• Главная
• В избранное
• Наш E-MAIL
• Добавить материал
• Нашёл ошибку
• Вниз

Говорят, Бисмарк однажды заметил: «Балканы не стоят жизни даже одного померанского гренадера» Мнение «железного канцлера» с тех пор приобрело немало приверженцев.

Сторонники «школы Бисмарка» полагают, что ни у Соединенных Штатов, ни у европейских стран нет существенных интересов в этом регионе, а следовательно, пусть местное население само разбирается со своими проблемами, или, что вернее, живет с ними. Для тех, кто поддерживает политику невмешательства ввиду отсутствия интересов, регион обычно представляется политическим болотом. История его видится в мрачных тонах. Лидеры кажутся иррациональными, а народы — откровенно невыносимыми. Нужно ли говорить, что в таких условиях обычные стратегические и моральные критерии просто неприменимы. Мы можем сетовать по поводу того, что происходит, однако так было всегда, так будет и впредь. Вот, в двух словах, взгляды, которые получили широкое распространение в средствах массовой информации в начале 90-x годов, когда на Балканах начала проводиться политика геноцида.

Существует и другая точка зрения, которая распространена не менее широко, особенно сегодня, когда невмешательство стало выглядеть уже неприличным. В соответствии с ней Балканы — это лакмусовая бумага, а значение происходящих там событий выходит далеко за пределы региона. Подобные взгляды особенно популярны у леволиберальных политиков. Эти люди убеждены, что прекратить порожденные национализмом войны и жестокости может, если говорить без обиняков, лишь отказ от национального суверенитета. Они полагают, что только международные органы — политические, военные и судебные — могут предложить приемлемые стандарты руководства. В том, как они стремятся превратить Балканский регион в своего рода квазипротекторат с участием НАТО, ООН и Европейского союза, видится их конечная цель — расширение выработанного там международного подхода и его использование во все возрастающей мере применительно к «глобальной деревне».

Я уже, надеюсь, достаточно ясно объяснила, почему, на мой взгляд, подобный утопический интернационализм не только нереален, но еще и вреден[222]. Задача государственных деятелей как в собственной стране, так и за рубежом заключается в том, чтобы, работая с человеческой натурой, пороками и т. д., пробуждать инстинкты и даже предрассудки, из которых можно извлечь пользу. Задача преобразования человечества и придания ему нового образа никогда ни перед кем не ставилась. На практике это означает, что попытка добиться абсолютной справедливости и прочного мира на Балканах может обернуться для Запада несоразмерным и неприемлемым отвлечением сил и ресурсов.

Проблема заключается в том, что первый, «бисмарковский», подход к региону был ужасной ошибкой в начале 90-x годов. Реально политики полного невмешательства никогда не существовало. «Чистый» изоляционизм, пожалуй, был бы менее вреден, чем та политика, которая фактически проводилась. Запад, в конечном итоге, все же вмешивался, когда пытался не допустить развала старой Югославии и оказывал давление на тех, кто хотел выйти из нее. Западные государства в числе других поддержали эмбарго на поставки оружия, что дало агрессору ошеломляющее преимущество и фактически поощрило агрессию. Наконец, Запад неоднократно заставлял стороны заключать соглашения о прекращении огня (которые не выполнялись) и выдвигал угрозы (которые игнорировались). Поэтому политику Запада того времени правильнее было бы рассматривать как неэффективное вмешательство, а не как отмежевание.

В любом случае крайне недальновидно подходить к национальному и стратегическому интересу без учета косвенных последствий кризиса, а не только прямых. Попустительствовать наглой агрессии, даже если ее прямые последствия кажутся ограниченными, всегда опасно из-за того, что это создает прецедент. Вдвойне опасно, когда такая агрессия осуществляется в регионе, который находится в Европе, примыкает к границам стран НАТО да к тому же не отличается стабильностью.

Сейчас нередко забывают, сколько стран рисковали быть втянутыми в войны, развязанные Слободаном Милошевичем. Репрессии в отношении этнических венгров и других национальных групп в Воеводине грозили конфликтом с соседней Венгрией. Жестокости в отношении этнических албанцев в Косово вызывали негодование в соседней Албании и волнения среди албанского меньшинства в Македонии. Замыслы Сербии захватить или, как минимум, расчленить Македонию ставили это новое государство в череду тех, кому грозило уничтожение. А это, в свою очередь, не могло не затронуть старую союзницу Сербии — православную Грецию, которая всегда рассматривала Македонию с враждебностью хищника. Греция — не единственная страна НАТО, которая могла быть втянута в этот водоворот. Турция с ее историческими, культурными и религиозными связями с боснийскими мусульманами и почти двумя миллионами этнических боснийцев на ее территории испытывала справедливое возмущение происходящим в Боснии-Герцеговине. Совершенно ясно, что конфликт, который способен втянуть в себя столько стран, в том числе и ближайших союзников Запада, не может не затрагивать наших собственных национальных интересов.

Есть и еще одна причина, по которой разумная стратегия на Балканах должна предусматривать дипломатическую жесткость, убедительную угрозу применения силы и, в случае обострения ситуации, эффективную военную акцию: это характер врага. Любая мало-мальски обоснованная оценка личности Слободана Милошевича, целей, которые он преследует, и средств, которыми он располагает, показывает, что его нужно было остановить и, что не менее важно, его можно остановить.

Цели, которые он вместе со своим окружением поставил, хорошо известны. Сербы, несмотря на то что могут быть предельно двуличными при ведении переговоров, не прочь грубовато, но довольно откровенно похвалиться своими замыслами. Милошевич в совершенно убийственной манере сделал это прямо накануне массовых этнических чисток в Косово. Генерал Клаус Науманн, бывший председатель военного комитета НАТО, так передает содержание одного из разговоров.

Он [Милошевич] сказал нам: «Я решу проблему Косово раз и навсегда весной 1999 года»..

Мы задали ему вопрос: «Как вы собираетесь сделать это, г-н президент?»

«Мы поступим с ними так же, как с албанцами в Дренице в 1945 году»

Мы спросили его: Г-н президент, нам неизвестно, что вы сделали с албанцами в 1945 году. Не могли бы вы пояснить?»

«Это очень просто. Мы собрали их и расстреляли», — прозвучало в ответ[223].

Вторая часть оценки не менее важна. Сербская военная машина никогда не была такой сильной, какой ее хотели представить сами сербы и большинство международных наблюдателей. Ходит немало историй о том, как Тито с партизанами отвлекал на себя от 20 до 30 немецких дивизий во время Второй мировой войны[224]. Вместе с тем при проведении очевидной параллели из виду упускается тот немаловажный факт, что вооруженным силам Милошевича противостояли многочисленные и настроенные на решительную борьбу, хотя поначалу и хуже вооруженные отряды хорватов, боснийцев и косоваров. На этот раз именно сербы были оккупантами на территории других государств и находились в том же положении, что и в свое время немецкая армия. Вдобавок, югославская армия, которая, по некоторым оценкам, в начале конфликта была четвертой по численности в Европе, очень быстро стала страдать от дезертирства, упадка морального духа и потери огневой мощи в результате захвата вооружения или его уничтожения противником. Сербские полувоенные формирования, состоящие из так называемых «четников» на которые все больше опиралась регулярная армия, имели более сильную мотивацию, поскольку их питала примитивная ненависть к несербам. Однако они предпочитали насиловать и убивать гражданское население, а не сражаться с хорошо обученными профессиональными военными.

К этому я бы добавила еще одно соображение в поддержку необходимости проведения военной акции против Милошевича. Когда назревает угроза совершения ужасного злодеяния, а геноцид — именно такое злодеяние, Запад, в соответствии со своими моральными обязательствами, должен по возможности не допустить его или, если удастся, остановить. Это также может быть оправдано и с позиции широких национальных интересов. Но главное все же в том, что общество, где народ и политическое руководство перестают возмущаться при виде злодеяний такого масштаба, утрачивает человеческий облик. В некоторых случаях — а один из них, несомненно, Босния — наша совесть подсказывает нам, что положение, в котором оказались тысячи невинных мужчин, женщин и детей, не может продолжаться и не должно оставаться без внимания.

Подобные соображения — стратегические и моральные — вовсе не означают, что следует отказаться от критического подхода. Мягкость сердца не оправдывает размягчения мозга. Мы непременно должны оценивать, а если нужно и переоценивать с учетом ситуации, во что может обойтись для нас и наших вооруженных сил участие в конфликте. Сначала необходимо попытаться найти такие решения, которые не связаны с чрезмерным риском для наших людей, не забывая о том, что иногда осторожность не менее опасна, чем смелость. В случае военного вмешательства на Балканах, как, впрочем, и в других местах, мы должны продумать пути выхода из конфликта наряду с путями втягивания в него. Наконец, независимо от масштабов правонарушений, не стоит думать, что мы сможем исправить все и вся. Вместе с тем, я повторю, нам следует действовать предельно решительно и применять любую силу, которая потребуется для предотвращения, сдерживания или устранения зла.

Для каждого из нас, особенно для политических лидеров, крайне важно хотя бы раз в жизни физически ощутить реальность зла. Мы знаем, по крайней мере должны знать, что зло существует. Но лишь когда мы можем увидеть его, прикоснуться к нему и почувствовать, чем оно пахнет, как это случилось во время моего визита в сентябре 1998 года в Вуковар, что в восточной части Хорватии, зло принимает реальный облик, который уже невозможно забыть.

Моему визиту в Хорватию той осенью предшествовала целая череда сложных переговоров. В 1993 году мне заочно было присвоено звание почетного доктора Загребского университета за поддержку хорватов в их борьбе против коммунистического правления Белграда два года назад. Тогда мне пришлось отказаться от поездки в знак протеста против нападения хорватских экстремистов на мусульман в Боснии. На фоне одного из самых страшных эпизодов — резни в Ахмичи в апреле того года — мой визит мог быть воспринят Хорватией как свидетельство того, что мир не обратил внимания на подобное варварство. Хотя военные столкновения между двумя сторонами прекратились в следующем году, посещение страны выглядело неуместным вплоть до 1998 года.

В тот год территории хорватской Восточной Славонии окончательно (и мирно) воссоединились с Хорватией. Мне хотелось своими глазами увидеть ситуацию после ухода сербских оккупационных войск и части сербского населения. Кроме того, после начала конфликта летом 1991 года Хорватия как новое демократическое государство, на мой взгляд, сильно нуждалась в поддержке, от Запада же до сих пор ей перепадали лишь жалкие крохи. Вот почему теперь я приняла приглашение президента Франьо Туджмана и правительства Хорватии.

Хорватия — абсолютно европейская страна, в некотором смысле даже в большей мере, чем Великобритания. Ее далматинское побережье по своей географии, истории и культуре является частью европейского Средиземноморья. В остальном же Хорватия — часть Центральной Европы. Хорваты, как и их соседи словенцы, с явным неудовольствием относятся к тому, что их считают представителями «балканских стран». (Если в дальнейшем я и буду использовать это понятие для обозначения всех стран бывшей Югославии, то лишь из соображений удобства.)

Дубровник, который мне также предстояло посетить в тот сентябрь, определенно самый красивый и достойный внимания среди далматинских городов. Именно поэтому варварские атаки югославской армии на этот город, следы которых я видела сама, так потрясли весь мир. Белград не мог придумать ничего глупее бомбардировки Дубровника. Она заставила международное мнение потребовать от руководителей западных стран жестких действий, да к тому же ускорила международное признание независимости Хорватии.

Думаю, для жителей Дубровника, в то время как они прятались в подвалах без воды и электричества, тот факт, что они попали в «новости», был слабым утешением. Однако те, кто оказался в Вуковаре, были лишены даже этого.

На старых фотографиях Вуковара, сделанных до того, как югославская армия и сербские полувоенные формирования разрушили его, можно увидеть очаровательный провинциальный город, центр которого выстроен в традиционном для Центральной Европы причудливом стиле эпохи Габсбургов. Через город протекает река, а местные жители в часы отдыха рыбачат и катаются на лодках.

По данным переписи населения, в 1991 году в Вуковаре проживало около 84 тысяч человек, 44 % которых составляли этнические хорваты, 37 % — этнические сербы, а оставшуюся часть — главным образом русские, словаки, венгры и украинцы. Иными словами, в нем можно было увидеть людей множества национальностей, которые жили вместе и ладили друг с другом, что опять же характерно для Центральной Европы.

Вуковар, который открылся моему взору, когда я подлетала к нему на вертолете днем в четверг 17 сентября 1998 года, представлял собой другую, пугающую картину. Разрушения потрясали тем, что были почти полными. Остатки остовов общественных зданий напоминали о мирной и достойной жизни, которая безвозвратно ушла. Небольшие приземистые частные дома, образующие ровные ряды, стояли без крыш, с выбитыми окнами, изрешеченными стенами и обугленными внутренностями. Вещи, валявшиеся тут и там среди груд мусора, усиливали ощущение насилия. Во многих зданиях неосторожно приблизившегося человека подстерегали мины-ловушки, земля вокруг также была нашпигована минами. Все без исключения церкви систематически подвергались артиллерийскому обстрелу. Там, где четники хотели оставить след, были намалеваны лозунги на кириллице. Некоторые дома, однако, имели вполне приличный и жилой вид. В этих домах раньше жили сербы, как, впрочем, живут и сейчас.

Не верьте, если вам скажут, что зло — это плод необдуманной вспыльчивости. Поезжайте в Вуковар. Вы увидите, что зло абсолютно хладнокровно.

Руины все же не дают полного представления о страданиях, которые принесла осада Вуковара, завершившаяся захватом города 19 ноября 1991 года. Не позволяет до конца прочувствовать их и вид больничных палат, где в ужасных условиях раненым и умирающим пытались помочь врачи и сестры, у которых день ото дня было все больше оснований опасаться за собственную жизнь. Пожалуй, лишь могилы говорят об истинном смысле произошедшего в Вуковаре, да и этой войны в целом.

От своего габсбургского прошлого хорваты унаследовали до определенной степени немецкую аккуратность. Поэтому статистика, касающаяся количества жертв, своей беспристрастной точностью напоминает отчет о научном эксперименте, осуществленном под международным контролем с целью опознания погибших перед перезахоронением. Эта статистика говорит, что был убит тысяча восемьсот пятьдесят один человек. Еще шестьсот семьдесят девять числятся пропавшими без вести (они, предположительно, также погибли). В Вуковаре и его окрестностях есть несколько массовых захоронений. В тот печальный осенний день я побывала на месте самого большого из них.

Самая большая из найденных могил примыкала к территории кладбища. Из параллельных траншей, выкопанных в красноватой глине, было извлечено 938 трупов, которые предстояло перезахоронить. Возраст жертв колебался от шести месяцев до 104 лет от роду. Из тех, кого удалось опознать, 484 были хорватами, 38 — сербами, 28 — русскими, 11 — украинцами, а 16 — венграми.

Сотни людей, главным образом женщин, собрались у захоронения. Я зажгла свечу и поставила ее рядом с множеством других, символизировавших память о любимом человеке. Когда я, чтобы поговорить, подошла к женщинам, некоторые из которых были мне знакомы по встрече в моем лондонском офисе, они со слезами обступили меня. Многие показывали фотографии пропавших — словно в надежде на то, что кто-нибудь вроде меня может вернуть их живыми и невредимыми.

Могилу выкопали сербы, захоронив в ней трупы, собранные по всему захваченному городу. Однако на кукурузном поле недалеко от Овчара находилось нечто более зловещее. Там были обнаружены 260 пациентов из вуковарской больницы, которых боевики из сербских полувоенных формирований привезли на грузовиках, а затем после пыток расстреляли и сбросили в яму. К тому моменту, когда я туда попала, тела были перезахоронены в разных местах, а посередине раскисшего поля стоял крест. Я зажгла еще одну свечу у этого креста.

Думаю, стоит вспомнить историю захвата больницы, поскольку она ярко демонстрирует нам слабость международного сообщества. На следующий день после того, как защитники Вуковара согласились сдать город, но Международный Красный Крест и представители международного сообщества пока еще не прибыли на место, югославская армия заняла больничный комплекс. Пациентов начали вывозить оттуда, не дожидаясь международного надзора. Когда же вечером появились представители Красного Креста, их довольно грубо задержали сербские офицеры. Все это время пациентов под предлогом перевода в другую больницу тайно выводили через черный ход, где они попадали в руки четников.

Под конец мы на джипе отправились в другое место, где в то время велись раскопки. Работы велись в поле. Местечко называлось Сотин, — никогда не забуду этого названия. Не знаю, сколько людей нашли там свой конец. Те, кто занимался эксгумацией, прикрыли тела перед моим приездом, за что я им очень благодарна. Но на дальнем конце поля, где находился поросший ежевикой спуск к реке, лежали останки двух жертв. По всей видимости, сербы велели им бежать, а затем застрелили их как собак.

Я описываю увиденное мною в Вуковаре столь подробно прежде всего потому, что город требует восстановления и заселения, а этого не произойдет, если все тихо забудут о случившемся. Другая причина заключается в том, что три офицера югославской армии, обвиняемые в этих преступлениях, все еще находятся (в то время как я пишу эти строки) на свободе, а они должны предстать перед судом[225].

Не буду утверждать, что Вуковар — единственный в своем роде: по всем отзывам, в Сребренице (Босния), с точки зрения масштабов уничтожения людей, было еще хуже. Я вовсе не хочу сказать, что хорваты совершенно невинны, — на некоторых из них лежит вся ответственность за события в Боснии в 1993 году. Однако в Вуковаре, как и в Сараево, мы видим лицо войны, которую вел и финансировал Белград. Жертвы имели разную национальность и религиозные убеждения. Преступники же были едины в фанатичной приверженности идее этнической чистоты, которой они добивались с помощью террора и насилия. Чтобы понять, откуда это пошло, нужно немного углубиться в прошлое Балканского региона.

1987 год

• Апрель — декабрь: Слободан Милошевич становится во главе Сербской коммунистической партии.

1989 год

• 27 февраля: югославские войска брошены на подавление волнений в Косово.

• 8 мая: Милошевич становится президентом Сербии.

• 28 июня: Милошевич выступает на массовом митинге сербов в Косовом Поле.

1991 год

• Май: начало хорватскосербского восстания.

• 25 июня: Словения и Хорватия провозглашают независимость.

• 27 июня: югославская армия вторгается в Словению.

• 25 сентября: ООН налагает эмбарго на поставки оружия во все страны бывшей Югославии.

• 19 ноября: сдача Вуковара сербским войскам. 1992 год

• 2 января: представитель ООН Сайрус Вэнс договаривается о прекращении огня в Хорватии.

• 15 января: Европейское сообщество признает Хорватию и Словению.

• 21 февраля: ООН направляет миротворческие силы в составе 14 тысяч человек в Хорватию.

• 29 февраля: Босния-Герцеговина провозглашает независимость. Боснийские сербы объявляют о создании отдельного государства.

• 5 апреля: боснийские сербы осаждают Сараево.

1993 год

• 2 января: Сайрус Вэнс и Дэвид Оуэн представляют на Женевских мирных переговорах план разделения Боснии на 10 полуавтономных провинций.

• 22 февраля: ООН создает трибунал по военным преступлениям в бывшей Югославии.

• 6 мая: ООН объявляет шесть зон «безопасными» для боснийских мусульман: Сребреница, Жепа, Сараево, Бихач, Тузла и Горажде.

• 1516 мая: на референдуме боснийские сербы голосуют за создание независимого Боснийского сербского государства.

1994 год

• 5 февраля: 60 человек убито и 200 ранено в результате минометного обстрела Сараево.

• 18 марта: боснийское правительство и боснийские хорваты подписывают договор при посредничестве США.

• 13 мая: Пятисторонняя контактная группа объявляет о новом плане разделения Боснии.

• 20 июля: боснийские сербы отвергают мирный план.

• 21 ноября: НАТО наносит воздушный удар по сербскому аэродрому.

• 25 ноября: сербы незаконно задерживают 55 канадских миротворцев.

1995 год

• 1 мая: истекает соглашение о прекращении огня. Хорватия начинает наступление, с тем чтобы возвратить себе Западную Славонию (операция «Молния»).

• 26 мая: сербы захватывают заложников из числа миротворцев ООН. Всего захвачено 370 человек.

• 28 мая: сербы сбивают над Бихачем самолет с боснийским министром иностранных дел Ирфаном Любиянкичем. США, Великобритания и Франция посылают еще несколько тысяч военнослужащих в Боснию.

• 15 июня: сербы начинают обстрелы Сараево и других «безопасных» зон.

• 11 июля: сербы занимают «безопасную» зону в Сребренице.

• 12–13 июля: тысячи мужчин мусульманского вероисповедания арестованы (позднее убиты), а 20 тысяч женщин, детей и стариков изгнаны в Тузлу.

• 25 июля: сербы захватывают Жепу. Трибунал по военным преступлениям обвиняет президента Боснийской Сербии Радована Караджича и генерала Ратко Младича в геноциде в Боснии. Лидер хорватских сербов Милан Мартич обвиняется в ракетном обстреле Загреба.

• 4 августа: Хорватия нападает на восставших сербов в Книне (Сербская Краина) и за четыре дня возвращает большую часть контролируемой сербами территории (операция «Шторм»).

• 28 августа: снаряд, выпущенный боснийскими сербами, убивает 37 человек на рынке в Сараево. ООН тайно выводит миротворцев из Горажде.

• 30 августа: НАТО наносит воздушные удары по артиллерийским позициям сербов вокруг Сараево. Сербы в ответ подвергают город обстрелу.

• 1 ноября: в Дейтоне, штат Огайо, начинаются переговоры по мирному урегулированию в Боснии.

• 21 ноября: подписывается Дейтонское соглашение. Пятьдесят один процент боснийской территории отходит Мусульманско-Хорватской Федерации, 49 % — сербам.

• 22 ноября: Совет Безопасности ООН приостанавливает действие санкций против Сербии.

• 23 ноября: Караджич принимает план мирного урегулирования.

• 30 ноября: ООН голосует за прекращение миротворческой миссии к 31 января 1997 года.

• 1 декабря: НАТО дает согласие на размещение 60 тысяч военнослужащих в Боснии.

• 14 декабря: сербы, боснийцы и хорваты подписывают мирный план. Боснийское и сербское правительства соглашаются на официальное дипломатическое признание.

• 20 декабря: НАТО берет на себя руководство миротворческой миссией в Боснии.

1997 год

• 15 июня: Туджмана переизбирают президентом Хорватии.

• 15 июля: Милошевич становится президентом Югославии. 1998 год

• 31 марта: Совет Безопасности ООН осуждает Югославию за чрезмерное использование силы в Косово и вводит экономические санкции.

• Август: сербские вооруженные силы атакуют поселения косовских албанцев в районе Дреницы, вынуждая тысячи людей спасаться бегством.

1999 год

• Январь: появляются доказательства массового убийства косоваров сербами в Рачаке.

• 6 февраля: в Рамбуйе, Франция, начинаются мирные переговоры. Милошевич отказывается присутствовать.

• 18 марта: делегация косовских албанцев подписывает в Рамбуйе план предоставления автономии. Сербы отказываются подписать его и на следующий день начинают военные учения в Косово.

• 24 марта: в Косово начинается воздушная война.

• 27 мая: трибунал по военным преступлениям в бывшей Югославии предъявляет обвинение Милошевичу.

• 9 июня: НАТО и руководство Югославии согласовывают условия вывода сербов их Косово.

• 10 июня: НАТО приостанавливает бомбардировки. Совет Безопасности ООН принимает Резолюцию 1244, санкционирующую ввод международного гражданского и военного персонала в Косово.

• 12 июня: российские военные занимают аэропорт в Приштине. Войска НАТО входят в Косово.

• 14 июня: этнические албанцы начинают возвращаться в Косово. За три недели вернулось более 600 тысяч человек.

• 20 июня: завершается вывод сербских войск из Косово.

2000 год

• 24 сентября: Воислав Коштуница одерживает победу над Милошевичем на президентских выборах в Югославии.

• 5 октября: Коштуница провозглашает себя президентом.

2001 год

• 1 апреля: Милошевич сдается сербским властям.

• 28 июня: Милошевича выдают гаагскому трибуналу по военным преступлениям в бывшей Югославии.

Провозглашение Словенией и Хорватией независимости 25 июня 1991 года выглядит вполне логичным с того самого момента, когда в 1918 году на карте появилась первоначальная Югославия, а точнее Королевство сербов, хорватов и словенцев. Нестабильность внутренне присуща многонациональным государствам. Они могут существовать лишь в двух случаях. Во-первых, при взаимном уважении населяющих их народов — государство тогда приобретает форму конфедерации, — а во-вторых, при наличии авторитарной центральной власти, способной навязать свою волю. Югославия строилась по второму варианту, первоначально под королевским, а затем — коммунистическим диктатом. На протяжении практически всего своего существования Югославия находилась либо под авторитарным, либо под тоталитарным правлением. Как только центральная власть дала слабину, страну постигла участь другого искусственного образования, скрепленного коммунизмом, — Советского Союза.

Подобный анализ приоткрывает лишь часть реальной картины. Кончина Тито в 1980 году и введение системы «ротацию» федеральных президентов сделали внутренние противоречия Югославии более очевидными и ускорили процессы, ведущие к ее распаду. Вместе с тем стремление Словении, а вслед за ней Хорватии и Боснии к полной независимости становится понятным до конца, только когда сознаешь, что это ответная реакция на давление со стороны Сербии. Специалисты по истории Балкан нередко усматривают в событиях ХIХ века усиление агрессивного сербского национализма, нацеленного на создание «Большой Сербии», которая объединяла бы «сербов всего света». Появление той же самой программы уже в наше время, в середине 80-x годов, в форме пресловутого Меморандума Сербской академии наук и искусств, было своего рода сигналом грядущего безумия. После утраты коммунизмом влияния на массы те, кто жаждал власти, нашли ему замену в виде непримиримого национализма. Вчерашние марксисты во многих странах Восточной Европы вдруг оказались убежденными патриотами. Но никому еще не удавалось осуществить это самопреобразование с большей ловкостью и с более тяжкими последствиями, чем Слободану Милошевичу в Югославии.

В определенном смысле Милошевич — загадочная фигура. Трудно сказать, был ли он просто авантюристом или с самого начала принял пронизанные ненавистью доктрины, которые его армия и полувоенные сербские формирования реализовали на практике? Так или иначе, с того момента как он впервые воспользовался этническими волнениями в Косово в 1987 году для устранения своих соперников и стал энтузиастом идеи «большой Сербии», само его существование зависело от подавления, изгнания, а при необходимости и уничтожения несербского населения.

Без Милошевича войн против входящих в Югославию государств вообще могло не быть, а если бы они и были, то вряд ли бы отличались такой же жестокостью и продолжительностью. Милошевичу удалось сделать реальностью самые безумные фантазии, которые только могли прийти в голову уроженца Балкан, потому что сам он вовсе не был безумцем. Как коммунистический босс он имел в своем распоряжении все ресурсы партии. Как умелый льстец он смог убедить целый ряд тщеславных и легковерных представителей Запада в том, что в нем нужно видеть решение проблемы, а не ее корень.

Милошевич осуществил переворот в Югославской коммунистической партии, а Сербия — переворот в Югославии еще до того, как Словения и Хорватия приняли решение о выходе. Словенцам удалось отделиться, а все попытки югославской армии раздавить их с позором провалились. Однако в Хорватии проживало довольно много сербов, которые, с точки зрения Милошевича и его сообщников, должны были присоединиться к Сербии. С этой целью Белград вооружил хорватских сербов и подбил их на восстание против Загреба, после чего послал югославскую армию на «восстановление порядка» что означало лишь одно — поддержку восставших и изгнание несербов с их собственной земли.

Столкнувшись с этой проблемой, западные руководители, как я уже отмечала, допустили три серьезнейшие ошибки. Во-первых, они пытались сохранить целостность Югославии, когда было уже совершенно ясно, что это сделать невозможно. Это создало впечатление, что попытки югославской армии подавить сепаратистов силой не встретят внешнего противодействия. Во-вторых, ввели эмбарго на поставки оружия во все государства бывшей Югославии. Это сделало словенцев, хорватов и боснийцев беззащитными перед лицом вооруженного до зубов агрессора. И, в-третьих, попытались поровну разделить вину за случившееся, когда на деле одна из сторон являлась агрессором, а другая — жертвой. Это в определенном смысле поставило Запад на грань соучастия в совершенных преступлениях. Это был вовсе не «звездный час Европы», как заявил Жак Поос (который был тогда министром иностранных дел Люксембурга), а час европейского позора.

В январе 1992 года Словения и Хорватия получили наконец международное признание. Иногда это событие объявляют ошибкой и даже считают его причиной развязывания войны в Боснии. Все это вздор. Международное признание Хорватии как минимум ограничило замашки Белграда. Постепенно в Хорватии прекратились и военные действия. Что же касается Боснии, то сербы развернули кампанию за создание сербских анклавов еще до того, как в октябре 1991 года Босния провозгласила независимость. Война сербов против Боснии была не спровоцирована — она была спланирована.

Во всяком случае, к февралю 1992 года, когда ООН отправила в Хорватию 14 тысяч «миротворцев», около трети ее территории находилось в руках сербов. Силы ООН, таким образом, наблюдали, как в ходе этнических чисток хорватов выгоняли с их же земли, а когда Хорватия достаточно окрепла, чтобы дать отпор, стали защитниками сербских агрессоров. В результате Милошевич и армейское командование, которым международные посредники любезно позволили вывести тяжелое вооружение из Хорватии в Боснию, получили возможность применить его на новом месте против несербского населения.

На признание уроков, преподнесенных конфликтом в Хорватии, потребуется еще не один год. Однако выводы предельно ясны и сейчас, было бы только желание их сделать.

 Не следовало пытаться сохранить целостность Югославии, когда входящие в ее состав государства заявили о своем намерении выйти из нее.

 Тот, кто подвергся нападению, имеет право на самооборону, и это право следует уважать.

 Осуждение агрессии против Словении и Хорватии на самом раннем этапе с последующим ультиматумом и военной акцией, включающей в себя воздушные налеты и поставку оружия осажденным, несомненно, спасло бы Вуковар и другие хорватские города.

Оглядываясь на историю этой войны, понимаешь, что реально беды Боснии пришли извне, причем в два приема: первый раз в виде политики сербского руководства, а второй — в виде неправильной трактовки событий и фатального вмешательства лидеров западных стран[226].

Мнение Ноуэла Малколма, самого здравомыслящего и мудрого специалиста по балканской проблеме нашего времени, на мой взгляд, абсолютно правильно.

В основе геноцида в Боснии лежит все та же одиозная доктрина, что и в основе резни в Вуковаре, с одним лишь отличием: с хорватами она выливалась в ненависть, а с мусульманами говорила на языке презрения. Тому, кто хочет получить подтверждение этому, рекомендую почитать глубокую и волнующую книгу «Геноцид в Боснии» профессора Нормана Сигара[227]. Эту разновидность расистской идеологии в стиле «большой Сербию» предельно ясно выразила г-жа Биляна Плавшич, которая одно время была героиней в глазах Запада, а теперь объявлена военной преступницей. Она отозвалась о боснийских мусульманах как о «генетическом дефекте на теле Сербии»[228].

К тому, что произошло, приложил свою руку и внешний мир. Та самая политика «равной ответственности» которая лишила подход Запада к Хорватии моральной основы и практического эффекта, продолжилась и в Боснии. Международное сообщество не дало боснийским мусульманам возможности вооружиться. При этом оно не предоставило им мало-мальски серьезной защиты от отрядов боснийских сербов, в распоряжении которых оказались арсеналы югославской армии. Двусмысленные действия Запада повредили и нашим интересам. Они оскорбили мусульманский мир, где заговорили (и не без основания) о том, что мы никогда бы не допустили преступления такого масштаба, будь они направлены против евреев или христиан. К концу конфликта в Боснии стали появляться исламские экстремисты, и это в регионе, традиционно отличавшемся терпимостью, где ислам всегда имел европейский оттенок. В конце концов, Соединенные Штаты — в отличие от европейских стран, которые колебались до самого последнего момента, — почувствовали опасность и приняли меры. Увы, к тому времени погибло уже около 200 тысяч человек.

Осада Сараево началась в апреле 1992 года и продолжалась вплоть до февраля 199610. В течение всего этого времени страдания населения были неимоверными. Однако в других местах ситуация была еще хуже. Вдали от телевизионных камер руководство боснийских сербов при поддержке Белграда развернуло кампанию насилия и террора, включая массовые изнасилования, невообразимые пытки и концентрационные лагеря, результатом которой должно было стать изгнание несербского населения с территории, объявленной исторически сербской. В общем и целом более двух миллионов человек (при довоенном населении, составлявшем 4,3 миллиона человек) было изгнано из обжитых мест. По оценкам, 900 тысяч человек нашли убежище в соседних странах и в Западной Европе, а 1,3 миллиона человек были вытеснены в другие районы Боснии[229]. В Хорватии и особенно в Боснии забота об этих людях имела чрезвычайно важное значение.

Потоки беженцев в значительной мере дестабилизировали обстановку, впрочем, именно на это и был расчет. Нарушение прежнего этнического баланса между мусульманами и хорватами в результате притока тысяч беженцев-мусульман в Центральную Боснию сыграло не последнюю роль в развязывании войны, которая началась между ними в марте 1993 года[230].

На протяжении всего этого времени не раз устраивались международные конференции и назначались международные посредники, с тем чтобы усадить «враждующие стороны» за стол переговоров. Не сомневаюсь, что посредники делали все, что было в их силах. Но посредники не могли добиться отказа от захваченных территорий, а без желания Запада настоять на этом они лишь втягивались в процесс непрерывного укрепления и узаконивания власти агрессора. Иногда посредники невольно давали повод для еще большего кровопролития. Например, план, предложенный Сайрусом Вэнсом и лордом Оуэном, так называемый «план Вэнса — Оуэна» по разделению Боснии на 10 кантонов по этническому признаку послужил толчком к началу войны между мусульманами и боснийскими хорватами. В условиях, существовавших в начале 1993 года, обе стороны в предвидении раздела решили установить контроль над возможно большей территорией, прежде всего над этнически смешанной Центральной Боснией. боснийским сербам подобная борьба была только на руку, тем не менее это не склонило их к принятию плана Вэнса — Оуэна.

К концу 1992 года сербы захватили большую часть территории, на которую они претендовали. Хотя сербы составляли всего 31 % населения, под их контролем оказалось 70 % территории. С этого момента главной задачей стало изгнание оттуда не сербов, полное уничтожение даже следов их пребывания, культуры и религии. Для осуществления таких замыслов сербам требовалось время, особенно в районах с многочисленными имеющими прочные корни мусульманскими и хорватскими общинами. Они получили его по милости международного сообщества. Несмотря на то что боснийские мусульмане оправились от удара и перегруппировались, сформировали более подготовленную армию и лучше вооружились, сербы продолжали сохранять контроль над столицей Боснии Сараево и обстреливать население из орудий, когда хотели. От международного сообщества было мало проку, а иногда его действия только осложняли ситуацию.

Западу следовало разработать и начать осуществление последовательной программы, направленной на разгром агрессора и отказ от захваченных территорий. Да, это задача не из легких. Для ее решения нужно время. К тому же она требует отказа от претензии на то, что целью Запада является «умиротворение». Эмбарго на поставку оружия боснийцам следовало снять, России отвести второстепенную роль, а на возражения с ее стороны вообще не обращать внимания. Главенствующей должна была стать единственная глобальная держава — Америка, а не погрязшие в разногласиях европейские государства.

Нечто похожее на это в конце концов и произошло. Но ни тогда, ни после западные лидеры так и не сделали правильных выводов.

Нужно было прежде всего повернуть расклад сил против сербов, иными словами примирить мусульман и хорватов. В марте 1994 года соглашение, подписанное между ними при посредничестве Вашингтона, положило конец конфликту. Была основана Мусульманско-Хорватская Боснийская Федерация и одновременно подписан договор о союзе между Боснией и Хорватией. Новый альянс подкреплялся обучением и вооружением хорватской армии, которая превратилась в чрезвычайно эффективную силу.

Когда события стали принимать другой оборот, Слободан Милошевич решил, что пришло время для переговоров. «Большая Сербия» практически достигла своих мыслимых пределов. Милошевич, помимо прочего, должен был знать, что плохо организованные банды, которые контролировали так называемую Сербскую Краину в Хорватии и боснийскую Сербскую Республику, были вовсе не так сильны, как представлялось Западу[231]. Поэтому летом 1994 года он постарался склонить боснийских сербов к принятию плана раздела Боснии, выгодного сербам, которым отходило 49 % страны, в то время как Мусульманско-Хорватская Федерация получала оставшийся 51 % территории.

Боснийские же сербы, которые чувствовали себя довольно уверенно и не обращали внимания на угрозы Запада, не только отказались от соглашения, но и предприняли новые наступления. НАТО нанесло воздушные удары. Сербы в ответ захватили в плен более 400 международных миротворцев. Последствия прошлых ошибок стали очевидными как никогда. Военнослужащие вооруженных сил Запада в Боснии были теперь не активом, а пассивом, поскольку превратились в потенциальных заложников.

В 1995 году наступило время решительных действий. В мае хорватская армия восстановила контроль над захваченной ранее сербами Западной Славонией. В отместку сербы подвергли Загреб ракетному обстрелу, в результате которого шесть мирных граждан погибли, а 200 получили ранения. Быстрый успех хорватов, однако, наглядно продемонстрировал всю слабость сербских мятежников, оккупировавших Хорватию. Сербы в Боснии приняли на вооружение тактику своих хорватских собратьев и стали нападать на гражданские объекты. Так, в июне они усилили артиллерийские обстрелы Сараево и, что хуже, в июле захватили Сребреницу, так называемый «островок безопасности» ООН. Для Запада это был, пожалуй, самый унизительный и позорный эпизод кризиса. Для мусульман, живших в городе, это означало экспроприацию и изгнание, а для семи тысяч из них — смерть.

О том, что произошло дальше, писали много раз. Хорватия при поддержке со стороны боснийской армии, по большей части мусульманской, и вооруженных формирований боснийских хорватов сделала то, на что в течение четырех долгих и позорных лет не могло решиться международное сообщество. Она вместе со своими союзниками отбила у сербов значительную часть своей территории и в результате победы создала условия хотя бы для частичного возврата мира и порядка. Хорватская армия взяла 4 августа город Книн и прямо-таки пронеслась по Краине. Ввиду недостатка тяжелого вооружения из-за дурацкого эмбарго мусульманам не удалось добиться такого же успеха. Но факт остается фактом: не вмешайся Запад, лидеры которого, как всегда, постарались не допустить полной победы, крупнейшие боснийские города, находящиеся в руках сербов, Баня и Лука, были бы также освобождены. Это позволило бы спасти Боснию как страну, в которой различные этнические общины могли жить вместе под руководством Демократически избранной центральной власти. Баня и Лука, надо заметить, были местом массированных этнических чисток, где сербы сжигали ненавистные им мечети и католические церкви — все то, что могло напомнить о много конфессиональном и многонациональном прошлом. Если какие города и заслуживали освобождения от сторонников этнической чистоты, так это Баня и Лука.

Даже справедливые войны не обходятся, особенно после стольких лет жестокости и насилия, без жертв со стороны гражданского населения. Теперь в их число попали сербы, которые бежали из вновь освобожденных районов, опасаясь возмездия. Некоторые были, без всякого сомнения, запуганы. Многие верили россказням своих лидеров о надвигающейся угрозе массовой резни. В Краине действительно отмечались случаи убийства, грабежей и поджогов со стороны вернувшихся хорватов.

Вместе с тем эти заслуживающие осуждения инциденты вовсе не умаляют значения победы хорватов и боснийцев над сербами в 1995 году для региона, как, впрочем, и для Запада. Без этой победы геноцид на Балканах и унижение Запада, несомненно, продолжались бы. Предпринимаемые некоторыми попытки поставить на одну доску операцию по возврату хорватской территории и предшествующую ей агрессию со стороны сербов нельзя назвать иначе как издевательством.

Воздушные удары НАТО по артиллерийским позициям сербов вокруг Сараево в тот момент ощутимо поддерживали вооруженные силы хорватов и мусульман. Опровергая мудреные обоснования, которыми нас пичкают военные источники, такое взаимодействие показало, что воздушные налеты могут быть эффективными и без крупномасштабного ввода сухопутных войск. Решение задач на земле вполне можно возложить на местные, а не международные вооруженные силы, конечно если те вооружены должным образом. Чтобы кто-нибудь не подумал, будто я сужу задним числом, приведу мои же слова, сказанные за три года до этого события:

Некоторые утверждают, что Запад ничего не может сделать без втягивания в конфликт по образцу Вьетнама или Ливана и значительных потерь. Это, с одной стороны, паникерство, а с другой — оправдание собственной медлительности. Существует огромная разница между полномасштабным наземным вторжением, как во время «бури в пустыне», и целым набором форм военного вмешательства — от отмены эмбарго на поставку оружия в Боснию до вооружения боснийской армии и непосредственных ударов по военным объектам и средствам связи.

Я настаивала на том, что в случае поддержки агрессии боснийских сербов со стороны самой Сербии мы должны:

…предпринять военную акцию, включая авиационные бомбардировки мостов через реку Дрина, связывающих Боснию и Сербию, военного транспорта, огневых позиций вокруг [осажденных] Сараево и Горажде, военных складов и других объектов, используемых в военных целях. Нужно ясно показать, что, хотя мы и не воюем против сербского народа, атаке могут подвергнуться даже объекты на сербской стороне границы, если они имеют большое значение с военной точки зрения[232].

События 1995 года показывают, что подобная тактика вполне работоспособна. Тем не менее мои предложения были реализованы на практике лишь на поздней стадии косовской кампании в 1999 году, да и то не в полной мере.

Дейтонское соглашение, подписанное осенью 1995 года, до сих пор составляет основу, на которой Босния функционирует — или не функционирует. Как и во всех предыдущих планах раздела, в нем уделяется слишком много внимания (ныне побежденным) боснийским сербам, которые были главной причиной проблемы. Сербы получили право на создание автономного образования, известного как Сербская Республика (Република Српска). Оно должно составлять часть Боснии-Герцеговины. Однако названия его институтов выдают замысел авторов соглашения: поскольку сербское образование называется «республикой» Босния-Герцеговина не может носить тот же титул.

Дейтонский документ чрезвычайно детализирован, что очень показательно. При его подготовке учитывались различные и нередко противоположные устремления и трения. Мусульмане подчеркивали аспекты, которые укрепляли и территориальное, и институциональное единство государства. Сербы, и в меньшей степени хорваты, упирали на то, что имело отношение к местной власти. Принципиальной частью соглашения была гарантия обеспечения возврата беженцев в свои дома. Без этого положения Дейтон означал бы раздел страны и победу сторонников этнических чисток и их спонсоров из Белграда.

До сих пор именно так и было. Несмотря на то что беженцы начали возвращаться на территорию Мусульманско-Хорватской Федерации, власти Сербской Республики были полны решимости не допустить возврата национальных меньшинств в места, откуда их когда-то изгнали. Таким образом, из 715 тысяч вернувшихся беженцев 80 % оказались в Федерации и только 20 % — на подконтрольных сербам территориях[233]. Иногда можно услышать, что эти цифры ничего не значат. «Нельзя заставить людей жить вместе, если они не хотят этого» — так обычно говорят. Во многом это справедливо. Однако недопустимо, когда людям, которые хотят вернуться, не дают этого сделать.

На деле положение намного хуже. Хотя годы войны наверняка оставят глубокий и неизгладимый след, Босния, в которой отсутствует тесное переплетение верований и этническое единство, относится к числу стран, способных взорваться вновь. Я не отношу себя к тем, кто видит нашу цель в Боснии в создании некоего идеального мультикультурного государства. Вместе с тем я уверена, что политические конструкции, опирающиеся на насилие, шантаж и воровство, в конце концов разваливаются — и поделом.

Другим важным условием принятия дейтонского квазиделения Боснии-Герцеговины был арест военных преступников. Здесь заметного прогресса пока что нет. Правда, чуть ли не половина тех, кому было предъявлено публичное обвинение, уже попали в Гаагу. В то же время самые отпетые преступники, в частности Радован Караджич и Ратко Младич, как я уже писала, все еще на свободе. Хотя в Боснии находится 20-тысячный контингент военнослужащих под командованием НАТО, некоторые секторы, особенно французский, — настоящий рай для негодяев. Конечно, давно пора привлечь к суду в Гааге Милошевича как инициатора столь масштабной трагедии. Но все же трибуналу лучше бы сосредоточиться на аресте и осуждении тех, кому уже предъявлено обвинение, а не заниматься делами второстепенных действующих лиц. В результате решительных и согласованных действий всех заинтересованных лиц в отношении главных виновников должно быть начато расследование, ибо, покуда они гуляют на свободе, не может быть и речи о возврате к нормальной жизни.

Сегодня раздается довольно много призывов пересмотреть Дейтонское соглашение. Это может означать одно из двух. Прежде всего, в этом видится предлог для того, чтобы отказаться от прошлых обязательств, перекроить карты и подготовиться к быстрому выводу войск западных стран. Это, вероятно, повлечет за собой признание Сербской Республики как этнически чистого мини-государства или даже этнически очищенной составной части Сербии. Подобное вознаграждение агрессора и наказание жертвы выглядело бы предосудительно с моральной точки зрения.

Это неразумно и с точки зрения политической, поскольку открывает зеленый свет очередной попытке хорватов создать в Герцеговине свое этнически чистое мини-государство, что приведет к конфликту и возможности создания не имеющего выхода к морю, экономически нежизнеспособного, радикального мусульманского государства. Подобная перспектива вряд ли кого обрадует. Как случалось уже неоднократно, ошибка неизбежно ударит по интересам Запада.

С другой стороны, пересмотр условий Дейтона вполне может вылиться в серьезную попытку заставить руководство Сербской Республики принять назад тех, кого изгнали их предшественники. Боснийских сербов можно поставить перед альтернативой: если они не обеспечат возвращения беженцев, то потеряют право на свою автономию. А правительство в Белграде следует предупредить, чтобы оно не рассчитывало на помощь Запада до тех пор, пока боснийские сербы не выполнят своих обязательств.

Если боснийские сербы убедятся в серьезности намерений Запада, угроза потери автономии заставит их пойти навстречу нашим требованиям. Это же сделает и Белград, который всегда имел значительно большее влияние на руководство боснийских сербов, чем открыто признавал. Уход со сцены Милошевича и его друзей сделает план более реальным.

Я убеждена в том, что сейчас как никогда необходимо еще одно последнее и решительное усилие. Не стоит сомневаться в том, что оставшиеся сербские экстремисты будут сопротивляться изо всех сил. Но мира не добиться до тех пор, пока над ними не будет одержан верх. Только после их поражения международное сообщество сможет постепенно сократить военное присутствие и, в конце концов, отказаться от него. Необходимо создать широкую социальную и политическую основу для мира, после чего предоставить местным жителям возможность реализовать его. Для этого мы должны укрепить военную силу правительства в Сараево и сделать его способным противостоять новым угрозам. Еще не поздно дать шанс Боснии и ее народам.

Из сказанного я делаю следующие выводы:

 Уход из Боснии после стольких страданий и усилий не имеет морального оправдания и неразумен политически.

 Дейтонское соглашение необходимо использовать таким образом, чтобы сохранить Боснию как единое государство, субъекты которого имеют широкие полномочия, а также обеспечить беженцам возможность вернуться в свои жилища.

 В то же время мы должны реально смотреть на вещи. Не следует заниматься строительством государства-утопии. Наша цель — создать широкую основу для мира и стабильности и передать власть местным демократическим силам.

 Пришло время предпринять последнее энергичное усилие, которое позволит добиться этого.

Во время посещения Загреба в сентябре 1998 года я выступила с лекцией, в которой были такие слова: «террор и притеснения, которые прекратились в Хорватии и даже Боснии, переместились сейчас в Косово, где сторонники этнической чистоты вновь занимаются своей работой. Где и когда прекратится это безумие?»[234]

Сегодня нам это уже известно. Запад наконец взялся за Милошевича, и тот не выдержал. Я много раз критически высказывалась по поводу того, как ведется косовская кампания, однако, по моему глубокому убеждению, это справедливая и необходимая война, а премьер-министр Тони Блэр, в адрес которого неоднократно звучала критика с моей стороны, на этот раз продемонстрировал настоящую решительность.

Стоит только появиться сомнениям в том, что кампания НАТО приведет к успеху, как тут же из всех щелей выползают критики. Поскольку некоторые из них принадлежат к правому политическому крылу, я сочла необходимым публично объявить о своей поддержке, которая уже была выражена г-ну Блэру частным образом. В другой своей речи, произнесенной на обеде в ознаменование двенадцатой годовщины с момента моего избрания на пост премьер-министра, я объяснила, почему операция в Косово должна быть доведена до конца.

Я призвала тех, кто пребывал в нерешительности по поводу кампании, обратить внимание на неприемлемость последствий бездействия. Не следовало забывать, что Слободан Милошевич — это не мелкий головорез местного масштаба. Он планировал использовать потоки беженцев из Косово для дестабилизации обстановки в соседних с Сербией государствах и ослабления своих противников, т. е. сделать то, что уже неоднократно проделывалось в других государствах бывшей Югославии. Соседние страны были просто не в состоянии принять два миллиона изгнанных этнических албанцев, не подвергая себя риску взрыва, в который могли втянуться Греция и даже Турция — страны, входящие в НАТО. Это, несомненно, чрезвычайно весомые стратегические факторы, но существовал еще и моральный аспект. Я показала, что режим Милошевича опирается на идеологию геноцида и представляет собой подлинно чудовищное зло. В заключение было сказано: «Для сомнений здесь нет места — эта война должна быть выиграна… Я уверена, народ Великобритании готов довести ее до конца, он знает, что наше дело правое»)[235].

В том, что и взлет, и падение Слободана Милошевича связаны с Косово, есть нечто символичное. Именно там в 1987 году он впервые с успехом использовал ксенофобию сербов для устранения руководства Сербской коммунистической партии и утверждения собственной власти. Именно тогда, эксплуатируя 600-летнюю годовщину битвы в Косово, которая произошла в 1389 году и вокруг которой было создано множество будоражащих воображение (но не соответствующих действительности) мифов, он поднял сербский национализм на уровень агрессивного безумия[236]. Именно поражение Милошевича в Косово привело, наконец, к крушению созданного им режима.

Пока шла война в Боснии, идеология «Большой Сербии» проводилась и в Косово, но другими средствами. 0 том, как осуществлялось систематическое запугивание этнических албанцев, я узнала от самозваного президента Косово, д-ра Ибрагима Руговы, в апреле 1995 года, незадолго до поражения сербов, приведшего к заключению Дейтонского соглашения. Лишенные в результате политики национальной дискриминации возможности работать, получать образование и медицинское обслуживание, албанцы, которые составляли 90 % населения, не стали прибегать к насилию, а создали систему параллельных институтов. Они даже избрали собственного «президента». Д-ра Ругова, человек с умеренными взглядами и мягкими манерами, высокообразованный интеллектуал, оказался в центре движения сопротивления. Несмотря на выдвинутое требование полной независимости, он, пожалуй, в то время вполне мог согласиться на возврат Косово автономии, уничтоженной головорезами Милошевича, и гарантии основных прав человека. Однако в Дейтоне проблему Косово практически проигнорировали. В результате непрекращающегося давления со стороны сербских властей возмущение косоваров стало приобретать более радикальные и жесткие формы, в частности была создана Армия освобождения Косово (АОК). В условиях эскалации напряженности и участившихся столкновений в какой-то момент сербы решили, что наступило время для «окончательного решения» проблемы. НАТО, пытаясь не допустить политического и гуманитарного кризиса, организовало в феврале-марте 1999 года мирные переговоры в Рамбуйе, а когда Белград отказался выполнять предложенные условия, начало бомбардировки.

Несмотря на успех НАТО, нельзя закрывать глаза на серьезные недостатки операции, которые сегодня стали очевидными. Прежде всего, поначалу наблюдался неоправданный оптимизм относительно нашей способности добиться нужного результата от Милошевича, не причиняя серьезного ущерба Сербии. В результате на начальной стадии кампания проводилась не слишком энергично. Этим воспользовался Милошевич, который, вместо того чтобы просить пощады, изгнал из родных мест более миллиона этнических албанцев (при их общей численности 1,7 миллиона человек). Даже спустя неделю, в апреле, когда интенсивность воздушных ударов возросла, а в самой Сербии было уничтожено значительное число целей, нашим самолетам не разрешалось (как правило) летать ниже 5000 м, что заметно тормозило ход операции. Изучение традиционных целей сербов в Косово, которые с ХК века сводились к изменению этнического баланса в их пользу, должно было подсказать западным стратегам, что произойдет и на этот раз. И хотя изгнание албанцев вряд ли удалось бы предотвратить, вполне возможно было заранее подготовиться к приему беженцев.

Это очень серьезный промах. Были еще и технические недостатки, которые я упоминала ранее. Однако анализ уже произошедших событий с целью дискредитации кампании кажется мне неуместным.

Взять хотя бы дискуссию о реальных масштабах жестокостей со стороны сербских вооруженных сил в Косово до начала кампании и во время ее проведения. Что здесь можно сказать, когда практически каждый день вскрываются новые факты? Этот процесс начался еще до отправки Милошевича в Гаагу, а теперь, надо думать, он еще больше ускорится. Однако самое главное — то, как сербы обращаются с людьми другой национальности, — мы уже знаем по Боснии. Их риторика в отношении косоваров ничем не отличается от той, что использовалась в отношении мусульман в Боснии. Не сомневаюсь, что Милошевич со своими пособниками готовил геноцид подобного масштаба и для Косово. Уже одного этого намерения было достаточно, чтобы оправдать любые меры, позволяющие не допустить исполнения задуманного.

Или вот еще нередко отмечают, что, хотя представители НАТО и другие официальные лица заявляли, что целью кампании было предотвращение гуманитарной катастрофы, непосредственный ее результат — ускорение и углубление катастрофы. Мне никогда не нравились попытки оправдать военное вторжение чисто гуманитарными соображениями по причинам, о которых я уже говорила выше[237]. Вместе с тем следует помнить, что массовое изгнание сербами этнических албанцев из Косово началось до первых бомбардировок НАТО. Уже к маю 1999 года 700 тысяч косоваров были вынуждены покинуть свои дома и бежать в соседние государства, в частности в Боснии-Герцеговину, Албанию, Македонию и Черногорию. Вдобавок к этому, по оценкам, еще 600 тысяч были перемещены внутри страны[238]. Логика политики Милошевича требовала удаления значительной части населения. Действия НАТО привели лишь к ускорению реализации этих планов. При этом не следует забывать, что без акции НАТО беженцы никогда бы не смогли вернуться назад.

И последнее. Говорят, что операция полностью провалилась, поскольку не привела к возрождению многонационального Косово, так как более 150 тысяч сербов (около трех четвертей первоначальной численности сербского населения) вынуждены были бежать, опасаясь мести албанцев. Этот аргумент также не лишен изъяна. Войны всегда создают проблемы, которых в мирной обстановке просто не существует. Вряд ли можно было ожидать, что мусульманское большинство будет почтительно относиться к сербскому меньшинству, едва избежав сербского геноцида. Точно так же судетские немцы в Чехословакии после Второй мировой войны расплачивались за действия Германии. Тот, кто развязывает войну и терпит в ней поражение, должен быть готов к последствиям. Лишь самый необъективный человек не может этого понять. В действительности, как я объясню несколько позже, необходимы меры по защите сербов, которые остаются в Косово, и гарантированная возможность вернуться для тех, кто этого хочет. Впрочем, я вовсе не уверена в том, что многие захотят жить на совершенно разоренной и все более чужой территории. Мы можем считать операцию в Косово успешной хотя бы потому, что она предотвратила выселение целого народа. А то, что для этого пришлось в какой-то мере поступиться справедливостью, следует воспринимать как неотвратимое последствие войны.

Одержав победу, мы должны распорядиться ее результатами с умом. Существуют два подхода, которые, к сожалению, очень распространены в дипломатических кругах в силу инерции, но ни в коем случае не должны использоваться. Первый — это попытка удержать Косово в составе так называемой Федеративной Республики Югославия, т. е. Сербии-Черногории.

Даже до косовской кампании лишать подавляющее большинство населения возможности самоопределения было бы неразумным. Ну а после войны против сербов любая попытка заставить косоваров остаться в рудиментарной Югославии, где властвуют сербы, выглядит немыслимой. Статус Косово в бывшей Югославии, по конституции Тито 1974 года, мало чем отличался от статуса республик, которые отделились и получили международное признание[239]. Ноуэл Малколм характеризует его следующим образом:

…[На] практике [Косово] пользовалось теми же правами, что и республика: имело собственный парламент, верховный суд, центральный банк, полицию и силы территориальной охраны; оно было официально объявлено (начиная с 1968 года) частью федеративной системы и имело прямое (не через Республику Сербию) представительство на федеральном уровне. По всем стандартным критериям конституционного анализа Косово являлось в первую очередь федеральной единицей и лишь потом — составной частью Сербии[240].

К этому могу только добавить, что в любом случае, когда речь идет о выборе наилучшего пути, нет особой причины придерживаться буквы конституции коммунистического государства, написанной четверть века назад.

Есть, конечно, и такие, кто полагает, что сохранение Косово в составе рудиментарной Югославии необходимо для обеспечения стабильности в регионе. Подобный аргумент, на первый взгляд, имеет значительно больший вес в свете того, что происходит в соседней Македонии, но и он теряет свою убедительность при более глубоком рассмотрении.

В Македонии довольно значительна доля этнических албанцев (до трети населения), отношение к которым со стороны славянского большинства далеко не всегда было хорошим. Трения значительно усилились в 2001 году. В то время как я пишу эти строки, они достигли такой остроты, что вполне могут привести к развязыванию гражданской войны. Часть повстанцев из числа этнических албанцев имеет тесные связи с Косово.

Чем все это обернется, не знает никто. Ясно лишь одно: отказ этническому албанскому большинству в соседнем Косово в референдуме по вопросу независимости явно не поможет Западу предотвратить взрыв в Македонии. Напротив, подавление этого стремления еще больше подогреет албанский радикализм в регионе. Запад однажды уже ослабил позицию д-ра Руговы и его умеренных сторонников, оставив их за рамками Дейтонского соглашения в 1995 году. В результате появилась радикальная АОК. Если страны НАТО сейчас воспротивятся независимости Косово, насилие, терроризм и милитаризация лишь усилятся. Вряд ли это можно считать рецептом достижения стабильности.

Второй, не менее распространенный (и плохо продуманный) подход к будущему устройству Косово предполагает создание своего рода бессрочного протектората под управлением международных и неправительственных организаций. Такой вариант настолько нереалистичен, что обычно его даже не воспринимают всерьез. Это скорее теоретическая возможность, а не практическое предложение. Дело в том, что существует немало людей и заинтересованных организаций, которые хотели бы интернационализировать все проблемные регионы мира и, таким образом, сформировать постоянную потребность в своих якобы незаменимых услугах. Подобные попытки следует решительно отвергать как в Косово, так и в других местах. У национальной демократии могут быть свои недостатки, особенно на Балканах, но она определенно лучше, чем международная бюрократия. Помимо прочего, она дешевле, что также немаловажно. Жители Косово должны знать, что в конечном счете именно они принимают решения и несут ответственность за свою судьбу.

Мы должны, следовательно, дать обещание провести в течение четко определенного периода (не более одного-двух лет) референдум по будущему устройству Косово с последующим признанием его результатов со стороны международного сообщества. Конечно, для его проведения необходимо создать справедливые условия. Сербы и другие национальные меньшинства должны получить возможность вернуться[241]. Только тот, кто будет уличен в серьезных преступлениях, может лишиться права на возвращение. Крайне важно, чтобы референдум проводился исходя из условий, которые преобладали до недавних потрясений. В противном случае он узаконит этнические чистки, а это в равной мере недопустимо, независимо от того, кто окажется в роли жертв — сербы или албанцы.

Итак, мне бы очень хотелось, чтобы в Косово реальностью стало следующее:

 практическая программа реорганизации и возвращения беженцев;

 четко определенные временные рамки проведения референдума по независимости;

 последующий быстрый, но упорядоченный вывод международных сил из Косово;

 гарантии НАТО по обеспечению безопасности Косово и предупреждению авантюризма со стороны Сербии в будущем.

Самая значительная победа международного сообщества в странах бывшей Югославии не имеет никакого отношения к дипломатии: это отстранение от власти Слободана Милошевича. Хотя у Милошевича осталось множество сторонников, именно он был инициатором балканских войн, именно он был больше всех заинтересован в их разжигании. Его отправка в Гаагу открывает перед регионом новые перспективы.

К большому сожалению, в настоящее время нет полного понимания того, как следует использовать сложившуюся ситуацию. Это видно, например, по количеству энергии, расходуемой на облегчение жизни преемнику Милошевича — президенту Воиславу Коштунице. Да, Коштуница может сыграть положительную роль. Хотя, как и другие члены югославского правительства, он разделяет устремления Милошевича в его войнах против несербов, г-н Коштуница — не коммунист, что является несомненным плюсом. Его считают честным человеком, что также немаловажно. Но Европейский союз чересчур опрометчиво принял Сербию в мировое сообщество. Она вполне заслужила определенной помощи, после того как продемонстрировала готовность сотрудничать с Гаагским судом. Однако поощрять режим подачками за соответствие требованиям, которые он должен был признать без всяких разговоров, на мой взгляд, не совсем правильно. Было бы безусловно неразумным осыпать Сербию деньгами, пока нет реальных доказательств изменения ее курса. Главное, что должно измениться, как я уже отмечала выше, — это отношение Сербии к Боснии. Необходимо также, чтобы перед судом предстали все остальные обвиняемые в преступлениях, которые совершались от имени (и долгое время с одобрения) сербского государства.

Сербия находилась во власти идеологии, имеющей немалое сходство с той, что господствовала в Германии в 300 годы. Подобно Германии она нуждается в очищении от этого яда. Лишь после того, как сербы признают свою вину и раскаются в том, что было сделано, Сербия сможет стать полноправным членом международного сообщества. Не раньше.

В международной дискуссии по поводу Сербии и ее соседей сквозят все те же ошибочные представления, что и в начале балканской катастрофы 90-x годов. Большая их часть исходит от приверженцев так называемого Пакта о стабильности в Юго-Восточной Европе, который был предложен министрами иностранных дел стран Европейского союза в Кельне 10 июня 1999 года. Инициатива с этим странным названием предполагает обеспечение «прочного мира, процветания и стабильностью» в регионе посредством поощрения регионального сотрудничества, развития рыночной экономики и «интеграции в структуру [Европейского союза]». Все это звучит весьма благопристойно. Сомнительны, однако, исходные посылки.

Прежде всего, разве балканские войны разразились в результате экономической неразвитости региона? Нет. Нищета — это результат, а не причина конфликта. Каким образом процветание само по себе может предотвратить будущие войны?

Во-вторых, разве верно, что эти войны разорили регион в целом? Нет, только те страны бывшей Югославии, где проживало достаточно много сербов, которых Белград хотел объединить под своим началом. Так каким образом здесь может помочь более широкое региональное сотрудничество?

И, в-третьих, разве есть основания считать, что роль Европы во время конфликта была положительной и что расширение этой роли неизбежно приведет к принятию правильных решений? В действительности их тоже нет. Мир и стабильность вернулись в регион вопреки, а не благодаря усилиям Европейского союза.

Это не означает, впрочем, что Европа не может помочь. Открытие ее рынков для товаропроизводителей всего региона наверняка позволит тем, кто стремится к миру, продавать товары и восстанавливать свои страны. Возможна также и целенаправленная, жестко контролируемая помощь. Но ее объемы не должны быть слишком большими. Босния, например, уже достигла того состояния, при котором международная помощь приносит больше вреда, чем пользы, поскольку ведет к развитию коррупции и зависимости. То же самое вполне может произойти и в Косово, и в Сербии.

Реально вся международная деятельность Европейского союза на Балканах строится на представлении, которое все еще довлеет над дипломатами, о том, что мотивом этой войны, а точнее всех войн, является национальная самобытность и национальный суверенитет. Карл Бильдт, специальный посланник Генерального секретаря ООН на Балканах, например, призывал:

…к постепенному созданию структур многоуровневого суверенитета… призванных обеспечить как развитую автономию, так и широкую европейскую интеграцию, позволить со временем перекинуть мост через пропасть, которая, в противном случае, будет постоянно угрожать стабильности региона. Неизбежной альтернативой образованию новых национальных государств в регионе является создание новых европейских и региональных структур[242].

В том же мрачном духе, в каком он предупреждал об опасности развала старой федеративной Югославии в 1991 году, Европейский союз предостерегал Черногорию против выхода из состава Сербии. Думается, международные дипломаты могли бы уже понять, к чему приводят попытки втолковать другим народам, в чем заключается их национальный интерес. Жизнь в условиях скромного достатка, без сербов, которые притесняют их и обирают до нитки, рано или поздно обязательно покажется черногорцам привлекательной. Но именно Сербия, а не мы должна убедить их в обратном, предложив достаточно благоприятные условия. Я бы на месте черногорцев постаралась отделиться как можно скорее.

Европейский союз никогда не придет к разумной политике в отношении Балканских стран по одной весьма простой причине. ЕС, а точнее класс, который находится у власти, не может принять ценность идеи самостоятельности, поскольку она подрывает саму концепцию единой Европы. Поэтому вместо того, чтобы стимулировать развитие национальных государств и их прогресс, ЕС всегда будет пытаться подавить или подорвать его. Это плохо для всех, а особенно для Балканских стран, где унижение и срыв замыслов создают риск более масштабного и разрушительного разгула националистических страстей.

Западу следовало бы более широко подходить к понятию национализма, увязывая его с демократией и регулируемой законом свободой. Я озвучила эту мысль на лекции в Загребе в 1998 году:

Национальным следует считать совсем не то государство, в котором живет всего лишь одна нация. Это государство, где кровные узы и история большинства придают населению особое единство и сплоченность. Национальные меньшинства при этом вовсе не лишаются тех прав, которые дает гражданство. Государство, в конце концов, — это не то же самое, что племя. Это юридический субъект. Таким образом, забота о правах человека… дополняет чувство государственности, что делает национальное государство прочным и демократичным.

Я уверена, что именно к такому убеждению придет новое поколение политиков — мужчин и женщин, которые не испорчены тоталитарным мировоззрением прошлого, — в Юго-Восточной Европе. Эту философию, кстати, называют консерватизмом.

Примечания:

2

Такими знаниями обладает Генри Киссинджер, судя по его научной работе «Дипломатия» (Diplomacy.New York: Simon and Schuster, 1994). В ее вводной части д-р Киссинджер прослеживает развитие ремесла управления государством с XVII в.

22

См. стр. 96.

23

Генри Кисинджер отстаивает свою концепцию разрядки в статье «Между старым "левым" и новым "правым"» (Between the Old Left and the New Right, Foreign Affairs, May-June 1999). Он приводит следующий аргумент: «В начале 70-х годов решения, которым позже станет высокоэффективная политика Рейгана, просто не существовало. Препятствием для появления такой политики была вовсе не администрация Никсона или Форда, а либеральный Конгресс и средства массовой информации». Правда, он также допускает, что «Рейган оказался более чутким к чувствам американцев».

24

Р. Пайпс, «Ошибочная трактовка "холодной войны": сторонники жесткой линии оказались правы» (Misinterpreting the Cold War: The Hard-Lines had It Right, Foreign Affairs, Winter 1995), отзыв на книгу Реймонда Гартоффа «Великое превращение: американо-советские отношения и окончание "холодной войны"» (The Great Transition: American-Soviet Relations and the End of the Cold War, Washington, 1994).

222

См. стр. 5760, 293298.

223

Fourteenth Report of the House of Communittee on Defence: The Lessons of Kosovo, 23 October 2000.

224

Профессор Норман Стоун полностью развеял этот и другие мифы: Sunday Times, 16 August 1992.

225

Это полковник (впоследствии он стал генералом) Миле Мркшич, капитан Мирослав Радич и майор Веселин Сливанчанин.

226

Noel Malcolm, Bosnia: A Short History(London, 1994), р. 251.

227

Norman Cigar, Genocide in Bosnia: The Policy of EthnicCleansing (Texas A&M University Press, 1995). Профессор Сигар и д-р Малколм были среди тех, кто снабжал меня бесценной информацией во время боснийского кризиса.

228

The times, 12 January 2001.

229

Данные Управления Верховного комиссара ООН по делам беженцев.

230

После кончины президента Туджмана появилась информация, подтверждающая причастность к ней Загреба, не исключены и новые откровения.

231

Я слышала об этом от хорватского и боснийского генералов в то время, и, как оказалось позднее, они были совершенно правы.

232

Цитаты взяты из моей статьи: New York Times, 6 August 1992. Информацию о моем участии в попытках спасти Боснию можно найти в книге: The path to Power, pp. 514–517.

233

Официальные данные по Боснии на 30 января 2001 г.

234

Лекция на экономическом факультете Загребского университета 16 сентября 1998 г.

235

Речь на обеде, Лондон, 20 апреля 1999 г.

236

Ноуэл Малкодм критически и в то же время беспристрастно анализирует эти и другие сербские мифы насчет Косово в книге: Kosovo: A short History (London, 1989).

237

См. стр. 57–63.

238

«Erasing History: Ethnic Cleansing in Kosovo», US State Department, May 1999.

239

Югославская конституция 1974 года предоставляла право на самоопределение таким республикам, как Словения, Хорватия и Босния, но не давала его автономным краям Воеводина и Косово. Последние входили в состав одновременно и Республики Сербии, и Федеративной Республики Югославии.

240

Noel Malcolm, «Kosovo: Only Independence Will Work», The National Interest, winter 1998–1999.

241

В новой конституции, возможно, придется предусмотреть гарантии соблюдения прав человека и защиту сербских святынь.

242

Carl Bildt, «A Second in the Balkans», Foreign Affairs, January-February 2001.