• Главная
• В избранное
• Наш E-MAIL
• Добавить материал
• Нашёл ошибку
• Вниз

Издано на средства, пожертвованные В. X. Спиридоновым

Москва 1878

Периоды развития физиогномики как науки. Физиогномика у первобытных народов. Практический, морфологический и физиологический периоды изучения физиогномики. Антропологическая физиогномика. Ее отличия, цели и задачи. Методы исследования ее. Причины, мешающие ее развитию. Влияние этнографических условий на осложнение вопросов по антропологической физиогномике. Методы исследования смешанных и варьирующих племен. Способ средних форм и выделение типических представителей. Значение изображений в физиогномических исследованиях. Условия требуемые от изображений племен для научного исследования их с физиогномической точки зрения. Фотографии как способ изучения последовательного изменения в антропологических признаках племен. Художественные портреты как памятники умственных и нравственных изменений племен, отражающихся в выражении лица и в передаче их ощущений. Метод средних как особенно удобный для изучения племен, сохранившихся в большей чистоте. Метод изыскания типических представителей как особенно полезный при исследовании смешанных народонаселении. Что нужно брать за тип в смешанном народонаселении?

Физиогномика, как искусство по чертам лица узнавать свойства и ощущения человеческой души, очень стара. Она началась с проявления первого начала общественного самосознания в человеческом обществе, с того времени, как человек стал складывать в устные предания общие свои наблюдения и выводы. Если смотреть на физиогномику, как на средство подмечать ощущения, то она даже не исключительно свойственна человеку. Всякий знает, что животные, по так называемому инстинкту, умеют отличать относительно друг друга и относительно человека различные оттенки психических состояний, хотя и не идут в этом отношении далее самых явственных и наиболее осязательных из них: гнев, ужас, приятное настроение дружественных чувств умеют и выражать, и передавать многие животные. Человеку одному принадлежит только то, что он свои физиогномические впечатления возвел в систему, выразил в ряде положений, осмыслил обобщением и анализом; но это то и составляет всю коренную разницу человека и животных, так как вывод, обобщение и наука, или не только знание, но и познание, представляют несомненные права человека на особое царство, резко отделенное сознаваемою мыслью от животного царства. Что физиогномические обобщения существуют у самых примитивных рас, не имеющих настоящего знания или науки, доказывают и дикари, уродующие себе лицо и прически, делающие себе фантастические костюмы, чтобы ими испугать неприятеля, казаться страшнее. Жрецы даже самых первобытных религий изобретают приемы, чтобы действовать на воображение и волю присутствующих, и в этих приемах играет не последнюю роль выражение лица, жестов и движений, которые должны свидетельствовать об их сверхъестественной воле, об их, выходящем из обыкновенного порядка вещей, могуществе. Что искусство практически прилагать физиогномические наблюдения к житейским потребностям одно из самых древних, показывает существование всюду лицемеров и кокеток. Вся задача, как тех, так и других собственно и состоит в том, чтобы, или с помощью умения и силы воли, или с помощью искусственных приемов и искусственных средств, произвести не то впечатление, какое бы представили их лица и движения при данных им от природы условиях и при естественном проявлении их; это стремление уже предполагает само собою сознание, что на других постоянно действуют физиогномические свойства, что они подмечают их, увлекаются ими, составляют по ним то или другое суждение, тот или другой вывод. Желание и необходимость узнать с кем имеешь дело, на что можно рассчитывать и что найдешь в человеке, вызвали издревле искусство физиогномики, как с точки зрения придавания ему той или другой формы, что можно назвать искусством активной орудующей физиогномики, так и составления себе суждения о значении и свойствах известных физиогномических данных, что можно назвать пассивною или наблюдательною физиогномикою. И та, и другая имеют целью произвести, или уловить, известные душевные свойства и движения, известные психические стороны человека, и потому они могут составить особую форму или стадию развития физиогномических знаний, которую можно назвать практическою физиогномикою, самою древнейшею по своему проявлению, коренящуюся не столько в сознательном мышлении, сколько в бессознательных впечатлениях и в инстинктивных ощущениях. Их можно назвать бессознательными в том смысле, что человек прямо берет их из опыта, как известный факт, сопровождающийся теми или другими последствиями, тем или другим приятным или неприятным проявлением, и нисколько не анализирует своих впечатлений, не систематизирует их, не подводит их в какую-либо доктрину. В этом смысле человек в таком фазисе своих физиогномических данных недалеко ушел еще от животного и действует под влиянием того или другого впечатления более рефлективно, чем сознательно.

Появляется новая ступень развития человеческого общества, начинается период сознания, первые корни научных приемов, и человек начинает систематизировать окружающие его явления. Так как первое, что доступно его непосредственному наблюдению, еще не опирающемуся на целый ряд добытых научных методов, это внешность, это форма, то человек с одной стороны утрирует значение этой формы, а с другой старается уяснить ряд этих форм, группируя их по сродству, по сходству, по известным качествам. Научные сведения не дают еще человеку возможности дойти до ближайших причин явления; он не знает еще анатомии, ему незнакомо еще физиологическое значение факторов, входящих в состав тела человека; для него существует одна внешняя оболочка, которая и является единственным средством найти ответ на ряд, и ряд все более и более многочисленный, возникающих вместе с умственным развитием вопросов. Эта оболочка скрывает от него тайну душевных явлений в организме, но она сама является отражением неизвестного внутреннего начала и механизма; она отражает его ход, его различные проявления. Естественно подмечать видоизменения этих внутренних проявлений на доступной наблюдению внешней оболочке, изучать все особенности внешней формы, постоянно связанные с известными нравственными и умственными проявлениями, привести их в порядок, в систему, сделать удобным для осмотра и получения некоторых практических выводов. Является систематизация физиогномических явлений, морфологическое изучение их; является первая ступень научного изучения физиогномики — морфологическая физиогномика, далее которой не шла эта отрасль изучения человека до первой четверти настоящего столетия. Что такое труды Лафатера, Брюйера и других, как не систематизирование известных физиогномических явлений и классификация их? Отлогий лоб есть выражение тупости или, по крайней мере, недальнего умственного развития; толстая и выдающаяся нижняя губа признак развития чувственности; плоские губы — хитрости; быстро загорающийся под влиянием какого-либо впечатления взгляд — указание на впечатлительность, на непостоянство и т. д. Существенный шаг вперед этой ступени развития физиогномики, сравнительно с предыдущей, состоит в том, что здесь уже увеличивается значительно число психических моментов, подвергаемых изучению. Уже не одни первоначальные, самые выдающиеся аффекты (гнев, ужас, страх, любовь) подвергаются изучению, но дело идет далее: анализируются градации этих психических проявлений, присоединяются целые ряды уже более научно анализированных душевных свойств. Стараются подметить, чем в физиогномике выражается память, воображение, благородство, честность, религиозность и т. д., то есть те свойства, подмечать которые способен один только человек, и притом человек, стоящий даже на значительной степени умственного развития, знакомый уже с первоначальными научными знаниями. Добыты уже некоторые анатомические данные; костяк, и в особенности череп, уже известны в их частностях и в их видоизменениях. Известно уже значение мозга как центрального органа внутренней духовной жизни, или, по крайней мере, при первых успехах этого периода дознано, что голова, а не желудок, составляет направляющую часть организма. Физиогномика из искусства, исключительно основанного на изучении выражения лица и движений, переходит к наблюдению фактов устройства черепа; она вырабатывает как отдельную отрасль краниоскопию, черепословие, искусство по видоизменениям черепа судить о свойствах человека. Хиромантия, или искусство распознавать по линиям судьбу и жизнь человека, очевидно принадлежит совершенно к иной области приложений морфологических свойств человека, так как она основывается на фаталистическом воззрении какого-то сверхъестественного соотношения между линиями рук и событиями жизни, и с этой стороны очевидно она не имеет ничего общего с физиогномикою, основывающеюся на несомненно существующем соотношении между физическим строением и психическими проявлениями. Но и в ней можно найти некоторые черты, основанные на положительных наблюдениях. Толстые пальцы, мускулистые руки встречаются у сильной, физически развитой организации; удлиненные, тонкие пальцы, нервность руки, как выражались физиогномисты, указывает на преобладание психической жизни, или по крайней мере на предрасположение к ней. Существуют общие свойства организации, проявления темперамента, которые выражаются не в одной только физиогномии, но и в конечностях: недаром маленькие ножки влияют так часто на сердца и головы людей, и в этом случае малость их и грациозность составляют предполагаемое свидетельство изящества натуры всего человека, более высокого развития его.

Морфологическая физиогномика, в большей или меньшей степени, есть достояние каждого развитого человека. Каждый составил себе известный кодекс физиогномических данных, по которым он судит о других. Душа человека сокрыта, а все сокровенное именно и возбуждает особенно любопытство наше. Каждому хочется проникнуть в глубь нравственной жизни другого, знать чего от него можно ждать или надеяться, не говоря уже о практических целях, которые делают практическую физиогномику необходимою в жизни. Кроме инстинктивного стремления по выражению лица судить о том, с кем имеешь дело, существует еще и совершенно платоническое, любознательное стремление подмечать происходящее в другом. В этой любознательности особенным даром верно угадывать и подмечать отличаются женщины и дети, коих натуры более цельны, или лучше сказать более первобытны, понимая это слово в том смысле, что они менее односторонни и не так затемнили свои впечатления системой и теорией, как это обыкновенно бывает с мужчинами. Лучшими практическими физиогномистами являются подчиненные всяких рангов и состояний, зависящие от безусловной воли своего господина или начальника, и потому по необходимости изучающие его физиогномику в совершенстве.

Развивается далее наука и выходит уже из тех пределов, при которых она должна была ограничиваться фактом и внешнею классификацией. Для нее уже становится недостаточным знание того, что известные свойства и особенность формы связываются с определенными проявлениями характера, ума и воли. Ей нужно пойти далее; она чувствует потребность дознать, почему это так, чем эта связь факта и результата обусловливается. Является изучение причин и следствий, а не одного только предыдущего и последующего. В естествознании, и именно в изучении органических тел, за внешнею морфологией, за более или менее внешними классификационными приемами следует более глубокое и более научное анатомическое и физиологическое изучение явлений. Сначала скальпель показывает число, форму и положение тех составных частей, из которых слагается внешность тела, затем наблюдение и опыт над действием этих частей дают ключ к уяснению их относительного значения и взаимного соотношения. Физиогномика как частная отрасль познания органических тел, должна была также вступить в свое время на этот путь, и он открылся ей с того времени, как нож анатома распознал все составные части тела, как физиолог дознал их отправление. Так как само по себе одно анатомическое значение частей без уяснения их отправления еще не много значит для целей физиогномических, то последующий научный период развития физиогномики можно назвать физиологическим. Для него работали, сознательно или несознательно, все те анатомы и физиологи, коих трудам мы обязаны знанием состава и значения составных частей лица и соотношения различных систем органов человеческого тела. Наилучшим выразителем чисто физиогномических целей периода физиологической физиогномики является Дюшен, французский ученый, приложивший электричество к изучению действий различных мускулов лица, заставлявший под действием тока сокращаться те или другие мышцы лица, изучавший выражения при этих сокращениях, снимавший фотографические изображения этих выражений и старавшийся выяснить, действие каких мышц вызывает то или другое душевное настроение, то или другое выражение ощущений. Этому же физиологическому направлению, с тем же стремлением отыскать анатомические и физиологические причины морфологических изменений в выражении лица и ощущений, следовали в своих работах Грациоле и Дарвин, давшие в своих сочинениях много весьма важных данных для научного построения этой отрасли наших знаний. Сочинение Дарвина важно еще в том отношении, что в нем намечено и много указаний на так называемую антропологическую физиогномику, ближайший предмет нашего рассмотрения.

Искусство, живопись и скульптура не могли также оставаться равнодушными к физиогномическим данным, тем более, что, как мы видели, сама физиогномика стояла долгое время только на степени искусства. Эти физиогномические наблюдения выразились с особенною ясностью в скульптуре древних, в особенности при изображении ими своих богов. Так как древние греческие божества были идеализацией и воплощением известных человеческих свойств, то в каждом из них художники изображали какой-либо физиогномический тип. Так Юпитер должен был выражать могущество воли, спокойное сознание силы. Юнона была олицетворением спокойной добродетели, Венера материальной красоты; Минерва считалась за олицетворение добродетельного ума, если можно так выразиться, т. е. ума направленного к добрым делам, смягченного женским добросердечием. Меркурий был олицетворением практического ума, обладавшего способностью часто повертывать и в худую сторону. Геркулес был образцом рассудительной физической силы, гладиаторы только типом крепкого физического развития. Всем этим идеалам известных свойств давались и соответственные черты лица и гармонирующее выражение. Фактическою основою для подобных воссозданий служили или наблюдения над живыми людьми, представлявшими в выдающейся степени те или другие умственные или нравственные свойства и характеризовавшимися особенным развитием известных частей тела (по преимуществу головы и лица), или же наблюдения над выражением животных. И до сих пор мы часто делаем подобные же наблюдения и прилагаем их к нашим физиогномическим суждениям: мы говорим о лисьем выражении лица, о кошачьих ухватках, о бараньих глазах, орлином взгляде, львиной поступи. Первобытный человек, находившийся ближе к природе, часто даже боготворивший животных, был еще склоннее нашего подмечать и усваивать физиогномику животных и более способен, по непритупленной восприимчивости, уловлять различные выражения свойств и ощущений у животных. В некоторых отношениях для первобытного человека было легче наблюдение над животными с точки зрения выражения и ощущений, чем у людей, так как они здесь первобытнее, характернее, чем у человека, менее замаскированы различными приобретенными воспитанием и привычкою осложнениями, менее сложны. Первобытная скульптура оставила нам данные и для антропологической физиогномики: на египетских памятниках, например. Мы встречаем уже фигуры, в которых мы можем различить различные племена по их характеристичным чертам, часто переданным несколькими характерными штрихами. До последнего времени в вопросах физиогномических главную цель составлял человек вообще, его свойства, его страсти, проявление его душевных свойств. Если и были попытки указать на факты расовой, племенной физиогномики, то эти попытки были случайны. Они ограничивались самыми резкими, самыми выдающимися признаками, легко бросающимися в глаза всякому наблюдателю, и имели по большей части такое же значение, какое имели в старинных сочинениях изображения хвостатых людей, циклопов, уродов, фантастических животных. Это было записывание и увековечивание действительно существующих или созданных воображением фактов на основании дурно перетолкованных наблюдений. Только последнему времени, даже самому последнему, принадлежит заслуга уяснения начал истинной антропологической физиогномики. Правда, уже у прежних антропологов мы встречаем описания различных племен; путешественники передали нам целый ряд изображений жителей разных стран и местностей, но всему этому еще далеко до настоящей научной племенной физиогномики. Еще и теперь она в периоде младенчества и ждет окончательного своего установления. Она находится почти в таком же состоянии, в каком описательное естествознание было до времен Линнея. Было много писано и описано до него, много дано изображений естественно-исторических предметов, но беда была в том, что каждый описывал по своему произволу, обращал внимание на то, что его особенно поражало, выражал это терминами, которые находил наиболее удобными, а иногда и наиболее красноречивыми, способными действовать более на воображение, чем на уяснение частностей. Современное естествознание допускает одно красноречие: точное и верное описание фактов. Оно положило границу изобретательности образов и сравнений для естествоиспытателя, дав ему со времен Линнея свод законов, определяющих и значение, и приложение известных определенных терминов. Язык стал менее цветист и ораторскому искусству разгуляться негде в описаниях, ставших от того краткими, сухими, но зато понятными, точными и удобосравниваемыми. Младенчество антропологической физиогномики и выражается главным образом в том, что еще много простора остается и теперь в этом отделе исследований для описательной изобретательности, что физиогномические явления не подведены под рубрики и систему, что еще не дознано в каких случаях и где какие признаки имеют преобладающее значение.

Не много нужно сведений и наблюдательности, чтобы отличить негра от белого, калмыцкую физиогномию от общеевропейского типа, цыгана от великорусса. Но таких резких типов сравнительно немного, а подразделений человеческих групп, называемых племенами, значительное число. Можно ли к отличию их прилагать физиогномические данные; в чем искать отличительных признаков их; какие свойства можно счесть физиогномически характерными в каждом племени; какой предел вариаций наблюдается между этими признаками в среде естественной группы или племени: вот некоторые из тех существенных вопросов, которые связываются с рассмотрением физиогномических данных с антропологической точки зрения или с так называемой антропологической физиогномикой. Очевидно, что эта частная отрасль изучения формы лица и выражения ощущений имеет представить совершенно своеобразные задачи, отличные от тех, которые рассматривает общая физиогномика, будь она практическая, морфологическая или физиологическая. Для физиогномиста-неантрополога важно, как проявляется вообще внутренняя жизнь во внешних изменениях человека под влиянием тех или других условий, какими органами, находящимися под ее влиянием и каким образом она пользуется в тех или других условиях. Для современного антрополога-натуралиста изучение человека вообще не есть ближайшая задача, это дело анатома, физиолога, психолога и философа. Для него важны те вариации, которые в своей форме и в своем строении представляют племена, и важны постольку, поскольку они дают возможность различать и группировать эти племена, находить в них различия и сходства для возможности естественной классификации их, для воссоздания того родословного дерева, по которому они развивались друг от друга под влиянием различных причин. Антрополог берет уже добытый анатомами и физиологами материал, основывает на нем свои выводы, но прилагает полученные другими отраслями знания выводы к своим специальным целям. Подобно тому, как зоолог опирается на гистологию, эмбриологию, сравнительную анатомию для своих специально зоологических целей, состоящих в изучении законов развития организмов, взятых в совокупности и под влиянием исторических условий этого развития, и подобно тому, как задача в этом случае явственно своеобразна и по целям, и по приемам, если не наблюдения, то группировки фактов, так и антрополог во всей своей науке вообще и в физиогномической ее части в особенности берет и анатомические, и физиологические факты, но группирует их и добавляет сообразно своей специальной цели. Если антропология, в тесном естественно историческом значении этого слова, считается различною и по цели, и по составу, и по методам от ближайших, соприкасающихся с нею отраслей знания, составляющих для нее необходимый фундамент, то и антропологическая физиогномика может быть с таким же правом выделена в особую группу по отношению общей физиогномики, преследующей изучение выражения и ощущений в человеке вообще.

При такой своей задаче антропологическая физиогномика будет иметь и свой своеобразный характер, и свои особенные приемы. Во-первых, для нее физиологическое значение физиогномических данных будет представлять очень незначительный интерес. Способность понимать ощущения и впечатления, выражаемые в физиогномических явлениях, в главнейших своих выражениях одинаково присуща всем племенам, и не только им, но и животным. Никто из людей не ласкается с рычаньем, свирепым выражением лица, взмахивая кулаками и стараясь укусить; никто не станет драться с умиленным и восторженным лицом или выражать свое удовольствие скрежетом зубовным и трагическим плачем. Бывают правда слезы радости, но кто не отличит их по выражению лица от проявлений горя и боли? Рычат животные, когда ласкаются, но предмет их ласки хорошо понимает всю сентиментальность и умиленность этого рычания. Если бы было иначе, то люди разных стран не понимали бы по физиогномическим данным душевных проявлений в чуждых для них пришельцах. Но дикари, мучающие белых, легко отличают человека храброго от трусливого, сильного волей от малодушного. Что же может найти себе, говоря вообще, антрополог в этих общих выражениях ощущений для своих специальных целей? Конечно очень не много, и потому-то он ставит их на второй план и если интересуется ими, то только тогда, когда или вследствие какой-либо особенности племени, или усвоенного ими свойства, эти выражения становятся племенными, но и в этом случае они по большей части являются только этнографическими подспорными данными, а не антропологическими, т. е. другими словами: они здесь в большинстве случаев являются своеобразными и видоизмененными под влиянием общественных и бытовых условий, результатом предания и переимчивости, а не изменения организации. Поэтому антропологическая физиогномика и берет главнейшую и существеннейшую часть материалов для своих выводов из анатомических или морфологических данных строения лица и тела, как такие, кои укоренились наследственно, передаются естественным образом, составляют прирожденные племенам отличия. Для своих целей антропологическая физиогномика ставит иногда на значительно видное место при своих заключениях такие признаки, кои не важны для физиогномиста вообще, как, например, цвет волос и глаз.

Строго говоря, можно бы назвать эту сторону антропологического изучения не антропологическою физиогномикою, но антропологическою морфологией, отделом, изучающим общую форму и habitus племен, оставляя за физиогномикою те задачи, кои приписываются ей физиологами и психологами, но вряд ли это было бы удобно. Конечно можно придираться к взятому нами термину и высказать против него большее или меньшее число остроумных возражений, но равнялась ли бы польза от них потраченному остроумию и диалектики? Этот термин тем удобен, что он прямо характеризует и цель наблюдения физиогномических данных словом «антропологическая», и специальный предмет исследования — физиогномию или habitus, общий вид племени. Правда, слову физиогномия мы привыкли придавать более специальное и более узкое значение, ограничивая его в общежитии областью лица. Но это тоже не верно: ни один физиогномист не делает своих заключений по одному только изменению черт лица, ни один физиогномический трактат не ограничивается исключительно анализом лицевых изменений. Часто лицо, под влиянием силы воли, молчит, но душевное настроение выражается едва заметною нервностью руки, быстрым мимолетным движением тела. Все физиогномисты принимают во внимание физиогномику животных, а у них лицевые части играют второстепенную роль в громадном большинстве случаев и характер ощущений выражается более в складе тела, в позе, в приемах. Лицо человека является только более подвижным и тонким отражением происходящего, более доступным зеркалом душевных состояний, и потому оно по праву первенствует, но далеко не исключает остального. Кроме того, если бы мы заменили этот употребленный нами термин выражением «антропологическая морфология», то этим далеко не улучшили бы дела. Всякий, хотя и не всегда вполне, поймет, что значит антропологическая физиогномика, но нельзя того же сказать о термине антропологическая морфология, имеющем неизмеримо более обширное и менее резко очерченное содержание. Чего нельзя только подвести под это слово из строения племен! Все, что представляет характеристическую форму в строении тела и его органов, подойдет сюда и, пожалуй, потребуется для антропологического изучения habitus племен сочинить новый термин. Будем же употреблять принятый нами, так как при малейшем желании понять его, он вполне ясен и определен.

Взятая в указанном нами смысле антропологическая физиогномика изучает всю фигуру человека во внешних ее свойствах и проявлениях, насколько они являются отклоняющимся от других, насколько они характеристичны для того или другого племени. Она берет свои данные из размера роста, из отклонений от нормы всех частей тела. Ее метод — есть метод измерения, метод пропорций для одних частей, метод строгой классификации признаков и их значения с другой. Она распределяет эти цвета по номерам и дает таким образом наблюдателям, находящимся в самых отдаленных друг от друга местностях возможность обозначить совершенно одинаково и сходно одно и то же явление цветности, независимо от субъективных свойств и взглядов лиц производящих исследование. Она заменила общие описательные признаки «большой, малый, средний, короткий и длинный» известными пропорциями частей и дала пределы, указав на которые всякий может составить себе точное понятие об относительной величине и форме органа.

Как это важно во многих случаях — показывает ежедневно повторяющийся опыт при раскопках. Мало-мальски значительный череп, вынутый из кургана, а в особенности кости конечностей, признаются неспециалистами обыкновенно принадлежащими, если не великанам, то особенно большим особям, тогда как сравнение показывает, что здесь нет ничего, выходящего из обыкновенного уровня. Как неверен глазомер и как подвержены личным различиям взгляды на размеры предметов известно каждому. Если принять в соображение, что наблюдения над племенами в значительном большинстве случаев делаются не медиками и анатомами, а путешественниками, имеющими только общие научные сведения, то введение схем для физиогномических наблюдений, уяснение приемов точного определения значения наблюдений и правильная регистрация их имеют значительную важность. Малые успехи антропологической физиогномики, не по отношению собирания фактов, а по возможности выводов из них, и объясняются тем, что только в самое последнее время было положено начало к выработке однообразных приемов наблюдений и исследований по антропологической физиогномике.

Задачи племенного физиогномического изучения весьма трудны от многих причин, и это также нужно принять в соображение при оценке сделанного до сих пор. Всякий естественно-исторический факт наблюдается и усваивается тем легче, чем он проще, чем менее он сложен и менее видоизменился от различных посторонних причин. Если бы племена сохранили их первоначальную чистоту, их признаки расы остались бы во всей неприкосновенности, то дело было бы сравнительно легко. Но земной шар, именно по отношению человека, представляет нам в этом случае самую запутанную задачу. По мнению большинства антропологов на земном шаре не осталось племен, никогда не подвергавшихся смешению; по мнению других число их крайне мало и ограничено, так как громадное большинство того, что мы называем в настоящее время племенами, есть результат исторических смешений различных племен. Кроме того, самое понятие племя очень эластическое: всякая группа, отделенная религией, наречием и обычаями, считается обыкновенно племенем, но само собою понятно, что все эти фигурирующие в антропологических инвентарях племена далеко не имеют одинакового антропологического значения. Они различны и по отношению степени чистоты крови и расы, и по степени уклонения их признаков от того первоначального корня, из коего они произошли. По объяснимому и понятному, хотя и странному ходу человеческого развития, именно человеческие племенные естественно-исторические различия всего меньше обращали на себя внимание наблюдателей и скорее являлись, до последнего времени, любопытным придатком к исследованиям путешественников, чем их существенною целью. Кроме того, племена, наиболее удобные для исследования, освоившиеся с наукою и небоящиеся ее, а таковы европейские и наиболее цивилизованных местностей других стран, представляются и наиболее смешанными. Антропологу поэтому почти всегда приходится или удобно наблюдать то, что по сущности, вследствие смешения, представляет значительные затруднения для дознания характеристичных признаков племени, или же, если он имеет возможность наблюдать более или менее чистое племя, то встречать трудности в самом производстве полных и точных опытов, не говоря уже о затруднениях, кои представляются искусственными видоизменениями лица и членов вследствие господствующих в разных местах привычек. Что в цвете лица принадлежит загару, действию перемен температуры и нечистоплотности, и что составляет естественную характеристику, до этого на практике часто добраться весьма трудно. Всякому известно как может изменить выражение оттянутая губа, искусственно сплюснутый нос, штукатурка лица разными красками, а это сплошь и рядом встречается антропологу-физиогномисту. Поэтому-то, если он даст только простое описание виденного, изложение произведенного на него известным племенем впечатления, то такое описание не только неудовлетворительно, но даже может привести к неверным заключениям.

При изучении физиогномических признаков с антропологическими целями нужно выделить все то, что принадлежит чисто бытовым этнографическим чертам. Известный костюм, известный способ прически, местные особенности окружающей обстановки служат весьма сильными средствами для придания известной характеристичности физиогномии. Измените прическу, наденьте обыкновенный костюм, и резкость впечатления во многих случаях исчезнет. Будет казаться нечто особенное в таком переодетом инородце, но он далеко не будет так резко отличаться от других представителей племен, как при своей естественной обстановке. Вот эту-то работу выделения всего того, что может влиять из этнографических условий племени и следует делать антропологу, и всякий поймет насколько подобная задача, такой анализ придаточного, декоративного, труднее непосредственного описания виденного и насколько он требует подготовительной работы и способности к наблюдениям. У европейских племен является та же задача, но в иной форме: тут костюм не выделяет особенности существующего, а наоборот часто вводит в заблуждение менее внимательного наблюдателя и заставляет его находить различия, или, по крайней мере, не дает ему возможности найти общие черты, там, где они действительно существуют. Актеры и гримировка их уясняют это нам на деле постоянно: одно и тоже лицо с лысым париком и бритым подбородком или с длинными волосами на голове, бороде и бровях, будет производить совершенно различное впечатление и иметь не одинаковый физиогномический характер. Пробор по середине головы, бакенбарды, той или другой формы, бритый подбородок или борода a'la Виктор Эммануил, сделают из русской простодушной физиогномии, если не совсем англичанина или итальянца, то все-таки обратят ее в лубочный портрет их, который издали, или при неопытности и введет в соблазн умозаключение относительно племенной или национальной принадлежности. Если это еще соединено с некоторым лоском, с уменьем схватить и затормозить на своем лице то или другое характеристичное выражение иной национальности, то является нечто весьма похожее на оригинал. Таким образом смешение племен и этнографические особенности их обычаев, влияющих на физиогномику, подкладывают не один камушек на пути, по которому должен идти антрополог, и он должен смотреть в оба, чтобы не споткнуться об него при своих умозаключениях.

Все племена, как говорят описания путешественников, представляют значительные вариации между своими представителями, не исключая даже племен, считаемых за наиболее чистокровные. Что принимать здесь за характерный признак в этих видоизменениях: частость ли его появления, или наиболее типичное выражение его? И то, и другое представляет и свои удобства, и неудобства. Избрание наиболее типичного удобнее в том отношении, что оно дает в одном представителе соединение признаков особенно характерных, но оно субъективно, оно зависит от взгляда, часто от предвзятого мнения, не говоря уже об умышленном избрании типа, что также, к сожалению, представляла антропология, хотя и в редких случаях и под влиянием совершенно ненаучных соображений. Примером этого может служить блаженной памяти теория туранского происхождения русских, выдвинутая как противодействие славянским симпатиям русских. Метод средних чисел более объективен, более стоит вне произвола, но он, как и всякий вывод, основанный на изучении средних, дает только частость появления признака, большую или меньшую вероятность его наблюдения в данном населении или лучше в данной численности его особей, но грешит тем, что не выдвигает главного характеристичного от придаточного. Кроме того, как показали Бертильон и другие, получение средних чисел отдельных признаков не дает еще возможности составить из них среднецелое, действительно существующее. Известная ширина носа у какого-либо населения может представлять такую же частость и такую же величину, как, например, известная форма скул, но из этого вовсе не следует, чтобы непременно полученная нами средняя форма носа встречалась непременно с полученною среднею формою скул, и может случиться, что если бы по этим средним мы воссоздали физиогномию человека в рисунке, то он произвел бы на нас впечатление совершенно иное, чем мы ожидали; что сказано о двух признаках, еще более приложимо к совокупности их. Еще чуднее выйдет картина физиогномии, если мы из всех средних размеров создадим фигуру; тогда даже может выйти совсем неестественное и даже карикатурное по отношению к изучаемому типу. Поэтому кроме крайних чисел выражения признака, указывают еще и предельные величины, графически изображают ход вариаций каждого существенного признака для племенного различия. Средние числа составляют часто незаменимое средство подойти к решению исследуемого морфологического вопроса, дают незаменимые указания и освещают путь к цели, но не дают прямо этой цели в руки исследователя, каковою в данном случае является установление типической формы физиогномии. Бертильон справедливо заметил, что есть существенное противоречие в смысле слов «среднее» и «тип»: все то, что является средним, промежуточным, бесхарактерным, то не может быть типичным.

Ни слова, ни описания, ни измерения не дадут вполне законченного представления о физиогномическом типе племени, и естествоиспытатель всегда будет прибегать к рисункам для полного уяснения задач антропологической физиогномики. Конечно, всякий удовлетворительный рисунок, изображающий лицо и фигуру, дает более или менее определенное понятие о ней, но для целей антропологической физиогномики требуются особого рода изображения. Антрополог не преследует, как портретист, наиболее удачного выражения, наибольшей эффектности и выразительности фигуры; для него важны ее точность, верная передача пропорций, размеров, соотношения частей. Эти размеры будут наиболее подходить к действительности, когда фигура обращена к зрителю или в фас, или в профиль. Поэтому-то антрополог и снимает свои портреты в этих положениях, т. е. именно тех, которые избегают художники и все снимающиеся, желающие произвести своей особою наиболее выгодное впечатление. Цель всяких антропологических изысканий есть сравнительное изучение признаков, типов и племен, поэтому первым и основным требованием для всего, имеющего служить материалом для изучения и исследования вопросов этой науки, должно быть то, чтобы оно было удобосравнимаемо, в общем и в частностях, со всеми другими подобными фактами или наблюдениями; естественно, что и портреты, сделанные с антропологическою целью, должны удовлетворять этому требованию, и это строго возможно и удобно только в сказанных двух положениях фаса и профиля. При всех других положениях явится больший или меньший наклон частей, явится не проекция линий и очертаний, а перспективный вид их, который может быть и изящнее по впечатлению, но менее полезен по научному приложению.

Итак, для полного ознакомления с физиогномическими признаками требуется непременно изображение, как дополняющее то, что не могут передать описания и измерения, как подробно ни были бы они сделаны. Человеческое лицо представляет везде одни и те же существенные части; везде у всех племен лицевые ощущения производятся одними и теми же мышцами, сопровождаются одинаковыми изменениями наружных частей; но это верно только относительно общности, а не деталей: относительное развитие и относительная подвижность мускулов варьируют беспредельно. Оттого мы в каждом племени можем найти известные постоянные частные типические выражения и тем подвести все встречающиеся вариации к небольшому числу подразделений, но самые типические группы эти представят бесконечные оттенки. Глаз наш часто улавливает такие различия, которые мы выразить словами не умеем, как не сумеем перевести их на числовой язык антропометрии. Наоборот, мы часто замечаем сходство, и сходство осязательное, у лиц, с первого взгляда и рассматриваемых отдельно, представляющих различия, и тоже не в состоянии определить этого словами. Производимое впечатление то же, характер выражения тот же, хотя частности и различны. Это всего чаще встречается между членами одной и той же семьи, на которую, кроме кровных влияний, влияет еще единство обстановки, привычек, внешних условий, накладывающих сплошь и рядом свою печать на целый ряд физиогномий. Какого труда потребовалось бы описать словом все эти бесчисленные оттенки, какую массу цифр и отношений нужно было бы воспроизвести, чтобы выразить каждую физиогномию со всеми особенностями ее выпуклостей и углублений, степени кривизны, протяжения линий по антропометрической схеме. Перейдите за границы племени, начните изучать представителей других, и там опять встретите своеобразные ряды сочетаний: пока эти сочетания не выяснены в своем значении, в своих соответствиях и сопричинности, до тех пор скопление подобных описательных деталей было бы не обогащением науки, а ее загромождением, тем более, как могло оказаться со временем, что исходные пункты для измерений брались нами не те; что мы их комбинировали искусственным образом и совершенно не по тому методу, по которому можно прийти к положительным выводам. Игнорировать совершенно то, что мы не понимаем, было бы также вредно в науке, потому что время может выставить его значение и важность, как это показал недавний факт с вопросом о частностях строения одной из планет; одни утверждали, что известная частность должна быть на ней на основании теоретических соображений, другие отвергали ее потому, что она не была наблюдаема. Вопрос решила фотография, этот непредубежденный свидетель, заносящий безразлично и без предвзятой идеи все действительно существующее: на ней нашли действительно то, на что не обратили внимание наблюдатели. По отношению таких-то частностей, которых мы еще не знаем, но которые могут оказаться особенно важными по чему-либо впоследствии, и не заменимы собрания фотографий, и чем в большем числе, тем лучше. Для научного значения их важно только то, чтобы они были произведены в удобосравниваемом виде, т. е. в фас и в профиль, и чтобы были обозначены те данные, на основании коих только и могут делать суждения антрополога, т. е. чтобы указано было племя, возраст, местность и даже время снятия. Элемент времени немного значит в ближайший период к тому, в который были сняты портреты, но он получает все большее и большее значение во многих случаях по мере того, как человечество отдаляется от него. Указание времени снятия портрета может иметь и известное антропологическое, и этнографическое значение, и именно вот почему.

Каждое племя, сохраняя свои типические черты и независимо от смешения, претерпевает с течением времени известные изменения под влиянием тех внешних факторов развития и той обстановки, в которой оно живет. Наблюдения делают весьма вероятным, по крайней мере относительно европейских народов, что под влиянием умственного развития средняя величина черепа увеличивается, очертания головы, и относительные частности ее развития изменяются. За это говорят не одни только наблюдения над древними французскими черепами, сравненные с современными, так как эти выводы еще могут быть подвержены серьезному сомнению с точки зрения строгих антропологических требований по отношению безупречности выводов: тут, может быть, случай играл важную роль, доставив наибольшую долю малоголовых между древними кладбищенскими черепами; затем можно возразить, что число наблюдений сделано сравнительно мало для важности вывода, что, наконец, мы не знаем, было ли небольшое число кладбищенских исследованных черепов по своему происхождению совершенно одинаково со сравниваемыми ныне живущими по отношению примеси тех первоначальных элементов, из коих сложились современные французы. Но существуют наблюдения, замеченные всеми, в особенности шляпниками, несомненно доказывающие самым верным фактором — численностью сбыта товара, что чем сравнительно развитее класс народонаселения, тем больший размер головы он имеет, тем большие шляпы для него нужны. Это изменение головы не выражается только в простом разбухании ее во все стороны, а в известной моделировке. Каменщики и землекопы имеют не только меньшие головы, чем, например, медики, артисты и художники, но голова их представляет своеобразные особенности: с развитием умственной жизни развивается преимущественно лобная часть, и достаточно просмотреть ряд портретов людей, отличившихся в науке, искусстве, литературе и промышленности, чтобы убедиться в этом. Мы недаром употребляем, желая выразить известное хорошее впечатление от человека, выражение: «он хорошая голова», но, и говорим: у него прекрасный лоб, когда стараемся отметить впечатление, произведенное умным и энергическим человеком; недаром также заклеймили названием «медного лба» известные качества, далеко нам не симпатичные и, во всяком случае, не могущие считаться возвышенными с умственной и нравственной точек зрения. Если очертания лба изменяются, если общий вид и соотношение его с другими частностями формы головы варьируют с течением времени, то и физиогномическое впечатление будет также изменяться от развития в народах умственной жизни между все большею и большею массою. Это происходит не только от того, что умственному труду подвергается все большее и большее число лиц, передающих по закону наследственности приобретенное улучшение формировки лба и увеличение размеров черепа, но умственный элемент, элемент развития, все более и более входит с течением времени, как необходимый фактор, даже в воспитание тех, кои отправляют ремесла, мешающие развитию размеров мозга и головы. Вероятно не много пройдет времени, когда «tete de macon», составляющая по своей малости предмет незавидного сравнения и синоним глупости, потеряет свое фактическое основание и станет такою же археологическою поговоркою, какими стали многие из них, потеряв с течением времени свою историческую причину. Школа и осмысленность ремесла сделают с течением времени свое дело. Таким образом, исторический ряд фотографий даст со временем антропаюгам точный материал для изучения изменения племен под влиянием культурных условий и дополнит и оживит то, что будущим исследователям придется получать из изучения черепов и из письменных свидетельств.

То, что фотография дает антропологу, то искусство, живопись, дает этнографу и физиогномисту. Фотография передает черты, искусство живописи — выражение. Если просмотреть серию портретов, писаных самыми лучшими художниками в картинных галереях и принадлежащих более или менее отдаленному от нас времени, то нельзя не поразиться своеобразностью выражения, оригинальностью, так сказать, типа людей прежних времен. В них можно найти и физическую силу, и рыцарское благородство, красоту Венеры и Дианы, но нельзя найти той глубины выражения лица, того преобладания умственной жизни, того анализа ощущений, который все чаще и чаще встречается в современных нам портретах. Сравните портрет деятелей Екатерины, с точки зрения выражения лиц их, с современными выдающимися, и вы невольно почувствуете, что лица эти принадлежат двум эпохам, двум стадиям развития культуры. Правда и теперь можно встретить лица, которые сохранили в себе как бы закаменелым выражение прошлых времен, но к числу их прибавилось много совершенно своеобразных. С развитием умственной жизни, в человечестве вообще, и в частности в каком-либо народе, главнейшие моменты человеческой внутренней деятельности остаются те же, но они делаются разностороннее, представляют больше разнообразия и впечатлительности; является более оттенков ощущений, и самые эти оттенки становятся иными. Эти оттенки материально выражаются в иной степени сокращения мышц, в иной разновидности их сочетаний при выражении душевных ощущений. Таким образом антрополог-физиогномист найдет и в исторических фактах, даваемых живописью и скульптурою, многие полезные указания для себя.

Таким образом художественное воспроизведение физиогномий является необходимым для антропологической физиогномики. Слово никогда не передаст вполне выяснено то, что действует как сочетание форм, цветности, подвижности частей, как нельзя описать запаха и цвета. В физиогномике всегда останется много такого, для чего необходимо прибегать к самому источнику впечатления, т. е. изображению или копии с него. Таким образом одни числовые данные, один метод средних, могут только осветить путь исследования, дать общие указания, но не вполне решить задачу; необходимо еще и изображение. По отношению его в физиогномике останется всегда неизбежным выбор того, что считается характеристичным и является много падающего исключительно на проницательность и непредубежденность наблюдателя, на его способность подмечать характеристичные черты. Нельзя ли найти правила, коими, если бы и не совсем был положен конец личному произволу при выборе антропологических типов, то, по крайней мере, положен был бы ему некоторый предел, дано было бы какое-нибудь прочное путеводное указание?

Мы знаем, что даже самые первобытные племена представляют значительные физиогномические отличия в пределах своей группы; эти пределы отличия становятся еще шире по мере смешения с другими, по мере появления с развитием племени все больших и больших различий в степени развития. Все дикари стоят на одном уровне, влияющем уравнивающим образом и на их физиогномий. С большим ходом развития племени и народа эти условия равенства изменяются, как от большей или меньшей степени умственной восприимчивости отдельных особей и их способностей, так и от неодинаковых внешних причин, дающих средства к этому развитию. Уменьшением умственных условий к развитию народа можно достигнуть того, что бывшее разнообразие выражений, вытекающих от степени развития и восприимчивости, сгладится и получит однообразный оттенок; можно опять свести в поколениях этим путем к заурядному полуживотному выражению лица. История давала нам этому примеры; но нельзя достигнуть обратного. Всегда будут выдающиеся организации, особенно одаренные натуры, которые будут выдвигаться из массы, и хотя число их будет постепенно увеличиваться, но никогда они не станут исключительно преобладающими. Всегда будут существовать неблагоприятные условия в развитии отдельных особей, которые будут вредно влиять на развитие физической стороны их будут ими передаваться наследственно. Такое же явление по отношению физиогномических данных и лицевых ощущений замечается и у первобытных народов, хотя и в меньшей степени, почему они и кажутся нам более однородными.

При таком различии в физиогномических частностях, что же исследователь должен брать за тип? Какие формы считать основными, какие разновидностями и случайными видоизменениями их? Что нужно принимать в известном племени или народе за типическое выражение его? На это, как уже сказано, существуют два практические приема, считаемые ответом на сказанные вопросы. Одни берут наиболее часто встречающуюся физиогномию, наиболее преобладающую по численности в нем; другие наиболее характерных представителей, соединяющих в себе в наибольшей степени нечто то, совокупность чего придает отличие народу или племени, и по ним составляют антропологический диагноз его. Первый прием можно принять за особенно приложимый к более или менее чистокровным племенам, где средняя форма физиогномий говорит за то, что при нормальных условиях организации и известных постоянных внешних влияниях, устанавливается некоторая норма, выражающаяся в более частом сочетании известных пропорций, размеров, оттенков. Когда мы рассматриваем человека с чисто физической стороны условий его организации, то мы должны считать за несомненное, что явления этой стороны его жизни совершенно аналогичны и даже во многих случаях тождественны с тем, что мы замечаем у животных. Поэтому и вопросы, касающиеся физических свойств племен человека, совершенно аналогичны вопросам о расах животных и должны быть изучаемы тем же методом, теми же приемами, кои дает естествознание и для этих последних. Если это так вообще со сказанной точки зрения, то и по вопросу о выборе представителей для описания племен, с точки зрения их общего вида, мы можем найти указания в приемах зоологов. Зоолог имеет у себя и чистые расы, и смешанные; он давно уже работает над тем, чтобы описать, разграничить, рассортировать их; причем во многих случаях его особенно просвещают практические требования скотоводов и выработанные ими приемы. Строго говоря, в природе нет двух экземпляров животных сходных друг с другом, и в каждой классификационной группе, будет ли то раса или вид, существует большая или меньшая граница колебаний. Всегда встречаются особи больших и меньших размеров, более сильные и более слабые, более или менее ярко покрашенные и т. д. Когда зоолог подходит к естественной, установившейся группе, чистокровной (по крайней мере, относительно значительного числа поколений), то он берет за типическую форму ту, которая преобладает по численности и описывает ее, конечно притом давая и указания на встречающиеся видоизменения, на пределы этих отклонений. Этот прием обуславливается тем, что зоологу в этом случае необходимы признаки, кои давали бы возможность определить с наименьшею трудностью и с большею уверенностью каждую встречающуюся особь. Если бы он составил свое определение по наиболее выдающимся экземплярам, то он рисковал бы, что его описание затруднило бы всякого другого, изучающего то же, так как существует гораздо большая вероятность, что ему попадется средняя особь, чем уклонение. Описание таких постоянных племен, рас и видов имеет чисто таксономическое, классификационное значение, и здесь решает закон преобладания численности, частость нахождения формы. Изучая мопса или пуделя, для зоолога интересны не случайные разновидности его, происшедшие от тех или других внешних условий, а то более постоянное сочетание, которое одно дает ему возможность составить себе представление о мопсе или пуделе как представителях естественных групп, или рас.

Иное дело, если зоолог перейдет к дворняжкам, ведущим свою родословную самым произвольным образом. Пусть имеет он дело с целою стаей таких дворняжек, перемешавшихся кровным сродством друг с другом в самой различной степени. Может ли его интересовать исключительно средняя форма между ними, так как он знает, что эта средняя форма будет средним арифметическим числом, но не средним зоологическим. Таким средним по отношению к различным признакам может быть зоолог и воспользуется для каких-либо специальных целей, но только не для составления генеалогической таблицы, имеющихся в его распоряжении дворняжек. Он знает, что в генетических теориях признаки не считаются, а взвешиваются по их значению; они классифицируются не по своей численности, но по своей ясности проявления, по определенности его. Это же делает и скотовод для своих специальных целей. В данном случае зоологу в каждой особи важно то, что дает ему указание на влияние расы; для него особенно поучительны те, хотя бы немногие, особи, кои соединяют в себе характерные признаки той или другой расы и кои дают возможность найти ключ к уяснению влияния смешения на формы, кои он имеет перед глазами. Зоолог будет здесь выбирать характеристические особи, а не добиваться средних наименее выдающихся форм. То же мы имеем и в смешанных племенах человека; те же затруднения, те же вопросы и те же цели встречаем мы при изучении их антропологических свойств. Для антрополога в большинстве случаев не особенно важно дознать, какое смешение признаков явилось в действительности преобладающим в данном частном случае по численности в смешанном племени, а найти указания на то, из каких племен произошло это смешение, какое из них преобладает в каких-либо свойствах; не явилось ли какого-либо нового сочетания признаков, которое вызвало образование чего-либо стойкого, постоянного в естественно-историческом смысле.

Европейские народонаселения, смешанные самым разнообразным образом, всего более подвергались подобному анализу с антропологической точки зрения. Что должны мы разуметь под современными французами, немцами, русскими? Суть ли это термины, исключительно обозначающие известные политические, лингвистические, национальные и территориальные сочетания, или это вместе с тем и известные группы в антропологическом отношении? Что в этих типах обусловлено известными этнографическими и культурными условиями, и что принадлежит в них крови и организации? Эти вопросы не раз занимали и этнографов, и историков, и антропологов, и каждый старался уяснить их со своей специальной точки зрения, тем более, что решение или, по крайней мере, уяснение таких вопросов выходит из круга кабинетных задач и связывается тесно со многими серьезными общими вопросами, затрагивающими интересы многих отраслей знания. Для решения их начинали со средних и статистических данных. Изучали среднюю высоту роста, преобладающую цветность волос, особенно распространенные краниологические признаки, и составляли карты распространения этих признаков в изучаемой стране. Оказалось, например, что северная Франция представляет преимущественно белокурое, высокорослое население со светлыми глазами, а южная дает преобладание низкорослым, черноволосым и черноглазым. То же различие в географическом размещении сказанных признаков показывает и Германия. Затем определены были более частные области в границах государства преобладания того или другого признака; начался более подробный анализ общих выводов, и числа стали размещаться и изучаться по меньшим отделам территории, по ее подразделениям. До сих пор шли методом классификационным, методом больших чисел: но задачи поставлены, подразделения сделаны, нужно перейти к восстановлению признаков первоначальных типов, их сродства с теми или другими племенами. Если они вымерли, то опять даю идет на сравнение средних форм со средними, но если существуют еще живущие, то между ними для сравнения выбирают тех представителей, кои наиболее типичны; тут уже не считаются признаки, а взвешиваются. Всего чаще при дознании таких первоначальных племен приходится прибегать к историческим сказаниям о племенах, к переданным историками характеристикам исчезнувших племен, а они описывали не среднее и не заурядное, а наиболее поражавшее их, выдающееся, типическое.

Отличили мы, наконец, два-три племени, служившие первоначальным источником образования известного смешанного народа, узнали, например, что галлы и франки главным образом обусловили современное население Франции. Между нынешними французами будем ли мы высматривать эти два типа в самых заурядных личностях, в самых ежедневных представителях их, или будем отыскивать их в тех особях, которые воплощают в себе в большей чистоте и совокупности расплывчато разбросанные признаки в массе однообразных и мало выдающихся лиц? Конечно мы сделаем последнее; мы отыщем и изучим наиболее характерных представителей и высокорослой, и малорослой расы, типические фигуры с галльским и франкским характером, и это в особенности будет нам необходимо, когда мы оспециализируем нашу задачу и сократим ее до размеров антрополого-физиогномической. Мы этим еще не ограничимся. Кроме галлов и франков, мы не упустим и французов, хотя бы их считали и за смешанную расу. История, культура, физические условия страны, путем смешения влияли также на расу и в свою очередь вырабатывали известный тип, могущий считаться не исключительно только этнографическим, но и антропологическим. Мы отличаем «француза из Бордо» от француза с Севера, но все-таки, при взгляде на их физиогаомию, на их темперамент, на способ выражения ощущений, на свойства их способа изложения и уяснения, мы узнаем в них представителей одного общего — французов, и отличим их резко и легко от немца. Способности ума, темперамент, выражение ощущений, все это тесно связано с известными сторонами организации, все это накладывает на них вообще, и с точки зрения строения, и с точки зрения антропологии.

Когда кто захочет изучить тип физиогномий француза, немца или англичанина, то он, конечно, не возьмет первую парикмахерскую физиогаомию, первого встретившегося колбасника, а выберет тех представителей, которые воплощают в себе все, что представляется особенно замечательным в характере данной нации. Мы составляем себе понятие о народе не только с культурной стороны и с художественной точки зрения, но и со стороны физиогномических особенностей по тем величайшим, наиболее типическим представителям, которые вышли из известного народа. Мы берем физиогаомию Кювье и Клода Бернара для французов, Гете, Шиллера и Гумбольда для немцев, Дарвина, Оуэна и Милля для англичан. И мы правы в этом случае. Мы не судим о каком-либо растении по едва заметной, безразличной почке его, а по вполне распустившемуся цветку, по вполне созрелому плоду. Таких особей мало, как гениальные и наиболее типические представители, но зато каждый из них концентрирует в себе то, что слабо, бесцветно, мельчайшими долями разбросано в народе, не только со стороны его умственных проявлений, но и со стороны физической, в особенности развития и восприимчивости нервной системы и ее физиогномического отражения в складе головы, лица, выражения ощущений. Такое изучение ведет нас к исследованию того нового антропологического типа, который вследствие смешения бытовых и территориальных условий вырабатывается в народе, составляет новый зарождающийся или зародившийся тип, новый вид, могли бы мы сказать, если бы мы в антропологии придерживались того же узкого определения, которое по преимуществу господствует в зоологии, в которой всякий малейший признак, кажущийся нам постоянным, считается нами и видовым.

Таким образом оказывается, что при решении вопросов антропологической физиогномики мы неизбежно, в известных случаях, приходим к выбору типических признаков, типических физиогномий, хотя мы и не ограничиваемся ими и пользуемся от метода средних чисел всем тем, что они могут дать. Мы только не ограничиваемся ими, как в исключительно систематизирующих целях исследования, и идем дальше. В более сложных задачах смешанных народонаселении мы пользуемся не одним, а всеми доступными исследованию методами. В изучении смешанных народонаселении по отношению некоторых частных вопросов, например, о характере происшедшей от смешения физиогномики, мы даже почти исключительно делаем свои выводы и заключения по единичным, наиболее характерным особям, т. е. прямо ставим метод средних на второй план.

Таковы общие соображения, которые невольно приходится обсудить и исследовать, если мы зададимся задачей изучить какое-либо племя с точки зрения антропологической физиогномики. Но частности приложения уясняются лучше, если мы специально перейдем к изучению какого-либо племени с этой, избранной нами, точки зрения. Какое же племя может быть для нас и поучительнее, и интереснее, как не то, к которому мы принадлежим, а именно русское, тем более что вопрос о нем и его физиогномике затрагивался весьма мало и даже не ставился решительно как научный антропологический вопрос.

Физиогномическое изучение великоруссов. Мнение этнографов и краниологов о крайней изменчивости антропологических и физиогномических признаков русских. Образец этнографического описания физиогномической характеристики русских. Действительно ли существует «русский тип» лица? Воззрения ученых на этот предмет и протест против не признания русского типа в обыденной жизни и в общем убеждении. Первая попытка собрать в Москве материал по физиогномике русских в Антропологическом альбоме и мнения вызванные им.

Разнообразие степени смешения русских с инородцами в различных местностях. Выяснение значения численности смешивающихся факторов по отношению взаимного влияния рас. Малочисленность первобытных инородцев, как элемент помогающий влиянию колонизаторов на расу. Слабость инородческих женщин, как одна из причин постепенного обрусения их детей. Обрусение нельзя признать исключительно бытовым, но и кровным актом. Подтверждения этому в народных песнях и характеристике доброго молодца и красной девицы. Сравнительное изучение антропологических типов по песням различных народов. Почему по песням у женщин только русая коса, а у мужчин черные кудри? Какому племени принадлежали эти кудри? В какой степени выражаются наиболее резко признаки смешанного племени? Сказания иностранных писателей и древних путешественников о типе русских. Исторически-антропологическое собрание изображений русских, проектируемое на Антропологической выставке. Неудобства специальных антропологических данных в этих заметках. Значение приложенных изображений. Необходимость помощи в получении портретов русских женских лиц для возможности более обстоятельного изучения антропологической физиогномики русских.

Всякому известно, что «великоруссы» — племя смешанное. История заселения Средней России, являвшаяся в виде обрусения первоначальных инородческих обитателей и колонизации господствующего славянского типа, показывает несомненно, что смешение, и смешение в значительно степени, должно было быть. Это говорит и физиогномика, могущая выставить на вид значительное число самых разнообразных типов, отличающихся не только вследствие этнографических особенностей, влияющих более или менее на общее впечатление, производимое физиогномией, но также вследствие очевидных различий кровных. Это разнообразие поражало некоторых этнографов и выражалось даже почти в отрицании каких-либо общих физиогномических черт у великоруссов. Один из хороших и основательных этнографов г. Максимов, обозревая великорусскую группу на бывшей в 1867 году Этнографической выставке, вот что говорит о физиогномике великоруссов: «Великорусское племя отличается именно тем, что в нем трудно находить одно лицо, похожее на другое, что сплошь и рядом встречаем мы не только у бродячих северных инородцев и у кочевых степняков, но и у южных горцев, а в особенности у закавказских и русских армян. Даже на самой маленькой ярмарке, на небольшом базаре, всякий желающий без труда может убедить себя в том, что ничего нет труднее, как найти такие черты, которые можно было бы почитать общими, и определить и выяснить для себя такой закон, который удобно было бы применить для распознания племенных отличий великоруссов. Обычные паспортные приемы (до сих пор, впрочем, не имеющие никакого успеха) нигде не кажутся настолько смешными и ненужными, как по применению к лицам и особым приметам великоруссов. Едва ли только не говор один до сих пор может почитаться в числе общих особых примет, пригодных про всякий случай человеку, до сих пор руководимому мертвыми общими местами паспортных отметок».

Профессор Лесгафт, в одной очень поучительной своей статье о черепах великоруссов, сводя все сделанные краниометрические наблюдения над ними, приходит к тому заключению, что произведенные до сих пор исследования над краниологией русских и противоречат друг другу, и не дают твердой опоры для каких-либо выводов. С другой стороны постоянно приводят характеристику великоруссов в статьях, имеющих задачею ознакомить с населением России. Н. И. Надежин в 1837 г., например, так характеризовал великоруссов: «Физиогномия российского народа, в основании славянская, запечатлена естественным оттенком северной природы. Вообще, великороссияне не так высоки ростом, как западные их братья; но зато сложены крепко, здоровы и расположены к тучности. Особенно женщины отличаются дородностью, которая считается одним из условий красоты в низших сословиях. Черты лица у обоих полов правильны, но мало выразительны, лоб вообще узок, глаза и рот небольшие, нос кругловатый. Волосы русые, отчего в старину производили самое имя «Руси», но по мере приближения к северу, светлеют более и более, так что сбиваются на желтые и рыжие. Впрочем, рыжий цвет в общем пренебрежении. Поэтому существенно нравятся, у молодца черные кудри, у девицы — русая коса, как видно из народных песен; последняя, чем длиннее и гуще, тем сильнее знобит сердце молодецкое. Идеал красавицы: белое круглое лицо, щеки маков цвет, глаза черные с поволокою, бровь соколиная, поступь павлиная. Молодец тоже нравится чернобровый и черноглазый; но его главное достоинство состоит в свежести и здоровье, в том, что называется «кровь с молоком». Суровость климата притупляет вообще органы осязания, вкуса и обоняния; атмосфера большею частью туманная, и беспредельные равнины, две трети года покрытые снегом, не благоприятствуют развитию чувства зрения; зато слух очень тонок. От малороссиян великороссияне отличаются резко тем, что не имеют той живости в чертах, того огня глаз, которые принадлежат югу; с белоруссами сходны больше, только у этих последних шея обыкновенно бывает вытянута и голова слишком живо ходит на плечах, тогда как у великоруссов она кажется вросшей в плечи, на толстой, короткой шее. Впрочем, они не уступят, или даже превзойдут тех и других, гибкостью членов, проворством и расторопностью движений. Русский человек вообще больше крепок, чем силен; он способен переносить самые тяжкие труды, нечувствителен к лишениям, терпелив до бесконечности. Как по крепости сложения, так и по привычке ко всем суровостям воздуха, здоровье его редко подвергается болезням без особенных случаев. Живет долго, когда сам себе не накличет смерти, и до глубокой старости сохраняет бодрость. Женщины скоро теряют свежесть, но в старости редко подвергаются тому отвратительному безобразию, которое так свойственно южным старухам и вероятно было поводом к преданию о киевских «ведьмах». Быстрота понятия и медленность суждения принадлежат ровно всем поколениям русского племени, но скрытность выражения менее свойственна великороссиянам, которые вообще разговорчивее малоруссов и белоруссов. Великороссияне не имеют слишком живых чувств и пылких страстей. Они не способны к чрезмерным порывам, ни в любви, ни в ненависти… В отношении к способностям промышленным, художественным, творческим, великороссияне, как и прочие их братья, не отличаются изобретательностью, но зато чрезвычайно переимчивы и способны к подражанию. Чувство эстетическое мало развито в нем; что пестро и шумно, то для него и хорошо, и красно, и весело».

Приведенных выше мнений и описаний достаточно, чтобы показать, в каком положении находится вопрос о физиогномике русских, так как одни и до сих пор высказывают, что отыскивать типа русской физиогномии то же, что искать тождества в формах облаков, из коих каждый на свой образец; другие дают такую неопределенную характеристику физиогномии русских, что из нее не составишь себе какого-либо определенного понятия, подобно тому, как из слов Олеария, признавшего особо характеристичными признаками русских «обилие волос и толстое брюхо». Третьи, сравнивая имеющиеся до сих пор попытки уловить на черепе и в измерениях характерные черты морфологии лица и головы русских, становятся в тупик перед бедностью имеющегося материала и противоречием данных. От чего происходит это: от действительной ли невозможности найти что-либо стойкое в той помеси, которая сплотилась историей в группу русских, или же от того, что к вопросу подступали, недостаточно выяснив его элементы, и не выделяя при рассмотрении и поверке их те, которые могут скрадывать и затемнять результат? Существует ли великорусская физиогномия, и чем она отличается? Вот специально интересующий нас вопрос, который стоит в зависимости от другого: составляют ли великоруссы только исторический или этнографический термин, или же он имеет и известное антропологическое значение?

Вопрос этот для нас имеет особый интерес, хотя мы по своему обыкновению не только не особенно занимались им, но склонны были заранее, на основании наших поверхностных наблюдений и предвзятых идей, решить его отрицательно. Жизнь, однако же, решает его в положительном смысле и не дожидаясь специального исследования антропологов. Мы сплошь и рядом употребляем выражения: «это чисто русская красота, это вылитый русак, типичное русское лицо». Может быть, при приложении к частным случаям этих выражений и встретятся разногласия между наблюдателями, но, подмечая ряд подобных определений русской физиогномии, можно убедиться, что не нечто фантастическое, а реальное лежит в этом общем выражении «русская физиогномия, русская красота». Это всего яснее выражается при отрицательных определениях, при встрече физиогномий тех из родственных племен, кои исторически сложились иначе, например: малоруссов и белоруссов, а еще более инородцев, и при сравнении их с русскими. В таких случаях, «нет, это не русская физиогномия», звучит решительнее, говорится с большим убеждением и с большей определенностью. В каждом из нас, в сфере нашего «бессознательного», существует довольно определенное понятие о русском типе, о русской физиогномии; что же это, мираж, устроенный нашим воображением или отражение действительно чего-то существующего, не только исторически и этнографически русского, но и антропологически русского?

К этому вопросу совершенно естественно должен был прийти всякий, кто выбрал себе для собственного получения исследование вопроса о краниологических особенностях народонаселения Средней России, составляющего более удобный материал для изучения русских, чем окраины ее. Уже несколько лет меня занимал этот вопрос, и я, насколько позволяли средства, собирал для него материал. Еще в 1867 году по моей просьбе в Русской фотографии составлен был антропологический альбом русских, фигурировавший на Этнографической выставке и затем в копиях переданный мною Лондонскому Антропологическому Обществу, Парижскому Антропологическому Обществу и Музеуму Естественной Истории в Париже. Цель выставления этого альбома, а равно и передачи его иностранным антропологическим собраниям, была та, чтобы вызвать мнения о физиогномике русских. Портреты я старался собирать без какой-либо предвзятой идеи, отыскивая с одной стороны те лица, кои мне казались наиболее подходящими к обыкновенно признаваемым за более чисто русские, а с другой те, кои наиболее часто встречаются, хотя и носят следы инородческой помеси. Не особенно легко собирать подобные портреты, особенно чисто русских физиогномий, даже мужских. Относительно женских я потерпел вполне неудачу и возбуждение в настоящее время мною вопроса о русских физиогномиях вызвано между прочим надеждою, что уяснение цели портретов облегчит их получение. Если встретится физиогномия, вполне интересная как выражение русского лица, то получить с нее портрет в 99 случаях из ста бывает невозможно, вследствие отказа в позволении снять с себя портрет в фас и профиль. Такой отказ почти постоянно встречался у мужчин, а относительно женщин он был безусловен. Приходилось ограничиваться весьма тесным кругом более знакомых лиц, которые в виде одолжения соглашались удовлетворить странному требованию, от коего они не ожидали ничего путного, но соглашались из желания не противоречить безвредной мании знакомого и близкого человека. Затруднения встречаются, кроме того, и материальные: снятие с каждого лица двух портретов в значительную величину сопряжено со значительными расходами при большом числе фотографий, а до последнего времени только одна русская фотография Н. М. Аласина, во время управления ее М. А. Зыковым, охотно помогала своим трудом и старанием ученым целям. Только со времени начала деятельности по Антропологической выставке условия изменились более благоприятно, и явилась надежда собрать в Москве и других местах порядочный материал по антропологической физиогномике русских.

По появлении альбома русских я действительно получил несколько замечаний. Некоторые русские и иностранцы, видевшие собранные портреты, упрекнули меня за предвзятый выбор особенно хороших лиц и за тенденциозную прикрасу материала, хотя в альбоме сняты были исключительно крестьяне, и как сказано, в различных видоизменениях физиогномического типа. Правда, я в главе альбома поставил двух умных и очень симпатичных владимирцев, бывших в то время у меня плотниками, но за ними следовал ряд других, безупречных в отношении прикрашения, так как это были представители наиболее часто встречающихся типов, самых обыденных физиогномий. Но иностранцы, да и многие русские, поражаются во всем касающимся русских выдающимися отрицательными сторонами, и не только проглядывают, но даже считают ненормальным все более или менее говорящее в пользу их. Вероятно, я не был бы подвергнут упреку от подобных ценителей, если бы выбрал исключительно представителями физиогномий для своего альбома лиц с узкими лбами, с носом в форме луковицы, с лукавою и глупою физиогномией, словом нечто подобное тому «Савоське», которые в прошедшем году, под пером именитого русского, как его отрекомендовал журнал, явился для читателей одного весьма дельного журнала «Revue scientifique» представителем этнографического быта и нравственного склада русского мужика. Другие высказали то мнение, что великоруссов в антропологическом отношении не существует и что альбом есть сборник фотографий некоторых физиогномий, попадающихся в России, но что он вовсе не антропологический альбом, так как антропологического типа великоруссов в чистоте, вследствие смешения, не существует на деле. Так как эти мнения высказаны были с серьезною, а не тенденциозною целью, то они имеют право на то, чтобы к ним отнестись серьезно, спокойно и научно.

Великоруссы, так же как и вся Россия, представляют такое разнообразное сочетание самых разнородных явлений, что по отношению фактов, касающихся их, можно подобрать материал для каких угодно выводов, в особенности в такой еще неустановившейся в своих частных методах науке, как антропология. Верных числовых данных, годных для антропологического изучения отдельных местностей России, не существует, а только подробное изучение частных и местных специальных явлений в области антропологии может повести к чему-либо положительному. Недаром Ворсо на одном из международных конгрессов доисторической археологии и антропологии высказал справедливую мысль: успех конгрессов и обеспечение их серьезных результатов он видит в том, что они оставили на втором плане обсуждение общих теорий исследуемых ими наук, и из широкой области общих обозрений перешли к частному изучению антропологических и археологических задач в каждой стране в отдельности, даже в отдельных областях каждой страны. Уже a priori можно дознать, что результат смешения русских и их взаимные антропологические соотношения будут иные на Севере, Юге, Западе и Востоке России. Кому захочется провести теорию урало-алтайского происхождения русских, тот пусть подберет черепа из тех местностей, в коих в русское народонаселение вошли обрусением племена сказанного происхождения. Для ищущего своего благополучия в туранском происхождении русских тоже найдутся подходящие местности и подходящий материал, который на первый взгляд будет даже казаться неподтасованным нарочно. Если это возможно, и действительно представляется, то первым условием антрополога, an und fur sich, т. е. действующего под единственным желанием составить себе по возможности наиболее верное представление о великорусском племени, должно быть обсуждение и оценка значения того материала, которым он желает обусловить свои выводы, выделение всех тех элементов, кои, помимо его желания, могли бы влиять односторонне на его выводы. Но, прежде всего ему, конечно, нужно уяснить себе, берется ли он за разрешимую задачу, старается ли он определить нечто существующее, нечто созданное самою природою, а не одним преданием, одним историческим влиянием языка, религии, нравов. В частном, занимающем нас вопросе, такому предварительному исследованию должно подвергнуться изучение влияния смешения племен в России по тем данным, коими мы можем располагать. Если мы ясно определим значение смешения, степень его в русском народонаселении различных местностей, то мы выясним себе некоторые основания для освещения пути исследования, мы более прочно и точно поставим вопрос, а хорошая постановка его есть уже половина решения.

Если мы какой-либо народ озаглавим просто термином «смешанный», то этим скажем еще очень мало. Смешение народонаселения может быть чисто механическое, может быть и физиологическим. Оно может совершаться в различных степенях напряженности, зависящих, как от относительной численности особей каждой из смешивающихся групп, так и от физиологической устойчивости рас в отношении передавания своих свойств и признаков. Без предварительного уяснения себе этих данных мы вряд ли можем с ясностью судить об отрывочных фактах, получаемых из наших наблюдений. Все говорят, что великоруссы смешанное народонаселение, и, изучая их с антропологической точки зрения следует спросить себя, прежде всего, как происходило это смешение, основываясь, по крайней мере, на письменных памятниках и на происходящем ныне перед нашими глазами.

Все данные говорят нам за то, что с юго-запада и северо-востока России шел приток тех колонизаторов Средней России, которых история называет славянами. Путь их шел преимущественно по водным большим дорогам и по большим торговым и междуплеменным трактам. На первобытные племена, занимавшие центральную Россию, постоянно был наплыв в течение веков пришельцев, представителей высшей культуры и племени. В какой же относительной численности встречались друг с другом эти два различные антропологические элемента, как могли действовать они друг на друга кровным путем? Если в густонаселенную, местность, представляющую более или менее компактную массу, однородную по своему кровному составу, попадает незначительное число переселенцев иной расы или если они выше по культуре, то оставляют несомненные следы своего прихода в языке, в нравах и обычаях, но с кровной токи зрения они совершенно исчезают в первобытном населении. Замечательно, что призвание варягов имело большое бытовое и государственное значение, оставило свой след в истории народа, но не оставило никакого антропологического заметного следа. Иное дело бывает, если в редко разбросанное, малочисленное население попадает сравнительно значительное число новых колонизаторов. Если от прикосновения с ними не исчезнет племя, не уйдет в другие места, не будет перебито или не вымрет от отнятия у него единственно возможных условий для его существования, то оно подчиняется новым колонизаторам земли, и притом не в смысле политическом или бытовом исключительно, а в смысле антропологическом, если только оба племени при соединении могут давать плодущие поколения. Известно, что кровные связи европейцев с некоторыми дикарями оказываются бесплодными в результате: особи смешанной крови не выживают и удаляются самым естественным путем — неживучестью, ранней смертностью, или просто вследствие отсутствия плода. Известно также, что смешения тех инородцев, коих можно считать за остаток или за представителей племен, первоначально населявших Среднюю Россию, с русскими плодовиты и вовсе не вызывают уменьшения приплода. Если мы возьмем Среднюю Россию еще за очень немного лет тому назад и обратим внимание на то, какое раздолье для расселения существовало еще тогда, посмотрим на обилие лесов, возьмем факты из распространения звериных промыслов и обилия диких зверей, находивших себе приволье и бывших во многих местностях более многочисленными, чем люди; если, наконец, мы соберем сведения об имевшейся в прежние времена густоте населения, насколько они для нас доступны, то, соединяя все эти данные, мы можем смело сказать, что новые пришельцы встретили сравнительно очень редкое народонаселение, по отношению к численности которого и их небольшое число было уже заметным, тем более, что это число увеличивалось постоянно как прибытием новых пришельцев, так и в их кровных сувенирах, оставленных в семьях первобытных жителей. При раскопке курганов в Богородском уезде мне помогал своими советами и влиянием один очень умный, много видевший и хорошо знавший свою местность, священник. Передавая мне сведения об имеющихся в уезде курганах и присутствуя при раскопке одного из наиболее многочисленных курганных кладбищ, он заметил: «А нужно признать, что мало было на свете вашего курганного народа. Если взять все известные мне в уезде курганы, если даже предположить, что они уменьшились в значительной степени с течением времени, то все-таки удивительна их малочисленность. Прежде здесь были лесные местности, и курганы может быть обворовывались, но не уничтожались; распахивать, да раскапывать их и сносить насыпи стали уже на моей памяти. Мы здесь на самом обширном курганном кладбище, так как здесь и теперь за полсотни курганов, да по местности видно, что оно могло быть раза в четыре или в пять больше. Не в десяток лет их здесь насыпали, а в столетия, тем не менее, их куда много меньше того, что я перехоронил на своем веку в одном этом фабричном селе».

Таким образом, весьма вероятно, что условия численности пришлого видоизменяющего племени по отношению к местному, подвергавшемуся изменению от прилития новой крови, были благоприятны тому, чтобы это пришлое племя могло оставить крепкие антропологические следы. Кроме того, условия этого влияния одного племени на другое были не одинаковы, и с антропологической точки зрения более благоприятны колонизаторам. Может быть, многие и женились на туземках и делались оседлыми, но большинство первобытных колонизаторов было не таково. Это был народ торговый, воинственный, промышленный, заботившийся зашибить копейку и затем устроить себя по-своему, сообразно созданному себе собственному идеалу благополучия. А этот идеал у русского человека вовсе не таков, чтобы легко скрутить свою жизнь с какою-либо «поганью», как и теперь еще сплошь и рядом честит русский человек иноверца. Он будет с ними вести дела, будет с ними ласков и дружелюбен, войдет с ними в приязнь во всем, кроме того, чтобы породниться, чтобы ввести в свою семью инородческий элемент. На это простые русские люди и теперь еще крепки, и когда дело коснется до семьи, до укоренения своего дома, тут у него является своего рода аристократизм, выражающийся в отвращении к инородкам. Часто поселяне различных племен живут по соседству, но браки между ними редки, хотя романы и часты, но романы односторонние: русских ловеласов с инородческими камелиями, а не наоборот. Чтобы получить в этом фактическую уверенность стоит просмотреть рассказы этнографов о вольности нравов многих инородцев в женских своих представителях. В настоящее время граф А. С. Уваров случайно сообщил мне сделанное им наблюдение в его имении, в котором русские находятся поблизости с мордвою, а именно что русские никогда не женятся на мордовках, не веря их твердости нравов, искушать кои легко, как они знают по собственному опыту. Если мы допустим такие отношения, то увидим, что хотя мордва женится только между собою, но великорусское влияние, кровное и антропологическое, мало-помалу завоевывает в ней свое место. Этнограф, видя с одной стороны постоянную женитьбу мордвы в кругу своего племени и замечая, несмотря на то, все большее и большее постепенное обрусение, отнесет его к влиянию обычаев, языка, распространению русских нравов. Антрополог несколько скептически отнесется к этому исключительному влиянию языка и нравов, а припишет кое-что и природе и постоянному, хотя и медленному, влиянию русской крови на народонаселение. При обсуждении подобного влияния смешения рас на антропологические признаки нужно принять еще в соображение следующий, почти постоянно наблюдаемый факт. Женщина, сравнительно более доступная влиянию представителей более высокого развития, более высокой расы, редко снизойдет до представителя расы, считаемой ею за ниже стоящую. Помеси европеек с неграми крайне редки и принадлежат к случайным, можно сказать эксцентричным явлениям, но негритянки и мулатки падки до европейцев. Не обязательные, а совершенно свободные сношения между негритянками и европейцами не редкость, как не редкость связи между последними и представительницами слабого пола у диких племен. Мужчины, неохотно налагающие на себя брачные узы с представительницами низших рас, весьма благосклонны к их жертвам, когда они приносятся без всяких обязательств с их стороны. В соприкосновение с инородцами, как это мы видим и теперь везде, куда проникают европейцы, приходят не семьи европейцев с семьями туземцев, а бессемейная европейская толпа мужчин в виде войска, матросов, искателей приключений, торговцев, весьма много вредящая антропологу в сохранении чистоты типа первобытных племен. Французы, англичане, испанцы при своих вековых сношениях с различными туземцами в своих колониях внесли весьма мало, если только внесли, придачи посторонней крови в свои семьи, но везде оставили резкие черты своего пребывания и своего культурного влияния в изменении туземных рас помощью образования значительного числа помесей с ними. Разве для первых русских колонизаторов, насадителей антропологического русского типа, при их столкновении с первобытно населявшими Среднюю Россию племенами, могло быть иначе, когда еще и теперь мы видим сплошь и рядом факты, говорящие нам за то, что дело шло тем же путем, как и у других западных производителей смешанных народонаселении. Если мы примем этот намеченный нами фактор обрусения и условия, при коих оно совершалось, то для нас станут понятны некоторые явления, иначе трудно объяснимые. В некоторых местах, как бы оазисы, рассеяны и до сих пор инородцы, упорно сохраняющие и свой тип, и свои нравы, в противоречие с могуществом влияния обычаев, языка и нравов. Инородцы эти переняли кое-что из нравов и обычаев, говорят, дурно ли хорошо, по-русски, но живут сотни лет особняком и сохраняют свой тип. Чем это объяснить? Различием религии, но это может быть допущено только для мусульманских племен, так как здесь русские и мусульмане одинаково косо смотрят, говоря вообще, а не об исключениях, на взаимные кровные связи и считают их за опоганение себя. Но остаются еще другие инородцы, из коих одни полуязычники обрусели, другие же и выше их стоящие сохраняют себя в сравнительной чистоте крови. Кроме языка, нравов и прочего, не действует ли тут то в особенности, что у русеющих племен дамы имеют более снисходительное сердце к прелестям великоруссов, а у нерусеющих оно неприступно для партизанской войны в пользу обрусения, производимой последними.

Таким образом мне кажется вероятным, что обрусение инородцев было не исключительно бытовым и государственным, а также кровным, антропологическим. Для тех племен, для коих представлялось больше легкости к такому способу обрусения, этот процесс кончился давно и они вошли мало-помалу в состав русских. А для коих это было по чему-либо не легко, для тех осталась возможность сохраниться и до наших дней в большей или меньшей антропологической чистоте. Новгородские и киевские колонизаторы, постоянно, в массе, берегли чистокровность своей семьи, влияя на инородческие. Как долго в антропологическом отношении может передаваться кровь пришельцев более устойчивого племени, показывают малороссы. Их расположение к полякам и их племенное и историческое соперничество известны, а, тем не менее, в чертах лица малороссов поляки оставили по себе значительное число явственных памятников своего прохождения и пребывания. Это объяснить себе можно тем, что малороссиянки шли скорее на случайные капитуляции перед поляками, отличающимися действительно теми свойствами, которые делают их привлекательными в обществе, в женском кругу. Такие же сувениры оставить должны были и новгородцы, и другие славянские пришельцы в Средней России в инородческих племенах. За трагедиями и драмами истории, за великими факторами жизни народов, скрывается много романов, имевших значительное влияние на ход всех событий, а особенно антропологических и физиогномических.

Подтверждение этому взгляду на ход обрусения можно найти и в народных песнях. Отчего красная девица всегда с русою косою, а добрый молодец с черными кудрями? Мне случилось просмотреть сборник песен Сахарова с этою чисто антропологической целью. Я давно уже обращался к некоторым собирателям русских песен и знатоков их с целью получить от них разрешение вопросов: как в песнях и народных сказаниях характеризуется физическая красота, физические признаки народонаселения той местности, или того племени, которое сложило песни? Не воспевает ли народ в своих песнях известный определенный тип, который можно явственно дознать, если сравнить песни различных племен? Если существуют народные сказания, выразившиеся в песнях и былинах, о пришельцах и чужеземцах, то так ли они характеризуются, как свои богатыри, как представители своего племени? К сожалению, на эти убедительные просьбы я не получил положительных ответов, т. е. никто, по-видимому, из тех, к кому я обращался, не считал возбужденных мною вопросов, стоящими того, чтобы потратить на них время, подыскивая материал, необходимый для их решения. Пришлось, хотя и с полным сознанием своего малого знакомства с литературой, приняться за это самому. Я сделал выписки из всех песен, помещенных у Сахарова, в коих указываются признаки антропологические; затем просмотрел изданные Этнографическим Отделом Общества Любителей Естествознания Латышские песни и старался на основании этого материала убедиться, хотя несколько, в возможности получить какие-либо антропологические данные о русском населении этим путем. Не много было у меня под рукою материала, а уже кое-что наметилось. Так, когда в былинах говорится о Чуди, то она называется белоглазою: «Вырублю чудь белоглазую, перекрошу сорочину долгополую». Латыш в своих песнях воспевает златовласых дев. Малорусе тоскует о черных очах: «Засыпано сырой земли на груди мои, склеилися черные очи на все ночи». У русского тип красоты выражался в том, чтобы была «молодая, разумная, без белил лицо белое, без румян щеки алые». «Ростом она повыше меня, краше ее в тереме нет, умнее и в городе нет». У девушек в песнях встречается только русая коса, которую по песням девушки так охотно расчесывают «и чрез поле идучи, русу косу плетучи» и дома: «под окном девица сидела, буйну голову чесала, свою русу косу заплетала». По народному идеалу красна девица должна быть «тонка, высока; тонешенька, белешенька», и, следовательно, толстота вовсе не в народном идеале красоты. Про старух говорится: «Ты старушка стара, не под силу молода, ты станом коротка, ты плечами широка». Впрочем, народ не отнимал своего рода прелести и у девушек небольшого роста; девица могла быть и «невеличка, круглоличка, румяное личко». Можно сомневаться только в постоянной естественности одного признака, воспеваемого песнями то черных бровей: «очи ясны, брови черны, личиком беленька», «лицом она и бела и румяна, бровью она почернее меня». В просмотренных нами песнях у женщин всегда воспевается русая коса, а у мужчин только иногда русые кудри. «Черны кудри за стол пошли, русу косу за собой повели». «Уж как мой милый идет, что ясен сокол летит, белыми руками помахивает, черными кудрями потряхивает». «Уж как ты ли, русая коса, иссушила меня молодца. Потускнели черны очи, позавял румянец на лице». Но если для черных кудрей всегда попадались русые косы в желаемом количестве и они исключительно водили только русых кос за стол, то наоборот этим косам приходилось воспевать и русые кудри мужчин, хотя в утешение себя они выбирали их с черными бровями, напоминающими хотя несколько заветный тип с черными кудрями: «Приглядывали красны девицы за румяным молодцем. Русы кудри по плечам лежат, брови черные, что у соболя». «Прилегали кудри русые к лицу белому, румяному». «Хорошо его матушка родная убирала, гребешком кудри русые чесала». Замечательно, что чернокудрявый молодец в песнях только чешет да встряхивает своими кудрями, а русые кудри завиваются: «Перед зеркалом хрустальным, чесал кудри черные, чесал, сам приговаривал: завивайтесь кудри, завивайтесь черные». Только раз из многих упоминаний песня говорит: «Не сами кудри завивалися, завивала ему красна девица, по единому черному волосу». Но то же самое встречаем и относительно русых: «Завивала красна девица по единому русому волосу», так что можно в первом случае принять слово «черные» за произвольную случайную вставку. Но русые кудри требуют завития, иначе поистреплются: «А к тебе-то посол пришел, буйная голова, нечесаная, русы кудри не завиты»; «Уж я встану скорешенько, причешу буйную голову, я завью кудри русые». Таким образом для антрополога песни дают указание на то, что женщины русые, а молодцы их чернокудрые или русоволосые, причем черным кудрям как-то просвечивает больше сочувствия. Не объясняется ли это тем, что туземным красавицам часто попадались и попригляделись-таки свои туземные кудри и для них черные кудри пришельцев представляли больше новизны и привлекательности. У северных женщин южный тип красоты мужчин имеет большую привлекательную силу: стоит только для убеждения в этом вспомнить овации, делаемые приезжим итальянцам, благосклонность какою пользовались гувернеры-французы, даже победы восточных человеков и овации туркам, чтобы, по крайней мере, счесть за возможное существование предпочтения у первобытных обитательниц русской земли к новгородским колонистам или пришлым людям, переданного ими по наследству и многим современным женщинам. Нужно обратить внимание также на то, что обрядовые песни поются обыкновенно женщинами, складываются ими, сохраняются в их памяти от забвения и потому почти исключительно могут служить выражением женского народного взгляда на физическую красоту мужчин.

Но принадлежат ли воспеваемые черные кудри исключительно славянским пришельцам, и русые туземным красавцам? Положительно об этом сказать трудно, так как существуют свидетельства, что и между первобытными славянскими племенами были и люди с более светлыми волосами. В этом отношении исследования могил, несомненно, принадлежащих древним славянским племенам России, и нахождение в них останков, по коим можно бы было судить о физическом типе их, помогут лучше всего узнать о цвете волос, основываясь на положительных данных. Их черепа, их волосы дадут возможность, хотя с некоторою достоверностью, судить о физиогномических особенностях тех исчезнувших племен, кои влияли на инородческое население, и о том влиянии на изменение физических признаков, которое они могли оказать.

Кроме песен существуют еще и другие источники для составления себе понятия о русском типе; это древние исторические изображения и сказания иностранцев. Не имея опять-таки возможности лично заняться этим по недостатку специальных сведений, требуемых для этого, я обратился к знакомым специалистам этого дела, кои дали мне некоторые указания. Особенно благодарен я в этом отношении Е. В. Барсову, который доставил мне несколько древних изображений русских. При отыскивании подобных материалов физиогномики русских, я руководился следующей мыслью. Обыкновенно люди, находящиеся в соприкосновении с каким-либо явлением ежедневно и ежечасно, теряют способность подмечать его характеристические черты. Кто не знает, что иногда приезжий, коему показывают какую-либо местность или предмет, обратит внимание и наметит такое его свойство, которое до того ускользало от внимания, хотя предмет или местность по видимому знакомы как пять пальцев. Зоологу часто случается, особенно при осмотре зоологических садов, от простого охотника или неученого посетителя выслушать такое замечание о свойстве животного или о впечатлении, производимом им, которого у него ускользало, так как он невольно привыкает смотреть на предмет только с известных рубрик своей системы. То же бывает с антропологом и с местным жителем по отношению к окружающему его народонаселению. Эккер справедливо заметил в одной своей статье, что мы менее всего обращаем внимание на анализ того, что нас ежедневно окружает. За границей иностранцы легче отличают русского в толпе, чем сами русские. Мне казалось, что иностранные путешественники могли подметить такие физиогномические особенности, кои могли от нас ускользать. Отсюда значительный интерес, возбуждаемый описанием иностранцами русских с физиогномической стороны, конечно только в том случае, когда они не являются в Россию подмечать только одно отрицательное, карикатурное, в чем впрочем, нельзя греха таить, с особенным каким-то наслаждением помогают и многие русские, служащие им чичероне. Конечно, здесь нужно принимать во внимание не мнения таких обруселых иностранцев, какие иногда появляются только у нас в России. Не могу не привести в пример одного замечательного факта характеристики физиогномий русских, сделанной сравнительно недавно в Москве одним из таких иностранцев. Показывали сонму чиновных иностранных по происхождению, русских по чинам и служебному величию, посетителей одну из московских больниц еще в то время, когда русских персонал допускался в больницы только в качестве второстепенных деятелей. Один из таких цивилизованных и ученых посетителей удостоил обратить внимание и на антропологическую физиогномику больных. «Как легко отличить русских больных, — сказал он, обращаясь к предстоящим. — Посмотрите, если глупое лицо, то непременно русский». К чести иностранцев нужно сказать, что не все они так скоро и легко решают вопросы антропологической физиогномики русских, и многие из них старались собрать данные для серьезной характеристики ее, насколько она была доступна им. Мне казалось, что в подобных описаниях можно найти указания на многие частности физиогномики русских, не говоря уже о том, что всегда интересно сделать поверку собственных воззрений наблюдением свежих, посторонних людей, если только они не предубеждены какою-либо предвзятою идеей. В числе материалов, доставленных мне Е. В. Барсовым, была серия портретов русского посольства, посланного к «Римскому Императору» в 1626 году, отпечатанная в Праге у Михаила Петерле. На одной стороне картины изображено русское богослужение и здесь представлены весьма приличные русские лица, в которых нет ничего ни туранского, ни финского. Лица эти не особенно типичны, но зато и не представляют никакой предвзятой идеи. На другой стороне нарисовано самое посольство, в котором татарщина преобладает. Можно, впрочем, между фигурами отличить и такие, коим художник старался придать русский и польский тип лица. Но все подобные изображения в древних рисунках и древних сказаниях могут только тогда служить надежным материалом для антропологических выводов, когда они будут собраны систематично и полно, когда они будут представлены сравнительно и критически. Этого можно ожидать как результата готовящейся антропологической выставки в Москве, благодаря подготовляемому труду Е. В. Барсова и В. Е. Румянцева.

Научные выставки, вне своей популяризационной и показной стороны, имеют и серьезные результаты. В обыкновенное время специалисты различных отраслей преследуют каждый свои особенные задачи, и совместный труд для уяснения вопросов соприкасающихся наук является только как исключение. Обыкновенно такие вопросы требуют для своего решения не только соединения сил, но и значительных средств для своего осуществления. Так, по отношению вопроса об исторической физиогномической русской галерее требуется не только труд, но и возможность получить копии с нужных рукописей, необходимых изображений, и при мало-мальски значительной задаче средства требуются значительные. Не только работающие частные лица, но и ученые Общества, имеющие свои неизбежные расходы и весьма гомеопатические средства по сравнению со сложностью задач, не могут при обыкновенном ходе дел удовлетворить даже всем своим насущным нуждам, как, например, по печатанию своих трудов, особенно общества естественно-исторические и археологические, поставленные в необходимость прилагать таблицы и рисунки к своим трудам. Экстренные субсидии, да выставки только и выручают их из нужды. Последние еще содействуют тому, что соединяют специалистов в одной общей работе, производимой по одному общему плану, обыкновенно, хотя и посвященному какой-либо одной науке по преимуществу, но захватывающему и интересы других специальностей. Антропологические вопросы стоят в такой тесной связи с этнографическими и археологическими, что и антропологическая выставка не может не коснуться их, не возбудить сочувствия этнографов и археологов. Она была так счастлива, что нашла себе компетентных и деятельных сотрудников по этим специальностям, два из коих — Е. В. Барсов и В. Е. Румянцев — предположили более специально обработать для выставки исторический ряд изображений русских людей по памятникам, рукописям и древним путешествиям. Выполнение этого предположения будет иметь и существенное влияние на решение вопросов по антропологической физиогномике русских. Выполнение этого предположения будет иметь и существенное влияние на решение вопросов по антропологической физиогномике русских. Может быть, выставка будет так счастлива, что кто-либо из этнографов предпримет труд восстановления физиогномического типа по русским песням и сравнения его с типами, очерчиваемыми песнями славян и инородцев, живущих в России.

Чтобы идти далее в затронутом нами вопросе о физиогномике русских с чисто специальной антропологической точки зрения, следует уже перейти к языку чисел, к сравнению измерений лицевых частей, к результатам сравнительной краниологии. Такие данные уже частью собраны, но вряд ли было бы удобно останавливаться в этом очерке на рассмотрении их. При частном исследовании вопроса фактические данные, основанные на изучении двух, трех сотен черепов, имеют интерес как вносящие, хотя не много, нового материала, относительно коего именно особенно желательно увеличение численности фактов. В очерках, подобных настоящему, пришлось бы не специально разбирать отдельные факты, а обобщать выводы, придавать им таким обобщением более несомненное и более непреложное значение, чем они могут иметь в действительности. С такими выводами картина стала бы полнее и первое впечатление от сказанного лучше, но вряд ли она не явилась бы в несколько утрированном и искусственном освещении. Поэтому я считаю лучшим отложить частные факты измерений для тех заметок, кои уже подготовляются и имеют чисто специальный краниологический интерес.

Но тем естественнее, что в общем вопросе о пути исследования антропологической физиогномики вообще и русских в частности, можно было, и даже должно, перед началом исследования, уяснить себе исходные точки работы и рассмотреть вопрос в общих его чертах; для частного краниологического исследования физиогномических данных общие основы метода решения вопроса уже выработаны в своих общих чертах и в частностях, и дело состоит в их применении к частным случаям и в частной группировке полученных результатов.

В заключение я позволю себе выяснить цель приложенных к этим предварительным заметкам рисунков и политипажей. Одни из них имеют целью показать различие изображений, снятых с антропологическими и этнографическими видами. Другие показывают несколько вариететов лиц, встречаемых в русском народонаселении Московской губернии. Третьи касаются физиогномий мордвы Нижегородской губернии и взяты из альбома, составленного для Этнографической выставки. Я выбрал между ними как те, кои дают лица с вполне инородческим типом, так и те, в коих в большей или меньшей степени начинает проявляться то, что называется «русским лицом». Наконец я приложил несколько изображений черепов из курганов различных губерний с целью показать на удобосравниваемых образцах физиогномический тип черепов, принадлежавших наиболее древним обитателям Руси. Все черепа представлены в четырех различных положениях или нормах, т. е. с фасу, в профиль, сзади и сверху. Для Московской губернии взяты черепа Подольского и Рузского уезда, как представители типа длинноголового (мерянские?) и череп Коломенского уезда как представитель короткоголового (древней мордвы?) и, кроме того, череп из кургана Можайского уезда, совершенно своеобразный по своим физиогномическим свойствам от всех других и который может быть принадлежал случайному пришельцу из азиатских большескулых племен. Для сравнения приложены также снимки длинноголового курганного черепа из Черниговской губернии и изображение черепа калмыкообразного из кургана Саратовской губернии. Стоит только взглянуть на эти черепа, чтобы получить убеждение в возможности отыскивания физиогномических данных и относительно вымерших племен, конечно до известных пределов и при необходимых предосторожностях. Возможностью сделать все приложенные рисунки я обязан Совету Общества Любителей Естествознания, давшего мне, года два тому назад, необходимые средства. Цель моих заметок была бы достигнута, если бы их удалось заинтересовать, как в Москве, так и в других местностях лиц, могущих содействовать к получению необходимого фотографического материала для специального изучения антропологической физиогномики русских и инородцев России, в особенности тех, кои могли войти в состав нынешнего народонаселения. Особенно важны были бы портреты русских типических и красивых женских лиц, которые часто встречаются в купеческих, духовных и крестьянских семьях, так как именно из них нет ничего вследствие невозможности для меня отыскивать их. Для этого нужно посещать многолюдные женские собрания, заводить знакомства с представительницами удовлетворительного русского типа, выпрашивать у них портреты. Для кабинетного человека такой способ добывания ученого материала не только затруднителен, но даже может поставить его в курьезное положение и, пожалуй, будет приписан обладательницами типичных и красивых русских физиогномий не столько антропологическим, сколько эстетическим побуждениям. Для родных же и знакомых, сочувствующих цели собирания подобного альбома, получение портретов в фас и профиль будет не затруднительно и не обременительно, а с каждого по нитке — голому рубашка, и из отдельных единичных фотографий составится без труда необходимая численность их для выводов. Нужно только при портрете сообщить сведения о чистокровности снятого лица, об отсутствии в семье браков с немцами, поляками и другими иноплеменниками. Чем более будет дано указаний, подтвержденных свидетельством достоверных лиц, тем большее научное значение будет иметь доставленные портреты.