обеспечить государственную самостоятельность, а для этого — в кратчайшие сроки преобразовать экономику страны, подготовить ее к неизбежным испытаниям. При этом не идти на сговор с мировой буржуазией, а привлекать к строительству социализма симпатии мирового пролетариата в мирных целях.

Повторюсь, эти два пути и есть основа раскола в партии большевиков. После смерти Ленина Троцкий и ряд других социалистов не могли согласиться с укреплением роли Сталина в руководстве партии, а именно он был инициатором второго пути. А потому и сам этот путь не подходил троцкистам: они боролись со Сталиным и для этой цели готовы были жертвовать страной. Сталин же понимал, что возможность построения социализма в отдельно взятой стране есть в известной степени отход от учения Маркса и Ленина о мировой революции. Но и Маркс, и Ленин всегда говорили о том, что теория не есть догма, практика же диктовала именно такую необходимость. Уже в последний год жизни Ленина, а после его смерти особенно явно было видно, что готовится военный марш на Советское государство. Международная обстановка требовала постоянной мобилизационной готовности защищать, если не спасать страну. Угроза вооруженного вмешательства в ее жизнь никак не устранялась. И ставка на мятежи внутри страны не снималась с повестки дня — они постоянно подстрекались зарубежными антисоветскими центрами. Надо было решать вопрос: или мы будем защищаться, или потеряем свою самостоятельность. Надо было решать: или мы прекращаем развивать социалистическое государство, идем на поклон к Западу, получаем иностранные инвестиции, но одновременно и зависимость от иностранного капитала, или всесторонне укрепляем и развиваем это государство, закрепляем то, чего добились в октябре 1917 года: строим социализм в одной стране.

Второй вариант, по которому и пошло развитие страны, не вызвал восторга у государств, предрекавших гибель социалистического государства с первых дней его образования. Ярость в мире капитала усилилась, когда клич английских рабочих «Руки прочь от России!» подхватили народы других стран. Конечно, враги социалистического строя смириться с этим не могли, наша страна оказалась в политической и экономической изоляции. Нам ничего не давали в кредит и ничего не продавали за наличные: решили выждать, пока мы задохнемся сами. Страна находилась в тисках экономической и дипломатической блокады. У нас не было ни экономической, ни финансовой — никакой и ниоткуда поддержки. Мы опирались только на то, что у нас есть, а что у нас было? Руины…

Отсюда пошла жестокая экономическая политика — надо было укреплять государство, а это требовало неимоверной мобилизации внутренних ресурсов, вынуждало к насилию над экономикой, над объективными законами экономического развития. Укрепление государства требовало серьезного развития экономики, и прежде всего тяжелой промышленности. Индустриализация «требует колоссальных вложений, причем, как показывает история отсталых в промышленном отношении стран, тяжелая индустрия не обходится без колоссальных долгосрочных займов… Без развития тяжелой промышленности мы не можем построить никакой промышленности, не можем провести никакой индустриализации, — писал в одной из своих статей Сталин. — А так как мы не имели и не имеем ни долгосрочных займов, ни сколько-нибудь длительных кредитов, то острота проблемы становится для нас более чем очевидной. Из этого именно и исходят капиталисты всех стран, когда они отказывают нам в займах и кредитах, полагая, что мы не справимся своими собственными силами с проблемой накопления, сорвемся на вопросе о реконструкции тяжелой промышленности и вынуждены будем пойти к ним на поклон, в кабалу…».

Политика нэпа в такой ситуации уже не могла быть эффективной — крупную промышленность с ее помощью не построишь. Единственным источником средств для индустриализации было сельское хозяйство. Обстановка на селе после революции сложилась нелегкая. Раздел земли помещиков и иных крупных собственников обогатил землей крестьян, но осложнилась возможность обработки полученных в собственность десятин этой земли. У подавляющей массы не было самых элементарных орудий сельскохозяйственного труда, тягловых сил — плуга, бороны, лошадей.

Новоиспеченным владельцам земли приходилось обрабатывать свои участки вручную. Это привело к снижению урожайности, к резкому упадку производимого зерна. Так возникал питательный бульон для роста на селе кулачества: лишенные орудий труда крестьяне за бесценок продавали или сдавали в аренду свои десятины, кулаки же использовали обездоленных людей в обработке пахоты. Так возрождался принцип работы крестьян на помещичьих усадьбах. Свои трудом крестьяне заменяли нехватку техники и рабочего скота.

Для критиков советского периода, кстати, одним из самых веских аргументов служила тема о том, что дореволюционная Россия обеспечивала хлебом мировые державы. Мол, так его было много, что сбыт за границу помогал спасать излишки от гибели, а большевистская власть повернула развитие процветающей и благополучной страны вспять. Но если вспомнить правду истории, излишки хлеба были у помещиков, а подавляющая часть крестьян тем временем голодала, и лучше всех об этом рассказал великий писатель Лев Николаевич Толстой. Давайте вспомним его статью «О голоде», он ее написал, посетив черноземные уезды Тульской области: «Употребляемый почти всеми хлеб с лебедой — с ¹/₃ и у некоторых с ¹/₂ лебеды — хлеб черный, чернильной черноты, тяжелый и горький; хлеб этот едят все, — и дети, и беременные, и кормящие женщины, и больные… Чем дальше в глубь Богородицкого уезда и ближе к Ефремовскому, тем положение хуже и хуже… Хлеб почти у всех с лебедой. Лебеда здесь невызревшая, зеленая. Того белого ядрышка, которое обыкновенно бывает в ней, нет совсем, и потому она несъедобна. Хлеб с лебедой нельзя есть один. Если наесться натощак одного хлеба, то вырвет. От кваса же, сделанного на муке с лебедой, люди шалеют. Здесь бедные дворы доедали уже последнее в сентябре…».

Вспомним его же слова: «Народ голоден оттого, что мы слишком сыты». Так вот, экспортировали в дореволюционной России хлеб, который возделывали для помещиков полуголодные крестьяне. Собственных запасов им хватало, в лучшем случае, до февраля. А затем они шли в долговую кабалу к тем же помещикам и зажиточным соседям — к кулакам.

И такой же принцип начал действовать на селе и после революции. Вместе с тем для укрепления государства, для роста промышленного производства и подъема земледелия нужны были деньги. Для этого было два пути: разрешить обогащаться кулакам за счет забора земли у единоличников. Но это было бы против справедливости и означало, что и в Советской стране существует класс угнетенных. И второй путь: земельная кооперация, которая позже сменилась коллективизацией. Коллективные хозяйства позволяли внедрять технику, сплачивать крестьянский труд, тем самым повышая уровень обработки земли. Но кулачество препятствовало такой государственной политике, что и привело к непоправимым последствиям. Это были тяжелые годы. Было много ничем не оправданных жертв. Но их было бы больше на порядок, если бы не удалось выжать все внутренние средства, чтобы создать тяжелую промышленность. Народа бы не стало вообще как такового в 1941 году.

Но по порядку: после прихода к власти национал-социалистов в Германии угроза войны стала еще более реальной, чем прежде. Выступая 4 февраля 1931 года, Сталин сказал свои знаменитые слова: «Мы отстали от передовых стран на 50-100 лет. Мы должны пробежать это расстояние в десять лет. Либо мы сделаем это, либо нас сомнут». Это был абсолютно точный реалистический прогноз: если бы именно через десять лет, к февралю 1941 года, оборонная промышленность СССР не вышла на уровень передовых стран, вряд ли наша страна смогла бы устоять через несколько месяцев под натиском гитлеровской Германии. Советских людей просто истребили бы, или превратили в рабов немецких «сверхчеловеков».

Фашизм вскармливался Западом, прежде всего Великобританией и США. Он служил для них силой, направленной против Советского Союза. И то, что война с Германией неизбежна, сознавали даже мы, довоенные дети. Но кроме угрозы с запада зрела агрессия и на востоке. К концу 30-х годов Япония уже развязывала вооруженные конфликты, были бои на озере Хасан в 1938 году, а через год — военные действия на реке Халхин-Гол в Монголии. Антикоминтерновский пакт, подписанный Германией, Японией и Италией в те годы, создал ось Рим-Берлин-Токио, нескрываемо направленную против СССР. В этих условиях защита отечества становилась первоочередной — общество сплачивалось, мобилизовывалось на ударный созидательный труд. А это означало подчинение, прежде всего экономики, развитию промышленности, способной обеспечить производство средств обороны, создать сильную армию, оснащенную современным оружием.

Обороноспособность требовала жертв, отказа от планомерного развития экономики. Все это не давало социалистическому эксперименту никаких условий, кроме жизни в постоянной мобилизационной готовности. Народ верил в дело, которому отдавал силы, доверял власти и не сомневался в правильности избранного пути. Это показывали в своих трудах даже зарубежные писатели. В 1931 году Теодор Драйзер в книге «Трагическая Америка» писал о том, какое впечатление произвели на американских рабочих успехи советского народа, достижения социалистического государства. Он называл Советский Союз «радостной страной подвигов», «подлинно социальной страной, где духовная жизнь прогрессирует» и где создалось неведомое капиталистическому строю драгоценное «чувство национального товарищества».

Многие выдающиеся прогрессивные зарубежные писатели в 30-х годах посетили СССР. Среди них были Барбюс, Арагон, Нексе, Бехер, Фейхтвангер, Роллан, многие другие. Внимательно знакомился с жизнью СССР Б. Шоу, он резко осудил «слепую безрассудную кампанию с целью дискредитации СССР», проводимую реакционной прессой. Он обратился к своим соотечественникам с призывом «поддержать те течения, которые требуют политики мира, установления торговых отношений, прочной дружбы и понимания великой рабочей республики». С глубоким уважением и сочувствием писал Шоу о мирной созидательной деятельности советских людей; книги «Сталин» А. Барбюса и «Два мира» М. Нексе также рассказывали об исторических трудовых подвигах народов СССР. Ю. Фучик, назвавший свою книгу об СССР: «В стране, где наше завтра стало уже вчерашним днем», в предисловии к ней говорил: «Не о рае, а о Советском Союзе написана эта книга, не о чудесах, а о вас, советские рабочие, которых я видел на лесах величественного здания нового общества. О вас, о людях, которые выполняют пятилетку… Я видел план великих работ в ваших руках».

Рукотворное чудо свершилось: уже к 1936 году производительность труда в промышленности превысила уровень царской России более чем в 2,5 раза по годовой выработке и более чем в 3,5 раза — по часовой. По уровню промышленного производства СССР вышел на первое место в Европе и на второе в мире.

Переоценить внешнюю угрозу, которая нависала над СССР в 30-е годы, невозможно. Достаточно обратиться к произведению Гитлера «Майн кампф», которое, с ростом популярности автора в Германии, становилось по тиражам вровень с Библией. В русском переводе эта книга появилась до начала Великой Отечественной войны и распространялась строго между партийными работниками — для изучения. Достаточно четко там было указано направление, в котором нужно было расширять жизненное пространство для Германии: «Мы, национал-социалисты, совершенно сознательно ставим крест на всей немецкой иностранной политике довоенного времени. Мы хотим вернуться к тому пункту, на котором прервалось наше старое развитие 600 лет назад. Мы хотим приостановить вечное германское стремление на юг и на запад Европы и определенно указываем пальцем в сторону территорий, расположенных на востоке… Когда мы говорим о завоевании новых земель в Европе, мы, конечно, можем иметь в виду в первую очередь только Россию и те окраинные государства, которые ей подчинены».

Общеизвестно, что внутри Германии книга Гитлера служила руководством к действию и действия не заставили себя долго ждать: уже в начале 1934 года 240 предприятий были переориентированы на производство военной продукции. Версальские ограничения, сдерживавшие Гитлера, были отброшены с подачи британского министра иностранных дел сэра Джона Саймона, который в мае 1934 года предложил применить принцип равенства вооружений к Германии. Даже сам фюрер не сразу решился официально демонтировать Версальскую систему. Он взялся за это спустя год: 16 марта 1935 года было объявлено о создании в Германии тридцати шести дивизий, в которых служили полмиллиона человек. 5 ноября 1937 года на заседании на Вильгельмштрассе Гитлер откровеннейшим образом раскрыл свои милитаристские планы, заявив, что «85 миллионов немцев скучены на узком пространстве, страдая более чем какой-либо другой народ… Немцы имеют право жить на большем жизненном пространстве, чем другие народы… Будущее Германии полностью зависит от разрешения проблемы ее жизненного пространства… Экспансия может осуществляться лишь путем борьбы с окружающим миром и при условии готовности к риску… Проблема Германии может быть решена лишь обращением к оружию, а это всегда сопровождается наличием риска».

Не видеть германскую угрозу было нельзя, но Англия и Франция упорно пытаются разыграть немецкую карту против СССР. Вершиной этой политики становится Мюнхенский сговор 1938 года. Это азбучные сведения: 29 сентября 1938 года в Мюнхене собрались главы четырех крупных европейских государств: премьер-министр Англии Невилл Чемберлен, премьер-министр Франции Эдуард Даладье, канцлер Германии Адольф Гитлер, ну и от Италии, конечно же, дуче Бенито Муссолини. И приняли решение, которое, если вещи называть своими именами, было разрешением на расчленение Чехословакии. Каждый из этих первых лиц в своих странах провел мощнейшую пропагандистскую атаку на умы своих сограждан, внушая, что без этой жертвы — Чехословакии — может начаться Вторая мировая война. Поэтому их встречали как триумфаторов после Мюнхена — триумфаторы отдали Гитлеру чешскую Судетскую область, а еще ряд территорий этой, по сути, убитой страны поделили между другими государствами. В то время, как, вернувшись из Мюнхена, Чемберлен делал громкие заявления о том, что «отныне мир обеспечен на целые поколения». (Заметим в скобках, что речь эта произносится чуть ли не накануне настоящей войны.) Черчилль, надо отдать ему должное именно в данной ситуации, был прозорливее в оценке Мюнхенского сговора, он говорил: «Англия должна была выбирать между войной и позором. Ее министры выбрали позор, чтобы затем получить и войну».

Единственной страной в мире, пожелавшей оказать помощь Чехословакии, был Советский Союз. Еще до Мюнхена, когда гитлеровские войска проводили акцию устрашения у границ Чехословакии, президент этой терроризируемой страны Бенеш обращался к нам и получил положительный ответ. СССР был готов ввести свои войска и занять позиции против Германии в самой Чехословакии, и эти позиции на немецко-чешской границе были очень сильными. Там можно было воевать месяцами — немцы ничего бы не смогли сделать. Но для того чтобы войти советским войскам, нужно было получить разрешение Польши, а эта страна, под давлением Англии, отказалась, а в итоге сама оказалась в руках фашистов. Если б мы вошли в Чехословакию — события бы развернулись по-иному.

Если бы даже хотя бы после Мюнхена Франция и Англия согласились бы на союз с нами, что им и предлагалось неоднократно, не было бы и «Пакта Молотова — Риббентропа». Но они уклонились от создания антигитлеровской коалиции и делали все для того, чтобы Германия, наконец, напала на СССР. И поэтому советское руководство пошло на заключение в 1939 году договора с Германией — другого выхода нам не оставляли. Именно этот договор отодвинул начало войны для нашей страны и в пространстве, и во времени: война с фашистской Германией могла бы начаться на целых два года раньше и на 400 километров ближе к Москве. Протоколы о разделе Польши дали нам западные территории Украины и Белоруссии, а если бы этого не произошло, немцы войну начали бы под Минском — и когда бы они пришли к Москве? А значит, допустимо говорить о том, что этот договор позволил Красной Армии отстоять столицу нашей родины. Из-за него немецкая военная машина начала бросок все-таки с рубежей, отдаленных от жизненно важных центров СССР.

Этот договор, как я уже говорил, был спасителен для нас — немцам пришлось тратить время и силы, для того чтобы пройти новую нашу территорию. То есть, исходя из логики момента, все было сделано правильно, а вот уже позже, в послевоенное время, извечная наша секретность привела к тяжелым последствиям. Протоколы 1939 года необходимо было публиковать и обсуждать в печати, это можно было сделать хотя бы даже в 60-х годах. Но их засекретили, и особенно тяжело эта таинственность отозвалась в 90-х годах, когда определенные круги в Прибалтике создали истерию по поводу пакта. Это было начало раскола Советского Союза. Для Англии и США Прибалтика изначально виделась как площадка для старта распада страны. Они добились цели, но удивляет, что сами прибалты не унимаются по поводу этого исторического документа до сих пор. «Пактом Молотова — Риббентропа» они размахивают и сегодня, я задаю им в таких случаях традиционный вопрос, и сделал то же самое на той недавней встрече, с которой начинал введение к этой книге, — где обсуждали закон США «О порабощении наций». Литовцы начали свое выступление именно с громких заявлений по поводу пакта… Я сказал им: «Зачем вы так шумите, вы отдайте Вильнюс Польше — это же по договору Молотова — Риббентропа Вильнюс вам вернули… Вернули исконные земли, а не отхватили чужое, но на тот-то момент это же был польский город Вильно. А ваша столица была в Каунасе…»

Не нашли литовцы, что ответить…

И вновь возвращаюсь к основным точкам» нашей истории, одна из самых главных — Великая Отечественная война.

«Германский народ! В этот момент начинается марш, который по своим масштабам может быть сравнен с величайшими виденными миром. Я решил сегодня вручить судьбу и будущее рейха и нашего народа в руки наших солдат!» — это фрагмент из заявления, с которым от имени Гитлера выступил 22 июня 1941 года Геббельс.

«Сегодня в четыре часа утра без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу и без объявления войны германские войска напали на нашу страну… Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами!» — это фрагмент из заявления, с которым от имени Сталина выступил 22 июня 1941 года Молотов.

Отношение к этой информации у всех было разное. Общеизвестно, что Гитлер к этому времени практически за шесть недель завоевал Францию, а уж «расово неполноценные славяне», как он заявлял в первые дни войны, будут разбиты еще быстрее. Под канонады германской авиации, чуть ли не в самые первые часы боевых действий разбомбившей десятки советских аэродромов, речи о неминуемом классическом блицкриге мало кому в мире представлялись нереальными. Но такие умонастроения были только за пределами молодой Страны Советов, внутри же — миллионы и миллионы — все, от мала до велика, истово верили в победу…

Позволю себе привести еще несколько фрагментов из жизни моей семьи. В декабре 1941 года мой отец получил назначение Наркомугля в Перми на строительство заводов № 1–2 подземной газификации углей в город Ленинск-Кузнецкий. Здесь же вместе с ним начал трудиться и я. Немецкая оккупация выбросила из родного Донбасса не только нас — сотни тысяч наших земляков нашли защиту и кров в близких по духу местах, там, где жили шахтеры и металлурги. На одной только территории Кемеровской области (бывшей Новосибирской) разместилось 13 эвакуированных заводов из Донецкой области (бывшей Сталинской). Опыт и знания донбассовцев оказались достаточно остро востребованными — война требовала неимоверного подъема производства. Надо было компенсировать потери, вызванные оккупацией промышленных районов Украины и европейской части РСФСР. Это удалось сделать: если, по свидетельству специалистов, валовая продукция промышленности СССР с июня по ноябрь 1941 года из-за военных потерь и процесса эвакуации сотен предприятий уменьшилась в 2,1 раза, то уже начиная с декабря того же года падение прекратилось, а в марте следующего начался подъем производства. Выпуск военной продукции только в восточных районах страны достиг уровня производства, который был в довоенное время на всей территории СССР. Тыл ковал победу наряду с фронтом, совершая великий массовый подвиг. «Все для фронта, все для Победы» — такой настрой был на всей огромной территории страны, — от работы отвлекались только для того, чтобы прослушать из тарелок громкоговорителей неутешительные поначалу сообщения с фронта. И с еще большим упрямством, молча, шли трудиться люди. И работали с удвоенными упорством, стойкостью и волей. Слова из знаменитой песни: «Пусть ярость благородная вскипает, как волна» — отражали общее состояние советского народа, потому что это была для нас действительно священная война — мы защищали Родину. В первые же дни войны массовый порыв создал народное ополчение. Десятки тысяч москвичей жизнью своей сорвали гитлеровский блицкриг, задержав в смоленском и вяземском сражениях в 1941 году моторизованные и вооруженные до зубов немецкие полчища. «Они продолжают сопротивление даже будучи окруженными, я такое наблюдаю впервые, — изумлялся известный немецкий генерал Гальдер, рассказывая о сопротивлении советских войск в битве за Смоленск. — Они стремятся отделить наши механизированные части от пехоты, которая следует за ними». Он был потрясен: «Их сопротивление «фанатичное и зверское».

Тогда, кстати, не существовало заградительных отрядов, о которых так любят говорить сегодня те, кто хочет принизить роль своей собственной страны в великой победе над фашизмом. И никаким тоталитарным режимом, никакими репрессиями невозможно было бы устроить так, чтобы возникал конкурс для тех, кто хотел защищать родину с оружием в руках. Говоря современным языком, это был настоящий кастинг: людей приходилось уговаривать остаться в тылу, и они из-за этого сильно расстраивались. Но если ты шахтер-забойщик — значит нужен шахте, если металлург — на заводе, а они рвались в бой. Это общее было состояние, — говорю сейчас о том, что видел и чувствовал сам, в чем участвовал. В самые тяжелые дни войны, в июле 1942 года, в Сибири возник мощный порыв, образовавший бурный поток формирования частей добровольцев. И это — в момент пика успехов фашистских войск, которые уже практически выходили к Волге. До двух крупнейших побед в битвах под Сталинградом и на Курской дуге, переломивших, как сказал И. В. Сталин, хребет гитлеровской армии и поставивших Германию перед катастрофой, еще было очень и очень далеко. И вот — в это самое критическое время люди горели желанием внести свой вклад в освобождение родины от захватчиков, отлично понимая, что рискуют жизнью. Мне до сих пор помнится песня, звучавшая буквально повсюду:

… По Сибири, по таежной шири
Раздался наш клич боевой,
Мощь сибирская, сила богатырская
Поднялась на решительный бой.
Сибиряк своей родине верен.
В бой вступая и в зной, и в пургу,
Он идет на фашистского зверя,
Как на зверя ходили в тайгу…

Отец мой ушел на фронт добровольцем — рядовым бронебойщиком. Через несколько месяцев и я последовал за ним. Заявления подавались везде — на предприятиях, в шахтах, в колхозах — лавиной. Были созданы комиссии по отбору — у нас в городе ею руководил один из секретарей горкома партии, он принимал решения вместе с военкомом и представителями комсомола. Шел отбор по принципу: чем ты занят сейчас? Многих приходилось упрашивать забрать свое заявление назад. Месяц комиссия заседала, потом военком клал на стол свое заявление, секретарь парторганизации и комсомола — свои, и комиссия уезжала на фронт вместе со всеми, прошедшими «кастинг».

Мне было 16 лет, и я был секретарем горкома комсомола ВЛКСМ города Ленинск-Кузнецкий — это вполне была обыденная ситуация во время войны. Когда первая группа уехала, я вошел в эту комиссию и поступил так же, как и мой предшественник, Николай Туров. С ним через год примерно мне случилось увидеться уже на фронте, где-то в районе Великих Лук…

Конечно же, не только из нашего города шли добровольцы — процесс захватил всю Сибирь: Новосибирск, Кемерово, Алтай, Омск, Красноярск, Томск — так возник 6-й сталинский стрелковый корпус добровольцев-сибиряков, окончивший войну 19-м гвардейским. Части добровольцев формировались и на Урале и в Забайкалье, и во многих других регионах страны. Подчеркиваю — добровольцев, не тех, кого специально призвали на фронт, а тех, кто по доброй воле шел сам, веря в победу и готовый отдать за эту победу жизнь. Многонациональная страна защищала свою родину — страну как родину ощущали все нации и народности, ее населявшие. Без такого единения, без сплочения народа ради победы мы бы этой победы не достигли…

У нас, добровольцев-сибиряков, было хорошее вооружение: дали автоматы, которые делались на сибирских заводах, — их вручили перед выездом на фронт. Было и минометное вооружение — вплоть до ротных минометов, которых тогда было мало. Провожали тепло, когда проезжали Москву, с активом встретился Ворошилов, а перед комсомольцами выступил первый секретарь ЦК комсомола Михайлов. Объяснение этому простое — у нас был абсолютно добровольческий корпус, и он носил имя Сталина. К тому же это было очень тяжелое время, поговаривали, что наш корпус готовят к Сталинграду, но его бросили на Калининский фронт. Наступление под городом Белым служило для сковывания сил противника, чтобы они не ушли под Сталинград. К тому же нужно было ликвидировать Ржевский выступ, остававшийся после 1941 года и продолжавший угрожать Москве. За эти бои я получил свою первую в жизни боевую награду — медаль «За отвагу».

Вскоре во время боя за станцию Павлиново получил я и первое свое ранение — пулей ранило руку. Лечился в медсанбате, и здесь случилось чудо — меня разыскал отец. Оказалось, что он служит в соседней дивизии помощником начальника штаба полка. Услышал о моем ранении и, конечно же, разыскал. Дальше мы с ним уже воевали вместе под местечком Ленино, в Белоруссии, вместе с прибывшей на фронт польской дивизией имени Тадеуша Костюшко. Немецкая авиация готовила для нее специальный удар, досталось и нам. За бои под местечком Ленино я был награжден второй медалью «За отвагу», а вскоре, в боях под Оршей, около меня разорвалась мина. Тело изрешетило более 40 осколков, пробили плевру легких. 32 из них до сих пор во мне… За эти же бои был награжден только что учрежденным солдатским орденом Славы третьей степени. Мне повезло: в Москве на Белорусском вокзале санитарный поезд обходила бригада врачей знаменитого хирурга академика Брайцева, они отбирали тяжело раненных по своему профилю и отправляли в клинику. Всю жизнь вспоминаю с благодарностью замечательных врачей Центральной клинической больницы имени Семашко Наркомата путей сообщения, где пролежал восемь месяцев и где меня подняли на ноги.

Вернулся на фронт, догнал полк отца под городом Новоржевом. 13 июля 1944 года наш полк снялся с обороны и маршевой колонной пошел вперед во втором эшелоне наступающих — это был солнечный день. Мы находились уже близ деревни Большие Гривны, места там красивые, напротив — Пушкинские Горы.

— Вот закончить бы побыстрей войну и поселиться здесь, — сказал отец.

Остро почувствовалось, как устал он, казалось, его преследуют какие-то мрачные мысли, может быть, предчувствия. Спустя два часа полк наткнулся на немецкую засаду. Я был от отца метрах в двухстах, когда из-за леса вынырнул «мессершмитт».

— Берегись, сейчас ударит! — крикнул мне отец.

И действительно, «мессершмитт» развернулся и сбросил бомбу. На месте, где только что находился отец, была глубокая воронка, раненые лошади, тела убитых. Отца нашел в кювете, он был тяжело ранен. Мы доставили его в медсанбат, и там я с ним простился.

— Догоняй полк, — сказал отец на прощание. А утром его не стало, он погиб от гангрены…

Потом были бои за Ригу — ни одного дома в этом городе мы не повредили. Мы вошли 13 октября 1944 года, вышли на набережную Даугавы, перед нами открылись здания Домского собора и других старинных домов, башен. С крыш пулеметчики вели по нам огонь. Мы вытащили свою полковую артиллерию, но только-только выстроили пушки, как прибежал ординарец, привез от командования приказ, запрещающий стрелять по старой Риге. И когда сюда через дня три-четыре входили уже основные наши войска — они не могли идти никак иначе, как только по цветам, — вот так приветствовали нас горожане, собравшиеся в огромном количестве. Они-то и бросали цветы освободителям — это уже в 90-х годах пошли громкие разговоры о том, что немецкую оккупацию сменила «советская оккупация»… А тогда рижане бросали цветы советским воинам, и этого никто специально организовать не мог, это был порыв, настоящие чувства.

Вообще опорочить такую твердыню, как победа советского народа в Великой Отечественной войне, пытались с самых разных сторон — чего мы только не наслушались, особенно в последние 20 лет! И это при том, что мы до сих пор живем в обществе, которое пользуется накоплениями прошлого, заслугами тех, кто победил в октябре семнадцатого и в мае сорок пятого, кто трудом своим залечил раны войны, вывел страну в мировые лидеры!

В продолжение темы о попытках любыми способами опорочить нашу великую Победу и о борьбе с фальсификаторами истории хочется рассказать о замечательной книге Н. Н. Яковлева «Власов и власовцы». В нашем обществе прочно утвердилось мнение, будто в минувшую эпоху горькая участь «работать в стол» подстерегала лишь тех, кто так или иначе вставал в оппозицию к тогдашней власти. Между тем бывали случаи и совершенно иного, я бы даже сказал, в некотором роде противоположного свойства. В опале иногда оказывались и те рукописи, которые, казалось бы, не противоречили идеологическим основам, но зато ставили своей целью на базе строгих фактов восстановить историческую истину, чтобы — соответственно этой абсолютной фактологической истине — воздать должное неправедно опороченным и незаслуженно восхваляемым.

На первый взгляд есть некая парадоксальность в том, что это важное уточнение наших представлений о некоторых особенностях советской эпохи приходится делать человеку, несколько десятилетий работавшему в системе госбезопасности, которая, по общему мнению, и занималась надзором за идеологической стерильностью. Но в своей книге «КГБ и власть» я уже писал о весьма непростых взаимоотношениях, сложившихся в так называемый андроповский период между Старой площадью и Лубянкой. Не все в них было так однозначно, как полагают некоторые. Именно в этой связи особый, возможно даже исключительный, интерес и представляет судьба рукописи, судьба исторического эссе Н. Н. Яковлева «Власов и власовцы». Так уж получилось, что волею обстоятельств я имел самое непосредственное отношение к созданию этой неординарной книги и потому могу по сути и, как говорится, по фабуле — поведать о ее необычной судьбе.

Николай Николаевич Яковлев был одним из крупнейших советских и российских историков, человеком ярким и вдобавок наделенным незаурядным литературным даром. Его перу принадлежит немало книг, не только получивших признание читателей, но и вызвавших широкий общественный резонанс. Это вообще была очень крупная личность, и я благодарен судьбе за то, что она достаточно близко свела меня с этим необычайно эрудированным, интересным человеком, который живо откликался на самые сложные, а порой и неблагодарные, совсем не конъюнктурные, спорные темы.

Собственно говоря, именно так произошло и с той темой, которая впоследствии получила наименование «Власов и власовцы». Вопрос о власовском движении, а в просторечьи — вопрос о власовцах, был актуален в первые послевоенные годы, когда он прочно, казалось незыблемо, ассоциировался с предательством, с изменой Родине и не вызывал разнотолков. В ту подцензурную пору данные о судьбах бывших военнопленных оставались засекреченными, и на бытовом уровне утвердилось мнение, будто практически все они из немецкого плена, как говорится, «транзитом» проследовали через фильтрационные лагеря в лагеря ГУЛАГа. По служебной необходимости изучая впоследствии этот вопрос, могу сказать, что молва несомненно преувеличила размеры репрессий в отношении бывших военнопленных. Здесь, конечно, нет возможности углубляться в анализ этой проблемы, однако хочу все же привести один эпизод, который и дает представление о «верховном» подходе к ней, то есть линии в этом вопросе Сталина, которая по вполне понятным причинам и была определяющей.

Эпизод, о котором мне поведал один из его непосредственных участников, произошел в сороковых годах, вскоре после окончания Великой Отечественной войны. На заседании Секретариата ЦК ВКП(б), проходившем под председательством Сталина, в ходе обсуждения взял слово секретарь ЦК П. К. Пономаренко и сказал примерно следующее:

— Иосиф Виссарионович, я слушаю выступающих, и мне кажется, они совершенно не думают о том, что нам, возможно, еще придется воевать…

Сталин моментально отреагировал на это очень мудрое замечание и круто повернул обсуждение в плоскость того, что надо обстоятельно разбираться с каждым бывшим военнопленным в отдельности, а не зачислять в категорию предателей и трусов всех подряд. Действительно, людям, прошедшим войну, хорошо известно, в каких трагических, безвыходных обстоятельствах порой оказывались на фронте солдаты и командиры, далеко не каждого попавшего в плен можно было обвинить в трусости. А уж что касается предательства, измены, тут и вовсе разговор особый, счет штучный, а не массовый.

Пономаренко, который в годы войны возглавлял Центральный штаб партизанского движения, возможно, лучше, чем кто-либо другой, знал эту проблему, поскольку именно в его отрядах геройски сражались многие советские солдаты и офицеры, попавшие в фашистский плен, а затем бежавшие к партизанам. Метить всех бывших военнопленных клеймом изменника Родины означало бы не только вершить жгучую несправедливость, но и создавать опасный прецедент на будущее: в следующей и скорой войне, которую в ту пору считали практически неизбежной, попавшие в плен не стали бы стремиться к возвращению на Родину, опасаясь неотвратимых репрессий.

Именно эту ноту, эту опасность чутко уловил Сталин в реплике Пономаренко. А потому сразу свел разговор к персональной ответственности каждого бывшего военнопленного.

Этот эпизод весьма примечателен, поскольку иллюстрирует ход мыслей самого Сталина. А от его мнения, повторюсь, целиком и полностью зависела государственная политика в отношении бывших военнопленных.

Тем не менее дров, конечно, было наломано немало, но в 60-70-х годах волна пошла в другую сторону и начала поднимать на свой гребень и бывших власовцев. Самая крупная, я бы сказал, запевная публикация на эту тему принадлежала известному донскому писателю Анатолию Калинину. Литератор, безусловно, талантливый, он с большой художественной силой поведал в повести «Эхо войны» об одном из таких людей, не по своей воле оказавшихся в РОА, в «Русской освободительной армии», сколоченной генералом Власовым.

Надо сказать, что в тот период тема об отзвуках военного лихолетья вообще была популярной. В частности, Аркадий Сахнин опубликовал в «Комсомольской правде» большой очерк под таким же названием — «Эхо войны», посвященный обнаружению и разминированию в Курске колоссального потаенного склада немецких артснарядов и мин, от взрыва которого мог взлететь на воздух почти весь город. Резко оживился интерес к военным мемуарам: крупные советские военачальники фронтовых лет к тому времени начали выходить в отставку и получили возможность взяться за перо, чтобы поведать, говоря словами популярной песни военных лет, о друзьях-товарищах, об огнях-пожарищах, о собственном видении великой войны.

На этом фоне повесть Анатолия Калинина, которая по существу как бы оправдывала власовское движение, привлекла внимание своей исторической неточностью, своего рода «вселенской смазью»: о бывших военнопленных начали судить в целом, вообще, скопом, объявляя всех их невинно пострадавшими, — вместо того чтобы разбираться в каждой конкретной судьбе. Я неплохо знал Калинина и при встрече высказал ему сомнения на этот счет. Однако разговор у нас не получился. Но, к сожалению, мои тревоги оказались не напрасными. Повесть «Эхо войны» совпала по времени с появлением на Западе потока литературы о власовцах, причем все публикации били в одну цель, доказывая, что власовское движение было не чем иным, как восстанием свободолюбивого русского народа против большевизма.

При этом само понятие «власовцы» было, с одной стороны, антиисторически расширено, а с другой — сведено к русскому национальному вопросу, что также не соответствовало исторической истине. Поэтому возникает необходимость более подробно разобраться в этой проблеме…

Если исключить из рассмотрения диверсантов, закончивших спецшколы, и полицаев, численность которых в целом была невелика, то прослойка так называемых власовцев подразделяется на три категории. К первой, относительно самой большой, причислялись те, кто носил немецкую форму, однако не имел оружия и служил в тыловых частях, в обозах, кого привлекали на хозяйственные работы. Как правило, таких людей подневольно использовали в командах генерала Тодта, возглавлявшего инженерно-тыловое обеспечение фашистской армии. Они не принимали участия в боевых действиях, к тому же среди них было немало партизанских лазутчиков, выполнявших разведывательные задания. Этих людей неправомерно причисляли к власовцам, несправедливо ассоциируя их с изменниками Родины.

Вторая категория, крайне малочисленная, состояла из отпетых бандитов, бывших уголовников, которых немцы использовали в качестве провокаторов: переодевали в советскую форму и забрасывали в наш ближний армейский тыл. Они начинали там пальбу, инсценируя вражеские прорывы, устраивая панику и так далее. Разведка регулярно доносила, что такие группы провокаторов всегда находились у немцев под рукой, это были своего рода «камикадзе», в плен они не сдавались, прекрасно понимая, какая участь их ждет. Этих изгоев тоже нельзя причислять к власовцам, они к ним никакого отношения не имели.

И, наконец, третья категория — это непосредственно власовцы, то есть те, кто служил в «Русской освободительной армии» генерала Власова.

Но в обыденном сознании все три вышеуказанные категории объединились одним понятием — «власовцы». Между тем оно отнюдь не безобидно — не только в плане несправедливости по отношению к конкретным личностям, но и в смысле большой исторической неправды. Дело в том, что волна реабилитации Власова, поднятая в 70-х годах на Западе, преследовала далеко идущие цели и была, что называется, с двойным дном. Внешне речь вроде бы шла о том, что Власов и его воинство хотели освободить Россию от большевистского ярма, а потому генерал Власов — это в некотором роде антиСталин, намеренно скомпрометированный Кремлем как предатель, изменник. В этой плоскости шло «отбеливание» предательства вообще, «облагораживание» тех, кто в годы смертельной схватки с фашизмом воевал с оружием в руках против своего Отечества, к тому же предал присягу.

Но был во всей этой пропагандистской возне и второй, как бы подспудный пласт. Армию генерала Власова и власовцев вообще, вдобавок в явно расширительном, искривленном толковании, о котором сказано выше, все более активно начали ассоциировать с сугубо национальным русским явлением. Здесь западные пропагандисты делали своего рода обратное сальто-мортале, возвращаясь к теме об измене Родине, и отождествляли предательство власовцев, воевавших на стороне Германии, с национальным русским позором, превращая власовцев в синоним и в символ русского предательства вообще.

Не говорю о том, что это даже фактически не соответствовало истине, поскольку и в РОА, и среди других категорий бывших советских граждан, так или иначе оказавшихся в вооруженных силах фашистской Германии, были люди многих национальностей, как в свое время, предположим, в русской редакции радио «Свобода». Но коварство такого отождествления власовцев с русским населением заключалось в том, что представители некоторых других национальных групп, в годы Великой Отечественной войны сражавшиеся против СССР, сразу же ухватились за этот тезис, ставший для них неким оправданием. В частности, мне известно, что его взяли на вооружение бывшие бандеровцы, утверждавшие примерно следующее: да, мы воевали против СССР, но нас, украинских националистов, было меньше, чем русских власовцев. Да и прибалты, например, чьи воинские формирования воевали на стороне Германии, начали использовать тезис о власовцах для сопоставления с ними своего «уровня предательства» — в процентном отношении к общей численности той или иной нации.

Короче говоря, непроясненность вопроса о Власове и власовцах, попытки чохом реабилитировать всех состоявших в РОА, неправомерно расширительное толкование самого понятия «власовцы», стремление объявить власовцев борцами за святую Русь и в то же время бросить тень предательства на весь русский народ — все это перемешалось в мутном потоке невольной или преднамеренной дезинформации, в котором принялись «удить рыбку» самые различные, порой даже противостоящие друг другу общественные, политические и национальные силы.

Примерно в тот период у нас и состоялся обстоятельный разговор на эту тему с Николаем Николаевичем Яковлевым. Разговор сводился к тому, что противопоставить этому мутному потоку дезинформации и недопонимания можно только одно — строго выверенную, основанную на неопровержимых исторических фактах истину. Человек очень энергичный, с живым умом, Яковлев сразу, несмотря на сложность темы, заразился ее привлекательностью для серьезного научного исследования. Он высказал желание поработать над ней, выдвинув условие: привлечь архивы КГБ, относящиеся к Власову и власовцам.

Эта просьба была выполнена, и в распоряжении историка оказались не только материалы оперативной разработки Власова и его ближайших подручных, но также документы Четвертого управления НКВД, которое в годы Великой Отечественной войны занималось закордонной, зафронтовой работой. Управление это было ликвидировано в 1947 году за ненадобностью, но в его архивах сохранилось много интересных данных о деятельности наших диверсионных групп в тылу врага, а также о противодействии проникновению немецкой агентуры в наш тыл. В его сферу деятельности входила и работа против РОА — «Русской освободительной армии» генерала Власова.

Николай Николаевич Яковлев с головой погрузился в изучение предоставленных ему материалов и через некоторое время написал большую книгу, всесторонне освещавшую тему «Власов и власовцы». Но самостоятельно Николай Николаевич отнести рукопись в какое-либо издательство не мог. В то время такие сложные, противоречивые исторические темы предварительно обкатывались на Старой площади и лишь затем по указанию из Агитпропа ЦК КПСС принимались в печать. Однако неожиданно для меня самого в тот период, в первой половине семидесятых годов, публикация книги Н. Н. Яковлева «Власов и власовцы» встретила в Агитпропе ЦК КПСС довольно активные возражения. В то время, полагаю, причин было несколько, но ни одна из них не носила принципиального характера. На мой взгляд, просто сказывалась атмосфера тех лет, нежелание углубляться в суть исторических явлений.

Ведь публикация книги Н. Н. Яковлева влекла за собой некие официальные разъяснения, уточняющие само понятие «власовцы». Она требовала поставить заслон обелению, даже возвеличиванию самого Власова и, как следствие, покончить с оправданием предательства некоторых других национальных «героев» типа Бандеры. Наконец, она восстанавливала справедливость по отношению к тем тысячам солдат и офицеров 2-й ударной армии, которые не сдались в плен вместе с Власовым и его штабом, а пали смертью храбрых в боях за Родину.

И вот мне кажется сегодня оправданным решение вернуться к написанному мною в 1996 году «предисловию к предисловию». Предисловие — вступительная часть рукописи, сохранившаяся в домашнем архиве ушедшего из жизни профессора. Оно позволяет коснуться самой концепции всей книги Н. Н. Яковлева:

«В зарубежной, а в последние годы и в российской литературе о Власове и власовцах проводятся мысли о будто бы «мессианской» задаче избавления России от большевизма, которую ставило перед собой власовское движение. Но исторические факты неумолимо свидетельствуют: никакого власовского движения по сути и не было. Ведь понятие «движение» предполагает определенную идеологию, а также единомыслие, целеустремленность его участников. Между тем, сами обстоятельства пленения Власова и его дальнейшее «использование» немцами показывают, что РОА сколачивалась на основе вовсе не идейной, а сугубо шкурной мотивации.

Начать с того, что генерал Власов пробыл в должности командующего 2-й ударной армии считаные дни — почему-то об этом сейчас упорно умалчивают. Эта армия зимой 1942 года попала в окружение, но благодаря умелым артиллерийским ударам командование Волховского фронта сумело пробить коридор шириной примерно полтора километра и армия начала выходить из котла. Однако был тяжело ранен командарм генерал Журавлев, его срочно эвакуировали в тыл, а на смену ему направили заместителя командующего Волховским фронтом генерал-лейтенанта Власова.

Когда Власов прилетел в штаб 24-й ударной армии, немцы снова замкнули кольцо окружения. На помощь вылетел, как он мне рассказывал, заместитель командующего артиллерией фронта генерал-майор Кулешов — чтобы восстановить коридор прежним способом. Но он застал лишь пустые блиндажи и палатки — Власов и его штаб ушли к немцам. Таким образом, ни о какой сдаче в плен врагу всей 2-й ударной армии речи вообще не было — армия продолжала мужественно сражаться, генерал Кулешов тоже был тяжело ранен, однако избежал плена. Добровольно сдалась фашистам лишь маленькая горстка штабистов, близких генералу Власову. Эти обстоятельства и предопределили дальнейшую судьбу Власова, пошедшего на сотрудничество с фашистами. Изначально у него не было своей армии, и ее пришлось рекрутировать в лагерях для военнопленных. Естественно, при таком разношерстном наборе ни о каких идейных соображениях просто не могло быть и речи. В РОА в основном шли две категории военнопленных, причем ни тех ни других, на мой взгляд, осуждать не следует.

Одни просто пытались вырваться из нечеловеческих условий концлагерного существования, чтобы не умереть от холода и болезней. А другие сразу прикинули: если пойти в РОА, то появится возможность попасть на фронт, а это самый близкий путь для возвращения к своим, на Родину. Что же касается тех, кто действительно стремился свести счеты с большевиками, то их было очень немного. Именно по этой причине в верховном германском руководстве существовало стойкое недоверие к РОА, а самого Власова использовали прежде всего в пропагандистских целях. От его имени издавали газеты и бесчисленные листовки, которые забрасывали в наш ближний фронтовой тыл, — в таких листовках непомерно раздувались масштабы власовской армии, а сами они служили пропуском для прохода через линию фронта к немцам.

Именно из-за недоверия к Власову и его армии в германском руководстве постоянно шли трения и относительно использования РОА. Непосредственно «движение» курировал Гиммлер, который все же считал возможным «опробовать» власовцев в боевых условиях. Но этому упорно противился Гитлер, который вообще не доверял русским, даже выступавшим под антисталинскими знаменами. Но одну из власовских бригад под командованием Гиля-Родионова все-таки «опробовали» — правда, не на фронте, а всего лишь для борьбы с партизанами. О том, каким был эффект этой «апробации» и вообще о значении власовского движения весьма красноречиво пишет в своих воспоминаниях, вышедших на русском языке в 1991 году, бывший руководитель фашистской разведки Вальтер Шелленберг:

«Значительную психологическую поддержку нам оказывала так называемая «армия Власова», на знамени которой было написано «Освобождение России от советского режима». Гитлер и Гиммлер упорно отказывались признать Власова и использовать его войско: они согласились изменить свою позицию лишь в самом конце войны… После завершения психологической и идеологической обработки добровольцев приступили к их обучению, причем особое внимание уделялось их подготовке в качестве радистов. Понятно, что органы НКВД сумели причинить нам немалый вред и, что еще хуже, начали засылать своих людей через фронт с заданием внедриться в операцию «Цеппелин», чтобы подрывать ее изнутри. Поэтому мы свели агентов в боевую часть, получившую название «Дружина». Она должна была обеспечивать безопасность в тылу и, в случае необходимости, вести бои с партизанами. Ее командиром был назначен русский полковник Родионов (по кличке «Гиль»). Несмотря на мои неоднократные предостережения, случилось то, чего я боялся. «Дружину» привлекли для участия в операции по «прочесыванию» деревни, в которой укрывались партизаны. Когда «Дружина» конвоировала длинную колонну пленных партизан, полковник Родионов приказал своим людям атаковать отряд СС, сопровождавший конвой. Немцы были застигнуты врасплох, и русские перебили их всех до единого самым зверским образом. Родионов, установивший связь с центральным штабом партизанского движения в Москве, заставил своих подчиненных выступить против нас. После этого избиения он вылетел с секретного партизанского аэродрома в Москву».

Из этих воспоминаний, принадлежащих столь серьезному «источнику», как глава гитлеровской разведки, знаменитый Шелленберг, нетрудно сделать вывод о том, что генерала Власова немцы использовали главным образом для «психологической» поддержки, а ведение боевых действий власовцам не доверяли — случай с «Дружиной» Родионова-Гиля подтвердил самые худшие опасения Гитлера. Непосредственно в боях власовцы приняли участие лишь под самый занавес войны, в Праге, где Власов подписал договор о взаимодействии с Йозефом Смрковским, впоследствии одним из лидеров «Пражской весны» 1968 года. Суть договора сводилась к тому, что власовцы брали на себя обязанность сдерживать натиск Советской армии до того момента, пока с запада не подоспеют американцы. Как известно, эта задача выполнена не была, войска союзников успели дойти только до Карловых Вар, когда Прага была освобождена Советской армией. Именно там Власов и был арестован — вместе со своим штабом. Иными словами, так называемый «боевой путь» РОА по существу представляет собой участие в одной-единственной операции, которая закончилась для нее полным крахом. Поэтому говорить о какой-то военной роли власовского движения попросту не приходится.

В этой связи вообще надо заметить, что власовское движение, пропагандистски провозглашенное немцами как «Освободительная борьба против советского режима», в действительности было предназначено для борьбы с Россией как таковой и преследовало ярко выраженные антирусские цели. Именно этой самой важной особенности власовского движения уделил большое внимание Николай Николаевич Яковлев, и именно в этом, я бы сказал, исключительная ценность его исторического исследования для наших дней, когда расширение НАТО на восток окончательно выявило антироссийские, а не просто антикоммунистические планы Запада.

Особый интерес в этом плане представляют документы, свидетельствующие о замыслах нацистов «перенести центр тяжести русских в Азию», а также «теоретизирования» Розенберга о «повороте русского динамизма на восток». Его меморандум, направленный Гитлеру, требовал после ликвидации большевизма «разрушить Россию как государство и обеспечить ее перманентную слабость». Развивая эту мысль, другие фашистские теоретики утверждали, что для «Новой Европы» неприемлемо возрождение России не только в виде «красной», но и в виде «белой», что «русская волна должна возвратиться за Волгу». «Генеральный план ОСТ» вообще требовал «разгромить русских как народ».

Но парадокс истории заключается в том, что после первых военных поражений вермахта на Восточном фронте многие в Германии все чаще стали вспоминать знаменитые слова Шиллера о том, что «Россия может быть побеждена только русскими». Собственно говоря, именно эта идея и лежала в основе всех попыток по созданию власовской армии. Не случайно многие послевоенные исследователи, особенно американские, сурово корят Гитлера и его подручных за то, что они недооценили важнейший и вещий исторический вывод Шиллера.

Зато этот урок истории весьма «грамотно» учли на переломе восьмидесятых и девяностых годов, когда был разрушен СССР. Не вдаваясь здесь в эту тему, требующую самостоятельного анализа, замечу, тем не менее, что некоторые параллели между антирусскими замыслами нацистов и завуалированными сегодняшними атаками на Россию проглядываются отчетливо. Чтобы подтвердить сказанное, приведу цитату из обращения к гражданам России, в котором россиян призывали добиваться «индивидуальных свобод, свободы вероисповедания и совести, уничтожения рабского труда, введения частной собственности, права на собственное хозяйство на собственной земле… всего того, чего лишил их большевизм».

Эта цитата звучит абсолютно современно — такого рода призывы стали лейтмотивом антисоветской пропаганды на рубеже 80-х и 90-х годов. Но дело-то в том, что приведенным словам уже более полувека и взяты они из обращения «Ко всем народам Востока», которое сочинил лично… Геббельс! В годы войны данное обращение так и не было озвучено, поскольку этому воспротивился Гитлер, не признававший таких «пропагандистских тонкостей». Но Николай Николаевич Яковлев использовал этот уникальный документ в своей рукописи. И если сопоставить эту, повторяю, звучащую вполне современно геббельсовскую пропаганду с истинными планами нацистов по историческому «отбрасыванию» русского народа, то выводы напрашиваются вполне определенные. Причем не только в отношении военных лет, но и применительно к дням текущим, когда в мире появилось немало политиков, крайне заинтересованных в дальнейшем ослаблении российской государственности.

Сегодня становится все яснее, что именно эти далеко идущие глобальные устремления кое-кто «держал в уме», призывая бороться с «империей зла», с Советами и коммунизмом.

Да, именно антирусская, антироссийская направленность власовского движения, как планировали его фашистские идеологи, более всего взволновала Н. Н. Яковлева, когда он исследовал множество новых исторических документов по этой теме.

Николай Николаевич Яковлев умер 7 апреля 1996 года. До последних своих дней он активно работал над книгой о Сталине, куда, по моим предположениям, намеревался органично вставить и тему о власовском движении, конечно в усеченном виде. Он очень торопился, словно предчувствуя, что может не успеть окончить новый исторический труд, который считал очень актуальным на фоне уже вышедшей к тому времени в свет биографии Сталина, написанной Дмитрием Волкогоновым. Почему Яковлев счел необходимым косвенно ответить Волкогонову, мне доподлинно не известно. Однако некоторые предположения по этому поводу высказать могу.

Дело в том, что Волкогонов задумал писать биографию Сталина еще в 1987 году и в тот период обратился в КГБ с просьбой о работе над архивными сталинскими материалами. Но в архивах Лубянки их не было — все они хранились в ЦК КПСС, в партийных архивах. Поэтому Волкогонову был дан отрицательный ответ. Тогда Дмитрий Васильевич попросил поискать книги о Сталине, изданные за рубежом, в библиотеке КГБ. Нашли около двадцати таких книг, разумеется на русском языке, и Волкогонов взял домой объемистую пачку томов.

О том, что Волкогонов начал работать над биографией Сталина, знал Николай Николаевич Яковлев, и он посоветовал Волкогонову ознакомиться с шеститомной работой англичанина Дойчера, который на Западе считался одним из ведущих специалистов по сталинской тематике. Этот шеститомник Яковлев, прекрасно владевший английским, лично перевел на русский язык, проделав поистине колоссальную работу. И ксерокопию перевода передал Волкогонову, не посвятив его в происхождение перевода, а тот и не интересовался этим.

Столь подробно рассказываю об этом случае, поскольку в нем отразился, так сказать, свой, профессиональный, гамбургский счет между двумя крупнейшими историками нашего времени. Дело в том, что вслед за выходом биографии Сталина, написанной Волкогоновым и, кстати, существенно отличавшейся от того замысла, с каким автор приступал к этой теме (время-то уже было иным, постперестроечным!), увидел свет и однотомник Дойчера, подготовленный Н. Н. Яковлевым. И если сопоставить книгу Волкогонова о Сталине с исследованием Дойчера, то нетрудно убедиться в концептуальном совпадении этих работ.

Однако Дмитрий Васильевич при жизни так и не узнал о том, что его хитро «подставил» не кто иной, как Николай Николаевич Яковлев, который, передавая Волкогонову ксерокопию переведенного им шеститомника Дойчера, оказывается, уже договорился с одним из издательств об издании дойчеровского однотомника. А уж что именно включить в однотомник, историк Яковлев знал прекрасно, поскольку профессионально «чувствовал» историка Волкогонова.

Этот частный и, казалось бы, не имеющий отношения к теме власовцев эпизод, тем не менее важен для понимания того, как глубоко «пахал» Николай Николаевич Яковлев, принимаясь за тот или иной исторический труд. Ведь на то, чтобы самостоятельно перевести шеститомник Дойчера, мог отважиться далеко не каждый ученый-историк. С такой же основательностью подошел он и к изданию множества хранившихся в архивах КГБ материалов по теме «Власов и власовцы». А итогом этой огромной работы стало научное исследование, посвященное весьма важной и сложной, противоречивой исторической теме, которая сегодня, когда в России и вокруг нее вновь идет схватка добра и зла, снова становится особенно актуальной» [Конец цитаты.]

Если говорить о Великой Отечественной и Второй мировой войнах, то нельзя, конечно, обойти молчанием роль наших союзников в этих событиях.

«… Если мы увидим, что Германия выигрывает войну, нам следует помогать России, а если Россия будет выигрывать, нам следует помогать Германии, и пусть они убивают как можно больше», — так говорил в 1941 году будущий президент США, бывший в ту пору еще сенатором, Гарри Трумэн. И хотя реальный в том времени президент США Франклин Рузвельт, а также британский премьер Уинстон Черчилль все-таки пошли на создание антигитлеровской коалиции и сделали в итоге немало для победы над фашистской Германией, точка зрения Трумэна как будто незримо присутствовала во внутренней канве событий, связанных с ними. Чем иначе можно объяснить затяжку с открытием второго фронта? Да, мы получали от союзников оружие, боевую технику, продовольствие. (Хотя ленд-лиз коснулся СССР лишь в ноябре 1941-го. То есть в самое критическое время, когда наши войска терпели поражения, они оставались без помощи союзников. Все лето и большую часть осени первого года войны.)

Но мы не имели поддержки военной силой и сражались с Германией один на один. Вот письмо Рузвельта Черчиллю 3 апреля 1942 года: «Ваш и мой народ требуют создания второго фронта, чтобы снять бремя с русских. Наши народы не могут не видеть, что русские убивают немцев, а также уничтожают вражеского снаряжения больше, чем США и Великобритания, вместе взятые». До середины 1944 года на советско-германском фронте действовали от 62 до 70 процентов сухопутных войск Германии, а на фронтах англо-американских войск — от 1 до 2 процентов.

«Второй фронт», правда, открывали — но то в Греции, то в Италии, то еще где-то, а почему? Ответ в духе того, что сформулировал Трумэн, просто напрашивается. Корни этого ответа уходят в глубь веков, и никакие прикрытия — определения типа «царская Россия», «коммунистическая Россия», «криминальная Россия» — принимать всерьез невозможно. Даже нацизм казался Англии и США предпочтительнее коммунизма — вспомним, как эти страны поощряли Гитлера, как укрепили его в Мюнхене, как развязали Гитлеру руки и позволили захватить многие государства в Европе. Все это делалось только лишь потому, что фюрер объявил себя борцом с коммунизмом. Оплотом же коммунизма была Россия, и именно как будущего разрушителя нашей страны Гитлера всячески поощряли. Нашими союзниками Англия, Франция и США стали только тогда, когда успели понять опасность господства фашизма в мире. Им пора было спасти себя, а для этого — поддержать нас, потому что без нас они войну бы не выиграли.

Сегодня уже многократно описано эмоциональное выступление Черчилля, которое он сделал в ответ на вторжение Германии в СССР, этот доклад был в 1941 году опубликован в «Правде», в главной газете нашей страны: «Никто не был более последовательным противником коммунизма, чем я за последние 25 лет. И я не отказываюсь ни от одного сказанного мною слова. Но все это бледнеет перед той гигантской картиной, которая разворачивается перед нами. Я вижу русских солдат, стоящих на пороге родной земли, охраняющих поля, где их отцы работали с незапамятных времен. Я вижу их, защищающих дома, где матери и жены молятся — да, да, бывают времена, когда молятся все, — за безопасность своих близких, за возвращение кормильца, своего защитника, своей опоры… Я вижу надвигающуюся на все это ужасающую мощь германской военной машины. Отныне у нас одна цель, одна-единственная — уничтожение нацистского режима. Мы никогда не будем вести переговоры с Гитлером. И пока мы не освободим народы, находящиеся под его ярмом, любой человек или правительство, которое сражается против нацизма, получит нашу помощь, любой человек или государство, которое сражается против Гитлера, будет нашим союзником. Такова наша политика… Из этого следует, что мы окажем любую возможную помощь России и русскому народу, и мы будем призывать наших друзей и союзников во всех частях мира занять ту же позицию и следовать ей до конца». Достойное выступление, создающее облик справедливого и верного человека. Да, он не был согласен с политикой СССР, но когда пришла беда — готов защищать и всех призывает к этому — вот такой складывается образ.

Правда, общеизвестно еще одно изречение, которое Черчилль сделал в разговоре с секретарем при подготовке этого доклада: «У меня только одна цель — разбить Гитлера. Если бы Гитлер вторгся в ад, то я нашел бы, как защитить дьявола в палате общин». Вряд ли сговорившись с Черчиллем на этот счет, практически точно так же выражается Франклин Рузвельт в разговоре с лордом Галифаксом. «Гитлер, — сказал он, — сделал свою первую большую ошибку, теперь у демократий появилось время вооружиться. Если Красная Армия, продержится до октября, то зима вынудит немцев отложить решающие операции до весны, и в этом случае их победа будет проблематична, более того, резко увеличится шанс германского поражения. А чтобы этого добиться, я пожму руку самому дьяволу»…

Чего только не скажешь в полемическом выступлении, и что, казалось бы, на эти вещи обращать внимание, если бы не сам ход истории, показавший нам, что так, как защищали нас наши союзники, защищают именно «дьявола». Спасаясь от настоящего дьявола фашизма, напрямую угрожающего им, они заключили в своем представлении союз с другим «дьяволом».

Тогда объяснимы все необъяснимые при простой логике проволочки с помощью союзников — три года советские войска бились с гитлеровскими фашистами, по сути, один на один. Сталин как Верховный Главнокомандующий особенно тяжело переживал Киевскую катастрофу — в результате сражения за столицу советской Украины наши потери составили около 700 тысяч человек убитыми и пленными. Юго-Западный фронт первого формирования прекратил свое существование. После этого Сталин обращается 3 сентября к Черчиллю (сказал же тот: «Мы окажем любую возможную помощь России») с личным посланием — просьбой открыть военные действия «…..на Балканах или во Франции, что отвлекло бы 30–40 германских дивизий с Восточного фронта». А 13 сентября он просит англичан «высадить 25–30 дивизий в Архангельске или в южной части Советского Союза через Иран для военного сотрудничества с советскими войсками подобно тому, как это делалось в последней войне во Франции». Американским войскам Сталин предлагает занять любой сектор на советском фронте под их же командованием. Но ни в 1941-м, ни, как известно, в 1942-м, когда было уже зафиксировано согласие на открытие второго фронта, помощи в военных действиях не последовало. Позже Черчилль, писал о том, что они и не думали открывать второй фронт в эти сроки, они сделали это, просто «чтобы ввести в заблуждение противника». Но они ввели в заблуждение, прежде всего, нас, рассчитывавших на их помощь. Отсутствие ее на протяжении самого тяжелого трехлетнего периода войны показывали очевидность чудовищно циничных намерений: советские войска, завоевывая общую для всего мира победу над фашизмом, в конце концов, измотаются, обескровятся и ослабнут, истощатся. Вот тогда-то они и выйдут на сцену и завоюют победу над фашизмом.

Вышло иначе. В 1944 году стало ясно всему миру: ситуация переломлена, советские войска уверенно побеждают, они способны самостоятельно завершить разгром фашистских войск в Европе. Вот тогда-то и состоялась спешная высадка войск союзников в Нормандии, произошло реальное открытие второго фронта. Соотношение мало изменилось и после высадки: 10 июня, уже на 4-й день после открытия этого долгожданного второго фронта, развернули наступления войска Ленинградского и Карельского фронтов. А через две недели началась операция «Багратион» в Белоруссии и боевые действия 2-го Прибалтийского фронта. Наступательный прорыв советских армий позволил им продвинуться к границам рейха навстречу союзникам на 500–600 км. Тяжелые бои на юге закончились взятием Будапешта. А продолжавшееся наступление советских войск на Вену создало непосредственную угрозу Австрии и южной Германии.

Войска же союзников, встретив серьезное сопротивление немцев, оказались в трудном положении. Они потеряли всякую инициативу в Арденнах, о чем свидетельствует обращение б января 1945 года Черчилля к Сталину: «На Западе идут очень тяжелые бои, и в любое время от Верховного командования могут потребоваться большие решения. Вы сами знаете, по Вашему собственному опыту, насколько тревожным является положение, когда приходится защищать очень широкий фронт после временной потери инициативы… Я буду благодарен, если Вы сможете сообщить мне, можем ли мы рассчитывать на крупное русское наступление на фронте Вислы или где-нибудь в другом месте в течение января». 7 января Сталин сообщил Черчиллю о решении Ставки Верховного Главнокомандующего: открыть широкие наступательные действия по всему Центральному фронту не позже второй половины января. Но оно началось раньше намеченного срока — уже 12 января. В результате немцы прекратили наступление против союзных войск в Арденнах и Вогезах и отошли на исходные позиции, сняв с Западного фронта и перебросив на Восточный 6-ю танковую дивизию СС, а затем и еще 16 дивизий.

Этого нельзя изъять из летописи победы над фашизмом.

Всей своей сутью эта война отличалась от большинства войн, пережитых человечеством. Советский народ не только отстоял независимость своего государства, не допустил фашистского рабства, но наша Победа спасла от гибели и народы многих стран мира.

Другое дело — то, что участие армии СССР в войне с гитлеровской Германией Запад пытается прятать до сих пор! Тяжело им признать, что великую Победу одержала страна социализма. Но прятать свою память — это одно, а стирать память потомков настоящих победителей — другое. На Западе началось тиражирование мнения о том, что войну породила агрессивность СССР, что это именно наша страна была угрозой миру, и что это в итоге и вынудило Гитлера двинуть войска на восток.

Эта тема была внесена и в нашу страну, но только через 50 лет после Победы над фашизмом. Как раз к этому славному юбилею популярные в то время наши историки начали особенно активно твердить о необходимости сказать о войне всю якобы правду, дать «новое прочтение» событий 1941–1945 годов. «Новизной» служили ссылки на некие черновые записи руководителей Генштаба Красной Армии, которые предусматривали планы агрессии. Говорилось, что эти планы были замаскированы необходимостью превентивного удара в целях предупреждения нападения Германии на СССР. Но любой генштаб может и должен разрабатывать самые разные сценарии боевых действий. Окончательное же решение принимают политики.

Эта тема то иссякает на «исторической площадке», то, видоизменившись, заново реанимируется. Теперь в Россию с Запада идет усиленное внедрение понятия о том, что существует знак равенства между коммунизмом и нацизмом, Сталиным и Гитлером. Это подхватывают некоторые не слишком образованные наши сограждане, но даже западные политологи лет 20 назад ужаснулись бы таким сравнениям. Хорошей отповедью этой теме послужила книга историка Наталии Нарочницкой, изданная во Франции под названием: «Что осталось от нашей победы?» (в России она вышла под названием «За что и с кем мы воевали»). В одном из интервью, посвященном этой теме, автор говорит о невозможности сравнивать нацизм с коммунизмом, потому что «эти доктрины всегда считались и в науке, и в политике полными антиподами. Сегодня на Западе и, увы, в некоторых ультралиберальных кругах нашего общества уже открыто говорят, что Россия — родина еще худшего монстра — «сталинского СССР», фашизм, мол, был ответом… Все это не выдерживает никакой критики и сопоставления как теорий марксизма и нацизма, так и фактов. Такое сопоставление с философским анализом доктрин, историческим анализом фактов внешней политики держав я и сделала в своей книге на документах. Она вызвала большой переполох…».

Автор говорит о переполохе, который вызвала ее книга во Франции, а это уже 2008 год! Французы на книгу Нарочницкой реагируют сегодня разнообразно, кто-то говорит «спасибо, за то, что открыли нам глаза», а кто-то обвиняет автора, и как рассказывает она в том же интервью: «Пока меня обвинили в национализме, который заключается в защите «сталинского наследия» — так теперь они именуют договоры в Ялте и Потсдаме, подписанные главами СССР, Великобритании и США. Договоры, без которых не было бы их «демократии», и быть им свинопасами и горничными у «сверхчеловеков»… Однако я и в книге, и в полемике задаю своим западным оппонентам очень для них неудобный, «неполиткорректный» вопрос: почему они Сталина пытаются превратить в демона всех времен и народов, но никогда не делали таковым Кромвеля, залившего кровью Англию, или своего Робеспьера, например, — родоначальника термина «революционный террор»? Ведь по количеству крови на душу населения никто не превзошел французских революционеров. Смущаются и немедленно пытаются повернуть дискуссию в другую плоскость…»

Ничего не меняется, идеологический принцип остается прежним и в Европе, и в Америке — если уж не удается замолчать участие СССР в победе над фашизмом, так надо извратить это участие, замазать грязью нашу память, наши нравственные опоры. И самое удивительное в том, что в самой России до сих пор можно услышать разговоры о том, что лучше бы советские воины не сопротивлялись Гитлеру, — тогда немцы принесли бы нам более достойную жизнь, подняли бы нам экономику, культуру и жили бы мы в европейской цивилизации. Как тут не вспомнить монолог Смердякова из произведения Достоевского «Братья Карамазовы»: «В двенадцатом году было на Россию великое нашествие императора Наполеона французского первого… Хорошо, кабы нас тогда покорили эти самые французы: умная нация покорила бы весьма глупую и присоединила к себе. Совсем даже были бы другие порядки-с».

Снова и снова приходится мне напоминать современным смердяковым, что публично декларировали главари фашистского рейха по поводу участи завоеванных народов: «Для ненемецкого населения восточных областей не должно быть высших школ… Самое большее — счет до 500, умение расписаться… Идеально было бы научить понимать лишь язык знаков и сигналов… Ни в коем случае нельзя допускать их к умственной работе… Необходимо исходить из того, что главная миссия этих народов — обслуживать нас экономически».

Конечно, базой для таких высказываний служила «фашистская библия», книга Гитлера «Майн кампф», где автор прописал «правильное будущее» для славян: «Когда мы будем осваивать русское пространство, то «имперские крестьяне» должны будут жить в селениях выдающейся красоты. Немецкие административные и прочие учреждения должны размещаться в прекрасных зданиях, а губернаторы во дворцах. Вокруг учреждения будет построено все то, что необходимо для жизни. А вокруг каждого города, в радиусе 30–40 км будут кольцом располагаться красивые деревни, соединенные первоклассными дорогами. Все, что лежит за пределами этого кольца, — иной мир, где мы разрешим русским жить».

Но и на рабскую участь рассчитывать по их планам могли далеко не все — Гиммлер, примерно за год до начала войны на совещании руководителей СС, разъяснил, что одной из задач похода на Восток является уничтожение 30 миллионов славян. А уже 2 мая 1941 года в приказе командующего 4-й танковой армии Гепнера открыто говорилось, что предстоящая война будет продолжением борьбы германцев против славянства.

Об этом важно напоминать людям, потому, что у нас много говорилось и писалось о планах Гитлера по уничтожению коммунистов и евреев, но как-то ушла в тень тема планов уничтожения славянских народов. И даже сегодня тема, к примеру, Освенцима для многих людей и в нашей стране, и во всем мире звучит как тема чудовищно жестокого истребления людей еврейской национальности. Но в Освенциме также было уничтожено около двух миллионов представителей других национальностей, а ведь это — не единственный был концентрационный лагерь. У нацистов было 20 таких лагерей и около тысячи их филиалов. Они работали как конвейеры смерти, планомерно истребляя «низшие расы», к которым наравне с евреями причисляли и славян СССР, да и другие народы. И надо помнить о том, что и Освенцим, и другие подобные чудовищные образования освобождали советские воины. Об этом на Западе не говорят, этот важный исторический факт замалчивается.

Подчеркну еще раз: да, у нас были союзники. Да, они нам помогали. Но о том, как это было, — уже сказано. Добавить можно только то, что они помогали ровно столько времени, сколько их собственная судьба была, по сути, в руках Красной Армии. Пока стоял вопрос, кто кого победит: фашисты нас или мы их. А когда исход войны был уже предрешен, западные державы начали активную деятельность, направленную против СССР. Черчилль отдал приказ о разработке операции «Немыслимое» — плана войны против Советского Союза, которая должна была начаться 1 июля 1945 года силами 112–113 дивизий. 23 апреля 1945 года Трумэн, сменивший Рузвельта на посту президента США, на встрече с политическими и военными советниками заявил, что теперь США готовы самостоятельно вынудить Японию капитулировать; в американском сценарии мировой войны роли для СССР больше нет, так как война завершается и пора подводить черту под антигитлеровской коалицией. Час пробил; убиты миллионы, пора ликвидировать победителя, — так с языка эвфемизмов можно перевести слова американского президента. Но Эйзенхауэр, а также другие ведущие военачальники США убедительно и твердо выступили против Трумэна, объясняя, что это — очень опасно, силы и дух Красной Армии таковы, что они изничтожат любого противника. Тогда войну с СССР, страной, защитившей их от фашизма, было решено перенести, по одним данным, на июнь, а по другим — на сентябрь 1949 года…

И тут наступает еще один поворот в отношениях России с Западом, здесь можно выделить очередную «реперную точку» нашей истории. Классический факт, занявший место во всех исторических учебниках мира, — Фултонская речь Уинстона Черчилля. Он произнес ее 5 марта 1946 года на родине президента США Трумэна, в Вестминстерском колледже американского города Фултон, Миссури.

К сожалению, даже самые начитанные россияне, если история не входит в часть их профессии, знакомы с трактовками этой речи, но не читали сам текст. Трактовки же зависят всегда от политической погоды, и то, что знало поколение, выросшее при Сталине, глубоко отличается уже даже от того, чему учили в школах хрущевское, а потом и брежневское поколения: смывались контексты, смещались акценты. Чего уж там говорить о молодежи «горбачевско-ельцинской эры» — на ее глазах рушилась мощнейшая когда-то страна СССР, а первые лица этой страны вольно или невольно исполняли чуть ли не в деталях все, о чем мечтали, но не могли осуществить на протяжении нескольких веков недруги России, — они расчленили страну!

Но это — отдельная тема, сейчас она лишь к тому, чтобы зафиксировать: в частях нашего современного расколотого общественного сознания до сих пор живет и здравствует удивительно мифологизированное понимание событий. Применительно к теме смысл речи Черчилля в Фултоне понимается так, что он «защитил свободы большей части человечества от тирании коммунистов». Такая ситуация вынуждает повторяться: для Черчилля и его сподвижников никогда не имело значения, какой политический климат в России — с нашей страной им надо было бороться при любой «погоде».

Ко времени Фултонской речи Черчилля «союзники» уже вынашивали подспудные планы агрессии против СССР, но в открытую это никак не заявлялось, просто хотя бы потому, что не так-то это было просто, — взять и открыто признаться в собственной измене союзничеству. Тем более что всего за год до этого, в марте 1945 года, незадолго до своей смерти, президент Америки Рузвельт говорил в последнем послании Конгрессу о важности добросовестного выполнения соглашений, достигнутых в Тегеране и Ялте. Он отмечал, что от этого зависят «судьбы Соединенных Штатов и всего мира на будущие поколения». И подчеркивал: «Здесь у американцев нет среднего решения. Мы должны взять на себя ответственность за международное сотрудничество, или мы будем нести ответственность за новый мировой конфликт».

Общеизвестно, что сменивший его на этом посту Гарри Трумэн «горел» совсем иными настроениями, но хорошо понимал, что даже внутри его собственной страны «лобовое» столкновение с СССР может понравиться далеко не всем. В общественном мнении Запада сохранялась преданность союзникам. Либеральные и социалистически настроенные круги хотели, чтобы дружественные отношения, сложившиеся с Советским Союзом в военное время, оставались. На слова местной пропаганды о том, что идет насаждение коммунизма в подконтрольных СССР территориях, они возражали, что это скорее законная забота о собственной безопасности и необходимость компенсации за страдания и жертвы, которые понесли советские люди во время войны.

В такой ситуации Трумэну нужен был кто-то (как когда-то Черчиллю нужен был Гитлер), кто мог бы исполнить роль «бешеного пса» ситуации. Самому президенту США это было сделать не с руки, а долго искать кандидатуру и не надо было. Когда-то Черчилль мастерски разыгрывал английскую карту в мировой политике — настал час, когда «мастер наущений» сам стал играть по указке США. Черчилль, конечно же, видел, что Великобритания больше не является главной страной мира. За год до Фултона он присутствовал на Потсдамской конференции, продемонстрировавшей миру, кто отныне на земле хозяин. Другой ядерной державы, кроме США, в мире тогда не было, и эта страна отныне «правила бал».

Президент этой страны настойчиво приглашал Черчилля на свою родину, в Фултон, — пора, мол, выступить по поводу коммунистической агрессии. «Страны Западной Европы сами находятся под сильным коммунистическим влиянием, ко всему прочему, все устали от войны — они не станут барьером на пути коммунизма». По сути, Трумэн просто призвал Черчилля забыть о политкорректности, и в Фултоне прозвучал голос, вобравший в себя всю ненависть, зло и раздражение английских и американских властей, вынужденных прежде делать вид, что антигитлеровская коалиция готова следовать своим договоренностям. Они, должно быть, чувствовали себя как водитель, не сумевший в силу обстоятельств повернуть там, где ему было необходимо, — он вынужден ехать вперед, но ему туда не надо. Он ищет знак разворота и, не находя его, сворачивает на эстакаде. Фултонская речь нарушала все мыслимые знаки приличия и каких-то общепринятых человеческих норм. Это был политический дебош, и первым именно так охарактеризовал выступление Черчилля Стимсон, занимавший при Рузвельте пост военного министра. Он видел в этом «самую необузданную разновидность сбивающего с толку дебоша».

В Фултоне Черчилль превзошел самого себя: «Тень упала на сцену, еще недавно освещенную победой Альянса. Никто не знает, что Советская Россия и ее международная коммунистическая организация намерены делать в ближайшем будущем и есть ли какие-то границы их экспансии. Я очень уважаю и восхищаюсь доблестными русскими людьми и моим военным товарищем маршалом Сталиным… Мы понимаем, что России нужно обезопасить свои западные границы и ликвидировать все возможности германской агрессии. Мы приглашаем Россию с полным правом занять место среди ведущих наций мира. Более того, мы приветствуем или приветствовали бы постоянные, частые, растущие контакты между русскими людьми и нашими людьми на обеих сторонах Атлантики. Тем не менее, моя обязанность, и я уверен, что и вы этого хотите, изложить факты так, как я их вижу сам».

После таких реверансов выяснилось, что между приглашением нашей стране «с полным правом» занять место «среди ведущих наций мира» и изложением «фактов» лежит пропасть. «Факты» Черчилля, как известно, таковы: Советский Союз — причина «международных трудностей», потому что «…от Штеттина на Балтике до Триеста на Адриатике через весь континент опущен железный занавес. За этой линией располагаются все столицы древних государств Центральной и Восточной Европы: Варшава, Берлин, Прага, Вена, Будапешт, Белград, Бухарест и София, все эти знаменитые города с населением вокруг них находятся в том, что я должен назвать советской сферой… В большом числе стран, далеких от границ России, во всем мире созданы коммунистические «пятые колонны», которые работают в полном единстве и абсолютном послушании в выполнении директив, получаемых из коммунистического центра».

Что же предлагал сделать Черчилль с этой «причиной международных трудностей» под названием СССР? Создать «братскую ассоциацию англоговорящих народов. Это означает специальные отношения между Британским содружеством и Империей и Соединенными Штатами Америки… Нужно под эгидой Объединенных Наций и на основе военной силы англоязычного содружества найти взаимопонимание с Россией».

«Взаимопонимание на основе военной силы», как можно прочитать эти слова? Исследователи-психолингвисты уже давно подсчитали, что Черчилль в Фултоне всего лишь по одному разу употребил слова «Британия» и «Великобритания». И по шесть раз «Британское содружество и Империя» и «англоговорящие народы». Восемь раз он использовал определение «родственные». Они же пришли к выводу о том, что в этом выступлении он применял лексику фашистской Германии. Я уже говорил в предисловии к книге, кому принадлежал эпитет «железный занавес», что же касается других определений, которые Черчилль использовал в Фултоне, — «тень, опустившаяся на континент», «пятые колонны» и «полицейские государства» — то они использовались во всем мире лишь для обличения фашистской Германии и ее союзников. Таким образом, миру давался еще и эмоционально окрашенный сигнал-призыв: у нас новый общий враг, он так же опасен, как фашизм.

Не случайно резкая отповедь Сталина, которую он дал фултоновскому выступлению Черчилля, была, по сути, переводом с языка эвфемизмов. Сталин назвал вещи своими именами: «Гитлер начал дело развязывания войны с того, что только люди, говорящие на немецком языке, представляют полноценную нацию. Г-н Черчилль начинает дело развязывания войны тоже с расовой теории, утверждая, что только нации, говорящие на английском языке, являются полноценными нациями, призванными вершить судьбы всего мира… По сути дела, господин Черчилль и его друзья в Англии и США предъявляют нациям, не говорящим на английском языке, нечто вроде ультиматума: признайте наше господство добровольно, и тогда все будет в порядке, в противном случае неизбежна война… Несомненно, что установка г. Черчилля есть установка на войну, призыв к войне с СССР».

Тем временем Трумэн, выпустивший Черчилля первым и промолчавший в Фултоне, торопился закрепить успех. Ораторский дар Черчилля проложил дорогу к сознанию сомневающихся в собственных странах, надо было ковать железо, пока горячо. Вскоре по указанию Трумэна его специальный помощник Клиффорд жестко структурировал «фултонский дебош», тщательно подобрав все его пассы. К примеру, пасс, сказанный Черчиллем, как бы в мягкой форме воспоминаний: «Из того, что я видел во время войны в наших русских друзьях и соратниках, я заключаю, что ничем они не восхищаются больше, чем силой, и ничего они не уважают меньше, чем слабость, особенно военную слабость…» — помощник Трумэна обратил в военный речитатив: «Адепты силы понимают только язык силы. Соединенные Штаты и должны говорить таким языком… Надо указать советскому правительству, что мы располагаем достаточной мощью не только для отражения нападения, но и для быстрого сокрушения СССР в войне…» Это было написано в обширном докладе под названием: «Американская политика в отношении Советского Союза».

Здесь излагались основные принципы и методы готовившейся войны. В докладе отмечалось, что США должны быть готовы вести атомную и бактериологическую войну. Говорилось, что нужна высокомеханизированная армия, перебрасываемая морем или по воздуху, способная захватывать и удерживать ключевые стратегические районы. И что война против СССР будет «тотальной» в куда более страшном смысле, чем любая прошедшая война.

Для того чтобы представить себе, насколько так называемая американская элита была захвачена этой агрессивной идеей, стоит почитать Элиота Рузвельта, сына американского экс-президента, который пишет в своей книге, что в 46-47-м годах вопрос, когда начинать войну против Советского Союза, был самым популярным в беседах на вашингтонских коктейлях.

Создание атомной бомбы в СССР укоротило эти планы-настроения, но не вытравило их полностью. Оправившись от шока по поводу этого события, правящий Вашингтон начал подготовку к всесокрушающему ядерному удару. Проекты этих планов под кодовыми названиями «Грайан», «Тотелити», «Чаризтир», «Флитвуд» один за другим рождались в высших эшелонах власти США. Не нужно никаких комментариев для того, чтобы показать их нечеловеческую сущность, достаточно процитировать строки этих документов: «Первый удар по 20 городам… сбросить 113 атомных бомб на 70 советских городов, из них 8 на Москву и 7 на Ленинград… сбросить 200 атомных бомб и 250 тысяч обычных бомб на 100 городов… сбросить 300 атомных бомб…». Указывались точные цифры: после какого удара будет разрушено 85 процентов нашей промышленности, сколько миллионов людей погибнет после первого удара, после второго, после третьего.

Более пяти лет один за другим корректировались и менялись планы атомной войны против СССР, пока в США не пришли к выводу, что она невозможна. Американский историк А. Браун, проанализировав планы руководства США, пришел к таким же выводам: «1. Соединенные Штаты вполне могли проиграть Третью мировую войну. 2. Россия, вероятно, могла бы занять Западную Европу за 20 дней. 3. Командование ВВС США считало, что Россия сумеет вывести из строя за 60 дней тогдашнего американского союзника Англию с ее базами, имевшими первостепенное значение. 4. Русские атомные бомбардировщики и коммунистическая партизанская война в США значительно подорвали бы способность и волю Америки к продолжению войны. 5. Америка не смогла бы защитить свои собственные города».

Таким образом, в 1950 году, после пяти лет планомерных изысканий, американским политикам стало ясно, что военными действиями разгромить СССР не удастся. И тогда родился новый план разрушения Советского Союза — холодная война. «Это та же война, которая ведется другими средствами», — объяснял в свое время миру Трумэн.

Однако при жизни Сталина холодная, или, как ее еще называли на Западе, «психологическая» война в открытую атаку не вступала. Дальше деклараций и заклинаний по поводу «угрозы коммунизма» ненавистники СССР двинуться не рисковали — они ринулись в войну «другими средствами» только после того, как умер Сталин.

Если представить себе, что страна, общество — это единый организм, то это — прямое свидетельство тому, что сильный организм, как бы его ни травили, сколько бы инфекций ни копилось в воздухе, — справляется. Его защитные, иммунные системы побеждают даже эпидемии чумы. И после победы над «коричневой чумой», а также после «прививки» созданием атомной бомбы сила воли и гибкость ума, мудрости Сталина получили непререкаемую, планетарную славу — друзей его имя вдохновляло, врагов вынуждало считаться. И все-таки «внутренне нахмуренные» союзники не могли не сыграть своей роли. Даже после великой победы над фашизмом страна не могла себе позволить расслабиться, уйти от мобилизационного режима в экономической сфере. Пока нависала угроза атомной войны, надо было сосредоточивать неимоверные силы и средства в военно-промышленный комплекс, принося в жертву многие другие отрасли народного хозяйства и социальные запросы населения.

Каким бы ни было наше отношение к Сталину сегодня, надо признать всем: на его плечи легла неимоверная по масштабам и ответственности миссия. Именно в годы его правления слабая и немощная страна превратилась в гигантское развитое государство социализма; под его руководством страна одолела фашизм, а после победы — восстановила практически все разрушенные предприятия и начала строительство нескольких сотен новых. Невозможно было бы возрождение экономики такими быстрыми темпами, если бы в массе своей советские люди не доверяли своему вождю. По оценкам американских экспертов, СССР после войны необходимо было для восстановления нормальной жизнедеятельности народного хозяйства 20 лет. Самоотверженность, подвижничество, стоицизм, трудовой энтузиазм миллионов советских людей основывались все-таки в очень большой мере на любви и уважении к своему правителю. В большинстве своем люди чувствовали и заботу власти: уже в 1947 году была отменена карточная система на продовольственные и промышленные товары. Шло ежегодное и существенное снижение цен на товары широкого потребления — хлеб, муку, масло, колбасы, водку, парфюмерию, ткани, велосипеды, часы… Всячески поддерживались передовики промышленного производства, победители соцсоревнований — они становились героями, которых знала в лицо вся страна.

Подводя итоги экономического развития СССР в послевоенные годы правления Сталина, можно отметить, что к началу 50-х годов в стране были созданы значительные сырьевые ресурсы для успешного развития народного хозяйства в будущем. Это была мощная конкурентоспособная держава. Понимая это, Сталин примерно за год до своей смерти говорил о том, что настало время, когда можно снять напряжение в экономике, снять пресс государственного давления. Он объяснял, что после того, как мы победили в войне, реконструировали народное хозяйство, создали атомную бомбу, можно рассчитывать на передышку. Что в ближайшие десятилетия войны не будет и в связи с этим можно спокойно развиваться дальше, в том числе, надо укреплять закон стоимости при социализме. Это, безусловно, рыночный закон, по сути то, от чего мы были вынуждены уйти, когда пришлось строить социализм в отдельно взятой стране, в условиях полной изоляции, при отсутствии кредитов и при угрозе войны. Теперь же Сталин, по сути, возвращался к ленинскому государственному капитализму. Сегодня, к сожалению, забыта книга Сталина «Экономические проблемы социализма в СССР», которая вышла перед XIX съездом КПСС. Вот если бы Хрущев в свое время начал с этого, мы тогда жили бы по-другому.

Но начиная с 1953 года стали уходить от этого закона все дальше. Корни распада страны социализма именно там и кроются — в отступлении от пути, намеченного Сталиным. Никакие внешние силы не смогли бы ничего поделать с СССР, если бы собственная иммунная система организма была крепка… Когда организм слабеет, даже слабенькие инфекции могут, как известно, оказаться для него смертельными. «Инфекции» были далеко не слабыми — через несколько месяцев после смерти Сталина началась открытая атака холодной войны.

Смерть Сталина можно считать важнейшей «реперной точкой» в истории СССР. Это очевидно, а мне хотелось бы, в заключение этой главы книги, просто рассказать о виденном в дни похорон И. В. Сталина: только фактуру без оценок и пристрастий. Эта статья вошла в мою книгу «Последние двадцать лет», изданную в 2005 году московским издательством «Русское слово». Поскольку я писал только то, что видел, писал после многолетних раздумий, мне сегодня нечего к ней добавить. Вот она:

«В последний год жизни Сталина в министерстве государственной безопасности активно работали над созданием Главного разведывательного управления, в состав которого должны были войти основные оперативные подразделения разведки и контрразведки. К марту 1953 года оно практически было создано. Ожидалось лишь юридическое закрепление. И в это время Сталина сразила болезнь. Публикуемые о ней заявления спасения не предвещали, чувствовалось ожидание худшего и беспокойство о будущем.

5 марта близко стоявший к медицине начальник отдела В. Иванов, возвращаясь с доклада от начальника Управления, зашел в мой кабинет и сообщил нам (нас было человек пять) о том, что Иосиф Виссарионович скончался. Это было около пяти часов вечера. До официального сообщения было еще далеко.

Спустя какое-то время пошел к своему начальнику отдела в намечавшемся ГРУ полковнику Николаю Патрикееву. Он уже знал о случившемся. Вдвоем мы говорили о многом, расходиться не хотелось, о делах не думалось. В отличие от обычных дней — в кабинете тишина. Телефоны молчат, люди не заходят…

Где-то в районе полуночи раздался телефонный звонок. Звонивший высказал Патрикееву тревогу в связи с утечкой информации о кончине вождя. Ему стало известно это сообщение от московского корреспондента «Ассошиэйтед пресс». Звонок в службу охраны Колонного зала сразу же внес ясность. Уже час, как на фасаде Колонного зала и соседних домов (Госплан, гостиница «Москва») стали вывешивать траурные флаги. Так мир узнал о случившемся, хотя до официального правительственного сообщения оставалось еще несколько часов. Оно прозвучало в шесть часов утра 6 марта.

Мы же оставались вдвоем с Патрикеевым. И не зря. Около часу ночи позвонил его друг, один из руководителей Управления охраны правительства, и пригласил его в Колонный зал, где шла подготовка к установлению саркофага с телом Сталина. Утром начиналось прощание.

Патрикеев взял с собой и меня. Почти бегом добрались до Колонного зала и, войдя в него, увидели уже установленный гроб и лежащего в нем Иосифа Виссарионовича. Служители обкладывали его венками и цветами, наводили порядок в пустом зале. Людей, кроме охраны, практически в зале не было. Стояли лишь две-три изолированные группы человек по 10–15, перекидывавшиеся отдельными фразами. Ближе всех к гробу находилась группа членов Политбюро, похоже — похоронная комиссия. В центре ее был единственно рыдающий в голос Н. С. Хрущев. Рядом стояли грустно молчавшие В. М. Молотов, Г. М. Маленков, А. И. Микоян, Л. П. Берия и чуть в стороне Л. М. Каганович. Может быть, был еще кто-то, но наше внимание было приковано к почившему вождю.

О чувствах трудно писать. Побыв там около часа, мы молча вышли из зала и разошлись по домам.

Помню лишь одну фразу Патрикеева при прощании: «Жалко Хрущева, его переживаний. Он даже рыданий не может удержать, подобно грузинской плакальщице».

В последующие дни мне еще дважды была дана возможность побывать в Колонном зале, прощаясь с И. В. Сталиным, — 7 марта в составе делегации членов Парткома № 1 МГБ СССР и 8 марта с комсомольским активом госбезопасности.

В памяти сохранилось тяжелое чувство прощания и нескрываемая скорбь и слезы людей, шедших через Колонный зал непрерывным многорядным потоком.

Совершенно неожиданно 8 марта мне позвонил хороший товарищ Михаил Иванович Гришунов, начальник отдела Управления правительственной охраны, и сказал о возможности дать мне и моему другу Михаилу Борисовичу Мухину пропуска на Красную площадь, на похороны Сталина. Мне дорого это внимание до сего дня.

9 марта мы пошли на площадь и оказались на правой трибуне, третьей от Мавзолея, среди делегации из стран народной демократии. Мы, в частности, попали в окружение польской делегации. Вскоре после нашего прихода к делегации подошел сопровождаемый приветствовавшими его людьми К. К. Рокоссовский в форме маршала Польши. Это был его первый, как говорили, выход из госпиталя после ранения в Кракове, где в него стреляли террористы. Маршал был бледен, но весьма общителен, он тепло откликался на приветствия, в то время как поток желающих подойти к нему, пожать руку, сказать добрые слова не прекращался вплоть до появления на площади лафета с саркофагом покойного.

День был погожий, но холодный. Термометр показывал 12 градусов мороза, временами падал снежок, но это не мешало многим на трибунах стоять, сняв головные уборы. Особенно больно было смотреть на стоявшего на Мавзолее Ракоши. Рядом стояли Вылко Червенков, Климент Готвальд, Болеслав Берут. К сожалению, Готвальд в тот день простыл настолько, что получил воспаление легких. Спасти его не удалось, через неделю он умер.

Прошел митинг. Выступили Хрущев, Молотов, Маленков, Берия. Затем руководители партий и социалистических государств спустились с Мавзолея и внесли саркофаг в Мавзолей В. И. Ленина, на котором уже к этому времени была готова надпись: «Сталин».

После все члены Президиума ЦК КПСС и с ними Чжоу Эньлай ушли в Кремль, а остальные сгруппировались около центрального входа в мавзолей. Туда же потянулись с трибун делегации соцстран. Среди них были и мы с Мухиным. Неожиданно мы оказались почти у входа в Мавзолей, неподалеку от Червенкова и Готвальда. К ним подошел К. К. Рокоссовский. Трудно передать наши ощущения и переживания…

Постояв минут двадцать, все направились в Мавзолей. Пошли и мы. Мне памятно это посещение до деталей. Войдя в первое помещение перед ступенями лестницы, мы увидели, что в темном углу справа стоит Отто Гротеволь. На его груди рыдала супруга, в сравнении с ним, рослым, казавшаяся очень маленькой и хрупкой. Рядом, положив руки и голову ему на плечо, плакала Долорес Ибарурри. Вся в черном, с открытой седой головой, она убивалась, не скрывая горя.

Саркофаг стоял напротив гроба Ленина, у лестницы, по которой шли люди. Проходя мимо, можно было остановиться и посмотреть на Сталина через стекло. До сих пор его лицо у меня перед глазами. Оно осталось в памяти нетронутое смертной тенью…».