|
||||
|
Глава 4 Азиатские ценности ЧАСТЬ I. ЧЕМ ОБУСЛОВЛЕНО ЗНАЧЕНИЕ АЗИИ Азия — самый большой континент, на который приходится треть всей суши и более половины населения Земли. Роль ее постоянно растет и, я уверена, будет расти в будущем. В этом я убеждалась каждый раз во время визитов (которых с момента моего ухода с поста премьер-министра насчитывается уже 33) в 13 стран Азии. Выходцы с Запада нередко заблуждаются в отношении Азии. Ее удаленность, размер и то, что я не могу определить иначе как «непохожесть», захватывают, озадачивают, а иногда пугают. Мы склонны преувеличивать. В конце 80-х и начале 90-х годов было немало разговоров о том, что XXI век будет «азиатским» или «азиатско-тихоокеанским» — эрой, в которую центр мировой жизни и власти переместится с запада на восток. Известный историк Пол Кеннеди, например, писал в 1988 году, что «задача американских государственных деятелей в следующем десятилетии… будет заключаться в замедлении относительного ослабления позиций Соединенных Штатов»[98]. В то же время западный протекционизм в ответ на экономическое наступление стран Азии нашел себе новых и весьма искусных защитников, таких как покойный сэр Джеймс Голдсмит[99]. В Соединенных Штатах призывы противостоять вторжению азиатской экономики звучали из уст бывшего кандидата в президенты Патрика Бьюкенена и других политиков. В Европе ожидание наступления эры конкурирующих торговых и политических блоков, из которых один, а то и два должны быть азиатскими, подстегнуло развитие федерализма. Последовавший за этим экономический кризис, который затронул большинство «азиатских тигров», и непрекращающиеся проблемы во всемогущей экономике Японии положили конец преувеличениям и истерии. Вместе с тем наряду с тревогой в отношении глобальных последствий этой эпидемии азиатского экономического гриппа сквозит и определенное злорадство: на Западе многие полагают, что азиатские проблемы реабилитируют их собственные системы и взгляды. Но из того, что разговоры об «азиатском столетии» оказались преувеличением, вовсе не следует, что развитие Азии остановилось. Напротив, все говорит о том, что Азия по-прежнему имеет большое значение, в первую очередь для Запада. Чтобы понять это, достаточно взглянуть лишь на следующие факты. Во-первых, население Азии (в целом) продолжает расти, в то время как население Запада (в целом) не увеличивается. К 2050 году, по прогнозам, число жителей Азии должно вырасти до 5,2 миллиарда человек, тогда как все население Земного шара составит 8,9 миллиарда человек[100]. Это при том, что азиатские страны проводят политику ограничения рождаемости и, без сомнения, будут ее продолжать. В условиях глобальной экономики с высокой мобильностью капиталов и технологий при наличии соответствующего законодательства и регулирования большое население означает большие трудовые ресурсы и растущий рынок. Развивающиеся азиатские государства будут со временем значить для нас все больше и как клиенты, и как конкуренты. Во-вторых, в Азии есть три, а возможно и четыре, развивающихся государства, от благосостояния и намерений которых зависит положение всего региона. Китай — крупнейшее государство региона с огромным экономическим потенциалом и неопределенными устремлениями — становится все более важным глобальным участником величайшей игры. Япония — вторая в мире по экономическому развитию страна — занята поиском ответа на вопрос, как в долгосрочной перспективе защитить свои стратегические интересы. Индия — сопоставимая с Китаем страна, население которой превышает 1 миллиард человек, — крупнейшая демократическая страна мира и признанная ядерная держава. Индонезия, несмотря на продолжающиеся потрясения, остается крупнейшим в мире мусульманским государством, ее ориентация оказывает существенное влияние на ислам как на политическую силу. В-третьих, несмотря на то что обобщение неизменно связано с упрощением, осмелюсь утверждать, что азиатские, особенно восточно-азиатские, ценности, обычаи и установки оказывают на нас постоянное и возрастающее влияние. Наиболее очевидную роль здесь играет эмиграция азиатского населения в страны Запада. Но значительно более существенным является азиатское культурное своеобразие, имеющее решающее значение для экономического и политического развития государств Азии, с которыми нам приходится иметь дело. Излишне говорить, что «азиатские ценности» — это наиболее сложный предмет. На Западе за долгие годы у многих сложились образы и стереотипы, которые высмеивают и оскорбляют жителей Азии. Представитель одной из азиатских стран заметил: «Самым печальным из всего, что когда-либо происходило с Азией, была не физическая, а духовная колонизация», — и добавил: «Эта духовная колонизация пока еще не полностью искоренена в Азии, общества многих азиатских стран пытаются освободиться от нее»[101]. Вместе с тем проводники идеи «непохожести» жителей Азии, пытавшиеся именно этим объяснить свои экономические и социальные успехи, сами являются выходцами из Азии. Например, Ли Куан Ю, бывший премьер-министр Сингапура, заявил: «У нас [представителей Азии] другие социальные ценности. Эти ценности и есть основа быстрого роста»[102]. А по словам д-ра Махатира Мохамада, премьер-министра Малайзии, «азиатские ценности являются действительно универсальными, представители Запада неоднократно пользовались ими»[103]. Нельзя принимать «азиатские ценности» в качестве оправдания нарушений прав человека. Хотя кому-то, возможно, и хотелось бы, чтобы жестокости в отношении лидера оппозиции Бирмы Аун Сан Су Чжи заставили замолчать всех, кроме самых бесстыдных проповедников азиатской автократии. Как бы то ни было, значение культуры как компонента экономического успеха и фактора, влияющего на социальные и политические институты, совершенно реально. Хорошо известны такие характерные азиатские черты — в особенности это относится к Восточной Азии, — как важная роль сообществ, построенных на семейных узах, чувство ответственности и установка на бережливость и осторожность в действиях. Как отметил Франсис Фукуяма: Путь развития обществ многих современных азиатских государств совершенно не похож на путь развития стран Европы и Северной Америки. Примерно в середине 60-х годов прошлого столетия практически все страны индустриального Запада столкнулись с быстрым ростом преступности и распадом нуклеарной семьи. Единственные две страны Организации экономического сотрудничества и развития, где этого не случилось, были азиатскими — Япония и Корея… вместе с другими странами Юго-Восточной Азии[104]. Целый ряд азиатских государств успешно использовал эти социальные характеристики для создания эффективной экономики, сокращая размер правительств и госбюджета за счет ограничения социальных расходов и устранения чрезмерного регулирования. Политика минимизации государственных пособий, в свою очередь, укрепила социальные и культурные ценности, которые помогли азиатским экономикам добиться процветания. Я уверена, что это останется справедливым для стран, в которых китайцы составляют существенное большинство или меньшинство населения. В любом месте, даже в условиях полуразвалившегося квазисоциализма материкового Китая, они неизменно демонстрируют предприимчивость и уверенность в своих силах[105]. При наличии соответствующей экономической основы не существует ничего, что было бы им не под силу. Возьмите хотя бы Сингапур. ЧАСТЬ II. «ТИГРЫ» Сингапур: рукотворное чудо Нередко большие истины лучше всего отражаются в малом. В случае Юго-Восточной Азии это, несомненно, удивительная реальность крошечного Сингапура. Сингапур — одно из самых маленьких государств мира. Он занимает один крупный остров и 59 крошечных островков, площадь которых менее 650 квадратных километров. Природа обделила его плодородными почвами и минеральными ресурсами, даже вода там и та привозная. Тем не менее сегодня это одно из самых оживленных мест коммерческого мира. Прежде всего, это самый загруженный в мире порт. Несмотря на то что все без исключения сырье приходится импортировать, это крупный промышленный центр, производящий химическую и фармацевтическую продукцию, электронику, текстиль, пластмассы, бензин и продукты переработки нефти. С 1966 по 1990 год его экономический рост достигал в среднем 8,5 %. Короче говоря, Сингапур — это центр Юго-Восточной Азии и один из наиболее динамичных экономических регионов. Население Сингапура, составляющее 4 миллиона человек, имеет душевой доход выше, чем в Великобритании, Германии или Франции. Можно сказать, что тот Сингапур, который мы видим сегодня, имеет двух основателей. Первым был британский колониальный управляющий сэр Томас Раффлс, который основал в 1819 году город как торговый центр с уникальным местоположением на пути из Восточно-Китайского моря в Индийский океан. В последующем британская Ост-Индская компания построила и стала эксплуатировать порт. Под британским правлением сформировалось и выросло нынешнее население, состоящее главным образом из китайцев, а также малайцев и индийцев. Мы ушли, оставив населению бесценное наследие законности, честную администрацию и дух этнической терпимости. Вторым основателем Сингапура, без преувеличения, был Ли Куан Ю. Г-н Ли практически единолично создал одну из самых удивительных «историй экономического успеха» нашего времени, несмотря на постоянную угрозу безопасности своей маленькой страны и даже самому ее существованию[106]. С самого начала он столкнулся с подрывной деятельностью и противодействием коммунистов. Когда в 1965 году Сингапур все-таки отделился от Малайзии под шквал язвительных напутствий, его перспективы многим казались очень бледными. На деле же все вышло наоборот. Ли Куан Ю не просто вел Сингапур к процветанию, он стал самым твердым, последовательным и смелым противником бредовых утверждений левых о появлении третьего мира в пределах Содружества. В те годы, когда мы одновременно находились на постах премьер-министров, я неоднократно получала из первых рук подтверждения тому, каким влиянием может пользоваться лидер крошечного государства, обладающий умом и мудростью. Мы с г-ном Ли далеко не во всем соглашались друг с другом. Сегодня он намного лучше думает о коммунистическом Китае, чем я. Более того, я вообще провела бы линию между свободой и порядком, предпочтительную с моей точки зрения, немного ближе к первой, чем он. Тем не менее он, несомненно, один из самых искусных государственных деятелей XX столетия. Уроки Сингапура выходят далеко за пределы политики и даже экономики. В определенном смысле этот маленький город-государство теперь имеет все потому, что начал практически с нуля. Только мастерство, творческие предпринимательские способности людей могли превратить его в то, чем он стал. Общество добивается прогресса только тогда, когда талантливые люди — а в мире нет более талантливых людей, чем китайцы, которые составляют 80 % населения Сингапура, — опираются на собственный интеллект, а не на физическую силу. И только при наличии соответствующей основы для предприимчивости этот прогресс оборачивается непрерывно ускоряющимся развитием. Де Токвиль выразил эту мысль в пассаже, который нравится мне больше всего: Хотите знать, почитает ли народ производство и коммерцию? Для этого не нужно прислушиваться к шуму его портов, изучать качество древесины из его лесов или плодородие его земли. Дух торговли приводит к появлению всех этих вещей, а без него они бесполезны. Просто проверьте, поощряет ли закон этого народа стремление к успеху, дает ли свободу действий, способствует ли развитию чутья и навыков его поиска, дает ли возможность пожинать плоды[107]. Как видите, подобное откровение не ново; его лишь на время забыли. Пример Сингапура не даст случиться этому впредь, по крайней мере в Азии. Успех Сингапура наглядно демонстрирует нам, что: • богатство страны не обязательно строится на собственных природных ресурсах, оно достижимо даже при их полном отсутствии; • самым главным ресурсом является человек; • государству нужно лишь создать основу для расцвета таланта людей. Экономические кризисы и перспективы Сингапур успешно выдержал экономический шторм конца 90-х. Его банки остались платежеспособными и управляемыми, его бизнес — реально прибыльным, а администрация — честной, чего нельзя сказать о тех азиатских странах, которые больше всего пострадали от кризиса. Азиатский финансовый кризис 1997–1998 годов Хронология основных событий[108] 1997 год • 2 июля: после крупномасштабных валютных спекуляций национальная валюта Таиланда (бат) стала плавающей и упада на 20 %. • 24 июля: резко упал курс индонезийской рупии, малайзийского ринггита, тайского бата и филиппинского песо. • 5 августа: МВФ и азиатские государства предоставили кредит в размере 17,2 млрд. долларов для спасения тайской экономики. «14 августа: рупия резко пошла вниз после отмены государственного контроля. • 20 сентября: ринггит упал до самого низкого уровня за последние 26 лет. • 19–23 октября: индекс «Ханг Сенг» фондовой биржи Гонконга снизился почти на четверть, установив рекорд падения за все время своего существования. • 31 октября: МВФ объявил о предоставлении помощи Индонезии в размере 40 млрд. долларов. • 24 ноября: обанкротилась японская компания Yamaichi Securities Со. — первое банкротство крупного бизнеса в стране после 1945 года. • 3 декабря: МВФ согласовал условия выделения Южной Корее финансовой помощи в размере 57 млрд. долларов — самый крупный пакет за всю историю его существования. 1998 год • 15 января: Индонезия приняла программу реформ, предложенную МВФ. • 14–15 мая: волна крупномасштабных беспорядков прокатилась по центру Джакарты, оставив после себя более 1000 убитых. • 21 мая: президент Индонезии Сухарто подал в отставку. • 12 июня: Япония объявила о первом за последние 23 года спаде в экономике • 12 июля: премьер-министр Японии Рютаро Хашимото уходит в отставку; Малайзия объявила о спаде в экономике. • 1 сентября: премьер-министр Малайзии установил жесткий валютный контроль. • 24 сентября: индекс «Никкей» Токийской фондовой биржи достиг самого низкого за 12 лет значения. • 23 октября: японское правительство начало осуществлять 505-миллиардную программу спасения экономики и обанкротившихся банков. • 10 ноября: МВФ и Всемирный банк объявили, что опасность глобального финансового кризиса уменьшилась и появились признаки оздоровления в Таиланде и Южной Корее. Азиатские фондовые рынки начали проявлять признаки оживления. Эксперты еще долго будут спорить о причинах азиатского экономического кризиса. Позже, когда мы доберемся до управления глобальной экономикой, я приведу свои соображения насчет того, какие уроки можно извлечь из него, а какие — нет[109]. Здесь я отмечу лишь три момента. Первый очевиден и не требует никаких доказательств. В экономике, как и любой другой области, то, что демонстрирует рост, должно (как минимум время от времени) испытывать падения. Экономическое развитие никогда не бывает непрерывным, а такой экономический взлет, который мы наблюдали в Азиатско-Тихоокеанском регионе после окончания Второй мировой войны, по определению предполагает крутые повороты. Пришедшее на смену спаду устойчивое оживление лишь подтверждает вывод. То, что пережило падение, вновь идет вверх. Второй момент заключается в том, что экономика всех стран Восточной Азии, за исключением Сингапура, Гонконга и Тайваня, страдала (и в определенной мере продолжает страдать) от системной проблемы, суть которой состоит в широком проникновении кумовства в отношения между правительствами, бизнесом и банками; неадекватном финансовом регулировании и широком распространении явления, которое, каким бы недипломатичным это ни было, иначе как коррумпированностью назвать нельзя. Третий же момент — кратковременная острая проблема на финансовых рынках. Конкретные ее проявления имели свои особенности в каждой стране. Тем не менее кризис, который, как инфекционная болезнь, перекидывался с одной валюты на другую, привел к региональному краху, и был момент, когда казалось, что он способен вызвать и глобальный. Экономический тайфун обрушился сначала на Таиланд. Тайцы добились колоссальных успехов в экономике в 80-е и начале 90-х годов. Непосредственная причина их проблем заключалась в сочетании дефицита текущего платежного баланса и привязки национальной валюты к американскому доллару. Что-то должно было случиться, и 2 июля 1997 года тайский бат, после того как его курс стал плавающим, упал на 20 % по отношению к доллару. Циклон затем прошелся по Филиппинам, Малайзии и Индонезии, где также значительный дефицит текущего платежного баланса сочетался с фиксированными курсами национальных валют относительно доллара. С их валютами случилось то же самое, что и с батом. Индонезия, Таиланд и Филиппины обратились к МВФ. На Филиппинах процесс преодоления последствий прошел довольно гладко. В Индонезии, однако, экономические неурядицы не прекратились. К концу января 1998 года индонезийская рупия потеряла 80 % своей стоимости по отношению к доллару. Малайзия, верная экономическому национализму д-ра Махатира, не обращая внимания на рекомендации его заместителя г-на Анвара Ибрагима, попыталась сопротивляться логике глобальной экономики и ввела жесткий валютный контроль. Несмотря на это, к концу 1997 года уровень производства в стране упал на 7 % (после 8 %-ного годового прироста в течение последних 10 лет); фондовый рынок Малайзии потерял 45 % стоимости, а курс национальной валюты, ринггита, относительно американского доллара понизился на 40 %. Последней жертвой стала валюта Южной Кореи — вона. В действительности ситуация в Корее существенно отличалась от той, что была У других «тигров». В Корее, как и в Японии, и даже в еще большей степени, сложился ярко выраженный корпоративный капитализм, основанный на системе могущественных промышленных конгломератов, известных как «чеболи». Корпоратизм в любой его форме — даже в таком обществе, как корейское, где усердный труд, предприимчивость и взаимная поддержка ценятся весьма высоко, — ограничивает гиб- .. .. .. торитаризмом и тоталитаризмом[110]. Не считая Китая, Бирмы и в определенной мере Вьетнама, население Азии не сталкивалось с тоталитарными режимами до экономического кризиса 1997–1998 годов. Конечно, правительство Таиланда, состоявшее в основном из военных, квазиавторитарное правительство Ким Янг Сама в Южной Корее и правительство президента Сухарто в Индонезии, которые пали в результате экономического краха, нельзя было назвать в полном смысле демократическими. Вместе с тем ни одно из них не было замешано в злодеяниях такого масштаба, как в Китае. Китай и другие репрессивные социалистические государства региона вполне успешно выдержали кризис: тюрьмы тоже предоставляют своего рода защиту тем, кто в них находится. Малайзия же, которая прежде считалась по крайней мере частично свободной, не только не приблизилась к политическому либерализму, но еще больше отдалилась от него. Вряд ли на таком фоне можно говорить о новой волне демократии, прокатившейся по Юго-Восточной Азии. Ее нельзя было даже ожидать. Как я уже отмечала, свободу и демократию нельзя назвать чем-то чуждым для Азии — достаточно лишь взглянуть на энтузиазм, с которым китайцы из Гонконга приветствовали преобразования 1992–1997 годов, чтобы понять это. Но я не верю, что в какой-либо стране, не обладающей соответствующими условиями и опытом, будь она азиатской или неазиатской, возможно ввести демократию одним махом, не рискуя натолкнуться на проблемы. Это особенно справедливо для стран с богатой историей насилия. Именно такой страной и является Индонезия. Индонезия: рукотворный беспорядок До экономического кризиса 1997 года Индонезию вполне можно было поставить рядом с Сингапуром, ее крошечным соседом, как пример рукотворного чуда. Его главным архитектором был, несомненно, экс-президент Сухарто, хотя это и может звучать политически некорректно с позиции сегодняшнего дня. Именно Сухарто в 1967 году во главе армии и при широкой поддержке населения положил конец хаосу, к которому привела антикапиталистическая и антизападная политика тогдашнего президента Сукарно. Политика Сухарто, ориентированная на привлечение в страну западных инвестиций и поддержку модернизации и частной инициативы, превратила страну в «тигра», темп экономического роста которого составлял 7 % в год в течение десятилетия с 1985 по 1995 год. Г-ну Сухарто удалось удивительным образом изменить общий уровень жизни в лучшую сторону и сократить долю населения, жившего за чертой бедности, с 60 до 11 %[111]. Конечно, страна прошла через кровопролитие и репрессии. Но она стояла на грани коммунистической революции, а коммунистическая революция, неважно, побеждает она или нет, как правило, влечет за собой потоки крови. Не следует сбрасывать со счетов также и обстоятельства присоединения к Индонезии Восточного Тимора, бывшей португальской колонии, в 1975 году: там шла жестокая гражданская война и к власти вот-вот должна была прийти клика, поддерживаемая коммунистами. Я не считаю нужным оправдывать все действия правительства Сухарто. На мой взгляд, президент Сухарто поступил бы мудро, если бы ушел в отставку несколькими годами ранее. Однако в том, как Запад, который поддерживал его, когда он был нужен, затем стал повторять как попугай лозунги защитников прав человека, забыв заслуги его правительства перед страной и перед нами, есть что-то отвратительное. Я неоднократно разговаривала с президентом Сухарто до и после моего ухода с поста премьер-министра. Последний раз это было в 1992 году, когда он показывал мне животноводческую ферму в Тапосе. Страстно интересуясь сельским хозяйством, как и большинство индонезийцев, он пытался привнести в сельскую жизнь достижения науки и техники, с тем чтобы сдержать отток населения в города. Я вполне могу поверить, что г-н Сухарто с семьей использовали свое положение в корыстных целях, что не является чем-то необычным среди автократов. Однако я в равной степени убеждена, что он хотел лучшей доли для Индонезии, и по объективным показателям его правление следует признать успешным. Размышления на тему режима Сухарто имеют в настоящий момент определенное практическое значение. Несмотря на то что угроза коммунистической подрывной деятельности в Юго-Восточной Азии рассеялась, другая угроза, с которой приходилось иметь дело Сухарто, не исчезла — это угроза распада индонезийского государства. В стремлении его сместить МВФ воспользовался поразившим Индонезию в 1997 году экономическим кризисом и продиктовал такие условия, которые Сухарто не мог принять, оставаясь на своем посту. Операция МВФ по спасению страны превратилась, таким образом, из финансовой в политическую. Фонд, в частности, настаивал на колоссальном повышении цен на горючее и продукты питания как раз в тот момент, когда жизненный уровень простых индонезийцев резко упал в результате девальвации национальной валюты. Подобные изменения, некоторые из которых сами по себе, несомненно, были желательными, в сложившейся ситуации приобрели колоссальную разрушительную силу и привели к дестабилизации не только правительства, но страны в целом. В связи с этим мне на ум приходит такое наблюдение Киркпатрик: …Мысль… о том, что правительства можно демократизировать в любой момент, в любом месте и при любых условиях… [В традиционных автократиях] материя власти расползается очень быстро, когда подрывается или исчезает сила или статус человека, стоящего на вершине. Чем дольше автократ находится у власти, чем больше его личное влияние, тем в большей зависимости от него оказываются институты государства. Без него организованная жизнь общества рушится, подобно арке, из которой удалили замковый камень[112]. Именно это и произошло в Индонезии, несмотря на все усилия Б. Ю. Хабиби, помощника и преемника президента Сухарто. Хаос продолжал углубляться при Абдуррахмане Вахиде вплоть до его смещения. Остается только наблюдать за тем, как новый президент Мегавати Сукарнопутри будет пытаться справиться с ним. Я не верю в то, что вмешательство Запада может предотвратить развал государств, где население хочет этого и сущёствуют необходимые предпосылки. Но Запад не должен и содействовать такому политическому распаду, создавая условия для крушения центральной власти, особенно когда этим подвергает риску западные интересы. Индонезия — большая страна с населением более 200 миллионов человек, говорящих на 250 языках и проживающих на шести тысячах островов, которые разбросаны на расстоянии, равном трети окружности Земли. На протяжении всего ее независимого существования главной заботой властей было обеспечение национального единства. Этой цели служат, например, пять принципов национальной идеологии Pancasillaвключенных в конституцию и определяющих основную философию Индонезии — философию религиозной терпимости и взаимного уважения. Необходимость подобной концепции ясно продемонстрировало избиение христиан на Молуккских островах и выходцев с острова Мадура — на Калимантане после ухода президента Сухарто со сцены. Остается только ждать и смотреть, выживет ли Индонезия в ее нынешней форме. Предоставление независимости Восточному Тимору было совершенно правильным, хотя будущее покажет, стоило ли жителям этой бедной маленькой страны бороться против Джакарты. Ясно одно: у национальных меньшинств, а может быть даже и у основного населения, в других частях Индонезии теперь появился соблазн последовать их примеру. Мусульманская провинция Ачех, дающая 40 % сжиженного природного газа, одной из важнейших статей экспорта Индонезии, требует автономии и может попробовать отделиться. Подобные, хотя и не такие сильные, настроения наблюдаются в Папуа, Риау и на Восточном Калимантане — регионах, богатых полезными ископаемыми. Сильное недовольство небольшой, но богатой и влиятельной китайской общины в Джакарте, которое уже приводило к кровопролитию, также угрожает основам индонезийского государства[113]. В интересах Запада сохранить Индонезию в том виде, в котором она существует сейчас, и снова превратить ее в спокойную и процветающую державу. Мы не должны забывать, что две пятых мировых морских перевозок осуществляются именно через этот обширный архипелаг. Не следует упускать из виду и то, что Индонезия, самое крупное мусульманское государство, играет очень большую роль в чрезвычайно деликатном и важном деле — выстраивании глобальных взаимоотношений между Западом и исламскими государствами. Превращение Индонезии в процветающее демократическое мусульманское государство будет служить хорошим примером для остального исламского мира. Итак, подведем итог. • Отношение Запада к Индонезии было неблагоразумным и близоруким. • Мы не должны идти на устранение не удовлетворяющих нас режимов, подобных режиму Сухарто, не продумав возможных последствий. • По мере своих возможностей мы должны помочь Индонезии выжить и добиться процветания. ЧАСТЬ III. ЯПОНИЯ Японский феномен Ярчайшим образом, по крайней мере с точки зрения Запада, «азиатские ценности» проявляются в удивительном феномене современной Японии. По своему экономическому развитию, как я уже отмечала, Япония находится на втором месте в мире. По общепринятым меркам она более чем в четыре раза превосходит экономику Китая. Благодаря тому, что на протяжении 20 лет сальдо текущего платежного баланса неизменно оставалось активным, Япония превратилась в крупнейшего мирового кредитора, зарубежные активы которого оцениваются в 1,2 трлн. долларов. Этого не следует забывать, особенно на фоне потока выступлений на тему внутренних проблем страны и ее слабости. История современной Японии остается образцом поразительного успеха. Во время моего пребывания на посту премьер-министра я очень часто встречалась с японскими лидерами. Их личные качества разнятся намного больше, чем можно предположить, глядя на карикатуры. Премьер-министр Ясухиро Накасоне (1982–1987), к примеру, был очень общительным и имел западные манеры, что, несомненно, помогло ему установить теплые отношения с Рональдом Рейганом. Премьер-министр Побору Такешита (1987–1989), напротив, представлял собой намного более «типичную» фигуру партийного босса, которого, несмотря на колоссальный успех в его собственной среде, невозможно было представить на вершине политической системы западной страны. И, наконец, премьер-министр Тошики Кайфу (1989–1991), который внес свежую струю в японскую политику, выглядел так, словно он сел между двумя стульями. К сожалению, 80-е годы были не лучшими для получения более глубоких представлений о реальной Японии. Причина заключалась в том, что любой диалог между Западом и Японией в те дни неизменно переходил на проблему их торгового профицита. Теперь-то мы понимаем, что это были переломные годы для мировой экономики. Поддайся президент Рейган антияпонскому протекционистскому давлению в тот момент, и Запад не только серьезно испортил бы отношения со своим главным партнером на Дальнем Востоке, но и остановил бы продвижение к снижению глобальных тарифов, составляющих основу нашего процветания. Тем не менее факт остается фактом, подавляющее большинство моих переговоров с японскими премьер-министрами заканчивались просьбой снять ограничения на британский импорт и вежливым разъяснением того, что японская система распределения/налогообложения/ценностей — совершенно «другая». По правде говоря, в этом была изрядная доля истины. Япония и в самом деле другая. «Отличия» не ограничиваются структурой розничной торговли и потребления; они являются отражением самого японского феномена. Лишь после ухода с поста премьер-министра я смогла уделить его изучению больше времени. Любой действующий политик, имеющий дело с Японией, так или иначе сталкивается еще с одной проблемой: традиционно лучшие представители японского народа обходят политику стороной и предпочитают заниматься бизнесом или работать на государственной службе. За последние несколько лет я была в Японии семь раз. Хотя у меня и сохранились некоторые политические связи, лишь знакомство с деловым миром и другими слоями японского общества позволило получить более глубокое представление о стране. Конечно, это нельзя назвать откровением, но тем не менее это действительно так: Япония представляет собой единственную в своем роде смесь западного с азиатским. По некоторым аспектам отношение Японии к Западу в течение столетий было очень похожим на отношение Китая. И та, и другая страна долгое время сознательно отгораживали свое общество от Запада. Обе страны были вынуждены под давлением предельно унизительных обстоятельств принять западную модель коммерции, западное присутствие и влияние: в случае Японии — в результате непрошеного появления американского коммодора Мэтью Перри со своей эскадрой в Нагасаки в 1853 году. Именно в этот момент проявилось принципиальное различие между китайским и японским менталитетом. В то время как Китай практически единодушно поднялся на яростную, но бесполезную борьбу с Западом, Япония приняла его. Падение сёгуната Токугава и восстановление власти японского императора— «реставрация Мейджи» 1868 года— стали началом создания современной Японии. Столица была перенесена в Токио. Армия и военно-морской флот претерпели реорганизацию. Было введено всеобщее образование: к началу XX столетия уровень грамотности приблизился к 100 %. Были созданы действенные стимулы для индустриализации. В целом программа была ориентирована на разумное использование западной науки и опыта в целях усиления Японии. К чему это привело, хорошо известно — не просто к модернизации, а к экспансионизму, войне и, в конечном итоге, к катастрофе. Важный вывод, который следует из этого, состоит в том, что японцы на протяжении всей своей современной истории, а не только в последнее время, обладали уникальной способностью находить открытия, сделанные другими народами, и использовать их в собственных целях. В этой тенденции, конечно, можно увидеть и отсутствие оригинальности. Некоторые так и делают. Я же усматриваю в такой способности разновидность гениальности. Существуют важные причины, объясняющие нежелание большинства обществ следовать примеру японцев в заимствовании и использовании идей других народов. Подобный путь требует изрядной доли смирения: мало какой древней цивилизации приятно сознавать, что, несмотря на достижения ее культуры, отсутствие техники не позволяет ей занять подобающее место в современном мире. С другой стороны, он требует не меньшей уверенности в себе: ведь путь открытости и адаптации к миру неизменно связан с риском потери своих собственных корней и самобытности. Японцы, однако, хотя и горели желанием познакомиться с иностранцами как можно ближе и узнать от них как можно больше, не только сохранили непоколебимое сознание своего «отличия», но не собираются терять его и в дальнейшем. Может быть, это и не несет им всемирной популярности, зато уж точно делает их экономику удивительно эффективной. Можно строить домыслы на тему того, как Японии удалось найти квадратуру этого круга — круга, который лежит в центре всех сегодняшних дебатов по поводу влияния глобализации на культуру. Возможно, здесь сыграла свою роль японская религия, а именно синтоизм, который придает большое значение духам предков, а следовательно — наследию прошлого. Возможно, что-то есть и в полумистическом отношении к японским пейзажам, которые воспеваются в национальной поэзии. И то, и другое наделяет японцев сильным чувством «места». Я также подозреваю, что глубокое чувство самобытности японцев вытекает из того исторического факта, что, по крайней мере до конца Второй мировой войны, Япония никогда не переживала оккупации. Она впитывала внешние воздействия — литературное из Китая, религиозное из Кореи, — а затем придавала им иную форму, оставаясь такой защищенной и изолированной, какой бывают лишь островные расы. Результатом являются этническая однородность и национальное своеобразие, которые бросаются в глаза любому приезжему. Это, в свою очередь, дало Японии непоколебимый фундамент для строительства новых структур, заимствованных из западных моделей. Современную Японию невозможно понять без упоминания Второй мировой войны. Большинство японцев неохотно обсуждают ее события по вполне понятным причинам. Японские вооруженные силы принесли ужасные страдания тем, кто им противостоял. Многие китайцы и корейцы никогда не простят Японии того, что она творила в их странах. Визиты японских лидеров в зарубежные, особенно азиатские, страны до сих пор сопровождаются спорами о том, что может считаться достаточным извинением за действия тех лет, а что нет. Вместе с тем непростительно не попытаться понять, что чувствуют японцы. Не все, что Япония делала в Азиатском регионе, было нежелательным для уроженцев Азии. Кроме того, сама Японии также тяжело пострадала в результате войны: она потеряла 1,7 миллиона военнослужащих и 380 тысяч мирных жителей. Япония — единственная страна, которая ощутила на себе силу ядерного оружия. Помимо прочего, коллективная вина, переходящая от поколения к поколению, — очень опасная идея, которую можно распространить на всех за редким исключением. Пожалуй именно конец, а не начало или середина войны в водах Тихого океана имеет наибольшее значение для понимания сегодняшней Японии. 14 августа 1945 года, впервые за все время существования государства, народ Японии услышал по радио, как император объявляет капитуляцию. В конце его выступления прозвучали такие слова: Пусть наша нация живет как единая семья из поколения в поколение с вечной верой в бессмертие ее священной земли и памятью о тяжком бремени ее ответственности, пусть будет нескончаем путь, открытый перед ней. Объедините ваши усилия и посвятите их строительству будущего. Храните чистоту моральных устоев и благородство духа, работайте с решимостью во славу империи и идите в ногу с мировым прогрессом. На мой взгляд, примерно это с тех пор и делали японцы — посвятили «объединенные усилия строительству будущего» и «шли в ногу с мировым прогрессом». Новая японская конституция поставила вне закона войну и, теоретически, армию. Впрочем, травма, полученная страной, была настолько сильной, что и без этого подавляющее большинство японцев не хочет вновь становиться на путь военных приготовлений. Вместо этого они с молчаливого коллективного согласия, настолько твердого, что ему не требуется озвучивания, решили идти альтернативным путем — добиваться экономического величия. Экономическое возрождение, вне всякого сомнения, было жизненно важным в любом случае, поскольку страна лежала в руинах. Это было к тому же и вопросом чести. Японцы, которые решили превратить свою страну в экономическую сверхдержаву, работали не на себя и свои семьи, как это обычно происходит на Западе, а непосредственно на Японию — или на «Японию Инкорпорейтед». Думаю, это поможет объяснить некоторые различия между японским и западным капитализмом. Японский капитализм Капитализм по-японски определенно работал на Японию. Темпы ее экономического роста в 50-е, 60-е и 70-е годы как минимум в два раза превышали темпы роста основных конкурентов. После вывода из Японии оккупационных войск союзников в 1952 году ее ВВП лишь немного превышал одну треть британского. К концу 70-х годов он уже был равен суммарному ВВП Великобритании и Франции и превышал половину американского. С 1950 по 1990 год реальные доходы в Японии росли на 7,7 % в год по сравнению с 1,7 % в США (с 1230 долларов в ценах 1990 года до 23 970 долларов)[114]. Этот успех, по крайней мере первоначально, был достигнут на основе развития производства. На глазах всего одного поколения доля Японии в мировом промышленном производстве возросла с 2–3 до 10 %. К 70-м годам Япония производила стали столько же, сколько Америка. Она была мировым лидером в производстве электроники и захватила почти четверть мирового автомобильного рынка. Японцы не сдали своих позиций и с появлением новых конкурентов с дешевой рабочей силой: они перешли на производство более высокотехнологичной продукции, такой как роботы и компьютеры, и стали вкладывать средства в новые заводы за пределами Японии. К тому моменту, как я стала премьер-министром Великобритании, непрерывный экономический рост Японии был общепризнанным явлением, и в этом виделось дурное предзнаменование для нас. Профессор Эзра Фогель, например, написал книгу «Япония как номер один: уроки для Америки», содержание которой очевидно из названия[115]. Семь лет спустя он все еще продолжал утверждать, что «существует масса причин, по которым Япония еще больше укрепит свое лидерство как ведущая мировая экономическая держава», и рассуждал на тему, использует ли Япония «свое экономическое превосходство, чтобы стать военной сверхдержавой»[116]. Справедливости ради следует отметить, что профессор пришел к отрицательному заключению. Жаркий спор, во многом обусловленный чисто западными политическими выкладками, разгорелся вокруг вопроса, почему японцы добились столь удивительного успеха. Является ли он результатом того, что они достигли совершенства в своей особой промышленной политике? В ходе таких дискуссий Министерство торговли и промышленности Японии иногда наделялось почти сверхчеловеческими способностями. В его своевременном вмешательстве и правильном выборе стратегических целей виделась движущая сила японского джаг-гернаута. При более тщательном рассмотрении, однако, становится ясно, что это не так. Несомненно, в Министерстве торговли и промышленности есть чрезвычайно способные люди. Более того, по мнению правительства, вмешательство в экономику наносит намного меньше вреда в Японии, чем, например, в Великобритании, где наши профсоюзы вмиг превратили бы его в катастрофическое. Но даже в Японии система имеет свои недостатки. Во-первых, вмешательство правительства нередко направлено на ограничение конкуренции, что, как всегда, ведет к снижению эффективности. Одно из последних исследований различных секторов японской промышленности, призванное выяснить, почему одни преуспевают, а другие нет, позволило сделать вывод о том, что «главной причиной банкротств в Японии является политика ограничения конкуренции, проводимая правительством, которую следует прекратить»[117]. Во-вторых, традиционно японское инвестирование средств, ориентированное на определенные правительством долгосрочные стратегические цели, а не на прибыль и дивиденды акционеров, в конечном итоге неизменно ведет к проблемам. Иногда, особенно в период становления промышленности, такой подход бывает оправданным. Он может, как в Японии, привести к более масштабным вложениям в исследования и конструкторские разработки, способные принести прибыль. Но если прибыль перестает играть роль движущей силы, компании начинают стремиться не к удовлетворению клиента, а к удовлетворению правительства и банков, а те могут неправильно это истолковать и обычно именно так и делают. Отсюда вытекает третий недостаток японской модели, без меры расхваливаемой ее западными поклонниками. Японские компании в значительно большей мере, чем западные, зависят от дешевого финансирования со стороны государственных и частных банков. Иными словами, выпуск акций как основной инструмент привлечения финансовых ресурсов теряет для них значение, а индивидуальные акционеры лишаются возможности вмешиваться в их дела. Такая взаимозависимость банков и промышленных компаний обусловлена традицией, сложившейся еще в довоенные времена, когда финансово-промышленные конгломераты, известные как «дзайбацу», контролировали львиную долю экономики. Частичное разрушение этих конгломератов после войны не изменило лежащий в их основе менталитет, которому лучше всего подходит определение «корпоратистский». Корпоратизм влечет за собой определенные последствия. В данном случае — это отсутствие конкуренции в сочетании с дешевыми деньгами и ограниченными возможностями для их прибыльного вложения, что ведет к колоссальному раздуванию цен на землю. Переоцененные активы, в свою очередь, толкают банки на расширенное финансирование инфляционных проектов. В конце 80-х — начале 90-х годов мыльный пузырь лопнул. Несмотря на серьезность этих доводов, не стоит недооценивать реальную и непреходящую мощь японской промышленной системы. Исследование компании McKinsey & Company, посвященное проблемам японской экономики, показывает, что ни преувеличение, ни умаление того, что произошло, не отражает реальности. Оно свидетельствует о том, что лидирующие в глобальном масштабе отрасли промышленности Японии — автомобилестроение, станкостроение и электроника — продолжают оставаться высокоэффективными и преуспевающими. Однако в остальных секторах экономики, в частности розничной торговле, здравоохранении, строительстве и пищевой промышленности, производительность в настоящее время находится, как, впрочем, находилась и прежде, на низком уровне. Причина неэффективности — ограничение конкуренции. В случае устранения этого препятствия (что и предлагается сделать) и производительность, и доходы должны вырасти[118]. Возможность возобновления роста и прогресса существует потому, что основы феноменального прогресса Японии по-прежнему сохраняются. О некоторых из них уже говорилось, поскольку они скорее азиатские, а не чисто японские. Вместе с тем японцы, как всегда, используют их на свой лад. Рабочая сила в Японии, по крайней мере в преуспевающих секторах, в целом очень хорошо образованна. Корни этого явления лежат в японском обществе и ожиданиях, которые японская семья связывает со своими детьми. На мой взгляд, это также и проявление национального духа, появившегося после войны. Но даже и тем рабочим, у которых есть хорошее образование и профессиональная подготовка, необходима мотивация. В этом, как и во многом другом, японцы добились удивительных успехов. Уже давно твердят, что корпоративный дух, столь заботливо культивируемый японскими компаниями, базируется на практике пожизненного найма. Если это так, Япония должна столкнуться с проблемами, поскольку ни одна экономическая система не может позволить себе такой гарантии в век, когда для успеха требуются гибкость и приспособляемость. Как бы то ни было, пожизненный найм — в значительной степени продукт трудового законодательства, введенного с подачи западных левых после войны: он вовсе не обязательно является неотъемлемой частью практики, принятой в японской промышленности[119]. Некоторые стороны этой практики совершенно определенно раздражают представителей Запада, в этом, я уверена, многие со мной согласятся. Большинство из нас смущают такие вещи, как гимн компании и фирменные нагрудные значки. Откровенные коллективные обсуждения общих проблем производят впечатление искусственных. И уж точно не в британских обычаях посвящать свое свободное время коллективным мероприятиям, устраиваемым компанией. Дело и развлечение, государственное и частное, коллективное и индивидуальное, — мы, на Западе, привыкли жить, четко разделяя эти вещи. В остальных же отношениях японская практика управления вполне применима и у нас. Японским менеджерам британские, да и в целом западные, рабочие могли в первый момент показаться несносными, однако со временем японский подход стал давать очень хороший эффект — и не только в компаниях, принадлежащих японцам, но и в тех, с которыми они соприкасались. Подход, предполагающий достижение общего согласия и понимания целей компании, несомненно, имеет смысл с точки зрения психологии. Он — превосходное средство от хорошо всем известного непродуктивного противостояния «двух сторой», которое получило такое распространение в британской промышленности к 70-м годам, что его стали даже называть «британской болезнью». Излечением от этого недуга Великобритания в немалой степени обязана урокам, преподнесенным японцами[120]. В одном аспекте, я уверена, будущее Японии выглядит более оптимистично, чем кажется многим японцам. Это помощь старому со стороны нового, которое вот-вот появится на свет. В прошлом ценности и структуры японского общества, получившие глубокое отражение в системе японского образования, не поощряли проявления индивидуализма. Однако эпохальные прорывы, прежде всего в науке, совершают в основном люди, чья личность и образ мышления воспринимаются современниками не иначе как эксцентричные. Япония же традиционно не оставляла места для эксцентричности. Молодое поколение японцев, которое в наше время учится и работает в Америке и других странах Запада, неизбежно будет отличаться более космополитическим и индивидуалистическим мировоззрением, когда возвратится в Японию. Конечно, с одной стороны, это может поставить под сомнение традиционный уклад жизни, но с другой — привнести элемент инициативы, которой часто не хватает японской экономике. Как только Япония овладеет этим жизненно важным в век информационной революции инструментом, она сможет вновь изумить мир. • Нам следует избегать чрезмерных упрощений: Японию никогда нельзя было считать преуспевающей во всем, как нельзя приписывать ей и полный провал в паше время. • Экономические достижения Японии обусловлены в большей мере капитализмом, без каких-либо определений («японский», «азиатский» и т. д.), и в меньшей — правительством. • Запад уже перенял японские приемы менеджмента, которые хорошо себя зарекомендовали, этот процесс, следовательно, должен продолжаться. • Основы японского могущества не исчезли и, несомненно, обеспечат новый подъем экономики страны. • Как только новое мышление молодого поколения японцев изменит старые представления, Япония вновь может поразить нас экономическими достижениями. Акио Морита За долгие годы мне посчастливилось встречаться со многими выдающимися представителями японской индустрии. Некоторые из них имеют блестящее образование и очень хорошо разбираются в международных делах. Но всякий раз меня поражало, как много среди них таких, кто с полным правом считается первоклассным специалистом, например инженером. Хотя я прекрасно понимаю, что человек, стоящий на вершине иерархии, не может владеть тонкостями каждой профессии и знать в деталях функциональные обязанности каждого работника организации (любой лидер в определенной мере должен быть универсалом), я неизменно с подозрением смотрю на главу крупной корпорации, который не разбирается детально в ее продукции. Подобный недостаток крайне редко встречается в Японии. Именно это, по моему убеждению, в значительной мере составляет основу превосходной репутации, которой пользуются ведущие японские компании. Одним из выдающихся японских бизнесменов нашего времени, без сомнения, является покойный ныне Акио Морита, соучредитель компании Sony. Он стал объектом моего поклонения еще в те времена, когда я занимала пост премьер-министра, наши встречи продолжались и позже. Я была очень рада возможности присутствовать в Токио на церемонии присвоения ему титула почетного рыцаря Британской империи в октябре 1992 года. Акио Морита являлся во многих отношениях космополитом: водил дружбу с западными политиками и магнатами, любил оперу и гольф, имел склонность к языкам и слыл остроумным рассказчиком. Со стороны вполне могло показаться, что он утратил японскую самобытность. Однако было бы заблуждением думать так — точно так же, как и полагать, что японская нация, стремясь освоить западный образ жизни, сдается на милость Западу. Акио Морита был яркой индивидуальностью, прямым и намного более откровенным человеком, чем подавляющее большинство его соотечественников. Он чувствовал это, работал над этим и даже стремился создать образец поведения для японского корпоративного сообщества, чьим слабым местом, что многие японцы сознают в глубине души, является конформизм. С другой стороны, он развивал и проявлял эти качества в чисто японском контексте. Акио Морита был страстным патриотом и очень гордился своей национальной культурой и достижениями. История Sonу, компании по производству электронной аппаратуры, которую он вместе со своим близким другом и соратником — техническим гением Масару Ибука — основал на послевоенных руинах Токио, в миниатюре — аналог истории возрождения Японии из пепла после поражения. Кроме того, она ясно показывает нам, какие качества необходимы для успеха. Акио Морита всегда отчетливо представлял, каких рубежей должна достичь Sonу. По его собственному признанию, иногда он допускал ошибки, что неизбежно, когда создаешь новую продукцию и пытаешься осуществить прорыв на западные рынки. Он никогда не терял веры в свою способность видеть перспективу. В соответствии с его философией, прежде всего нужно было создать продукцию и довести «ее до совершенства; затем вывести ее на тщательно выбранные целевые рынки; и все это время необходимо работать над формированием в компании духа энтузиазма и сотрудничества. Успех Sony в производстве телевизоров, видеоплейеров, акустических систем и видеокамер — результат применения этой бизнес-философии. Однако, по словам Морита, лучше всего эффективность такого подхода демонстрирует Walkman, портативный стереоплейер компании Sony, пользующийся невероятным успехом. Когда я вижу подростков, слушающих любимую музыку и не надоедающих взрослым, я мысленно представляю процесс создания этого удивительно простого изделия. Акио Морита пишет в воспоминаниях, как однажды Ибука пришел к нему в офис и стал жаловаться, что слушать музыку, не мешая окружающим, он может только в том случае, если таскает за собой переносной магнитофон с большими наушниками. Не предпринимая каких-либо маркетинговых исследований и не обращая внимания на скептицизм инженеров, Морита распорядился удалить из небольшого кассетного магнитофона компании блок записи с динамиками и установить вместо них стереоусилитель. Он продиктовал технические характеристики и даже установил цену — достаточно низкую для того, чтобы аппарат был доступен молодым людям. Результат известен. Акио Морита был также, как я заметила, интернационалистом. Он выступал в роли посла японского бизнеса, а иногда — несговорчивого сторонника перемен в Японии. К большому прискорбию, в 1993 году у него случился инсульт, от которого он не смог оправиться, и шесть лет спустя г-н Морита умер. Япония сегодня борется с кризисом доверия к ее системе и будущему, совершенно забыв проницательные идеи Акио Морита. Неважно, какие решения будут найдены, ей отчаянно не хватает таких, как он. Выход из штилевой полосы? В последние годы японская экономика для многих японцев перестала быть предметом гордости и превратилась в источник смущения, граничащего с отчаянием. По целому ряду причин, которые я уже называла, такое восприятие, по всей видимости, не что иное, как преувеличение: основы японской экономической мощи никуда не исчезли. Вместе с тем нетрудно понять, в чем источник тревоги. С того момента, как в 1990–1991 годах лопнул экономический мыльный пузырь, Япония переживает самый глубокий и длительный спад за весь современный период своей истории. Снижение деловой активности в США, резко усиленное кризисом доверия под влиянием событий 11 сентября, стало еще одним дурным сигналом. Безработица, масштабы которой, по существу, неопределенны, — другая проблема, еще более болезненная в силу своей непривычности. Рост уровня жизни прекратился, и после десятилетий непрерывного сближения с Америкой разрыв увеличился. К тому же проблема безнадежных долгов в финансовом секторе остается в значительной мере нерешенной. В действительности в причинах кризиса нет ничего загадочного, хотя, конечно, можно спорить об относительном значении различных факторов: неразумная банковская практика, ничем не подкрепленный ажиотаж вокруг земельной собственности, отсутствие конкуренции и гибкости[121]. Однако, как известно из практики многих поколений мореплавателей, войти в штилевую полосу намного легче, чем выйти из нее. Проблема оживления экономики Японии, несомненно, осложняется более масштабным азиатским крахом 1997–1998 годов. Но ее собственные проблемы возникли раньше и, в свою очередь, сами тормозят восстановление деловой активности в Азии. Решение экономических проблем Японии должно идти двумя путями. Прежде всего, необходимо энергично проводить все необходимые структурные преобразования. Будучи премьер-министром, я неоднократно пыталась убедить японцев в том, что открытие их рынка пойдет на пользу им в той же мере, что и нам. Но в те времена такое предложение воспринималось с вежливым скептицизмом. Не так давно Япония, хотя и не слишком охотно, но все же пошла на реформы, напоминающие те, которые Великобритания осуществила в 80-х годах. В 1998 году она провела финансовую реформу, эдакий эквивалент британского «большого взрыва» 1986 года, направленную на либерализацию жестко регулируемых финансовых рынков. Реформа предусматривала отмену ограничений в отношении операций с иностранной валютой, а также в отношении участия иностранцев в собственности японских банков. Дерегулирование японского рынка в значительной мере повысило доверие инвесторов — фондовый рынок Токио практически удвоил свою стоимость с октября 1998-го по март 2000 года. Серьезная реструктуризация осуществляется в японской промышленности, даже в таком ее защищенном секторе, как строительство, где под давлением рыночных факторов закрывается множество неэффективных компаний. Подобные структурные преобразования не приносят немедленного результата, но со временем они способны трансформировать всю экономическую систему, как это случилось в Великобритании. Если эти реформы будут доведены до конца и возымеют в Японии свое действие, можно ожидать более чем одномоментного повышения эффективности. Перспективы прогресса заметно улучшились с назначением в апреле 2001 года Дзюнъитиро Коидзуми на пост премьер-министра Японии. Обнадеживающе звучит заявление г-на Коидзуми о необходимости сконцентрировать усилия на далеко идущей реформе системы государственных ассигнований. В случае реализации столь радикального подхода могучая японская экономика вполне может получить новый толчок для движения вперед. Второй аспект изменения экономической политики — внутренний спрос — более сложен. Широко известное замечание писателя XX века Бернарда Мандевиля о том, что «частные пороки [порождают] общее благо» (на современный лад — «алчность стимулирует рост»), японцы перевернули с ног на голову[122]. Япония — одно из тех редких мест, где пристрастие к сбережениям настолько сильно, что делает тщетными любые попытки повысить внутренний спрос. Вряд ли кто усомнится в том, что в целом бережливость — хорошая черта. Она позволяет людям и их семьям не превратиться в обузу для соседей или государства. Более того, сбережения — это основа для инвестиций, а следовательно, для будущих прибылей и прогресса. В Японии, однако, индивидуальные сбережения осуществляются в ущерб расходованию, именно поэтому поддерживать общий уровень спроса приходится правительству за счет бюджетных средств. Впрочем, стимулировать спрос лучше с помощью денежно-кредитного регулирования, а не фискальных инструментов. С этой целью мы в 1981 году, когда Великобритания переживала глубокий спад, решили сократить дефицит государственного бюджета и понизить процентные ставки, что в то время вызвало оживленную полемику. Наперекор традиционным кейнсианским взглядам, такой подход привел к возрождению и устойчивому экономическому росту. Проблема Японии в том, что ее процентные ставки и без того очень низки, они буквально приближаются к нулю. Поэтому власти прибегли к тому, что мы называем «операциями на открытом рынке», т. е. стали печатать иены и покупать облигации японского правительства. Они рассчитывают на то, что в конце концов эмиссия иен остановит дефляцию и приведет к оживлению экономики. Большое значение, конечно, имеют технические детали, но все же они не оказывают принципиального влияния на стратегию в целом — стремление повысить предложение денег. Я значительно более скептически отношусь к предпринятым мерам финансовой поддержки, особенно пакетам госассигнований. Хотя они и в самом деле помогают восстановить рост, я вовсе не уверена, что это сделает его стабильным, скорее наоборот. В результате предоставления пакетов государственных ассигнований бюджетный дефицит Японии превысил 8 % национального дохода (ВВП). Общий государственный долг, который в 1990 году составлял 70 % от ВВП, к концу 1999 года вырос до 130 %, а к 2004 году, по прогнозам МВФ, достигнет 150 %. При этом следует иметь в виду, что данные цифры не учитывают влияния Программы финансовых инвестиций и займов, которая направляет средства японского почтово-сберегательного банка и государственных пенсионных фондов в строительство и другие проекты. Не учитывают они и необеспеченных пенсионных обязательств, возникающих в результате старения населения. Включите два этих элемента в расчет, и суммарный долг более чем в два с половиной раза превысит ВВП Японии[123]. В политике, в том числе и экономической политике, следует исходить из того, что поведение людей в целом рационально. Конечно, они не всегда ведут себя так. Иррациональный оптимизм и случаи паники вовсе не редкость. Однако, если в целом люди ведут себя не так, как мы хотим или ожидаем, лицам, определяющим политику, нужно задуматься над этим, а не жаловаться. Японцы, отдавая предпочтение накопительству, а не расходам, действуют совершенно рационально. Причина в том, что именно этого требует их финансовое положение. Население Японии стареет быстрее, чем население любой другой страны. Один из экспертов выразил это с поразительной ясностью: «Двадцать лет назад японское общество было самым молодым среди развитых стран. К 2005 году оно станет самым старым»[124]. К 2015 году возраст каждого четвертого японца будет не меньше 65 лет. Им просто необходимо копить, чтобы обеспечить свое будущее — будущее, в котором число людей трудоспособного возраста, способных обеспечивать их, значительно сократится. Вторая причина, однако, в том, что многие японцы по вполне понятным причинам беспокоятся за сохранность своих сбережений. В прошлом доступность крупных сумм с низкой доходностью привела к взрывному росту японской промышленности. Но во многих случаях эти деньги приходилось «инвестировать» в никчемные проекты, пользу от которых получала только строительная промышленность Японии, имеющая сильное политическое влияние. Третья причина — в той огромной финансовой накачке, которая вела к росту государственного долга. Несомненно, если темп экономического роста достаточно высок, долговое бремя снижается. А если нет?.. Повышение налогов в этом случае неизбежно, и, как следствие, неизбежна потребность в еще большем объеме сбережений для уплаты этих налогов. В поисках рецептов лечения экономических недугов Японии необходимо учитывать особенности японской психологии и того общества, которое порождает их. Те самые глубоко консервативные инстинкты, которые дезавуируют потуги тех, кто делает политику, — вот что позволит Японии вынести испытания, но только в том случае, если последние будут восприниматься как плата за национальный прогресс. Японская семья необычайно крепка. Рабочая этика имеет глубокие корни. А есть еще чувство ответственности за престарелых членов семьи, не в пример нашему, на Западе. Японское общество — это общество, умеющее справляться с проблемами, что оно уже не раз демонстрировало. Изложенные здесь соображения подсказывают мне, совершенно постороннему человеку, осмелившемуся давать советы, что у серьезной реформы системы государственных ассигнований, сопровождающейся достаточно либеральной денежно-кредитной политикой, гораздо больше шансов на успех, чем у лихорадочного государственного заимствования. Это особенно справедливо в свете того, что до последнего времени приоритет отдавался вложению капитала, а не снижению налогов. Несмотря на то что налоговые поступления в Японии относительно невелики, маржинальные ставки налогов слишком высоки[125]. Любые (ограниченные) финансовые преобразования должны сопровождаться снижением этих ставок. Японским лидерам, кроме того, необходимо убедить население в том, что и они, и основные финансовые институты перестали транжирить сбережения японцев. Это требует абсолютной честности и наполнения обещаний повысить прозрачность реальным содержанием. Такой шаг, в свою очередь, вполне может потребовать изменения политической культуры. Япония по праву гордится своей демократией. Однако подлинная демократия предполагает открытое обсуждение проблем, рассмотрение альтернативных вариантов и, прежде всего, готовность вести за собой. Я не принадлежу к тем, кто считает, что подобное невозможно в Японии, как не принадлежал к их числу Акио Морита. • Реструктуризация финансовой системы и промышленности Японии должна продолжаться, если страна намерена двигаться вперед. • Запад оказал Японии медвежью услугу, заставив ее наращивать финансовую поддержку: основным результатом этого стал рост государственного долга. • В числе доступных финансовых мер лучше всего сконцентрировать усилия на снижении налогов, с тем чтобы создать стимулы для всех, а не на финансировании строительных проектов, которые могут оказаться ненужными. • Людям, определяющим политику Японии, только тогда удастся увеличить спрос, когда они убедят простых японцев в том, что их сбережениям и будущему ничто не угрожает. Япония как мировая держава Экономические трудности Японии слегка приглушили полемику относительно стратегической роли страны, которая не прекращается вот уже несколько лет, несмотря на то что положения послевоенной конституции не допускают ничего подобного. Японская конституция не просто отвергает войну и «угрозу или реальное применение силы в качестве средства решения международных споров», она также устанавливает, что для достижения этой цели страна «никогда не будет создавать сухопутные, морские и воздушные вооруженные силы, равно как и любой иной военный потенциал». Государство, которое не способно продемонстрировать силу, не может играть в обеспечении безопасности иной роли, кроме как поля боя или стартовой площадки. Совершенно очевидно, что подобная ситуация не может устраивать суверенную Японию и, не в меньшей мере, Соединенные Штаты, на которых лежит обязанность защищать японскую территорию и воды. Понятно, что с течением времени эти положения конституции стали трактоваться по-иному, а в недалеком будущем вообще могут быть пересмотрены официально. Такого взгляда придерживается большинство членов японского парламента, а также и новый премьер-министр г-н Коидзуми. На сегодняшний день Япония реально является крупной военной державой. У нее второй в мире по размеру военный бюджет. Она располагает 1160 танками, 15 подводными лодками, 62 военными кораблями различных классов и более чем двумя сотнями истребителей. Японские вооруженные силы оснащены по последнему слову техники, однако выполняют строго оборонительные функции и не имеют боевого опыта. В случае кризиса решение стратегических, наступательных и других задач берет на себя союзник Японии — Соединенные Штаты, для чего они постоянно держат на территории Японии более 40 тысяч военнослужащих. Подобный подход вполне оправдывает себя. По хорошо известным историческим причинам контроль со стороны соседей Японии имеет большое значение, поскольку позволяет не допустить появления любых признаков милитаризма. Это, конечно, не удерживает коммунистический Китай от обвинений, обусловленных главным образом желанием увеличить размеры японской финансовой помощи. Япония, однако, прекрасно сознает, что ей необходимо выполнять свои обязательства и по отношению к другим странам Азии. С другой стороны, очень важно, чтобы Япония продолжала обновлять и укреплять свои вооруженные силы. На то есть три причины. Во-первых, в Восточной Азии только Япония способна составить противовес Китаю. Китай — честолюбивая держава, чьи устремления вполне могут дестабилизировать регион. Китай неизменно поднимает антияпонскую шумиху, когда Япония встает на его пути, но он не может не считаться с ее интересами и знает, что их будут защищать. Это, а именно поддержание баланса сил в Азии, и есть главная причина необходимости укрепления мощи Японии[126]. Во-вторых, постоянное наращивание военной мощи Японии укрепляет жизненно важные отношения с Соединенными Штатами. Америка, конечно, должна оставаться лидером в Азиатско-Тихоокеанском регионе, однако это вовсе не исключает партнерства. Для Америки и Японии очень важно — и психологически, и практически, — чтобы ситуация развивалась именно так. Во времена «холодной войны» Япония была ключевым партнером Америки в Азиатско-Тихоокеанском регионе. После прекращения противостояния обе стороны произвели переоценку ситуации. Для Соединенных Штатов торговые проблемы стали доминирующим аспектом в отношениях с Японией. Некоторые влиятельные политики в Японии начали говорить о том, что в международных взаимоотношениях внимание нужно перенести с Америки на другие страны Азии. Эти тенденции оказались взаимно усиливающимися. Война в Персидском заливе только умножила трудности. Многие представители Запада критиковали Японию за отказ принять более активное участие в конфликте, который из-за полной зависимости Японии от импорта нефти угрожал ее интересам в еще большей степени, чем интересам США. Японцы же, которые взяли на себя существенную долю стоимости операции (9 млрд. долларов), совершенно справедливо обижались на то, что их финансовая поддержка прошла почти незамеченной. Лишь появление новых внешних угроз восстановило в Японии и Соединенных Штатах чувство общности интересов. Одну из угроз представлял Китай. Много лет Япония являлась его главным инвестором. Она всегда проявляла интерес к развитию Пекина. Однако милитаризация Китая вызывала все больше и больше беспокойства. После ядерных испытаний, осуществленных Пекином в 1995 году, Япония сократила программу помощи Китаю. В 1996 году китайские баллистические ракеты, запущенные для устрашения Тайваня, упали недалеко от японских судоходных путей. В том же году обострились разногласия вокруг островов Сенкаку в Восточно-Китайском море. Как только Япония в ответ на эту угрозу сблизилась с Америкой, антияпонская риторика Китая стала еще яростней, что подтвердило опасения японцев. Другим, еще менее предсказуемым, источником опасности являлась Северная Корея. В 1992 году было доказано, что северные корейцы похищали японских граждан с целью обучения и превращения в шпионов. В 1993 году было проведено испытание северокорейской ракеты Кос1оп§-1 с радиусом действия 1000 км, всполошившее не только Японию. В 1994 году кризис, связанный с секретной программой Северной Кореи по созданию ядерного оружия, показал, насколько уязвимо положение Японии. Ощущение уязвимости лишь усиливалось в течение следующих нескольких лет: в августе 1998 года Северная Корея запустила новую и более совершенную ракету Таеро<1оп§, которая пролетела над северной частью Японии[127]. Под давлением этих факторов Токио и Вашингтон предприняли шаги по укреплению союза. Японцы — в какой-то мере в результате их собственных экономических трудностей — больше, по всей видимости, не увлекаются призрачной идеей создания восточно-азиатской «сферы влияния» с Японией в центре. Американцы, со своей стороны (не без некоторой помощи), наконец признали, что никогда не стоит приносить безопасность в жертву торговым интересам. В апреле 1996 года президент Клинтон и премьер-министр Рютаро Хашимото публично подтвердили свое твердое намерение поддерживать японо-американское взаимодействие в области безопасности. За этим заявлением последовал пересмотр принципов двустороннего сотрудничества в сфере обороны. Неосмотрительное решение президента Клинтона посетить в 1998 году Китай, а не Японию, разговоры об американо-китайском «стратегическом партнерстве» и наставления японцам по поводу их экономической политики, озвученные в Пекине, отбросили американо-японские отношения назад. Япония все же оказалась достаточно зрелой, чтобы не обращать внимания на столь пренебрежительное отношение к себе, и сотрудничество двух стран продолжилось. Это сотрудничество тем не менее требует развития. Обе стороны нуждаются в этом. Для Америки Япония имеет жизненно важное значение как главный союзник в Азии. Японии также необходимо смириться с тем, что она не может устраниться от конфронтации между Вашингтоном и Пекином. Японцы, естественно, хотели бы поддерживать хорошие в разумных пределах отношения со своим непредсказуемым соседом. Однако для обеспечения безопасности Японии необходима защита от угроз, которую ей может дать лишь сотрудничество с Соединенными Штатами. Именно поэтому я считаю, что американо-японская программа создания эффективной территориальной системы ПРО должна энергично проводиться в жизнь и привести к скорейшему размещению такой системы. Я также убеждена, что, являясь ближайшим союзником Америки в регионе, Япония окажет услугу потенциальным агрессорам, если откажется поддержать решение Америки создать глобальную систему ПРО. В-третьих, необходимость оснащения Японии самыми современными видами обычного вооружения в сочетании с противоракетным щитом обусловлена тем, что она ни при каких условиях не может превратиться в ядерную державу. Японцы сами не хотят, чтобы их государство стало ядерной державой. Не хотят этого и их соседи. Вместе с тем великая держава с далеко идущими интересами, если она хочет защитить их, должна быть сильной в других отношениях, чтобы компенсировать отсутствие абсолютного средства устрашения. Япония не станет глобальной военной державой в обычном смысле. Живая память прошлого не допустит этого. Однако в других отношениях Япония несомненно играет глобальную роль. Как только будут преодолены нынешние проблемы, она тут же вернется в ряды столпов международной экономической системы. Ей также нужна возможность более активно участвовать в решении миротворческих задач, даже за пределами Азии. С этой целью может быть скорректирована японская конституция. Поддерживаемое Великобританией и Соединенными Штатами намерение Японии добиться статуса постоянного члена Совета Безопасности ООН, на мой взгляд, является ошибкой. Членство в Совете Безопасности не следует рассматривать как некое свидетельство международного уважения: если бы это было так, нынешний китайский режим вряд ли мог удостоиться его. Историческим и стратегическим основанием, на котором нынешняя «пятерка» получила постоянное представительство в нем и право налагать вето на решения ООН, является обладание ядерным оружием и способность отстаивать свои интересы с его помощью. Совет Безопасности — это орган, который спускает многословный интернационализм Генеральной Ассамблеи на грешную землю; включение неядерных государств в число постоянных членов Совета Безопасности привнесет новый и потенциально опасный элемент неопределенности в политику великих держав. Обладание ядерным оружием является необходимым, но не достаточным условием получения членства в Совете Безопасности: при определенных обстоятельствах я, например, вполне могла бы рассмотреть заявку Индии, но ни при каких условиях не стала бы рассматривать заявку любого из «государств-изгоев»[128]. Тот, кто поддерживает стремление Японии к получению статуса члена Совета Безопасности, исходит из ложной предпосылки, что иерархия современного мира выстраивается в соответствии с заслугами, а не с силой. Они глубоко заблуждаются. • Мы должны приветствовать постоянное укрепление военной мощи Японии. • Япония играет ключевую роль противовеса Китаю. • Япония будет и впредь оставаться принципиальным стратегическим партнером США в Азии, и отношение к ней должно соответствовать этому статусу. • Япония должна знать, что она вправе рассчитывать не только на американский ядерный зонтик, но и на противоракетную защиту. • Японцы, без сомнения, могут играть более заметную роль в международных делах, стремление к этому заслуживает поощрения. • Превращение Японии в постоянного члена Совета Безопасности ООН не отвечает ни нашим интересам, ни интересам самих японцев. События в Кобе Насколько мне известно, название «Кобе», крупнейшего японского порта, занимающего узкую полоску земли между высокими горами и Осакским заливом, переводится как «Божьи врата». По всей видимости, имеются в виду «врата», открывающие путь в глубь страны, к древней японской столице Киото. Однако когда я приехала в Кобе в понедельник 17 октября 1994 года на церемонию спуска на воду гигантского тайваньского контейнеровоза, построенного на судоверфи Мицубиси, взгляды присутствующих были устремлены на залив. Чан Янг-фа, председатель правления тайваньской судоходной компании Evergreen, сдернул полотнище, закрывающее название корабля. Я энергично ударила топором по канату, который удерживал судно. В борт полетела традиционная бутылка шампанского. Под аплодисменты толпы и аккомпанемент гудков гигантское судно двинулось по стапелям в воды бухты Кобе. Вряд ли что-нибудь еще может служить лучшим символом японской промышленной мощи, чем сцена спуска на воду контейнеровоза Ever Result Тремя месяцами позже, во вторник, 17 января 1995 года, в 5.46 в Кобе произошло самое сильное за последние полвека землетрясение. Погибло 4,5 тысячи человек, около 14 тысяч получили ранения, почти 75 тысяч зданий были сметены с лица земли. Более всего пострадали небольшие традиционные деревянные дома беднейшей части населения. Они рушились десятками тысяч, погребая под собой людей. Вспыхнувшие вслед за этим пожары поглотили то, что устояло после землетрясения. Гостиница Okur, в которой я останавливалась, а также многие современные здания не пострадали. Судоверфь же Мицубиси была разрушена полностью. По счастливой случайности, контейнеровоз Ever Result покинул «Божьи врата» и ушел в первый рейс всего за несколько часов до землетрясения. Мир моментально облетели фотографии вывернутых опор эстакады скоростной дороги, которые для многих стали символом катастрофы. Даже достижения японской науки не позволили предсказать этого землетрясения. Даже достижения японской технологии не помогли создать здания, способные выдержать его. Даже мобилизовав все свои ресурсы, Япония не могла быстро устранить все последствия катастрофы. Наряду со случаем использования отравляющего газа зарина в токийском метро в том же году, бесчисленными политическими и финансовыми скандалами и застоем в экономике катастрофа города Кобе подтолкнула японцев к переоценке ценностей и стала дурным предзнаменованием для остального мира. Я вновь побывала в Кобе в 1996 году в связи с празднованием столетнего юбилея компании Kawasaki Heavy Industries. Шрамы от катастрофы были все еще заметны, так же как и человеческое горе. Однако гор мусора, оставшихся от разрушенных зданий, уже не было, после первого замешательства город начал вновь подниматься. Скоростные дороги были восстановлены, и мы мчались по ним с той же скоростью, что и в 1994 году. Масштабы восстановительных работ, впрочем, ограничивались болезненными процессами, которые происходили в японской экономике и во многом обусловливали проблемы Кобе. Кобе, таким образом, представляет собой более сложный (и по этой причине более точный) символ Японии, чем спуск на воду корабля в 1994 году или землетрясение 1995 года. Все дело в том, что Япония реагирует на события недостаточно быстро и гибко, а следовательно, может потерять равновесие в случае неожиданного кризиса. Тем не менее Япония держится, а японцы не теряют присутствия духа. Они размышляют, консультируются, а затем идут вперед — к той цели, которую себе поставили. Именно поэтому японцы добивались успеха в прошлом и будут делать это и впредь. Примечания:1 Искусство и ремесло в определенном смысле синонимы. Однако последнее имеет более практический смысл, обозначая скорее деятельность, а не искусство влиять на образ мыслей; стратегию, а не умение действовать в своих интересах. Сплошь и рядом ремесло управления государством оборачивается просто политическим действом (нередко нашим собственным), которое мы, политики, санкционируем. 9 Объединение Германий в 1870 г. привело к тому, что немцы, находившиеся под властью Габсбургов, не вошли в состав германского государства, которое в соответствии с политикой Бисмарка должно было создаваться на основе Пруссии, а не Австрии. 10 См. главу 7. 11 См., например, дискуссию на стр. 150–152. 12 В Афганистане, Алжире, Анголе, Азербайджане, Бирме, Бурунди, Чаде, Колумбии, Демократической Республике Конго, Индонезии, Иране, Ираке, Косове, Мексике, Руанде, Сомали, Судане, Турции и Уганде (International Institute for Strategic Studies, Strategic Survey 1999/2000). 98 Paul Kennedy, The Rise and Fall of the Great Powers (London: Fontana Press, 1988), р. 690. 99 James Goldsmith, The Trap (London: Macmillan, 1994). 100 World Population 1998, United Nations Department of Economic and Social Affairs, Population Division. 101 Kishore Mahbubani, «Can Asians Think» The National Interest, Summer 1998. 102 Time Asia, 16 March 1998. 103 New Straits Times, 4 September 1997. 104 Francis Fukuyama, «Asian Values and the Asian Cisis», Commentary, February 1998. 105 Китаю посвящена следующая глава этой книги. 106 Подробную информацию об этом можно найти в превосходно написанных и захватывающих мемуарах Ли Куан Ю (The Singapore Story, Singapore: Simon and Schuster, 1998), а также в книге From Third World to First(New York: HarperCollins, 2000). 107 Alexis de Tocqueville, Journeys to England and Ireland (London: Faber and Faber, 1958). 108 Источники: Washington Times, 22 December 1998; Agence France Presse, 28 June 1998:The Economist, 15 November 1997 and 7 March 1998. 109 См. стр. 494–497. 110 Фундаментальное различие между авторитарными и тоталитарными режимами превосходно освещено в оригинальной статье Джин Киркпатрик «Dictatorship and Double Standards», Commentary, November 1979. 111 The World Bank and Indonesia, The World Bank Group, 2000. 112 Kirkpatrick, «Dictatirship and Double Standarsd». 113 Известно, что этнические китайцы, которые составляют не более 3 % индонезийского населения, контролируют 70 % экономики страны. 114 Kennedy, The Rise and Fall of the Great Powers, p. 539; The Economics, 6 March 1993. 115 Ezra F. Vogel, Japan as Number One: Lessons for America (Cambridge, Massachusetts: Harvard University Press, 1979). 116 Ezra F. Vogel «East Asia: Pax Nipponica?», Foreign Affairs, spring 1986. 117 Michael E. Porter and Hirotaka Takeuchi, «Fixing What Really Ails Japan», Foreign Affairs, May/June 1999. 118 «Why the Japanese Economy is not Growing Micro Barriers to Productivy Growth», McKinsey Global Institute 2000. 119 Это подметил Акио Морита, основатель компании Зопу, который должен хорошо знать такие вещи (Akio Morita with Edwin M. Rheingold and Mitsuko Shimonura, Made in Japan: Akio Morita and Sony, London: HarperCollins, 1994, рр. 139, 145). См. также стр. 163–165. 120 Последним свидетельством благоприятного воздействия японской промышленной практики на Великобританию является, по данным Центра исследований мирового рынка, признание автомобильных заводов компании № 55ап в Сандерленде и компании Тоуо1а в Бернастоне наиболее эффективными европейскими предприятиями 2000 года (Financial Times, 28 June 2001). 121 Манипулирование валютными курсами с подачи Запада также внесло свой вклад. Луврское соглашение 1987 г., предусматривавшее массированную эмиссию японских иен и покупку американских долларов, способствовало возникновению мыльного пузыря 89–90 гг., который позднее лопнул. 122 Bernard Mandeville, The Fable of the Bees and Other Writing (Indianapolis: Hackett Publishing, 1997). 123 The Economist, 22 January 2000. 124 Peter G. Peterson, Gray Dawn: The Coming Age Wave will Transform America — and the World (New York: Random House, 1999), р. 72. 125 Alan Reynolds, «Toward Meaningful Tax Reform in Japan», Cato Institute Center for Trade Policy Studies, 1998. 126 Информацию о китайских вооруженных силах можно найти на стр. 206–212. 127 См. стр. 243–244. 128 Информацию об Индии можно найти на стр. 223–235. |
|
||
Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Добавить материал | Нашёл ошибку | Наверх |
||||
|