• Главная
• В избранное
• Наш E-MAIL
• Добавить материал
• Нашёл ошибку
• Вниз

«Русская мысль»

1884 год, декабрь

Новейшее развитие науки о человеке; возрастание материалов по антропологии и этнографии. — Вопрос о древности человека и о первой его родине. — Мнение о существовании человека в третичную эпоху. — Одновременность человека с ледниковым периодом. — Исследование Пенка. — Отсутствие следов человека в области древнего обледенения. — Доказательства существования человека в межледниковый и последний ледниковый период. — Новейшие находки следов палеолитического человека в Германии и Австрии. — Быт и обстановка человека в палеолитический период; их сходство с бытом и обстановкой эскимосов. — Древнейшие останки человеческого скелета. — Гипотезы относительно происхождения человека. — Мнимые переходные формы между человеком и животными. — Хвостатые и волосатые люди. — Возможен ли у человека хвост? — «Крао» или мнимая «девочка-обезьяна». — Аномалии общей волосатости. — Соотношение между физическим и психическим развитием. — Изучение идиотов и гениальных людей. — Антропологическое изучение преступников. — Исследования Ломброзо и его последователей; новейшие наблюдения Баженова. — Изучение низших племен. — Деятельность местных институтов; обогащение европейских этнографических музеев. — Изучение австралийцев и меланезийцев. — Исключительно благоприятное положение обитателей островов Фиджи под английским владычеством. — Новейший прогресс по исследованию тропической Африки. — Племена Конго по наблюдениям Джонсона. — Изучение этнографии Америки; деятельность вашингтонского этнологического бюро. — Немецкие исследования; экспедиция Якобсена. — Изучение племен восточной и средней Азии. — Область столкновения арийцев с монголами. — Исследование западных Гималаев, Гинду-Куша и Памира. — Вопрос о колыбели арийской расы. — Антропологические различия на почве лингвистического единства.

Когда говорят о научных успехах новейшего времени, то разумеют обыкновенно успехи в области наук физико-химических, выражающиеся наглядно в различных технических открытиях и изобретениях. Но помимо этой области не менее важный прогресс выказывают науки биологические, для которых с появлением теории Дарвина открылась, можно сказать, новая эра развития. Первой воспользовалась этой теорией зоология, затем, хотя гораздо менее, ботаника и, наконец, геология, особенно тот ее отдел, который носит название палеонтологии и который тесно связан с естественной историей животных и растений. Но влияние плодотворной теории эволюционизма не ограничилось только этими науками; оно отразилось и на многих отраслях знаний, посвященных изучению человека. Принцип постепенного развития стал прилагаться всё более и более, как при изучении физических сторон человеческой природы, так и ее психических свойств, и им руководятся теперь не только антропология, этнология, анатомия, но также психология, история, науки экономические и юридические.

Для некоторых из только что упомянутых наук появление теории эволюционизма совпало с наступлением эпохи их возрождения или, по крайней мере, их нового усиленного роста. Конечно, такое движение было вызвано не одной только теорией Дарвина, но и многими другими условиями, в общем оказавшими благотворное влияние; однако, нельзя отрицать, что без руководящей идеи о постепенности развития, анализ многих явлений человеческой жизни не был бы проводим так далеко, до таких подробностей, и не сопровождался бы столь интересными результатами. В области науки отдельные успехи также отражаются на общих, как и в человеческой жизни; прогресс одной области знания влияет и на развитие других, более или менее с ней сходных или соприкасающихся, а иногда даже и таких, которые принадлежат другому разряду или циклу.

Та область знаний о человеке, которая выделяется теперь в особые науки, называемые антропологией и этнологией, также принадлежит к числу тех, начало усиленного развития которых приблизительно совпадает с появлением теории Дарвина. Хотя первые основы естественной истории человека были заложены еще в XVIII веке, хотя собирание этнографических фактов началось еще раньше, в эпоху классической древности, хотя самые термины «антропология» и «этнография» были введены уже довольно давно (первый в XVI, второй в конце XVIII века), тем не менее то, что подразумевалось под этими терминами, долгое время едва ли заслуживало название науки. Только с конца прошлого столетия, со времени Бюффона и Блуменбаха — естественная история человека стала принимать научный характер; только с первой трети нынешнего, со времени Причарда — стало возможным обоснование науки о человеческих племенах.

Мало-помалу, с развитием сношений с отдаленными странами, с накоплением сведений о племенах за пределами Европы, с успехами зоологии, анатомии, эмбриологии, лингвистики, истории, археологии, стал расти и материал, пригодный для антропологии и этнографии. Открытие останков человека и его культуры в отложениях предшествовавшей современной геологической эпохи и вместе с остатками так называемых «допотопных», вымерших до начала исторического периода, животных, значительно изменило взгляд на древность человеческого рода и, в то же время, открыло новые точки зрения на его первобытную историю. Сравнение данных доисторической археологии с наблюдениями над бытом современных дикарей повело к основанию особой отрасли знания — истории первобытной культуры, а те же наблюдения, дополняемые данными истории, языкознания, индивидуальной психологии, положили основание сравнительной психологии племен, составляющей важный отдел современной этнологии.

Что касается древности человека, то в настоящее время не подлежит сомнению, что человек существовал в средней Европе еще в те отдаленные времена, когда в ней водился мамонт и другие виды ископаемых слонов, носороги, исполинский гиппопотам, «пещерные»: медведь, лев, гиена, ирландский олень с колоссальными рогами, мускусный бык, северный олень и другие виды животных, давно уже вымершие или, по крайней мере, эмигрировавшие в северные или южные страны. Вместе с тем, доказано, что человек застал еще в Европе так называемый «ледниковый» период, когда не только горные ледники Альп и Пиренеев представляли, сравнительно, колоссальное развитие, но и вся северная Европа была покрыта мощными слоями льдов, спускавшимися по склонам скандинавских, шотландских и финляндских гор в равнины Англии, северной Германии и России. Таким образом, человек заселял Европу еще в тот отдаленный период, когда климатические условия ее значительно отличались от современных и когда, притом, распределение в ней суши и моря представляло также особенности, выражавшиеся, например, в соединении Великобритании с материком, в существовании суши на месте нынешнего Немецкого и Балтийского морей, в соединении Аппенинского полуострова с Африкой и так далее. Условия жизни тогдашнего человека в Европе были, следовательно, существенно отличны от нынешних, и ему пришлось быть свидетелем великих изменений, последовавших в климате Европы, и в распределении в ней морей, суши, ледников, озер, рек, растений и животных. Всё это говорит в пользу значительной древности человека, хотя и не определяет точнее эту древность и не указывает, когда он впервые появился.

Ранее ледникового периода, в течение так называемой третичной эпохи, Европа отличалась сравнительно более теплым климатом, и чем древнее, чем ближе к началу этого периода, тем климат был теплее. Новейшие исследования показывают, правда, что различие в температуре между странами полярными и тропическими существовало уже и тогда, но оно не было столь резким, как впоследствии, и в такой полярной стране, как Гренландия, могли существовать тогда обширные леса. Есть даже основания думать, что именно в полярных странах, на существовавшем там в третичную эпоху материке происходило образование многих видов животных, которые впоследствии должны были спуститься южнее и мало-помалу заселили среднюю Европу. По мере того, как температура северных стран понижалась, как место суши стал занимать отчасти океан, а на суше стал образовываться ледяной покров, северные виды животных должны были подвигаться в те страны, которые представляли большие удобства для их существования — южные, умеренно-холодные. Здесь могли они встретиться с формами иного, южного происхождения, отчасти начавшими тоже подвигаться южнее, отчасти приспособлявшимися к новым условиям существования и вырабатывавшими новые виды. Как бы то ни было, но в период, предшествовавший современному и более или менее совпадающий с периодом ледниковым, фауна средней Европы представляла своеобразное смешение северных и южных форм, ближайшие родичи которых распределяются теперь по весьма различным климатическим поясам. Спрашивается теперь, какого происхождения был сам человек, северного или южного, другими словами, получил ли он начало в северных странах, по крайней мере, в Европе, или он распространился из стран более южных, из средней или южной Азии, или из тропической Африки?

Положительного ответа на этот вопрос наука дать еще не может и различными учеными были высказаны по этому вопросу весьма различные гипотезы. Одни полагали колыбель человеческого рода на севере, другие — на среднеазиатском плоскогорье, третьи — в южной Азии, четвертые — в Африке, а некоторые — на исчезнувшем теперь материке, находившемся будто бы в Индийском океане и соединявшем Мадагаскар, может быть даже восточную Африку — с Цейлоном, южной Азией и даже — Целебесом. Гипотетический материк этот был придуман английским зоологом Склэтером для объяснения некоторых фактов географического распространения животных, особенно так называемых лемуров или полуобезьян, почему он и дал этому материку название Лемурия. Но затем гипотезой Склэтера воспользовались и для приложения ее к древней истории человека, и известный Геккель составил даже карту, на которой показал, как из этой гипотетической Лемурии происходило расселение человечества и образование рас. В новейшее время, однако, существование Лемурии признается маловероятным, и это тем более, что, как показал Уэллес, в принятии ее нет достаточно побудительного повода, так как многие из затруднительных фактов географического распределения животных могут быть объяснены и помимо ее, при допущении значительных климатических изменений. Всего вероятнее, при настоящем состоянии наших сведений, что человек впервые появился в Азии, где соприкасаются монгольская и белая расы, а во времена глубокой древности могла соприкасаться и черная, встречающаяся кое-где еще и теперь на азиатских островах и даже в южных областях азиатского материка. На Азию же указывают и древнейшие предания некоторых народов: семитических, арийских, малайских, — помещающие в ней первобытный «рай» или, по крайней мере, родину своих древнейших праотцев.

Было высказано мнение, что человек мог явиться еще в третичную эпоху, когда климатические условия были для него более благоприятны, когда ему требовалось менее заботы о своем питании и о прикрытии своего тела, как известно, незащищенного шерстью. Некоторые находки, сделанные в третичных отложениях Европы, именно во Франции, Италии, Португалии, дали даже повод думать, что только что приведенное мнение не лишено фактического основания. Были найдены оббитые кремни и кости животных, со следами на них зарубок, которые как бы указывали на участие разумного существа — на удары, нанесенные человеком. Но, во-первых, не всегда слои, в которых находили такие следы, оказывались при ближайшем исследовании третичными, а, во-вторых, самые следы эти представляются иногда сомнительными или могут быть объясняемы, как оставленные не человеком, а животными. Так, зарубки, констатированные на костях некоторых ископаемых китообразных (Balaenotus, Haiitherium), оказались произведенными не ударом какого-либо орудия, а зубами больших акул (Sergus serratus, Carcharodon megalodon), которые и найдены были в тех же отложениях, или мечем так называемого «меча-рыбы». Подобным же образом нарезки на костях некоторых наземных животных можно было объяснить работой обгладывавших их крупных грызунов, а что касается оббитых кремней, то следы обделки их представляются довольно сомнительными, не исключающими возможности происхождения их от естественного раскалывания, вследствие взаимных ударов (например, в быстром потоке) или при резких изменениях температуры, какие и теперь бывают, особенно в жарких странах.

В настоящее время, что касается Европы, можно утверждать только одно, что человек застал здесь еще ледниковый период. Но и то неизвестно в точности, появился ли он в начале этого периода, в середине его или уже к концу. Новейшее исследование этого вопроса принадлежит Пенку в Мюнхене (см. его статью «Mensch und Eiszeit» в «Archiv fur Anthropologie» 1884); оно сопровождается двумя картами, показывающими распределение древних ледников в Европе. Оказывается, что в период своего наибольшего развития ледники покрывали всю Ирландию, Шотландию и большую часть Англии, спускались с Скандинавских гор в Немецкое море, Данию и северную Германию (до линии, идущей от устьев Рейна, вдоль северо-германских гор до Татры), а из Финляндии распространялись на всю северную и среднюю Россию, доходя до среднего Днепра, верхнего течения Дона и среднего — Волги. С другой стороны, альпийские ледники спускались до Швабии, пиренейские и кавказские представляли также большое развитие, так что для распространения животных и человека мог служить в то время (к северу от Альпов) только сравнительно узкий пояс, вмещавший в себя большую часть Франции, южную Германию, значительную часть Австрии и южную Россию. Интересно, что древнейшие следы человека и были найдены именно в этой области, то есть вне пределов ледяного слоя, покрывавшего некогда всю северную Европу до 50 градуса северной широты. Как ни богаты Скандинавия, Шотландия, северная Германия и северная Россия находками древних каменных орудий, но все они относятся к более позднему каменному веку, так называемому неолитическому; следов же древнейшего, палеолитического века здесь не встречается. Подобным же образом, как ни многочисленны находки неолитического века в Швейцарии, по берегам озер и на месте древних свайных построек, однако, следов древнейшего каменного века здесь нет, очевидно, по той причине, что тогда Швейцария, покрытая колоссальными ледниками, не представляла удобств и даже возможности для жизни человека. Области древнего обледенения Европы и места находок остатков и изделий палеолитического человека исключают себя взаимно в Европе; отсюда понятно, почему, например, Франция много богаче находками древнейшего каменного века, чем Германия. Первая во время ледникового периода была только кое-где (не более как на ¹/₂₀ поверхности) покрыта ледниками, тогда как в Германии, из 540 000 кв. километров более половины — около 350 000 кв. километров — были погребены под ледяным покровом.

Уже это одно обстоятельство, именно, что палеолитический человек жил только вне пределов древнего обледенения, самое большее на окраине его, может служить доказательством одновременности его с ледниковым периодом. Если бы появление человека относилось к более поздней эпохе, то было бы непонятным, почему он не распространился на область древних ледников, почему он не поселился, например, по берегам швейцарских озер или на равнинах северной Германии, где он мог бы, во всяком случае, рассчитывать на богатую охотничью добычу. Но еще более в пользу одновременности первобытного человека с ледниковым периодом говорит та фауна, которая окружала этого человека, которая доставляла ему материал для питания и одежды. Изделия и останки палеолитического человека встречаются совместно с костями северного оленя, мускусного быка, лемминга или пеструшки, росомахи, песца и других северных животных. Мало того, в Шуссенриде (в Швабии, к югу от Дуная) остатки человеческой индустрии оказались в одном и том же слое с полярными и альпийскими мхами, рядом с костями песца и северного оленя. Человек, во всяком случае, застал еще ледниковый период, появился в Европе еще в продолжение его.

Любопытно, однако, что многие характеристичные находки палеолитического века были сделаны на окраине древних ледников и даже на их конечных моренах (то есть на тех скоплениях ледниковых наносов, которые образуются на нижней границе ледников, где льды тают вследствие более высокой температуры). Это показывает, что человек жил здесь в то время, когда ледники уже начали отступать, когда граница их стала отодвигаться к северу (или выше к Альпам). Такое отступление должно было совершаться, конечно, медленно, в течение тысячелетий, и, притом, как есть основание думать, не без значительных колебаний. Отступая и уменьшаясь в течение известного времени, ледники могли снова приобретать большее развитие и снова распространяться на более обширные пространства. Многие факты показывают, что именно так и было, и современная геология принимает не один ледниковый период, а несколько, допуская промежуточные периоды, с более теплым и сухим, сравнительно, климатом. К числу таких фактов относятся находки промежуточных пластов, например, сланцевого угля, песков, между ледниковыми образованиями. Так, на Боденском озере и в Альгаусских Альпах встречается сланцевый уголь в промежутке между древними моренами; около Берлина такое же положение занимают Риксдорфские пески с их богатой фауной ископаемых млекопитающих. В этих случаях очевидно, что на месте древних ледников отлагались впоследствии речные наносы, или даже развивалась лесная растительность, а затем ледники снова заняли свои прежние места. С другой стороны, относительно Альпов уже давно известно, что за пределами типичных конечных морен встречаются еще местами поддонные морены и валуны, и то же самое было констатировано и для области древнего северного обледенения. Здесь также, за пределами типичных конечных морен, к югу от них, можно было открыть следы других, внешних морен, утративших гораздо более свою типичность и по всем признакам более древних. То же явление представляет нам и северная Америка, где ледниковый период также существовал и, притом, еще в большем развитии, нежели в Европе (в последней северные ледники доходили до 50-го градуса широты, а в Америке — до 40-го). Здесь также, за пределами типичных морен, охвативших большие американские озера, встречаются (как доказал недавно Чемберлен) более древние, внешние, уже утратившие типичные признаки моренного ландшафта. Внутри типичных, позднейших морен (то есть к северу от них или ближе к Альпам) останков палеолитического человека никогда не находили, но в пространстве между ними и внешними, более древними моренами, они были найдены, например, около Тиле, Веймара и Геры, на границе северного обледенения, и в Шуссенриде и Таингене — у подножия Альпов. Всё это показывает, что существование палеолитического человека относится к эпохе промежуточной между двумя ледниковыми периодами и ко времени позднейшего из них, с окончанием которого исчез, по-видимому, и палеолитический человек. На место его явился неолитический, принесший с собой не только большее искусство в обделе камня, уменье его шлифовать и пробуравливать, но также уменье приручать животных, знание земледелия, гончарства и тканья. Этот новый приток племен последовал, по-видимому, с юга, из Африки, как на то указывают некоторые породы возделываемых растений и домашних животных, остатки которых были найдены в культурном слое швейцарских свайных построек, относящихся к неолитическому веку.

Выше было сказано, что наиболее богатые данные для познания палеолитического человека дала Франция, климатические условия которой уже в ту отдаленную эпоху были, по-видимому, более благоприятными, чем Германии. Действительно, древние речные наносы Соммы и Сены, пещеры департамента Дордони и Пиренеев доставили покуда наиболее ценные материалы для суждения о быте и обстановке палеолитического зверолова. Тем не менее, аналогичные находки были сделаны также в южной Англии, Бельгии и южной Германии, а в новейшее время и в средней Германии, Австрии и в русских пределах (особенно в Келецкой губернии). Как на самые новейшие можно указать на находки Фрааса в пещере Бокштейн, в Лонентале; Гакера — в пещере Гуденус, в долине Кремса, в нижней Австрии; Мачки и Ванкеля — около Пшедмоста, на реке Бечве, в Моравии, и Оссовского — в Машицкой пещере, Келецкой губернии. В пещере Бокштейн Фраас нашел много изделий из костей мамонта и носорога, вместе с изделиями из кремня и рога северного оленя, а также костями лошади, оленя, пещерного медведя, гиены, песца, дикой кошки и других; останков самого человека найдено не было. Находки Оссовского интересны тем, что они дополняют данные, полученные для пещер той же местности графом Завишей, и именно указывают на большое сходство в быте и культуре между палеолитическим населением Польши и Франции. Наконец, находки Мачки и Ванкеля любопытны в том отношении, что они были сделаны не в пещерах, а в открытом отложении, в лёсе (глине), и познакомили с обширной стоянкой охотников палеолитического века, стаскивавших сюда свою добычу, устраивавших здесь свои пиры и изготовлявших здесь же кремниевые и костяные орудия.

Из всех сделанных до сих пор находок можно было составить довольно наглядное понятие о быте и обстановке людей палеолитического века. Это были дикари, умевшие пользоваться огнем, питавшиеся, по-видимому, по преимуществу мясом и довольно искусные в обделке кремня и в особенности кости и рога. В то же время, это были ловкие звероловы, успевшие одолевать таких зверей как мамонт, носорог, пещерный медведь, дикий бык, лошадь, олень. Они были большие лакомки до костного мозга, как то можно судить по тому, что почти все трубчатые кости добытых ими зверей оказываются расколотыми. Звери доставляли им и нужные шкуры, которые они умели, по-видимому, обрабатывать и шили из них себе одежды, на что указывают находки искусно сделанных костяных иголок. Не были чужды они художественного таланта: их костяные гарпуны и стрелы снабжены нередко правильными насечками и узорами, их орудия выказывают иногда еще более совершенные украшения — в форме резных или сделанных рельефно изображений животных. Можно полагать также, что они были знакомы с элементарным счетом; некоторые костные палочки с зарубками весьма напоминают позднейшие бирки. Но они не знали способа приготовлять глиняную посуду и не имели ни одного домашнего животного. У них не было даже собаки, и варить пищу они могли только на манер некоторых североамериканских дикарей до прибытия европейцев, именно, вырывая в земле яму, выстилая ее кожами, наливая воды и потом нагревая воду посредством опускания в нее раскаленных камней. Это была, следовательно, до-горшечная и до-собачья эпоха, — одна из древнейших в развитии человеческой культуры.

По многим подробностям быта и обстановки палеолитические обитатели Европы представляли большое сходство с современными эскимосами, населяющими северную окраину Америки. И здесь и там мы видим каменный век, искусство в обделке кости и рога, сходные формы гарпунов, стрел, скребков, ножей и других орудий, разбивание оленьих костей для извлечения мозга и художественную наклонность к резьбе и к изображениям животных. Сходство это так значительно, что благодаря эскимосам можно было уяснить значение некоторых палеолитических орудий, которые иначе остались бы совершенно непонятными. С другой стороны, это сходство навело на мысль, высказанную недавно Мортиллье, что нынешние эскимосы представляют прямых потомков европейских палеолитических дикарей, отступивших к северу с наступлением более теплого периода. Такое заключение, однако, требует более положительных доказательств, так как сходство в быте может объясняться сходством в климатических условиях, в окружающей природе и в ближайших потребностях. С другой стороны, важно также иметь понятие о физическом типе палеолитического человека для того, чтобы судить, насколько он был близок к типу современных эскимосов.

К сожалению, данные, которые имеются для суждения о типе палеолитических обитателей Европы, еще весьма скудны, чтобы на основании их можно было составить вполне определенное представление. Известно, правда, несколько десятков случаев нахождения человеческих костей в слоях с остатками культуры палеолитического века, но древность многих из этих костей подлежит сомнению, в том смысле, что они могли принадлежать и позднейшему неолитическому веку. Если в течение палеолитического века человек пользовался пещерами для жилья и стоянки, то сомнительно, чтобы он погребал в них и своих покойников; с другой стороны, по отношению к неолитическому веку доказано, что пещеры служили в эту эпоху для погребения мертвых. Но, погребая мертвых в пещере, поневоле приходилось зарывать их в слой земли, находившийся на дне ее, и который иногда мог заключать в себе остатки культуры более древнего периода. Таким образом, не всегда нахождение костей человека в слое с остатками палеолитического века может считаться доказательством одновременности первых с последними. Впрочем, известно несколько остатков человеческого скелета, глубокая древность коих не может подлежать, по-видимому, сомнению. Число их, однако, весьма невелико и многие из них слишком фрагментарны для составления вывода об особенностях организации. Наиболее шуму наделали в последнее время две нижних челюсти (или, точнее, обломки их), найденные — одна уже несколько лет тому назад в Нолетской пещере, в Бельгии, а другая — в пещере Шипка, в Моравии. Обе они отличаются сравнительно крупными размерами и представляют некоторые признаки низшего строения. Однако, вторая из них, по мнению Вирхова, должна быть признана ненормальной, выказывающей задержу в прорезывании постоянных зубов, а первая, хотя и представляет некоторые черты низшего типа, однако, такие, которые можно встретить и на черепах современных дикарей. Вообще, если собрать все уклонения, замеченные в строении скелета у различных современных рас и особей, то можно воссоздать в воображении еще более низкий тип человека, чем какой мы можем себе составить из сравнения древнейших, известных до сих пор человеческих останков.

Недостаток фактов представляет обширное поле для догадок и фантазии, и мы видим, что уже со времени классической древности начинаются гипотезы относительно происхождения человека. Одни полагали, что он был создан из земли, другие — что из камней, а Анаксимандр Милетский полагал, что первые люди образовались из каких-то рыбообразных животных. Ванини (писатель XVII века) говорит об атеистах, по мнению которых первые люди получили начало из какого-то ила, загнившего вследствие разложения в нем трупов обезьян, свиней и лягушек. «Другие атеисты, — продолжает он, — думали, что только эфиопы образовались из одной породы обезьян, и ссылались в подтверждение на одинаковую температуру их тела» (?). В половине прошлого столетия де-Малье в своем Телльямеде или беседах индийского философа с французским миссионером развил идею, что человек явился из моря, произошел от каких-то человекообразных водяных существ — «морских людей». Но уже к концу XVIII века стало встречаться всё чаще и чаще предположение, что человек мог произойти от высших обезьян или приматов, и воззрения такого рода мы встречаем у Монбоддо, де-ла-Меттри, Бёрнета, Бонне, даже Гердера, Канта, Жоффруа Сент-Илера. В начале нынешнего столетия Ламарк, в своей Философии зоологии, придал этой догадке форму определенной гипотезы, выразившись таким образом, что «если человек не отличался от животных ничем другим, кроме особенностей своей организации, и если бы мы не знали, что происхождение его совершенно иное, то можно было бы доказать, что все отличительные признаки его организации суть ничто иное, как результаты изменений в его повадках, последовавших в древние времена, и привычек, которые он приобрел мало-помалу и которые сделались характеристичными для всех особей его вида». Гипотеза Ламарка в свое время мало обратила на себя внимания, и о ней вспомнили только по прошествии полустолетия, когда явилась теория Дарвина. Эта последняя, трактуя о способах происхождения органических форм и о генетической связи между различными видами и группами животных, не могла не включить в пределы своих обобщений и человека, указав на те черты, которые сближают его организацию с организацией высших животных. Труды самого Дарвина, а также Гексли, Геккеля, Фохта, Уоллеса, Клапареда, Брока и других во многом разъяснили отношение, существующее между строением человека и приматов, и установили на более солидных основаниях положение человека, как физического существа, во главе класса млекопитающих. Но это научное разъяснение такого рода, что может показаться не удовлетворительным для тех, которые требуют от науки категорического ответа и вполне ясного представления. Любопытство подстрекает знать, кто именно был ближайший предок человека и каким именно образом образовался «царь творения». Но решить этот вопрос для науки невозможно, так как ей известно, что ни один из современных видов приматов не может претендовать на честь ближайшего родства с человеком, а, с другой стороны, палеонтология не открыла еще никаких остатков существ, в которых бы можно было видеть непосредственных прародичей человека. Затем, если наука и имеет теперь некоторое понятие о том, чем вызываются изменения в организации и каким факторам может быть приписано расхождение разновидностей и образование видов, то она не может еще сказать, как эти факторы слагались при образовании типа человека, какое здесь происходило соотношение в развитии, насколько здесь участвовали процессы, названные Дарвиным «борьбой за существование» и «естественным подбором». Было высказано мнение, и, притом, даже таким ученым как Уэллес, который сам принадлежал к числу ревностных поборников изменяемости видов, что одной борьбой за существование и естественным подбором невозможно объяснить образование многих особенностей, характеристичных для человека, и что, несомненно, тут участвовали другие факторы, разъяснить которые наука покуда не в состоянии.

Тем не менее, мысль, что человек связан в своем происхождении с животным миром, что есть люди, составляющие как бы переход к зверям, выказывающие те или другие животные признаки, — эта мысль не оставляла человечество с отдаленных времен и не исчезла и по настоящее время. Со времен классической древности, через все средние века проходят предания о существовании различных дивных, чудовищных людей, — племен с песьими головами, с хвостом, покрытых шерстью, с колоссальными ушами, пигмеев, гермафродитов и т. д. Мало-помалу, с расширением сведений об отдаленных странах и о живущих в них народах, эти предания утрачивали свое вероятие и отбрасывались как нелепые сказки. Но такой критицизм развивался лишь мало-помалу и не без некоторых колебаний. Так, в XVII веке Гуго Гроций, отвергнув существование людей, покрытых шерстью или с собачьей мордой, не мог, однако, признать вполне баснословными известия о людях с лицом на груди. В первой половине прошлого столетия знаменитый Линней еще верил в существование людей с хвостами, «ночных» или «лесных» и — диких, четвероногих, немых, мохнатых. Что касается хвостатых людей, то известие о них продолжают встречаться во всё продолжение нынешнего столетия, и, притом, не только у мало известных путешественников, но иногда и в ученых журналах, и в сообщениях лиц, способных внушать к себе значительное доверие.

Новейшие наблюдения, впрочем, не оставляют сомнения, что хвост (конечно, в форме небольшого отростка) может встретиться как исключительная аномалия и у человека. Доктор М. Бартельс, сгруппировавший недавно все известия о случаях хвостатости у человека, мог установить даже классификацию этих образований, подразделив их на «ложные» и «настоящие» хвосты, а последние на «приросшие» и «свободные». Под ложными хвостами он разумеет разные опухоли и наросты, могущие иногда представлять подобие хвостов, но не гомологичные последним по своему положению и развитию. Настоящие хвосты обуславливаются выступанием конца позвоночного столба — хвостовых позвонков, которые нормально у человека весьма мало развиты и представляют небольшой, так называемый «хвостец», скрытый между мягкими частями, но которые, в исключительных случаях, могут являться более развитыми и ясно выделяющимися от окружающих частей. В большинстве случаев такое выступание хвостеца зависит, по-видимому, от увеличения толщины его позвонков или от более прямого его положения, но может быть, что к этому присоединяется иногда и увеличение числа позвонков, хотя подтвердить это наблюдением до сих пор еще не удалось. Объяснение подобных образований дает нам отчасти история эмбрионального развития человека. Она показывает, что в известный период утробной жизни человеческий зародыш также снабжен хвостом, то есть выступающим концом позвоночного столба, как и зародыши других млекопитающих, с тем только различием, что у большинства последних хвост увеличивается по мере роста плода, а у человека он останавливается в росте, обгоняется в развитии окружающими частями и остается скрытым между ними, как зачаточный орган. Но возможно представить себе, что остановка в развитии происходит иногда позже, чем обыкновенно, так что хвостовые позвонки получают несколько большее развитие; в результате мы получим более или менее заметное ненормальное образование, которое придется признать однородным с настоящим хвостом. Образования такого рода представляют индивидуальные уклонения или аномалии строения, подобные многим другим уродствам, встречающимся у человека. Впрочем, Бартельс думает, на основании известий путешественников, что в некоторых странах, как например на Малайском Архипелаге и в некоторых частях тропической Африки, эта аномалия встречается чаще, чем в Европе, и, так как некоторые аномалии способны передаваться по наследству, то он считает даже возможным существование целых семейств, родов и даже народцев, у которых подобная аномалия может быть значительно распространенной. Такое мнение, однако, едва ли можно признать достаточно вероятным, так как существующие известия о хвостатых племенах довольно сбивчивы и противоречивы. Во всяком случае, существование подобной аномалии нисколько не способствует разъяснению вопроса об отношении человека к животному миру. Что тело человека построено по типу млекопитающих, в частности приматов, и что эмбриональное развитие его следует также общему плану, это известно уже давно и с одинаковой убедительностью может быть доказано на всяком органе, равно как мы знаем, что всякий орган может представлять уклонения в своем строении, недоразвитие, или, наоборот, усиленный рост. Заметим притом, что хвост является зачаточным уже у многих животных, и что высшие приматы отличаются таким же отсутствием хвоста, как и человек.

В прошлом году в лондонском аквариуме показывалась одна «девочка-обезьяна» по имени Крао, которую антрепренер Фарини выставлял в своих объявлениях как недостающий промежуточный член в соединительном ряду между человеком и обезьяной («Крао» — the Missing Link, a living proof of Darvins's theory of the Descendent of Man). Это существо было родом из царства Лаос (в Индокитае) и имело вид хорошо сложенной, интеллигентной девочки, лет семи или восьми, с большими, блестящими глазами, плоским носом, полными румяными щеками, и с тем только отличием, что ее тело было покрыто черными, густыми, прямыми волосами, которые спускались на лоб до бровей, а на щеках образовали род бак; остальное лицо было покрыто нежным, темным пухом, а на плечах и на руках волосы достигали 1–2 дюймов длины. Кроме того, Фарини утверждал, что у Крао есть зачаток хвоста, и это известие перешло во многие газеты, с прибавлением, что у девочки имеются один или два лишних хвостовых позвонка. Однако, все усилия Бартельса получить в этом отношении более точные сведения оказались тщетными и, по-видимому, этот «зачаток хвоста» был только придуман Фарини для возбуждения большего интереса в публике. Девочка была довольно понятлива и скоро научилась нескольким английским словам, характер ее был открытый и доверчивый, и она очень восхищалась своими платьями и украшениями. Очевидно, что эта девочка представляла только ту аномалию, что ее тело было несколько более волосисто, и что волосы покрывали, притом, у нее лоб, щеки и даже, в виде темного пуха, всё лицо. Выражаясь специальным термином, это был случай «hypertrichosis universalis», то есть ненормального, усиленного развития волосатости, подобные которому встречались неоднократно и ранее. Наиболее характеристичный пример такой аномалии представляло одно бирманское семейство, где волосатость перешла от отца к дочери, а от нее к внукам. Затем такую же особенность представлял один костромской крестьянин, Адриан Евтихиев, показывавшийся несколько лет тому назад в Москве и разных городах Западной Европы, а равно один мальчик, которого называли сыном Евтихиева. Известно также, что подобная аномалия передавалась в ряду нескольких поколений в одном итальянском семействе XVII века, что ею отличалась одна американская танцовщица, Юлия Пастрана, и так далее. Такая ненормальная волосатость невольно наводит на сравнение с животными, но объяснять ее атавизмом или возвращением к типу предков едва ли возможно. Развитие волос в таких случаях замечается особенно на лице, между тем как лицо у ближайших к человеку животных не покрыто волосами, подобно тому как и ладони, и ступни. С другой стороны, эмбриология показывает, что в известный период утробной жизни зародыш человека бывает покрыт почти весь мелким пухом, который впоследствии исчезает, уступая место волосам, развивающимся сначала только на голове. Пух этот покрывает и всё лицо зародыша, не исключая носа, представляя в этом отношении сходство с «hypertrichosis universalis». Отсюда возможно сделать предположение, что указанная аномалия представляет как бы остановку на известной стадии зародышевого развития, или, точнее, усиленное развитие того покрова, который бывает преходящим и гораздо менее выраженным, но нормальным для всякого человека в известную стадию его эмбрионального развития. Любопытно также, что всё более точно обследованные случаи чрезмерной волосатости сопровождались и аномалиями в развитии зубов, именно недостатком их (особенно коренных) в одной или обеих челюстях. Этот факт ясно указывает на патологический характер аномалии, более обстоятельное изучение которой возможно ожидать только при увеличении наблюдений над подобными субъектами.

Значительная волосатость была наблюдаема также у некоторых идиотов, но вообще нельзя сказать, чтобы идиоты отличались, по преимуществу, расположением к так называемым животным аномалиям. Правда, один вид идиотизма, микроцефалия, связан с необыкновенно малым развитием мозга и черепа, но в других отношениях микроцефалы не представляют заметных уклонений от общей нормы в строении тела. С другой стороны, человек может представлять многие и даже довольно значительные аномалии и, тем не менее, оставаться вполне человеком как в отношении физических, так и психических признаков. Тем не менее, нельзя отрицать, как это и разделяется более или менее всеми, что между физическим и психическим развитием существует известное соотношение, и что как второе отражается несколько на первом, так и в особенности первое оказывает влияние на второе. Низшие расы, представляющие уклонения от белой в строении черепа, мозга, цвете кожи и т. д., отличаются также и в степени развития своей психической природы. Известные повреждения или недоразвития мозга неизбежно отражаются и на психических функциях. Вес мозга и вместимость черепа, при равных других условиях, стоят в соответствии с развитием умственных способностей. Существование такого соотношения, вообще, несомненно, но ближайшее определение его степени и подробностей принадлежит еще будущему. Здесь важно определить пределы индивидуальных колебаний и затем особенно изучить эту связь в применении к весьма низким и к весьма высоким ступеням психического развития, то есть, с одной стороны, к идиотам, с другой — к людям, выдающимся и гениальным. По первой категории имеется уже порядочно наблюдений, но по второй гораздо менее, и, притом, не всегда достаточно аутентичных и обстоятельных. В последние годы материал, впрочем, стал накопляться, и мы имеем теперь не только результаты взвешивания многих мозгов, но и несколько обстоятельных описаний их (и черепов), принадлежавших выдающимся людям. Укажем, например, на изучение черепов Рафаэля, Петрарки, Канта, Шиллера, мозгов — Гаусса, некоторых французских писателей и т. д. Покуда, конечно, имеющихся данных слишком недостаточно, но, по мере накопления их, они могут повести к интересным обобщениям.

В последнее время было обращено также внимание на изучение физического склада преступников. Изучение это явилось результатом взгляда, основанного отчасти на наблюдениях, что преступники не всегда делаются таковыми, а иногда уже унаследывают порочные наклонности, и что у преступников известных категорий существуют некоторые общие признаки, и притом не только в психическом складе, но и в особенностях физической организации. Под влиянием этой идеи стали изучать черепа, мозги, физиономию преступников, развитие частей их тела, их чувствительность, физиологические отправления, старались определить их особенности, типы, вариации и т. д., одним словом подвергли преступников такому же естественноисторическому изучению, как какую-нибудь группу органических видов. Наиболее материала в этом направлении было собрано известным психиатром Ломброзо, сочинение которого «Uomo delinquente» выдержало в сравнительно короткое время три издания. Последнее из них представляет толстый том в 600 страниц и разделяется на три части. Первая посвящена эмбриологии преступления, причем автор рассматривает проявление преступности у животных и у дикарей, и факты нравственного вырождения и преступления — у детей. Вторая глава озаглавлена: «Патологическая анатомия и антропометрия преступления»; в ней приведены результаты изучения 350 черепов преступников, наблюдения над развитием их мозга и других органов, выводы из измерений тела у 3839 преступников, наблюдения над их физиономией и установление различных типов ее. Третья глава носит название: «Биология и психология урожденного преступника»; в ней автор говорит о татуировке преступников, о развитии у них чувствительности — общей и частной, о самоубийствах, привязанностях и страстях их, о рецидиве и о нравственности преступников, о религиозности у них, об их умственном развитии, жаргонах, литературе, ассоциациях, неудержимой наклонности к преступлению и т. д.

В результате этих исследований Ломброзо пришел к заключению, что класс преступников отличается своеобразными антропологическими особенностями, что преступники могут быть уподоблены отчасти душевнобольным, отчасти — грубым дикарям, что они выказывают многие признаки в физической организации и психическом складе, сближающие их с только что указанными категориями. По своей физической организации преступники отличаются малой вместимостью черепа, покатым назад лбом, сильным развитием надбровных дуг, большими челюстями и скулами, малой чувствительностью к боли; в психическом отношении их характеризует нравственная нечувствительность, отсутствие угрызений совести, непредусмотрительность, неустойчивость страстей, усиленное развитие чувства собственной личности, склонность к каннибализму и к кровожадной жестокости и т. д. Во всех этих особенностях Ломброзо видит проявление возврата к прежнему низшему типу — атавизм; животные инстинкты, ослабленные в человеке воспитанием, средой, страхом наказания, в этих случаях снова воскресают и пробиваются наружу. «Преступники, — говорит Пейк в своей «History of crime in England», — суть дикари, живущие в нашей среде и сохранившие или, правильнее, унаследовавшие дикие склонности в то время, когда громадное большинство обитателей той же страны усвоило уже новые уроки жизни».

Исследования, начатые Ломброзо, продолжались Лакассаном, Флешем, Тен-Кате и Павловским, Дордье, Мануврье, Бенедиктом, Эгером, Ферри и др. В результате их оказалось, что у преступников, действительно, часто встречаются многие анатомические, физиологические и психологические особенности, но, во-первых, не всегда, так как встречаются и такие преступники, которых череп, физиономия, мозг не представляют никаких заметных отличий от нормы, а, во-вторых, многие особенности, замечаемые у преступников, попадаются нередко и у людей честных или, по крайней мере, не опороченных. Впрочем, оно так и должно быть, если мы примем во внимание, что роды преступлений весьма разнообразны, и что признак преступности, как чего-то обособленного, далеко не может быть признан вполне устойчивым. «Не было и нет преступления, — замечает Пейк, — помимо тех действий, которые закон объявляет преступными и за которые он назначает наказание», и «нет действия, — продолжает он далее, — которое не могло бы стать преступным, если господствующая в той или другой стране власть издает закон, чтобы его наказывать». С другой стороны, нельзя не согласиться с г. Дрилем (см. его Малолетние преступники. М., 1884 г., стр.168), что преступная часть общества вовсе не может считаться состоящей из одних нормальных людей. «Напротив, низшие классы общества, разъедаемые крайней бедностью, и высшие, часто поражаемые всеми излишествами роскоши и расслабляющего образа жизни, заключают в себе не мало вырождающихся личностей в различных степенях вырождения и со всеми физическими и нравственными признаками последнего. Множество таких личностей никогда не попадает в число преступников, а некоторые из них, — как указывает доктор Морель, и, вероятно, собственный опыт каждого, — выполняют еще важные общественные функции. Тщательное исследование разновидностей, даваемых пауперизмом, который, по мнению д-ра Тука, представляет собой состояние, худшее всякого состояния дикости, вероятно, показало бы, что и значительная доля непреступной части общества по своим физическим и психическим особенностям вполне походят под особенности преступников, указанные Ломброзо». Заслуживает внимание еще и другое замечание г. Дриля, что нужно быть осторожным с применением к преступности теории атавизма и подведением ее под понятие болезни. Несомненно, что между преступниками есть душевнобольные различных форм, но они составляют особую группу душевнобольных преступников; остальные же сюда не подходят. Что же касается атавизма, то следует принять в соображение, что особенности низших рас — суть результат их низшего развития, тогда как особенности преступников могут представлять результат влияния таких факторов как алкоголь, рафинированный половой разврат, крайняя скученность и бедность и т. д.

Вообще, при изучении преступников, важно различать между ними различные категории, вроде тех, какие были установлены Маудсли, Пулья, Ферри и др. Новая позитивная школа уголовного права принимает обыкновенно четыре категории. Первая, это — преступники сумасшедшие и полусумасшедшие или матоиды (mattoidi): они обыкновенно совершают наиболее ужасные кровавые преступления и, притом, с поразительным хладнокровием. Ко второй категории относятся преступники прирожденные (delinquenti nati) или неисправимые. Это — дикари, грубые, лишенные идей нравственности и чуждые раскаянию; они не отличают убийства и воровства от честного промысла. К третьей категории могут быть отнесены преступники привычные. Они, хотя и не отличаются специфическими признаками, но обыкновенно еще в детстве начинают свою преступную карьеру, продолжают ее в течение жизни и, вследствие того, приобретают хроническую привычку к преступлению. Все эти три категории, относящиеся, по мнению профессора Ферри, к области уголовной антропологии, составляют приблизительно 40 % всех преступников. Остальные 60 % выпадают на долю преступников случайных, в которых, следовательно, нельзя искать специфичных, отличительных антропологических признаков преступности.

К сожалению, исследователям, которым приходится изучать анатомические особенности преступников, их череп и мозг, например, редко бывает известна их история, характер и все условия их жизни, предшествовавшие преступлению. По необходимости приходится ограничиваться чисто внешними рубриками, например, убийц или воров, хотя в ту и другую категорию могут попадать преступники весьма различного типа. Впрочем, если избранная категория довольно характеристична, то подобного рода исследования могут, все-таки, представлять значительный интерес. К таким можно отнести и новейшее исследование доктора Баженова (из Москвы), сделавшего недавно сообщение в парижском антропологическом обществе о результатах изучения бюстов казненных убийц и замечательных людей. В парижских музеях, в Jardia des plantes, в музее Орфила и в музее Брока находится довольно много таких бюстов, слепленных с натуры. Выбрав из них только вполне аутентичные и относительно коих имеются точные сведения, г. Баженов получил серию из 55 бюстов убийц и другую — из 19 бюстов замечательных личностей. Затем он мог дополнить свои наблюдения измерением голов живых людей, и именно двадцати пяти членов парижского антропологического общества, а также нескольких бюстов дикарей, именно жителей Ново-Гебридских островов. Свои измерения г. Баженов производил при помощи цефалометра Антельма, которым он определял величину радиусов, идущих от общего центра к различным точкам продольной окружности черепа (по средней его линии), начиная от лобно-носового шва и кончая затылочным бугром, отстоящим одна от другой на 5 градусов. Сравнивая величину однородных радиусов во всех четырех сериях голов, г. Баженов мог убедиться, что лобные радиусы значительно больше у замечательных людей, чем у убийц, тогда как в задней половине головы и, особенно, в затылочной области замечается обратное: здесь радиусы убийц превышают радиусы замечательных людей. Различие это выступает весьма наглядно при сравнении кривых, построенных на основании цифровых данных для радиусов различных серий. Из этих кривых ясно видно преобладание лба у людей выдающихся и преобладание затылка, хотя и гораздо менее выраженное, у убийц. Наибольший радиус (144,3 мм) у замечательных людей идет к средине лобной кости (приблизительно к вершине лба, т. е. к началу волос — у живого человека), тогда как наибольший радиус у убийц (140 мм) идет к средине теменного (стреловидного) шва или, приблизительно, к макушке головы. У членов антропологического общества (размеры радиусов которых, вообще, меньше, чем у замечательных людей) наибольший радиус приходится в верхней половине лобной кости, приблизительно на одной трети расстояния от венечного шва (брегмы), а у ново-гебридцев (134 мм) почти там же, где и у убийц. Все эти данные выведены из средних чисел, и у отдельных особей встречаются вариации; тем не менее, из замечательных людей 75 % выказывают заметное преобладание лба, тогда как из убийц это преобладание встретилось только у 5 %. Г. Баженов измерил также лицевой угол у замечательных людей и убийц с целью определит точнее степень развития и выступания вперед у тех и других челюстей. Оказалось, что в то время как из замечательных людей 70 % имеют лицевой угол в 80 и более градусов, и 30 % — в 75 и более градусов, — из убийц только 14,5 % представляют угол 80 градусов, 53 % имеют его — от 75 до 80 градусов, 27 % — от 70 до 75 градусов и 5,5 % — меньше 70 градусов. Таким образом, преступники-убийцы характеризуются, главным образом, малым развитием лба, несколько большим — затылка и значительным — лица; к этому следует еще прибавить усиленное развитие нижней челюсти. Все эти признаки, как справедливо замечает Мануврье, не могут еще считаться ненормальными или патологическими, и убийц вообще нельзя считать больными. «Убийцы, — продолжает Мануврье, — это такие особи, у которых части мозга, служащие субстратом для социальных инстинктов, для инстинктов самых высоких, развиты слишком мало, чтобы уравновешивать инстинкты эгоистические. Индивидов такого рода много во всех классах общества, но большинство их предохраняется от преступления своим материальным положением, воспитанием, влияниями среды, противоположными тем, которые обыкновенно толкают на убийство». Таким образом, люди с сильно эгоистическими, даже преступными наклонностями, с нравственно-порочной, преступной организацией, могут и не попадать в число преступников, как, с другой стороны, преступниками могут становиться иногда и люди нормальные под влиянием страсти, аффекта, алкоголя и т. п.

Главные предметы изучения антропологии составляют, однако, нормальные, племенные разновидности человеческого рода, его породы или расы, точно также и главным объектом этнологии или этнографии служат различные племена и народы. В последнее время изучение рас и племен, их типа, быта, языков, социального строя, подвигается вперед с усиленной энергией. Составляются целые экспедиции в отдаленные страны; отправляются отдельные путешественники, подготовленные к антропологическим и этнографическим наблюдениям; собираются слепки с голов, портреты, костяки, различные предметы быта и обстановки, произведения искусства и древности. Изучение идет двояким путем: с одной стороны, на месте, путем собирания данных в среде самих изучаемых племен, с другой — путем сравнительного изучения в европейских музеях и лабораториях тех материалов, которые доставляются туда экспедициями и отдельными путешественниками. Это собирание материала теперь как нельзя более кстати, так как с распространением европейских колонистов и европейской культуры тип и быт многих племен подвергается быстрым изменениям и утрачивает свои характеристичные особенности. Не мало было племен, например, в Полинезии, Америке, Сибири, которые уже исчезли, которые вымерли сравнительно в недавнее время, на глазах, так сказать, европейцев и, большей частью, вследствие их преследований или внесенных ими болезней, разврата, рабства и других неблагоприятных условий. Многие дикари уже помешались с европейскими колонистами, почти все вступили с ними в прямые или посредственные сношения и с каждым годом теряют чистоту своего типа, забывают многие из своих искусств или отраслей промышленности, усваивают себе европейские изделия, костюмы, нравы, религию, пороки. Чтобы встретить более чистые, девственные племена, приходится забираться всё далее и далее, в глубь материков, в горы, леса и пустыни, на отдаленные острова, да и то нужно торопиться, покуда еще не проникло туда достаточно европейское влияние, покуда племенные особенности не погибли еще под европейской нивелировкой. Пройдет еще несколько десятков, сотен лет, и дикарей уже не будет, драгоценные материалы для истории человеческого типа и культуры исчезнут, и всюду проникнут внешние формы европеизма, которые поглотят и задавят массу оригинальных особенностей.

Ученые Европы это сознают, а потому и употребляют все усилия, чтобы собрать драгоценные материалы, покуда еще возможно. Важность антропологических и этнографических музеев доказывалась некоторыми лицами уже давно, как о том свидетельствуют, например, старания собирать антропологические коллекции — Блуменбаха (в конце прошлого века) и усилия по созданию этнографического музея в Париже — Жомара и в Лейпциге — Клемма (в сороковых годах нынешнего столетия). Полное осуществление получили эти попытки, однако, лишь в новейшее время, благодаря возрастанию числа деятелей и сочувствию к их стремлениям со стороны правительств и общества. Ученые миссии, посылаемые французским правительством, собирание коллекций английскими и немецкими музеями, умножение путешественников в отдаленные страны, наконец, основание местных центров для этнографических исследований в Соединенных Штатах, Индии, Японии, на Малайском Архипелаге, в Австралии и т. д., — всё это дало возможность собрать такие материалы, в таком количестве и полноте, какие были немыслимы в прежние времена, при скудости тогдашних сил и средств, и при отсутствии в то время надлежащей поддержки и сочувствия. Новейшие антропологические и этнографические музеи в Лондоне, Берлине, Париже, Копенгагене, Вене, Флоренции, Вашингтоне, Гамбурге заключают в себе массу материалов для изучения племен, вполне соответствующую той богатой литературе по этнографии, которая накопилась за последние 10–15 лет.

Особенную важность представляют данные, собираемые местными институтами, обществами и исследователями, имеющими возможность ознакомится подробнее и обстоятельнее со всеми особенностями изучаемых племен. Так, например, наблюдения, собранные австрийскими «попечителями о туземцах», новозеландским ученым институтом, полинезийскими миссионерами и агентами немецкой фирмы Годефруа, ведущей торговые сношения с островами Меланезии и Микронезии, значительно обогатили и увеличили те сведения, которые имелись о племенах австралийских и полинезийских. Так, различные отделения «азиатского общества», имеющего главную резиденцию в Калькутте, обогатили науку многими данными об Индии, Сингапуре, Китае; батавское ученое общество собрало много материалов для изучения племен Малайского Архипелага; немецкое общество для исследования восточной Азии в Иеддо (Эдо) — для изучения Японии; этнологическое бюро в Вашингтоне — для изучения американских индейцев. Весьма ценные материалы собираются, впрочем, и учеными экспедициями, посылаемыми из Европы, как, например, немецкой экспедицией в Лоанго, французскими миссиями Пинара, Винера, де-Цессака и др. в Америку, немецкими миссиями Финша — в Меланезию, Бастиана — в Перу, новейшей Якобсена — в бывшую русскую Америку и др. Упомянем и о русских путешественниках в Азию: Пржевальском, Потанине, Полякове и других, проникающих в этот материк с севера, навстречу англичанам и немцам, исследующим его с юга.

Из всех частей света Австралия и соседние с ней Новая Гвинея и острова Меланезии сохранили в наибольшей чистоте тип и быт первобытных их обитателей. Новая Гвинея, как известно, только в самое последнее время стала привлекать к себе европейских миссионеров и поселенцев (из Австралии), которые, впрочем, основались покуда только на некоторой части южного и восточного берега и имеют лишь весьма скудные сведения о внутренних частях острова. Между тем, Новая Гвинея по величине равняется Франции, и обстоятельное исследование ее потребует, несомненно, многих лет. В Австралии европейцы уже утвердились давно, а потому и материк этот сравнительно более изучен, хотя внутри его есть также области, в которых еще не была нога европейца. Первобытные жители Австралии, однако, никогда не были, по-видимому, многочисленны, а в настоящее время при раздробленности и разобщении племен, из коих многие не превышают по численности нескольких сот душ, их ждет, по всей вероятности, скорое вымирание. Между тем, тип, особенности, культура этой расы настолько примитивны и характеристичны, что изучение ее представляет весьма значительный интерес для антропологии и этнографии. Поэтому нельзя не отнестись с благодарностью к новейшим трудам по собиранию и обработке данных, касающихся различных групп австралийских племен. В ряду таких трудов особенно выдаются: Смита о туземцах штата Виктории (2 больших тома, изданных на правительственные средства); Таплина о быте, литературе и языке туземцев южной Австралии; Палмера о языках, социальном строе и обычаях некоторых австралийских племен (в Journal of the Anthropological Institute of Great Britain, 1884) и др. Для различных групп островов Меланезии и Микронезии наиболее богатые материалы были собраны за последнее время по инициативе гамбургского торгового дома Годефруа (Godeffroy) и обработаны в различных изданиях музея той же фирмы, существующего в Гамбурге. Целый ряд монографий об отдельных островах и группах островов, в том числе и о жителях их, появился в Jornal des Museum Godeffroy; затем тот же музей издал подробный каталог своих коллекций со множеством рисунков, картой, описанием черепов, предметов быта и т. д., и альбом фотографических портретов туземцев. Что касается Меланезии, то на многих островах ее, как, например, Новой Британии, еще процветает каннибализм, как то видно из новейших наблюдений Пауля (Powell: Unter den Kannibalen von Neu-Britannien, deutsch v. Schruter, 1884). Впрочем, каннибализм встречается также, хотя и редко, у туземцев Австралии, а равно распространен и у некоторых первобытных племен Малайского Архипелага, особенно даяков Борнео (C. Bock: Unter den Kannibalen auf Borneo, 1882). Любопытно, что в то время как во многих островах Полинезии (и в Австралии) туземцы, видимо, вымирают при столкновении с европейцами, в Меланезии они являются более устойчивыми. Впрочем, большинство меланезийцев еще не испытало покуда европейского владычества; эта черная, курчавоволосая раса вообще успела остаться более изолированной. Только на островах Новой Каледонии и Фиджи она подпала под влияние европейцев, в первом случае — под владычество Франции, во втором — Англии, но и там условия ее существования довольно благоприятны. Особенно фиджийцы теперь почти все христиане и почти в каждой деревне имеется школа. Они усердно занимаются земледелием, владея землей (и стадами) сообща, и благосостояние их под английским владычеством за последнее время заметно повышается. Объясняется это, впрочем, исключительными условиями, именно тем обстоятельством, что островам Фиджи удалось получить образцового губернатора в лице сэра Артура Гордона, весьма известного в Англии деятеля, бывшего члена палаты общин. Сэр Гордон начал с того, что ознакомился обстоятельно с местными условиями, общинным хозяйством, нравами жителей и затем произвел коренную реформу системы налогов. Он ввел поземельный налог, распределяемый не по индивидам, а по общинам, и, притом, в форме натурального сбора продуктами, а не деньгами. Ежегодный размер налога определяется в фунтах стерлингов по соглашению высшего «законодательного совета» с губернатором, а затем разносится по двенадцати провинциям, составляющим колонию, причем расценка оклада производится относительно каждой провинции на основании соображений о размере обрабатываемой земли, ее плодородию и свойств продуктов, численности населения и степени его цивилизации. В то же время, законодательным советом составляется также и такса или расценки продуктов, в которых налог может уплачиваться, как-то: кокосов, хлопка, табаку, маиса, кофе и т. д. Следующая инстанция — «провинциальный совет» — разносит денежную сумму налога, приходящуюся на провинцию, уже по отдельным округам и, притом, переводя ее согласно таксе на продукты известного рода. Окружной совет, в свою очередь, разносит причитающуюся на его долю сумму продуктов отдельным общинам, а те — между отдельными членами последних. Собранные продукты продаются колониальным правительством европейским торговцам с аукциона, причем, если цена продукта случайно повышается, то излишек цены возвращается общинам. Кроме того, так как правительство является заинтересованным в качестве и хорошей доставке продуктов, то колониальное управление раздает общинам лучшие сорта семян, усовершенствованные орудия, мешки, сопровождая всё это практическими указаниями относительно улучшения земледельческой культуры. Результаты такого образа действий оказались весьма удовлетворительными. Налоги стали поступать в большем числе, без отягощения туземцев, которые избавились этим путем от наглой эксплуатации их европейскими плантаторами и торговцами, сделались более зажиточными и более преданными английскому правительству. Факт этот вполне доказывает возможность выполнения европейцами их цивилизаторской миссии без сопровождающей ее обыкновенно зловредной ломки всего быта туземцев. «Очевидно, — замечает профессор Янжул (в своем реферате, прочитанном 15 октября 1884 г. в годичном заседании общества любителей естествознания, этнографии и антропологии и помещенном в вышедшем недавно Сборнике общества для пособия нуждающимся литераторам и ученым под заглавием Влияние финансовых учреждений на экономическое положение первобытных народов), — очевидно, что для достижения таких результатов необходимо считаться с обычаями, нравами, привычками и иными условиями жизни низшей расы, перерабатывая европейские формы согласно этим последним, и что, наконец, для европейца необходимо отрешиться от многих вековых предрассудков в отношении к другим расам и постараться в человеке видеть, прежде всего, лишь человека, к какой бы он расе не принадлежал».

Наибольшее внимание путешественников было в последнее десятилетие обращено на Африку — этот труднодоступный континент, давно уже привлекающий к себе неустрашимых исследователей. Все западноевропейские нации приняли участие в его исследовании, но немцам мы обязаны, по-видимому, более других, по крайней мере, что касается антропологии и этнографии страны. Исследования Фрича, Гартмана, Бастиана, Фалькенштейна, Гюсфельдта, Пегуель-Лёше, фон-Декена, Швейнфурта, Рольфа, Нахтигалля, Бугхольца, Ленца, Поге, Вебера, Висмана и других познакомили нас обстоятельно с типом и бытом многих африканских племен, с их распределением и взаимным сродством. Новейшая колонизационная политика Германии побудила немцев к еще более подробному ознакомлению с Африкой, и, несомненно, что, например, основание германской колонии в Камеруне вызовет скоро такие же дельные, между прочим, и этнографические исследования, как и основание колонии Чинчочо на берегу Лоанго, сопровождавшееся известным трудом «Die Loango-Expedition». Восстание магди в Судане дало повод к появлению нескольких обзоров живущих здесь племен и их взаимных отношений; неутомимая деятельность Стэнлея по открытию для европейцев Конго повела, между прочим, к более обстоятельному изучению этнографии этого бассейна. Еще назад тому семь лет, европейские торговцы не проникали за устье Конго, и по всей этой реке не было ни одного европейского миссионера и поселенца. Теперь река доступна на протяжении 1100 километров, и на ней имеются три миссионерских станции, два небольших города — Виви и Леопольдвилль и еще 21 европейская станция меньших размеров. Кроме того, исследовано всё течение реки Ниари, и проведена прямая дорога между ее устьем и Стэнлей-Пуль на Конго. Благоприятным условием для Стэнлея служило то обстоятельство, что в бассейне Конго нет таких обширных негритянских монархий как государство Муата-Янво (открытое Поге) или негритянские царства далее к северу. Население распадается на отдельные небольшие племена, стоящие особняком и независимо одно от другого. Это и помогло Стэнлею здесь утвердиться, обходя при помощи одних племен препятствия и затруднения, выставляемые другими племенами. Страна, впрочем, населена довольно густо и, по приблизительному расчету, всё население бассейна Конго составляет около 40 миллионов, что составляет, примерно, 22 жителя на один квадратный километр (в Европе вообще — 32 жителя, в Европейской России — 14, в Швеции — 10).

Новейший обзор племен Конгосского бассейна дал Джонстон в его сочинении Конго; путешествие от ее устья до Болобо, со многими рисунками. Племена эти относятся не к неграм собственно, а к группе банту, населяющей также юго-западную Африку (овагереро, кафры), бассейн Замбези, область озер Танганийка и Ньясса, западные берега озера Виктория-Ньясса и верхнее Конго. В антропологическом и лингвистическом отношении эта раса отличается довольно резко от настоящих негров, нубийцев и хамитов севера, также как и от готтентотов и бушменов на юге. В верхнем Конго живет, впрочем, какое-то малорослое племя wa-twa, довольно волосистое, судя по описаниям, и которое можно было бы, пожалуй, принять за ветвь южных готтентотов или бушменов. Но последние два племени не отличаются волосистостью и, кроме того, характеризуются совершенно оригинальным строем языка, тогда как язык wa-twa, по-видимому, принадлежит к группе банту. С другой стороны, обильный рост волос по телу замечается и у племен банту в области Конго, только они заботливо выдергивают себе волосы на теле, даже нередко из бровей и ресниц, оставляя только на голове, да еще на верхней губе и щеках. В нижнем Конго тип населения более безобразный, — народ худой, кривоногий, безбородый, с толстыми губами, с отходящим назад подбородком и с резко отделенным шерстистым париком на голове, — что указывает, по-видимому, на смешение с типично-негритянской расой. Но чем выше по Конго, тем тип населения становится красивее и характеризуется пропорциональностью сложения, маленькими руками и ногами, более тонкими чертами лица, высоким носом, развитыми икрами, более обильным ростом волос на голове, на щеках и на верхней губе, и более светлым шоколадным цветом кожи. Наибольшее влияние европейцев испытало на себе живущее ближе к устью племя каконго, которое дает наибольший контингент слуг, матросов и рабочих у европейцев, и в котором почти каждый мужчина понимает португальский язык (как известно, самый распространенный из европейских в тропической Африке к югу от экватора). Меньшее влияние испытали баконго, баянзи и другие племена, все преданные фетишизму, помешанные на колдовстве и предающие жестокой казни мнимых колдунов, виновных в смерти того или другого лица, по указанию своих «nganga» или знахарей. По всему нижнему Конго господствует также культ фаллоса, и почти в каждом селении можно встретить легкую постройку со стоящими в ней мужскими и женскими деревянными фигурами, долженствующими изображать мужской и женский принцип, и отличающимися непомерно большими половыми частями. Джонстон, однако, уверяет, что этот культ вовсе не соединяется с какими-нибудь грязными обрядами, и что ближе к берегу, где нравы более испорчены, культ фаллоса уже не встречается. Культ этого стоит, по-видимому, в связи с институтом «nkimba» — особым классом людей, большей частью мальчиков 12–15 лет, составляющих особое общество и отличающихся тем, что они окрашивают себя белой краской и носят длинный передник из травы. В других местах nkimba заменяются евнухами, которые соединяют, по-видимому, почитание фаллоса с поклонением месяцу. Одежда этих племен вообще самая примитивная, и ее заменяет отчасти раскрашивание тела, — белыми, желтыми, бурыми или черными линиями, отчасти же — украшение кожи посредством насечек или нарезок. Пища преобладает растительная: бананы, маниок, маис, картофель; Конго доставляет также рыбу, которую ловят сетями и которую одно племя подвергает копчению и продает другим племенам, живущим выше или далее от реки. Ловят еще иногда мелких зверей и птиц, иногда даже гиппопотама, но чаще питаются мясом домашних животных — козы, свиньи, собаки, курицы, реже — овцы; крупный же рогатый скот неизвестен. Любопытно, что почти все домашние животные происхождения несомненно азиатского, тогда как почти все возделываемые растения происходят из Америки. Непонятно даже, чем питались эти темнокожие племена до картофеля. Жилища их имеют четырехугольную форму, с покатой крышей и большой верандой; внутри имеются оригинальные столы и сиденья, деревянные подставки под голову (подушки) и глиняные сосуды. Орудия преобладают железные, иногда с медными украшениями; из музыкальных инструментов имеются барабан, рога антилоп и один струнный инструмент; туземцы вообще любят музыку и пляску.

Что касается Америки, то в последнее время замечается также усиленная деятельность по изучению первобытных племен и культур этой части света. После выхода в свет обширного труда Банкрофта началась деятельность этнологического бюро в Вашингтоне — специального правительственного учреждения Соединенных Штатов для исследования первобытных народов и древностей страны. Обладая значительными средствами, это учреждение, находясь в заведывании Пауля (Pawell), успело в короткое время издать целый ряд замечательных и весьма интересных трудов. Упомянем, например, о труде Маллери: О языке жестов у северо-американских индейцев сравнительно с таким же языком других народов и глухо-немых. Обширный труд этот, украшенный множеством рисунков, открыл целую новую область для этнографов, психологов и, отчасти, даже лингвистов, и обратил внимание на тот же предмет исследователей других народов, например, австралийцев, меланезийцев и т. д. Весьма интересный обзор был представлен Яррау — погребальных обрядов у северо-американских индейцев, также с приложением множества рисунков и с указанием на подобные же обряды других народов. Гольдену обязаны мы изучением иероглифов племени «мая» (в центральной Америке), Пауерсу — обширной монографией о племенах Калифорнии, Даллю и Гибсу — такой же монографией о племенах бывшей русской Америки, северо-западного Орегона и западной Вашингтоновской территории. В недавно вышедшем втором годовом отчете «Bureau of Ethnology» помещено также несколько весьма замечательных трудов, каковы, например: Стевенсона — иллюстрированный каталог этнографических предметов, добытых для национального музея в Вашингтоне из Новой Мексики и Аризоны; Кушинга — о племени zuni и особенно об его амулетах и фетишах; г-жи Смит — мифы и религиозные представления ирокезов. Усиленная деятельность по изучению первобытных племен и доисторических древностей замечается также и в Южной Америке — в Бразилии (работы института в Рио-Жанейро), в Аргентинской республике и в Чили. Недавно вышло обширное сочинение Медины «Los Aborijnes de Chile», в котором предоставлено подробное описание быта арауканцев, а также изучены и местные древности. Из находки кремней в слое с остатками мастодонта в лагуне Тагуатагуа автор делает предположение, что, может быть, человек существовал здесь еще в предшествовавшую геологическую эпоху. Но кажется, что это предположение так же мало основательно, как и отнесение к человеку мнимых зарубок на черепе мегатерия, найденном близ Буэнос-Айреса, и как некоторые подобные же сомнительные находки в Соединенных Штатах. Покуда несомненно только то, что Америка была населена человеком весьма давно, но в какой именно период — сказать трудно. О древности же здесь человека можно судить из нахождения громадных развалин и иероглифов в таких местностях, как, например, пустыня Атакама, долина Амазонки, леса Ориноко и Мадейры, где уже со времени испанской коквисты утрачено было всякое предание о бывшей здесь некогда цивилизации, и страна была или пустынной, или ее населяли грубые дикари.

Кроме местных ученых этнография и археология Америки привлекли к себе в последнее время многих французских и немецких исследователей. В Германии (именно в Берлине) издано было, в особенности, несколько обширных и замечательных монографий, как, например, Рейса и Штюбеля: Могильник Анкон в Перу (всё сочинение, выходящее выпусками, будет стоит 420 марок, около 210 рублей); Майе: Скульптурные изображения в Копане и Квиригве, с 20 фотографиями in folio; Северо-западный берег Америки. Новейшие результаты этнографических исследований (вышел один выпуск, но всего будет два — ценой до 50 рублей). Это последнее сочинение издается этнологическим отделом королевского берлинского музея и заключает в себе, главным образом, результаты экспедиции Якобсена, снаряженной для собирания предметов быта западных эскимосов. По инициативе директора упомянутого отдела профессора Бастиана несколько лет тому назад в Берлине образовался кружок лиц, изъявивших готовность оказывать материальное содействие этнологическому музею в приобретении желательных коллекций. Во главе этого «вспомогательного комитета», состоящего всё из капиталистов, стал банкир Рихтер, и вот этот-то комитет и доставил нужные средства для полуторагодичной экспедиции Якобсена в Британскую Колумбию и Аляску, результатом которой было приобретение более 6000 этнографических предметов для Берлинского этнологического музея. Сам Якобсен — не ученый, и его задача была чисто коллекторская, но за то едва ли кто другой был способен выполнить эту задачу лучше. Уроженец севера и моряк, он с детства навык переносить всякие лишения, а потому мог по целым дням плыть в байдарке вдоль берегов Британской Колумбии и вынести тягость 180-дневной езды в санях по полуострову Аляске. Результатом его поездки явилось обширное собрание предметов первобытной индустрии и искусства эскимосов, заключающее в себе множество любопытных изделий из камня, кости, дерева, раковин, образцы одежд, оружия, украшений, посуды и т. д., и превосходно иллюстрирующее как быт этих народов, так и вообще первобытную культуру каменного века. Результаты поездки Якобсена недавно популярно обработаны Вольдтом и изданы небольшой книгой, со множеством — правда, довольно мелких, но, тем не менее, весьма любопытных — рисунков. Сам Якобсен, между тем, отправился уже в новую экспедицию, нынешний раз на восток, через всю Европу и Азию — в Амурский край. И вот, в то время как в русских музеях имеется только кое-что из этой отдаленной окраины, в Берлине скоро, наверное, окажется масса этнографических предметов и из этого края, и послужит весьма важным материалом для плодотворных этнологических сопоставлений и исследований.

Впрочем, по отношению к северной и средней Азии мы можем отметить за последнее время и несколько русских исследований. Правда, новейшее исследование чукчей было сделано не русскими, а экспедицией Норденшельда; правда, иностранцы (например, Соммье, Финш, Уйфальви) изучали и других сибирских инородцев, тем не менее мы можем указать на исследования гг. Потанина, Полякова, Ядринцева, Витковского, Адрианова, на изыскания Пржевальского в Тибете, Иванова на Памире и некоторые другие. Мы получили за последние годы сведения о древних могилах каменного века в Восточной Сибири, о некоторых группах сибирских курганов, о распространении в Южной Сибири, Монголии и Туркестане каменных изображений («каменных баб»), о физическом типе различных обитателей Туркестана и Семиреченской области, о быте разных сибирских инородцев и сибирских русских и т. д. Обитатели крайнего востока Амурского края: гиляки, айны, тунгузы были предметом обстоятельного исследования академика Шренка, основанного, впрочем, на результатах путешествия, совершенного им почти 30 лет тому назад, в 1854–57 гг. Вышедший покуда том заключает в себе только результаты антропологического изучения, этнографические же результаты имеют быть обработаны в следующем томе. Содержание труда Шренка изложено обстоятельно и с некоторыми добавлениями в рецензии на это сочинение — Мережковского (Журн. Минист. Народ. Просвещения, 1884, сентябрь), причем автор воспользовался всей новейшей литературой, между прочим краниологическими исследованиями профессора Богданова и др. Что касается айнов (первобытного племени острова Иессо и южной части Сахалина), то все данные о них, имевшиеся до 1876 года, были сгруппированы в труде г. Анучина (Племя айнов, Изв. Моск. Общ. Любит. Естесвозн., Антропол. и Этнографии, М., 1876), который дополнил их изучением нескольких скелетов, древних орудий, предметов культа и т. д. В новейшее время ряд новых данных был представлен гг. Зибольдом, Коперницким и Шеубе, а также Поляковым, который, правда, еще не напечатал своих наблюдений, но доставил в академию наук 37 айнских черепов с о-ва Сахалина, отчасти изученных г. Мережковским. Как по форме черепа (долихоцефального), так и по строению лица и значительной волосатости тела, айны сильно выделяются из ряда нынешних северо-азиатских народов и, может быть, чрез посредство первобытного племени Ликейских островов, связывались некогда с некоторыми расами Южной Азии и даже Меланезии. Несомненно, что они составляли древнейшее население Японского архипелага, которое впоследствии было покорено и отчасти истреблено выходцами с азиатского материка, отчасти отодвинуто ими к северу, или воспринято в себя.

Народы Средней Азии, в частности Монголии и Тибета, были в последние годы предметом изучения гг. Пржевальского и Потанина. Первый познакомил нас с бытом восточных монголов и с некоторыми народностями Тибета (тангуты, далды); второй — собрал массу материалов для изучения взаимных отношений, культуры и народной литературы племен северо-западной Монголии. К сожалению, г. Пржевальский обращал в своих путешествиях более внимания на географию и естественные произведения посещенного им края, чем на племена, которые интересовали его только со стороны их внешнего быта. Он не снимал даже фотографий, и портреты, приложенные к его Третьему путешествию большей частью сделаны с посредственных карандашных рисунков, а иногда смахивают даже на карикатуры. Типы племен описаны им довольно кратко; внутренняя, духовная жизнь очерчена вскользь. Г. Потанин, напротив того, обратил главное внимание на изучение быта, преданий, поверий, социального строя монгольских и тюркских народностей и собрал в этом отношении много любопытного материала; укажем, например, хотя бы на его обстоятельное описание всех подробностей и обстановки шаманства. Недостаточное знакомство с монгольским языком и с буддизмом отразилось, правда, несколько неблагоприятно на сочинении, тем не менее, ценность многих собранных им данных не подлежит никакому сомнению. Г. Потанин собрал также серию фотографий (к сожалению, не изданных), но вообще также обращал мало внимания на антропологию посещенных им местностей. В этом отношении наиболее данных заключают в себе скромные Краткие этнографические заметки о туземцах бывшего Кульджинского района, составленные (по предложению генерала Колпаковского) докторами Мацеёвским и Поярковым. Кроме очерка быта таранчей, китайцев, дунганей, сибо (манджур), киргизов, калмыков (чахар, торгоутов и др.), кашгарских сартов и афганцев, ими были сделаны измерения тела всех этих народностей (большей частью над 30 особями каждой народности) и отмечены: цвет кожи, волос, глаз, особенности в формах тела и т. д. Подобный труд имеет значительную важность для антропологии и составляет существенное дополнение к альбомам фотографических портретов, исполненных по распоряжению покойного генерала Кауфмана и генерала Колпаковского, для ознакомления с типами средне-азиатских народностей.

В Средней Азии, именно на пространстве между Гималаями и Туркестаном, сталкиваются, как известно, две великие расы человечества, монгольская и так называемая кавказская, в частности арийская. Уже в Туркестане мы видим рядом с народностями чисто-монгольского и тюркского корня представителей иранского племени, таджиков, гальча, афганцев и др., проникших туда с юга и юго-запада. Изучение всех этих народностей началось сравнительно недавно и в промежуточной полосе, в области западных Гималаев, Гинду-куша и Памира, стало подвигаться только в последнее время. Важным вкладом в этнографию этих стран является труд Биддульфа: Племена Гинду-куша (The Tribes of the Hindoo-Koosh), изданный в 1880 г. в Калькутте. Затем сочинение Уйфальви: О западных Гималаях (Uifalvy, Aus den Westlichen Himalaja, L., 1884), наконец, Новейшее путешествие на Памир — Иванова (Изв. Геогр. Общ. 1884 г., вып.3 и Petermann.s. Geograph. Mittheilungen 1884), которому удалось во многом дополнить сведения, собранные ранее об этой стране — Северцовым с одной стороны, и Вудом и Форсайтом — с другой. Коренная народность Памира — киргизы, племя монгольского типа с широкими скулами, но с более развитыми, чем у других монголов, бородой и усами. Другая народность живет в западной части Памира и принадлежит к арийскому корню, это — таджики. Загнанные в горы, притесняемые мелкими ханами и беками, они, однако, сохранили все существенные особенности высшей расы. У них правильные черты лица, открытые глаза, густые брови и бороды, часто русые волосы. С другой стороны, они не грубые кочевники и барантачи, как киргизы, а народ оседлый, крепко привязанный к земле, с необыкновенным усердием обрабатывающий свою каменистую почву. Их бедные хаты представляют целый ряд хозяйственных приспособлений, оштукатурены и окрашены, выказывают уютность, некоторый вкус, желание удобства и чистоты. У таджиков развиты кустарные промыслы, и всё нужное для своего обихода они делают сами. Общественная жизнь их также отличается от киргизской. Женщина у них не раба и вечная работница как у киргизов, у которых мужья ничего не делают по хозяйству, а помощница мужу, который сам работает еще больше жены. Песни приморских таджиков характерны и мелодичны, язык приятен для слуха и до известной степени напоминает итальянский.

Памир считался некогда «сердцем земли» и «колыбелью человеческого рода»; позже в нем думали видеть колыбель арийской расы. Но, очевидно, что эта горная страна также не могла быть первоначальной родиной арийцев как и Кафиристан, присутствие в котором красивого и, как уверяли, белокурого племени сиахпошей побудило некоторых также видеть в нем прародину индоевропейцев. Новейшие исследования показывают, что Памир и Кафиристан представляют подобия Кавказа и что они служили таким же убежищем для народов различного типа и языка, отступавших перед напором варварских орд, которые захватили последовательно Бактриану, долину Кабула и другие окрестные страны. Другие ученые полагали родину арийцев между озерами Балхашем и горами Ала-Тау, или около Аральского моря, или в долинах, соседних с Памиром, Дарвазом, Каратегном, Когистаном и т. д. Расходясь в подробностях, все принимали, однако, что арийцы вышли из Азии, но, с другой стороны, многие полагали, что теперь в Азии трудно уже встретить чистых арийцев, так как они помешались там с монголами, тюрками, первобытными народностями Индии и др., и что более верное понятие о древнем типе арийцев могут дать европейские народности, особенно потомки кельтов, германцев, славян. В новейшее время, однако, явились противники этого общепринятого воззрения и стали утверждать, что первоначальная родина арийцев находилась не в Азии, а в Европе. Один из первых высказал такое мнение известный археолог Минденшмидт, затем Поше, отождествивший арийский тип с белокурым, обособившимся, по его мнению, в области нынешней Белоруссии, наконец, в последнее время Шрадер и Пенка. Шрадер полагает, что арийское племя выделилось из древнейшего европейского населения каменного века и признает, что обитатели свайных построек Швейцарии уже были арийцы. Пенка видит прародину арийцев в северной Европе, в частности в Скандинавии, откуда будто бы и расходились последовательно разные арийские народности.

Новые исследования, однако, не оставляют сомнения, что, несмотря на общность языка и лингвистическое сродство, арийская раса в антропологическом отношении не представляет единства и заключает в себе несколько рас весьма различного типа. Такое различие замечается уже между индусами и иранцами, и, притом, не только между населением собственно Индии и Ирана, испытавшем, вероятно, значительную примесь других рас, но и между более первобытными народностями тех же племен, каковы, например, сиахпоши (кафиры) с одной стороны и гальча — с другой, разобщенные массивным хребтом Гинду-Куша. Первые, по исследованиям Уйфальви, имеют длинный (долихоцефальный) череп и черные волосы; вторые — характеристичные брахицефалы и заключают в себе значительный процент блондинов. Подобные же антропологические различия замечаются и между арийскими племенами Европы. Рядом с крайними брахицефалами, каковы, например, обитатели средней Франции (оверньяты), северной Италии, Тироля, славянских стран, мы встречаем и долихоцефальные племена в среде южных народностей на почве Германии, Скандинавии и России. Брахицефальный тип уже существовал в Европе в течение каменного века; с другой стороны, долихоцефалы преобладают между древнейшими найденными до сих пор черепами, как и между черепами древних германских и славянских могил. Подобное же различие существует и в цвете волос и глаз: на севере средней Европы преобладают блондины, на юге — брюнеты, а равно и в величине роста, как то было еще замечено римлянами, удивлявшимися росту германцев, и как то может быть констатировано и теперь из сравнения роста рекрутов в различных областях Франции, Германии, Австрии, Италии. В настоящее время не может подлежать сомнению, что антропологические различия нечто совершенно иное, чем лингвистические, и что племена одного физического типа могут говорить совершенно разными языками, как и наоборот — одним языком могут говорить представители весьма различных рас. В антропологическом отношении обитатели южной и северо-восточной Франции, южной и северной Италии, южных и северных славянских земель относятся к различным расам и даже в одной и той же области, например, Баварии, Швейцарии, Тироле, северо-западной Германии, можно констатировать следы нескольких рас. Объяснение этого различия и изучение тех последовательных этнических наслоений, которыми оно обусловлено, составляет задачу будущего и может быть достигнуто только совокупными усилиями антропологов в различных странах Европы.