7* 99

Таким образом, можно говорить об отходе Чехова в последнее десятилетие от прежней предельно «безавторской» объективной манеры.

Это было замечено некоторыми критиками-современниками. «В этих рассказах, - писал А. Измайлов после появления «Крыжовника» и «О любви», - г. Чехов уже не тот объективист-художник «…», каким он представлялся ранее; от прежнего бесстрастия, вызывавшего зачастую обличения в безидейности, не осталось и следа. Всюду за фигурою рассказчика виден субъективист автор, болезненно-тонко чувствующий жизненную нескладицу и не имеющий силы не высказаться. «…» Нам кажется, что в душе г. Чехова начинается тот перелом, который в свое время пережили многие из наших больших писателей, от Гоголя, Достоевского и Лескова до ныне здравствующего Л. Толстого «…». Художественные задачи отходят на задний план, и ум устремляется к решению вопросов этики и религии. Объективное, спокойное изображение действительности уступает место тревожному философскому обсуждению зол жизни, выступает на сцену не факт, но философия факта. Этим объясняется и то, почему, - иногда не совсем кстати, - г. Чехов высказывает среди рассказа устами рассказчика или непосредственно от себя свое собственное чувство возмущения или печали» 6.

«Замечается и еще одна особенность, - писал в это же время другой критик, - совершенно новая для Чехова, который отличался всегда поразительной объективностью в своих произведениях, за что нередко его упрекали в равнодушии и беспринципности. Теперь же «…» Чехов не может удержаться, чтобы местами не высказаться, вкладывая в реплики героев задушевные свои мысли и взгляды, как, например, заключение рассказа «Человек в футляре» - тирада Ивана Иваныча о невозможности жить так дольше или патетическое воззвание к добру в рассказе «Крыжовник». (В последнем примере имеются в виду слова рассказчика. - Ал. Ч.) «…» Он не может оставаться только художником и помимо воли становится моралистом и обличителем «…» В нем «…» прорывается нечто сближающее ого с другими нашими великими ху6 А. Измайлов. Литературное обозрение. - «Биржевые ведомости», 1898, 28 августа, № 234. дожниками, которые никогда не могли удержаться на чисто объективном творчестве и кончали проповедью «…» Мы вполне уверены, что огромный талант Чехова удержит его в должных границах, и некоторая доля субъективности только углубит содержание его творчества» 7.

Но такой взгляд не удержался; и прижизненная, и поздняя критика продолжала повторять прежние, сформулированные еще в начале 80-х годов, утверждения о «полной» объективности Чехова; говорилось даже, что она усилилась. Эта точка зрения сохранилась и до сегодня. «Чем богаче и многообразнее были найденные Чеховым способы эмоционального «самораскрытия» изображаемой действительности, - пишет теперешний исследователь, - тем скупее и сдержаннее звучал авторский голос в его произведениях»8. Это не соответствует действительному положению вещей.

Позиция повествователя в третий период активна, близка к авторской. Может возникнуть вопрос - не возвращение ли это к активному повествователю, исчезнувшему уже к 1886 г.? Но это явления принципиально разные.

В первый период повествователь настолько близок к автору, что дистанция между ними часто равна нулю. В рассказе «Кошмар» (1886), например, концовка такова:

«Так началась и завершилась искренняя потуга к полезной деятельности одного из благонамеренных, но чересчур сытых и нерассуждающих людей».

Повествователь выступает в роли завершающей оценочной инстанции, он от имени автора выносит приговор.

В третий период повествователь лишь в той или иной степени близок к автору, но его слово ни в коей мере не является конечной оценкой, высказываемой от лица автора. Именно в этом и заключается разница между Чеховым первого периода и Чеховым 1895-1904 гг., уже создавшим оригинальную повествовательную систему. Ранний Чехов еще следовал литературной традиции, которая охотно допускала в произведение, так сказать, самого ав7 А. Б. «А. И. Богданович». Критические заметки. - «Мир божий», 1898, № 10, стр. 9. 8 Е. Б. Тагер. Горький и Чехов. Горьковские чтения 1947- 1948 гг. М.-Л., Изд-во АН СССР, 1949, стр. 410; то же в кн.: «Русская литература конца XIX-начала XX в. Девяностые годы». М., «Наука», 1968, стр. 134. тора. Для позднего Чехова это уже решительно невозможно; авторская позиция не может быть выражена в каком-либо догматическом утверждении (об адогматическом характере чеховской модели мира см. в гл. VI). Между повествователем третьего периода и автором всегда есть некая дистанция. Именно в этом прежде всего и состояло) отличие повествования Чехова от других столь же влиятельных повествовательных систем русской литературы XIX в. - Тургенева, Толстого, Достоевского. Никакие изменения в чеховской манере этот основной принцип за-тронуть не смогли.

Оглавление