• Главная
• В избранное
• Наш E-MAIL
• Добавить материал
• Нашёл ошибку
• Вниз

Исходная предпосылка реалистичного модернизационного проекта - анализ угроз и вызовов, стоящих перед конкретной страной. Они в большой мере определяют направленность модернизационного проекта. Осознаваемые вызовы превращаются в императивы модернизации.

Среди вызовов следует выделять внешние, связанные с глобальными изменениями всей системы межгосударственных и экономических отношений, национальной безопасности страны, и внутренние, источник которых - противоречия предшествующего развития нашей страны.

Внешние вызовы связаны с происходящими изменениями «глобальных правил игры». В этой связи решение проблем национальной безопасности связано прежде всего с успехом модернизационных проектов, способных обеспечить воспроизводство условий национальной безопасности на уровне, адекватном новым угрозам. В этом смысле экономическая мощь России - главная гарантия ее национальной безопасности.

Мирохозяйственные процессы, по мере углубления интеграции России в мировую экономику, все больше определяют структуру отечественной экономики, темпы ее роста. В этой связи развернувшийся сейчас мировой кризис затрагивает сами несущие конструкции мирохозяйственной системы, ее «правила игры». Результатом происходящего, безусловно, станет изменение глобальной экономико-политической иерархии, чреватое обострением существующих и вновь возникающих противоречий и, следовательно, возникновением новых глобальных кризисов. Это делает необходимым изучить несущие конструкции глобальных процессов.

Здесь прежде всего следует иметь в виду институциональное и социокультурное измерения глобализации. Анализ институционального измерения глобализации позволяет увидеть, что тенденции формирования соответствующих глобальных институтов предопределяют характер функционирования всего мирового хозяйственно-политического механизма, его эволюцию и кризис. Социокультурное же измерение процессов глобализации представляет для нас интерес в связи с их влиянием на характер глобальных институтов, ход глобализации в целом.

Глобализация - магистральное направление мирового экономического развития, и в определенном смысле ей нет альтернативы. Проблема - в снижении ее издержек. Здесь для нас критичен вопрос: как и каким образом сможет Россия воспользоваться выгодами глобализации, принять участие в определении «правил игры», опираясь на свое экономическое и политическое влияние?

Новая институциональная среда глобализации

В рамках нашего анализа следует обратить внимание на одну из сущностных характеристик глобализации - появление новой, никогда ранее не существовавшей системы наднациональных институтов, выступающих, точнее, до недавнего времени выступавших, регуляторами глобального экономического развития. Здесь речь идет не только о G-8, МВФ, Мировом банке, ВТО и т. д., но и о целом ряде частных финансовых институтов, а также региональных межгосударственных организаций, быстро наращивающих свое влияние. Ресурсы ведущих инвестиционных фондов больше, чем ВВП большинства стран мира.

Эпоха глобализации характеризуется ростом влияния наднациональных экономических институтов, регулирующих международную торговлю, и складыванием все более жестких институциональных норм регулирования международных финансовых обменов и инвестиций. Усиление наднациональных, точнее, космополитичных экономических институтов сопровождалось ослаблением роли международных политических институтов, а также и национальных государств. Хотя при этом «списывать со счетов» национальные государства все же рано - сегодня, в условиях кризиса, происходит их своеобразный «ренессанс».

Пониманию глубинных причин сегодняшнего кризиса помогает социокультурный анализ глобализации. Предпосылками стабильного функционирования глобальных институтов стали глубокие социокультурные сдвиги; формирование некоей системы «глобальных» социокультурных ценностей и норм, поддерживающих действенное международное частное право.

Эта глобальная система ценностей и норм еще далека от всеохватности. Она пока ограничивается инструментальной сферой отношений, связанной с экономическим и, отчасти, с государственным функционированием, обслуживающим экономику. Соответственно эта система ценностей и норм локализована прежде всего в определенных слоях и группах населения стран, вовлеченных в глобальный экономический оборот, то есть в их экономических и политических элитах и, отчасти, в среднем классе.

В результате этого процесса, как представляется, глобализация порождает новую социальную структуру, устанавливающую социальную иерархию, зависящую от степени вовлеченности людей в процессы глобального экономического функционирования, и, соответственно, от возможности пользования технологическими и экономическими плодами глобализации. Важным ее отличием от прежних локальных и национальных социальных структур является формирование глобальных страт с общими, наднациональными социокультурными нормами и представлениями.

Формирование новой социальной структуры началось с появления транснациональной элиты, ориентированной на «глобальную» систему ценностей и норм. При этом было бы глубоко ошибочным расценивать эти группы лишь в качестве «пятой колонны». Подчеркнем: антиглобализм - путь к ухудшению модернизационных перспектив России, снижению ее международного влияния. Подлинная проблема - найти способы гармоничной интеграции нашей страны в мирохозяйственную систему.

Процесс глобальной социальной структуризации пока далек от завершения. Национальные ценности все еще занимают важное место в национальных сегментах глобальной структуры. Но мера использования результатов глобализации теми или иными странами, различными слоями и группами их населения, все больше становится ключевым фактором, усиливающим различия в темпах экономического развития. Соответственно, обостряющийся конфликт между глобальным и национальным измерениями социальной стратификации оказывает растущее влияние на политическую ситуацию во многих странах.

Взаимодействие элитарных групп, ориентированных на «глобальные» ценности, с одной стороны, с основной массой населения, все еще приверженной своим прежним нормам и традициям, - с другой, ведет к неоднозначным последствиям. Как к интеграции, характерной для стран, образующих ядро глобальной экономики, так и к жестким противостояниям, к обострению модернизационного кризиса во многих странах третьего мира.

Для нас этот вывод важен тем, что трансформационные напряжения побуждают страны или социальные группы, переживающие эти проблемы, к поиску адекватных ответов: радикальных способов либо преодоления своего маргинального положения, либо достижения «справедливости» путем нанесения ущерба его «виновникам».

Следует отметить, что реализуемая сегодня модель глобализации основана на монологичном продвижении системы «глобальных» ценностей, на игнорировании или, более того, на подавлении ценностей национальных, исторически глубоко укорененных в жизнь народов. Фактически речь идет о монополизации США роли генератора образцов глобальных институтов. Результат - возможность получения ими глобальной институциональной ренты [48].

Генератор институциональных образцов выступает следователем и судьей при оценке качества «чужих» национальных институтов, способов преодоления разрывов между глобальными и национальными нормами. Преодоление таких разрывов требует привлечения, соответственно за существенную плату, институтов и экспертов глобальной монополии. Нужно упомянуть также и функции «мирового полицейского». Фактически же речь идет об использовании всей совокупности уникальных функций в реализуемой модели глобализации, в чем, собственно, и кроется источник глобальной институциональной ренты.

Но такая модель выступает одновременно генератором серьезных противоречий. Защита высокозначимых, «родных» ценностей неизбежно оказывается связанной с вступлением в борьбу против глобализации как таковой. Эта борьба немедленно проецируется на страну - архитектора модели такой глобализации. Неизбежный результат - антиамериканизм. Он встроен в действующую модель как ее органическая часть.

С этой точки зрения цивилизационная конфликтность - результат не различий между цивилизациями как таковыми, а лишь продукт сложившейся модели глобализации, основанной на монологичном доминировании одной системы ценностей и противостоянии ее всем остальным. Здесь содержится предпосылка для широкого альянса «поднимающихся», обретающих субъектность цивилизаций, заинтересованных в корректировке модели глобализации.

В определенной мере это противоречие осознается ведущими экспертами. Авторы доклада Национального совета по разведке США в связи с кардинальным повышением веса экономики КНР указывают на перспективу появления глобализации «с китайским лицом», то есть коррекции действующей модели [49]. Однако эти эксперты не учитывают того, что такая двухполюсная модель глобализации не снимает, а, напротив, может даже усилить охарактеризованное выше противоречие.

Для России подобные социокультурные противоречия являются одновременно и вызовом, и возможностью. Прежде всего, сложившаяся модель глобализации входит в серьезное противоречие с ростом субъектности России. Осознание специфики собственного развития ведет к актуализации нашей собственной структуры ценностей, сильно отличающихся от «глобальных». В свою очередь актуализация российских ценностей воспринимается и однозначно обозначается нашими геополитическими конкурентами как отход от ценностей демократии, как атака на них. Специфика российского развития гипертрофируется и все более внятно представляется общественному мнению в качестве водораздела между Россией и Западом.

Безусловно, вызовом также является противопоставление лидерами глобализации «глобальных» ценностей и норм российским хозяйственным практикам. Уже знакомая нам «игра на понижение», всяческое опорочивание этих практик используется для того, чтобы ставить барьеры для внешней экспансии российского бизнеса. Следует оговориться, что отечественные хозяйственные практики далеки от идеала и нуждаются в совершенствовании и просто расчистке от мусора и грязи. Однако явные двойные стандарты в оценке этих практик со стороны западных СМИ при сопоставлении с условиями хозяйственной жизни многих стран указывают на совершенно неальтруистические мотивы. Гипертрофированные оценки уровня российских экономических и политических рисков могут стать существенным барьером для импорта в Россию капитала и технологий. При этом следует отметить, что «завышение» уровня российских рисков - одновременно источник дополнительных прибылей для тех зарубежных компаний, которые, реалистично оценивая риски ведения бизнеса в нашей стране, уже вошли на наш рынок. Для них, создавших «собственную» институциональную среду, негативный образ российского рынка - дополнительный барьер и, соответственно, источник институциональной ренты.

В целом рост российской национально-государственной и, более того, цивилизационной субъектности при сохранении действующей модели глобализации будет усиливать противоречия между Россией, с одной стороны, и архитекторами этой модели, прежде всего США, - с другой.

Этот фактор превращает существенную коррекцию действующей монологичной модели глобализации в важный приоритет национального развития нашей страны. Это, в свою очередь, означает, что Россия заинтересована не только в формировании глобальной финансовой архитектуры, отвечающей новым реалиям, но и укреплении ее фундамента - в корректировке действующей модели глобализации, придании ей диалогичности и цивилизационной плюралистичности.

Защита многими мировыми игроками своих позиций в новой глобальной расстановке сил заставляет их искать в России точку опоры в этой борьбе. Геополитическое положение нашей страны, ее исторические традиции общемировых контактов, толерантность российской культуры предоставляет России шанс сыграть роль медиатора межцивилизационного диалога, стать значимым «игроком» в становлении более органичной и справедливой мирохозяйственной системы.

Представляется, что почти всех (кроме, конечно, разного рода безответственных радикалов) устроила бы управляемая коррекция действующей модели глобализации. Однако такая эволюция упирается в нежелание США терять свои монопольные позиции. И дело не только в мессианском упрямстве архитекторов современной сверхдержавы. Проблема еще и в их остром ощущении непрочности того экономического фундамента, на котором покоится все их имперское могущество. Ведь утрата уникальной роли США может поставить под вопрос всю систему иностранного рефинансирования их внутреннего долга, дефицита торгового и платежного баланса.

У американской стороны, как показывают вполне серьезные обсуждения перспектив управляемой коррекции, также нет уверенности в рациональности и сдержанности потенциальных партнеров по этому чрезвычайно сложному проекту. В том, что они, например, не накинутся, как гиены, догрызать ослабевшего льва, провоцируя глобальный кризис. Что за лозунгами управляемой коррекции не будут скрываться примитивные претензии какого-либо нового кандидата на монопольную роль сверхдержавы.

Все это означает, что затевать такой сложный и хрупкий проект можно, лишь предварительно избавившись от примитивного антиамериканизма, руководствуясь широким, поистине глобальным видением проблем и противоречий мирового развития. При таком подходе, возможно, удастся создать широкую коалицию за коррекцию модели глобализации, вовлекая в нее даже наиболее здравомыслящие элементы американского истеблишмента.

Содержательное обсуждение коррекции действующей модели глобализации связано с формированием новой иерархии социально-экономических и, возможно, политических институтов. Каждый из ее уровней будет различаться соотношением между «глобальными» ценностями и специфическими, национальными, региональными, локальными социокультурными, религиозными и иными ценностями и традициями. К ним следует также прибавить учет специфики хозяйственных практик различных стран и целых регионов мира.

Такой подход означает, что на «верхнем», глобальном, межстрановом, а также, чаще всего, национальном уровнях будут доминировать институты, основанные на «глобальных» ценностях. При этом и сами «глобальные» ценности будут корректироваться, вбирать в себя элементы тех культур, страны происхождения которых сегодня стремительно наращивают свой вес. (Подобная тенденция сейчас уже видна.) Так, например, многие ведущие банки создали инструменты, учитывающие запрет шариата на получение процента по ссуде.

На национальном и региональном уровнях должны действовать комбинированные - «медиативные» ценности. Структура ценностей, лежащих в их основе, вполне соответствует тем, которыми сегодня руководствуется большинство - довольно разнородным по своим истокам. Еще большей специфичностью могут обладать экономические и, возможно, политические институты на региональном и местном уровнях, где значение социокультурной органики является критичным.

Сразу же следует ответить пуристам, указывающим на то, что такая институциональная среда будет, во-первых, противоречивой, а, во-вторых, менее эффективной, чем построенная на единых правилах. Однако экономическую жизнь невозможно изолировать, она погружена в общесоциальный контекст. И если учитывать его влияние, то окажется, что некоторая потеря экономической эффективности будет вполне компенсирована сохранением стабильности, меньшей вероятностью модернизационного кризиса.

Безусловно, многие из этих тенденций пробивают сегодня себе дорогу. Задача состоит в том, чтобы легализовать их, придать им логику и системность. Переход к корректировке модели глобализации открыл бы дорогу к преодолению глубинных оснований существующего кризиса. Это путь к повышению эффективности всей глобальной экономической системы, к расширению круга тех, кто сможет воспользоваться благами глобализации. Сложившаяся ситуация открывает России большие возможности участия в уже идущей борьбе вокруг «глобальных правил игры». Эта борьба может привести как к кардинальному слому этих «правил», в чем Россия не слишком заинтересована, так и к разумной корректировке действующей модели глобализации и, следовательно, к более успешному использованию возможностей глобализации для развития нашей страны. Участие в переопределении «глобальных правил игры» - один из приоритетов российского модернизационного проекта.

«Глобальный социальный капитал»

Одним из феноменов глобализации стало формирование «глобального социального капитала» [50]. Он влияет на эффективность мировой экономики через повышение доверия к системе глобальных институтов, через снижение субъективно оцениваемых рисков при совершении трансакций и, соответственно, уменьшение трансакционных издержек.

Феномен «глобального социального капитала» можно продемонстрировать на примере институциональной роли доллара, который сегодня не только выступает в качестве мировой валюты, но и поддерживает доверие ко всей мировой системе хозяйствования. Этот феномен связан также с восприятием США как сверхдержавы, способной гарантировать стабильное функционирование мировой политической и экономической системы. В некотором смысле эмиссионный доход США - плата всего мира (эквивалентная или нет - предмет отдельного рассмотрения) за приращение «глобального социального капитала». Соответственно любые сомнения в способности США выполнять миссию «гаранта» существующей глобальной системы - радикально подорвут их позиции. Именно необходимость поддерживать этот статус обусловливает значимую агрессивную компоненту во внешней политике США.

Аналогичным образом важным фактором функционирования «глобального социального капитала», формирования доверия к мировой экономической системе является (точнее, являлась до кризиса) деятельность не только упомянутых выше межгосударственных органов, но и таких институтов, как NYSE, NASDAQ, крупнейших инвестиционных банков и фондов, рейтинговых агентств. Их доходы непосредственно связаны с участием в обращении на рынках финансовых инструментов, как государств, так и частных корпораций. Высокий уровень доверия к этим институтам способствует росту спроса на соответствующие финансовые инструменты. В некотором смысле они выступают генераторами «глобального социального капитала», обеспечивающими доверие ко всей мировой экономической системе.

Сегодня основной доход от роста «глобального социального капитала» получают США. В то же время эта монополия США, как и всякая монополия, обладает большими недостатками. Прежде всего, она делает существующую систему институтов мировой экономики заложницей американской национальной политики. Сохранение некоторого уровня глобальной нестабильности - способ напомнить об уникальной роли Америки, ее способности предотвратить «сползание» к глобальному хаосу. (В частности, война в Ираке, так же как и вся политика США последнего времени, - результат смешения разных задач: контроля над ресурсами, поддержания глобальной системы, идеологического мессианства. Результат - перенапряжение и угроза распада мирового порядка.)

Важно и иное измерение функционирования «глобального социального капитала». Ведущие, преимущественно американские инвестиционные банки и фонды, да и страховые компании, по существу, торгуют социальным капиталом, получая прибыль в обмен на доверие. Именно ведущие инвестиционные банки и фонды, сосредоточившие в своих руках основную часть «глобального социального капитала», получали львиную долю прибылей от крупнейших инвестиционных и других аналогичных финансовых проектов. Вместе с тем здесь следует отделять реальное повышение эффективности проектов за счет снижения институциональных рисков на основе продажи социального капитала и получения «справедливой» прибыли от спекуляции социальным капиталом.

Безусловно, и раньше доверие к экономическим и финансовым агентам играло существенную роль в развертывании финансовых спекуляций. Однако именно с формированием «глобального социального капитала» произошли качественные изменения - предметом спекуляций стало доверие к самой глобальной финансово-экономической системе. Кризис это убедительно подтвердил.

Монополизация социального капитала изменила структуру распределения доходов между основными акторами воспроизводства: трудом, капиталом, технологическими инноваторами и агентами социального капитала. В индустриальном обществе основная доля прибавочной стоимости присваивалась промышленным капиталом. Сегодня - собственниками «глобального социального капитала». Природа этих доходов связана не с эффективным управлением, а с производством социального капитала и со спекуляцией им.

Можно предположить, что ключевым противоречием современного этапа мирового экономического развития является противостояние спекулянтов социальным капиталом, с одной стороны, и угнетаемых ими основных агентов реального сектора экономики - с другой. Недаром в ходе кризиса первой жертвой стали инвестиционные банки и структуры, торговавшие производными финансовыми инструментами, стоимость которых была оторвана от фундаментальных показателей и кардинально зависела от доверия к ним. Кризис сдувает «пузырь» доли США в глобальном социальном капитале.

Ранее сформулированные представления о социальной трансформации и глобальном социальном капитале позволяют выдвинуть гипотезу о макросоциальном содержании идущего глобального кризиса. Кризис продемонстрировал ненадежность экономических институтов, базирующихся на универсалистских ценностях, если деятельность акторов этих институтов не базируется на прочной этической основе. Экономический, точнее спекулятивный, активизм, не сдерживаемый прочной этикой, готов принимать почти безграничные риски. Внешние же институциональные рамки оказываются малоэффективными из-за резко возросшей сложности финансовых механизмов и инструментов.

Трудно предположить, что современные, преимущественно секулярные государства, являющиеся ядром современной экономики, смогут совершить этический ренессанс. Скорее верх возьмет тенденция адаптации институтов к существующему этическому фундаменту, в них существующему. Таким образом, преодоление современного финансового кризиса требует серьезных сдвигов, как в институциональных образцах, так и доминирующей модели глобализации.

Снижение зависимости российской экономики от спекулятивных атак производителей «глобального социального капитала» должно стать одной из задач модернизации. Это предполагает создание международной системы, регулирующей функционирование «глобального социального капитала». Решение этой задачи - часть установления новых «правил игры» глобальной экономики.

На рынке «глобального социального капитала» необходима цивилизованная конкуренция. В связи с этим полезным было бы образование таможенной зоны на базе ЕврАзЭС с перспективой перехода на единую валюту в виде рубля; создание международной нефтяной биржи с расчетами в рублях; превращение конвертируемого юаня в мировую валюту и т. д.

Демонополизация рынка «глобального социального капитала» позволит отечественным его производителям выйти на макрорегиональные рынки, исполнять роли инвестиционных консультантов масштабных проектов, как на территории единого таможенного союза, так и за его пределами. Этот процесс станет важным фактором укрепления международной субъектности России, повышения ее роли в определении «глобальных правил игры», использования этих правил на благо как нашей страны, так и всего мирового сообщества.

В рамках борьбы за изменение «глобальных правил игры» также следует формировать широкую коалицию сторонников. В нее, возможно, войдут представители мировых финансовых кругов, в том числе и США, если они увидят свою комфортную нишу в рамках «нового порядка». Вполне понятно, что у столь широкой коалиции много больше шансов на успех в корректировке действующей модели глобализации.

Глобальные структурные сдвиги и ниша России

В рамках модернизационного проекта должна быть решена задача определения реалистичного места российской экономики в глобальном разделении труда. Ошибка здесь может стоить очень дорого. Шапкозакидательские настроения - «мы можем делать все» - ведут к неэффективным инвестициям, растрате ресурсов и, как следствие, к отставанию в глобальной конкуренции с вполне очевидными последствиями. Напротив, капитулянтские настроения ведут к поражению еще до вступления в борьбу.

Место России в мировой экономике определяется общим трендом глобализации, ее противоречиями, структурными сдвигами в международном разделении труда.

Серьезный вызов - низкое качество основной части продукции машиностроения. Конкурентоспособность достигается в основном за счет предельного снижения цены, работы в нише low cost.

Для выхода ряд экспертов предлагает стратегию «изоляционизма». Предполагается, что после достижения конкурентоспособности возможно последовательное «открытие» нашей экономики, переход к конкуренции «на равных».

Эта стратегия содержит, на наш взгляд, много верных подходов. Проведение структурной политики, включающей поддержку приоритетных секторов промышленности, является неотъемлемым элементом любой свободной от догматизма экономической стратегии. Однако проведение позитивной промышленной политики вовсе не требует автаркии - здесь гораздо важнее последовательное проведение избранного курса, разумное выделение отраслей, нуждающихся в поддержке. Кроме того, политика автаркии не позволит России участвовать в переопределении правил глобализации. Исключение же нашей страны из числа основных игроков существенно ухудшит перспективы ее развития, то есть приведет к последствиям, прямо противоположным намерениям сторонников «суверенной экономики». Подчеркнем: наши проблемы не решит никакая «чистая стратегия» - ни автаркия, ни полностью открытая экономика. Собственно, эффективное государство для того и нужно, чтобы обеспечивать гибкую стратегию, своевременную корректировку экономической политики, осмысленный диалог с отраслевыми лоббистами.

При определении структурной ниши России в глобальном разделении труда необходимо осознавать, что на среднесрочную перспективу основным фактором экономического развития нашей страны являются огромные запасы природных ресурсов.

Добыча полезных ископаемых, прежде всего углеводородов, останется становым хребтом отечественной экономики.

Прогнозы роста мирового спроса на энергоносители обусловливают рост глобальной конкуренции за надежный доступ к энергоресурсам. Более того, сообщество мировых экспертов - авторов уже цитированного доклада о глобализации - считает, что острейшая конкуренция за доступ к энергетическим ресурсам станет основным содержанием мировой политики в ближайшие четверть века.

В этой связи составная часть модернизационного проекта - преодоление комплекса «сырьевого придатка». (Избавление от одного комплекса не должно вести к другому - безоглядному разыгрыванию «энергетической карты».) Чтобы его преодолеть, нужно оценить перемены, произошедшие с тех пор, когда роль «сырьевого придатка» обрекала на отсталость и зависимость.

Во-первых, «энергетическая сверхдержава», обладающая к тому же всем набором средств защиты своих интересов, сильно отличается от колоний XIX и полуколоний XX века. Она может не бояться внерыночного давления.

Во-вторых, в глобальной экономике нет особой разницы между торговлей сырьем или, например, дешевой рабочей силой. Для нас же сырьевой экспорт - «зонтик» роста благосостояния населения, повышения его образовательного и квалификационного уровня, шанс на рост конкурентоспособности приоритетных отраслей экономики.

В-третьих, уже имеются примеры (прежде всего, Австралия), когда эффективное государство в условиях сырьевой экономики оказывается способным обеспечить динамичное экономическое развитие и рост благосостояния населения.

Оценки экспертов также показывают, что зависимость экономики России от мировой конъюнктуры цен на продукты ее традиционного экспорта (при реалистичной оценке колебаний цен) уже и сегодня не является критичной. При этом экспорт нефти и газа - не только важный ресурс развития, но и серьезный источник повышения ее внешнеполитической субъектности, которая также является значимым ресурсом.

Реализация данного конкурентного преимущества связана с масштабными и дорогостоящими инвестиционными проектами, нацеленными на освоение удаленных и геологически сложных месторождений, прокладку протяженных трубопроводов. Привлекательность этих проектов жестко зависит от ценовых перспектив. Ретроспективный анализ показывает, что сильные колебания цен на энергоносители были обусловлены, во-первых, локализацией мирового производства нефти на Ближнем Востоке, во-вторых, наличием потенциала быстрого увеличения или, напротив, снижения, объемов нефтедобычи. В результате возникали возможности политизированных манипуляций ценами: установление арабскими странами крайне высоких (70-е годы) или, напротив, обрушения мировых цен на нефть (середина 80-х) в результате сговора США и Саудовской Аравии. Сегодня возможность чьего-либо одностороннего политического воздействия, направленного на снижение цен на нефть, кардинально снизилась. Многосторонний же сговор с целью их повышения как раз возможен.

Цены на нефть и, соответственно, природный газ будут в основном определяться соотношением спроса и предложения. Это, как представляется, означает, что, вопреки многим корыстным спекуляциям, цена URALS или REPCO в ближайшие годы вряд ли опустится ниже 55 долларов за баррель. Скорее можно прогнозировать ценовой коридор 70-100 долларов за баррель. В результате нефтегазовый сектор России и дальше останется достаточно привлекательным для инвестиций, получит возможности для масштабного развития и останется генератором бюджетных доходов.

Вариант углубления мирового экономического кризиса, способного обрушить цены на нефть, о котором не устают повторять многие влиятельные отечественные экономисты, остается за пределами нашего обсуждения. Для того чтобы спрос на нефть упал так сильно, нужны буквально тектонические сдвиги в экономике. Такое развитие событий связано с глобальной дестабилизацией. В таком случае речь пойдет уже о совершенно другом способе парирования возникающих угроз и, соответственно, о другой парадигме мобилизации страны.

Для нас же важен вывод, что при сохранении общих рамок глобализации (даже при значительной корректировке ее модели) использование природных ресурсов России будет и дальше играть роль генератора ее экономического развития. Оно будет также укреплять геополитическую субъектность нашей страны, ее притязания на участие в корректировке «глобальных правил игры».

В ряду факторов, существенно влияющих на структуру отечественной экономики, следует выделить сохраняющееся перемещение центров производства массовой продукции в регионы, обладающие преимуществами в показателях (цена/качество) рабочей силы и уровне инвестиционных рисков. Действие этого фактора уже превратило Китай в «мастерскую мира». Начался переток в Индию рабочих мест в секторе финансовых услуг. Многие ведущие банки перемещают сюда свои бэк-офисы с тем, чтобы использовать преимущества англоговорящих квалифицированных, но низкооплачиваемых служащих и программистов.

Для России действие этого фактора - мощный императив структурной перестройки. Так, относительно высокий уровень оплаты труда, общая ограниченность трудовых ресурсов плюс слабость системы профессиональной подготовки рабочих массовых профессий сильно ограничивают возможности российской экономики конкурировать за перемещаемые рабочие места, требующие дешевой рабочей силы. Это означает, что в нашей стране будет продолжаться сокращение соответствующих секторов. Выживут лишь «нишевые» производства, обладающие эксклюзивными преимуществами, а также защищенные высокими транспортными издержками, локальной привязкой к центрам потребления (например, производство молочной продукции). И кризис усугубил эту тенденцию. Финансовые ограничения, рост стоимости кредитов ухудшат положение компаний, и без того находящихся в трудном положении.

Тем не менее ужесточение глобальной конкуренции усиливает роль естественных преимуществ отечественной экономики. Они уже ясно проявились в отраслях горно-добывающей промышленности и первого передела (черная металлургия и производство алюминия). С учетом издержек внутренние цены на продукцию этих отраслей еще долго будут существенно ниже мировых. Внутренние цены на электроэнергию и природный газ, даже с учетом политики свободных цен, также останутся ниже европейских.

Соответственно это создает возможности развития секторов отечественного машиностроения, связанных с большой энерго- и металлоемкостью, использованием квалифицированной рабочей силы. Учитывая благоприятные спросовые перспективы, наличие традиций и конструкторско-технологических заделов в ряде секторов отечественного машиностроения, это открывает неплохие возможности для энергетического и транспортного машиностроения, и отчасти для тракторной и автомобильной промышленности. Значительными конкурентными преимуществами обладают также те секторы экономики, которые базируются на высокотехнологических заделах и сохраняют свое технологическое лидерство.

Все вышеназванные секторы российской экономики, потенциально обеспеченные растущим платежеспособным спросом, неизбежно будут генерировать спрос на новые образцы продукции и технологические решения, создавая тем самым увеличение спроса на инвестиционную продукцию, конструкторские и инжиниринговые услуги. Вместе с тем кризис и здесь может поставить свои барьеры. Машиностроение требует сложных кооперационных связей. Если функционирование финансовой системы приведет к обрушению хотя бы одного звена, застопорится вся цепочка. Это дополнительные риски и, соответственно, требования к структурной перестройке.

Рост отечественных секторов добычи природного сырья и производства продукции первого технологического передела, перемещение центров массового производства в регионы Восточной и Юго-Восточной Азии, при сохранении значения рынков Западной и Центральной Европы, требуют реализации большого числа инфраструктурных проектов (нефте- и газопроводов, расширения экспортных возможностей портов, трансконтинентальных перевозок и т. п.). Они создают высокий спрос на транзитные услуги российского железнодорожного, авиационного, а также и морского (с учетом реальной перспективы активного использования Севморпути) транспорта. Соответствующий экспортный спрос обеспечивает возможность для реализации масштабных проектов в области добычи углеводородов, нефтепереработки, строительства заводов по сжижению природного газа (СПГ). Растущие потребности во всех этих секторах будут важным фактором подержания конкурентоспособности соответствующих машиностроительных секторов.

Для перспектив экономики России большое значение имеет также начавшийся процесс перемещения с территории США технологических и инжиниринговых центров крупнейших корпораций, вызванный очень высокими издержками на их содержание. Важность этого фактора еще плохо осознается. Известные примеры создания в России крупных технологических центров «Боинга», «Самсунга» и «Интелла» могли бы стать первыми ласточками процесса укоренения таких центров на территории нашей страны. Его продолжение - реальный шанс сократить «утечку мозгов». Подобные центры явились бы также питательной средой для развития собственных технологических и инжиниринговых центров, превращения их в полноценные секторы отечественной экономики. Как показывает мировой опыт, сотрудники таких центров - основные создатели малого и среднего венчурного бизнеса, нехватка которого так остро ощущается сегодня в России.

Развитие всех этих секторов - драйвер спроса на высокие технологии и инжиниринговые услуги. К этому следует добавить наличие соответствующего научного и образовательного потенциала, еще сохранившуюся уникальную систему подготовки естественнонаучных и инженерно-технических кадров. Также не следует сбрасывать со счетов и все еще немалый потенциал прикладной науки, прежде всего в ВПК.

Все эти факторы - предпосылки для занятия Россией места «технологического центра» в рамках глобального разделения труда.

Речь не идет о монополии и даже о преобладании. Скорее о заслуженном месте в глобальной системе создания и коммерческой реализации технологических инноваций. Наше значимое участие в функционировании «глобального технологического центра», безусловно, будет подкреплять претензии России на геополитическую субъектность, на место в элитном клубе экономических великих держав.

При анализе места российской экономики в мировой хозяйственной системе не следует сбрасывать со счетов также перспективы аграрного сектора с сохраняющимися возможностями импортозамещения в животноводстве, развития экспорта сельхозпродукции. Представляется, что благоприятная мировая конъюнктура будет создавать хорошие условия для развития отечественного сельского хозяйства. Главный же его ресурс - рост доходов населения, позитивные сдвиги в структуре его питания. По своим спросовым перспективам этот сектор экономики является одним из наиболее привлекательных, хотя и очень проблемным по условиям его модернизации.

Отдельно следует рассматривать возможности экспорта продукции ВПК. Очевидно, что все активные критики существующего мирового порядка будут стремиться к усилению своего влияния, в том числе за счет наращивания военного потенциала. По существу, российские вооружения являются и будут оставаться единственной реальной альтернативой вооружениям США, так как ни одна другая военная промышленность не может обеспечить экспорт всего набора необходимых современных вооружений.

Эти обстоятельства будут и дальше увеличивать спрос на российское оружие. В определенном смысле уже само наличие в нашей стране передового ВПК, способного соперничать с заокеанскими конкурентами, может стать важным ресурсом, предпосылкой для инновационного высокотехнологичного развития отечественной экономики. Крайне значимо участие ВПК в формировании российского технологического кластера - составной части «глобального технологического центра». Одновременно российский военный экспорт - серьезный вклад в развитие многовекторной, более органичной глобализации.

Подводя итоги, можно сказать, что Россия сегодня имеет крайне благоприятные, может быть лучшие за длительный исторический период, внешнеполитические условия развития. В то же время успешное их использование требует от национального руководства проведения стратегически ориентированной, последовательной и очень умелой политики. Просчеты сведут на нет все эти преимущества, более того, превратят их в проблемы и угрозы развитию.

Внутренние вызовы

При анализе внутренних вызовов прежде всего следует выделять вызовы экономические. Качество ответа на них будет предопределять ответ на иные значимые вызовы: демографический прессинг и сжимающееся пространства расселения.

Экономические вызовы. Первый вызов - уже упоминавшаяся низкая конкурентоспособность большей части продукции нашей промышленности. Это особенно тревожно на фоне быстрого роста внутреннего рынка, обусловленного как ростом доходов населения, так и увеличивающимися инвестиционными расходами государства и частных корпораций. Ситуацию ярко характеризуют цифры: импорт за последние пять лет вырос в 2,5 раза при росте ВВП на треть. Не изменилась картина и в 2007 году. При очень высоких, почти 8 процентов, темпах роста ВВП импорт увеличился на 37 процентов. Здесь не успокаивает положительный внешнеторговый баланс, так как эта ситуация напрямую угрожает реальному сектору. Единственное утешение: значительная доля в этом импорте машин и оборудования - предпосылки для модернизации и повышения конкурентоспособности.

Причина низкой конкурентоспособности - не только часто упоминаемое устарелое производственно-техническое оборудование. Это не решающий фактор. Здесь больше сказывается низкий уровень отечественного менеджмента, недостаточная его способность к реакции на требования рынка, к действиям в условиях жесткой конкуренции.

Необходимо, чтобы кризис изменил это положение, стимулировал ротацию менеджеров, повышение требований к их качеству. Следует также согласиться, что технологические ограничения, качество оборудования, используемого сегодня реальным сектором отечественной экономики, будет во все большей мере ограничивать ее конкурентоспособность. (Сегодняшний сильно увеличившийся объем инвестиций еще много меньше уровня середины 80-х годов ХХ века.)

Одним из серьезнейших вызовов является также разительное несоответствие между растущими потребностями экономики и ее инфраструктурным потенциалом.

Значимым вызовом является также существенное противоречие между структурой и качественными характеристиками российского образования, с одной стороны, и структурой российской экономики - с другой. В нашей стране сложилась традиция высококачественного высшего образования (здесь, конечно, речь идет не о всей системе, а о целом ряде ведущих университетов и вузов). При этом структура российской экономики за 90-е годы сильно изменилась, прежде всего в сторону ее технологической примитивизации. Такое противоречие приводит к тому, что наиболее перспективные выпускники ведущих учебных заведений не находят адекватных рабочих мест по полученной специальности. Это, в свою очередь, ведет либо к эмиграции, «утечке мозгов», либо к переквалификации и дисквалификации, то есть потерям отечественного человеческого капитала и огромных бюджетных затрат на образование новых эмигрантов. (Например, по оценке ряда заведующих кафедрами Физтеха, обычно из каждой группы выпускников в России остаются лишь 2-3 человека.)

Другое проявление этого же противоречия - недостаточное развитие высокотехнологичных секторов, создающих спрос на квалифицированные кадры. Сложился порочный замкнутый круг. Недостаточное развитие российского хайтека не генерирует спрос на соответствующие кадры, включая сюда и будущих менеджеров. Слабый спрос не позволяет преодолеть барьер инерции, мешающий провести кардинальные реформы, необходимые для разрыва этого замкнутого круга. Хотя со стороны спроса видны определенные сдвиги. Так, в 2006 году впервые объем экспорта программных продуктов превысил 1 миллиард долларов, а в 2007 году этот показатель приближается уже к 1,5 миллиарда долларов. Но даже при таких очень высоких темпах через пять лет этот экспорт будет составлять лишь около трети от индийского при примерно тех же объемах подготовки программистов. Другой быстро растущий сектор, способный создавать спрос на качественные кадры, - коммуникации и информационные технологии. Однако пока он не генерирует спрос на разработки в области высоких технологий и соответствующие рабочие места.

Следует отдавать себе отчет, что низкий уровень спроса на высококвалифицированных специалистов в области естественных наук и высоких технологий это разрушение лидирующего сегмента образования и утрата шанса на развитие высоких технологий. В результате нас ждет развал фундаментальной науки, утрата позиций в приоритетных прикладных исследованиях и разработках, включая ВПК. Что попросту поставит крест на геополитической субъектности страны, на всех ее политических и экономических перспективах. На восстановление такой уникальной системы образования и, на ее основе, мощной фундаментальной науки в лучшем случае уйдут десятилетия, которых нет.

Представляется, что ответ на этот вызов лежит в ясной и последовательной сегментации российского образования. В выделении в его рамках элитного сегмента, ориентированного на выпуск специалистов, имеющих глубокую фундаментальную подготовку, широкий междисциплинарный кругозор, навык решения нетривиальных задач. Здесь же следует готовить и будущих менеджеров высокотехнологичных проектов.

На пути создания, точнее, сохранения и отчасти возрождения такого элитарного сектора не должны стоять никакие эгалитарные заклинания. Следует помнить, что в обществе всегда есть и будут элитарные сектора, прежде всего наука и искусство. Сегодняшняя политическая мифология стремится избегать этих констатаций. Но эта мифология не должна становиться барьером для развития страны, повышения ее конкурентоспособности.

Демографический прессинг. Сколько-нибудь реалистический анализ проблем отечественного развития невозможен без учета демографических перспектив. Вполне очевидно, что демографический прессинг - снижение численности населения нашей страны, а также общего объема трудовых ресурсов, ухудшение их структуры - негативно сказывается на перспективах модернизации.

Ограничивающее влияние демографических изменений в большой мере обусловлено как сокращением за последние годы общей численности занятых на 11,8 процента (с 75,3 до 66,4 миллиона человек), так и кардинальным перераспределением занятых между отраслями.

В последнее десятилетие естественная убыль населения составляла порядка 700 тысяч человек в год, а средняя продолжительность жизни мужчин упала до 58,9 года. Одна из главных и при этом специфических российских причин быстрого сокращения населения - мужская сверхсмертность. («Алкогольный фактор - локомотив кризиса смертности в России», - убеждены исследователи Центра демографии и экологии человека РАН [51].) Велика также смертность и от других причин. Сейчас больше половины людей в России умирают от сердечно-сосудистых и онкологических заболеваний [52]. В последние годы число самоубийств составляет до 40 тысяч в год. Почти столько же людей погибает в дорожно-транспортных происшествиях.

Еще недавно соответствующая ситуация рассматривалась довольно пессимистично - сохранение на продолжительный период неизменных уровней рождаемости и смертности в РФ привело бы не только к сокращению численности населения, но и к ухудшению его возрастной структуры. Однако реальная ситуация оказалась существенно более благоприятной. Повышение уровня жизни населения, усилия в сфере здравоохранения привели к первым значимым позитивным сдвигам. Росстат, впервые с 1998 года, зафиксировал значительное снижение смертности, существенно корректирующее ранее сделанные прогнозы.

Так, в 2006 году смертность, по данным Госкомстата РФ, сократилась на 7,8 процента. В 2007 году эта положительная тенденция продолжилась, смертность уменьшилась еще на 5 процентов, а коэффициент смертности - до 14,6. В 2007 году произошел поистине «рывок» в увеличении продолжительности жизни мужчин - теперь она, наконец, превысила пенсионный возраст и составила 60,5 года.

Чтобы понизить уровень смертности, нужно в первую очередь заняться улучшением быта населения и повысить его материальное положение. Следующим необходимым шагом эксперты считают введение ежегодной диспансеризации. При успешной реализации приоритетного Национального проекта в сфере здравоохранения и демографических программ по стимулированию рождаемости к 2010 году эксперты ожидали увеличения числа рождений на 14-16 процентов и уменьшения коэффициента смертности с 15,8 до 15,4 (на 1000 человек), то есть на 600 тысяч человек в год.

В то же время следует реально оценивать ситуацию. Конечно, положение уже не так катастрофично, как представлялось еще недавно. Реально максимальное сокращение численности населения трудоспособного возраста произойдет все же в период 2010-2014 годов, когда среднегодовая убыль этой возрастной группы будет превышать 1 миллион 300 тысяч человек и заметно сократится лишь с 2020 по 2025 годы.

Резкое сокращение трудоресурсного потенциала страны можно компенсировать только за счет иммиграции, но для того чтобы полностью возместить потери трудоспособного населения России в предстоящие два десятилетия, потребуется около 25 миллионов иммигрантов. Такая огромная иммиграция едва ли может быть обеспечена. В то же время здесь видны положительные сдвиги. Сказался рост положительного сальдо миграции. В 2007 году возросшая легальная миграция восполнила более 45 процентов естественной убыли населения, а сейчас - уже почти 60 процентов.

Отмеченные выше изменения приводят к значительно менее драматичной динамике сокращения населения - примерно на 250 тысяч человек в год, то есть почти в 3 раза меньше, чем это было ранее. При этом снижение численности населения совершенно не обязательно грозит России экономической катастрофой. Фокус анализа - предел сокращения трудоспособного населения. Этот вызов - один из важнейших, учитываемых в модернизационном проекте. Чтобы дать на него ответ, следует поискать радикально новые подходы к решению проблемы миграции. Например, организовать миграционные потоки из трудоизбыточных стран, жители которых ранее практически не иммигрировали в нашу страну.

Сжимающееся пространство расселения. Ежегодно в России, по данным Росстата, место жительства меняют около 2 миллионов человек. Внутренняя миграция серьезно усиливает диспропорции в пространственной среде расселения нашей страны. Прежде всего это сказывается на Сибири и Дальнем Востоке. Согласно прогнозу Госкомстата, численность населения Дальнего Востока и Сибири к 2025 году уменьшится еще на 11 процентов. Население же Центра сократится при этом только на 3 процента. В перспективе предвидится сохранение миграционного притяжения Центра, в особенности крупнейших мегаполисов - Москвы и Санкт-Петербурга. И если не будет обеспечен приток иммигрантов, Центр может «стянуть» миграционный потенциал всей России. К 2015 году в разряд теряющих население перейдут также Южный, Приволжский и Уральский федеральные округа. (Особенно стремительно пустеют территории Якутии, Магаданской области, Чукотки, Сахалина, Камчатки и Корякии.)

Сегодняшняя диспропорция в расселении порождает серьезные экономические и геополитические риски. Дальний Восток занимает 36 процентов территории России, а живет там не более 5 процентов трудоспособного населения.

География внутренней миграции, как показал опыт последнего десятилетия, сильно зависит от притока из стран СНГ: чем он меньше, тем интенсивнее стремление внутренних мигрантов ехать в Центр. Таким образом, стимулирование иммиграции в Россию из стран СНГ, а в следующее десятилетие - из дальнего зарубежья, - это одновременно важнейшая мера по стабилизации численности населения на востоке страны.

Специалисты называют узкую направленность внутренней миграции бичом отечественной экономики. Первой причиной сложившейся ситуации стало самоустранение государства из социальной сферы. И если для благополучных городов европейского центра страны это не критично, то в провинции это приводит к массовому исходу населения. Вторая причина связана переориентацией экономики в целом ряде регионов страны из индустриальной в сырьевую, не нуждающуюся более в большом числе работников. В-третьих, многократно усугубленная гиперцентрализация нынешней России фактически удушает ее региональные центры, способные стать «точками роста».

Изменение структуры расселения, сокращение численности населения привело к безвозвратному исчезновению рабочих мест. Теперь для восстановления золотодобывающей и рыбной промышленности на Дальнем Востоке потребуются сложные и дорогостоящие меры по привлечению мигрантов.

Важным фактором, мешающим противостоять оттоку переселенцев из Сибири и Дальнего Востока, является отсутствие в России крупных межрегиональных миграционных «полюсов», которые есть, скажем, в США. «У нас экономика почти полностью переключилась на добычу сырья и сферу услуг. Для первой ее статьи много людей не нужно, а вторая нормально развивается только в Москве и в меньшей степени в Питере. Нужен как минимум один такой же центр в Сибири. Им пытается стать Новосибирск, но пока без особого успеха» [53].

Наряду с межрегиональными потоками миграции на пространственное расселение оказывают серьезное влияние внутрирегиональные потоки, также приводящие к перетоку людей из малых, средних и даже крупных городов в мегаполисы. Сегодня плохо осознается масштаб этой проблемы. По оценке ведущего эксперта по проблемам пространственной среды Вячеслава Глазычева, в среднесрочной перспективе «половину городов придется стереть с карты» [54].

К процессу радикальных перемен в структуре городского расселения следует присовокупить и масштабные изменения, происходящие в сельской России. Здесь сказываются не только объективные, природно-климатические и ресурсные предпосылки ведения сельского хозяйства, но и собственные усилия, активность сельских жителей [55].

Общая результирующая этого процесса: в среднесрочной перспективе число сельских поселений сократится на две трети. Вполне очевидно, что этот гигантский по своим масштабам процесс изменения городской и сельской систем расселения, затрагивающий судьбы миллионов людей, является серьезным вызовом будущему России, который невозможно игнорировать при создании любого сколько-нибудь реалистичного модернизационного проекта.

При обсуждении перспектив модернизации следует оценить ее трансформационные предпосылки: эволюцию институциональной среды, мотиваций хозяйственных субъектов, а также изменений моделей социальной деятельности основных слоев и групп населения.

Начальный этап радикальных реформ характеризовался очень значительным расхождением между ориентирами этих преобразований, с одной стороны, и представлениями элитных групп - с другой. Так, исследования показали, что в 1992- 1993 годах ни среди депутатского корпуса, ни среди директоров предприятий либеральная модель не пользовалась серьезной поддержкой.

Дальнейший ход реформ привел к существенной интеграции позиций элит, как за счет изменения позиций многих их представителей, так и путем вытеснения из элитных групп большинства их противников.

Институциональные и мотивационные предпосылки модернизации

Сегодня важнейшей характеристикой эволюции институциональной системы в нашей стране является ее относительная стабилизация. В основном завершилась адаптация хозяйствующих субъектов к рыночным условиям. Сигналы рынка, изменения конъюнктуры стали серьезными регуляторами их деятельности. В ходе адаптационной селекции из хозяйственной жизни ушли те субъекты, которые по различным причинам не смогли обеспечить свое выживание.

При этом следует отметить, что государство, приняв «шоковый» вариант вхождения страны в рынок, отказалось на деле от содержательного участия в формировании институциональной среды. Разрушив легальные рамки, государство приняло на себя серьезную ответственность за сложившуюся в результате хозяйственную среду, за усугубившиеся институциональные дисфункции и структурные диспропорции.

Тем не менее, несмотря на огромные издержки, в ходе такой адаптации существенно изменилась мотивация собственников и менеджеров основной части хозяйствующих субъектов. Неясность перспектив для директорского корпуса в начале рыночной трансформации, во многом вызванная характером проводимой приватизации, обусловила оппортунистическую мотивацию значительной части менеджеров. Попросту говоря, первый этап перехода к рынку характеризовался массовым «уводом активов». Затем, по мере рыночной адаптации, новой переконфигурации структуры активов, интересы сместились, и основной мотивацией стали «захваты» и другие сходные формы наращивания масштабов подконтрольной собственности.

На следующем этапе, на переломе веков, в условиях наступившей институциональной стабилизации, доминирующей мотивацией стало уже получение доходов от основной деятельности, от эксплуатации подконтрольных предприятий - купленных или «прихваченных».

Соответственно кардинально изменились требования к уровню корпоративного управления, к качеству менеджмента. По оценкам экспертов, повышение качества управления стало важным фактором роста эффективности экономики в целом. Один из примеров - снижение за последние годы почти вдвое средних издержек в добыче нефти.

Существенной предпосылкой развития стали интенсивные процессы концентрации собственности, формирования крупных производственно-технологических комплексов. Первоначально финансово-промышленные группы представляли собой довольно пестрые конгломераты производственных объектов, объединенных лишь принадлежностью общему собственнику. Сегодня активно идут два параллельных процесса: во-первых, ФПГ становятся классическими холдингами, а во-вторых, интенсивно «достраиваются» классические корпорации, объединяющие производственные элементы, связанные между собой производственно-технологическими связями.

Получение синергического институционального и технологического эффекта от объединения в корпорацию разъединенных ранее предприятий стало значимым фактором повышения эффективности, существенной предпосылкой дальнейшего развития экономики.

Этот процесс близок к завершению в сырьевых отраслях, металлургии и связи, активно он идет в ВПК и гражданском машиностроении (яркий пример - тракторное и сельхозмашиностроение), в пищевой промышленности, быстро формируются крупные ретейловые сети. Следует отметить быструю концентрацию в строительстве, формирование крупных девелоперско-инжиниринговых компаний, распространяющих свою деятельность из столицы в регионы.

Важной предпосылкой экономического развития стала недавняя доступность финансовых ресурсов, используемых для развития и модернизации крупных и средних российских корпораций. Их легализация, а также следование международным нормам корпоративного управления, наряду с очевидным избытком средств на мировых финансовых рынках (существовавшим до кризиса), сильно облегчили привлечение инвестиций. Существенно возросло предложение ресурсов и отечественными кредитными организациями. Увеличение предложения финансовых ресурсов, снижение их стоимости были сильными стимулами для роста инвестиций, а также для повышения открытости и легальности институциональной среды российских корпораций как условия привлечения средств.

Все названные факторы, наряду с реинвестированием собственных существенно выросших прибылей, обусловили высокий уровень инвестиционной активности частных российских компаний за последние четыре года. Это - сильный индикатор характера эволюции институциональной среды в нашей стране.

Рост инвестиций, как хорошо известно из теории и экономической истории, означает, что российский бизнес до кризиса позитивно расценивал свои перспективы, в том числе, очевидно, и свои возможности по формированию локальной, довольно специфичной институциональной среды, основанной на «эксклюзивных отношениях с соответствующими государственными органами».

Эксперты обоснованно полагают, что высокие темпы роста экономики в последние годы во многом обусловлены упорядочением институциональной среды, уменьшением экономических и политических рисков. Подтверждение - существенное снижение стоимости заимствования финансовых ресурсов. Профессионалы из западных финансовых корпораций, имеющие большой опыт оценки таких рисков в развивающихся экономиках, вряд ли санкционировали бы выделение средств, не оценив происходящие институциональные перемены как позитивные.

Существенные изменения претерпела в последние годы и легальная (правовая) компонента институциональной среды. В основном завершилось формирование корпуса законов, регулирующих функционирование экономики, прежде всего Гражданского кодекса РФ.

В то же время следует отметить, что важной характеристикой этого корпуса является его идеологическая предзаданность, довольно слабый учет реалий хозяйствования. Это, как мы уже отмечали выше, отличительная черта моделей модернизации, связанных с авторитарными ориентирами. Такой характер формирования легальной компоненты институциональной среды, в полном соответствии с теоретическими предсказаниями, приводит к провалам. Так, для экспертов была вполне очевидной нереалистичность либеральной концепции пенсионной реформы. Мотивация ее авторов была вполне благой - создание ресурсов для частных инвестиций. Но лишь 4 процента граждан перевели свои пенсионные накопления в НПФ. Результат - снижение доверия к государству со стороны наиболее активных слоев населения. «Монетизация льгот» также была связана с нереалистичными исходными предпосылками. Корректировка легальных положений в соответствии с требованиями жизни обошлась дорого.

Здравая идея открытых тендеров без честного администрирования обернулась разгулом административного торга и коррупции. По оценкам экспертов, «откаты» выросли настолько, что тендеры сегодня могут выигрывать в основном те, кто не собирается исполнять их требования в полном объеме. На то, чтобы действительно выполнить работу, денег не остается.

Серьезный институциональный барьер - взаимное недоверие государства и бизнеса. За последние годы для восстановления доверия сложились уникальные возможности. После «выдавливания» олигархов из политики существенно сократилось «теневое» влияние бизнеса, произошло переосмысливание им своих интересов и позиций. Сегодня крупный бизнес осознал общность своих базовых интересов со всеми группами предпринимателей. Сформировался их общий «спрос на государство»: на его стратегическое лидерство, на прочные и честные институты, на защиту законопослушного бизнеса.

Государство же плохо удовлетворяет этот насущный спрос. Отстраненность от жизненных реалий, идейная зашоренность многих решений вкупе с лоббизмом блокируют принятие практичных мер. В общественном сознании утвердилось представление о массовом «крышевании» бизнеса коррумпированными представителями правоохранительных органов. Спорадическая борьба с ними предстает либо политической кампанейщиной, либо фрагментами войны между силовиками за передел коррупционного рынка. В результате большинство бизнесменов воспринимает силовиков не как защитников закона, а как противников или союзников в корпоративных войнах.

Разрыв между писаным законом и хозяйственной практикой создает объективную базу для масштабного административно-бюрократического произвола, разгула коррупции.

Институциональный генезис

В большой мере эта ситуация связана с отмеченной выше слабостью этического фундамента институциональной среды в нашей стране. Без такого фундамента, как это хорошо известно и из теории и из истории, невозможно последовательно эффективное функционирование институтов.

Этическая среда в России довольно специфична, она давно приобрела двухсекторный характер: одна этика для «своих», другая же, совсем иная, действует в сфере формальных отношений. В кругу «своих» (родных и близких) высокие этические требования в основном сохранили свое значение, реальное регулятивное влияние. Беседы на кухне давно превратились в один из своеобразных социальных институтов воспроизводства высокого нравственного климата в этом секторе. Но этот же институт формировал устойчивое недоверие к формальным институтам, где действовала совсем другая мораль. Их деятельность воспринималась, в том числе и под влиянием «интеллигентской религии», как чуждая, в которой царят ложь и фальшь. В результате в отношении к этим институтам доминирует глубокое недоверие.

Специфика отечественного институционального генезиса связана с тем, что формальные институты в ходе социальной трансформации не обрели необходимого этического фундамента. Это обстоятельство - источник институционального кризиса. Недоверие питает оппортунистическое поведение населения и, соответственно, ведет к дисфункции институтов постсоветского общества. Его выражение - общепризнанный тотальный высокий уровень коррупции.

Таким образом, налицо парадокс: институциональный кризис, с одной стороны, и существенное, эмпирически подтвержденное повышение институциональной стабильности - с другой.

Предпосылка для этого - отсутствие глубокого уважения к легальным нормам, основе функционирования формальных институтов. Уважение к таким нормам обычно имеет этические корни: религиозную мораль, авторитет харизматического лидера, историческую традицию соблюдения законов. Отсутствие же в отечественной традиции таких этических источников привело к специфике нашего институционального развития. Основой формирования постсоветских институтов стали не универсалистские, а партикулярные ценности и отношения, укорененные в том секторе этики, где действовали нормы для «своих». В условиях, когда универсалистские ценности не стали регуляторами, необходимость социального регулирования привела к использованию тех механизмов, которые его обеспечивали.

Таким образом, под оболочкой формальных институтов чаще всего скрываются локальные сети межличностных отношений, основанные на сугубо партикулярных ценностях. И, соответственно, характер функционирования институтов в большой мере зависит от уровня интеграции этих сетей. Такая модель институционального генезиса создавала огромные предпосылки для системной коррупции. Коррумпирование человека со стороны членов таких сетей зачастую означало установление контроля над всем институтом.

Расширение пространства действия указанных норм происходило через наращивание числа «звеньев», включенных в пространство доверия, через гарантии и поручительства «своих». Факт грубого нарушения норм грозит «выбрасыванием» виновного за пределы конвенции.

Не случайно частое упоминание о партийных или комсомольских корнях многих бизнес- или политических группировок. В этом же ряду и сети доверия сотрудников спецслужб. Ранее налаженные каналы коммуникаций были исходной канвой для неформальных институциональных структур.

Локальные примеры подобных отношений существуют и в рамках западных институтов. Например, при торговле необработанными алмазами, где требуется исключительное доверие между партнерами. Исключительность же нашего институционального генезиса состоит в превращении подобной модели из локальной в доминирующую. Складывались достаточно прочные сети взаимообмена ресурсами - информационными, материальными и властными, получающими всеобщее денежное измерение. Институциональная система приобрела тотально-рыночный характер: «все на продажу».

Такой взгляд позволяет увидеть кардинальное отличие отечественной системы от классических институциональных представлений. В отличие от институтов, имеющих безличностный и функциональный характер, созданные в нашей стране институты насквозь пронизаны человеческими отношениями. При этом аналитически, да и практически трудно отделить государство от бизнеса. Нерасчлененность государственных и частных элементов сети - плата за российскую модель модернизации.

Признание специфики отечественных институтов ведет к специфической модели их эволюции в сторону большей легализации и формализации, без которых невозможно дальнейшее наращивание их стабильности и эффективности. Однако налицо высокие барьеры. Один из них - либеральная мифология, ориентированная лишь на формализацию соответствующих процессов. При этом ужесточение контроля за деятельностью чиновников не работает в качественно иных условиях их деятельности.

Отделению государства от бизнеса препятствует также, наряду со слабым этическим фундаментом и безоглядным стремлением к формализации, недостаточная ориентация на проблемный, содержательный подход. Здесь сказывается недоверие (впрочем, вполне понятное) современного государства к собственному аппарату. Отсюда стремление заменить содержательную постановку целей выработкой формальных целей и задач, а также контролем за достигнутыми результатами.

Слабая ориентация на конечные результаты - плод авторитарного характера реформирования. Неизбежная слабость обратных связей не позволяет реально оценивать результаты. Отсутствие объективных оценок, по существу, передает функцию оценки самим институциональным цепочкам, внутренние интересы которых уже вовсе лишают задачу отделения государства от бизнеса какого-либо смысла.

Отсутствие объективной оценки работы институтов - проблема не только для государства, но и для бизнеса. Невозможность содержательного анализа проблем, мешающих развитию бизнеса, не дает сформулировать его социально-политические (классовые, как сказали бы представители марксистской традиции) интересы. Но это также не дает осознать, что следование логике партикулярных, межличностных отношений все больше препятствует упрочению последовательно легальных норм, что, в свою очередь, мешает реализации базовых интересов самого бизнеса.

При таком понимании характера институционального генезиса становится некорректным использование общепринятого понятия коррупции как дисфункции государственного организма. Сказанное не означает признания коррупции как допустимой нормы, но лишь указывает на глубокую ее укорененность в фундаменте современного институционального функционирования. Борьба с коррупцией может быть эффективной, лишь если она будет основана на верной постановке диагноза. Отсутствие четкого водораздела между государством, его институтами, с одной стороны, и всеми остальными социальными институтами, регулирующими социально-экономические отношения, - с другой, ведет к проведению этого водораздела «по живому», прямо по цепочкам дружеских связей, соединяющих как чиновников, так и бизнесменов. Разрыв между государством и бизнесом, необходимый для легализации институтов, возможен лишь в случае, если лояльность государству выше, чем приверженность дружеским отношениям.

Специфическим результатом такого генезиса стало формирование широко признаваемой неформальной конвенции о нормах и моделях функционирования базовых институтов. Ключевой ее элемент - установление общезначимых представлений о характере взаимодействия формальных и неформальных норм, то есть попросту о допустимой мере нарушения закона. Эта мера в решающей степени зависит от места субъекта конвенции в неформальной властной иерархии, проще говоря, от уровня «крыши», от близости к силовым структурам.

Следует отметить особенность таких конвенций. Они всегда ситуативны, размыты, тесно привязаны к персоналиям. В них всегда встроен арбитр, пользующийся высоким авторитетом и располагающий возможностями санкций к нарушителям. Важно, что такая сложная конструкция поддержания политической и экономической стабильности требует самоограничения активности даже очень сильных игроков - участников конвенции. До кризиса была видна тенденция к рациональной калькуляции локальных выгод и общего ущерба от разрушения конвенции, от возвращения к беспределу начала 90-х.

Ирония истории: стране утопических экспериментов выпало провести еще один. Обсуждаемая конвенция сложилась по тем же калькам «разумного эгоизма», что и руссоистский миф - «общественный договор». Но наметилась и иная тенденция. События конца 2007 года - «противоборство спецслужб», нарушение, казалось бы, устоявшихся норм решения корпоративных споров («развод» Владимира Потанина и Михаила Прохорова) - показали, что лишь угрозы ухода «верховного арбитра» - Владимира Путина оказалось достаточно для демонстративного нарушения норм конвенции значимыми игроками. Кризис, с его неопределенностью и угрозами потери состояния, усугубил ситуацию, обнажил слабости институтов: вызвал разгул спекулятивных настроений, предельный эгоизм видных игроков в ущерб общепринятым нормам бизнеса - правила конкуренции были отброшены. Страдают граждане, многие сектора экономики.

Это означает, что рационального эгоизма недостаточно для удержания конвенции. Уместно вспомнить тезис Эмиля Дюркгейма, что «санкции поддерживают нормы», а тем более конвенции. Нельзя сбрасывать со счетов и убежденность участников конвенции в необходимости их общих усилий по ее поддержанию. Без этого она может рухнуть, похоронив институциональную эволюцию.

Оценивая сложившуюся систему, следует сразу указать, что она далека от легальности, но все же она более упорядочена, чем «олигархически организованный хаос». В условиях глубокого взаимного недоверия между всеми субъектами, слабости средств принуждения к исполнению законодательства конвенция стала важным шагом к стабилизации, к уменьшению зазора между законом и социальной практикой.

В большой мере именно упрочение конвенции убрало бартер, а затем снизило масштабы эксцессов при решении конфликтов. Такое формирование институтов позволяет объяснить противоречие между их укреплением, с одной стороны, и очевидной слабостью этических регуляторов - с другой.

При этом важно избежать отрицания существования государства, признавая за ним лишь роль «фигового листка», скрывающего интересы групп влияния, умеряемые лишь «сговором среди своих». Действительность не столь трагична. Легальные нормы, как это видно непредвзятому наблюдателю, играют все большую роль. Показательно, например, снижение случаев рейдерства, доказывающее действенность как конвенции, так и формальных норм.

Перспективы эволюции конвенции связаны как с укреплением общественной морали, так и с усилением механизмов принуждения, на которое столь часто уповают. Но жесткие санкции могут лишь укрепить статус существующих, достаточно сомнительных этических норм. Не раз предпринимавшиеся в отечественной, да и мировой истории попытки заменить этический фундамент жесткими санкциями не решают проблемы. Санкции, расходящиеся с действующими нормами, воспринимаются как самодурство и деспотизм. Ответ бенефициариев коррупционного режима очевиден. Лекарство оказывается опаснее болезни.

Максимум, на что способны репрессии, - это борьба с наглыми проявлениями коррупции, выходящими за пределы общественной снисходительности. Эффект не стоит недооценивать: таким образом не только понижается уровень коррупции, но и упрочиваются нормы морали. Но это работает лишь при условии соотнесения санкций с ценностью, значимой для наличного общества (например, государственные интересы, патриотизм, социальная справедливость и т. п.). Попытки их лицемерной подмены корыстными интересами властителей быстро и неизбежно ведут к разрушению общественной морали.

Очевидно, что без адекватной этической базы, без сильной мотивации акторов на соблюдение норм, без четко работающей системы санкций за их нарушение повышение качества институтов труднодостижимо. Их наличие - предпосылка для успешной борьбы с коррупцией, показавшей свою эффективность в развитых странах.

Необходимо помнить, что даже позитивная эволюция конвенции имеет явные пределы. Сказывается непреодолимая размытость ее норм, недостаточная их универсальность, систематическая включенность в нее коррупционных отношений. Разрушение же конвенции, на которое уповают наши либералы, лишает институты вообще какой-либо этической основы. Это противоречие не имеет формально-бюрократического решения. Оно может быть разрешено лишь последовательным упрочением этических оснований институциональных норм, взращиванием эффективных моделей деловых отношений на основе все большего следования правилам честной конкуренции, критичной содержательной оценки функционирования институтов.

Вывод ясен - этическому оздоровлению нет альтернативы. На этом пути уже видны сдвиги, хотя этическая основа российского общества в целом все еще слаба. Но несмотря на ее слабость, развитие конкуренции ведет к укреплению институциональной среды. (Так, рост конкуренции в области импорта товаров бытовой электроники привел к союзу «белых» импортеров и государства против «серых» и «черных» импортеров вместе с коррумпированными таможенными чиновниками. Этот союз переломил коррупционный альянс и оздоровил ситуацию.) Позитивное развитие институциональной среды, как на основе этического подъема, так и иными средствами, - один из фокусов реалистичного модернизационного проекта.

Адаптация и новая социальная структура

Важной предпосылкой модернизации стала адаптация населения к новым социально-экономическим условиям. Длительный процесс разрушения традиционного общества характеризовался секуляризацией, урбанизацией, ростом образования, доступа населения к средствам массовой информации. Он активно шел еще в недрах советского общества, но получил свое завершение в ходе мощного макросоциального шока начала 90-х годов.

На первом этапе большинство составляли представители двух типов социального действия: ценностно-рационального, поддерживавших реформы по идеологическим соображениям, и аффективный. Это свидетельствовало о повышенной напряженности, вызванной тем, что значительная часть населения оказалась выбитой из привычной колеи, лишена всяких опор для адаптации [56].

В ходе трансформации шло размывание традиционного типа социального действия. Накопление новых навыков способствовало переходу части населения к более адаптивному, ценностно-рациональному типу (вначале группы с целе-рациональным, максимально адаптивным типом поведения были малочисленными - не превышали 10 процентов). Одновременно дезадаптанты аффектированно реагировали на новые условия.

Стратегическую перспективу развития определяла подрастающая молодежь, занимавшая все более значимые позиции. Напротив, старшие поколения, носители настроений «безнадежности» и, соответственно, аффективно-деструктивного потенциала, покидали социально-политическую арену.

Мировой опыт показывает: для необратимости преобразований необходимо, чтобы адаптивные способы социального действия были характерными как минимум для трети населения.

В России в начале реформ наиболее адаптивный целе-рациональный способ не получил достаточно широкого распространения. Однако вместе с ценностно-рациональным способом он охватывал внушительную часть респондентов. С точки зрения поддержки реформ, представители ценностно-рационального типа поведения были недостаточно устойчивыми: они в принципе могли блокироваться и со сторонниками традиционных ценностей. Колебания этой, одной из наиболее значимых групп обусловило общее отношение россиян к ходу преобразований. Как представляется, именно оно вызвало переход от периода «бури и натиска» гайдаровских реформ к более эволюционному этапу адаптации хозяйственных субъектов к рыночным институтам, проходившему в 1994-1998 годах.

Тогда же началась более глубокая дифференциация позиций по отношению к реформам. Уже можно было выделить группы с антиреформаторскими установками, на которые не оказали влияния какие-либо рациональные аргументы. Ориентации населения наиболее явно дифференцируются в зависимости от выбора желаемой модели социально-экономического устройства общества. Данные показывают, что «либеральную» модель, на которую на первом этапе реформ ориентировался верхний эшелон власти, поддерживало 3-5 процентов населения. В 1993-1995 годах выбор шел между «социал-демократической» (29-32 процента) и «патерналистской» моделью (64-68 процентов). То есть в начале реформ большинство населения твердо ориентировалось на государство - как ключевой институт в разрешении социально-экономических проблем.

Результаты наших исследований свидетельствуют о различной степени адаптированности населения в 1994-1995 годах. Почти вдвое сократилась доля считавших себя адаптированными (с 14 до 6 процентов). Также сократилась доля тех, кто начал приспосабливаться и рассчитывал на успех (с 21 до 19 процентов). В то же время росла доля неадаптированных: таких насчитывалось около 65 процентов - тех, кто выбрал «патерналистскую» модель развития общества в качестве идеальной.

Данные 1996 года показывают, что он стал периодом «кризиса притязаний». Затянувшийся экономический кризис привел к тому, что оказались безуспешными энергичные попытки значительной части населения самостоятельно - трудом, талантом и инициативой - решать свои экономические проблемы, в том числе - включиться в предпринимательскую деятельность. Многие из тех, кто стремился встроиться в новую реальность и обладал для этого необходимыми социальными ресурсами, пережили крах своих надежд и перешли в стан аутсайдеров.

Сейчас, в условиях кризиса, резон вспомнить об уроках того времени.

Наличие кризиса притязаний, казалось бы, делает необходимым приведение экономической среды в соответствие с нормами и моделями социального действия основной части населения. Однако тогда это означало бы пойти навстречу интересам традиционалистского и аффектированного большинства и одновременно - создать острый социальный дискомфорт для ценностно-рациональных групп, а также начать заново адаптацию целе-рациональных групп. Такой поворот привел бы к снижению мотиваций наиболее активной и профессионально подготовленной части населения, к ухудшению экономической ситуации и, следовательно, к уменьшению ресурсов социальной поддержки наименее обеспеченных слоев населения. (Подобный путь чреват утратой мотивационных возможностей тех слоев и групп, которые уже прошли, не без труда и определенных издержек, процесс адаптации.)

Противоположный вариант предполагал игнорирование социальных ожиданий населения и был во многом близок к курсу, который проводился правительством. Кризисная ситуация, безусловно, сдвигала эмоциональное состояние населения в сторону крайней тревоги и отчаяния. Неудачи в попытках улучшить свое материальное положение, вызванные углублявшимся экономическим кризисом, давали импульс для усиления аффективных тенденций, для блокирования рационального общественного диалога. Соответствующие слои и группы населения в рамках этого сценария (как это подтвердили парламентские и президентские выборы того периода) оказываются легковосприимчивыми к популистским аргументам. Это, в свою очередь, подрывало возможность рационального регулирования. Резко возрастала склонность к социальным конфликтам. Промежуточные, с точки зрения их отношения к реформам, слои и группы переходили на антиреформаторские позиции. Опыт других стран свидетельствует, что наиболее опасными и агрессивными противниками реформ являются обманувшиеся в своих ожиданиях их бывшие сторонники.

Хочется особо подчеркнуть: уроки нашего недавнего прошлого не должны быть отброшены. Социально-политическое измерение кризиса - фокус политики, направленной на переход к стадии модернизации.

«Новая Россия»

В некотором смысле рубежным для адаптации был конец 90-х годов. Реже отмечаются страх, озлобленность, растерянность, чаще - надежда. При этом самое распространенное эмоциональное состояние - усталости, безразличия - сохраняется на том же уровне. Радикальная же смена настроений произошла в начале XXI века среди всех групп населения. Это указывает, что процессы адаптации в настоящее время близки к завершению. На этой основе сложилась новая социальная структура населения. Социальные позиции людей в ней в большой мере зависят как от имеющихся социально-экономических ресурсов, так и от способностей ими воспользоваться, связанных с адаптацией.

Материалы различных исследований показывают, что порядка 25-30 процентов населения уже вполне адаптированы, то есть способны адекватно реагировать на сигналы социально-экономической системы, рационально в ней ориентироваться.

Эти группы не следует идеализировать, но необходимо признать, что в них сосредоточен основной потенциал социальной динамики. Здесь наиболее сильно стремление улучшить свое положение, надеясь на самих себя, а не на патерналистскую помощь государства.

Позиции этих слоев - рациональных критиков сложившейся институциональной среды - ориентиры ее совершенствования. Ведь в таком совершенствовании вряд ли можно полагаться на идеологически зашоренные группы, игнорирующие реальные возможности. Было бы также неосмотрительно полагаться на слои, слабо вовлеченные в реальную жизнь, судящие о государстве и экономике по сильно искаженному их отражению в СМИ. Конечно, наиболее рациональные слои тоже подпадают под обаяние государственной пропаганды, но в их позиции всегда можно выявить прочное ядро, формируемое практическим опытом и здравым смыслом.

Сам факт возникновения таких групп имеет подлинно историческое значение. Возможно, впервые в истории России появились массовые слои и группы, способные в благоприятных социально-экономических условиях к самостоятельному решению собственных жизненных проблем, - по существу, «новая Россия» (не путать с «новыми русскими»). Именно они - база для высокой социальной мобильности, предприимчивости и инициативы. Они обеспечивают адаптивность общества, создают перспективу для создания конкурентного рынка и плюралистичной демократии. Другой вопрос, что современное государство слабо откликается на главные запросы «новой России».

В то же время эти слои, перефразируя известную формулу, «класс в себе». Они испытывают острую неуверенность в прочности своего положения. В этой своей ипостаси «новая Россия» - генератор авторитарных настроений. Не рассчитывая на себя, такие слои ищут опоры во внешней силе. Лишь превратившись в «класс для себя», осознав свои интересы и возможности, «новая Россия» отвернется от авторитаризма.

Одновременно, борясь за свой кусок национального пирога, «новая Россия» стремится закрыть доступ в свои ряды выходцам из нижних страт. Одна из задач модернизации - недопущение такой «герметизации», создание «лифтов» вертикальной мобильности. Растущая закупорка ее каналов уже вызывает рост социальной напряженности, прежде всего у молодежи. В условиях кризиса эта угроза лишь возрастет. Профилактика социально-политического инфаркта - императив модернизации.

Запрос «новой России» требует конкретизации. Специфика социальной трансформации привела к высокому уровню индивидуализации. Исследования показывают, что «более индивидуалистического общества, чем в современной России, в Европе просто не существует» [57].

При этом слабость этической базы, недоверие к безличностным институтам ведут к низкому уровню социальной ответственности. Это значит, что социальная адаптация у нас не ведет к тому типу либерального общества и государства, который описывается классической теорией. «Для нового “среднего класса” ближе совсем другая идея нации и государства - это то, что некоторые называют “нацией-корпорацией”, объединяющей граждан общими сугубо прагматическими интересами» [58]. Что вполне согласуется с описанной выше спецификой институционального генезиса.

Но эту несомненную прагматическую ориентацию не следует абсолютизировать. Фиксируемый многими исследователями, высокий статус ценностей патриотизма означает нечто более глубокое, чем просто их принадлежность к ряду «парадных» ценностей.

Целый ряд социальных проявлений показывает ориентирующее влияние этих ценностей на позиции россиян. Можно прогнозировать, что в среднесрочной перспективе влияние патриотизма будет возрастать, и у него есть шанс стать реальной позитивной сверхценностью - основой социально-государственного генезиса.

Это крайне важно для оценки перспектив российской модернизации. Большинство таких проектов базировалось на негативных сверхценностях. Так, успех посткоммунистических трансформаций в Центральной и Восточной Европе был связан с мобилизацией, основанной на сверхценности «национального освобождения от советской оккупации».

Для нашей страны такой вариант явно малоперспективен. При этом история знает примеры успешной модернизации на базе позитивного патриотизма, позволявшего снизить статус других ценностей (этнических, религиозных, социальных), разделяющих общество, блокирующих модернизационные преобразования. Самый успешный пример - Индия, которая в целом смогла преодолеть самые острые противоречия.

В этом смысле важны данные ВЦИОМ, показывающие, что среди идеологем «национальный суверенитет» имеет наибольшую поддержку. К этому следует добавить и твердую демократическую позицию россиян. Позицию «возврат к прошлому невозможен» поддерживают более 80 процентов респондентов.

Можно согласиться с выводом известного российского социолога Валерия Петухова, что «в России уже есть достаточно многочисленные группы и слои, которые способны стать носителем новой “культуры участия”, современных социально значимых форм поведения, взаимодействия и жизнедеятельности» [59].

Все это означает, что «коридор возможностей» модернизации определяется доминирующими ценностями россиян: рационализм, прагматизм, патриотизм и демократия.

Но здесь опять сказывается специфика России. Формирование в нашей стране нелиберальной (но отнюдь не антилиберальной), скорее патриотической демократии, не меняет принципиального вывода о ее императивном для современной России характере.

В классической политологии принято считать, что демократия всегда идет рука об руку с либерализмом. Однако, как показывают исследования, сегодня для большинства, позиции которого священны для подлинных демократов, главное - реализация социально-экономических прав (прежде всего прав на труд, на доступное образование и здравоохранение).

Российские же либералы мало озабочены ценностью человеческого достоинства, столь важной для их предшественников. Но именно либералам принадлежит историческая заслуга воспитания гражданственности и человеческого достоинства. Упрочение их в нашем обществе особенно важно для преодоления политической пассивности, для развития «культуры участия».

Специфика российской трансформации предопределяет и особенности модернизационного транзита.

Проблема номер один: как удерживать курс?

Органичный, некризисный характер дальнейшего развития возможен лишь при соответствии институтов, создаваемых в ходе модернизационных преобразований, общественному запросу. «Компас» здесь - оценка проводимых преобразований наиболее активными и рациональными группами - «новой Россией». Реформы, проводимые вопреки их ожиданиям и интересам, контрпродуктивны, так как разрушают социальную энергию групп, способных продвигать эти реформы.

Здесь налицо простая дилемма: либо реформы будут проводиться в соответствии с интересами «новой России», либо нужно готовиться к ее эмиграции (в прямом и переносном смысле), к потере наиболее квалифицированных, рациональных и активных слоев населения страны.

Перед Россией стоят грозные вызовы, угрожающие ее насущным интересам, ее будущему. Они требуют радикальных перемен во всех компонентах общественной, экономической и социально-политической жизни нашей страны. Как показывает практика, такие перемены осуществимы лишь в рамках большого модернизационного проекта. Модернизации России нет альтернативы.

Учитывая высокую значимость для россиян ценности национального суверенитета, сценарий «навязанной» извне модернизации влечет за собой крах идентичности основных слоев российского общества и, скорее всего, разрушение России. Подлинная альтернатива проста: либо Россия модернизирует себя в рамках собственного органичного проекта, либо ее будут модернизировать извне по чуждым ей схемам, ведущим к неизбежному краху.

При анализе существа проекта следует, прежде всего, оценить возможности и последствия возврата к идеолого-телеологической парадигме, в рамках которой главным образом развивалась наша страна.

Сегодня целый ряд апологетов «новой империи» утверждают, что без идеологической мобилизации всех патриотических сил страны невозможно бороться с угрозами исконных врагов России. Серьезный анализ не может просто отбросить подобные аргументы.

Идеолого-телеологическая парадигма развития так прочно сплелась с российской историей, что создается впечатление, что это естественный путь для «русской власти». В пользу такого пути также свидетельствуют и великие русские философы, утверждавшие, что лишь великая идея, а отнюдь не приземленный прагматизм, способна создать подлинное величие России.

Учитывая обозначенное выше нравственно-этическое состояние российского общества, следует признать, что идеологическая мобилизация нашего народа на основе позитивных ценностей позволила бы создать прочный этический фундамент для всей системы общественных и государственных институтов. Однако для исследования возможности возврата на «накатанные рельсы» следует рассмотреть два условия - необходимое и достаточное: во-первых, примет ли такой возврат современное российское общество; и во-вторых, дает ли это ответ на вызовы, стоящие перед Россией.

Для выполнения необходимого условия в обществе, в его влиятельных группах должен вестись активный искренний поиск нравственной опоры. Сегодня же в российском обществе, прежде всего в российских элитах, нравится это кому-то или нет, полностью отсутствует такая атмосфера духовного поиска. Разгул гедонизма и цинизма подавляет любые нравственные искания. В интеллектуальных кругах еще жива память о прежнем идеологическом насилии. Сформировался прочный иммунитет против любой идеологической мобилизации. Любая же навязанная мобилизация лишь усилит моральное разложение, подорвет и без того хрупкие конвенциональные институциональные рамки. Вновь, как и в прошлом, исчерпывающей метафорой России станет: «Сверху - блеск, внизу - гниль» [60].

Следует рассмотреть и достаточное условие - способность России в рамках прежней парадигмы ответить на внешние и внутренние вызовы.

Ключевая проблема нашего развития - рост разумной, профессионально подкрепленной инициативы и предприимчивости. Без них невозможно повысить конкурентоспособность экономики, развивать ее высокотехнологичные сектора.

В рамках же обсуждаемой парадигмы, например советской модернизации, другие приоритеты - сосредоточение материальных ресурсов на ограниченном числе объектов. Собственно, кризис советской модернизации и наступил тогда, когда в рамках прежней парадигмы нужно было решать новые задачи.

Кроме того, идеологически вдохновленная модернизация с неизбежностью вводит критерий идеологической приемлемости внедряемых новаций. Двойной критерий - полезности и идеологической чистоты неизбежно ведет к конфликту, блокирующему эффективность и динамизм развития. Все, кто изучал историю советской модернизации 30-х годов, да и более позднего времени, хорошо знают исходы таких конфликтов.

Мобилизация же интеллектуальных ресурсов на прорывных проектах велась через сочетание материальных стимулов, жестких санкций и создание интеллектуальных «заповедников». Достаточно вспомнить выставки советских художников-неформалов в закрытых НИИ, проведение в них концертов артистов, которым не было хода на большую эстраду, и т. п. Но создание «заповедников» духовной свободы неизбежно разрушает идеологический фундамент обсуждаемой парадигмы.

В итоге конфликта идеологической лояльности против эффективности побеждает, чаще всего, идеологическая лояльность. Если все же побеждают рационализм и эффективность, то это - сход к качественно другой парадигме.

В результате движения в русле прежней парадигмы у нас мало шансов на модернизационный успех, прежде всего на формирование «новых правил» глобализации, так как мы неизбежно «сваливаемся» в борьбу за торжество наших идеологических убеждений - в «СССР-2». У нас также мало шансов на необходимую технологическую модернизацию - импорт технологий будет ограничен, а мобилизация немалых собственных интеллектуальных ресурсов будет крайне затруднена из-за неприятия нашей интеллигенцией политического климата, возникающего в результате такого типа модернизации. Этот путь препятствует переходу к «экономике знаний», развитию высоких технологий, для которого необходим свободный творческий поиск, трудно совместимый с такой идеологической мобилизацией.

Реальный ход событий поведет к прямо противоположному результату, чем тот, на который рассчитывают сторонники «новой империи». Они скорее рождают источники угроз для России, чем предпосылки для избавления от них.

Россия больше не может успешно развиваться в рамках привычной для нее идеолого-телеологической парадигмы. Новая по своим основаниям Россия нуждается в переходе в парадигму развития, более отвечающую новым реалиям, способную дать адекватный ответ на новые вызовы.

Рассмотрим альтернативы. Так, сегодня, в который уже раз, обсуждаются преимущества авторитарного модернизационного прорыва, рационально-телеологической парадигмы. Вроде вполне разумно рационально выстроить целевые ориентиры и затем, обеспечив политическую мобилизацию, сосредоточить усилия государства и общества на решении поставленных задач. Более того, отдельные элементы этого процесса (анализ проблем развития, политическая мобилизация) необходимы для модернизационного проекта.

Обсуждение такой альтернативы неизбежно после периода «либерального бегства государства», породившего мощный общественный запрос на порядок. Широкий запрос на авторитаризм - плата за противоречия предшествующего этапа, за его разрыв с требованиями жизни. Контрреформы Александра III и сегодняшняя «вертикаль» - модельно ясные примеры такой платы.

Запрос на авторитаризм опирается на очевидные дисфункции существующей политической системы. Выборы губернаторов часто превращались в популистский аукцион несбыточных обещаний, в соревнование альянсов ФПГ и местных элит. Муниципальные выборы часто открывали дорогу криминалу. Податливость электората - результат длительного политтехнологического совращения, - казалось, требует авторитарных барьеров, ограничения «случайностей» демократического выбора. Однако такой вывод ошибочен, если исходить из задач модернизации.

Осознание противоречий российской модернизации меняет оценку ряда современных тенденций. Нужно признать, что авторитарные эксцессы в Центре и, прежде всего, на местах носят пока еще локальный характер, так как сдерживаются «верхами». Если бы «верхи» потянулись за уравнительными инстинктами «низов» и надзирательскими устремлениями чиновничества, то результат был бы неизмеримо жестче.

В таком случае диагноз «Россия не справилась с демократией» игнорирует существо и доминирующий тренд политических процессов, а оценка делается без анализа реальных предпосылок демократических институтов, меры их использования. Иной же подход неизбежно ведет к вкусовщине, идеологической ангажированности. Прежнее политическое манипулирование «своих», «либералов» и «демократов» (вспомним президентские выборы 1996 года) явно ближе, чем социально чуждое манипулирование на недавних парламентских выборах. Для нас же важна не столько формальная оценка политических институтов, сколько их способность разрабатывать и реализовывать стратегию развития.

Анализ рационально-телеологической парадигмы должен включать оценку двух компонент.

Первая - возможность рационально выстраивать ориентиры развития, отвечающие вызовам. Вторая - успех их реализации авторитарными средствами.

Формирование целевых ориентиров вполне осуществимо при мобилизации немалых экспертных ресурсов. Но уже здесь возникает угроза качеству таких ориентиров из-за селекции аналитиков по критерию политической лояльности. Необходимо учитывать также воздействие политического заказа. Вряд ли авторитарные власти одобрят преобразования, подрывающие их роль. Легко предвидеть, что преобразованиям, направленным на рост инициативы, будет противопоставлено усиление контроля.

Также и цели, сформированные лишь экспертами, без их корректировки политически представленными слоями и группами, могут существенно расходиться с насущными задачами развития. Деформирующее влияние групп специальных интересов также можно нивелировать лишь открытыми политическими процедурами.

Но более серьезные проблемы возникнут на этапе политической мобилизации. Здесь скажутся экзистенциальные характеристики «серпентария» российских элит. Они хорошо мобилизуются лишь против любой «слишком продвинутой» фигуры, но плохо консолидируются по содержательным основаниям. Они, тем более, вряд ли способны поддержать цели, выбранные без их участия. Навязываемый «сверху» проект будет отторгнут. Если же навяжут - полностью извращен.

Без принятия модернизационного проекта российскими элитами у него нет шансов на успех. Более того, нужен уважительный диалог, корректировка оспоренных положений такого проекта. Необходима, пусть и усеченная, но все же демократическая процедура. В ее рамках наиболее влиятельные группы страны должны ясно увидеть свою долю в плодах грядущего успеха. Любые манипуляции блокируют столь необходимую мобилизацию.

Более того, необходимо расширение рамок демократического процесса. Это обусловлено «размытостью» элит, разветвленными их связями с субэлитными группами.

Эффективная процедура принятия модернизационного проекта не может быть узкоэлитарной - чтобы обеспечить его легитимацию.

Авторитарный путь модернизации связан с хорошо известными системными рисками.

Во-первых, он исходит из посылки, что демиурги авторитаризма обладают монополией на знание проблем страны. Но рациональный выбор целей модернизации требует комплексного и разностороннего подхода. Его трудно обеспечить даже в рамках открытой и широкой дискуссии. При политической закрытости шансы утрачиваются напрочь. Рассчитывать же на прозорливость авторитарного лидера - чрезмерный риск. Слишком редко сочетаются харизма, необходимая для авторитарного лидерства, с чуткой социальной рефлексией и рациональным анализом.

Во-вторых, авторитаризм неизбежно разрушает обратные связи, искажает идущие «снизу» сигналы о реальном положении дел. Управление становится в строгом смысле бессодержательным - обратные связи создают возможности корректировки задач модернизации, адаптации институциональных механизмов. При авторитаризме нарастающие расхождения планов с требованиями жизни опознаются лишь тогда, когда они разрастаются до масштабов кризиса.

Губительно и стремление авторитаризма к полному социально-политическому контролю, ограничениям инициативы. Сегодня, когда мобилизация активности и самостоятельности социальных субъектов - жесткий императив, авторитаризм погубит любой реальный модернизационный проект.

Признавая недостатки авторитаризма, его адепты указывают на животворность политической мобилизации. Но и здесь авторитаризм - плохое лекарство. Он, набивая на расхлябанное общество силовые обручи, вроде бы противостоит распаду. Но, не излечивая причины загнивания институтов, авторитаризм лишь загоняет противоречия вглубь. Силовое подавление разрывов между оторванными от жизни нормами и требованиями этой самой жизни лишает государство легитимности. Поддержание стабильности превращается в самопожирающий молох.

Часто исторические обстоятельства не оставляют выбора. Государство и нация сталкиваются с витальным вызовом, а предшествующее развитие не создало активных групп - опоры для органичной модернизации. Тогда горькое лекарство авторитаризма может стать спасением. Неорганичная модернизация все же лучше национальной катастрофы. Примеры Турции, Сингапура, да, я думаю, и СССР - тому подтверждение. Однако в современных условиях, когда сложилась «новая Россия», все попытки авторитарного выхода будут вести к блокированию социальной активности, росту дезинтеграции, политической напряженности и, следовательно, к разрушению модернизационного потенциала. Сегодня рационально-телеологическая парадигма не может быть основой модернизации.

Ряд серьезных экспертов отстаивают сознательный отказ от «больших» проектов в пользу локальных, идеолого-генетическую парадигму. По их мнению, это ведет к меньшим рискам ошибок планирования, стратегических просчетов. Они справедливо указывают на неустранимые риски таких проектов.

Действительно, модернизационные проекты всегда базируются на вполне определенных представлениях о характере развития модернизируемой страны. Предполагается, что ее проблемы могут быть выявлены и проанализированы. То есть такие проекты разрабатывают исходя из веры в достаточность знаний об обществе, законах его развития. Риск просчетов при формировании проекта принципиально неустраним, но все же он может быть кардинально снижен, во-первых, осознанием его наличия; во-вторых, мониторингом реализации модернизационного проекта.

Но при этом отказ от «большого» интегрального проекта модернизации создает угрозы негативного кумулятивного эффекта, связанные с известной проблемой комплементарности преобразований. Локальные реформы, не связанные целостной концепцией, могут, заглохнув в одном звене, вызвать цепную реакцию недоверия. Реформаторские усилия окажутся подорванными не только локально, но и в смежных секторах, а то и во всем обществе.

Исторический опыт убедительно показал, что идеологически вдохновленный подход, ограждающий генетическое, «естественное» развитие, так же, как и авторитарные модели, ведет к нарастающему отрыву от практических нужд. В целом, можно заключить, что идеолого-генетический подход и не снижает уровень рисков, и не обеспечивает ответа на вызовы России.

Анализ альтернатив оставляет единственную - рационально-генетическую парадигму.

Для оценки препятствий, стоящих на пути проекта, основанного на этой парадигме, Совет по национальной стратегии под руководством автора провел масштабное экспертно-модельное исследование с участием ведущих экспертов. В нем были изучены факторы, влияющие на темпы и качество экономического роста - важного индикатора модернизационного проекта [61].

Исследование показало, что основные препятствия для динамичного развития отечественной экономики - слабость государственной поддержки институциональных норм, неопределенность и непоследовательность государственной экономической политики. Имитационные исследования с использованием созданной модели показали, что устранение этих барьеров открывает новые возможности для повышения темпов экономического роста. Таким образом, сегодня главная проблема модернизации - новое качество государства.

Повышение качества государства как необходимой предпосылки эффективной модернизации явно противоречит авторитарному варианту развития. Назрел стратегический поворот к иной, рационально-генетической парадигме, к модернизации «снизу». Модернизационный проект должен основываться на рациональном анализе актуальных проблем развития нашей страны, на их демократическом обсуждении, на широком консенсусе относительно целей и задач такого проекта, а также на генетически ориентированной институциональной поддержке инициативы различных социальных субъектов. Модернизация «снизу» - не гарантия легкого успеха. На этом пути много проблем, но главное его преимущество - шанс избежать тотального отчуждения государства от общества, не доводить локальные проблемы развития до полномасштабного кризиса, угрожающего будущности России.

Примечания:

4

Маркс К. Капитал. Том 1 // К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения. Т. 23. С. 6-9.

5

Hirschman A. The strategy of economic development. New Haven, 1958.

6

Rostow W. The stages of economic growth. Cambridge, 1960.

48

Дискин И. Социальный капитал в глобальной экономике // Общественные науки и современность. № 5. М.: Наука, 2003.

49

Mapping the global future // The report of the NIC 2020’s project. 2004.

50

Дискин И. Указ. соч.

51

Оценка Центра демографии и экологии человека ИНП РАН.

52

Оценка главного хирурга МВД Е.А. Войновского.

53

Анатолий Вишневский, директор Центра демографии и экологии человека ИНП РАН.

54

Глазычев В. Глубинная Россия. 2000-2002. М., 2003. С. 305.

55

Пациорковский В. Сельская Россия: 1991-2001 гг. М., 2003. С. 330.

56

Эмпирические исследования, приведенные в этом параграфе, проведены в соавторстве с д. э. н. Е.М. Авраамовой в 1993-1995 годах.

57

Гершензон М. Творческое самосознание // Вехи: сборник статей о русской интеллигенции. М., 1990. С. 96.

58

Там же. С. 59.

59

Петухов В. Демократия участия и политическая трансформация России. М.: Academia, 2007. С. 174.

60

Валуев П.А. Дума русского во второй половине 1856 года // Революция против свободы. Сборник / Сост. Дискин И.Е. М., 2007. C. 58.

61

Государство и бизнес: союз за национальную модернизацию. Доклад Совета по национальной стратегии. М., 2004. www.strategeia.ru