IX

– Мы всеми мерами будем поощрять чадородие в народе нашем. Да я вас спрашиваю, почему бы при таких райских условиях, при отсутствии изнурительного труда, не плодиться еврейству?! Нам необходимо умножить семя Израиля до возможной полноты, потому что только один народ иудейский по двойному обетованию от Бога и от дьявола законный наследник и обладатель земли. Но обладание гоевскими женщинами и всемерное развращение их сынами Израиля не только будет всячески поощряться, но поставится в величайшую заслугу и даже в обязанность всякому правомочному еврею. И чем большее количество их развратит еврей, тем большая ему похвала от лица всего народа нашего. В этом отношении правительство наше позаботится об установлении особых призов, премий и отличий для "героев" на этом поприще. Собственно говоря, гойка существует только для еврея. Молодость, красота, обольстительность гоевских женщин должны служить для нашей утехи, для наших приятных отдыхов от трудов и для наших наслаждений. В этом и только в этом одном их прямое и высокое назначение. И каждая из них обязана почесть за великое счастье и возвышенную честь, если на ней с вожделением остановится око сына Израиля. Это ведь снисхождение высокородного царя до подлой рабыни. Всякий еврей будет иметь право располагать любой из гоек по своему усмотрению, будь она только вышедшая из детского возраста зеленая отроковица или в полном расцвете юная девица, замужняя или вдова, все равно. Еврей во всякое время может взять ее в свои наложницы. И она не смеет отказать ему в таком законном его желании, потому что ее протест будет незамедлительно и сурово караться в наших судах и по отношению к ослушнице применяться строгие меры принуждения. Муж-гой не есть супруг, потому что, по учению нашего талмуда, между скотами законных человеческих браков существовать не может и потому не имеет права воспрепятствовать еврею взять к себе в наложницы понравившуюся ему женшину-гойку, которую гой считает своей женой. На женщин царских, королевских и высоких аристократических гоевских родов мы обратили особое наше внимание. Уже и теперь у нас ведется самая строгая регистрация их с подробными справками о каждой из них. Молодые и привлекательные из них испытают на себе весь ужас унижения и презрения, ибо мы запрячем их в самые грязные дома терпимости и притоны низкого разряда. Не подходящие же для этой цели по возрасту или по физических данным будут отданы в рабыни на самые унизительные работы. Так свершится праведная месть за все унижения, позор и угнетение их предками бесчисленных поколений многострадального Израиля. Разве ж такая мера не будет справедливой, Липман?

Тот промолчал.

– Вы, может быть, сомневаетесь в возможности осуществления таких мер?

– Нет. Не сомневаюсь. И тут не может быть места сомнениям, раз власть переходит…

Но мэтр, спеша докончить свою мысль, перебил:

– Возьмите, Липман, в пример нашу Совдепию. Ведь это – наше опытное поле. Мы на нем пробуем наши способности и силы и учимся применению нашей системы управления, которую распространим и на весь остальной мир. Разве мы не осуществили там наш идеал, конечно, из осторожности пока в прикровенном и далеко не в полном виде?! Разве мы не разрушили до основания семейные очаги, не выбросили русских женщин на улицы и площади?! Лишив их всех материальных средств, мы выгнали их из родных домов. И они, т.е. молодые и привлекательные из них, для поддержания своего жалкого существования и чтобы спасти от голодной смерти своих близких, волей-неволей бросились на уличный промысел. Все пути им закрыты. И им ничего другого не осталось, как торговать своим телом. – Он цинично рассмеялся. – Это единственный их товар и довольно-таки ходкий, хотя предложение настолько превышает спрос, что он сразу упал в цене и все катится себе вниз. Ну, а кто же покупатели? Ну, единственно коммунисты и главным образом, конечно, евреи, потому что мы одни в целой Совдепии всегда располагаем свободной наличностью и можем себе купить, что пожелаем. Остальные советские "граждане" – голь перекатная.

Дикис встал с места и, пройдясь по комнате, остановился перед Липманом.

– Как будет производиться набор гоек в еврейские гаремы? А вот как: в каждом мало-мальски значительном пункте нашего всемирного царства будут устроены базары и рынки, точнее – выставки, ну, как бывают выставки скота, лошадей, птиц, собак, на которые в определенные сроки, раз или два в год, будут свозиться из окрестностей с точно обозначенными границами все гоевские дети от 7-ми до 16-ти летнего возраста. Наиболее красивых и изящных девочек и мальчиков, предназначенных для царских и великовельможных гаремов, будут забирать в особые школы. Там научат их приличным манерам, пластике, музыке, танцам и уходу за своим телом. Сюда же, на эти выставки, будут съезжаться евреи-любители, которые пожелают иметь в своем распоряжении и юных и малолетних наложниц или мальчиков, кто к этому имеет склонность и вкус… хе-хе… Конечно, желания таких аматеров будут безотказно удовлетворяться. Все евреи имеют на это право. И вообще, насаждение у евреев гаремов, а у гоев притонов разврата нашим правительством будут приветствоваться. И оно всячески пойдет на встречу насаждению и развитию таких институтов…

Отвратительная образина Дикиса стала поганой. С похотливым выражением старого, немощного сатира он безнадежно ухмыльнулся и облизнул свои чудовищно толстые губы.

– Вот, Липман, вы имеете всего-навсего свои 50 лет и так хорошо сохранились! – пониженным голосом, с завистливым выражением в тоне заметил Дикис. – Вы почти молодой человек и имеете себе некоторые шансы дожить до такого чудного времени. – Он тяжело вздохнул. – А я не доживу. Э-э-хе-хе-хе-хе-хе! А знаете, Липман, между нами: женщины – моя завсегдашняя слабость. Если бы вы только знали, сколько они мне стоили! Э-э-э! Сколько я на них рассорил моих денег, сколько…

Он с выражением безнадежности и горечи покачал своей плешивой головой и, с новым вздохом упав в кресло, в отчаянии отмахнул обеими руками.

– Неужели вы, мэтр, полагаете, что эти великие планы… наши осуществятся так скоро?

– Мм-нээ… – небрежно промычал тот. – В ближайшую пару десятков лет все уже должно совершиться. Одною из ближайших задач нашего всемирного правительства будет в возможно кратчайший срок покончить с гоевской грамотностью…

– Как так, мэтр? Не понимаю…

– Ну и что вы тут не понимаете? Одно только наше всемирное правительство будет издавать газеты, журналы и книги и исключительно только на одном нашем еврейском языке. Печать будет государственной монополией. Разве мы ишаки, как гои? Неужели мы позволим свободу печати, которая, в конце концов, всегда переходит в своеволие и рождает бунты, революции и перевороты? Свобода печати была нужна нам для завоевания человечества. И мы этой свободы добились у гоев и искусно ею воспользовались. А тогда не только минует в ней всякая надобность, но она будет вредна для нашего дела. Посмотрите на Совдепию. Вся тамошняя печать исключительно правительственная. Никто из "свободных" советских граждан не смеет своего суждения печатно высказывать, да и негде. Грамотность среди гоев исчезнет, но, само собой разумеется, не в один день, а через одно-два поколения. Наше правительство не позволит ни читать, ни писать, ни на одном гоевском языке. Когда наша власть совершенно незыблемо утвердится на земле, то будет издан секретный декрет, в силу которого все грамотные гои будут подлежать немедленной смерти. Вот теперь я и отвечаю вам на высказанное вами недоверие по поводу возможности уничтожения этой ужасной книги…

– Какой, мэтр?

– Евангелия?

Липман с сомнением покрутил головой.

– И сейчас… извиняюсь, мэтр, но… сомневаюсь.

– Слушайте. В первые же дни и недели нашего всемирного владычества вся земля будет обыскана самым тщательнейшим образом и все экземпляры этой книги, и других св. книг, и книг гоевских, какие нам неугодны, будут сожжены. Ведь сумели же мы проделать эту операцию с книгами в Совдепии, уничтожили все, что нам надо было уничтожить. И заметьте, действовали мы там как-никак все-таки со связанными руками, с некоторой оглядкой на мир. Теперь я вас спрашиваю, Липман, кто же нам помешает проделать на всей земле то же самое, что нами проделано уже в Совдепии, когда наша власть будет диктаторской и когда нам будет не зачем и не на кого оглядываться?! Потом время от времени будут производиться повторные обыски, всегда неожиданные, сваливаясь на гоев, как снег на голову. И горе тому, у кого найдут экземпляр или список или хотя бы отрывки этой книги и вообще христианских священных книг. Лучше бы такому человеку и не родиться. В таких случаях наша беспощадность к виновникам выразится еще ужаснее и свирепее, чем при каких-либо других преступлениях, потому что это важнее всего. Беспощадность коснется и евреев. Надо предположить в среде нашей и ренегатов. "В семье не без урода". Тут следствие под самыми ужасными пытками и увенчание – мучительная смертная казнь. Вот единственный удел в сокрытии или исповедании евреем христианства. А так как все печатные станки и машины будут в руках нашего правительства, то, конечно, возможность печатания Евангелия, св. христианских книг, да и вообще всяких гоевских произведений абсолютно исключена. Но, помимо всего этого, некому будет и читать, потому что наше правительство обезграмотит всех гоев поголовно…

– А устные предания?

– Это, невозможно, Липман, даже относительно одного Евангелия, не говоря уже обо всех христианских книгах…

– Почему невозможно?

– Во-первых, никакая человеческая память всей этой колоссальнейшей по своей обширности литературы не вместит, во-вторых, жизнь гоев будет подвергнута такому всестороннему правительственному контролю и такому совершенному шпионажу, что она будет проходить перед взорами нашей власти, как в фонаре. От его всепроницающего ока ничто не укроется. И всякий, помянувший только имя Распятого, будет подлежать немедленному уничтожению…

– Но как же древние фарисеи устно через многие века пронесли свое тайное учение?

Мэтр укоризненно покачал головой.

– Липман, ну, как опять не сказать про вас, что вы просто… наивны. Тут две большие разницы. Сообразите, что фарисеев не только никто не преследовал, но их секта с самого начала своего возникновения пользовалась всеобщим почетом и уважением…

– Тогда как же древние христиане через все три века ужаснейших гонений пронесли все свои священные книги?

– Кто это вам сказал? Далеко не все, Липман, далеко не все. Многие безвозвратно исчезли с лица земли. Это одна из величайших заслуг сынов Израиля…

– Но главные книги они все-таки сохранили.

– Да, сохранили. И только потому, что в те времена сами евреи не только не имели своего полномочного правительства, но были народом подневольным. А языческие власти не понимали значения христианства и не уделяли достаточного внимания ни самой христианской религии, ни св. книгам. Да у него и не было такой совершенной организации, какая имеется теперь у нас и какая впоследствии будет у нашей власти.

– Да. Вы правы, мэтр. Всего этого я не принял во внимание…

– Вот видите… Так вот, Липман, в то время, как мы разрушим Царство Божие на земле, т.е. взорвем все их храмы и монастыри, лютой смертью казним всех князей Церкви, все священство и монашество, мы не оставим осиротелой и вдовствующей землю. "Пространство не терпит пустоты". Мы ее заполним.

Мы объявим единую религию, религию отца нашего дьявола, под верховным водительством которого Израиль столько тысячелетий боролся и, наконец, по всему фронту Вселенной одержал столь блистательную победу. Само собой разумеется, наша религия своим основанием будет иметь зло и порок, т.е. придерживаясь христианской терминологии, грех во всевозможных его проявлениях. На местах разрушенных церквей и храмов мы воздвигнем капища дьяволу и его нечистым бесовским силам и принудим гоев поклоняться им. Обслуживать чих будет каста наших жрецов. В них будут устроены жертвенники и в определенные сроки буду совершаться черные мессы с человеческими жертвоприношениями…

– Неужели и это?… – почти со стоном вырвалось у Липмана.

– Да. И это… – с дьявольской усмешкой подтвердил Дикис. – В своем месте я вам доложу, почему это необходимо и… неизбежно… В Иерусалиме на месте храма Воскресения Христова мы воздвигнем главное, грандиознейшее и великолепнейшее капище Вельзевулу – здание по своим колоссальным размерам, по богатству и художественности внешней отделки и внутреннему убранству превосходящее всякое вероятие и оставляющее далеко позади себя все, что когда-либо созидалось на нашей планете. С ним ни одно здание в мире не может идти ни в какое сравнение. В нем будет поставлена огромная артистически-изваянная из чистого золота статуя дьявола – дар благодарной признательности сынов своему чадолюбивому отцу. Шея ее будет украшена рядами ожерелий из самых крупнейших и наилучших жемчугов на свете. Голова увенчается драгоценнейшей царской диадемой, такой многоценной, что ей и цены нельзя установить. Их будет на всей земле только две: одна большая для статуи отца нашего, другая малая для царя Израильского. В эти две короны будут вделаны наилучшие в целом мире бриллианты, рубины, сапфиры, александриты и другие камни, взятые из корон бывших царей, императоров, королей, калифов, раджей, из тиары папы римского, из митр патриархов и епископов. Здесь великий символ. Вся духовная власть перешла от Бога к дьяволу, вся светская от монархов к нашему царю. И по праву завоевания им одним приличествует владеть тем, что принадлежало на земле светским и духовным властелинам. Дьявола изобразят в позе победителя над распростертым у ног его Распятым с Его Матерью, ангелами и святыми. Проекты этой скульптурной огромной группы уже втайне набрасываются на картонах нашими лучшими художниками. Вы увидите. Имеются очень удачные. Перед дьяволом воздвигнется жертвенник с неугасимым огнем, на котором в известные дни будут закалываться и сжигаться первородные младенцы мужского пола…

Внимательно слушавший Липман смертельно побледнел и машинально закрыл лицо руками.

– О-ох! – вырвалось из его груди.

– Это с непривычки… Пройдет. Не пугайтесь, Липман… – с усмешкой успокаивал Дикис. – Да и чего вам пугаться?! Ни один волос не упадет с головы еврейского ребенка. Отцы наши – фарисеи, заключая завет с дьяволом, выговорили для наших детей право освобождения от этой кровавой повинности, зато со времени возникновения христианства повинность эта перенесена на христианских детей. Этим и объясняются ритуальные убийства, которые не всегда нам удается скрыть от гоев. Эти жертвоприношения и эта кровь являются малым прообразом того великого, что должно через нас совершиться, т.е. мы, евреи, должны заколоть все христианство и выцедить кровь его, другими словами – всего его целиком без остатка принести в жертву отцу нашему, а все остальное языческое человечество в качестве рабов наших поставить на колени и пасть ниц перед отцом нашим… На самом месте гроба Распятого будет устроено ложе осквернения… На нем наши юноши, имея своими партнершами молодых гоевских девиц во время черных месс будут осквернять эту величайшую святыню христиан…

Видимо, Липману, как нормально мыслящему и чувствующему человеку, совсем не пришлись по нутру так вдохновенно развертываемые мэтром картины и в последние минуты от сидел подавленный, молчаливый, с опущенной головой, с выражением и гадливости, и страдания на лице. Но в своем увлечении Дикис, не замечая настроения ученика, продолжал свое подходившее к концу повествование.

– Подобные же капища, хотя и не столь грандиозные и не столь великолепные, мы воздвигнем и на месте N otre Dame в Париже и в Лондоне вместо Вестминстерского аббатства и в Вене, и в Берлине, и в Петербурге, и в Москве на кремлевских высотах, и в других христианских городах, а в римском капище на месте собора Петра и Павла поставим нашу историческую статую Бафомета, многовековую свидетельницу стольких тяжких, но славных дел Израиля. Во всех этих капищах тоже в определенные сроки будут совершаться черные мессы с бесстыдными оргиями и человеческими жертвоприношениями. Закалываться и сжигаться будут не одни дети, но и взрослые гои. Вся мощь израильского народа в ударном темпе будет направлена на количественное и качественное увеличение зла и порока на земле, на углубление человеческого падения и греховности. Этим мы умножим силы отца нашего. Уже и в наше время порок и зло настолько распространились среди людей и стали так всеобщи, что крупицы добра и праведности теряются в их чрезмерной массе, как крупинки золота среди целых холмов камней, песка и грязи. Мы – золотоискатели. Мы усердно вылавливаем этот редкий, драгоценный металл и истребляем его. И не далек тот час, когда это духовное золото мы все до последней крупинки выловим из душ и сердец людей и начисто уничтожим. Прежде, в века наивысшего расцвета христианства, дело дьявола, а, следовательно, и наше не раз находилось на краю гибели. Дух Божий и ангелы Его носились над землею, изгоняли духов зла бесов, разрушая наше общее дело. К нашему времени уже вся земля опоганилась и засмердела от людской греховности. И положение борющихся сторон радикально изменилось: силы дьявола возросли в прогрессии неизмеримой. Дух Божий с ангелами Его почти окончательно вытеснен с опороченной земли и уже не в состоянии подавать помощи призывающим Его. Неисчислимые полчища отца нашего, завоевавшие землю, обосновались здесь прочно, подобно победоносным полкам, раскинувшим свой стан для вечного постоя. И никакая уже враждебная сила не вытеснит их из занятых ими позиций. Это в данное время, когда еще власть Израиля не признана гласно человечеством, когда она тайная, в силу чего мы еще вынуждены действовать со связанными руками и ногами. А что же будет в те вожделенные дни, месяцы, годы и века, когда эта власть наша станет уже открытой, явной, неоспоримой и непререкаемой, когда она выполнит всю ту величественную программу, которую я изложил перед вами? Насколько сила порока и зла увеличится? Как вы думаете обо всем этом, Липман? – уже в состоянии восторженности и упоения спросил Дикис.

– Я сейчас ничего не думаю, мэтр. После подумаю…

– Ну, подумайте себе после…, – благодушно согласился тот.

Минуту спустя Липман обратился к Дикису.

– Мэтр, вы раскрыли мне много чрезвычайного, беспримерного, подавляющего своим важным и великим значением… Мне кажется, что равного ему не может быть на земле… по крайней мере, я не представляю себе… не могу представить… Вы говорили о всемирном царе израильском, о его правительстве, но ни разу не упомянули о резиденции их. Где же будет мировая столица?

– Извините меня, Липман, но согласитесь, что вами задан вопрос значения детского, особенно по сравнению с всеобъемлющей задачей, которую я имел честь довольно подробно развернуть перед вами…, – не без игривости в тоне высказал Дикис.

Липман несколько застенчиво улыбнулся.

– Я сам знаю, что вопрос мой не имеет серьезного значения… А все-таки любопытно…

– В самом деле, при современных путях сообщения, которые совершенствуются не по дням, а по часам, для всемирного царя, который владеет всей землей, всеми ее сокровищами и всеми ее силами и средствами, еще задумываться о столице, о постоянной резиденции. Да он будет жить там, где захочет, где ему приятнее. На теперешней французской Ривьере, на побережьях Италии, в Крыму, на Кавказе, на Черноморском побережье, в лучших частях Индостана и Индокитая, на Зондских островах, в Северной или Южной Америке и в Египте будут воздвигнуты великолепные дворцы, обставленные и украшенные со сказочной роскошью. На молниеносных эскадрильях царь со своими приближенными, а по потребности и со своим правительством будет перелетать с места на место. Туда же будет перемещаться и все нужное и для услаждения жизни: певцы, музыканты, артисты, живописцы, балет, жены и наложницы. Но официальной резиденцией предположено сделать Константинополь, как центр мира, как дивный город на берегах лазурного пролива. Недаром славяне и греки называют его Царьградом. В этом названии имеется нечто пророческое и провиденциальное. Он и будет градом всемирного царя. Ну, что же удовлетворено ваше любопытство?

– Вполне, – с улыбкой ответил Липман.

– Теперь как это у Пушкина? "Еще одно последнее сказанье"… Как дальше? Забыл.

– "И летопись окончена моя", – досказал Липман.

– Так вот… Может быть, припомните то место из Евангелия, в котором Сын Марии в предвидении Своего Креста говорит Своим четырем ближайшим ученикам о разрушении Иерусалима и храма, о проповедовании Евангелия по всей земле, о появлении Антихриста, о близкой кончине мира и о Втором Его Пришествии…

– Да, немножко припоминаю.

– Признаки Своего Второго Пришествия Он нарисовал с поразительной ясностью, хотя из осторожности оговорился, что ни дня, ни часа этого Пришествия никто не знает, кроме Отца. Надо отдать полную справедливость этому "обманщику", что все Его пророчества сбылись с точностью неоспоримой, кроме одного последнего, т.е. Вторичного Его Пришествия. Между тем, все признаки этого Пришествия исполнились уже давно, ещё при жизни некоторых Его Апостолов. Например, Евангелие было проповедано по всему тогдашнему, древнему миру, все беды, которые по Его пророчеству, должны были обрушиться на головы человечества, тоже были уже в полном совершении. относительно Антихриста… Их было не один даже, а несколько. Первые христиане, как времен апостольских, так и непосредственно следовавших за ними времен мужей апостольских при встречах не иначе приветствовали друг друга, как изречением: "Маранафа"! т.е. "Господь грядет"! т.к. "обманщик" этот обещал, что когда все сие совершится, что чтобы ждали Его каждую минуту, потому что Он "близ есть, при дверях". И по утверждению Иоанна, Петра и Павла – столпов первоначальной христианской Церкви, вот-вот должна была прогреметь архангельская труба, и Распятый с силою и славою великими сойдет на землю, поднимет из гробов всех почивших и произведет Свой Страшный Суд над живыми и мертвыми. Апостол Павел в одном из своих посланий, кажется, к Коринфянам, писал, как воскреснут мертвые: "вдруг, во мгновение ока, при последней трубе; ибо вострубит, и мертвые воскреснут нетленными, а мы изменимся". Несомненно, что к числу последних живых, но изменившихся он причислял и себя самого. Значит, твердо верил, что, еще будучи живым, дождется Второго Пришествия своего Бога. Но вот, как видите, человечество живет уже последний век второго тысячелетия, а "обманщика" все нет, как нет. Отчего сие? Какая тому причина? Как вы полагаете?

Липман замялся.

– И что я могу полагать, мэтр? В этом я полнейший профан.

Дикис с самодовольной усмешкой на лице торжественно, убежденно и, отчеканивая каждое слово заявил:

– Распятый никогда больше не появится на земле.

– Почему?

– Потому что не может.

– А почему же не может?

– Не позволит тот, кто сильнее Его, кто устроил и укрепил на земле свое вечное царство…

– Т.е. дьявол.

– Известно же. Кто же другой?! – с прежней усмешкой ответил мэтр. – Видите ли, Липман, к нашему времени духи зла накопили такие страшные силы и таким непроницаемо плотным и крепким покровом (аурой), как бы несокрушимой броней, обволокли весь земной шар, что духам Бога никогда не пробить сюда для своего Господина не только дороги, но даже и самой малюсенькой тропочки. Вы сомневаетесь, Липман?

Тот кисло усмехнулся.

– Зачем мне сомневаться, мэтр, когда такое высокоавторитетное лицо, как вы, утверждаете?! – уклончиво ответил он. – Просто, обо всех подобных вещах во всю мою сознательную жизнь мне никогда и в голову не приходило…

– То, что я вам сказал, одна только совершеннейшая истина, Липман, истина, давно и в точности нам, особенно посвященным, известная. Ещё одно с нашей стороны последнее, но крупное усилие, и мы опрокинем христианство, в прах повергнем его в вверх дном перевернем все сущее на земле. И вы, Липман, может быть, подумаете, что на этом и окончится наша задача и мы будем себе "почивать на лаврах"?

– А что же еще? Не знаю…

Дикис встал перед столом. Во всей фигуре и лице его выразилась особенная торжественность.

– Я вам сейчас скажу.

– Любопытно…

– Потом, когда человечество окончательно и неисцелимо погрязнет в нашем царстве зла, преступности и порока, когда от края и до края и насквозь вся целиком земля и воды на ней опоганятся нами, мы этими нашими деяниями в преизбыточной степени накопим злые силы и под водительством благодетеля и отца нашего начнем штурмовать небо. Посмотрим, как оно устоит! Мы свергнем с Престола Высот Ветхого деньгами и вместо Него посадим другого помоложе, отца нашего. Вы только подумайте себе, Липман, что все это необычайное из необычайных, величайшее из величайших, важнейшее из важных, чему нет и быть не может даже и приблизительно равного на всем фронте вселенской жизни, чего даже никакими словами и выразить нельзя, будет достигнуто трудами; жертвенностью, дисциплиной, гением и мудростью нашего еврейского племени, его одного единого из всех земнородных, не дрогнувшего встать своей грудью против Живого Бога и всего враждебного ему человечества. Какая честь, какая слава и какая красивая и гордая перспектива – царствовать над всею тварью вселенной и наслаждаться вовеки веков! Вот финал и достойная оплата наших сверхчеловеческих трудов, наших длительных и жесточайших испытаний и жертв, нашей веры, наших надежд и всех наших стремлений! Тогда все во вселенной пойдет по иному, во всем согласно нашим желаниям…

Всю последнюю тираду мэтр выразил взволнованно, вдохновенно, с восхищением. Лаже узкие щелочки его больных глаз расширились и из них сыпались красные искры.

Ученик смотрел на своего наставника с молчаливым недоверием.

Дикис усмехнулся.

– Вы, Липман, вероятно, думаете, что мэтр – безумец и, следовательно, безумные фантазеры все те высшие мои коллеги, которые послали меня сюда для просвещения вас?

Мэтр не далек был от истины. Действительно, скрытый червяк недоверия шевелился в сердце Липмана. Но он тотчас же решительно запротестовал.

– Что вы, мэтр?! Разве я смею?

– Но, вероятно, в данном случае задаетесь естественным вопросом: что же тогда будет со вселенной, когда Бог будет свержен со Своего престола? Не обратится ли вся вселенная в хаос и не полетит ли в преисподнюю, к уничтожению?

– Нет, мэтр, я настолько оглушен, что никакими вопросами еще не задавался…

– Ну, все равно, впоследствии могли задаться. Так я вам сейчас уже отвечу, но предварительно задам вам еще один малюсенький вопросик…

– Какой, мэтр?

Заложив свои короткие руки за спину, Дикис с задумчивым видом прошелся по комнате и когда сел на свое место, спросил:

– Кто такие были евреи, как народ, с самого первого появления их на земле?

– Ну, кто же?! Маленькое племя сперва скотоводов и пастухов, а впоследствии воинов, потом землевладельцев и, наконец, торгашей.

– Истина. Но я внесу и маленькую поправке: не маленькое, а ничтожное по численности племя. С праотцем нашим Иаковом пришло к Иосифу в Египет всего-навсего семьдесят человек. И это племя, гордое своим сыновством у Отца вселенной, чувствуя и сознавая свое избранничество, свою царственность, свое несравненное превосходство над всеми другими народами, говоря современным языком – сознавая свое сверхчеловечество, всех чужих презирало и ненавидело, во всю свою долгую историю со всем человечеством беспощадно боролось и к настоящему моменту стало тайным властелином всего мира, а не за горами и то время, когда оно объявится уже открыто владыкой и царем. При всей своей недальновидности, человечество уже чувствует близкое и неизбежное наступление этих времен. Теперь скажите мне, Липман, разве евреи, как племя, по завету, данному Богом при изгнании прародителя Адама из рая, в массе своей трудились, мозолили свои руки, ломали свои спины, в поте лица своего добывали хлеб свой, т.е. эксплуатировали природу и таким образом производили какие-либо ценности, как производят решительно все остальные народы?

– Ну, Израиль всегда наживал деньги…

– Слушайте меня внимательно, Липман, и поймите хорошенько все то, что я сейчас скажу вам. Наживать деньги – одно, а производить ценности – совершенно другое. Мужик, который обрабатывает поле, сеет, собирает и молотит зерно этим самым умножает ценности. Также и горнорабочий, который долбит горы и недра земли и извлекает оттуда золото, серебро, другие металлы, минералы и драгоценные камни, он умножает ценности. То же нужно сказать и о фабричных и заводских тружениках. Перерабатывая сырые материалы, в различного рода товары, они умножают ценности на земле. Такого рода труды должно по справедливости назвать производительными. А когда банкир сгребает в свои кассы целые горы золота, которые он нажил своими торговыми или биржевыми комбинациями, он не является производителем, потому что своим личным трудом не умножил ни на один сантим ценностей на земле, а завладел теми чужими ценностями, которые создали тысячи и даже миллионы других рабочих людей. Таким образом, он является не производителем, а эксплуататором и паразитом чужого труда. Вы поняли мою мысль?

– Понял. Я только не знаю, мэтр, какое отношение она имеет к первоначальному нашему вопросу?

– О Боге и дьяволе?

– Да.

– Сейчас узнаете. Не будем принимать в расчет единицы. "В семье не без урода". Но в массе своей Израиль никогда не трудился, не трудится, т.е. не умножает ценностей на земле, а предоставляет это удовольствие всецело другим народам, у них же отбирает продукты их труда. Он сделал своим вечным рабом и данником все человечество и завладел большею частью всех земных богатств. И как я вам растолковал, вся земля и все, что на ней, со всеми телами и душами всех тварей от гоев до теленка и цыпленка и даже до последнего яйца в утробе курицы, как сейчас в Совдепии, принадлежит нам, так и на всей будет только наше, еврейское и ничье больше. Мы – единственные собственники всего сущего на земле. Почему? Да потому что евреи рождены от Духа Богова и наделены царственными правами, способностями и царственным умом, которых Бог уже не в силах отнять. А гои созданы скотами, без ума, а в меру рабочей скотинки им дана способность соображать. Но не выше этого, Липман, не выше, дабы они не выпрыгнули из заколдованного круга своей скотской природы. Дьявол – умнейший и совершеннейший между всеми духами, но, кроме разрушения и зла, ничего не творил и творить не может. А творит и творит Бог. Не творящий дьявол перехитрил Бога-Творца и теперь властвует на земле. Мы, евреи, не трудящиеся, не производящие никаких ценностей, перехитрили все человечество, запрягли его в трудовое ярмо, заставив его без разгиба спины работать на нас. Мы с нашего русского плацдарма подчиним под нашу высокую руку все человечество. Почему же дьяволу с его всеземного плацдарма не подчинить себе Бога и не заставить его работать на себя так же, как мы, не трудящиеся евреи, заставили работать на себя гоев?!

От таких рассуждений Липман выпучил глаза.

Дикис усмехнулся.

– Не тревожьтесь, Липман. От такой перемены власти никаких существенных изменений не последует: Бог, как раньше творил себе и обслуживал вселенную, так будет и впредь продолжать свою работу. По своей бесконечной благости, неиссякаемой творческой силе и безграничной любви к Своим созданиям, Он без Своего попечения никогда не бросит мир на произвол судьбы. Только из Владыки Он со всеми своими духами и угодившими Ему человеками обратится в раба нашего…

– Что же это, мэтр, – смеясь, резюмировал Липман, – значит вся игра основана на шантаже?

– А как же бы вы думали? Если бы Бог не был Тем, Кто Он есть, разве можно было бы дьяволу и нам затевать всю эту историю? Откажись только на один миг Бог от поддержания мирового домостроительства и мы все сели бы на мель. Тогда и "игра не стоила бы свеч". Но мы – не дураки.

Помолчав с минуту, мэтр заключил:

– Ну, Липман, теперь моя миссия закончена. Я сказал все, что надо было сказать. А вы все это вместите в себя.

Час был поздний. Дикис собрался было уходить, но хозяин пригласил его в столовую.

Тот охотно согласился, заметив вслух, что у Липмана можно хорошо поесть.

Оглавление