ПРО ЧЕСТЬ И МУЖЕСТВО

Про эти замечательные человеческие качества, ради которых люди, ими наделенные, готовы жертвовать решительно всем, особенно охотно писали в первой половине XIX века - в эпоху романтизма.

Французский писатель Проспер Мериме, современник Пушкина (но надолго переживший его - он умер в 1870 году), был тесно связан с русской литературой: он переводил Пушкина, а Пушкин - его. Самая известная новелла Мериме - «Кармен», на сюжет которой написана знаменитая опера Ж. Бизе, а в конце XX века снят замечательный фильм К. Сауры.

Но вам, к которым я обращаюсь, стоит в первую очередь прочитать маленькую новеллу «Маттео Фальконе». На меня в 12 лет она произвела сильнейшее впечатление; с тех пор я не раз ее перечитывала.

Дело происходит на острове Корсика (откуда, кстати сказать, был родом Наполеон), герой новеллы - храбрый корсиканец. Рассказывают, что он довольно круто разделался со своим соперником: «по крайней мере, Маттео приписывали выстрел, поразивший этого соперника, когда тот брился перед зеркальцем, висевшим у окна. Когда это дело забылось, Маттео женился. Его жена Джузеппа подарила ему сначала одну за другой трех дочерей (что приводило его в бешенство), и, наконец, родила сына, которого он назвал Фортунато, - надежду семьи и наследника имени». Вот эти слова про «наследника имени», то есть - честного имени, - будут особенно важны для трагического сюжета новеллы. В центре ее - отец и его единственный сын, которому «едва минуло десять лет, но он уже обещал многое». Больше не прибавлю ни слова, но обещаю вам, что, начав читать эту короткую (в ней всего 12 с половиной страниц) новеллу, вы не оторветесь от нее, пока не дочитаете.

А после этого советую прочитать новеллу «Таманго» - совсем про другое, но главное - также про сильные страсти, владеющие сильными людьми.

Я считаю, что у русского писателя Бориса Житкова (который писал не только про животных, но и про людей) есть по крайней мере одна новелла, не менее сильная, чем новеллы Мериме. И к тому же она - тоже про итальянцев, как «Маттео Фальконе».

Есть у него такие «Морские истории», и среди них - рассказ «Механик Салерно». Начинается он, как обычно у Житкова, очень простыми фразами. И сразу - по сути дела:

«Итальянский пароход шел в Америку. Семь дней он плыл среди океана, семь дней оставалось ходу. Он был в самой середине океана. В этом месте тихо и жарко.

И вот что случилось в полночь на восьмые сутки».

Прямо сразу доставайте сборник рассказов Б. Житкова и читайте о том, что случилось. И другие «Морские истории» - тоже очень интересные. Острые приключения, с риском для жизни. Вообще-то писать он начал в 40 лет - и сразу отлично.

Такие истории Житков хорошо знал, а в некоторых сам участвовал. Он вырос в порту, дяди у него были адмиралами, а сам он, закончив кораблестроительное отделение (это у него было второе высшее образование), получил чин мичмана. Море он знал с детства, и учил гребле Корнея Чуковского - когда оба были одесскими гимназистами.

Чуковский писал не только замечательные стихи для детей («Муха-Цокотуха», «Тараканище», «Мойдодыр», «Айболит» - все их знают с трех-четырех лет, я очень удивлюсь, если кто-то не сможет процитировать наизусть), а и много другого. Есть у него, например, мемуарный очерк «Борис Житков», и читать его не менее интересно, чем приключенческие повести.

Чуковский вспоминает: «Требовательность его не имела границ. Когда у меня срывалось весло, он смотрел на меня с такой безмерной гадливостью, что я чувствовал себя негодяем. Он требовал бесперебойной, квалифицированной, отчетливой гребли, я же первое время так сумбурно и немощно орудовал тяжелыми веслами, что он то и дело с возмущением кричал:

- Перед берегом стыдно!

И хотя на берегу в такой холод не было ни одного человека, мне казалось, что все побережье, от гавани до Малого Фонтана, усеяно сотнями зрителей, которые затем и пришли, чтобы поиздеваться над моей неумелостью».

Мальчишками им «случалось бывать в море по семи, по восьми часов, порою и больше… » - мать Чуковского, раньше никогда не решавшаяся отпускать его к морю, теперь не возражала - «так магически действовало на нее имя Житков». Однажды они попали в шторм:

«Мы гребли из последних сил; все свое спасение мы видели в том, чтобы добраться до гавани прежде, чем нас ударит о камни.

Это оказалось невозможным, и вот нас подняло так высоко, что мы на мгновение увидели море по ту сторону мола, потом бросило вниз, как с пятиэтажного дома, потом обдало огромным водопадом, потом с бешеной силой стало бить нашу лодку о мол то кормою, то носом, то бортом.

Я пробовал было отпихнуться от волнореза веслом, но оно тотчас сломалось. Я одеревенел от отчаяния и вдруг заметил или, вернее, почувствовал, что Житкова уже нет у меня за спиной. Была такая секунда, когда я был уверен, что он утонул.

Но тут я услыхал его голос. Оказалось, что в тот миг, когда нас подняло вверх, Житков с изумительным присутствием духа прыгнул с лодки на мол, на его покатую, мокрую, скользкую стену, и вскарабкался на самый гребень. Оттуда он закричал мне:

- Конец!

«Конец» - по-морскому канат. Житков требовал, чтоб я кинул ему веревку, что лежала свернутой в кольцо в носу, но так как в морском лексиконе я был еще очень нетверд, я понял слово «конец» в его общем значении и завопил от предсмертной тоски».

Дальше при помощи сторожа маяка Житков все же втащил его на мол, и все кончилось благополучно. Найдите в библиотеке очерк Чуковского «Борис Житков», только начните читать - наверняка прочитайте целиком.

И в детстве, и в молодости Борис Житков был человеком храбрым - и еще специально себя проверял на храбрость и даже тренировал!

В Одессе он во время событий 1905 года по несколько дней не ночует дома - в дружинах самообороны воюет с погромщиками. Что это были за дружины и кто такие погромщики?

Поясним: в Российской империи евреям разрешено было жить главным образом на Украине и в Белоруссии (эти территории входили в состав Российской империи, как и впоследствии в состав Советского Союза). В Москве, Петербурге и других крупных городах разрешалось жить из евреев только купцам 1-й гильдии и тем, кто получил диплом об окончании университета. А окончить его еврею было совсем непросто, поскольку существовала так называемая процентная норма - ив гимназию, и в университет принимали не более 3-4% евреев от общего числа поступающих. Изменить это положение еврей мог, приняв крещение, - тогда он получал права, равные с другими подданными императора. Но - нередко терял связи с родными, исповедующими традиционную религию этого народа - иудаизм. Трагическая черта дореволюционной жизни - погромы: агрессивные невежественные люди, привыкшие искать в ком-то другом причины своих жизненных трудностей и вообще проблем России, шли громить еврейские лавки, разорять дома, бить и убивать людей чужой веры, иных обычаев. Одни русские убивали, а другие, наоборот, прятали еврейские семьи (обычно многодетные) в своих домах и выставляли иконы в окнах, показывая, что здесь, мол, живут православные. И честные русские молодые люди присоединялись к еврейским дружинам самообороны - чтобы защищать женщин, стариков и детей от гибели. Иногда доходило и до настоящих боев.

Житков описал один из эпизодов такого боя в автобиографическом очерке «Храбрость», где главная тема - юношеская проверка своей храбрости, боязнь трусости. Он с детства «не столько боялся самой опасности, сколько самого страха, из-за которого столько подлости на свете делается». Размышлял над примерами храбрости: «Вот черкес - этот прямо на целое войско один с кинжалом. Ни перед чем не отступит. А товарищ мне говорит:

- А спрыгнет твой черкес с пятого этажа?

- Дурак он прыгать, - говорю.

- А чего ж он не дурак на полк один идти?

Я задумался. Верно: если бы он зря не боялся, то сказать ему: а ну-ка, не боишься в голову из пистолета стрелять? Он бац! И готово. Этак давно бы ни одного черкеса живого не было». И приходит к такому выводу: «Зря на смерть не идут».

И дальше описывает, как «вот про это зря» видел наглядную картину во время еврейского погрома. «Читали, может быть, про эти времена? Но читать одно. А вот выйдешь на улицу часов в семь хотя бы вечера и видишь: идет по тротуару строем душ двадцать парней в желтых рубахах. ‹…› Дружина „союза русского народа“. ‹…› Приходит ко мне товарищ.

Приглашает дать бой дружине. Днем, на улице. Я ни о чем другом тогда не подумал, только: неужто струшу? И сказал: «Идет». Он мне дал револьвер. А за револьвер тогда, если найдут, - ой-ой! Если не расстрел, то каторга… наверняка. Уговорились где, когда. «И Левка будет». А Левку я знал. И удивился: Левка был известен как трус… Он боялся по доске канаву перейти. Воин! ‹…› Мы растянулись вдоль улицы под домами. Вот и желтые рубахи. Улица сразу опустела: еврейский квартал. ‹… › У меня сердце работало во всю мочь: что-то будет? ‹…› Все равно найдут. Стрельба на улицах… Военный суд. Виселица.

Вдруг один из дружинников поднял камень - трах в окно. В тот же момент выстрелил наш вожак. Это значило - открывай огонь».

Началась стрельба. То есть - дружина самообороны против дружины погромщиков. Те «все встали на колено и стали палить из револьверов. И вдруг Левка выбегает на середину улицы и с роста бьет из своего маузера. Выстрелит, подбежит и снова. Он подбегал все ближе с каждым выстрелом, и вдруг все наши выскочили на мостовую». Погромщики бросились за угол, «Левка побежал вслед, но его догнал наш вожак и так дернул за плечо, что Левка слетел с ног. ‹… › Через пять минут уже взвод казаков дробно скакал по мостовой. Дали с коней залп. Левку держали, чтобы он не бросился на казаков. А я только со всей силой удерживал ноги на панели, чтоб не понесли назад. А грудь - как железная решетка, через которую дует ледяной ветер».

Какое убедительное описание! Кто рядом хотя бы стоял с мигом смертельного страха - увидит, что с натуры написано. «Мы, отстреливаясь, благополучно отступили. А Левку едва вытолкали с улицы, он плакал и рвался».

И дальше Житков объясняет разницу между своим состоянием - он выстоял до конца, но испытывал сильное искушение убежать, - и Левкиным, который бросался на погромщиков, и его еле увели: «Я испытывал храбрость, а у Левки сестру бросили в пожар. Лез не зря. У него в ушах стоял крик сестры и не замолк вопль народа своего. Это стояло сзади, и на это опирался его дух».

Помню, как действовало это - в 13-14 лет, когда я впервые читала рассказ! Хотелось тоже с оружием в руках защищать людей, которых убивают только за то, что они другой национальности и веры. Отвратительна была эта жестокая несправедливость.

Так что в книгах Бориса Житкова вы найдете и увлекательный сюжет, и примеры человеческого благородства и мужества.

Оглавление