• Главная
• В избранное
• Наш E-MAIL
• Добавить материал
• Нашёл ошибку
• Вниз

Теория элит была основана в конце XIX — начале XX столетия итальянскими социологами Вильфредо Парето (1848–1923) и Гаэтаио Моска (1858–1941). В обществе происходили важные изменения — устанавливался избирательный коллективизм, который стремился вытеснить индивидуалистический либерализм. Гражданские службы становились все более бюрократическими. Делались шаги по демократизации правительства и внедрению более открытых принципов работы бюрократии. Возникли общественные настроения оптимизма, основанные на вере в то, что карьера открыта для талантов. И в то же время бюрократия все в большей степени претендовала на роль главного политического актора. Это породило опасность бюрократического абсолютизма. Реакцией на эти процессы была публикация блестящих работ Макса Вебера о роли бюрократии в обществе.[9] Это открыло новую тему исследований власти за фасадом истеблишмента, реального распределения властных ресурсов в обществе.

В научном мире возникла потребность разобраться «объективно» в проблеме власти и ее субъекта, причем без этических комментариев, за что и взялись Г. Моска и В. Парето. Оба итальянца были последователями Н. Макиавелли. Они мечтали превратить политику из искусства управлять в науку об управлении. Вместо религиозных и этических соображений теперь за основу были взяты законы и факты.

Понять характер дискуссии по поводу концепта элиты невозможно без осмысления влияния работ Карла Маркса на науку того времени. Классические элитисты — Моска и Парето — были сконцентрированы на том, чтобы опровергнуть теорию Маркса. Критика работ Маркса шла сразу на двух уровнях: идеологическом и научном. Маркса упрекали в том, что он не был объективен в научном смысле этого слова и жертвовал логикой в угоду интересам рабочего класса. В то же время и сами элитисты не остались бесстрастными: современники упрекали их в том, что они жертвуют фактами ради идеологической поддержки правящего класса (Райт Миллз). Марксову подходу к истории как к конфликту между экономическими классами элитисты противопоставляли политическую интерпретацию истории. Для Парето и Моски властная структура любого общества детерминировала все остальные процессы подобно тому, как для Маркса экономическая структура определяла вектор общественного развития. Маркс выводил власть из экономического господства, которое для него означало собственность на средства производства. А элитисты утверждали, что борьба происходит между доминирующей политической элитой и конкурирующими элитами, стремящимися прийти к власти. Вместо Марксова классового конфликта эксплуататоров и эксплуатируемых, элитисты предлагали другую модель общества, движимого конфликтом между конкурирующими элитами.

Моска в 1881 г. сформулировал теорию правящего класса. Парето в 1897 г. ввел в научный оборот термин «элита». Теория правящего класса Г. Моски основывается на вполне очевидном постулате: «Во всех обществах, начиная с едва приближающихся к цивилизации и кончая современными передовыми и мощными обществами, всегда возникают два класса людей — класс, который правит, и класс, которым правят. Первый класс, всегда менее многочисленный, выполняет все политические функции, монополизирует власть, в то время как другой, более многочисленный класс, управляется и контролируется первым».[10] Правящий класс существует при любой форме правления: в деспотических режимах он будет создаваться сверху — деспотом, которому необходимы посредники для управления государством, а в либеральных — снизу, самим народом, в качестве координирующего органа. Хотя правящий класс и составляет меньшинство населения, но это меньшинство лучше организовано, чем большинство, и поэтому оно образует весьма замкнутую и устойчивую группу.[11]

Хотя для Моски основным критерием для выделения правящего класса является его отношение к власти, он отмечает и некие особенности правящего класса: «представители правящего меньшинства неизменно обладают свойствами, реальными или кажущимися, которые глубоко почитаются в обществе, в котором они живут».[12] Правящий класс может представлять себя в качестве носителя Божьей воли избранников, отличающихся необыкновенными личностными качествами, людей, особенно лояльных по отношению к общественным устоям и традициям или наиболее рьяно оберегающих заветы харизматического лидера.[13]

Г. Моска рассматривает принципы элитной рекрутации. Главным критерием отбора выступает то, что Моска называет «способностью управлять». Причем это не только психологическая склонность одного человека властвовать над другими и не только личные качества, обеспечивающие высокий профессионализм в управленческой деятельности, но и наличие характеристик, наиболее подходящих в определенный исторический период.[14] Тенденции развития правящего класса зависят от изменения под давлением объективных признаков качеств, необходимых для управления членам правящего класса. Если эти качества меняются медленно, преобладает аристократическая тенденция. Если изменение происходит относительно быстро, то демократическая. Но даже после революции «некоторые элементы, более или менее многочисленные, старого правящего класса войдут в состав нового».[15] Моска считает, что правящий класс наличествует в любом обществе, вне зависимости от соблюдения или несоблюдения им неких моральных принципов, положительного или отрицательного влияния на общество. Идеалом для Моски является совмещение в обществе аристократических и демократических тенденций, их равновесие, которое может быть достигнуто путем рассредоточения власти, недопущения ее монополизации в руках какой-либо одной группы.

Парето впервые ввел в научную практику термин «элита», раньше употреблявшийся для обозначения чего-либо лучшего, исключительного качества. Впрочем, выбор этого термина был для Парето во многом случаен, он не обосновывал его этимологическими изысканиями. Напротив, Парето пишет, что вместо слова «элита» «подошло бы любое другое название или даже простая буква алфавита».[16] Элита, по Парето, — это совокупность лиц, имеющих наивысшие индексы в своих профессиональных сферах деятельности. Например, «тому, кто сумел заработать миллионы, мы поставим 10; человеку, заработавшему тысячи франков, — балл 6, тем, кто едва избежал дома для бедных, — 1, оставляя 0 тем, кто туда попал».[17] Элита, таким образом, имеется не только во властных структурах, но и в любой области деятельности: элита юристов, элита воров, элита шахматистов и т. д. Разница в индексах у различных людей обусловлена их психологическими характеристиками, интеллектом, складом ума. Вследствие изначального неравенства людей деление общества на элиту и массы неизбежно.

Определение правящей элиты Парето очень близко к понятию правящего класса Моски и, возможно, было создано под влиянием его идей. Он определял элиту как людей, «занимающих высокое положение соответственно степени своего влияния и политического и социального могущества». Парето наделяет тех, кто входит в элиту, незаурядными качествами, которые и обеспечивают ей власть.[18] Подход Парето имеет внутренние противоречия. С одной стороны, люди, обладающие высокими профессиональными индексами, могут никак не сообщаться между собой. В то же время Парето понимает элиту именно как замкнутую группу, оказывающую влияние на массы. Такая группа будет неизбежно обладать высокой организованностью вследствие уровня компетентности своих членов, и ее авторитет будет признаваться большинством вследствие признания им способностей каждого из членов группы.

Парето выводит теорию циркуляции элит, которая сводится к рассмотрению политической жизни общества в виде постоянной смены элитных группировок, каждая из которых переживает периоды становления, расцвета и упадка, после чего сменяется, мирным или насильственным путем, другой группировкой — «контрэлитой». Все многообразие правящих элитных группировок Парето сводит к двум основным типам: спекулянтов и рантье, или «львов» и «лис».[19] Спекулянты — люди «обычно возбужденные, готовые к принятию новшеств, готовые к экономическому действию; они любят опасные экономические авантюры и их ищут… При их упорной настойчивости и остром инстинкте комбинаций они преодолевают все препятствия. Их взгляды всегда соответствуют наибольшей выгоде момента». Рантье — напротив, люди «в основном замкнутые, осторожные, неуверенные, избегающие всякой авантюры… Ими весьма легко могут управлять и так же легко обирать те, кто умело использует свойственные им инстинкты…»[20] То, представители какого типа — спекулянтов или рантье — занимают элитные позиции, определяется потребностями общества в данной исторической ситуации. Результатом циркуляции элит является их динамическое равновесие, необходимое для общественного прогресса.

Объявляя принцип выдвижения правящего класса универсальным принципом человеческой истории, Парето оценивает его негативно, полагая, что при любом политическом режиме правящий класс причиняет бедствия всей нации. Особенно резко Парето относится к демократии: при ней правящий класс точно так же, как и при других режимах, узурпирует власть, но делает это цинично, прикрываясь лозунгами свободы и равноправия. Поэтому демократия, согласно Парето, — миф, сентиментальная идеология. Общество всегда управлялось и будет управляться элитами, преследующими свои корыстные интересы, не соответствующие интересам народа. Демократия — это «наиболее пустое из всех пустых понятий». Существующие демократические режимы на самом деле — «плутодемократические», при них властью владеет элита «спекулянтов», поддерживающая свою власть пропагандой, политическими комбинациями и маневрированием.[21] Любая попытка установить «истинно демократический режим» оборачивается установлением авторитаризма со стороны тех. кто наиболее активно проповедовал демократические идеалы.

К классическим работам по теории элит, безусловно, следует отнести труды ученика М. Вебера Роберта Михельса. Михельс исследовал структуру власти в политических партиях и профсоюзах, собрал обширный материал по их структуре, известной ему на основе собственного опыта в качестве партийного функционера. Михельс пишет: «Чем более расширяется и разветвляется официальный аппарат, чем больше членов входит в организацию… тем больше в ней вытесняется демократия, заменяемая всесилием исполнительных органов. Формируется строго обособленная бюрократия со множеством инстанций».[22] Эта ситуация не зависит от личностных качеств членов партии и партийной идеологии, но диктуется принципом целесообразности: «Нет сомнения в том, что бюрократизм олигархической партийной организации вытекает из практической формальной необходимости».[23]

Михельс выводит новый социальный закон, названный им «железным законом олигархии», который можно сформулировать так: любой демократический строй для достижения стабильности вынужден создавать бюрократическую организацию или же избирать лидеров, облеченных высокими полномочиями. В любом случае результатом будет узурпация власти лидерами или бюрократией и превращение демократии в олигархию. Весь ход мировой истории показывает, что «любая система лидерства несовместима с главнейшими постулатами демократии»;[24] «большинство, таким образом, совершенно неспособно к самоуправлению… Всегда непременно из масс выделяется новое организованное меньшинство, которое поднимает себя до положения правящего класса». Но не все так плохо: хотя демократия и недостижима, отдельные демократические нормы могут быть установлены, если общество к ней стремится: «Ничто, кроме прямого и честного исследования опасностей демократии со стороны олигархии, не поможет нам минимизировать эти опасности, даже если полностью их избегнуть невозможно».[25]

Согласно концепции групповых интересов, в партии не должно быть оснований для выделения элиты: партия есть сплоченная общность, сама призванная отстаивать интересы более широкой общности. Значит, здесь действуют другие, более глубинные отношения, психологическая потребность одних людей в господстве, а других — в подчинении: «Массой овладеть (для вождей) легче, чем не большой группой слушателей, поскольку свое одобрение она выражает более темпераментно, спонтанно и категорично».[26] Партийная элита — не выразитель интересов экономически господствующего класса, напротив, она деклассируется. Так, вождь рабочего происхождения — это уже профессиональный политик, ему привычнее не стоять у станка, а агитировать рабочих за революционную борьбу; то же происходит с выдвиженцами из других классов. Итак, элита — это уже не часть правящего класса, а самостоятельная группа, действующая в своих собственных интересах.

В. Парето, как это было показано выше, выводил существование элит из естественных психологических импульсов и стремления людей объединяться в замкнутые группы на основе успеха в своих сферах деятельности. То есть он объяснял структуру общества при помощи поведенческих стереотипов индивидов. В этом же русле развивал свою концепцию элиты и американский ученый Хэродд Лассуэлл.

Суть социологической концепции Лассуэлла заключена в выведенной им универсальной формуле социального процесса: «Человек стремится к Благам через Институции при помощи Ресурсов».[27] Лассуэлл выделяет восемь таких благ (values): это власть (power), знание (enlightenment), богатство (wealth), здоровье (well-being), умение (skill), привязанность (affection), уважение (respect) и моральность (rectitude).[28] Также выделяются восемь типичных институций, через которые распределяются блага: власть сконцентрирована в правительстве, здоровье — в здравоохранительных учреждениях, богатство — в бизнесе, и т. д. Элита, по Лассуэллу, и есть те люди, которые обладают благами в наибольшей степени, или «те, кто получает большую часть из всего, что можно получить».[29] Таким образом, элиту можно разбить на восемь групп, по числу благ. Каждая из элитных групп обладает в высокой степени соответствующим благом: так, элиту воров или элиту шахматистов можно отнести к элите умения, а личностей, имеющих духовный авторитет, — к элите моральности. Восемь элитных групп пересекаются, и конкретный индивид может одновременно входить в несколько групп.

Анализ правящих элитных групп должен подразумевать, по Лассуэллу, изучение личностных характеристик, которыми обладают члены правящей элиты. Существует некий «политический тип» личностей, базовая характеристика которого — «ориентированность на власть по сравнению с другими благами».[30] Подобно Моске, Лассуэлл выделяет «символы», являющиеся, наряду со средствами производства, средствами насилия и пр., одним из средств осуществления власти, которые правящая элита стремится монополизировать.

Результатом конкретного исследования правящих элит, но Лассуэллу, должно стать создание «концептуальной карты», в которой будет отражено, «какие сообщества они (элиты) представляют или возглавляют, представителями или продуктами каких классов они являются, какие интересы… они отражают, представители каких личностных типов скорее будут ими приняты в свои ряды, а каких — нет, и какие обстоятельства времени и места наиболее удобны или представляют наибольшую трудность для тех, кого мы называем элитами».[31]

Итак, Лассуэлл предлагает общесоциологическую теорию, позволяющую выделять элиты в любой сфере общественной деятельности, причем вне связи с какими-либо формальными учреждениями. Влияние, по Лассуэллу, тождественно власти: власть — это либо влияние индивида на других индивидов, либо влияние индивида на процесс принятия решений. Тут Лассуэлл ставит знак равенства между элитой и правящей группой. Причастность к власти определяется влиянием, реальным или потенциальным, на принятие решений. Лассуэлл подчеркивает, что правящая элита не обязательно активно пользуется своей властью, это — среда, из которой берутся лидеры. Исходя из этого, Лассуэлл определяет правящую элиту предельно широко, она включает в себя: а) лиц, занимающих важные посты во властных структурах; б) лиц, ранее занимавших эти посты и оставшихся после отставки лояльными существующему режиму; в) лиц, не входящих в формальные институты власти, но имеющих большое влияние на принятие решений в этих институтах; г) членов оппозиции, обладающих большим политическим весом, с которыми вынуждена считаться власть; д) членов семей властей предержащих.[32] Тем не менее Лассуэлл исключает из правящей элиты оппозицию, которая не принимается всерьез верховной властью, и бывших членов элиты, порвавших связи с режимом, если они не входят в круг влиятельных оппозиционеров.

Подход к элите как к группе, выполняющей некую критически важную для существования общества функцию, был заложен в 1940—1960-х гг. Первым в этом направлении стал немецкий социолог Карл Маннгейм, который в своей работе «Man and Society in an Age of Reconstruction» (1941) характеризовал элиты как часть системы коллективной ответственности и обязательств, чье существование определяется не жаждой к власти отдельных индивидов, а общественной потребностью в исполнении стратегических функций особо квалифицированными людьми. В соответствии с характером различных общественных функций элиты могут быть разделены на итеративные, к которым относятся политическая, экономическая, административная и т. п. элиты, и сублимативные (т. е. сублимирующие разрушительную энергию толпы) — это религиозная, интеллектуальная, «эстетическая» элиты.[33]

Взгляды К.Маннгейма были дополнены американским социологом Сьюзанн Келлер. С.Келлер жестко увязывает факт существования элиты с социальной функцией, которую она исполняет. По Келлер, «понятие элиты относится прежде всего к меньшинству индивидов, предназначенному служить коллективу общественно полезным путем. Элиты — это эффективные и ответственные меньшинства».[34] Келлер делит элиты на стратегические и сегментарные. Стратегические элиты — это «те, чьи суждения, решения и действия имеют важные и определяющие последствия для многих членов общества».[35] Прочие элиты можно отнести к сегментарным. Эта мысль Келлер близка к традиционному разделению элиты на правящую и неправящую. Важным здесь представляется необязательность вхождения келлеровских стратегических элит в правительственные круги. В своей главной работе «Beyond the Ruling Class» Келлер изучает именно стратегические элиты. Ключевыми понятиями для нее являются характер принимаемых решений и функциональность. По поводу первого Келлер замечает, что важен не род деятельности элиты, а «размах ее деятельности, то есть на скольких членов общества они оказывают влияние и каким образом».[36]

Келлер заимствует классификацию общественных функций из структурно-функциональной теории Т. Парсонса, а цель своей работы видит в приложении теории элит к парсоновской теории социальных систем. Из четырех основных, по Парсонсу, типов социальных систем выводится четыре типа элиты: 1) «система выполнения задач» дает элиту, определяющую цели, к выполнению которых должно стремиться общество; 2) «адаптивная система» дает элиту, определяющую средства для выполнения этих целей; 3) «интегративная система» дает элиту, выражающую общественные нормы и традиции и 4) «традиционная система» даст элиту, создающую общую мораль членов общества (pattern maintenance elites).[37]

По мысли Келлер, в современном обществе происходит «стратегическая элитизация» общества. Келлер выводит некий вектор общественного развития, проявляющийся в дроблении и специализации правящих кругов. Келлер постоянно подчеркивает функциональность элит, как бы мы их ни определяли. Элита стратегическая, то есть очень важная для поддержания общественной структуры, является таковой, потому что выполняет стратегическую функцию. Прочие, сегментарные элиты, отличимы от масс тем, что функция каждого их члена важнее, чем функция рядового обывателя.

Подход элитистов противостоит классовому подходу, основы которого были заложены К. Марксом. Как пишет Энтони Гидденс, «путаница между понятиями классовой и элитной теорий усугубилась, когда были введены такие термины, как „правящая элита“, „управляющая элита“ и т. д., без четкого обозначения того, как они соотносятся с более традиционной классовой концепцией».[38] Центральное место среди классовых теорий занимает, конечно, теория Маркса, хотя, как это ни парадоксально, Маркс не посвятил ни одной специальной работы классовой теории и не дал четкого определения класса. В разных работах Маркса встречаются пассажи, косвенно показывающие нам, что Маркс имел в виду под классом, но и тут имеются противоречия, анализу которых посвящены специальные работы.[39]

Наиболее известный подход — экономический — можно обнаружить в «Капитале» Маркса.[40] Его суть — в разделении на классы по признаку отношения к средствам производства. В самом общем виде мысль Маркса можно изложить так: классовая структура, наблюдавшаяся в разных обществах в ходе исторического развития, в капиталистическом обществе упрощается, остается только два антагонистических класса: буржуазия (господствующий класс) и пролетариат (подчиненный класс). Они различаются своим отношением к средствам производства, что определяет их классовое сознание.

Структура власти представлялась Марксу следующим образом. Существует буржуазия — господствующий класс. Внутри этого класса образовывается политическая верхушка, подчиненная этому классу. Конечно, внутри нее, равно как и внутри самого господствующего класса, существуют некоторые противоречия, но классовое единство оказывается сильнее этих противоречий, правящая верхушка объединяется, дабы не допустить в свой состав представителей угнетенного класса. Правящая верхушка служит интересам господствующего класса — буржуазии, потому что она рекрутируется из этого класса. Для Маркса тип рекрутации правящей группы целиком определяет то, в чьих интересах она будет принимать решения.

Концепция Маркса не исключала использование термина «элита», который вполне мог быть применен по отношению к правящей группе господствующего класса. Это было подмечено некоторыми учеными, попытавшимися найти компромисс между марксизмом и элитизмом, инкорпорировать элиты в макет общества, предложенный Марксом. Самый известный из них — Чарлз Райт Миллз. Основной труд этого американского социолога озаглавлен «The Power Elite».[41] Властвующая элита, в понимании Миллза, охватывает лиц, занимающих высшие позиции в «большой тройке» — государственных структурах, крупных корпорациях и армии. Властвующая элита обнаруживает высокую степень горизонтальной мобильности — одни и те же люди в течение своей карьеры часто переходят с ведущих постов в одной из этих структур на ведущий пост в другой или же совмещают эти посты. Сами эти люди образуют замкнутую социальную группу, насквозь пронизанную неформальными патрон-клиентскими отношениями и обнаруживающую так называемые «три С», выведенные Джеймсом Мэйзслом: групповое Сознание (group conscience), Сплоченность (cohesion) и Сговор (conspiracy).[42] Властвующая элита в США, по Миллзу, представляет собой господствующий общественный класс, имеющий свои интересы и способный диктовать свою волю массам.

Другую попытку синтезировать подходы Маркса и Парето предпринял Р. Арон. Он свел противостояние между социологией «классов» и социологией «элит» к принципиальному вопросу: «Что представляют собой взаимоотношения между социальной дифференциацией и политической иерархией в современном обществе?»[43] Он понимал под элитой «меньшинство, которое в любом обществе выполняет функции управления сообществом».[44] С точки зрения Арона, никакой «власти пролетариата», о которой писал К. Маркс, быть не может в принципе, это не более чем «метафора или символ». Он полагал, что в обществе могут быть изменения двух типов: первый тип влияет на устройство элиты, а второй — на рекрутацию элиты. Арон выделяет пять субэлитных групп: политические лидеры, правительственные администраторы, экономические директора, лидеры масс и военачальники.

Наряду с двумя основными подходами к социальной стратификации — классовой (Маркс) и элитистской (Парето, Моска) — можно выделить еще один подход, выделяющий элиту по профессиональному признаку. Том Боттомор называет эти группы интеллектуалами, менеджерами и правительственными чиновниками.[45] Интеллектуалы являются самой расплывчатой и трудноопределимой из тех групп, которые называют возможными преемниками правящего класса. Особую роль интеллектуалов и менеджеров, как потенциальной господствующей социальной группы, впервые зафиксировал Торнстейн Веблен, который в своей монографии «Engineers and the Price System» показывал, что неэффективность капиталистического строя приведет не к созданию бесклассового общества, но к переходу власти от капиталистов к «инженерам» — технологическим специалистам.[46] Близкие к Веблену взгляды выражал известный американский экономист Дж. К. Гэлбрейт.[47] Одно из главных мест среди поствебленских концепций (также их называют технократическими) занимает концепция «менеджерской революции» еще одного американского экономиста Джеймса Бернхэма. Бернхэм остался верен марксистской идее экономического детерминизма, согласно которой экономически господствующий класс также держит бразды политической власти.[48] Правящей группой он называет группу, «которая, по сравнению с остальным обществом, в большей степени контролирует доступ к средствам производства и распоряжается распределением товаров»;[49] «самый легкий путь увидеть, что есть правящая группа в любом обществе — это посмотреть, какая группа получает наибольшие доходы».[50]

В отличие от К. Маркса Дж. Бернхэм считал, что после капитализма должен наступить не социализм, а «менеджерское общество», в котором управляющие, выпадающие из классовой структуры буржуазного общества, возьмут на себя роль экономически, а следовательно, и политически господствующего класса. Смена экономически господствующего класса влечет за собой перераспределение властных функций между общественными институтами. Если раньше функция политической власти находилась преимущественно в руках парламента, то сейчас она переходит в руки госаппарата.[51] По Бернхэму, «именно менеджеры, а не бюрократы являются ведущим звеном нового правящего класса».[52] Бюрократы же «не могут сами по себе составить эффективный и стабильный правящий класс»,[53] так как у них нет экономической базы.

По мнению Бернхэма, гипотеза о всесилии бюрократии несостоятельна. Другие же ученые считают истинной именно ее. Прежде всего надо сказать о работах Макса Вебера, посвященных идее «рациональной бюрократии».[54] Но не следует забывать, что рационально-бюрократическая система, при которой государственное управление достигает максимальной эффективности за счет честных чиновников, пекущихся лишь об общем благе и не занимающихся коррупцией, у Вебера — всего лишь идеальный тип. На практике же реализуется другая модель — «патронимическая бюрократия». Она обладает определенными чертами рациональной бюрократии, но ей свойственны существенные недостатки, возникающие из-за распространения неформальных «патриархальных» отношений между чиновниками и их морального разложения. Вебер опасался, что именно такая система, в которой бюрократия возьмет полный контроль над политикой, установится в социалистических государствах.

М. Вебер положил начало подходу, согласно которому классы определяются не только исходя из отношений к средствам производства. Он полагал, что существуют различия, не связанные прямо с собственностью. Не отрицая марксистских критериев выделения классов, он предлагал дополнить анализ стратификации еще двумя переменными. Первую переменную он называл «статус» (понимая под ним уровень социального уважения), вторую — «партия» (подразумевая степень политической активности человека).

Идеи Вебера были продолжены в теории «нового класса» югославского ученого Милована Джиласа. По Джиласу, уничтожение старого господствующего класса привело не к созданию бесклассового общества, но лишь к возникновению «нового эксплуататорского класса».[55] Этот новый класс, обладающий всеми характеристиками предыдущих господствующих классов, Джилас отождествляет с «политической бюрократией», выделившейся из обычного административного аппарата и вставшей над ним. Концепция «нового класса» в социалистических странах, состоящего из бюрократической номенклатуры, пользовалась популярностью, особенно в работах постсоветского периода, посвященных истории СССР.[56]

Заканчивая этот краткий обзор классических теорий элиты, я перехожу к изложению основ собственной концепции.

Обобщая сказанное выше, скажу, что имеются три основные парадигмы: авторы, придерживающиеся «линии Маркса», считают, что главным стратифицирующим признаком является экономическая составляющая; «линия элитистов» — берут за основу политическую составляющую. Третью парадигму можно назвать «профессиональной», так как в ней речь идет не о единой правящей элите, а о множестве отраслевых элит.

В марксистской парадигме концепт элиты или не присутствует вообще, или выступает лишь в качестве названия для группы людей, имеющих высшие позиции в политической сфере. Этот термин носит явно вторичный характер. По Марксу, господствующим классом является класс собственников, который и формирует власть. Классовая идентификация тесно связана с наличием или отсутствием экономического капитала, и деньги движут миром. В элитистской парадигме экономическая стратификация вторична, а главный нерв разделения общества находится в сфере политического. Здесь элита — важнейшее понятие, так как именно она является правящим классом общества. Концепт элиты здесь играет ту же роль, что у Маркса класс собственников. Элитисты, по сути дела, заменили Марксову дихотомию «собственники — рабочие» дихотомией «элита — массы» (Г. Моска) или «правящий класс — народный класс» (А. Турен). В обеих стратификационных парадигмах первые представляют собой меньшинство, владеющее большинством ресурсов, а вторые — большинство, не имеющим почти ничего. Но если у Маркса история представляется в виде перманентной борьбы между классами богатых и бедных, то для элитистов она — бесконечное сражение элит за власть, а человеческое общество проходит циклы взлета и падения правящих групп. Важнейшими категориями для марксистского анализа являются экономическая гегемония и собственность, а для элитистского — власть, государство и политическое доминирование.

Зададимся вопросом: а имеет ли смысл спорить о том, какой тип стратификации «правильнее»? И означает ли, что членение общества на классы по их отношению к собственности не допускает существование классов, вычлененных по их отношению к власти? Согласимся, что существует проблема первичности экономического и политического в различные эпохи развития человеческой цивилизации. Возможно, в определенных обществах и в определенные периоды экономическое превалирует над политическим, как возможно и обратное. Но бесспорным фактом остается то, что обе плоскости общественного бытия существуют всегда и везде, и они связаны друг с другом.

Марксовы классы собственников и рабочих вполне адекватно описывают капиталистическое общество в стадии его становления. Но и классы управляющих и управляемых Парето также имеют право на существование, и являются не менее (а, на наш взгляд, даже более) эффективной теоретической конструкцией. Конфликт между классами в марксистском понимании может быть причиной глубинных изменений, революций, меняющих как господствующие отношения собственности, так и самих собственников. Но и конфликт между политическими классами также приводит к серьезным общественным катаклизмам, в результате которых меняется политическое устройство, режим и сами правители. Причем политическое напряжение ощущается в современном мире значительно сильнее, чем напряжение по поводу отношений собственности. Границы между классами собственников в развитых странах теперь, в начале XXI века, более размыты, чем раньше. Это обусловлено и тем, что Бернхэм называл «менеджерской революцией», и тем, что с развитием фондового рынка собственность стала настолько размытой, что практически каждый житель развитой страны имеет больше или меньше акций предприятий и банков, являясь, тем самым, совладельцем собственности. Таким образом, вопрос о классовой принадлежности в марксистском смысле в современном мире часто не имеет ответа.

Власть же в постиндустриальных обществах, напротив, стала более очевидной, распознаваемой в связи с развитием политий и ростом легитимности государственных институтов. Про каждого человека можно сказать, занимает он пост в государственной системе или не занимает. Классовая идентификация по политическому признаку имеет четкие показатели и возможность их верификации. Р. Патнэм писал, что «мало какие положения в науке могут быть доказаны столь же строго».[57]

Кроме того, существует и еще одно обстоятельство, которое необходимо учитывать — история демонстрирует примеры обществ, где экономический фактор и рациональность на протяжении столетий являлись доминирующими. Эти общества часто называют западными в отличие от восточных, где превалирует политический фактор и патримониализм. К. Маркс писал об азиатском обществе и азиатском способе производства. К. Виттфогель посвятил анализу общества этого типа работу «Восточный деспотизм», где он утверждает, что бюрократия в восточных обществах является правящим классом.[58] Еще Г. Гегель в свое время писал о России, что в ней «есть одна масса — крепостная и другая — правящая»,[59] подчеркивая тем самым, что для данного общества политическая ось является ключевой. Российский исследователь М. Афанасьев пишет о «властоцентризме», присущем России, который выражается в «зацикленности социума на власти».[60]

Последнее столетие становление рыночных отношений было в центре общественных изменений, и демократизация была признана наиболее адекватной формой политического правления, обеспечивающей свободу рынка. Развитие рынка (маркетизация) и развитие демократии (демократизация) были двумя составляющими одного процесса, который получил название модернизации. В модернизирующихся обществах западного типа (будем называть их экономическими обществами) политические изменения были простимулированы классом собственников — наиболее активной частью общества. Здесь действительно власть формировали те, кто имел капитал. Но в то же время существовали общества другого типа, которые мы будем называть политическими. В этих обществах никогда экономические акторы не представляли собой серьезной социальной силы. Главным видом капитала был капитал политический, который не только приносил доход, но и был гарантом богатства. Размер доходов был связан с местом в политической иерархии, образовывавшей политическое пространство, на котором шли активные процессы обмена и торга. Экономическое развитие не только не было самодовлеющим и определяющим политический процесс, но, напротив, детерминировалось политикой. Власть имущие, а не собственники экономического капитала, определяли приоритеты экономического развития. Политика стимулировала экономику, а не наоборот. В отличие от процесса модернизации в обществах этого типа происходила стимуляция экономического политическим. Политические общества отличаются от экономических тем, что в них получение богатства, как правило, следует за получением власти, в то время как в экономических обществах, напротив, приход во власть становится возможен только после получения определенного уровня благосостояния. Главными инструментами на пути к богатству тут являются ресурсы государства, а не рынка.

Россия, на мой взгляд, представляет собой общество, в котором длительные периоды политической стимуляции сменялись относительно короткими периодами экономической модернизации. Причем попытки экономизации, как правило, заканчивались большой политической реформацией, восстанавливающей «порядок» и усиливающей роль государства. Периоды жестких авторитарных режимов наступали всегда после «экономических периодов», когда государство ослабляло контроль над экономикой и в стране появлялся относительно независимый от власти класс собственников. Так, последствием экономизации конца XIX века были революции 1905–1907 и 1917 гг., последствием нэпа — сталинский тоталитаризм. Становление класса собственников в России вносило хаос в государственное управление, приводило к политическому кризису, вызывало ощущение опасности у правящего класса. Подобно маятнику, Россия, освобождая рынок от государственного контроля, затем спохватывалась, что народившаяся буржуазия станет угрожать целостности государства. Чем дальше заходил процесс экономизации, тем сильнее потом был «термидор», призванный восстановить порядок и государственность. Для такого типа обществ, которым является Россия, экономический подход не может открыть всей полноты картины общественного развития, истинных причин трансформаций. Поэтому именно политический подход я считаю базовым.

Социальная стратификация фиксирует неравенство, сложившееся в ходе исторического развития, при котором одни группы людей имеют больше ресурсов, чем другие. Классами я буду называть большие группы людей, вычлененных по одному макросоциальному критерию. В том случае если таким критерием выступает отношение собственности, тогда можно говорить об экономических классах, если же речь идет о политическом неравенстве, об отношениях по поводу власти, тогда мы имеем дело с политическими классами. Группой я называю любую общность людей, выделенную по одному или нескольким критериям, а слоем (или стратой) — такую группу (или часть класса), которая занимает фиксированное место в иерархии. Можно говорить о слоях лишь в том случае, если имеется некий континуум значений переменной, по которой производится стратификация. Например, если речь идет об обладании собственностью, то слои образуются по уровню богатства (в англоязычной литературе их обозначают как «upper class», «upper middleclass», «middle class» и т. п.), а если речь идет об обладании ресурсами власти можно выделить слои политического класса, высшим из которых и является элита.

При политической стратификации общества я говорю о классе власть имущих, и называю его политическим классом, и о классе, не имеющем власти, который в классической элитологии называют массой, народом или народным классом. Иногда эти классы называют правители и управляемые. Первый класс — правящий — всегда представляет собой меньшинство населения страны, а второй — большинство. Политический класс активен и является субъектом политического процесса. Масса, как правило, пассивна, и ее роль в политике зачастую сводится лишь к участию в выборах. При таком подходе исчезает противоречие между правящим классом и правящей элитой, которое было камнем преткновения при попытках соединить марксистский и элитистский подходы. Правящий класс здесь — не класс собственников, который участвует в формировании власти и правящей элиты. Правящий класс — это и есть политический класс, так как в его руках находится власть.

Итак, политическая стратификация, которая является более адекватной для описания организации политических обществ, дает нам классовую дихотомию, представленную классом политическим (управляющим) и классом не политическим (управляемым). Однако, лишь обозначить этот подход — явно недостаточно для задач дальнешего анализа. Необходимо определить родовые понятия, какими в данном случае являются государство, власть и ее ресурсы, политика, политическое пространство, политический капитал.

Государство — это среда, в которой существует политический класс, это организация политического класса, которая имеет двойственные функции — организовывать жизнь общества, и в то же время защищать привилегированное положение политического класса. Э. Гидденс полагает, что «государство существует там, где есть политический аппарат, управляющий определенной территорией, чья власть опирается на законодательную систему и возможность использовать силу для реализации своей политики».[61] Я придерживаюсь сходного подхода, понимая под государством организацию, созданную для оптимизации управления, наделенную рычагами господства и ресурсами власти. Власть есть функция и прерогатива государства, которое обладает, по выражению М. Вебера, монополией на господство.[62]

Центральной проблемой государства является проблема порядка, которая на социологическом уровне трансформируется в проблему контроля. Государство упорядочивает жизнь членов общества и объединений, контролируя их деятельность, направляя ее в общественно полезное русло и запрещая под угрозой санкций то, что наносит обществу вред. «Государство находится на оси порядка и изменения», полагает А. Турен.[63] Для моего анализа элиты как правящей группы политического общества (каким является Россия) наиболее важным аспектом государства является не его деятельность, направленная вовне, деятельность по упорядочению общественной жизни, а «государство-для-себя», которое служит правящему классу гарантом его статуса и привилегий, которое является машиной для осуществления власти.

Государство одновременно является и организацией, управляющей обществом, и главным инструментом политического принуждения. Государство включает в себя все наиболее значимые институты политической власти и управления. Поэтому служащие государства являются главной политической силой общества. Они и есть политический класс, пронизывающий общество сверху донизу: ведь управленческие уровни государства доходят до самого низа — муниципалитетов.

Одним из наиболее сложных является вопрос границ государства и сущности политической деятельности субъектов, находящихся вне государственной корпорации. Государство стремится полностью присвоить себе функции политической власти и противодействует другим формам власти, имеющим частное происхождение. Но этому стремлению противопоставлено стремление акторов гражданского общества, которое тем заметнее ограничивает объем государства, чем большими ресурсами они располагают. Даже если государство полностью присвоило себе политическую власть, но в обществе сохранились силы, контролирующие большие объемы ресурсов другого рода, они становятся сдерживающим фактором для государства, так как эти ресурсы потенциально могут быть конвертированы в политический капитал.

В обществе, где нет частной собственности на средства производства (например, в СССР с 1917 по 1987 г.), власти государственных акторов не противостояла ни одна другая социальная сила. Экономические классы вовсе не существовали, и все были равны перед отсутствием собственности. Но такое общество в то же время не может считаться и бесклассовым. Напротив, классовое напряжение в нем чрезвычайно велико, но конфликт происходит не между собственниками и рабочими, а между классами политическими. Причина этого напряжения — существующее неравенство между правящим и народным классами. При отсутствии экономического противостояния, противостояние политическое становится самодовлеющим. Власть политического класса не ограничивается ничем, так как нет иной общественной силы, способной противопоставить свои ресурсы ресурсам элиты. Гражданское общество редуцируется настолько, что ограничивается мельчайшими корпускулами семьи и трудовых коллективов. Вся жизнь смещается в политическое пространство, любые события приобретают политический смысл. Экономика полностью подчиняется политическим задачам правящего класса и становится зоной администрирования. Если еще возможен спор о критериях стратификации в обществах экономического типа, то в таких обществах правит, бесспорно, политический класс, так как больше там править некому.

Государство становится организацией, функции которой расширяются беспредельно. Оно не только регулирует взаимоотношения между общественными институтами, устанавливает правила коммуникации, отвечает за безопасность, но и становится хозяйствующим субъектом. Гражданское общество как зона, свободная от государства, по сути дела, перестает существовать, так как в социуме нет места для частной инициативы. Общество, где нет частной собственности и собственников, поглощается государством. Государственное тело разбухает, вбирая все новые и новые зоны для своего контроля. В обществах без частной собственности государство стремится к тоталитарности, что в конце концов ведет к перегрузке государстваи его кризису.

Государство как организация может иметь несколько центров власти, каждая из которых устроена иерархически. В развитых демократиях эти центры институционализированы и представлены «ветвями власти»: законодательной, исполнительной и судебной. В реальности центров власти может быть больше, что связано как с текущей политической конъюнктурой, так и персональным фактором (яркий влиятельный политик, возглавивший политический институт, может на время своего руководства сделать его центром власти в силу того, что из этого института будут исходить стратегические идеи, или на время ему удастся добиться перераспределения властных полномочий в свою пользу). Государство со множеством центров власти Роберт Дал называл полиархией.[64] Существуют и государства с централизованной властью — моноархии, геометрия которых подобна пирамиде. Здесь единая иерархия пронизывает государственную корпорацию сверху донизу, что, правда, не исключает возникновения латентных центров власти, влияние которых основано не на институтах политической системы, а на неформальных образованиях.

В политических обществах власть отдельных индивидов есть лишь производная от власти государственной корпорации, к которой они принадлежат, а государственные акторы — то есть индивиды, которые избрали политику своей профессией — всегда обладают властью временно, лишь пока они занимают свои посты. Они обладают властью не потому, что имеют какие-то особые преимущества по сравнению с другими людьми, а потому, что являются частью государственной машины. Государственная система награждает их особыми полномочиями, и обеспечивает гарантии господства. Располагая системой мер насилия и ограничения, которые составляют важную часть государственной машины, эти люди способны принудить других делать то, что им кажется правильным или полезным: работать, платить больше налогов, служить в армии и проч. Но сами государственные акторы лишены средств управления и потому полностью зависят от государственной корпорации. У них нет собственности, кроме политического капитала, который является также атрибутом их статуса, и, следовательно, преходящ. Об опасности попыток приватизировать государство писал еще Г. Гегель: «Стремление превратить власть государства в частную собственность есть не что иное, как путь к распаду государства, к уничтожению его в качестве силы».[65] Каждый политический актор, временно обладая политическим капиталом, стремится стать его собственником, закрепить свою власть. Поэтому имманентным стремлением элиты политического общества является приватизация государства и наследование статуса. Патримониальные государства, о которых писал Вебер, и есть осуществленная модель этого устремления. В тех случаях, когда это невозможно, чиновники пытаются конвертировать свой политический капитал в иные формы капитала.

В политическом пространстве действует не только государство, но и партии (под которыми мы будем обобщенно называть любые организации, ставящие политические цели). Партии, до тех пор, пока они не приобретут парламентского статуса, не являются государственным институтом. В тоталитарных государствах партии создаются государством. Более того, как правило, там имеется лишь одна партия, которая сливается с государством.

В Советском Союзе компартия была одним из институтов государства. После 1991 г. в России начала складываться многопартийная система, в которой реальный политический вес приобретали только парламентские партии. Все те организации, которые создавались в период выборов как избирательные машины одного или нескольких лидеров, не имели влияния в обществе. Число их сторонников было столь незначительно, что не позволяло им быть равноправными партнерами на политическом рынке. В современной России политические партии могут быть реальной силой лишь после победы на выборах, когда они становятся частью политической системы. Партии, не сумевшие приобрести парламентский статус, вскоре исчезают с политической арены. Это значит, что политическое пространство этатизировано и в нем фактически действует только государство. Конечно, и это есть достижение демократических реформ и большой шаг от тоталитарной системы прошлого. Но необходимо помнить, что все негосударственные акторы или чрезвычайно слабы, или отсутствуют вовсе.

Государство можно анализировать как своеобразную корпорацию. Г. Домхофф описывал государственную организацию как корпорацию, членство в которой так или иначе фиксируется. Он считал одним из важнейших признаков элиты корпоративную принадлежность и индивидуальную позицию в элитной корпорации.[66] Корпорация в данном случае — это организация, призванная не только осуществлять вмененные функции, но и способная вбирать капиталы своих создателей и членов. Политическая корпорация создана для решения конкретных задач, и ее коллективный капитал зиждется на инвестициях ее создателей. Создателем политических корпораций является государство, оно инвестирует в них свой капитал и свои ресурсы либо способствует мобилизации капиталов из различных негосударственных источников. Политические корпорации являются лишь производными государства, зависят от его инвестиций и его санкций. Как писал Дж. Гэлбрейт, «корпорация ограждает интересы тех, кто снабжает ее капиталом».[67] Это вполне относился и к государственной корпорации, которая для политического класса является не только формой организации его деятельности, но и гарантом статуса.

Политические корпорации являются не только крупными организациями для осуществления определенных функций, но часто они распространяют свою деятельность на области, находящиеся вне сферы ее «уставной» деятельности. Корпорациями могут быть министерства, партии, постоянно действующие комитеты и комиссии, администрации, которые имеют юридическую легализацию. Корпорации могут заниматься разными вопросами, но их объединяет одно — все они работают на государство, подчиняясь его верховной власти и занимаясь свойственными или несвойственными функциями по мере того, какая надобность в этом возникает у государства. У всех государственных корпораций есть одна общая цель — сохранение государства и его элиты.

Стимул действия любой корпорации — получение прибыли, то есть увеличение своего капитала. Стимул действия политической корпорации тот же: она жаждет увеличить свой капитал в политической либо в экономической форме. Капитал увеличивается в случае производства товара и его последующего обмена. Государство на рынке представлено не как единичный субъект, а как множество корпораций, которые могут находиться в состоянии конкуренции друг с другом. Однако конкурентная борьба государственных корпораций друг с другом не обязательно означает полиархическое устройство. Если верховная власть сохраняет свои позиции тотального арбитра и заказчика, даже при наличии организационного плюрализма все же следует говорить о моноархии.

Верховная власть в политическом обществе осуществляет контроль над деятельностью и прибылью корпораций. Но верховная власть всегда должна оставлять у себя стратегический ресурс, который позволяет ей возвышаться над всеми другими корпорациями. Этот стратегический ресурс — легитимное насилие и инструменты его осуществления. Армия, правоохранительная система и спецслужбы являются святая святых верховной власти. Пока у нее есть это оружие, она позволяет развиваться другим корпорациям до тех пор, пока они не посягают на то, чтобы приобрести собственные атрибуты власти.

Умение управлять государством называется политикой, которая является особым видом деятельности по поводу осуществления власти. Политика — это основное занятие политического класса. В то же время политика — это функция государства. Деятельность политических партий, которые находятся вне государства, является политической лишь в том смысле, что ее главной задачей является достижение государственного статуса. Деятельность других негосударственных акторов (например, независимых средств массовой информации или «мозговых команд») может считаться политической лишь постольку, поскольку ее целью является выполнение запросов государства или оказание влияния на государственные институты. Те СМИ, которые имеют государственный статус, надо признать не чем иным, как государственным властным институтом.

Под политикой в узком смысле слова мы будем понимать деятельность государственных институтов. Когда политической называют деятельность негосударственных акторов, это означает, что она направлена на получение государственного статуса или оказание влияния на государство. В политических обществах сфера политики не может простираться далеко за пределы государственных институтов. Сфера вне государственной политики является здесь скорее протополитикой и включает в себя лишь институты, непосредственно соприкасающиеся с государством. В тоталитарных режимах политическое пространство находится под полным контролем государства.

Политика является прерогативой политического класса, а для его представителей она становится профессией, но профессией особого рода. Как правило, на политическое поприше приходят люди, достигшие определенных высот в своей первой профессии. Не существует вузов, готовящих политиков. Политике нельзя научиться, окончив какое-либо учебное заведение. Политика для большинства людей является второй профессией, куда они приходят тогда, когда достигают довольно зрелого возраста. Молодость для политика — это 40 лет, в то время как для других профессий это возраст зрелости. Средний возраст политиков большинства стран мира составляет 50–55 лет. Общества, где политики значительно старше этого возраста, называют геронтократиями. Общества, где политики значительно моложе, как правило, являются революционными или постреволюционными.

Литература, посвященная анализу проблем власти, насчитывает тысячи томов, и мы, безусловно, не ставим задачу сделать обзор ее концепций. Мне близок подход Парсонса, который считает, что власть играет в политике ту же роль, которую в экономике играют деньги. Он полагает, что, подобно тому, как обладание деньгами даст возможность приобретать различные блага и услуги, так и обладание властью обеспечивает выполнение широкого набора политических обязанностей и функций.[68] Власть, таким образом, перестает быть атрибутом акторов и становится ресурсом систем. Власть производится социальной системой аналогично тому, как богатство производится экономической организацией. Как и деньги, власть не представляет ценности сама по себе. Насилие же является не непременным атрибутом власти, а лишь ее аспектом, применимым исключительно в случае неповиновения. Я соглашусь с Луманом, полагающим, что власть, как ограничение пространства выбора, необходима в любом обществе, так как она, по выражению Ж. Баландье, есть «средство борьбы с энтропией», которая угрожает беспорядком обществу.[69] Втакой трактовке власть тождественна политической власти, а система, порождающая властные отношения, суть не что иное, как государство. Как писал М. Ротбард, политическая власть есть прерогатива государства.[70]

Субъект властных отношений имеет ресурсы, а тот, кто вынужден подчиняться из-за их отсутствия, является объектом власти. Если у субъектов, вступающих во взаимодействие, равные ресурсы, то взаимоотношения между ними будут обменом, а не осуществлением власти. Рассматривая политическое пространство как специфический рынок, ресурсы власти мы видим в нем в виде товара, который оценивается и обменивается. Политические акторы на этом рынке могут увеличить или уменьшить политический капитал, присваивая большие или меньшие ресурсы.

Ресурсы власти могут быть стимулирующими, выполняющими функцию награды, и репрессивными, угрожающими негативными санкциями в случае нарушения рекомендованных форм поведения. Луман говорит о позитивных и негативных санкциях власти: «Власть… покоится на том, что существуют возможности, реализации которых стараются избежать. Избежание… санкций для функционирования власти необходимо».[71] В отличие от репрессивных ресурсов позитивные санкции власти базируются на ожидании определенных действий со стороны лиц, претендующих на получение награды: воздержание от нелояльных высказываний, поддержка начинаний власти, неразглашение планов элиты и проч. Эти образцы поведения признаются властью не просто лояльными, а конструктивно-лояльными. Они почитаются за доблесть служения государству и приобретают на политическом рынке свою цену. Награда выдается согласно символической цене доблести — для одних это будет повышение по службе, для других — орден или почетное звание, доступ в элитные сообщества, разрешение на привилегированную деятельность или материальное вознаграждение. Инкорпорация в элиту также является наградой, дача которой сопровождается присвоением первоначального политического капитала. Все разновидности наград являются видами инвестиций, которые элита вкладывает в индивида, группы или организации, повышая их капитализацию на политическом рынке.

Негативные ресурсы власти имеют, как правило, характер угрозы и возможности наказания. Сама угроза может осуществляться редко, и ее целью будет не столько наказание как таковое, сколько демонстрация силы и урок для других, обозначающий красную черту, за которую переступать нельзя. Власть не может всегда оформляться лишь как возможность негативных санкций. Для актуализации власти время от времени необходимо реализовать санкцию, продемонстрировав обществу свое могущество. Но осуществление угрозы имеет отрицательные последствия: оно разрушает отношения с представителями той группы, к которой санкция была предпринята. Происходит раскол группы: одна ее часть гарантируется от репрессий взамен отказа от нежелательных образцов поведения; другая часть ставится в ситуацию прямой угрозы по прецеденту. Практически всегда власть при этом обращается к правовым процедурам для камуфлирования своего насилия. Луман метко называет этот процесс «модализацией коммуникативных интеракций».[72]

Для того, чтобы репрессивные ресурсы власти могли быть осуществлены, в государстве создаются контрольные и карательные институты, которые следят за соблюдением установленных норм и в случае необходимости переходят к репрессивным действиям: изолируют провинившегося от общества, лишают его статуса и любого капитала, подвергают остракизму, запрещают деятельность и проч. Экскорпорация из элиты также является репрессивным ресурсом, которым монопольно владеет государство.

Властные ресурсы также связаны с функцией, которую призван исполнять тот или иной государственный служащий. В этом ракурсе ресурсы могут быть экономическими (право собирать налоги и контролировать хозяйственную деятельность), военными (право наводить порядок силой), информационными (право на пропаганду и формирование общественного мнения) и проч. Но особую роль играет ресурс, который возникает благодаря контролю над управленческими сетями. Эту возможность организовывать любой процесс я называю административным ресурсом. Административный ресурс в отличие от других ресурсов власти представляет собой само право мобилизации любых других ресурсов и поэтому является самым дефицитным в обществе. Административным ресурсом обладает любая организация, но административный ресурс сильного государства носит абсолютный характер, так как его мобилизационная способность несопоставима с возможностями всех других организаций.

Использование ресурсов власти образует кумулятивное неравенство (термин Р. Дала[73]), то есть асимметричную ситуацию, при которой контроль над одним из ресурсов общества ведет к контролю над другими видами социальных ресурсов, таких как богатство, военная мощь, информационная компетентность и т. п. На этом и зиждется могущество политического класса — они имеют власть, что позволяет им мобилизовать любые силы, капиталы, информационные потоки. За эту способность привлекать все ресурсы государства в тоталитарном обществе советский политический класс можно назвать этакратией.

М. Ротбард определяет собственность как «исключительный контроль над ресурсами».[74] В этом смысле политический класс владеет государством, так как распоряжается им и его ресурсами. Для оправдания такого положения этакратии нужна государственная идеология, которая должна быть внедрена в общественное сознание. Создание идеологем также является функцией и ресурсом власти. Разработка мифов (как государственно утвержденных идеологем, созданных для поддержания государственной стабильности) становится необходимой формой деятельности государства, так как для обеспечения управляемости обществом необходимо «легитимировать» существующее политическое и экономическое неравенство, и гарантировать сохранение существующей системы распределения власти, привилегий и собственности. Необходимо постоянно объяснять людям, далеким от политики, что это делается во благо общества. Идеологи — важная часть политического класса — становятся весьма востребованными в тоталитарном государстве, особенно в период его становления.

Политическое пространство, исследуемое с ракурса отношений обмена властными ресурсами, может быть рассмотрено как рынок, на котором совершаются торги и сделки. Этo рынок, субъектами которого являются представители политического класса, обменивающие одни ресурсы на другие. Ресурсы в аккумулированном и персонифицировапном виде представляют собой политический капитал. Соглашусь с П. Бурдьсе который писал, что «в поле всякая компетентность… является не просто технической способностью, а капиталом».[75] Если ресурсы власти являются атрибутом систем, то политический капитал присваивается акторами и становится их личным или групповым свойством. Капитал имеет способность накапливаться не только за счет интеграции ресурсов, но и за счет сложения капиталов разного типа, а также благодаря кумулятивному эффекту, возникающему в процессе закрепления неравенства между политическими игроками. Подобно капиталу в марксистском смысле, политический капитал есть самовоспроизводящаяся стоимость, которая включена в непрерывный процесс кругооборота.

Исследуя власть как вид социальной коммуникации, мы не можем не обратить внимание на то, что отношения между государством в лице его служащих и народом существенно отличаются от отношений между самими представителями политического класса. Политический рынок разделен на два сегмента: назовем их инсайдерский и аутсайдерский. На рынке первого типа сделки происходят между членами политического класса — то есть между людьми, обладающими политическим капиталом. Эти люди являются инсайдерами, так как находятся внутри государственной организации, а отношения между ними и образуют поле власти. На рынке второго типа отношения развиваются между инсайдерами (то есть теми, кто внутри политики) и аутсайдерами (теми, кто вне ее, то есть «народом», или «массой»). Аутсайдеры хотят от инсайдеров получения ресурсов, которыми те распоряжаются. Взамен они готовы предложить имеющийся в их распоряжении капитал, который чаще всего не имеет политической природы. При этих сделках политический капитал инсайдеров обменивается на другие виды капитала аутсайдеров. Инсайдерский политический рынок не только уже аутсайдерского. Он принципиально иной. Ведь именно здесь — внутри государственной машины — производятся ресурсы власти, и именно это пространство является источником их получения для всех тех, кто вне власти. Обмены же на инсайдерском политическом рынке связаны с иерархическим устройством государственных организаций, а также с его функциональной дифференциацией. Инсайдеры могут испытывать дефицит отдельных ресурсов по причине того, что в их юрисдикцию не входит контроль за ними. Или же инсайдер, стремясь увеличить свой политический капитал, нуждается в помощи вышестоящего иерарха, который способен удовлетворить желание своего подчиненного в обмен, предположим, за его преданность.

На аутсайдерском политическом рынке сделки осуществляются между властными субъектами и объектами власти. Субъекты власти — инсайдеры — обладают ресурсами, в которых нуждаются аутсайдеры: это могут быть разрешения, лицензии, должности, награды, материальные блага и услуги элитарного качества и проч. Государственные служащие, наделенные правом награждать или карать, разрешать или не разрешать, давать или брать, контролировать или нет, могут осуществлять свои права, а могут этого не делать. Дефицитные ресурсы, в которых ощущается острая потребность у аутсайдеров, выступают в виде привилегий, социальная цена которых всегда относительна и связана с престижем. Привилегированными являются те ресурсы, которые недоступны для других, которые символизируют особый статус тех, кто ими обладает. Поскольку возможность распоряжаться привилегиями как дефицитными ресурсами появляется после приобретения элитного статуса, позиция в государственной корпорации является стартовым условием накопления политического капитала. Как пишет В. Радаев, именно занятие должности предоставляет «различные возможности мобилизации и распределения ресурсов, а также регулирования доступа к ресурсам других агентов. Они также обеспечивают привилегии или вознаграждения, привязанные к должностной позиции».[76] Но инкорпорация в политический класс — это не просто занятие должности, это и приобщение к капиталу во всех его формах (в том числе и экономической), аккумулированных в этой должности.

Поэтому одной из целей, которые преследуют прото-политические круги, является инкорпорация в политический класс, сопровождающаяся занятием государственной должности. Тот, кто принимает решение об инкорпорации, ожидает, что инкорпорируемый будет как минимум лоялен (т. е. не критичен) к нему лично, а также будет эффективно исполнять свои функции, что повлечет, в свою очередь, увеличение политического капитала инсайдера. Происходит обмен, где инсайдерским ресурсом является должность, а аутсайдерским — лояльность и компетентность. Потребительская стоимость обоих ресурсов в данном случае признается эквивалентной. Любой пример инкорпорации может быть рассмотрен как покупка должности, хотя далеко не всегда аутсайдер платит за нее деньгами.

В период выборов игроки политического рынка ощущают наиболее острый дефицит в голосах избирателей. Эти голоса отчасти уже превращены в политический капитал, которым владеют ведущие партии, имеющие устойчивый пул своих сторонников. Партия может обменять свой капитал, который выражен в голосах избирателей, на государственную должность для своего лидера. Тогда заключается сделка между государственной бюрократией, капитал которой выражен в возможности распоряжаться должностями, и партией. Во время выборов не бюрократическая партия может передать свои голоса бюрократической (партии власти), за что ее лидер и получаст искомую должность. В ходе переговоров может выясниться, что стоимость голосов избирателей оценивается одним из участников торга выше, чем предлагаемая должность, и тогда сделка не удается. В другом случае такое соглашение покажется взаимовыгодным сторонам торгов и произойдет обмен ресурсами: лидер партии отдаст голоса своих сторонников, а лидер организации, получивший голоса в свою поддержку, отдаст имеющийся в его распоряжении высокий пост. Такие торги проводятся постоянно во время выборов. Так, на президентских выборах 1996 г. в России 15 % голосов сторонников генерала Александра Лебедя стали эквивалентом должности секретаря Совета Безопасности РФ, предоставленной ему Борисом Ельциным в благодарность за снятие сновоей кандидатуры. А 8 % голосов сторонников Г. Явлинского в той же избирательной кампании были оценены ниже, чем пост премьер-министра, на который претендовал лидер «Яблока».

Как видим, и здесь дефицитным ресурсом для инсайдеров является политическая поддержка и лояльность. Именно это делает возможным существование политическою рынка: ведь власть имущие обычно владеют многим, а народ — малым. Сделки были бы невозможны, если бы члены политического класса не нуждались в том, что не может родиться в недрах государственной организации, — в массовой поддержке. Политики не могут существовать без сторонников, так же как руководитель не существует без подчиненных. Государственная политика не может осуществляться без поддержки со стороны населения страны, иначе цена такой политики непомерно возрастает. Сила любого члена политического класса измеряется числом его сторонников, доверием, которое к нему испытывают вверенные в его управление люди. А существование института выборов делает такую поддержку жизненно необходимой не только для инкорпорации, но и для сохранения статуса.

Можно сказать, что на аутсайдерском политическом рынке основными обмениваемыми товарами являются привилегии, которыми инсайдеры могут наградить аутсайдеров, и лояльность, преданность, послушание и доверие, которыми аутсайдеры могут расплатиться. Конечно, существуют и сделки с участием экономического капитала в виде денег, материальных благ и услуг, которыми обмениваются стороны торгов. Например, аутсайдеры ждут от инсайдеров бюджетных ассигнований в социальную сферу, а инсайдеры от аутсайдеров — уплаты налогов или спонсорства социальных проектов. Возможны и другие типы обменов с предоставлением административного ресурса для обеспечения безопасности, сохранения стабильности, порядка и проч. Но все же самым дефицитным ресурсом для политического класса является преданность сторонников, что и делает возможными и взаимовыгодными отношения между властью и народом.

Политическая система государства устроена таким образом, что капитал в ней накапливается неравномерно. Есть точки концентрации капитала, которые располагаются в местах, являющихся источником наградных или репрессивных решений власти. Чиновники, контролирующие (имеющие право решающей подписи) выдачу всякого рода разрешений или запускающие механизм репрессивных действий, располагают большим политическим капиталом, чем те, которые занимают должности, не связанные с внешними контактами. В дальнейшем мы будем называть этих чиновников вето-группами.

В то же время и в аутсайдерской среде не все акторы активно контактируют с государством. Здесь существуют приграничные зоны, в которых группы находятся в постоянных контактах с политическим классом: это политические партии, крупный бизнес и его лоббисты, правительственные эксперты и пр. А основная масса населения коммуницирует с политическим классом только на выборах, становясь электоратом. Большинство сделок аутсайдерского рынка рождается именно на этом протополитическом пространстве. Вспомним, что М. Вебер выделял три группы людей по степени их политического участия: политики «по случаю», политики «по совместительству», «профессиональные политики».[77] В нашей концепции первые две веберовские группы и составляют приграничное пространство, которое в дальнейшем мы будем также называть околоэлитными зонами.

Р. Патнэм выделял пять политических страт: 1) наверху — индивиды, прямо включенные в политику, те, кто непосредственно принимает решения. Большинство этой страты занимают официальные олитические посты; 2) ниже — «влиятельные» индивиды, оказывающие непрямое или имплицитное влияние. Эта страта может включать высших бюрократов, крупных земельных собственников, промышленников, финансистов, лидеров групп давления, чиновников и неформальных консультантов, а также тех, кто формирует общественное мнение («opinion makers»); 3) третья страта включает большое число граждан, которые принимают сколько-нибудь активное участие в политике и правлении (члены партий, бюрократы среднего уровня, редакторы местных газет, составители национального законодательства). Эту страту можно назвать «активисты»;

4) наиболее многочисленная страта — это «электорат» (voters). Их политическое влияние ограничивается выборами;

5) и, наконец, на самом дне — неголосующая часть населения, политически совершенно пассивная.[78] Понятно, что когда мы говорим о приграничной политической зоне или о протополитическом пространстве, мы должны включить в него вторую страту Патнэма, которую он называет «влиятельными», и лишь отчасти третью страту «активистов». Политическая стратификация общества как раз демонстрирует нам композицию аутсайдерского рынка, участие в котором тем выше, чем выше на шкале политического континуума находится та или иная группа.

Отношения между инсайдерами образуют политический рынок второго типа, который отличается от первого тем, что его участники обмениваются капитализированными политическими ресурсами, а не конвергируют один капитал в другой. Этот рынок отличается однородностью товара, хотя каждый его актор располагает разным его количеством. Здесь обмен политическими ресурсами может носить паритетный характер, а сделки отличаются большей «надежностью», по выражению Дж. Коулмена, означающей, что «обязательства будут исполнены».[79] Коулмен вводит даже понятие «доверительной расписки», понимая ее как обязательство за услугу.[80] В случае неисполнения обязательств возникает ситуация внутригруппового конфликта, который разрешается репрессивными действиями по отношению к нарушителю: от уголовного преследования до группового остракизма. Репрессии к должникам-инсайдерам редко приводят к наказаниям общего порядка, которые применяются для аутсайдеров. Наказания «своих» обычно носят характер статусной девальвации той или иной степени вплоть до экскорпорации, то есть изгнания их правящего класса.

Удачные сделки среди инсайдеров предполагают незамедлительный обмен ресурсами, главным из которых считается карьерный рост. Это и понятно, ведь ресурсом обладает система, и индивид распоряжается этим ресурсом лишь постольку, поскольку занимает должность, обеспечивающую ему властные функции. Поэтому государственная должность имеет особый смысл для каждого инсайдера, она — гарантия его власти, знак особых полномочий, символ могущества. Для других инсайдеров должность является четким указателем положения в политическом пространстве, ее смысл прочитывается безошибочно. Должность — это код, которым зашифровано место индивида во властной иерархии, его принадлежность к той или иной корпорации, к тому или иному патрону. В то же время аутсайдеры могут интерпретировать статус должности как верно, так и ошибочно, в зависимости от своей осведомленности о статусной иерархии корпорации. Высокоосведомленные аутсайдеры способны расшифровывать код должности, и их понимание внутреннего устройства корпорации может приближаться к верному. Такие аутсайдеры получают статус экспертов.

Занимая должность, инсайдер может гарантированно «решать вопросы» (так говорила советская номенклатура), а теряя ее, теряет и большую часть своего политического капитала. Для инсайдера политический капитал неразрывно связан с его должностями — как с теми, что он занимал прежде, так и с нынешним статусом. Ведь совершив определенное движение в политическом пространстве, инсайдер приобретает связи, являющиеся составляющей его политического капитала. Его отношения с другими инсайдерами тем масштабнее, чем дольше он находится во власти и чем обширнее был его опыт. Перемешаясь в политическом пространстве как горизонтально (меняя географию своей службы), так и вертикально (перемешаясь по ступеням служебной иерархии), инсайдер осваивает отношения, правила игры, эзотерические нормы поведения в системе. Растет число его «доверительных расписок» — обязательств, которые он дал, а также тех, что дали ему. Он становится вовлеченным во все большее число сделок. Он опутан паутиной связей и историй политического пространства. Для homo politicus в карьере нет прошлого, так как оно не превращается в мертвый груз прошедших лет, а постоянно востребуется в новых сделках на инсайдерском рынке. Связи в старой корпорации подчас играют столь же активную роль в его торгах на рынке, как и текущие позиции. Они могут быть актуализированы в любой момент, и потому должны быть «живыми», действующими. Именно поэтому межгрупповые, межслоевые контакты в элитной среде интенсивнее, чем в других средах, что и приводит к консолидации и сплоченности группы, о которой говорят все элитологи. Политический человек — это человек с обширными связями в инсайдерском пространстве, которые и являются необходимым условием роста его капитала. Конечно, свойством аккумулировать опыт обладают и другие профессии: слесарь, став бригадиром, затем мастером и, наконец, начальником цеха, также использует весь опыт предыдущей работы для лучшего исполнения обязанностей начальника цеха. Но ни в одной другой среде опыт не становится политическим капиталом, даюшим власть.

Должность даст инсайдеру базовый, формальный капитал, обеспеченный его функциями. Возникающие в процессе пребывания в политическом поле связи создают возможность самовозрастания капитала. Формальный капитал выдается инсайдеру системой, в то время как неформальный капитал приобретается им самим, благодаря его компетентности, коммуникативным способностям, интуиции и стечению обстоятельств. Но даже самые выдающиеся способности не дадут индивиду власти, если он лишен базовой государственной должности. Поэтому на инсайдерском рынке самым дефицитным товаром являются должности, которые могут быть приобретены. Продавцами должностей на этом рынке являются руководители, набирающие себе подчиненных из числа инсайдеров, вербующие сторонников в корпоративной среде.

Служебный рост чиновника может выглядеть как дар патрона. Но на самом деле это одна из самых распространенных инсайдерских сделок, в которой участники торгов выставляют должность, с одной стороны, и компетентность и преданность, с другой. Именно эти два товара и здесь являются наиболее востребованными теми, кто стоит в политической иерархии на верхних ступенях. Лояльность — это общее обозначение отношений, необходимых для любого осуществления политических действий. Ведь властные отношения заключаются в способности актора мобилизовать ресурсы на решение цели, что подразумевает наличие сторонников. Никакая мобилизация не может быть осуществлена без сторонников, так как иначе приходилось бы платить за нее слишком высокую иену, что сделало бы ее нерентабельной. Насилие, которое можно было бы использовать для мобилизации, грозит системе чрезмерным напряжением и кризисом. Если силы противодействия постоянны и мощны и политический курс идет вопреки настроениям объектов власти, требуются постоянные затраты на проведение репрессий. Карательные меры, жесткая пропаганда, преследование инакомыслящих, тотальный контроль — это возможные, но дорогие методы решения политических задач. Гораздо легче осуществлять политику, имея сторонников. Следовательно, создание пула сторонников всегда является задачей правящего класса в целом и каждого его члена в частности.

Политические сторонники могут быть пассивными или активными. В первом случае принято говорить о лояльности, то есть о некритическом отношении, о непротиводействии. Активные сторонники должны не просто не высказываться критически, не мешать действовать, а позитивно работать на поставленную цель. Преданность — вот высшее проявление лояльности, она заключает в себе личное отношение не только к системе, к ее целям, но и к конкретному иерарху. Преданность подразумевает безусловное подчинение и признание авторитета патрона вне зависимости от занимаемой им должности и от политической конъюнктуры. Патрон, перемешаясь в политическом пространстве, тянет за собой группу «своих людей», обойму — группу сторонников, объединенных вокруг своего лидера. Именно это и является важнейшим ресурсом инсайдеров, делающих карьеру в политическом пространстве (замечу, что термин «обойма» стал широко использоваться в среде партийной номенклатуры еще в Сталинское время). Это определяет и неформальную организацию политического класса, его скрытую клановую структуру, где формальный должностной статус всегда дополняется статусом патрона, к обойме которого принадлежит инсайдер. Обойма может иметь организационное оформление (например, когда начальник использует сотрудников своего отдела как обойму), а может и не иметь такового. Она, по сути дела, является группой вассалов, служащих сеньору. Обойма перемещается вместе со своим патроном, меняня свою численность, должностные статусы, но неизменно сохраняя ему персональную верность. В отличие от бюрократической субординации, неформальная клановая система не закреплена в должностных статусах входящих в нее индивидов.

Обоймы так же необходимы политическим лидерам, как и сторонники в среде аутсайдеров. Только электоральные пулы сторонников важны для той части политического класса, которая связана с выборами, а клановые пулы — для тех, кто работает в аппарате. Развитие такой системы инсайдерских взаимоотношений в принципе противоречит бюрократическому устройству формальных государственных институтов, но в той или иной мере всегда сосуществует с ним.

Вторым важным товаром на инсайдерском рынке является компетентность, которую надеется приобрести патрон взамен продаваемой им должности. Любой руководитель хочет полагаться на своих сотрудников в качестве исполняемых ими функций. Иначе возглавляемая им организация потеряет авторитет и, следовательно, ее политический капитал девальвируется. Качество подчиненных есть элемент политического капитала патрона. Но далеко не всегда бывает так, что компетентность и преданность сходятся в одном работнике. Гораздо чаще руководителям приходится делать выбор между компетентными и преданными сотрудниками. Поэтому организация никогда не состоит лишь из верных сторонников. В ней всегда есть место для функционеров, в лояльности которых патрон будет постоянно сомневаться. Два этих множества — обойма и формальная группа подчиненных — редко совпадают.

Итак, в политическом пространстве действуют акторы, которые владеют политическим капиталом и находятся внутри государственной корпорации, являясь ее инсайдерами. Эти акторы и составляют политический класс. В него входят люди, занимающиеся политикой профессионально. Политический класс является правящим, так как он занимается управлением и распоряжается ресурсами власти. В англоязычной литературе применяются три термина для обозначения этого класса: ruling class (правящий), power class (властвующий), governing class(управляющий). В русском языке термины «правящий» и «управляющий» не тождественны друг другу и имеют различную смысловую нагрузку. Когда говорят о правящем классе, подразумевается, что членам этого класса принадлежит власть. Называя этот класс управляющим, подчеркивают, что люди, занимающиеся управлением, не обязательно имеют власть, которая может принадлежать и кому-то другому. Соотношение между понятиями «правящий» и «управляющий» класс подобно соотношению терминов «собственник» и «менеджер»: первые являются реальными властителями, которые могут, однако, оставаться и за кулисами процесса. Управляющие не являются собственниками и, осуществляя функции управления и контроля, действуют по доверенности собственников.

В экономических обществах политический класс может быть лишь «управляющим», который действует согласно указаниям настоящего правящего класса — собственников. Но в политических обществах, где собственники, независимые от государства, отсутствуют, политический класс и является правящим.

Политический класс неоднороден: внутри себя он имеет группы, различающиеся функциями, характером деятельности, объемом властных полномочий, способами рекрутации и проч. Его структура зависит от политической системы, действующей в настоящее время, и меняется каждый раз, когда она реформируется. Но в любом государстве политический класс институционализирован, так как связан с должностными статусами, составляющими матрицу государственной корпорации. Индивид, становясь членом политического класса, занимает государственную должность. Такое занятие должности и означает для него вступление в класс. Это накладывает определенный отпечаток на его деятельность. Социальный порядок в государстве понимается самим политическим классом как бесперебойное функционирование системы, где каждый инсайдер занимает свое место и выполняет надлежащую работу. Турен утверждал, что «господствующий класс всегда стремится противопоставить порядок, с которым он себя отождествляет, и отклонение от нормы, в каковом он обвиняет всех тех, кто ему противостоит…».[81] Такое отождествление предполагает, что действующий инсайдер сливается со своей должностью, она становится его alter ego, и порядок уже немыслим без нее. Должность — это элементарная частица, ячейка функционирующей матрицы государства. Политический класс институционализирован в системе государственных должностей, которая представляет собой здание, населенное официалами (от латинского officialis). Я использую этот термин для обозначения индивидов, занимающих должности в государственных властных институтах любого типа и уровня. Я буду так называть любое должностное лицо в системе государственной власти, то есть любого члена политического класса, любого инсайдера.

Официалы состоят из двух основных групп, выделенных по типу их инкорпорации. Первая группа включает лиц, назначаемых на должность (их называют бюрократией). Вторую группу составляют те, кто приходит во власть с помощью выборов. Эта группа неоднородна и состоит из двух подгрупп: первую я буду называть электократией, так как она объединяет тех, кто, победив на выборах, становится во главе иерархической организации, то есть после выборов становится чиновником. Вторую подгруппу составляют те, кто наполняет легислатуры различных уровней, и поэтому я называю их легислократией (от латинского legislatura — выборный орган). Иначе говоря, политический класс состоит из бюрократии — назначаемых чиновников, электократии — избираемых чиновников, и легислократии — депутатов.

Понятие бюрократии исследовано значительно лучше других, связанных с политическим классом, главным образом благодаря работам М. Вебера.[82] Разрабатывая теорию «идеальной» бюрократии, М. Вебер считал ее основными признаками следующие. 1. Иерархический характер, при котором задачи в организации распределяются как служебные обязанности. Бюрократия предстает в виде пирамиды, где положение, означающее высшую власть, соответствует вершине. Каждый более высокий слой руководит и контролирует слой, на ступень ниже его в иерархии. 2. Установленные правила определяют поведение должностных лиц на всех уровнях организации. 3. Должностные лица заняты полный рабочий день и получают должностной оклад. Причем от индивида ожидается, что он будет делать карьеру в организации. 4. Существует разделение между обязанностями должностного лица внутри организации и его жизнью вне ее. 5. Никто из членов организации не владеет ресурсами, которыми распоряжается.[83] Вебер пишет, что чиновник, являясь носителем власти, «никогда не осуществляет ее от своего лица, а всегда от имени безликого „учреждения“».[84]

Важнейшим понятием для анализа бюрократии является компетенция, которая представляет собой ограниченную область власти конкретного чиновника.[85] Власть в иерархической организации диверсифицируется, так как верховный правитель не может осуществлять всю власть единолично. Власть делегируется нижестоящим чиновникам, каждый из которых несет ответственность за свою зону. Эта область применения властных функций и есть компетенция. Зоны компетенции разных чиновников должны быть согласованы друг с другом и иногда образуют сети, которые называют «инстанциями». Для решения определенной проблемы задействуются, как правило, несколько бюрократических этажей и подразделений, что и привело к образованию идиомы «пройти по инстанциям». Пересечение компетенции различных ведомств и чиновников рождает конфликты, поэтому для политического класса одним из важнейших условий эффективной деятельности является разграничение полномочий.

Есть и другой подход к бюрократии. Так, Д. Кэлхаун полагал, что основной функцией бюрократии является собирание дани со всех других социальных групп, перераспределение денег в форме сбора налогов и их дальнейшего использования. Он писал: «При всей своей малочисленности государственные служащие и правительственные чиновники образуют ту часть общества, которая является исключительным получателем собираемых налогов. Все собранные налоговые суммы, за вычетом потерь, достаются им в форме расходов или выплат».[86] Для политического класса налоги являются благом, в то время как для всех остальных — бременем. В этом заключено одно из главных классовых противоречий. Налоги, таким образом, являются одним из важнейших властных ресурсов государства, которым распоряжается политический класс. Именно благодаря тому, что государство имеет этот финансовый ресурс, оно может осуществлять вмешательство в дела своих граждан и, собственно, осуществлять власть в подавляющем большинстве случаев.

Электократия представляет собой часть политического класса, инкорпорация которой происходит при помощи механизма выборов. Победив на выборах, политик занимает государственный пост и, следовательно, становится должностным лицом, отвечающим по крайней мере, четырем из пяти вышеперечисленных признаков М. Вебера: он встраивается в иерархическую государственную организацию, работает по установленным правилам, получает должностной оклад и не владеет ресурсами, которыми распоряжается. Таким образом, электократа также можно считать чиновником, но чиновником избранным.

Организации, возглавляемые электократами, состоят из бюрократов, и избранный политик, занявший должность в иерархии, сразу же воспринимается аппаратом как начальник, которому надо служить. То есть избранник, заняв после победы на выборах свой пост, превращается в бюрократа для своих подчиненных, оставаясь электократом для прочих властных организаций. Его положение противоречиво: он возглавляет иерархию и подчиняется ее законам, но в то же время не подотчетен ей. Контроль за его деятельностью осуществляют другие организации и, отчасти, его избиратели. Если деятельность электократа неэффективна или выходит за рамки закона, его невозможно уволить, как это было бы с чиновником. Экскорпорация в данном случае связана с процессом импичмента, который обычно имеет столько осложняющих факторов, что реально маловыполним. Поэтому в крайних случаях государство прибегает к уголовному преследованию, истинной целью которого является не столько наказание за проступок, сколько лишение статуса. Электократы, возглавляющие иерархии, практически несменяемы, и к тому же часто пользуются юридической неприкосновенностью, что делает их почти неуязвимыми в течение срока полномочий.

Другой тип избранных официалов, которых я называю легислократами, представляют те, кто инкорпорирован в систему власти не для того, чтобы занять пост в иерархической организации, а для того, чтобы войти в легислатуры (см. рисунок 1).

Рисунок 1. Структура политического класса

Легислатуры являются организациями, не имеющими сквозной иерархии: теоретически все депутаты равны и базовый политический капитал каждого из них составляет один голос. На практике же парламенты, как и любая большая организация, имеют тенденцию к бюрократизации своей деятельности. Изначально равные депутаты объединяются во фракции, комитеты и комиссии, которые, в свою очередь, дробятся на руководителей, их заместителей и подчиненных. Фракционная дисциплина требует консолидированных действий, что подразумевает ограничение свободы выбора для членов групп. Процесс бюрократизации легислатур во многом схож с процессом бюрократизации политических партий, описанным Р. Михельсом.

Между этими частями политического класса — бюрократией, электократией и легислократией — есть существенные различия. Первое различие касается продолжительности пребывания в должности. Бюрократы — это «оседлое» население государства, а электократы и легислократы — пришельцы, населяющие государственные институты временно. Политики избираются на срок 4–5 лет, а чиновники могут занимать свои посты сколь угодно долго. В некоторых странах существует пожизненный наем на государственную службу. В Советском Союзе времен застоя многие министры занимали свои посты 20–30 лет. После каждого избирательного цикла возникает конфликт между старым бюрократическим аппаратом и вновь избранными электократами. Бюрократы воспринимают государство как свой дом, куда внедряются «варяги» — новые люди, которые поступают в организацию после выборов. Бюрократы болезненно воспринимают необходимость удовлетворять потребности избранных новичков — предоставлять им помещения, оборудование, а главное — информацию и паутину связей, которая является важнейшим властным ресурсом в инсайдерской среде.

Второе различие связано с легитимацией статуса. Легитимация есть признание законности права на полномочия, то есть узаконение власти. Признание полномочий назначенного чиновника осуществляет его начальник, в то время как полномочия электократа подтверждается тысячами голосов его избирателей. Легитимность избранников является легитимностью высшего порядка по сравнению с легитимностью бюрократов. Это даст основание первым смотреть на вторых как на подсобных рабочих государства, ощущая свое превосходство. Считая себя «народными избранниками», они уверены, что аппарат должен их обслуживать и не вмешиваться в высокую политику. Электократ подотчетен своим избирателям, а бюрократ — патрону. Поэтому организация больше опирается на бюрократов, судьба которых в ее руках: одного могут повысить, а другого — снять с работы. С электократом этого сделать нельзя, для прекращения его полномочий нужны веские основания, которые необходимо предъявить обществу.

Третье различие заключается в том, что деятельность бюрократа закрыта от общественного контроля и обезличена, в то время как электократы являются публичными политиками. Бюрократы прилагают усилия, чтобы деперсонифицировать политический процесс, в то время как электократы, напротив, всячески стараются его авторизовать. Бюрократы служат организации, а электократы могут не служить никому. Поэтому для бюрократа самое важное в развитии карьеры — быть нужным своему патрону, в то время как для электократа — создать свой привлекательный имидж. Электократы воспринимают бюрократов как безликих интриганов и мастеров политического закулисья. А бюрократы обвиняют электократов в нескромности, желании работать на себя и постоянной саморекламе. П. Бурдье верно заметил, что существует «неслучайная структурная общность между аппаратом и определенной категорией людей… Аппарат обычно возносит на пьедестал людей надежных»,[87] иначе говоря — коллективистов. Человек яркой индивидуальности, склонный к самовыражению, не может существовать в аппаратной атмосфере без риска задохнуться или потерять свое «я». Напротив, победа на выборах достается ярким личностям, отличным ораторам, обладающим силой убеждения и внешним обаянием. Публичный политик должен обладать качествами, прямо противоположными тем, что востребованы на бюрократическом поприще: политик должен быть ярким, чиновник — неброским; политик должен уметь зажигательно говорить, чиновник — тонко манипулировать; политик работает на собственный имидж, чиновник — на авторитет своего учреждения; политик харизматичен, чиновнику харизматические качества не только не свойственны, но и противопоказаны; политик — индивидуалист, в то время как чиновник обязан быть коллективистом. Поэтому противоречия между бюрократами и легислократами носят еще и психологический характер, что, впрочем, не мешает им сосуществовать в едином политическом пространстве.

Политический класс имеет еще и вертикальное членение. Раз существует государственная пирамида, то существуют и ее уровни. Н. Луман писал, что «общество оказывается перед необходимостью развивать субституты для тонного сравнения властных уровней и что эти субституты сами становятся фактором власти».[88] Из всех иерархий, как отмечал Ж. Баландье, «иерархия власти является доминирующей в большинстве обществ, а другие иерархии (социально-профессиональные, сословные, этнические, элементарные) соподчинены ей».[89] Поскольку политический класс в нашем понимании — это класс государственных служащих, то властный континуум задастся иерархией должностей. Эта институциональная оболочка, конечно, не исчерпывает полностью содержание статуса, так как она только подразумевает иные — не формальные — критерии, по которым выстраивается властная пирамида. В реальности же не только должность, но и размер контролируемого политического капитала определяет, к какой политической страте принадлежит тот или иной официал.

Слои образуют вертикальную стратификацию политического класса, которая большинством элитологов ассоциируется с пирамидой. Что властная корпорация имеет вид пирамиды, писал еще Х. Лассуэлл со своими коллегами.[90] Однако сравнение устройства политического класса с пирамидой оправданно лишь в бюрократических государствах, где иерархия пронизывает все сферы политической организации. Такой тип государства можно назвать моноцентрическим. Типичным примером этого является советское государство, в котором политический класс был институционализирован в форме номенклатуры.

Номенклатура представляла собой перечень должностей, назначение на которые утверждалось верховной властью. Номенклатура охватывала все сколько-нибудь значимые должности страны, руководителей всех уровней и сегментов общества. Политический класс был гипертрофирован, так как тоталитарное государство вобрало в себя почти весь социум. Политизированным оказалось руководство не только собственно органами управления, но и хозяйственными объектами, организациями науки, искусства и культуры, общественными организациями. Все они управлялись из единого центра — Политбюро. В этом смысле весь политический класс представлял собой монолитное образование, расчлененное на четыре основные группы: (1) само Политбюро ЦК КПСС, (2) номенклатура Политбюро ЦK КПСС, (3) номенклатура секретариата ЦК КПСС, (4) учетно-контрольная номенклатура. Иерархия не имела исключений, охватывала все сферы, все отрасли и территории страны. В зависимости от степени концентрации власти верхний угол пирамиды правящего класса будет более или менее острым. Чем ниже к основанию пирамиды, тем неразличимее становятся границы слоев.[91] Л. Шевцова называет это «пирамидальным конституционным каркасом», который может скрывать любую начинку.[92]

Сложнее обстоит дело с вертикальной структурой политического класса в полицентрических государствах, к каковым следует отнести западные демократии. Концепцию множественности центров власти выдвинул Р. Дал, который называл этот тип государственного устройства полиархией. Дал считал, что только там, где царит диктатура, власть сконцентрирована в одном центре.[93] Принцип разделения властей разрушает тотальную государственную вертикаль, возникает прерывание иерархической субординации. В обществе возникают сектора, не имеющие единого центра управления. Институт частной собственности также способствует диффузии власти, так как разрушает монолитную собственность элиты на стратегические ресурсы общества. В полиархичном обществе образуется несколько властных пирамид. Однако и здесь на уровне вершины политической системы происходит конвергенция топ-групп. Образуется небольшая группа официалов, оказывающая преобладающее влияние в большинстве секторов социальной жизни (см. Рисунок 2).

Рисунок 2. Иерархическая структура политического класса

Но и в том, и в другом случае образ пирамиды применительно к иерархиям разного рода должен восприниматься как условность. Р. Патнэм предупреждал, что образ пирамиды может ввести в заблуждение, так как неверно думать, «что система политической стратификации строго иерархична, подобно армейской. И члены высшей страты не могут решать вопросы членов низшей страты».[94] Реальность, безусловно, богаче и сложнее условных образов. Но главный вывод, который надо сделать, анализируя стратификацию политического класса, заключается в том, что его верхний слой (будь то моноцентрическая модель государства или полицентрическая) и есть правящая элита.

Я вслед за Х. Лассуэллом считаю, что «политическая элита — это верхушка правящего класса».[95] Моя дефиниция такова: элита — это правящая группа общества, являющаяся верхней стратой политического класса. Элита стоит на вершине государственной пирамиды, контролируя основные, стратегические ресурсы власти, принимая решения общегосударственного уровня. Элита не только правит обществом, но и управляет политическим классом, а также создает такие формы организации государства, при которых ее позициия вляются эксклюзивными. Политический класс формирует элиту и в тоже время является источником ее пополнения.

В нашем понимании термин «элита» свободен от ценностных суждений: указанная группа не обладает никакими выдающимися качествами «лучших людей», и к ней не применим тот же подход, который используется при селекции животных, растений или предметов роскоши. Причисляя индивидов к элите, мы вовсе не подразумеваем их особых достоинств, как, впрочем, и отсутствия этих достоинств. Будучи ценностно нейтральной, элита является понятием, вычленяющим функциональную группу, к которой относятся как люди выдающихся способностей, так и вовсе бездарные, как образцы нравственности, так и жулики. Критериями, по которым одни люди относятся к элите, а другие нет, лежат в иной плоскости. Элита — это высшая страта политического класса, это группа, обладающая максимумом власти. Элита не только формирует и изменяет политическую систему общества, она распоряжается государственной машиной, и в этом смысле является собственником государства.

Об элите говорят в единственном (элита) и во множественном числе (элиты). Второй подход называют плюралистическим. Плюралисты полагают, что в демократических обществах существует как минимум две элиты — правящая и не правящая, и между ними происходит постоянная конкурентная борьба, исход которой решается путем выборов. Такого мнения придерживался В. Парето, считая, что в «главном классе есть два подкласса»: правящая элита и не правящая.[96] Не правящую злиту также называют контрэлитой. П. Бахрах считал, что важнейшим признаком демократии являются выборы, на которых электорат выбирает между конкурирующими элитами.[97]

Моя непозиция несколько иная. Я считаю, что элита — единая правящая группа общества. При таком понимании говорить о «не правящей элите» бессмысленно, так как, на наш взгляд, если элита не правит, значит, это не элита. Конечно, в правящей группе могут возникать противоборствующие группировки, кланы, клики и прочие формальные или неформальные образования. Однако это не может изменить сути концепта элиты, дающего нам возможность понять, как осуществляется управление обществом и политика в целом. Борьба же за власть на выборах происходит не между двумя элитами, а между элитой и активными группами политического класса, стремящимися войти в элиту, или между частями элиты за сохранение своих позиций или их перераспределение.

Употребление термина элита во множественном числе происходит также оттого, что элитами называют отдельные части, подгруппы элиты, выделенные по иерархическому или отраслевому признаку. Так появились региональная, военная, политическая, экономическая, культурная и проч. элиты. Причем эти понятия употребляются в двух смыслах: во-первых, для обозначения реальных субэлитных групп, а также для обозначения групп, не имеющих к элите в нашем понимании никакого отношения. Так, под культурной элитой в первом смысле понимают тех деятелей культуры, которые вошли во властные структуры и контролируют политику государства в области культуры (так, в СССР отобранные писатели и артисты входили в ЦК КПСС). Во втором случае под культурной элитой понимают верхушку профессиональной группы, выдающихся представителей культуры — певцов, композиторов, художников, артистов. Этот второй подход представляется нам неоправданным, так как в его рамках происходит аннигиляция самого концепта. Элита из специфической социальной группы превращается в этом случае в символический ярлык для обозначения лучших по профессии: лучшие слесари образуют «слесарную элиту», лучшие библиотекари — «библиотечную элиту» и т. п. Вспомним Паретовскую «элиту воров». Смысл рассыпается, распадается на множество корпускул, каждая из которых существует сама по себе. Поэтому я никак не связываю элиту с оценочными категориями «лучший», «выдающийся» и т. п. Как и любая другая социальная группа, она имеет в своем составе людей разных способностей. Эта группа отличается от других вовсе не достоинствами, а функциями, которые и наделяют ее особым статусом, властными ресурсами, способностью навязывать свою волю другим. Для нас словосочетание «властвующая элита» является тавтологией, так как элита, по определению, есть правящая группа общества. В рамках моего подхода не имеет ровно никакого значения, каких высот добился тот или иной индивид в своей профессии; для меня важно лишь одно — вошел ли он в структуры власти, стал ли причастен к принятию общегосударственных решений.

Строго говоря, неверно говорить об «элитах» как о группах, между которыми происходит борьба за власть. Эти противоборствующие группы, безусловно, существуют, но являются не «элитами», а различными частями единой правящей элиты — то есть субэлитами. Однако для стилистического упрощения и благозвучия я иногда буду опускать приставку «суб», подразумевая всякий раз, что термим «элита», употребленный с прилагательными или во множественном числе, означает внутриэлитную, а не самостоятельную группу. Так, я буду говорить не «бизнес-субэлита», а «бизнес-элита», не «топ-субэлита», а «топ-элита».

Обычно говорят об элите как о меньшинстве населения в отличие от большинства, называемого массой. Однако не надо воспринимать элиту как малую группу, подобно тем, что становятся объектом изучения социальных психологов. Элита — полноценная социальная группа, которая имеет сложную внутреннюю структуру. В ней можно выделять подгруппы по различным критериям, как формальным, так и неформальным. Формальные субэлитные группы могут быть отраслевыми (политическая, экономическая, военная субэлиты), функциональными (идеологи, силовики, администраторы и пр.), иерархическими (субэлитные слои), рекрутационными (назначенцы, избранники).

Отраслевых субэлитных групп можно выделять столько, сколько требуется детальностью анализа. Так, изучая министров, можно говорить о правительственной субэлите, изучая военных, находящихся на высоких государственных постах, — о военной субэлите и проч. Группы, вычлененные по разным основаниям, могут пересекаться, накладываясь одна на другую. Так, военный, член правящей элиты, одновременно может относиться как к военной элите, так и к правительственной (если он министр), или к региональной (если он губернатор), или к одной из функциональных групп (поскольку он силовик). Словосочетание «политическая элита» является тавтологией, так как, согласно вышеизложенному подходу, элита не может не быть политической. Однако я буду иногда пользоваться им для обозначения субэлитной группы, в функции которой входит непосредственное управление политическим процессом, для того чтобы отличить ее от экономической субэлиты, которая ведает государственной экономической политикой. Ф. Фехер называет эту группу «собственно политической элитой».[98]

Элита, в свою очередь, может быть разделена на группы, соответствующие ветвям власти, — законодательная, исполнительная и судебная, а также по ее местоположению — федеральная (или центральная) и региональная (или локальная). Экономическая субэлита может быть разделена в соответствии с отраслями экономики, которые она курирует: промышленная, аграрная, банковская и проч.

Функционально элита также подразделяется на множество подгрупп. Здесь можно обнаружить администраторов, которые координируют деятельность разных государственных органов и совершают документооборот; идеологов, включая разработчиков стратегических программ, пропагандистов и агитаторов; налоговиков, собирающих налоги; разрешителей, в функции которых входит выдача разрешений и лицензий разного рода; силовиков, кто имеет в своих руках инструменты силового воздействия на непокорных; законодателей, принимающих законы, постановления и указы; международников, которые осуществляют представительство интересов национального государства на межгосударственном уровне, и т. п. В разные периоды важнейшую роль в обществе играют разные субэлитные группы. Х. Лассуэлл считал, что при становлении режима главенствующую роль играют идеологи, которые должны убедить население следовать за вождями. Вслед за этим наступает период, когда «власть передастся от специалистов по убеждению к специалистам по принуждению».[99] В первый период возрастает роль спикеров, писателей, журналистов, групп давления, парламентских дебатов, философии, общественных наук. Во второй период на авансцену выходят «специалисты по принуждению»: возрастает роль вооруженных сил, полиции, спецслужб, их связи с партиями.

Термин «вето-группы» был введен американским политологом Д. Рисменом в его книге «Одинокая толпа»,[100] посвященной анализу современной ему американской элиты. Рисмен полагал, что никакой единой унифицированной элиты нет, а есть «группы интересов», одни из которых могут принимать политические решения, а другие — только влиять. Первый тип «групп интересов» он называл «вето-группами».[101]

Рисунок 3. Вето-группы в политическом пространстве

В моем подходе вето-группы понимаются иначе — как внутриэлитные образования, в функции которых входит принятие решений по поводу разрешения или запрета какого-либо действия. Понятно, что не вся элита в одинаковой мере задействована в вето-процессе, а только та ее часть, которая имеет право подписи на разрешительных или запретительных документах. Эта функциональная группа элиты постоянно, в силу своих обязанностей, контактирует с акторами внешнего для элиты мира, которые обращаются к элите за разрешениями. Чиновники, входящие в вето-группы, в наибольшей степени подвержены коррупции, так как занимают «доходные места», где аутсайдеры (а иногда и инсайдеры), заинтересованные в положительном решении их вопроса, настойчиво предлагают вознаграждение за разрешительную подпись.

Особой общностью внутри правящей элиты является небольшая сплоченная группа официалов, стоящих на самом верху властной пирамиды. Эту группу Т.Заславская называет «верхним (субэлитным) слоем»,[102] а М. Бёрд использует термин «верхушечная элита» (apex elite).[103] Л.Шевцова говорит о «суперэлите».[104] М. Дювержс, анализируя элитарную верхушку партийных структур, называет «внутренним кругом» ту часть элиты, которая отличается олигархичностью и замкнутостью.[105]

Я буду называть эту группу топ-элитой, или высшим руководством страны. Эта группа насчитывает, как правило, 20–30 человек в каждой стране и является самой закрытой, сплоченной и труднодоступной для исследований. Находясь на вершине пирамиды, она ограничивает свои связи с внешним миром, чтобы оградить себя от лавинообразных информационных потоков, а также в интересах безопасности. Чем острее угол политической пирамиды, чем больше концентрация власти, тем более закрытой является топ-элита.

К ней вполне применимо понятие карцерной группы — то есть группы, постоянно живущей в изоляции. Хотя в отличие от всех других карцерных групп изоляция топ-элиты является добровольной. Термин «карцерная группа» впервые был применен И. Гоффманом, который изучал индивидов, долгое время пребывающих в отрыве от внешнего мира.[106] Тюрьмы, клиники для душевнобольных и иные карцерные системы коренным образом отличаются от других организаций своим полностью закрытым характером. Закрытый образ жизни вносит свои особенности в менталитет карцерной группы: из-за постоянного взаимного контроля у ее членов возникает культ privacy (личной жизни, скрытой от посторонних глаз) и психологическая дистанция между ее членами увеличивается. Из-за ограничения информации, поступающей из внешнего мира, их мировосприятие претерпевает изменения и перестает быть адекватным. В элитных карцерных группах царит атмосфера напряжения, связанная с необходимостью постоянно помнить о мерах безопасности, о потенциальной угрозе их жизни и статусу. Часто это вызывает повышенную тревожность и мнительность, которая тем выше, чем более закрытой является группа. Конечно, топ-элита не так отрезана от внешнего мира, как заключенный в одиночную камеру. Но все же доступ к ее членам жестко ограничен установленным числом обслуживающих ее людей. Общение «на равных» также ограничено соратниками и членами топ-элит других государств. Атмосфера на вершинах, где обитают высшие руководители государств, разряжена, и чем дольше на этой вершине пребывает политик, тем большее воздействие на его личность оказывает власть. Степень инкарцерации является величиной, прямо пропорциональной как времени пребывания в «элитной резервации», так и высоте элитного статуса. Подобно тому, как молодые люди, входящие в жизнь, проходят этап социализации, жители политического Олимпа десоциализуются, утрачивая множественные и стихийные социальные связи с миром «простых людей».

Об инкарцерации советской номенклатуры в свое время метко писал М.Вослснский:[107]

«… Начиная с определенного уровня номенклатурные чины живут как бы вовсе не в СССР, а в некоей спецстране. Рядовые советские граждане отгорожены от этой спецстраны так же тщательно, как и от любой другой заграницы… Номенклатурное семейство в СССР может пройти весь жизненный путь — от родильного дома до могилы: работать, развлекаться, учиться и лечиться, не соприкасаясь с советским народом, на службе которого якобы находится номенклатура».

Изоляция высшего руководства усиливается в тоталитарно-бюрократических обществах, подобных советскому, где верховный правитель вынужден ограждать себя не только от рядовых членов политического класса, но и от своих товарищей по Политбюро. Отсутствие легитимного механизма перехода власти в обществах такого типа приводит к тому, что для верховного правителя опасными соперниками становятся все члены топ-элиты как возможные узурпаторы власти, которую генсек желал бы (но не может) длить вечно. Особо опасными для правителя являются такие члены его команды, которые моложе его и пользуются популярностью среди элиты. Если к тому же потенциальный соперник еще и контролирует силовые ведомства, он становится внутренним врагом № 1 правителя. Поскольку подозрения в возможном переемничестве возникают у главы тоталитарного государства попеременно то в отношении одного коллеги, то в отношении другого, создается атмосфера обшей подозрительности. Формируется негласная «презумпция виновности» всякого члена высшей иерархии, являющегося потенциальным соперником лидера. Это еще более увеличивает дистанцию между членами топ-элиты, усугубляя царящее на вершине напряжение.[108]

Кроме групп, вьшсленных внутри элиты по формальным критериям, связанным с должностью, можно провести классификацию по неформальным критериям, которые связаны с внутри групповым и отношениями и ролями. Кланы, клики, стратегические группы и группы давления, внутренние партии, обоймы образуют неформальную структуру элиты. В идеальном бюрократическом государстве такого рода связи не должны существовать, так как они мешают эффективной и безличной работе функционеров-бюрократов. Вебер рассматривал патримониальное государство как противоположное бюрократическому.[109] Если первое строит свои внутренние связи на основе рациональности функционирования, то второе зиждется на клиентистских отношениях, отношениях личной преданности, которые становятся доминирующими. Между двумя полюсами идеальных типов государств находятся реальные государства, в которых в той или иной степени присутствуют отношения патрон — клиент.

Вся система неформальных политических связей образует клиентелу. М. Афанасьев определял клиептелу как форму «социальной — персональной или коллективной — зависимости, происходящей из неравномерного распределения ресурсов власти».[110] Дж. Виллертон писал, что даже самое развитое бюрократическое государство не может избежать патронажа при рекрутации и мобильности элитных кадров.[111]

Клиентелизм изнутри разрушает бюрократический механизм управления, так как вводит дополнительный фактор мотивации для членов элиты. Политические связи и «доверительные расписки» образуют иную совокупность связей между членами группы, формируя группы интересов и группы давления, происхождение которых никак не может быть объяснено функциональными обязанностями официалов. Клиентелистская модель политической группы объясняет поведение инсайдеров политической системы и наполняет само содержание власти дополнительным объемом. Поскольку клиент и патрон apriori находятся на разных уровнях иерархии, тесная связь между одним патроном и множеством его клиентов усиливает асимметрию неравенства, создаст мини-пирамиды, не вписанные в геометрию формальной организации. Такие мини-пирамиды в лексиконе советской элиты получили название обойм.

Гранины обоймы проходят вне силовых линий бюрократической субординации, и их образование приводит в действие механизм саморазрушения организации, построенной на рациональных правилах. Сосуществуя, обоймы и формальные иерархические группы постоянно борются между собой, так как сами принципы их функционирования и целеполагания несовместимы. Клиентелистские связи, не являясь легальными, а тем более легитимными, иногда становятся важным механизмом существования целого политического режима. Так было с советской властью, в которой патронаж, связи и протекции играли не меньшую роль, чем действующие законы и постановления.[112]

В интервью, которое дал мне бывший кандидат в члены Политбюро ЦК КПСС 1988–1990 гг. Г.П. Разумовский, он сказал, что статус официала в системе номенклатуры определяла формула «должность плюс личность».[113] Сильная личность с могущественными и обширными связями приобретала подчас статус, значительно превышающий тот, который подразумевала его должность. И наоборот, слабая личность как бы принижала должность, делая ее в глазах других инсайдеров менее значимой. Этот личностный аспект, постоянная персонификация политического процесса даже в иерархических корпорациях создавали эффект «двойного дна»: внешне бюрократическая организация была наполнена латентными образованиями, создающими «возмущения» в процессе рационального принятия решений. Это и было одной из причин существования в СССР не только «второй экономики», но и «второй политики» (термин Дж. Виллертона[114]). Из-за широко распространенной практики патронажа, советская политическая система может быть признана одновременно и бюрократической, и патримониальной, что и делает ее столь сложной для научного исследования.

Кланы складываются вокруг влиятельного лидера и способствуют тому, что руководящие посты монополизируются этой неформальной группой элиты. К кланам вполне применимо Гидденсовское понятие «групп взаимопомощи», которые отличаются неиерархической структурой, отсутствием фиксированных должностей, непостоянным членством, наличием некоторых моральных принципов и общих интересов, связывающих группу.[115] Они совместно участвуют в разработке проектов, накапливают информацию и полезные контакты. Такие клановые группы взаимопомощи создаются вопреки бюрократической разобщенности различных институтов власти и являются, по сути дела, межинституциональными неформальными общностями, существующими параллельно с формальными иерархизированными группами.

В российской политической практике 90-х годов XX века клиентелизм получил мощное развитие в связи с тем, что иерархические оболочки были ослаблены постоянными преобразованиями. Клиентелизм вышел наружу и обнаружил себя в такой яркой и недвусмысленной форме, что его приоритет над рациональной бюрократией стал очевиден. Новая российская элита стала стремительно возвращаться к патримониальным устоям политий прошлого. Но в отличие от номенклатурных обойм с их геометрией мини-пирамид, встроенных в большие пирамиды политических иерархий, российский клиентелизм приобрел иные формы. Возникшие множественные центры власти раскололи элиту на кланы, которые были устроены по типу слоеного пирога: верхний слой такого «пирога» представлен публичным политиком, являющимся символом клана. Второй слой — группа его политической поддержки. Третий — группа экономической поддержки, представленная финансово-промышленным капиталом. Далее — обслуживающие интересы данной группы средства массовой информации. И, наконец, частные армии и спецслужбы — приватизированные (юридически или фактически) части государственных силовых структур (см. рисунок 4).

Рисунок 4. Структура политического клана

В отличие от обойм, кланы функционируют вне рамок какой-либо одной властной корпорации, пронизывая многие структуры. Клан формируется вокруг одного или нескольких политических деятелей, вербует сторонников, разрастается, стремясь к покрытию всего политического поля. Чем больше членов клана работает в разных иерархиях, тем больше его капитализация.

В России начала 90-х годов одним из самых могущественных был клан А. Чубайса, политика, занимающего в разные годы высшие государственные должности от вице-премьера правительства до руководителя президентской администрации. Начало «команды Чубайса» положила так называемая санкт-петербургская группа, состоявшая из самого А. Чубайса и его земляков С. Беляева и Д. Васильева. Эта группа начала формироваться в Госкомимуществе (ГКИ) — ключевом ведомстве начала 90-х гг., ведающем приватизацией. После отставки Чубайса с поста руководителя ГКИ началось преобразование петербургской группы в элитный клан, который вбирал в себя новых коллег Чубайса по работе в избирательном штабе Б. Ельцина на выборах 1996 г., в правительстве, где Чубайс занял пост первого вице-премьера, и администрации президента, которую он возглавлял с 1996 по 1997 г. По мере своего карьерного перемещения Чубайс использовал малейшую возможность для того, чтобы перевести в подведомственную ему структуру как можно больше своих людей. Круг «своих» людей расширялся. Нынешний президент В. Путин в тот период также был членом «клана Чубайса», занимая различные посты в администрации президента. Чубайс обзавелся дружескими контактами и среди финансовой олигархии, которая именно ему обязана назначениями на государственные посты В. Потанина и Б. Березовского. Чубайс имел поддержку высших политических кругов США, которые способствовали развитию карьеры членов его команды. Так за несколько лет небольшая группа молодых и образованных реформаторов во главе со своим лидером А. Чубайсом превратилась в наиболее могущественный элитный клан страны.

Впервые термин «стратегическая элита» был введен Сьюзанн Келлер, которая предложила так называть профессиональных политиков, «чьи суждения, решения и действия имеют важные и определяющие последствия для многих членов общества».[116] Роберт Патнэм причислял к стратегической элите высших гражданских чиновников; директоров важнейших промышленных предприятий; лидеров массовых организаций; высших военных чинов; ведущих профессионалов.[117] Мой подход несколько иной: под стратегической элитой я понимаю одну из неформальных субэлитных групп, которая берет на себя функции стратегического планирования и проектирования. Эта группа является мозговым центром, источником новых идей, принципиальных сценариев развития. Ее, как правило, составляют инсайдеры, занимающие высокие государственные позиции, хотя главным условием вхождения в эту группу является не столько статус, сколько интеллектуальный потенциал и способность генерировать новые подходы. Таких стратегических групп внутри элиты может быть несколько, и каждая специализирована на определенном круге вопросов.

В России 90-х годов стратегическая группа находилась в зоне экономической политики: ее составляли высокопоставленные чиновники — экономисты по образованию, такие как Е. Гайдар, А. Чубайс, Е. Ясин, А. Кох и др. При В.В. Путине стратегический центр перемещается из сферы экономики в сферу безопасности, что непосредственно связано с предыдущим опытом работы президента. Приоритетными сферами политики становятся военная реформа, международное положение России, участие в антитеррористической коалиции и вопросы безопасности. Стратегический центр теперь составляют министры-силовики и бывшие офицеры спецслужб, находящиеся в ближайшем окружении президента Путина [см. об этом в главе 4].

Джеймс Мэйзел в своей книге «Миф правящего класса», исследуя характеристики элиты, вывел знаменитую формулу «трех С»: «Conscience — Cohesion — Conspiracy (Сознание — Сплоченность — Сговор)».[118] Эта формула содержит в себе утверждение, что элита суть социальная группа, насквозь пронизанная неформальными патрон-клиентскими отношениями, которой имманентно присущи такие черты, как групповое сознание, замкнутость, сплоченность и автономия от других страт общества. По Мэйзслу, элита— внутренне гомогенная, сплоченная группа, обладающая самосознанием, которая вовсе не является объединением изолированных индивидов. Принадлежность к элите больше похожа на членство в эксклюзивном клубе, чем на формальную идентификацию себя с абстрактным классом. Каждый в элите знает каждого, его бэкграунд, степень лояльности и интересы. Элита объединена сговором и тайной «круговой порукой». Элита — самосохраняющийся (а иногда и самовоспроизводящийся), эксклюзивный, замкнутый сегмент общества. Власть в ней репрезентируется богатством и престижем.

Сплоченность, на мой взгляд, является ключевой характеристикой элиты, которая вытекает из логики ее существования. Элита, будучи группой, конституирующей социальное неравенство и пользующейся его плодами, заинтересована в неравном распределении ресурсов. Власть, являющаяся функцией элиты, не сможет быть осуществлена, если у одних будет столько же ресурсов, сколько у других. Контроль над большинством ресурсов является необходимым условием существования как самой власти, так и группы власть имущих. Поэтому сущностной чертой элиты, выражением ее внутренней природы становится охрана неравенства, что и делает ее группой, отгороженной от масс, с вожделением взирающих на привилегии элиты.

Индивид, инкорпорируясь в элиту, мгновенно наделяется политическим капиталом, который он наращивает на протяжении своей карьеры. Получив контроль над ресурсами при инкорпорации, он становится по другую сторону неравенства, приобретает привилегированное положение, с которым уже не хочет расстаться. Он узнает «тайну» элиты, заключающуюся в том, что она, провозглашая лозунги о социальной справедливости и равенстве, по сути, является группой, которая может существовать исключительно в условиях неравенства. Элита оказывается в опасном окружении людей, которые стремятся к равенству распределения общественных ресурсов. Эти люди являются классовыми врагами элиты, и от них требуется защита. И такая защита возводится в виде законов или иных правил игры, выражающих интересы элиты, в виде системы санкций для нарушителей принятых установлений. Оборона своих позиций и является тем обстоятельством, которое вызывает к жизни внутригрупповую сплоченность.

Подобно тому, как консолидируются угнетаемые фуппы, элита испытывает ту же потребность к сплочению для противодействия давлению масс. Однако такое единение против уфоз внешнего мира не делает элиту абсолютно монолитной фуппой. Ее внутрифупповые интересы подчас приобретают такую остроту, что становятся предметом общественного внимания. Поэтому, когда мы говорим о сплоченности как об одной из ключевых характеристик элиты, мы имеем в виду лишь то, что значение этого показателя здесь гораздо выше, нежели у других фупп общества.

Консолидация на основе защиты своего привилегированного положения способствует возникновению группового самосознания. По сравнению с ментальностью других социальных групп, элитное сознание отличается большей мерой идентификации. Понятие «номенклатура» было ключевым словом для идентификации членов политического класса в СССР и означало наличие некоей ментальной, а не только институциональной общности. Эта ментальная общность формировалась на разных уровнях осмысления групповых интересов и далеко не всегда означала простую идентификацию себя с классом, группой, стратой или статусом. Сознание элиты подразумевало некий эзотерический дискурс — скрытые от сторонних наблюдателей коммуникативные коды, играющие роль паролей для распознавания «своих». Но не только язык кодировал смыслы, вся совокупность коммуникаций в элитной сфере была зашифрована. Правила игры, нигде не прописанные и не зафиксированные, представлялись ребусом непосвященным, но были ясны и прозрачны для инсайдеров.

Эзотерические нормы регулировали все без исключения сферы деятельности элиты и обнаруживали себя лишь тогда, когда кто-либо осмеливался нарушать их. Карцерный характер элиты как социальной группы приводил к тому, что новичок, оказавшийся внутри системы, чувствовал себя в Кафковском «Замке» и должен был сам расшифровать скрытые смыслы, сам понять неписаные правила. Он оставался в группе, если ему это сделать удавалось, или выбывал из нее, если его интуиции было недостаточно, чтобы читать между строк.

Назначение на должность или избрание были лишь первой ступенью капитализации инсайдера. Его дальнейший путь полностью зависел от элитной социализации (инкарцерации), которая была второй в его жизни важнейшей попыткой адаптации к новой среде. Но если первая — юношеская — социализация открывала индивиду новый мир бесконечного выбора, то вторая этот мир закрывала, хотя взамен предлагала новый — маленький, но бесконечно привлекательный мир элиты. Этот новый мир означал высокий престиж, причастность к общегосударственным решениям, высокую степень защищенности, многочисленные привилегии, групповую поруку, взаимопомощь, обмен ресурсами и проч. Только войдя в инсайдерский политический рынок, индивид открывал для себя возможности, о которых он раньше и не подозревал. Постепенно ему становились доступны все ресурсы власти — даже те, которыми он непосредственно не распоряжался.

Фактор сплоченности усиливается небольшим размером группы, что неизбежно приводит к возникновению множественных неформальных связей, личных отношений между членами группы, где каждый знает каждого. Неформальные связи возникают из-за включения в активные процессы обмена ресурсами и принимают вид накопления «доверительных расписок». Поскольку действующий в элитной среде инсайдерский политический рынок требует постоянной интенсификации коммуникаций, размывается граница между служебной деятельностью и частной жизнью. В отличие от веберовских идеальных бюрократов, представляющих собой «общество с ограниченной ответственностью», элита функционирует в режиме «ненормированного рабочего дня». Ее право на privacy растворяется в необходимости постоянно быть на связи с другими членами элиты для того, чтобы исполнить неожиданный приказ или удовлетворить просьбу своего коллеги, должником которого он является. Тягость такого положения вызвала к жизни специальные меры по ограничению доступа к высокопоставленным лицам.

«Общество с безграничной ответственностью», которым является элита, стало одновременно и самым коммуникабельным, и самым закрытым. Причем интенсивность коммуникаций обратно пропорциональна статусу: чем более узким и специализированным ресурсом располагает тот или иной член элиты, тем большие связи нужны ему для осуществления накопления капитала и своего статусного роста. Исполнение его «доверительных расписок» означает развитие такой сети инсайдерских связей, которая позволит ему совершать требуемые обменные операции. Чем более высокий ранг у инсайдера, чем более универсальными ресурсами он располагает, тем в меньших связях он нуждается, так как не испытывает потребности в обмене. Напротив, в его услугах нуждаются другие. Следовательно, низшие страты элиты стремятся к развитию коммуникативной сети, а высшие страты — к ее ограничению. Иными словами, специализированные ресурсы власти рождают коммуникативность, а универсальные — замкнутость. Карцерная топ-элита вообще перестает испытывать необходимость в расширении связей, и становится самой труднодоступной группой общества.

Таким образом, важнейшими характеристиками элиты как социальной группы надо считать сплоченность, осознание своих групповых интересов, развитую есть неформальных коммуникаций, наличие эзотерических норм поведения и кодового языка, а также отсутствие четкой грани, разделяющей служебную деятельность и частную жизнь.

Многие присваивают элите свойство закрытости, хотя в некоторых странах элита — действительно закрытая группа, а где-то она может быть открытой и конкурирующей. Вопрос в том, что понимать под закрытостью. Обратимся к трудам Х. Лассуэлла: «Мы говорим „открытая элита“, когда все или многие члены политических органов включены в нее. „Закрытая элита“, с другой стороны, включает в себя лишь немногих из них».[119] При таком понимании различие между открытой и закрытой элитой заключается лишь в размерах: большая элита, составляющая значительный процент политического класса, дает основания говорить о ее «открытости», а маленькая — о «закрытости». Тут речь идет о степени концентрации власти, и если группа лиц, принимающих стратегические решения, сосредоточена на самом верху властной пирамиды, мы имеет пример закрытой элиты.

Рисунок 5. Открытая и закрытая элита по Х. Лассуэлду

Выделяя каждому члену политического класса зону компетенции, элита вынуждена отдать ему и часть своих властных полномочий. Следовательно, при открытой элите власть диверсифицируется и в разные периоды то в большей степени концентрируется на верху пирамиды, то, напротив, делегируется все большему числу представителей политического класса. Периоды центростремительного распределения власти сменяются периодами центробежными, при которых происходит рост роли локальных и отраслевых групп, а вслед за этим следует редукция, свертывание их власти вплоть до полной зависимости от центра. Классическим примером закрытой элиты может быть советская система, где власть концентрировалась в коллективном органе, насчитывающем всего 20–25 человек, — Политбюро.

Есть и другое понимание открытости элиты. Закрытость и открытость можно трактовать под ракурсом исследования рекрутации элиты. Закрытой в таком случае надо считать элиту, которая формируется исключительно из представителей нижестоящих страт политического класса. В этом случае восхождение во властной иерархии совершается постепенно и существует преемственность в обновлении элиты. Проникновение наверх людей случайных, не прошедших управленческую школу государства, исключается. Открытой, напротив, будет называться такая элита, рекрутация в которую позволяет использовать несистемные каналы.

Периоды открытой и закрытой элиты сменяют друг друга и зависят от циклов становления политических режимов. Новые режимы, испытывающие кадровый голод и имеющие ограничения на привлечение представителей старого политического класса, как правило, широко используют аутсайдеров для пополнения элиты. Чем старше и стабильнее режим, тем меньше шансов у «чужаков» попасть в систему власти, тем более постепенное восхождение нужно совершать инсайдерам, чтобы добраться до вершины. Системный (то есть закрытый) тип рекрутации означает, что объем внешней инкорпорации невелик и пополнение происходит с одной ступени политического класса на другую (см. рисунок 6).

Рисунок 6. Различия в формировании закрытой (А) и открытой (Б) элиты

Открытый тип рекрутации особенно распространен при смене режимов, когда временно двери элиты открываются, чтобы впустить туда «свежую кровь», новичков — разночинцев, не запятнавших себя связями со старым режимом. Этот период длится недолго, и как только режим стабилизируется, элита пытается вновь «закрыть двери». Однако ей не всегда это удается сделать быстро. Период открытой элиты рождает надежды у наиболее активных и амбициозных групп, что приводит к возникновению напряжения у «закрывающихся дверей». В такие периоды обостряется конфликт между теми, кто уже инкорпорирован, и теми, кто рассчитывал продвинуться, но не успел. Эта «обиженная» часть политического класса, не сумевшая совершить победоносный рывок и остановленная у самого входа, может стать серьезной угрозой для элиты. Контрэлита становится лидером идеологической оппозиции и начинает кампанию против се недавних соратников и коллег.

Смена режимов приводит к фрагментации политического класса, к возникновению «старой» и «новой» элиты, отчаянно сражающихся за власть. Целью первой является удержание власти, которая утекает из их рук, а целью второй — захват всех ключевых позиций в государстве, который неизбежно требует вытеснения со своих постов «стариков». Фрагментация может привести к настоящей войне внутри элиты, которую сторонний наблюдатель подчас вовсе не замечает. В. May и И. Стародубровская называли этот феномен «предреволюционной фрагментацией общества».[120]

В периоды открытия элиты в нее проникают аутсайдеры, которых мы будем называть разночинцами (то есть представленных разными «чинами»). Разночинцы, проникал в элиту, делают ее гетерогенной, вызывают к жизни новые неформальные образования и способствуют фрагментации. Разночинцы привносят в элиту новые взгляды и коммуникативные нормы, которые размывают традиционные устои правящей группы. Их ассимиляция в элиту проходит более или менее конфликтно, но рано или поздно заканчивается. Тогда разночинцы растворяются в группе и способствуют тому, чтобы элита вновь закрыла двери. Именно разночинцы, ставшие официалами, выступают главными поборниками строгого контроля над инкорпорацией, сужения рекрутационных каналов и восстановления жестких ограничений при подборе кадров. Революционеры становятся консерваторами и, желая сохранить достигнутое status quo, вступают в борьбу с другими революционерами, не успевшими попасть в элиту.

Правда, такой путь характерен лишь для недемократических обществ или обществ с неразвитой демократией. Идеальная модель демократического общества подразумевает наличие множественных каналов для вертикальной мобильности, в том числе и для рекрутации в элиту. Поэтому элита демократических обществ apriori более открыта, чем в иных обществах. Однако в реальности зачастую этот постулат оказывается не более чем мифом, так как конкуренция на выборах развертывается не между свободными независимыми кандидатами, а между лидерами двух доминирующих партий. Выбор в таком случае ограничивается альтернативой «элита — контрэлита», а не «элита — неэлита». Однако в любом случае наличие альтернативных выборов делает процесс инкорпорации более открытым и менее контролируемым бюрократией.

Примечания:

9

Weber М. Max Weber on the methodology of the social sciences / Transl. and ed. by E.A. Shills and H.A. Finch. Glencoe, III: The free press ofGlencoe, 1949.

10

Моска Г. Правящий класс // Социс. 1994. № 10. стр. 187.

11

Моscа G. The Ruling Class. N.Y.. London: McGraw-Hill, 1939. P. 53.

12

Моска Г. Правящий класс //Социс. 1994. № 10. стр. 189.

13

Моscа G. Teorica dei govemi e govemo parlamentare. Turin, 1925. P. 36–37.

14

Mosca G. The Final Version of ihe Theory of Ruling Class. P. 388–389.

15

Ibid. P. 390.

16

Pareto V. Mind and Society. N.Y., 1935. V. 4. P. 2027–2031.

17

Там же.

18

Pareto V. Sociological Writings. Transl. by D. Merfin. London: Pall MaItPress.1966.P.5l.

19

Pareto V. Sociological Writings. Transl. by D. Merfin. London: Pall Mall Press. 1966. P. 57–60.

20

Pareto V. The Mind and Society. V.4. New York: Dover Publications. Inc.. 1963. P. 2313.

21

Pareto V. The Mind and Society. V. 3. New Yon\: Dover Publications, Inc.. 1963. P. 1431.

22

Михельс Р. Необходимость организации //Диалог. 1990. N?3. стр. 58–59.

23

Там же. стр. 59.

24

Michels R. Political Parties. P. 400.

25

Ibid. P. 408.

26

Михельс Р. Необходимость организации// Диалог. 1990. № 3. стр.56.

27

Lasswell И.О. Power and Personality. Norton: The Norton Library. 1976. P. 17.

28

Lasswell H.D. Harold D. Lasswell on Political Sociology. Ed. by D.Marwict Chicago-London. 1977. P. 117.

29

Lasswell HD. Harold D. Lasswell on Political Sociology. P. 36.

30

Lasswell H.D. Power and Personality. P. 22.

31

Lasswell H.D. Power and Personality. P. 39.

32

Ibid.

33

Mannheim K. Man and society in an age of reconstruction. Studies in modern social structure. London: Paul, Trench, Tnihncr and со., 1941.

34

Keller S. Beyond the Ruling Class. Strategic Elites in Modem Society. N.Y.; Random House. 1969. P. 4.

35

Keller S. Beyond the Ruling Class. P. 21.

36

Keller S. Beyond the Ruling Class. P. 21.

37

Ibid P. 260.

38

Giddens A. Preface // Elites and Power in British Society. Ed. by P.Stanwonh and A.Giddcns. L.: Cambridge University Press, 1976. P. IX.

39

Например: Giddens A. The Class Structure of ihc Advanced Societies. London; Hutchinson University Library. 1973. P. 23—138; Aron R. Social Structure and Ruling Class // British Journal of Sociology, Vol. I. No. 1. March 1950.

40

Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 23.

41

Mills С. W. The Power Elite. New York: Oxford University Press. 1959.

42

Meisel J.H. The Myth of the Ruling Class. Ann Arbor; University of Michigan Press, 1958. P. 4.

43

Aron R. Social Structure and Ruling Class // British Journal of Sociology, Vol. I. No. 1. March 1950. P. 2.

44

Ibid. P. 9.

45

Botomore Т.В. Elites and Society. London: Penguin Books. 1964. P. 69.

46

Veblen Т. The engineers and the price system. New York: The Viking press, 1936.

47

Гэлбрейт Дж. Новое индустриальное общество. М.: Прогресс. 1969.

48

Burnham J. The Managerial revolution. What is happening in the world. New York: Day, 1941. P. 56.

49

Ibid. P. 59.

50

Ibid. P. 60.

51

Ibid. P. 147.

52

Ibid. P. 158.

53

Ibid. P. 278.

54

Weber M Bureaucracy // From Max Weber / Eds. H.H.Gerth, C.W.Mills. Undon: Routledge. 1957.

55

Djilas M. The New Class. London: Allen and Unwin, 1957. P. 197.

56

Например, под влиянием М. Джиласа была написана книга М. Восленского «Номенклатура. Господствующий класс Советского Союза», опубликованная и в нашей стране. М.: Советская Россия. 1991.

57

Putnam R. The comparative study of political elites. Englewood Cliffs. NJ: Prentice-Hall. 1976. P. 8–9.

58

Wittfogel K. Oriental Despotism. New Yaven: Yale University Press. 1963.

59

Гегель Г.В.Ф. Сочинения. Т. 7. M., 1934.стр. 320.

60

Афанасьев М. От вольных орд до ханской ставки // Pro et Contra. Том 3. Иг 3.1998. стр. 9.

61

Гидденс Э. Социология. М.: Эдиториад УРСС, 1999. стр. 325.

62

Weber M. Winschaft und Gesellschaft. Tubingen: Mohr. 1976. S.125–126; Вевер М. Избранные произведения. М.: Прогресс, 1990. стр. 645–646.

63

Турен А. Возвращение человека действующего. Очерк социологии. М.: Научный мир. 1998. стр. 109.

64

Дал Р. О демократии / Пер. с англ. А.С. Богдановского; под ред. О.А.Алякринского. М.: Аспект Пресс, 2000. стр. 90.

65

Гегель Г.В.Ф. Политические произведения. М.: Мысль, 1978. cтp.6S.

66

Domhoff С. W. Who rules America? New Jersey: Prenlice-Hall,1967. P. 325.

67

Гэлбрейт Дж. Новое индустриальное общество. М.: Прогресс, 1969 С. 114.

68

Parsons Т. Power and Ihe social system // Power / Ed. S.Lukes. Oxford: Blaekwell. 1986. P. 103–104.

69

Баландье Ж. Политическая антропология. М.: Научный мир, 2001. С.43.

70

Ротбард М. Власть и рынок: Государство и экономика / Пер. с англ. Б.С.Пинскера под ред Гр. Сапова. Челябинск: Социум. 2003. стр.343.

71

Луман И. Власть/ Пер. с нем. А. Антоновского М.: Праксис. 2001. стр. 40.

72

Там же. стр. 42.

73

Dahl R. Modern Political Analysis. New Haven, 1963. P. 34.

74

Ротбард M. Власть и рынок, стр. 280.

75

Бурдье П. Дух государства: генезис и структура бюрократического поля//S/L'98. Поэтика и политика. М., 1999. стр. \56; Бурдье П. Начала. Choses dues. M.,1994 стр. 205; Бурдье П. Социология политики. М.,1993.

76

Там же. стр. 13.

77

Вебер М. Избранное. Образ общества. М.: Юрист, 1994. стр. 72.

78

Putman R. The comparative study of political elites. Englewood Cliffs. NJ: Prentice-Hall. 1976. P. 11–12.

79

Коулмен Дж. Капитал социальный и человеческий // Общественные науки и современность. 2002. № 3. стр. 127.

80

Там же.

81

Турен А. Возвращение человека действующего. Очерк социо¬логии. М.: Научный «ир, 1998. стр. 75.

82

Weber М. Economy and society: An Outline of Interpretive Sociology (2 vols). Berkeley: Univ. of California Press, 1978.

83

Ibid.

84

Вебер М. Избранное. Образ общества. М.: Юрист, 1994. стр. 67.

85

Там же.

86

Calhoun J.C. A Disquisition on Government. N.Y.: Liberal Arts Press. 1953. P. 16–17.

87

Бурдье П. Социология политики. M: Socio-Logos, 1993. стр. 257.

88

Луман И. Власть/ Пер. с нем. А. Антоновского. М.: Праксис, 2001. стр. 20.

89

Баландье Ж. Политическая антропология. М.: Научный мир. 2001. стр. 95–96.

90

Lasswell N.D., Lerner D.. Rothwell С.Е. The Comparative Studies of Elites (An Introduction and Bibliography) Stanford Univ. Press. 1952. P. 12.

91

Lasswell H.D., Lerner D., Rorhwell C.E. The Comparative Studies of Elites (An Introduction and Bibliography) Stanford Univ. Press. I9S2. P. 13.

92

Шевцова Л. Россия: логика политических перемен // Россия политическая/Под общ. ред. Л. Шевцовой. М.: Московский центр Карнеги. 1998. стр. 321.

93

Dahl R. Modern Political Analysis. New Haven. 1963. P. 8.

94

Putman R. The Comparaiive Study of Political Elites. Englewood Cliffs, NJ: Prentice-Hall. 1976. P. 13.

95

Lasswell H.D., Lerner D., Rorhwell C.E. The Comparative Studies of Elites (An Introduction * Bibliography) Stanford Univ. Press, 1952. P. 13.

96

Pareto V. The Rise and Fall of the Elites. An application of theoretical sociology. The Bedminstcr Press. 1968. P. 248.

97

Bachrach P. The Theory of Democratic Elilism; A Critique. Boston: Little. Brown. 1967. P. 7.

98

Feher F., Heller A., Markus G. Dictatorship over needs: an Analysis of Soviet Societies. Oxford: Basil Blackwell. 1984. P. 122.

99

Lasswell H.D., Lerner D., Rorhwell C.E. The Comparative Studies of Elites (An Introduction and Bibliography) Stanford Univ. Press. 1952. P. 15.

100

Riesman D. The Lonely Crowd. New York: Doubleday Anchor Edition. 1953.

101

Ibid. P. 257–258.

102

Заславская Т.Н. Социетальная трансформация российского общества: Деятельностно-структурная концепция. М.: Дело. 2002. стр. 459.

103

Beard M. A Mistiiy of the Business Man. N.Y.: Macmillan, 1938. P. 20.

104

Шевцова Л. Указ соч. стр. 329.

105

Дюверже М. Политические партии. М.: Академический проект. 2002. стр. 205–206.

106

Goffman Е. Asyluns: Essays on the Social Situation of Menial Patients and Other Inmates. Harmondsworth, 1961. P. 283.

107

Вселенский М.С. Номенклатура. Господствующий класс Советского Союза. М.: Советская Россия совм. с МП — Октябрь». 1991. стр. 317–318.

108

Об этом подробнее см.: Крыштановсктая О.В., Радзиховский Л.А. Каркас власти: опыт политологического исследования // Вестник Российской Академии наук. Том 63. N 2. февраль 1993, с. 94—101.

109

Weber M. Wirtschafl and Geselbchafl. Tubingen: Mohr. 1976. S. 133.

110

Афанасьев М.Н. Клиентелла в России вчера и сегодня // Полис. 1994 N9 1. стр. 121.

111

Willerton J.P. Patronage and Politics in the USSR. Cambridge. New York. Sydney: Cambridge University Press, 1992. P. 5.

112

Этому посвящена монография: Willerton J.P. Patronage and Politics in the USSR. Cambridge, New York. Sydney: Cambridge University Press, 1992.

113

Интервью Г.П. Разумовского в рамках исследования сектора изучения элиты Института Социологии РАН «Трансформация российской элиты», 31.10.2001 г.

114

Willerton J.P. Ibid. P. 10.

115

Гидденс Л. Социология. М.: Элиториал УРСС, 1999. стр. 284–285.

116

Keller S. Beyond ihe Ruling Class. P. 21.

117

Putnam R. The comparative study of political elites. Englcwood Cliffc, NJ: Prcniice-Hall. 1976. P. 14.

118

Meisel J.H. The Myth of the Ruling Class. Ann Arbor Univereiiy of Michigan Press, 1958. P. 4.

119

Lasswell H.D., Lerner D., Rothwell C.E. Ibid. P. 13.

120

Стародубровская И.В., May В.Л. Великие революции: от Кромвеля до Путина. М.: Вагриус. 2001. стр. 39.