• Главная
• В избранное
• Наш E-MAIL
• Добавить материал
• Нашёл ошибку
• Вниз

(Продолжение. Начало в №№7,13,17)

Не завидуйте власть и деньги сегодня имущим: они платят за это свободой. Вынужденные сидеть за четырехметровыми заборами, боясь носа высунуть из подворотни, обреченные ездить под мигалками со спецконвоем, с замиранием сердца ожидая встречного тарана, они не могут просто заглянуть на огонёк в ресторан, тихо поужинать в компании друзей, прежде чем этот ресторан не обшарят на предмет взрывных устройств и не зачистят от посетителей. Театры, библиотеки, музеи, выставки – непозволительная роскошь для несчастных, постоянно ожидающих выстрела из-за кулис, кирпича с книжной полки, гибельных испарений ядов от экспонатов вернисажа... Их, осуждённых на пожизненную изоляцию, выгуливают охранники в обществе таких же богатеев, организуя VIP-концерты, VIP-ярмарки, VIP-пикники. Общение с нормальными людьми у власть с деньгами имущих невозможно, они не ходят по улицам, не ездят на городском транспорте. Дело не в терактах, просто общение с народом - это легко просчитываемый риск получить оплеуху или плевок, быть закиданным тухлыми яйцами или гнилыми помидорами, услышать горькое проклятие себе и своему потомству.

Поэтому, наверное, потерпевший Чубайс так долго не решался прийти в суд на слушания о покушении на самого себя. Хотя его с нетерпением ожидали, во-первых, присяжные, во-вторых, зрители, в-третьих, подсудимые.

Вопреки заведенному правилу ходить за свидетелем приставу, приглашать Чубайса в зал суда отправился сам прокурор. Он шёл за ним, ступая привычно твердо, а возвращался на цыпочках, бочком, пружинисто подпрыгивая, то ли от благоговения, то ли от страха перед высочайшей особой. За прокурором по пятам следовал представитель Чубайса Гозман, он двигался крадучись, пригнувшись, демонстрируя раболепие и восторг. Охранник Чубайса, человек с песьей головой, хватательные способности которого не мог замаскировать даже безупречный костюм, уже давно сидевший в зале, изучая степень агрессивности публики, грозно и тревожно зыркнул в сторону зрителей. И появился он – Чубайс. Чубайс шел неестественно прямо, свекольно-красный, напряженный весь, и шея, и макушка, и спина всё застыло в нём в ожидании чего-то. Чего он так напряжённо ждал: пинка? плевка? окрика? Ох, тяжело им даются встречи с народом. К трибуне Чубайс подошел, как к эшафоту, при полном безмолвии зала.

Судья медовым голосом попросила потерпевшего Чубайса перечислить свои анкетные данные, как того требуют судебные правила: домашний адрес, свободное владение русским языком и прочие личные мелочи. Но вот национальностью потерпевшего судья не поинтересовалась, хотя прежде этот процедурный вопрос фигурировал в протокольных расспросах всех потерпевших и свидетелей. О национальности Чубайса судью, очевидно, информировали заранее, и уточнений ей не потребовалось.

Прокурор вдохновенно приступил к допросу: «Скажите, пожалуйста, Анатолий Борисович, кем Вы работали в марте 2005 года?».

Чубайс, отчего-то наливаясь вдруг отечной синевой, ответствовал величественно: «Председателем правления компании РАО «ЕЭС России».

Прокурор елейно: «Скажите, пожалуйста, работали ли Вы в Правительстве Российской Федерации и в какой должности?»

Чубайс велеречиво: «С 1991 по 1998 год я работал на должностях министров, заместителя Председателя Правительства, главы администрации Президента».

Прокурор: «Расскажите, что произошло 17 марта 2005 года».

Чубайс приступил к воспоминаниям, всем своим обликом показывая, насколько горьки они: «17 марта я, как обычно, выехал на работу с помощником и водителем. Поехали по обычному маршруту, выехали на Митькинское шоссе. Раздался удар, взрыв, хлопок. Я в тот момент уткнулся в мобильный телефон и не смотрел на дорогу. Удар был настолько сильный, что машину приподняло, сильно отбросило, сверху посыпалась обшивка и части салона. Уши заложило. Переднее стекло покрылось трещинами. Но водитель, он очень опытный, удержал машину. Я не понял, что произошло, но понял, что это был удар – взрыв. Мой помощник Крыченко, он человек опытный, служил в ФСБ, понял, что произошло. Он сказал водителю: уходим, гоним. А я подумал, что при таком ударе у нас может быть что-то повреждено, и поэтому сказал: уходим, но не гоним. К счастью, машина могла двигаться. Благодаря Дорожкину мы продолжили движение. И в какой-то из этих моментов Сергей Крыченко сказал, что слышит звук пуль. Я не знал, что такое звук пуль, поэтому я и не очень понял, что это такое. Честно говоря, мне было трудно поверить, что посреди бела дня обстреливают из автомата… У меня в голове это не очень уложилось. Доехав до Минского шоссе, мы свернули налево. Машина двигалась дальше. Стало понятно, что это серьезное дело, это не авария. Это реальный обстрел, реальный взрыв, и мы вспомнили, что у нас же есть еще одна машина, которая за трассой следит. И я сказал: Сергей, звони сразу туда. Он стал звонить. Мы дозвонились как-то не сразу, спросили: «Что там?» - «Автоматные очереди, стрельба». – «Раненые есть?» - «Нет». – «Убитые есть?» - «Нет». Ну слава богу. Значит, все живы. Ну, я стал звонить к себе в РАО «ЕЭС», заместителю по безопасности. Дал команду немедленно подключиться к расследованию по горячим следам, помочь милиции. Тут обрушился такой страшный шквал звонков. Я успел жене позвонить, понимал, что когда узнает – будет паника, истерика. Она слышала взрыв: «Что случилось?» – «Ничего страшного. Все в порядке. Все живы, едем домой». Дочери успел позвонить, а сыну уже не успел позвонить. Друзья потом мне звонили, буквально десятки, сотни звонков были. Мы продолжали движение, не на полной скорости, но километров 60-70 машина шла. Когда мы доехали до МКАД, там видно стало, что из-под колеса справа густой черный дым идет. Да, где-то по дороге Крыченко резервную машину вызвал на смену. И мы доехали до съезда на Ленинский проспект, остановились у поста ГАИ, и я пересел в другую машину. И на этой машине я доехал до работы».

Судебный зал был тих и внимателен. Наверное все, как и я, сопоставляли сказываемое Чубайсом с уже слышанным в суде от других потерпевших, от тех же водителя и помощника Чубайса, которые были в те минуты рядом с ним. О том, что машину приподняло и отбросило, это четырехтонную-то бронированную глыбу, слышали здесь впервые. То, что помощник Чубайса Крыченко звонил в машину сопровождения, чтобы узнать про раненых и убитых, тоже было новостью. Ведь еще совсем недавно сам Крыченко и охранники из машины сопровождения в этом зале уверяли суд, что друг с другом не знакомы, откуда ж им телефоны знать. У зрителей нарастал азарт, как у жены, когда она слушает оправдания изменника-мужа, и ждет не дождется где и на чем подлец попадется.

Прокурор бесхитростно: «Анатолий Борисович, опишите эту Вашу дачу или дом в Жаворонках, как он выглядит?».

Чубайс неожиданно замялся: «Двухэтажное строение, там у нас такой заборчик вокруг дачи есть, высотой, не знаю, два метра, может, чуть больше. Сделан из чего? Ну там металлические опоры, и плиты между ними вбиты, по-моему, бетонные, если я правильно помню».

Описание впечатлило зрителей, многие помнили по телевизору четырехметровый чубайсовский «заборчик».

Прокурор: «Известны ли Вам функции охранников из Мицубиси?».

Чубайс: «Это машина ЧОПа, у которого с РАО договор на охрану. Их функции – начиная с контроля за дорогой и кончая боевыми ситуациями, в которых мы оказались».

Боевые ситуации?! Да это же как раз то, от чего, как черти от ладана, открещивались охранники Чубайса, убеждая суд, что они охраняли лишь бумаги и имущество РАО «ЕЭС» и присматривались к мусору на дорогах, но функций охраны САМОГО не выполняли и были практически безоружными. Зал молча мотал на ус полезшие, как шило из мешка, противоречия в показаниях главного потерпевшего.

Прокурор: «Ранее Вам приходилось в таких ситуациях находиться?»

Чубайс задумался: «Под обстрелом – нет».

Прокурор: «В РАО «ЕЭС» Вы на какой машине приехали, на той, в которую пересели?»

Чубайс, не выходя из задумчивости, роняет: «Нет-нет. Я приехал на той, на которой я выехал, это БМВ».

У зала перехватило дыхание: Чубайс настаивает, что приехал в РАО на той машине, на которой выехал, - как утверждали на следствии, в первом суде и он сам, и его водитель с помощником. И только потом, уже на втором суде, когда допросили водителя сменной машины Тупицына, выяснилось, что Чубайс приехал в РАО на другой машине – на Тойоте Лендкрузер. Благодаря роковой правдивости Тупицына, всем троим пришлось признаться в лжесвидетельствах. Так что, Чубайс возвратился к первоначальным показаниям?

Судья тихо шепчет Чубайсу, очень тихо подсказывает, да разве от современных диктофонов утаишься, всё слышат, и это услышали, и это записали: «Вы, по-моему, у поста ГАИ пересели…».

Прокурор тоже всполошился: «Вы сказали, что Вы у поста ГАИ пересели…».

Чубайс спохватывается: «Да-да, пересел. Вот на Тойоте и приехал, в которую пересел».

Прокурор, с облегчением вздохнув, переходит к следующему вопросу: «Видели ли Вы повреждения на Вашей машине после случившегося?».

Чубайс оскорбел лицом: «Ну да. Честно говоря, меня тянуло посмотреть. Первое, что бросается в глаза, – капот. А капот, как известно, не бронированный. Развороченный металлический след от крупного осколка. Уж не знаю, чем стреляли. Он как бы разворотил, вскрыл капот. Это наиболее видимая часть. Ну, фары разбиты, подфарники разбиты, бампер полуоторван. А правая сторона, она вся могла сильно простреливаться. Причем, что мне бросилось в глаза, что следы-то в основном даже не столько по стеклам, а по стойкам, а стойка, как известно, - самая слабая часть у бронированных машин. Один из следов пуль, ну как раз прямо у Сергея в висок, точно. Он впереди сидел. Если бы стойка не выдержала, непонятно, что бы было. Следов от пуль много с правой стороны. И потом там повело кузов, волновой он стал. Даже, собственно говоря, восстанавливать нельзя было после этого машину. У нее вид был такой - убедительный вполне».

Кого заботила убедительность вида расстрелянного БМВ, Чубайс не сказал. Ясно лишь одно: кто-то серьёзно тревожился, насколько убедительно выглядит расстрелянным и подорванным БМВ. Не могла не броситься в глаза несоразмерность того, что Чубайс видел и слышал на месте происшествия, с масштабом повреждений его броневика. Как он мог не слышать выстрелов, если экспертиза повреждений БМВ, которую огласил прокурор перед присяжными, насчитала 12-14 выстрелов по машине, сделанных с расстояния 10-12 метров. Нападавшие, выходит, подошли к машине, и, не торопясь, осыпали броневичок градом пуль. Весь вопрос: где, когда и как они это сделали, если ни один свидетель, кроме пассажиров броневика, не подтвердил обстрела БМВ?

Прокурор: «Анатолий Борисович, исходя из позиции подсудимых, все, о чем Вы рассказали, они называют имитацией. Вы скажите Ваше мнение».

Чубайс нервно захихикал: «Ну, знаете, я бы порекомендовал им сесть в машину, пусть и бронированную, и под взрывами и под автоматной очередью посидеть бы. Ощущение бодрое. Им бы понравилось».

Прокурор: «Ну всё-таки, как Вы считаете, это было покушение или имитация?»

Чубайс посуровел лицом: «У меня никаких сомнений нет, что меня однозначно пытались убить профессионалы этого дела».

К допросу подпустили адвоката Шугаева, постоянного представителя Чубайса в суде: «Можете описать характер бронирования Вашей автомашины?».

Чубайс заученно: «Это высокий класс брони – Б6-Б7. От автоматной пули она защищает, а от винтовки СВД уже не защищает. Колеса усиленные, и даже если они разрушены, она может продолжать движение. И стекла бронированные. Там же все стекла были в следах от пуль!»

Наступает черёд ещё одного адвоката Чубайса - Котока, который невинно интересуется: «Анатолий Борисович, возвращаясь к вопросу о разыгрываемой инсценировке покушения, хотелось спросить, что-либо в Вашем положении - политическом, служебном, имущественном изменилось после произошедшего? Был ли смысл инсценировки?».

Чубайс глядит на адвоката с яростью, слово инсценировка ему явно не по нутру: «Ну надо сказать я сильно разозлился и я тогда сказал, что всей целью ставлю перед собой, а задача была привлечь сотни миллиардов рублей инвестиций в энергетику, - будем решать просто с удвоенной силой. И ни от чего не откажемся. Так и действовали. А в моем положении что изменилось? Меня не повысили, премию не выдали, благодарность не объявили, да нет, ничего не изменилось».

Адвокат Чубайса Сысоев учёл промах коллеги и задребезжал: «А могло ли покушение быть направлено не на Вас, а иметь целью помешать тем преобразованиям демократическим в стране, тем реформам, которые проводились?».

Чубайс бронзовеет, перевоплощаясь в памятник себе: «Я думаю, это сплав личной ненависти физиологической с ненавистью к тому, что я делал, что мои товарищи продолжают делать».

Ободрённый Сысоев тему развил: «Скажите, Анатолий Борисович, вот в СМИ, в общественном сознании бытует ассоциированный образ Вас как некоего виновника всех несчастий, которые случились с нашей страной после распада Советского Союза. Псевдо-патриотические ресурсы используют этот демонический образ с целью разжигания ненависти против Вас. Является ли покушение 2005 года на Вас следствием этой пропаганды?».

Адвокаты защиты дружно возражают против демонического образа, и судья соглашается снять вопрос.

Право допрашивать Чубайса переходит к стороне защиты.

Начинает Першин, адвокат Квачкова: «Почему Вы считаете, что данное покушение направлено именно против Вас?».

Чубайс раздраженно: «Потому что взрывали именно мой автомобиль».

Першин: «А откуда нападавшие могли знать, что Вы там находитесь, если об этом не знали даже Ваши охранники?».

Чубайс криво улыбается: «Охрана меня не видела, а нападавшие могли знать, исходя из простой логики».

Першин: «Кроме БМВ и Мицубиси какие-либо другие автомобили имели осколочные и пулевые повреждения?»

Чубайс уверенно: «Да, проезжавшие рядом».

Першин опровергает его уверенность: «Вам известно, что нет таких автомашин?».

Чубайс поперхнулся, бормочет что-то невнятное, на диктофоне не разобрать.

Першин: «Вы видели подсудимых на месте происшествия?».

Чубайс кривится: «Они в кустах сидели, мне не видно было».

Першин: «Является ли Ваша деятельность в Госкомимуществе направленной на благо России?».

Чубайс надменно: «Все мои действия направлены на исполнение моих должностных обязанностей».

Першин: «Безличные приватизационные чеки – ваучеры – тоже были направлены на благо России?».

Чубайс гордо встряхивает головой: «Да, безличные чеки позволили поднять благосостояние России».

Зал сдавленно стонет, нахлынувшие чувства сдерживает страх быть удаленным.

Переход допроса в политическую плоскость явно не входит в планы потерпевшего. В стане обвинения возникло броуновское движение протеста, судья уловила недовольство и запретила Першину задавать вопросы, пригрозив удалением из процесса. Коллегу попытались отстоять Закалюжный и Михалкина.

Михалкина озвучивает позицию стороны защиты: «Адвокату Першину было запрещено задавать вопросы, сформулированные его подзащитным и переданные ему в виде поручения. Судья вправе снимать заданные вопросы, но обязана требовать внесения вопросов в протокол судебного заседания. Считаем требование судьи незаконным».

В ответ из судейского кресла неожиданно слышится «Ой, Боже мой!». Но мольба к Всевышнему оказалась лишь минутной слабостью. Возражение защиты категорически отметается.

Подсудимый Миронов возвращает мысли Чубайса на Митькинское шоссе: «Потерпевший, на какой машине 17 марта Вы выехали из дома?».

Чубайс недовольно: «Я уже отвечал на этот вопрос. БМВ. Темная, черная «семерка».

Миронов: «Это была Ваша личная машина?».

Чубайс: «Она была служебная, принадлежала РАО «ЕЭС».

Миронов: «Действительно ли Ваша машина стоила 700 тысяч долларов, как сказал суду ваш водитель Дорожкин?»

Чубайсу денежный вопрос явно не по вкусу: «Я не готов отвечать за эти цифры, не знаю, возможно. Захочешь защититься от убийц – заплатишь».

Миронов: «Покупки такой стоимостью производятся без Вашего ведома?»

Чубайс демонстрирует могущество: «Конечно. В компании годовой оборот 40 миллиардов долларов».

Годовой оборот Миронова не сразил: «Скажите, Чубайс, а как осуществлялась Ваша личная охрана?».

Чубайс презрительно: «Эффективно».

Миронов не обращает на это внимания: «Я прошу назвать, сколько человек, машин сопровождения?».

Чубайс вынужден отвечать: «В тот момент, когда я ехал, была еще одна машина. И как я Вам сказал, и могу еще раз повторить, что я не знаю других машин сопровождения».

Миронов: «Это была машина так называемой разведки и осмотра местности, или это была все-таки машина сопровождения, осуществлявшая Вашу личную охрану?»

Чубайс уходит от ответа: «Мне непонятен вопрос, я не могу на него ответить».

Миронов: «На момент 17 марта 2005 года у Вас была личная охрана?»

Чубайс: «Нет».

Миронов: «Когда Вы передвигались по поселку Жаворонки, гаишники перекрывали там движение?»

Чубайс: «Да нет, ну что Вы!»

В этом месте напрашивается «Не верю!». Да и кто поверит, что в 2005 году Чубайс ездил на работу без личной охраны, если, как сам утверждает, ещё в 2002 году на него готовилось покушение, проплачивался киллер. О перекрытых дорогах в Жаворонках при проезде Чубайса присяжным на суде рассказывала жительница этих самых Жаворонков, свидетельница по делу. Показания её были еще свежи в памяти суда.

Миронов: «Вы останавливали машину сразу после взрыва?»

Чубайс осторожно: «Я уже отвечал на этот вопрос. Машина не остановилась после взрыва, она естественным образом потеряла ход».

Миронов: «После взрыва Вы лично слышали выстрелы?»

Чубайс раздражённо: «Я уже отвечал на этот вопрос. Вы пропустили, могу повторить».

Миронов настаивает: «Лично Вы слышали?».

Чубайс нехотя подчиняется: «Простите, это Вы не услышали. Я сказал, что я выстрелов не услышал».

Миронов: «Какая из машин, которые окружали БМВ, на момент взрыва находилась ближе к эпицентру взрыва?».

Чубайс: «Я же сказал, что в момент взрыва я не смотрел наружу, я смотрел в свой мобильный телефон».

Миронов: «Это по Вашей инициативе БМВ очень скоро вывели из разряда вещдоков и продали?»

Чубайс нервной скороговоркой: «Я не знаю, что она была выведена из разряда вещдоков, я только знаю, что она не подлежала восстановлению».

Миронов: «Если она не подлежала восстановлению, за сколько и для каких нужд она продана?»

Чубайс: «Понятия не имею. На запчасти, наверное».

Миронов: «Кто видел Вашу пересадку в другую машину, в Тойоту Лендкрузер?».

Чубайс: «Ну, естественно, мой водитель, мой помощник, милиционер, который находился рядом. Все видели».

Миронов: «Вы считаете себя потерпевшим?»

Чубайс с пафосом: «Конечно».

Миронов удивлённо: «Почему?».

Чубайс в порыве благородного негодования: «Ну если б Вас взрывали или стреляли из автомата, Вы считали бы себя потерпевшим?».

Миронова не трогают призывы к сочувствию: «Поясните, в чем состоит нанесенный Вам ущерб в физическом отношении?».

Чубайс подсчитывает увечья: «В момент взрыва в ушах раздался звон, по сути это была легкая контузия, к счастью, легкая, а не так, как рассчитывали те, кто пытался меня убить».

Миронов уточняет: «Справки соответствующих медицинских учреждений Вы имеете о легкой контузии?»

Чубайс: «Да нет, зачем мне это нужно?»

Миронов: «Поясните, в чём состоит нанесенный Вам ущерб в материальном отношении?»

Чубайс прикидывает выгоды и риски: «Мне лично или РАО «ЕЭС?».

Миронов: «Ну, если Вы себя ассоциируете с РАО «ЕЭС»…

После Саяно-Шушенской катастрофы такие ассоциации Чубайсу ни к чему, он и отнекивается: «Нет-нет, я так не считаю, поэтому и спрашиваю».

Миронов его успокаивает: «Вам лично».

Чубайс хлопотливо: «Мне никакого ущерба не было нанесено, я и не заявлял на этот счет никаких ходатайств».

Миронов: «А в чём состоит тогда нанесенный Вам ущерб в моральном отношении?»

Лицо Чубайса вновь обретает свекольный оттенок: «А как Вы считаете, если в результате такого события у жены и у детей какие возникнут чувства, что они переживают, можете себе представить чувства сына, дочери, чувства друзей!».

Миронова, похоже, мало тронули чувства друзей Чубайса: «Вам известны фамилии потерпевших: Крыченко, Моргунов, Хлебников, Клочков, Дорожкин?».

Чубайс: «Какие-то известны, какие-то неизвестны. Клочкова – не помню».

Охранник Клочков, сидевший в зале прямо перед носом у своего хозяина, вжал голову в плечи.

Миронов: «А такие фамилии известны: Ивашкин, Жолобова, Куприянов, Тюленев?..»

Чубайс: «Нет».

Миронов: «Эти люди из числа семидесяти пяти погибших на Саяно-Шушенской ГЭС, у которых остались сиротами сто шестьдесят четыре ребенка».

Судья, до того смиренно слушавшая вопросы, разгневалась вдруг: «Миронов, Вы предупреждаетесь о донесении до присяжных заседателей информации, не относящейся к фактическим обстоятельствам дела».

Миронов: «Скажите, потерпевший, на Саяно-Шушенской ГЭС потерпевшими признаны все, кто находился там во время катастрофы?»

Судья резко: «Вопрос снимается, как не относящийся к фактическим обстоятельствам дела».

Миронов: «Видели ли Вы на месте происшествия 17 марта 2005 года тех, кто взрывал и, как Вы утверждаете, стрелял?»

Чубайс зло, с вызовом: «Нет, я сказал, что вы в кустах сидели. Вас было не видно».

Миронов уточняет: «Видели ли Вы на месте происшествия тех, кто стрелял?».

Чубайс огрызается: «Я уже ответил на этот вопрос: из кустов не видно».

Миронов: «Почему же Вы дали телеинтервью, в котором заявили, что в вас стрелял Иван Миронов?»

Чубайс будто ждал этого вопроса, с готовностью выпаливает: «Вы лжете!».

Миронов спокойно смотрит на Чубайса: «Ну, это мы разберемся, кто лжет. Вы писали заявление о покушении на Вас?»

Вопрос снимается.

Миронов: «Это Вы просили следствие не считать машину БМВ вещественным доказательством по настоящему делу?»

Вопрос снимается.

Миронов: «Потерпевший, как были поощрены ваши водитель Дорожкин, помощник Крыченко и ваши охранники?».

Вопрос снимается.

Миронов: «Сколько Вы заплатили владельцу «Жигулей» Вербицкому?»

Чубайсу, наконец, разрешено отвечать: «Столько, сколько было на чеке за ремонт пострадавшей машины».

Миронов: «Почему Вы посчитали нужным ему заплатить?»

Чубайс: «Ну, потому что есть какие-то мерзавцы, которые готовы убивать людей ни в чем не повинных, и это мои отношения с ними. А есть люди, которые на работу едут, детей отвозят в школу, ну они почему должны страдать из-за этого?»

Миронов: «Можно расценить эту плату как подкуп свидетеля?»

Чубайс начинает оправдываться: «Ну почему как подкуп свидетеля? Мне от него ничего не нужно было».

Миронов: «Вы просили следствие внимательнее отнестись к проверке всех версий, Вами высказанных, относительно покушений на Вас?»

Вопрос снимается.

Миронов: «Доведена ли до Вашего сведения информация о причастности Службы безопасности РАО «ЕЭС» к покушению на Вас?».

Чубайс багровеет: «Это ложь!»

Миронов: «Скажите, мог Олег Николаевич Сосковец, лично по Вашей инициативе и по Вашей лживой информации о кремлевском заговоре уволенный с должности первого заместителя Председателя Правительства Российской Федерации, быть причастным к покушению на Вас по мотивам личной мести?»

Чубайс мнется, потом обращается к судье, намекая на неуместность вопроса: «Ваша честь, я должен отвечать?».

Судья: «Ответьте».

Чубайс подчиняется: «По-моему, это какая-то чушь».

Миронов: «А мог Владимир Павлович Полеванов, Ваш преемник на посту Председателя Госкомимущества, который оценивал Вашу работу как колоссальный вред государственным интересам, и который был снят с должности заместителя Председателя Правительства по Вашему личному настоянию, быть причастным к покушению на Вас по мотивам личной мести?»

Чубайс начинает многословно отнекиваться: «Вы знаете, я во время работы в Правительстве настаивал на увольнении десятков министров и губернаторов, наверное, это им не очень нравилось. Но идти на убийство, наверное, для этого нужно иметь совсем другие мозги. Я таких обвинений в их адрес не высказывал».

Миронов перебирает долгий список врагов Чубайса: «Мог ли быть причастным к покушению на Вас по мотивам личной мести Юрий Ильич Скуратов, чьей отставки с поста Генерального прокурора лично Вы добились после того, как он возбудил уголовное дело против Вас по факту дефолта?».

До Чубайса начинает доходить, что допрос приобретает серьезный оборот, он осторожно подыскивает слова: «Ну, во-первых, если я должен отвечать, то я должен сказать, что слово после в данном случае звучит как слово из-за. А, во-вторых, уголовное дело, о котором Вы говорите, было закрыто. В-третьих, к увольнению Скуратова я не имел никакого отношения».

Миронов: «Подавали ли Вы в суд за клевету и оскорбление на Конгресс Соединенных Штатов Америки, опубликовавший 20 сентября 2000 года доклад «О коррупции в России», где Вы названы крупнейшим коррупционером и вором?»

Чубайс нервно: «М-м-м. Нет, я не очень люблю подавать в суд. Я даже не подавал в суд на оскорбления, которые Ваш отец в мой адрес сделал, и уж тем более на американский Конгресс. Это меня не интересует».

Миронов: «Подавали ли Вы в суд за клевету и оскорбление на газету «Нью-Йорк Таймс», опубликовавшую доклад Конгресса США «О коррупции в России» и написавшую в редакционной статье: «Чубайс должен быть наиболее презираемым человеком в России?»

За столами, где восседают прокуроры и адвокаты Чубайса, нарастает ропот, те явно в панике. И судья, уловив панический ропот, тут же пресекает оглашение компрометирующих Чубайса сведений: «Вопрос снимается. В отличие от Миронова, основная масса в судебном заседании газет не читала и в материалах уголовного дела их не исследовала».

Миронов: «Потерпевший, подавали ли Вы в суд за клевету и оскорбление на Владимира Павловича Полеванова, Вашего преемника на посту Председателя Госкомимущества, который написал о Вас: «Когда я пришел в Госкомимущество...»

Судья раздражённо: «Миронов, Вы почему не подчиняетесь распоряжениям председательствующего судьи? Я вопрос снимаю, в каком бы виде он ни был».

Миронов не огорчается: «Скажите, это Вам принадлежат слова: «Что Вы волнуетесь за этих людей. Ну, вымрет тридцать миллионов, они не вписались в рынок. Не думайте об этом, новые вырастут».

Судья настолько оглушена этой цитатой, что забывает снять вопрос. Чубайс же с яростью набрасывается на подсудимого: «Это ложь, которую распространяет Полеванов вместе с Вашим отцом. Никогда в жизни ничего подобного я не говорил! Ни разу никто из них не мог привести мои слова!».

Действительно, отец подсудимого Ивана Миронова бывший Председатель Комитета Российской Федерации по печати Борис Миронов в своих книгах изобличал преступную деятельность Чубайса. Упомянув ненавистное ему имя - отца Ивана, Чубайс заметно побледнел.

Миронов в ответ медленно чеканит: «Скажите, Вы подавали в суд за клевету и оскорбление на журнал «Российская Федерация сегодня», опубликовавший именно эти слова?».

Чубайс успевает взять себя в руки: «Вы знаете, я никого и никогда, ни на Вашего отца, ни на его книги, ни на Полеванова не подавал в суд за клевету - это бессмыслица».

Миронов: «Были ли до 17 марта 2005 года попытки покушения на Вас?»

Чубайс: «Да».

Миронов: «Действительно ли в ноябре 2002 года заказчиками Вашего убийства были представители экстремистского крыла КПРФ?».

Чубайс уверенно: «Я так считаю, у меня есть на то подтверждения».

Миронов: «Действительно ли в ноябре 2002 года нанимался киллер за 10 тысяч долларов, чтобы убить Вас?».

Чубайс: «Да, обвиняемый Миронов, так и есть».

Миронов: «Потерпевший, действительно ли в ноябре 2002 года Ваша служба безопасности передавала материалы о готовившемся покушении на Вас в ФСБ?»

Чубайс в запальчивости: «Потерпевший Миронов! Я не…».

Судья цедит сквозь зубы: «Он подсудимый».

Чубайс поправляется: «Подсудимый, прошу прощения, материалы эти содержатся в томах уголовного дела и мной эти сведения уже сообщались. Так и есть».

Миронов: «А Вы допрашивались по этому делу?»

Вопрос снимается.

Миронов: «Кто был привлечен по данному делу в качестве обвиняемых?»

Вопрос снимается.

Завеса с таинственного покушения на Чубайса в 2002 году так и не упала. Не сумел Миронов одолеть стену судейских запретов.

Миронов: «Могло ли покушение на Вас быть связано с Вашей деятельностью на посту Председателя Госкомимущества при проведении Вами глобальной приватизации, нанесшей колоссальный урон стране, о чём свидетельствуют документы Государственной Думы, Совета Федерации, Службы Внешней разведки, ФСБ, Генеральной Прокуратуры, Счетной палаты?»

Чубайс растерянно бормочет: «Ну есть и другие, прямо противоположные материалы».

Судья: «Вопрос я, пожалуй, сниму. Как не направленный на выяснение фактических обстоятельств дела и содержащий умозаключения подсудимого Миронова. Нам не представлено документов, которые бы содержали тот вывод, который он привел в своем вопросе».

Миронов: «Считаете ли Вы себя общественным деятелем, потерпевший?»

Чубайс очень живо, с облегчением: «Да, именно так квалифицируется статья, по которой вас и обвиняют».

Миронов: «Так в чём выражается Ваша общественная деятельность?»

Чубайс горделиво: «Ну в том, о чём Вы только что меня спрашивали: в приватизации, в реформе энергетики, в привлеченных инвестициях, в построенных электростанциях, - ровно в этом».

Миронов резко возвращается к врагам Чубайса: «Вы действительно, как рассказывает Ваш биограф Андрей Колесников, посылали Юрия Михайловича Лужкова?».

Вопрос, разумеется, снят.

Тогда Миронов делает заход с другой стороны: «Скажите, Чубайс, как Вы относитесь к заявлению депутата Государственной Думы Хинштейна…».

Судья: «Вопрос я заранее снимаю, поскольку господина Хинштейна мы не допрашивали и он нам ничего не говорил».

Миронов: «Одним из предполагаемых мотивов убийства через три недели после взрыва на Митькинском шоссе - 10 апреля 2005 года - генерал-полковника Анатолия Трофимова и его жены, по заявлению Хинштейна, Ваша месть Трофимову за организованное против Вас покушение…»

Кто же даст на такой вопрос отвечать. Вопрос, конечно же, снимается.

Миронов: «Какие отношения Вас связывали с бывшим главой Главного следственного управления Следственного комитета при Прокуратуре Довгием Дмитрием Павловичем, который курировал наше дело и был осужден на девять лет за коррупцию?»

Надо ли уточнять, что вопрос немедленно снят.

Миронов: «Скажите, какая сумма была передана Довгию или какой административный ресурс задействован, чтобы я оказался на скамье подсудимых?»

Судья завела было привычное: «Вопрос снят как… - но пересилило простое человеческое любопытство: Вообще-то оставлю. Ответьте ему, пожалуйста».

Чубайс почти рычит: «Если бы была передана сумма, то Вы бы там и остались».

Адвокат Ивана Миронова Михалкина вскидывает голову: «Ваша честь, это угроза!».

Судья усмехается: «Где угроза? Каков вопрос – таков ответ».

Миронов абсолютно спокойно: «Уточните, пожалуйста, свой ответ. Конкретизируйте».

Чубайс усмехается: «А Вы свой вопрос, пожалуйста».

Миронов чётко: «Какие коррупционные отношения связывали Вас с Дмитрием Павловичем Довгием, что Вы имели возможность передать ему определенную сумму для того, чтобы кто-то остался под стражей?».

Чубайс выпаливает: «В глаза Довгия не видел!».

Вопрос снимается, так что оправдания Чубайса в протокол не попадают.

Миронов: «Скажите, по Вашей ли инициативе Дмитрий Павлович Довгий предлагал прекратить против меня уголовное преследование и выпустить меня из тюрьмы, если я дам показания против своего отца, а также Дмитрия Олеговича Рогозина, Сергея Юрьевича Глазьева и ряда других лидеров народно-патриотического поля России?»

Судья снимает вопрос, рассуждая при этом: «Вообще-то удивительно Миронов ставит себя на одну ступень с Рогозиным и Глазьевым и другими. Насколько я помню, эти деятели государственные должности занимали или общественные. Ни на одной такой должности Миронов не был».

Миронов напоминает: «Я был помощником Глазьева, Ваша Честь».

Судья не рада уточнению: «Уважаемые присяжные заседатели, есть государственный деятель, а есть помощник».

Миронов: «Так показаний от меня на мое начальство и требовали».

Истощилось терпенье судьи: «Миронов, встаньте! Это будет последнее предупреждение Вам. Следующая мера – удаление Вас из зала!».

Миронов: «Скажите, Чубайс, внезапная смерть одного из членов экипажа второй машины сопровождения Кутейникова связана с попыткой шантажа Вас за неразглашение обстоятельств имитации покушения?»

Чубайс зло цедит сквозь зубы: «Вы это сами придумали?».

Миронов: «Вы заявили о том, что Вас пытались убить профессионалы. Вы можете отнести к профессионалам аспиранта-историка, ни дня не служившего в армии?»

Чубайс недобро усмехается: «Конечно, если он мастер по рукопашному бою».

Миронов без секунды задержки: «И Бэтман вдобавок, который на крыльях летает… Когда Вы впервые озвучили идею ликвидации РАО «ЕЭС России»?».

Вопрос снят.

Миронов: «Скажите, инсценировка покушения явилась акцией устрашения противников расчленения российской энергетики?»

Чубайс пытается сохранить остатки лица перед присяжными: «Уважаемый Иван Борисович! Вы хорошо знаете, что энергетику никто не расчленял. Энергетика получила инвестиции в размере более 600 миллиардов рублей. Строятся десятки электростанций на эти деньги».

Миронов горячо: «Вы это скажите ста шестидесяти четырём сиротам!».

Чубайс: «При чём здесь я?! Никакого расчленения не было и быть не могло. Были действия Президента страны, Парламента страны, принявшего соответствующий закон. И мои действия – только исполнение их. А насчёт инсценировки – это Ваши домыслы. Я уже объяснял: попробуйте сами так инсценироваться».

Миронов: «Скажите, Вы находились в машине БМВ 17 марта 2005 года, когда произошел взрыв?»

Чубайс: «Да, а Вы не в курсе?».

Миронов: «Я в курсе, что Вы там не находились».

В допрос вступает адвокат Оксана Михалкина: «Вопрос относительно покушений, которые были осуществлены на Вас до марта 2005 года. Вы эти покушения связываете с чем?».

Чубайс нехотя: «С тем же, что и здесь».

Михалкина настойчиво: «В связи с Вашей государственной и общественной деятельностью?».

Чубайс отрывисто: «Да».

Михалкина: «Отвечая на вопросы моего подзащитного, Вы неоднократно упоминали о том, что, привожу дословно: «Вы в кустах сидели». Скажите, Вы видели, сколько человек сидели в кустах?».

Чубайс морщится: «Я уже отвечал на этот вопрос. Мне их совсем не было видно, а им меня хорошо было видно. Они для этого в кусты залезли».

Михалкина: «Кто это – они?».

Чубайс: «Те, которых обвиняют в убийстве меня».

Михалкина: «Фамилии, будьте любезны».

Чубайс пятится: «Вы их фамилии хорошо знаете».

Михалкина твёрдо: «Пожалуйста, для протокола назовите фамилии тех, кто сидел в кустах».

Чубайс срывается в крик: «Я Вам уже сказал, что обвиняемые по данному процессу обвиняются в том, что они сидели в кустах».

Сердобольная судья спасает Чубайса: «Потерпевший говорит: я не видел!».

Михалкина возражает: «Он так не говорит, Ваша честь».

Тем не менее вопрос неумолимо снят.

Михалкина: «Отвечая на вопрос моего подзащитного относительно Ваших взаимоотношений с осужденным Довгием, Вы сказали, что «Вы бы там остались». Поясните, где там он мог остаться, имея в виду Миронова».

Судья как профессиональный спасатель: «Я вопрос о Довгии снимала. Поэтому вопроса нет и ответа тоже нет».

Тут Михалкина подходит к главному в поисках причин происшествия: «На дату 17 марта 2005 года проводились ли какие-либо проверки деятельности РАО Счетной палатой?».

Чубайс напрягся: «Ну у нас Счетная палата постоянно проверяла, но на эту дату, по-моему, нет».

У адвоката Михалкиной другие сведения: «Скажите, а Вам известно, что материалы Счетной палаты по результатам проверки РАО, в том числе о злоупотреблении должностных лиц РАО, где упоминалась Ваша фамилия, были направлены в Генеральную прокуратуру 18 марта 2005 года?».

Судья тут как тут со спасательным кругом: «Вопрос снимается в связи с содержащейся в нем информацией, которая не исследовалась в суде. Присяжные заседатели должны оставить ее без внимания».

Александр Найдёнов: «Анатолий Борисович, у Вас в личном пользовании была автомашина в период февраля-марта 2005 года?».

Чубайс: «Да».

Найдёнов: «Вы от окружающих этот факт не скрывали?»

Чубайс замельтешил: «Если Вы помните, я на прошлых судах Вам об этом говорил. В материалах дела содержится ответ на этот вопрос. У меня была машина моя личная, не служебная, БМВ». Последние слова он практически проглатывает, и они едва слышны.

Но не в интересах Найденова их замалчивать: «Ваша личная машина была бронезащищенной?».

Чубайс неохотно: «Нет».

Найденов: «Вас можно было разглядеть снаружи?»

Чубайс нехотя: «Ну, конечно, можно. Особенно через лобовое стекло».

Найденов: «Вы по Митькинскому шоссе на личном автомобиле ездили?»

Чубайс выдавливает: «Да-а».

Найденов: «Сами за рулем были?»

Чубайс еле слышен: «Да».

Найденов: «Вы на личной автомашине ездили в сопровождении охраны?»

Чубайсу приходится признаться: «Как правило, нет, хотя бывало и так».

Найденов подходит к кульминации своих вопросов: «Вы сказали, что против Вас работали профессионалы. Что им мешало вычислить Ваш личный автомобиль?».

Чубайс с наигранной бодростью: «Ну как я знаю, у одного из организаторов покушения по четвергам был библиотечный день. Он только тогда мог с работы уйти. Это - во-первых. А во-вторых, Вы прекрасно понимаете, регулярность нужна. В одно и то же время выезжает человек».

Найденов: «Так если Вас в бронированном БМВ видно не было, а в личном автомобиле видно?»

Чубайс понимает, что прокололся: «Нет-нет, там примерно одинаково плохо видно. А вот то, что наткнулись на мой бронированный автомобиль – это большая ошибка. Не хватило профессионализма. Так же, как и с размером взрывчатки».

Найденов: «Вы можете точно назвать количество пулевых пробоин в двери БМВ, возле которой сидели?»

Чубайс: «Нет, я их не считал. Десятки пробоин».

Найденов: «А как Вы объясните, что, согласно экспертному заключению, всего три пробоины пулевых с правого борта БМВ?»

Чубайс ретируется: «Ну, я не специалист. Не отличу пулевые от осколков».

Котеночкина, адвокат Найденова: «Вы сказали, что вашу машину отбросило. Объясните смысловое значение слова отбросило. Как именно отбросило? Ее приподняло в воздух? Как это произошло?».

Чубайс неожиданно смутился: «Ну мне трудно объяснить, что такое отбросило. Отбросило – это отбросило. Она шла прямо и после сильного удара справа она приподнялась и отодвинулась. Это и есть отбросило».

Все в зале с ужасом представили летающий по воздуху четырехтонный броневик.

Котеночкина воплотила образы в слова: «То есть машина приподнялась и по воздуху перелетела к краю дороги?».

Судья уловила иронию и обиделась за летающего в броневике Чубайса: «Госпожа Котеночкина! Уважайте суд!».

Адвокат Закалюжный: «Вы можете объяснить, каким образом автомобиль Вербицкого, следовавший впереди вашего автомобиля, находившийся ближе к эпицентру взрыва, не получил ни одного ни осколочного повреждения, ни пулевого - ни одного?»

Чубайс даже глазом не моргнул: «Честно говоря, ответ-то ясен: работали профессионалы, они же убивали не Вербицкого. И взрыв был направлен на мою машину, а не на его».

Пули, науськанные персонально на главного энергетика, перелетавшие через машину Вербицкого и гонявшиеся за машиной Чубайса, трудно давались воображению присутствующих. За весь допрос по залу впервые пробежал короткий смешок.

Закалюжный: «На вопрос государственного обвинителя о расстреле БМВ в гараже Вы сказали, что это глупость, бессмыслица. Вы можете конкретней ответить на вопрос: известно ли Вам что-либо о расстреле автомашины БМВ, на которой Вы ездили 17 марта 2005 года, в гараже. Было ли такое?»

Чубайс пытается увернуться от ответа: «Да, мне известна эта абсурдная версия, выдуманная обвиняемыми с тем, чтобы отвести от себя вину. А абсурдность ее тем более очевидна: как известно – произошел взрыв и взрывать машину в гараже…».

Закалюжный напоминает: «Я говорил не о взрыве, а об обстреле».

Чубайс с вызовом: «А я говорю о взрыве и о расстреле».

Закалюжный: «Вы все-таки не ответили на вопрос: известно ли Вам, расстреливали БМВ в гараже РАО «ЕЭС» или нет?»

Чубайс вяло, уже без напора: «Ну конечно же известно. Это абсурд, выдуманный защитой, он не соответствует действительности».

Закалюжный: «Скажите, Вы всегда давали аналогичные показания на следствии и в суде, в частности об обстоятельствах пересадки из БМВ в автомобиль Лендкрузер?»

Чубайс возвращает себе безмятежный вид: «Да, конечно. Вы имеете в виду простой вопрос: почему об этом мной не было сказано на первом суде, а сказано на втором? Это очень просто: я тогда и сейчас отвечаю только на те вопросы, которые мне задаются. Меня спросили – пересаживался ли я? Я сказал – да. Раньше об этом не спрашивали – я и не сказал, вот и все».

Закалюжный: «Сокрытие вопроса о Вашей пересадке не связано с обеспечением безопасности, как говорили здесь Ваши помощник и водитель?»

Чубайс переминается: «Это вопросы не ко мне».

Закалюжный: «Почему Вы на предварительном следствии не давали показаний о том, что Вы пересели в другой автомобиль?»

Чубайс раздельно, сквозь зубы: «Потому что я отвечал на вопросы, которые мне задавались».

Закалюжный: «Вы всегда описывали Ваши ощущения от взрыва так, как сегодня в суде?»

Чубайс снова уклоняется от прямого ответа: «Я всегда описывал их правдиво. И сегодня в том числе».

Допрос защитой завершен, но Миронов повторно просит слова. Вздохнувший было с облегчением Чубайс захлебывается молчаливым бешенством.

Миронов: «Скажите, тот факт, что во время Вашего руководства РАО «ЕЭС» тарифы на электроэнергию выросли в десять раз – это тоже результат Вашего настроения после имитации взрыва?».

Судья быстро придумывает, как замять неудобную тему: «Вопрос снимается как направленный на оскорбление потерпевшего».

Миронов: «Анатолий Борисович, во время своих показаний Вы неоднократно говорили: как писал Ваш отец, как писал Ваш отец… Так, может, мое привлечение в качестве покушавшегося на Вас является Вашей личной местью за деятельность и разоблачения, которые делал мой отец?»

Чубайс аж вспотел от неожиданности: «Слушайте, ну я-то откуда знаю, чего Вы делали и как Вас привлекли к обвинению».

Миронов: «Вы мне скажите – да или нет?»

Чубайс сбивается на оправдания: «Я Вам отвечаю, что я не могу в принципе дать ответ на вопрос, какие основания были у следствия привлекать Вас. И я не мстил Вам за Вашего отца, к которому, кстати, у меня было вполне нормальное отношение».

Миронов: «Критерием моего возможного участия в покушении, критерием профессионализма Вы назвали то, что я являюсь якобы мастером рукопашного боя. Так в Вас на Митькинском шоссе стреляли или Вас там били ногами?»

Чубайс с трудом выкарабкивается из ямы, которую сам же и копал: «Ну не смогли же машину остановить. А так, я думаю, что побили бы тоже».

Миронов: «Вы мне подскажите логику Вашего утверждения о моём профессионализме?»

Чубайс продолжает карабкаться: «Логика очень простая. Вы задали вопрос: а может ли аспирант, работающий над диссертацией, выйти на действия такого рода? Вы себя не назвали. Вы сказали: может ли? Я сказал: да, может, если он мастер рукопашного боя. А Вы - мастер рукопашного боя?».

Миронов: «Нет. Но я знаю, что Вы распространяли эту клевету, которую проплачивали, и она выплескивалась на экраны. Я хочу уточнить все-таки: Вас били ногами там или стреляли, Анатолий Борисович?».

Судья монотонно, как диктор на железнодорожном вокзале: «Я предупреждаю Вас о недопустимости некорректного отношения к участникам процесса. Вы, Миронов, сообщили о себе часть сведений, господин Чубайс – другую часть. Обменялись любезностями, называется».

На том допрос Чубайса завершился. Мозаика прежних показаний потерпевших и свидетелей, экспертиз и обысков, при допросе главного потерпевшего сложилась в цельную и яркую картину, в которой события двоятся и логическому осмыслению не поддаются. Назовем их, по примеру классической логики, парадоксами Чубайса - в расчёте на то, что присяжные справятся с ними, приложив всю силу здравого смысла. Чубайс утверждает, что на него покушались еще в 2002 году, но никаких доказательств тому не найдено. Чубайс говорит, что был в БМВ под обстрелом и взрывом, но почему-то не помнит ни обстрела, ни взрыва, ссылаясь на то, что не отводил глаз от телефона. Чубайс уверяет, что ездил без охраны по неперекрытым дорогам, чему не поверит и ребенок. Чубайс утверждает, что его четырёхтонный броневик от взрыва подбросило и понесло по воздуху, что пули, как заговоренные, попадали исключительно в его БМВ, старательно огибая попадавшиеся на пути другие машины. Чубайс долго скрывал, что после взрыва приехал в РАО «ЕЭС» на другой машине, а когда его поймали на лжи, стал настаивать, что его об этом никто не спрашивал. Чубайс насчитал на БМВ десятки пулевых пробоин, а эксперты установили по всей машине не больше двенадцати, а там, где якобы сидел Чубайс, и вовсе ни одной. Загадкой осталось, где обстреляли броневик энергетика, в суде однозначно установлено, что это было не на месте взрыва. Чубайс убеждает, что против него действовали профессионалы, хотя именно профессионалы не полезли бы никогда подрывать бронированную машину РАО, когда есть возможность подорвать личную небронированную чубайсовскую. Чубайс жалостливо называет себя потерпевшим, ссылаясь на звон в ушах, страдания жены и друзей. От одного этого картина происшествия кажется гротеском, перерастающим в фарс. Фарс несомненный, если не принимать во внимание пяти лет жизни, потраченных подсудимыми на тюрьмы и суды. Фарс, имя которому имитация покушения на Чубайса!

Но для обычных граждан допрос Чубайса знаменателен тем, что они прикоснулись к своей заветной мечте, волнующей современников скоро двадцать лет – допросить и судить Чубайса. Конечно, допросить не так, как здесь, одним днем, при потворстве прокурора и угодливости судьи. Но все же и на этом суде прозвучали вопросы, которые каждый хотел бы задать Чубайсу. И каким предстал перед нами Чубайс – этот «всесильный демон реформ»? Путался и краснел, оправдывался и отпирался, потел от бессильной злости и леденел от страха проговориться, свои преступления валил на Президента и Парламент, я-де лишь исполнитель, от вины за Саяно-Шушенскую катастрофу трусливо отнекивался… Не так страшен Чубайс, как его малюют. И потому суд по делу о покушении на Чубайса, как первая ласточка, возвещающая о весне, заронил в нас надежду, что до воплощения великой российской мечты – суда над самим Чубайсом - не так уж и долго осталось.

Выражение «неоспоримые улики» знакомо всем. Это то, что убедительнее всего свидетельствует о причастности подозреваемых к злодеянию. Именно таких, «неоспоримых», по мнению обвинения, улик настало время на очередном судебном заседании по делу о покушении на Чубайса.

Однако адвокаты защиты были совсем иного мнения, посчитав предъявленные обвинением «неоспоримые улики» не только запросто оспоримыми, но и вовсе недопустимыми доказательствами, полученными с нарушением закона. Сначала адвокат Першин заявил, что недопустимым доказательством следует признать трассологическую экспертизу ковриков-лежаков, найденных в лесу у Митькинского шоссе - по той простой причине, что, согласно имеющемуся в деле протоколу осмотра места происшествия следственно-криминалистической бригады, все лежаки были разной длины: 1,48 м; 1,40 м; 1,60 м; 1,45 м; 1,47 м; 1,46 м, однако на экспертизу поступили почему-то заметно изменившись в размерах, как значится в экспертном заключении: «расстояние между сторонами фрагментов одно и то же для всех фрагментов и составляет 1,50 м». Однако умелым приёмом опытного софиста, были такие мошенники от философии в Древней Греции, прокурор сходу отмел ходатайство Першина. С чувством превосходства измерив взглядом адвоката, прокурор глубокомысленно изрек, и новорождённому им афоризму предстоит войти в анналы судебной премудрости: «Вы ставите вопрос не о недопустимости, а о недостоверности доказательств. А это решается судом». И хотя вопрос о недопустимости доказательств именно судом и решался в тот момент, не тетей же с одесского Привоза, судья охотно подписалась под афоризмом прокурора, оставив коврики-лежаки среди «неоспоримых улик», хорошо понимая, что если эти улики, действительно легко оспоримые и действительно недопустимые, у обвинения являются «неоспоримыми», то с чем тогда останется обвинение.

Адвокат Закалюжный попытался оспорить «неоспоримые улики», заявив, что протоколы обысков на квартире сына В.В. Квачкова Александра и автомобиля самого Квачкова марки СААБ являются недопустимым доказательством, потому что обыски эти проводились с грубейшим нарушением закона без участия адвоката, без присутствия обвиняемых. Но тщетны были веские, убедительные доводы адвоката. И в самом деле, если во всём руководствоваться законом, так не только «неоспоримые улики» обвинения рассыпятся в прах, но и выстроенное на них само уголовное дело развалится!

Дружно, слаженно судья с прокурором отстаивали «неоспоримые улики» и, как ни странно, отстояли.

Присяжных заседателей пустили в зал, прокурор принялся демонстрировать им во всем блеске следственной проницательности главные сокровища обвинительного заключения.

Вначале он огласил трассологическую экспертизу, проще говоря – замеры ковриков-лежаков. Главная удача следствия состояла в том, что коврики нашли не только на месте происшествия, у Митькинского шоссе, но кусок из такого же материала оказался на даче Квачкова. Трассологическая экспертиза установила, что коврик с дачи очень удачно совпал по разрезу с одним из лесных ковриков. Прокурор, как никогда уверенный в себе, выступал, будто обвинительный вердикт в руках держал: «Вопрос эксперту: «Какие из фрагментов материала составляли друг с другом единое целое?» Выводы эксперта: «Фрагмент полимерного материала, изъятого при обыске на даче Квачкова и три фрагмента материала с Митькинского шоссе составляли друг с другом единое целое».

И присяжные, и народ в зале вытаращили глаза на прокурора. Присяжные скорее дивились первой действительно серьезной улике, изобличающей повязанность событий на Митькинском шоссе и дачей Квачкова. А вот зрителей, слышавших в начале заседания, до появления присяжных подробности дела, потрясло, что при оглашении экспертизы прокурор ни словом не обмолвился о том, что ни один коврик, поступивший на экспертизу, не совпал по своим размерам ни с одним ковриком из обнаруженных следственно-криминалистической бригадой на месте происшествия. Ни один! Прокурор просто умолчал о размерах ковриков. И что должны были претерпеть коврики в полуторамесячном пути с Митькинского шоссе до Экспертно-криминалистического центра, чтобы так измениться до неузнаваемости? Да что угодно! Ведь и подрезать могли, и подравнять, и заменить… Казалось, немой крик сидящих в зале сгущается в тучу, но судья в такт прокурорским словам лишь удовлетворенно кивала головой, а защитники обвиняемых бесправно молчали.

Прокурор победоносно двигался дальше, предъявляя присяжным протоколы обысков квартиры на Беловежской, где проживал сын Квачкова - Александр. Улов следователей здесь был немалый: две шапки с прорезями для глаз, пачки с книгами Бориса Миронова «Приговор убивающим Россию», свидетельство на имя Александра Квачкова о присвоении ему квалификации «частный охранник», его же медицинская карта и свидетельство о рождении, молитвослов, коробка видеокассет с мультфильмами и боевиками. И, наконец, главная удача второго обыска - рукописная запись на тетрадном листке в клеточку, имеющая прямое отношение к РАО ЕЭС. Прокурор озвучил содержание записи: «30.11.04. РАОЕЭС 9:38. А184АР BMW удлин. куз. около РАО с ней С182ТМ 99рус BMW5 синяя Н336 ЕВ 90рус. BMW 2.12.04 РАОЕЭС около РАО Н336ЕВ 90рус BMW 9.40 В065АА Ауди 9.50 А566АВ 18.01.05.».

Стоп! В конце записи А566АВ – это же номер машины Чубайса! Улика из неоспоримых. И снова волнение в зале. Ведь эту записку нашли во время второго обыска, спустя пять дней после происшествия, - о чем напомнили суду адвокаты защиты, когда пытались оспорить это доказательство как недопустимое. В первый раз что, плохо искали? Или не успели подготовить нужный вещдок?..

Новонайденная записка содержала несколько дат и перечень номеров машин из одних лишь цифр и печатных букв, трудно поддающихся идентификации почерка, поэтому удивительно, что прокурор вдруг огласил судебно-почерковедческую экспертизу загадочной записки: «Запись, расположенная на тетрадном листе в клетку, выполнена Квачковым А.В.».

Фотография записки пошла по рукам присяжных. Остальные в зале усиленно соображали: в записке сплошь цифры и печатные буквы, которые все просвещенное человечество пишет примерно одинаково, за что их так любят авторы анонимных доносов. Для экспертизы остается лишь несколько крохотных слов – рус, удлин, синяя, около. Неужели этой каббалистики достаточно, чтобы с уверенностью сказать, кто писал? И потом, запись выполнена в одно время, одной шариковой ручкой абсолютно одинаково, хотя разница в датах - 30.11.04; 2.12.04; 18.01.05 - полтора месяца. Чтобы зафиксировать на бумаге короткое «А566АВ», автор должен был переписать с мельчайшими подробностями совершенно никчемные для него номера, марки автомашин за 30.11.2004 и 2.12.2004, что необъяснимо ничем кроме... Кроме необходимости получения вывода, который еще в начале процесса присяжные услышали в обвинительном заключении - вывода о «графике слежения за автомашиной Чубайса на протяжении четырех месяцев». И что дает информация из этой записки злоумышленникам? Что автомашина с номером А566АВ возит Чубайса? Так ведь разглядеть, кто в ней находится, все равно невозможно.

Вопросы к «неоспоримой улике» множились, но получить ответ было невозможно. Адвокатам защиты возражать запрещено, прокурор все сомнительные обстоятельства замалчивал. Остается надеяться только на присяжных: поверят ли они в «подлинность» загадочной записки?..

А прокурор уже подбирался к третьей неоспоримой улике, добытой при осмотре СААБа Квачкова. Гордость за проницательность следователей прямо-таки светилась на прокурорском лице: «Кассовый чек автозаправочной станции выполнен на листе бумаги белого цвета. На одной стороне черным красителем фабричным способом выполнена надпись…». Прокурор оглашал содержимое кассового чека буква в букву, не забыв ни про ИНН продавца, ни про сумму, заплаченную за бензин, ни про сдачу, полученную покупателем. И только после этого длинного и скучного перечня цифр, непонятно для чего озвученного, прокурор перешел к главному: «На чеке также имеется надпись, выполненная рукописным способом «им. г. а». Вверху надписи имеется неправильной формы окружность. А также две буквы «в.с.» и два круга неправильной формы. На второй стороне чека – схема: две параллельные линии на расстоянии 1 см и две перпендикулярные линии на расстоянии 1,4 см. Рядом нанесена цифра 100 и буква м. А также надпись 5 чел.».

Прокурор, как влюблённый в себя тенор, взявший высокую ноту, вдохновенно оглядел присяжных, всем своим видом показывая, это ещё что, вот сейчас он выдаст коленце так коленце, готовьте овации: «Осмотренный чек со схемой имеет сходство с обстановкойна месте взрыва 17 марта 2005 года на Митькинском шоссе в Одинцовском районе Московской области».

Поначалу мало кто понял, что имел в виду прокурор, когда говорил о сходстве схемы с обстановкой на Митькинском шоссе, потому что начертание плана боевых действий на кассовом чеке бензоколонки являлось совершенно новым словом в мировой военной практике. Но, поразмыслив, многие согласились, что поскольку покушение на Чубайса – это не Курская дуга и даже не Бородинское сражение, то в деталях план битвы можно уложить и на таком скромном полотнище как фантик или кассовый чек. К тому же, наверное, это был какой-то необычайно секретный план с очень зашифрованной картой-схемой, в которой всего-то и значился некий перекресток, а возле него цифры и буквы: 100 м и 5 чел. Но, поднапрягши свою недюжинную интуицию, следователи пришли к весьма оригинальному выводу о значении цифр и букв на таинственной карте боевых действий: «Следствие обращает внимание на то, что пометки на схеме имеют явное сходство с указанием места взрыва и автомашины на шоссе. Надпись на схеме «5 чел.» может означать как количество членов организованной преступной группы, которых планировалось задействовать в посягательстве на жизнь Чубайса А.Б. непосредственно в районе места преступления, так и предполагаемое участниками организованной преступной группы количество человек, которые должны были следовать в перевозящей и сопровождающей Чубайса А.Б. автомашинах». То есть присяжным предлагалось на выбор, по их предпочтению, решать, что означает неведомое «5 чел.» на схеме, – число террористов или число их жертв. Желая шествовать со временем в ногу, прокуратура внедряет в следственные методы демократические принципы! Толкование таинственного «100 м» в протоколе обыска отсутствовало. А жаль, такой простор для фантазии – 100 машин, 100 метров, 100 му…

Ведь лишь утончённый ум такого следователя мог охватить в каракулях кассового чека на бензин военно-топографическую карту баталии. Такому сыщику-зведочету не в Генеральной прокуратуре галифе протирать, ему бы новые планеты открывать, которые даже мегателескопу не доступны. Отечественная астрономия тогда бы сразу обогатилась планетами «Чайка» и «Бастрыкин», вращающимися на противоположных орбитах. К тому же новые планеты открывать – дело совершенно безвредное для окружающих, а вот преступления таким образом раскрывать чревато сломанными судьбами и разбитыми жизнями.

Неразрешимый вопрос туманил головы зрителей: для кого неведомый стратег составлял на микроскопическом чеке с бензоколонки схему, «сходную с обстановкой на Митькинском шоссе»? Ответ напрашивался только один. Кроме как для прокуратуры, больше не для кого. Чтобы красиво и наглядно проиллюстрировать в картинках подготовку покушения по схеме, «сходной с обстановкой на Митькинском шоссе». И неважно обвинению, что означенная схема сходна с обстановкой на любом перекрестке дорог нашей необъятной Родины, что, несмотря на все усилия следствия, ни одна экспертиза не смогла привязать каракули на чеке к почерку обвиняемых, что данная схема информационно бессмысленна, что она никак не соответствует топографическим навыкам офицеров, сидящих на скамье подсудимых. Все равно, что в написании слова «корова» кривыми печатными буквами с пятью ошибками подозревать учителя-словесника.

Такие вот «неоспоримые улики» представило обвинение присяжным заседателям. Действительно неоспоримые. Потому что никто не мог, возможности не имел, не дозволено было никому их оспорить. Ни адвокатам защиты, ни самим обвиняемым не позволено было и рта раскрыть, чтобы возразить явной абсурдности доводов прокурора. Впрочем, как верно изрек прокурор: «Вопросы достоверности доказательств решает суд». На то и надеемся.

Время, время! Что делаешь ты с человеком: годы идут, ум ветшает, тело изнашивается, вещи истлевают, рукописи горят... Когда долгота судебного процесса измеряется годами, то ты, время, неумолимо подтачиваешь его устои: свидетели отправляются в мир иной, потерпевшие переходят в разряд обвиняемых, доказательная база разрушается и, наконец, человеческое терпение лопается. От громкого уголовного дела остаётся только звучный пшик - в газетах, на телевидении, в Интернете...

В суд по делу о покушении на Чубайса обвинение доставило очередную свою свидетельницу. Бабушка передвигалась с трудом, каждое слово стоило ей заметных усилий. Звали старушку Рогатнева Мария Филипповна, привезли ее из Петушков Владимирской области.

Прокурор приступил к допросу, который в данном случае уместнее назвать бережным расспросом: "Мария Филипповна, в связи с чем Вы знаете Квачкова?".

Бабуля тревожно вслушивалась в слова, силилась понять смысл каждого: "Я работала там, в охране. Где-то на набережной, я уже и забыла где. У меня инсульт был. Мы охраняли машины. У нас книжка была. Я не помню - какой дом".

Прокурор осторожно, аккуратненько, как бы придерживая под локоток, подвел свидетельницу к сути дела: "А Квачков какое отношение имел к этому дому?".

Свидетельница порылась в обветшавшей памяти: "Он в этом доме жил. Он утром как уехал, и все - больше не ночевал. Больше я ничего не помню".

Прокурор попытался оживить угасающее сознание пенсионерки: "Какую ночь Вы имеете в виду?".

Но старушка не оправдала надежд: "Семнадцатого марта он выехал, и больше его не было".

Подсудимый Квачков действительно "выехал" 17 марта, был арестован и на три года с того дня переселился в "Матросскую тишину". Но не о том, не о том спрашивал и не того ответа ждал от свидетельницы прокурор!

Обвинитель ощупью, боясь спугнуть зыбкие воспоминания старушки, крался по лабиринтам ее памяти: "А что за машина была у Квачкова?".

Бабуля в ответ: "Я в этом не разбираюсь. Зелененькая такая".

Прокурор с издыхающей надеждой: "Номер не помните?".

Та рукой в сердцах машет: "А! Какое там! Ведь инсульт у меня, инфаркт".

Прокурор, чтоб дух перевести: "А гаражи возле дома были, частные гаражи?".

Старушка неожиданно выпаливает: "Не было гаражей!".

Прокурор почти что в ступор впал: как гаражей не было, если про гараж у дома Квачкова на суде говорено-переговорено, а, главное, присяжные о нём уже знают!? И ласково, как с дитя: "Вы о каком доме говорите?".

Бабушка бормочет: "Большой, восемь этажей, над речкой стоит".

Прокурор терпеливо, как врач-психиатр с пациентом: "А сзади дома были гаражи?".

Но и свидетельница упряма: "Не было!".

На том медицинские навыки прокурора истощились, в роль психиатра попробовал вжиться Сысоев, адвокат Чубайса: "А инсульт и инфаркт когда случились с Вами?".

Почувствовав в Сысоеве надежду на исцеление, бабушка живо отвечает: "В 2006 году".

Но Сысоев эгоистично уклоняется от медуслуг и напрямки торопко выводит свидетельницу на судебное поприще: "Квачков всегда на стоянке автомашину ставил? Да?".

Не ощутив в Сысоеве медбрата, бабуля обиженно бубнит: "Да. Всяк - на своё место".

Сысоев тяжело вздыхает и отступает. Адвокат Першин: "Когда Квачков уехал из дома последний раз, Вы в книжке отмечали?".

Пожилая женщина зачарованно рассматривает адвоката и эхом вторит ему: "Отмечали".

Першин: "А в какое время он выехал?".

Бабуля бодро: "Пол-восьмого!".

Першин недоверчиво улыбается.

Прокурор нащупывает вопрос, на который больная, как ему кажется, может дать вразумительный ответ: "Квачков каждый день ставил машину на стоянку или, бывало, что и не ставил?".

Напрасные надежды. Старушка отрешенно повторяет за прокурором: "Бывало, что и не ставил".

Прокурор, все еще не понимая, что свидетельница попросту копирует последние слова вопроса, всерьез продолжает допрос: "А вечером, когда Квачков возвращался, он ставил машину на стоянку всегда?".

Старушке, похоже, нравится играть в слова. "Всегда!" - эхом откликается она.

Сторона обвинения поняла наконец тщетность своих усилий, и прокурор, попросив вывести присяжных из зала, испросил у судьи разрешения огласить показания Марии Филипповны на следствии. Присяжных вернули в зал. Прокурор стал читать, что говорила старушка прежде, пять лет назад: "Работаю контролером ВОХР. У каждого автовладельца имеется электронный ключ, машины мы не регистрируем. При мне Квачков не выезжал и не заезжал. Когда он выехал и вернулся, я не знаю. Я ни разу не видела, чтобы с ним кто-то приезжал или заходил в гости".

Прокурор пристально вгляделся в топчущуюся за трибуной бабушку: "Все ли здесь написано правильно?".

"Правильно, - охотно аукнулась старушка. - Я много позабыла".

Ее отпустили с миром, при этом сторона обвинения чувствовала гораздо большее облегчение, чем сторона защиты. После инсульта в памяти женщины могли стереться не только гараж возле дома, но и сам дом, и машина "зелененькая", как, впрочем, и вся сознательная жизнь свидетельницы.

Смена декораций в зале суда. Приставы ввозят две тяжелые тележки с картонными коробками. Прокурор снова демонстрирует вещественные доказательства. Судя по объему тележек - доказательства весомые.

Прокурор шуршит пакетом, извлекает из него носовой платок, аккуратно расправляет его и представляет: "Платок белый с синей каймой".

Тот самый платок, который накануне защитники подсудимых пытались вывести из дела как недопустимое доказательство, потому что нашедшие его в левой водительской дверце автомашины Квачкова семь человек: следователь, двое понятых и четыре эксперта – записали в протоколе ясно, чётко, однозначно: "платок клетчатый", но когда спецы в экспертном центре вынули его из пакета, представленного следователем, платок оказался "белый с синей каймой". Ну никак не могут опытнейшие криминалисты принять клетку за белое да ещё с каймой! Понятно, что это два совершенно разных платка. Но прокурор не согласился с защитой и отстоял белый носовой платок с синей каймой как вещественное клетчатое доказательство, уверив судью, что следователь и эксперт просто-напросто одно и то же описали по-разному.

Адвокат Першин попытался указать суду на это: "Обращаю внимание присяжных заседателей, что данный платок белого цвета, клеток на нем не видно, платок имеет окаемку".

Понятно, что прокурор сторожил нечто подобное и выпалил со скоростью домашней заготовки: "Обращаю внимание присяжных заседателей, что у платочка есть клеточки, их просто не видно".

Но если на платке есть клетки, которых не видно, и суд в них верит, то как не поверить в то, что ни увидеть, ни унюхать вообще невозможно. Платочек-то оказался не простой - взрывоопасный. Судебная экспертиза, которую зачитал прокурор, уверивший присяжных, что никакого подлога не было и клеточки на платке сами по себе рассосались, высказалась так: "Обнаружены следы гексогена в количестве 10 в минус 9-10 в минус 10 степени", - что в тысячу раз меньше миллиардной доли, или, как говорят математики, это то, чего нет. Кто надушил бело-синенький скромный платочек гексогеном и зачем надушил, если гексоген не входил в состав взрывчатого вещества на Митькинском шоссе, остаётся только гадать и ждать дальнейшего развития событий на суде.

Обвинитель огласил следующий в списке вещдок: "Записка, изъятая на квартире Квачкова Александра, касающаяся РАО "ЕЭС России"". Записка, по версии следствия, доказывающая, что за Чубайсом возле РАО "ЕЭС" велось пристальное наблюдение.

Поднимается Шугаев, адвокат Чубайса: "Обращаю внимание присяжных заседателей, что среди этих записей имеется запись номера автомашины Чубайса".

Адвокат Квачкова Першин тут же уточнил: "Обращаю внимание присяжных заседателей, что на этом листочке есть номер, который отчасти совпадает с номером автомашины Чубайса".

Подсудимый Миронов добавил: "Обращаю внимание присяжных заседателей, что в данном списке подробно указаны номера, цвета и марки машин, которые не имеют никакого отношения к РАО "ЕЭС". Однако ни марки, ни цвета..."

Миронова резко и грозно обрывает судья: "Я Вас останавливаю, Миронов! Вы высказываете свое суждение, чем нарушаете закон".

Миронов соглашается не высказывать больше никаких суждений и продолжает: "Тогда обращаю внимание присяжных заседателей, что в списке не содержится ни марки, ни модели, ни цвета автомашины, на которой передвигался Чубайс. И сам номер - лишь часть номера автомашины, на которой передвигался Чубайс".

Судья тучнеет на глазах: "Я Вас вновь предупреждаю, Миронов! Вы можете обращать внимание на то, что листочек записки чистенький или старенький, паста на нем синяя или черная, и не более того".

На прокурора требование судьи отличать лишь чистенькое от грязненького, белое от чёрного, видимо, не распространяется, так как он тут же встает и заявляет: "Прошу обратить внимание присяжных заседателей, что это все-таки номер автомашины Чубайса - просто без указания региона".

Судья укоризненно смотрит на обвинителя, кротко журит его: "Господин прокурор, об этом Вы будете говорить в прениях".

Далее вещдоки сыпятся как из рога изобилия. Прокурор предъявляет пакетики с образцами грунта с колес автомашины Квачкова: "Вот образец с левого заднего колеса, вот - с левого переднего, а это - с правого заднего, это - с ковриков салона автомашины, а здесь - с обочины Минского шоссе, а это - с места происшествия...".

Присяжные недоуменно рассматривают давно высохшую грязь, подозревая в груде пакетиков раскрытую следствием тайну. Увы. Грязь, она и есть грязь. Никакой тайны. Прокурор зачитывает судебно-криминалистическую экспертизу, установившую, что "почвенные наслоения с колес и с ковриков из автомашины СААБ не происходят ни с места стоянки на Минском шоссе, ни с места взрыва".

Прокурор не унывает, смело движется вперёд, как ни в чём не бывало достаёт очередной вещдок - кассовый чек автозаправочной станции, изъятый из автомашины Квачкова: "Уважаемые присяжные заседатели, прошу вас соотнести схему места происшествия со схемой, изображенной на данном чеке".

Пока чек ходит по рукам присяжных и присяжные напрягают воображение, чтобы представить место происшествия, которого ни один из них отродясь не видел, прокурор успевает огласить почерковедческую экспертизу: "Буквы на чеке не принадлежат гражданам Квачкову, Яшину, Найденову".

Прокурор и этим обломом не смущен, он потрошит уже следующий пакет, из которого извлекает два предмета, разглядывает их внимательно и раздумчиво заключает: "Это, я так понимаю, кепка с волосами. А это шапка, обычная шапка".

Однако потрогать, в руках подержать шапку с кепкой присяжным не предлагают, тогда подсудимый Миронов просит: "Можно шапочку... примерить?".

Судья возражает: "Мерить нельзя, у нас не примерочная!".

Но шапку взять дозволила. Миронов внимательно ее изучает и с азартом первооткрывателя сообщает: "Можно обратить внимание присяжных, Ваша честь: здесь имеется дырка на шапке, что экспертизой не отмечено. Скорее всего, шапку съела моль в прокуратуре".

Судья прокуратуру в обиду и здесь не даёт: "Может, её износили до дыр".

Износили, так износили. С судьей не поспоришь. Хотя версию о моли, расплодившейся в Генеральной прокуратуре, разделило большинство присутствующих.

Прокурор подступает к самой увесистой массе вещдоков. Выгружает на стол пачку книг в фабричной упаковке и извещает присяжных: "Упаковка литературы: Борис Миронов. "Приговор убивающим Россию". Изъята из автомашины СААБ. 24 штуки".

В зале шорох. Ещё не ведая о том, что скажет сейчас прокурор присяжным, в зале понимают, что вот оно, вещественное доказательство того, почему на скамье подсудимых Иван Миронов. Мстят за отца, за его книги, обличающие власть.

Прокурор раздает книги присяжным заседателям, как учитель раздаёт новенькие учебники ученикам. Каждый присяжный получает по экземпляру, все углубляются в чтение. Кто-то рассматривает картину с Дмитрием Донским на обложке, кто-то - портрет автора на обороте.

Пока народные судьи читают и рассматривают, прокурор предупреждает их об угрозе, таящейся под обложкой: "Уважаемые присяжные заседатели, прошу обратить внимание на место издания данной литературы - город Каунас".

"Каунас" звучит сурово и обличительно, словно там ЦРУ или, по меньшей мере, Пентагон.

Судья встревожилась за политическую благонадежность присяжных, просит быстрее вернуть вещдоки: "Закончили смотреть, возвращайте. Все возвратили? Что, еще не дочитали?".

Много чего интересного предъявлял в этот день государственный обвинитель - образцы слюней на ватных тампонах, срезы ногтей в крохотных пакетиках, маленькую, белую нить, снятую с дерева на месте происшествия, смывы с рукоятки коробки передач автомашины СААБ, баллистическую экспертизу осветительного и сигнального патронов... И снова, не имея никакого отношения к подсудимым, вещдоки эти ничего не подтверждали и ничего не доказывали. Но они значились в деле как ВЕЩЕСТВЕННЫЕ ДОКАЗАТЕЛЬСТВА. Воистину, если что и изгрызает моль в Генеральной прокуратуре, так это мозги следователей!

Вершиной доказательной базы обвинения стала "кепка с волосами" - так, стремясь к фактологической точности, охарактеризовал ее прокурор.

На кепке, найденной в машине Квачкова, действительно обнаружены волосы и еще пот. Волосы, как установили эксперты, не могли "происходить" ни с головы Яшина, ни с головы Квачкова, но чем-то они до боли напоминали экспертам волосы Найденова, поэтому "могли происходить" от него. А вот потеть в кепке, я цитирую прокурора, могло "не менее трех человек", так как на ней обнаружились биологические следы, отчасти схожие с биологическими следами подсудимых Квачкова, Яшина и Найденова, судя по образцам их крови. Нет, это не генетическая экспертиза, которая определяет причастность к потоотделению на 99,999 процентов. Это биологическая экспертиза, ее вероятность гораздо ниже, примерно четверть человечества можно обличить в отпотевании, да стоит ли с генетикой связываться, ведь речь идет лишь о причастности к кепке, найденной в машине, а не к покушению на Чубайса.

Присяжные ушли, так и не увидев, не услышав, не узнав в этот день ничего существенного, весомого и зримого, что хоть как-то бы связывало подсудимых с происшествием на Митькинском шоссе. Разочарованной смотрелась и сторона обвинения. Повысить настроение, сделать себе маленький подарок решился Шугаев, адвокат Чубайса, выступив с заявлением: "Уважаемый суд! Сегодня в присутствии присяжных заседателей подсудимый Миронов допустил высказывание, недопустимое в присутствии присяжных заседателей. Кроме того, его защитник Чепурная сделала мне замечание с целью сформировать обо мне негативное впечатление у присяжных. Прошу занести это заявление в протокол!".

Судья скептически оглядела Шугаева: "Не давайте повода, господин Шугаев. Вам не менее хорошо известно, что сидеть, развалившись на стуле, нехорошо".

Ни мало не смутившись, Шугаев горделиво вздёрнул голову: "У меня комплекция такая, Ваша честь. Меня даже в Интернете назвали боевым слоном! А вообще-то, - горько пожаловался он, - меня там ужасно оскорбляют, так описывают!". Шугаев страдальчески прикрыл глаза.

Судья философски улыбнулась: "Не одного Вас там описывают. И откуда только такой огромный словарный запас у людей берется".

На том завершился и литературный диспут, и судебное заседание в целом...

Президент Д.А. Медведев на днях снова заявил, что уголовные дела в России слишком долго рассматриваются в судах. И вправду, процесс по делу о покушении на Чубайса длится уже пять лет. Годы идут, люди теряют память, моль изгрызает шапки, носовые платки утрачивают клетчатость, слюни высыхают, записки выцветают, грязь с обочин превращается в пыль. А прокуроры и судьи, сменяя друг друга, все толкут и толкут эту воду в ступе, надеясь, сами не знают, на что.

Над классиком, определившим глаза зеркалом души человека, доморощенные наши следователи, прокуроры и судьи иронично, снисходительно посмеиваются, они давно определили и практикой проверили, что друг подозреваемого, обвиняемого, подсудимого – вот уж зеркало так зеркало души человека, ибо, по их убеждению, именно друзья являются самыми эффективными переносчиками информации о личной жизни подозреваемых и обвиняемых и ни одна деталь, ни одна черточка в биографии, характере, поступках подсудимого, представленная в бесхитростных повествованиях его друзей, не останется не истолкованной ими в духе причастности бедолаги к уголовному делу.

Вот потому и вызвало обвинение на судебный процесс по делу о покушении на Чубайса в качестве свидетеля Сергея Шкруднева, друга Александра Квачкова, без вести пропавшего 17 июля 2005 года, которого следователи упорно втискивают в сюжет так называемого покушения в качестве одного из участников.

В зал вошел коренастый тридцатипятилетний крепыш, встал к трибуне, ожидая допроса.

Прокурор завел обычную прелюдию: «Были ли Вы знакомы с Александром Квачковым, сыном подсудимого Владимира Квачкова?».

Шкруднев с ностальгической грустью: «Да, это мой друг, мы дружили лет с тринадцати».

Прокурор уточняет даты дружбы: «В 2004-2005 годах Вы поддерживали отношения?».

Шкруднев кивает: «Да, часто встречались, мы жили рядом».

Закончив ритуальное вступление, прокурор перешел к главному: «Вам Александр Квачков высказывал свои политические взгляды?».

Шкруднев поёжился, словно затылком почувствовал холодный сквознячок репрессий тридцать седьмого года: «Нет, таких бесед у нас не было».

Прокурор же, как истинный наследник дедушки Ежова и папаши Берии, с непроницаемым лицом продолжал: «Не наблюдали ли Вы в квартире Александра Квачкова какие-либо издания политического характера?».

Шкруднев, оказывается, наблюдал такие издания: «Один-два раза Саша зачитывал выдержки в связи с телевизионными передачами, которые мы смотрели».

С политической неблагонадежности прокурор перешел на быт: «На даче Квачкова Вы бывали в 2005 году?».

Шкруднев и этого отрицать не стал: «Да, бывал. Несколько раз мы там отдыхали, пили водку, привозили девушек».

Прокурор как клещами вцепился в девушек, словно в подрыве на Митькинском шоссе участвовали смертницы-шахидки: «Каких девушек?».

«Разных», - скромно пожал плечами свидетель.

«Опускаю тему девушек, - извинился за бестактность прокурор, - Ещё что на даче делали?»

Шкруднев улыбается, предаваясь воспоминаниям: «В бане парились».

Прокурор: «А на дачу как добирались?».

Шкруднев: «У Александра была «Волга», потом СААБ он брал у отца».

Хоть и извинился за бестактность прокурор, да зудит его женский вопрос, не даёт покоя прокурору, и он снова соскальзывает в наезженную им колею: «А девочек Вы где находили?».

Шкруднев, удивляясь искренней невинности прокурора, охотно принялся надиктовывать интересующие прокурора адреса: «Есть места. Кинотеатр «Минск», Можайское шоссе, Митино».

Лицо прокурора вмиг обрело пуританскую суровость: «Когда Вы последний раз видели Александра Квачкова?».

Шкруднев начинает подробно вспоминать: «В день, когда арестовали его отца, он пришел ко мне домой вечером, а я должен был ехать на Охотный ряд жену с работы встречать. Саша сказал, что поедет со мной. Он сказал, что у него арестовали отца, что в квартире у него находятся люди из милиции».

Прокурор нетерпеливо перебивает: «В каком он был состоянии?».

Шкруднев: «Он был достаточно спокоен, в руке у него была бутылка пива. Он на Охотном ряду в мой телефон вставил свою сим-карту, позвонил куда-то, немного расстроился, потом мы отъехали от Охотного ряда и он вышел».

Прокурор тоном, исключающим представления о неприличии подслушивать и пересказывать чужие телефонные разговоры: «С кем он говорил?».

Шкруднев простодушно: «По-моему, с Иваном».

Прокурор требовательно: «Опишите дачу. Был ли там порядок или беспорядок?».

Шкруднев: «Ну, это была не дача с евроремонтом, там старые вещи стояли».

Прокурор досадливо: «Я не о том. Знаете ли Вы слово «бардак»? Так вот: был ли там бардак?».

Шкруднев решительно: «Ну, нет, бардака там не было».

Прокурор пояснил, что в его понимании означает «бардак»: «Имелись ли там вещи, которые не должны находиться на даче, например, строительные материалы, инструменты разные?».

Шкруднев понял, наконец, новое значение «бардака» и ответил, приложив к этому понятию собственное обозначение: «Это был не сарай».

Пока зрители размышляли, почему на даче не могут находиться строительные материалы и инструменты, в то время как у всех они именно там и находятся, прокурор подкрался к кульминационному вопросу: «Приглашал ли вас Александр посетить дачу 15 марта 2005 года?».

Свидетель не стал отказываться: «Дня за два до события приглашал, но я не смог».

На этом прокурор иссяк, зато адвокат Чубайса Шугаев захлестнул свидетеля фонтаном вопросов.

Шугаев спрашивал, устрашая свидетеля и громадностью своей кучеподобной комплекции, и чеканностью обвинительных формулировок: «Высказывал ли Вам Александр Квачков какие-либо политические взгляды на президента России, на правительство России, на Анатолия Борисовича Чубайса, на евреев, на представителей неславянских национальностей?».

Шкруднев, похоже, ощутил себя в застенках лубянских подвалов и в ужасе прошептал: «Нет».

Шугаев не поверил, в глазках его сверкнул отблеск бериевского пенсне: «Предлагал ли Вам Александр Квачков вступать в какие-либо политические партии, в тройки боевиков с целью свержения политического строя?».

Шкруднев, кажется, в его словах явственно различил щелканье затвора расстрельной винтовки, но стойко, хоть и дрожаще отказался ещё раз: «Н-н-нет».

От политических взглядов Шугаев перешагнул к тесту на терроризм: «Имел ли Александр какие-либо навыки в подрывном деле?».

Шкруднев взмолился и… почти признался: «Не знаю, но… но думаю, если человек в армии служил, значит, что-то может делать».

Шугаев с видом охотника, поймавшего, наконец, добычу в силки, почил от трудов, обрушившись всей кучей своей массы на хлипкий стул.

Как ни странно, в тон Шугаеву - поклоннику традиций лубянских подвалов, оказались вопросы подсудимого Миронова: «Квачков Александр состоял в какой-либо политической структуре?».

Шкруднев покачал головой: «Нет, не знаю о таком».

Миронов: «Вы видели его когда-либо в майке с изображением Эрнесто Че Гевары?».

Шкруднев: «Не видел».

Миронов не отступает: «Александр Квачков когда-либо при Вас изготавливал коктейль Молотова или взрывное устройство?».

Шкруднев пугается: «Нет, не видел».

Вмешивается судья: «Вот Вы, Миронов, позиционируете себя, как аспирант, историк, подающий надежды ученый, и употребляете слова, которыми окрестили эту смесь вот те заграничные м-м-м, та, другая армия…».

Миронов удивлённо: «Это советская историческая классика, Ваша честь. Роман Фадеева «Молодая гвардия».

Судья не спорила. Миронов продолжал спрашивать: «С какой целью Александр Квачков пригласил Вас на дачу накануне 17 марта?».

Шкруднев бесхитростно: «Наверное, водки попить».

Миронов: «Александр не предупреждал Вас, что помимо распития спиртных напитков, Вам придется участвовать в расстреле бронированного кортежа Чубайса?».

Шкруднев ошарашенно: «Нет, не предупреждал».

Подсудимый Найденов дал свидетелю возможность перевести дух от политики: «Была ли военная форма у Александра в квартире и лицензия охранника?».

Шкруднев охотно: «Да, была, и форма была, и лицензия».

Найденов: «Известно ли Вам, оказывал ли Александр Квачков какие-либо услуги в частном порядке – пробивал номера, охранял кого-либо, вел за кем-либо наблюдение, ну, за чьим-то мужем, женой?».

Шкруднев задумался: «Он об этом не любил говорить, но я вспоминаю, что какие-то побочные заработки у него были».

Найденов: «Вы можете подробнее рассказать о его звонке 15-16 марта?».

Шкруднев: «Он меня приглашал на дачу отдохнуть, эсэмэску прислал «Я под Минском», но меня жена не отпустила».

Найденов живо: «Что означает на сленге молодежи Кунцева «быть под Минском»?

Шкруднев застенчиво: «Это точка, где собираются девочки. Ну, раньше они там стояли».

Найденов: «Вот 17 марта, когда Александр Квачков пришел к Вам с бутылкой пива, кроме пива, у него оружие, боеприпасы, маскхалаты были?».

Шкруднев категорически отмел военное снаряжение друга: «Нет, пустой был».

Найденов: «А после этого звонка на Охотном ряду как изменилось поведение Александра?».

Шкруднев: «Он заволновался, расстроился».

Снова подсудимый Миронов: «Какая зарплата была у Александра Квачкова?».

Шкруднев: «Сейчас не вспомню, но совсем небольшая».

Миронов: «Тогда на чьи средства Вы гуляли с девочками?».

Судья снимает вопрос по требованию целомудренного прокурора.

Миронов пытается переформулировать: «Кто оплачивал спиртные напитки, питание во время вашего отдыха?».

Прокурор снова требует снять вопрос, и судья привычно уже корит Миронова за неприличный вопрос: «Подсудимый, Вы сводите суд к такому мероприятию, когда в компании можно смеяться, шутить со своими однолетками».

Миронов вспыхивает: «Ваша честь, мне больше всех здесь не до шуток!».

Судья оставляет без внимания реплику Миронова и сама обращается к свидетелю: «Интересовались ли Вы у Александра, как он провел время «под Минском» в кавычках, учитывая тот факт, что на вашем сленге это означает «снять девочек»?

Шкруднев с возмущением возражает: «Нет! У нас это не означает «снять девочек», у нас это означает – встретиться у кинотеатра «Минск».

Судья: «Ну - встретиться! Ой, извините, я думала, у вас это называется – «снять девочек». Почему Вы решили, что он Вам назначает встречу у кинотеатра «Минск»?

Шкруднев ей растолковывает: «Человек пишет, что находится под «Минском», сидит, с кем-то отдыхает. Я приехать не смог, и все».

Кажется, друг Александра Квачкова искренне и подробно рассказал все, что знал, и даже все, что только предполагал. Но прокурор, не удовлетворенный показаниями свидетеля, требует огласить его допрос на следствии. Оглашение разрешено. Вот что рассказывал Шкруднев пять лет назад на следствии: «Я заметил, что Александр стал интересоваться политикой, это связано с тем, что он стал сильно общаться со своим отцом. Отец его Владимир Квачков имел такие взгляды, они заключались в том, что Россию разворовали, что в этом виноваты жиды. Причём жиды – это не лица еврейской национальности, а те, кто грабит и разворовывает Россию. В квартире Александра я видел книги Бориса Миронова. Александр зачитывал отрывки из них. 17 марта он пришел ко мне на квартиру, сказал, что его отец арестован и это связано с покушением на Чубайса. Он позвонил с моего телефона на Охотном ряду Ивану или Игорю, я не понял, а потом простился со мной и вышел из машины».

Прокурор закончил чтение и подчеркнул противоречие: «Вы указали, что он политикой не интересовался, а раньше говорили, что он перенял взгляды от отца?».

Шкруднев пожал плечами: «Я уже забыл».

Миронов: «Вы не помните, кого конкретно называл жидами Александр Квачков?».

Шкруднев: «Не Александр, а Владимир».

Адвокат Першин тут же уточняет: «Вот это вот, что Владимир Квачков называл кого-то жидами, это в Вашем присутствии происходило?».

Шкруднев замялся: «Ну, я сейчас не уверен, что это было. Может, я сам слышал, может, Александр мне говорил».

Судья морщится: «Я вопрос сниму. То, что записано в протоколе, – это слова того, кого допрашивают. А в данном процессе вопросы задает профессиональный юрист, и задавать вопросы в нецензурной, некорректной или оскорбительной форме – это недопустимо».

Першин пытается отстоять вопрос: «Ваша честь, это относится к обстоятельствам дела».

Судья несговорчива: «Но это не означает, что профессиональный юрист должен повторять слова, которые говорит свидетель. Я предупреждаю Вас о недопустимости нарушения порядка в судебном заседании».

Першин встает: «Возражаю. Прокурор зачитывал те же самые слова, оглашая протокол. Вы тогда запретите прокурору употреблять эти слова».

Судья грудью встает на защиту коллеги: «Прокурор читает то, что записано, и автором этих слов является свидетель, и это не означает, что это должен повторять адвокат».

Тогда Першин перекраивает свой вопрос: «Скажите, пожалуйста, кого имел в виду Квачков, называя слово на букву «жэ», которое говорить здесь нельзя?».

Зал разулыбался. Слишком много пикантного подпадает под букву «жэ».

Прокурор: «Ваша честь, я прошу снять данный вопрос, поскольку в протоколе записано четко и ясно, кого называли словом на букву «жэ».

Судья: «Я вопрос снимаю как поставленный некорректно».

Першин пытается разминуться с этой проклятой «жэ»: «Все-таки кого Квачков имел в виду под этим словом? Я даже буквы не буду называть».

Судья не воспринимает и эзопов язык: «Ваш вопрос судом был снят и будет снят в этом виде тоже».

Преодолеть цензурные рогатки судьи попытался Миронов: «Употребляя слово, Квачков мог цитировать Гоголя, Пушкина или Достоевского?».

Шкруднев обрадованно: «Мог-мог!».

Судья запоздало: «Вопрос снимается как не относящийся к свидетелю. Спросите об этом Гоголя, Пушкина, Достоевского».

Кажется, Миронову интересна такая перспектива: «Будем вызывать, Ваша честь?».

Судья ворчит: «Миронов, Вы кого угодно можете вызывать».

Добродушие судьи явно не по нутру адвокату Чубайса Шугаеву, он вопрошает с обвинительной суровостью: «Квачков-старший когда-либо предлагал Вам поехать в Подмосковье пострелять из автоматического оружия?».

Шкруднев энергично мотает головой: «Да нет же, нет!».

Прокурор начинает зачитывать СМС-сообщения, которые Александр Квачков присылал своему другу Шкрудневу 15, 16, 17 марта 2005 года, и тут же, деликатно откашлявшись, оговаривается: «Вот сейчас я вынужден сделать заявление, Ваша честь, поскольку закон требует от меня оглашать документ в том виде, в каком он имеется в материалах уголовного дела. Но в нём имеется нецензурное выражение. Это слово всем понятно, и на просторечии оно означает девиц легкого поведения. Поэтому я их так и назову вместо того самого нецензурного выражения. Я думаю, это всем будет понятно».

За спиной прокурора кто-то тихо уточняет: «Слово на букву «б»?

Судья чутка, как ночная птица: «Миронов, любитель Вы букв!».

Встаёт адвокат Закалюжный: «Это я, Ваша честь».

Судья ахает: «Я не ожидала!».

Закалюжный никак не понимает безнравственности своего поступка: «А что это Вы не ожидали?».

Миронов возмущенно: «А от меня Вы это ожидали! Да, Ваша честь?!».

По залу прокатывается с трудом сдерживаемый смех.

Закалюжный продолжает борьбу за гласность: «Это цензурное слово, по-моему».

Судья продолжает бороться за нравственную чистоту аудитории: «Господин Закалюжный побеспокоился, что вдруг кто-нибудь не поймет, на какую букву это слово начинается».

Прокурор зачитывает первую СМС-ку от 15 марта: «В Минске девицы легкого поведения – 700 рублей». Он тоже не выдерживает, фыркает, представив себе прейскурант цен.

Зал открыто веселится, а прокурор с гримасой страдания, изо всех сил стараясь сохранить похоронную серьезность, продолжает читать сообщение от 16 марта: «Я под Минском 17 вечером или 18 утром». Почти всхлипывая, зачитывает еще: «Ну, ты чего?», «Приезжай, я один до утра», не выдерживает, фыркает и просит объявить технический перерыв, наверное, чтобы отсмеяться.

После короткого перерыва последний штрих заседания – оглашение детализации телефонных переговоров Александра Квачкова с 1 марта по 17 марта стал мучительной пыткой для всех присутствующих. Никто в детализации ничего не понимал. Назывались только номера телефонов, с которыми связывался Александр Квачков, время звонков и место, где находился абонент. Кто были эти люди – родные? близкие? друзья или знакомые девушки из-под «Минска»? а может, предполагаемые подельники Александра? – никто из присутствующих понять не мог, как никто не мог предположить, что доказывает вся эта длиннющая распечатка телефонных звонков, кроме того, что эти звонки были. Ни содержание разговоров, ни смысл отношений между звонившими неизвестны никому, в том числе творцам этого уголовного дела.

Сон клонил головы зрителей, с дремотой дружно боролись присяжные и адвокаты, лишь судья недреманным оком взирала на зал со своего председательского места. Этой монументальной картиной позвольте мне завершить свое повествование, задавшись напоследок резонным вопросом: всмотрелся суд и нам дал глянуть в зеркало души Александра Квачкова, допросив его друга Сергея Шкруднева, и что же увидел там суд? Увидел жизнь современного холостяка, не очень обременённого нравственностью и моралью, и уж точно не увидел там ни боевика, ни политика, способного на участие в покушении на кого бы то ни было.

Любовь КРАСНОКУТСКАЯ, Информагентство СЛАВИА

(Продолжение следует)

Не думаю, что надо как-то обращать внимание на явно неправовое решение.

Последнее время два дня в неделю нахожусь в судах. Первое время возмущался, потом понял, что суд судит по ему одному известному закону. Что это за закон – это большая тайна, на которую ни председатель суда, ни председатель вышестоящего суда отвечать не желают. Если выложить в Интернете всё, что пишут эти нелюди в мантиях, никто не поверит, что это написано судьями. Буквально вчера передо мной на судебной коллегии выступал молодой человек, выступал блестяще, при общем даунизме его выступление вселяет оптимизм, что еще не все потеряно – великолепное знание закона, безупречная логика в построении выводов. Сидим, общаемся, он говорит, что приведенные им факты не будут восприняты коллегией. Спрашиваю почему, ведь налицо подлог и служебное преступление ментов, на что он с горечью отвечает: они судят не по закону, по своей внутренней испорченности. Он оказался прав.

Так что налицо захват судейских услуг организованным преступным сообществом, которое, сговорившись псевдозаконными пленумами и постановлениями Верховного суда, отбрасывает имеющиеся законы различными демагогическими подзаконными актами. Сравните, например, УПК РФ и постановление Верховного суда по правоприменительной практике или как данный правовой акт применяется на уровне региональных судов - волосы дыбом встают от подобного применения!!! Я понимаю, что много претензий и к Конституции и ГК РФ и УК РФ, но, черт подери, уверяю вас, если бы всё это чванливое сообщество хотя бы на 10 процентов придерживалось пусть пока несовершенных, но все-таки законов, подобного правового беспредела не было бы!!

Когда здесь я поднял вопрос, что постановление Верховного суда о том, что подследственный имеет право ВРАТЬ, дискуссия не получила развития, а ведь в Конституции, на что сослался Верховный суд, нет слова лгать и врать. Отрицание морально - нравственных норм ведет к РАБСТВУ. Многие на своей шкуре это уже почувствовали. Такой суд, который есть в России на данном историческом этапе, должен быть не просто разогнан, он должен быть ликвидирован как особо опасное антигосударственное учреждение, деятельность которого направлена на разжигание ненависти всех ко всем и на уничтожение государства. Все истоки и первооснова коррупции заложены существующей судебной системой, не думаю, что руководители государства этого не понимают. Если не понимают - на Олимпе им не место.

Они все понимают, и эта людоедская система поддерживается сверхвысокими зарплатами недаром, подобным образом человек может до конца жизни искать правду и так ее и не найти. Так что не отчаивайтесь, еще один опыт показал, что институты данного государства не служат народу, т.е. данная конструкция не является демократической, по сути своей деятельности она преступна, потому что не может обеспечить самого простого и элементарного - выполнения принципа справедливости и законности. Вывод из этого следующий: гражданин Медведев, Вы плохо выполняете свои конституционные обязанности, никакого инновационного государства с такой судебной системой не построить, скорее всего, государство превратится в нечто несуразное, вернее, уже превратилось.

Виктор,

http://forum.msk.ru/material/society/1497634.html?pf=2