• Главная
• В избранное
• Наш E-MAIL
• Добавить материал
• Нашёл ошибку
• Вниз

Бегство гайдука

Была летняя ночь.

На краю села Ахагчи на кровле своего домишка спал Борода Каро. В феврале 1921 года он вошел в Эчмиадзин с частями Красной Армии, а в апреле того же года вместе с Чоло бежал в Персию. Из города Хамадан – через Багдад – они перешли в Алеппо, а уж оттуда в Грецию.

В 1924 году Советская Армения даровала прощение всем беглым фидаи, и Чоло с Каро, вернувшись из Греции, занялись мирным земледельческим трудом.

Каро был избран членом правления сельсовета. В селе правили бывшие батраки. Создавался союз бедняков и середняков, направленный против кулачества. Бывшие фидаи считались неблагонадежными, и отношение к ним было соответствующее.

Через три года по возвращении из Греции Чоло арестовали. Борода Каро забеспокоился.

Однажды в Ахагчи явился милиционер и спрашивает, где, мол, Каро. Марта, жена Каро, сказала, что Каро отнес зерно на мельницу в Воскетас.

Милиционер поспешил в Воскетас. По дороге ему встретился человек в запачканной мукой одежде. Это бьл Каро. Милиционер спросил его:

– На мельнице большая очередь?

– Порядочная, – ответил Каро.

– Борода там был?

– Да, своей очереди дожидался, – сказал Борода Каро и, придя домой, избил жену, зачем-де она говорит всякому, кто ни спросит, где ее муж.

И хотя Каро был членом сельсовета, он уже догадывался, что ему не доверяют, и раздобыл на всякий случай оружие. Вот и сейчас он спал, положив возле себя винтовку. Днем он прятал ее в амбаре или в тоныре. Этот старый фидаи был до крайности мнителен и предусмотрителен. Не доверял никому, даже жене. От сегда спал один на кровле и при оружии. Под голову частенько клал булыжник, чтобы не забыться глубоким соном.

Кроме оружия Каро купил себе хорошего скакуна и назвал его Сосе. Он приучил коня днем пастись на лугу, а ночью стоять наготове за домом. Конь был обучен по знаку Каро мчаться галопом в любом направлении.

Что нужно пахарю – родимая земля и маленький мирный уголок на этой земле. Этот мирный клочок земли был тут. И Каро построил добротный дом в горном селении. Перед домом возвышалась гора Артени, а над горой каждую ночь всходила луна.

Прекрасный косарь был Каро, на поле он выходил всегда до рассвета. Чуть ниже среднего роста, рыжеватый, широкоплечий, с густыми, лихо закрученными усами. Подвижный и в то же время степенный, Каро производил впечатление человека внушительного. Куска хлеба спокойно не съел в жизни этот человек, все на ходу.

Всего только несколько лет как он перевел дух и почувствовал себя мирным тружеником в этом горном селении. Но не суждена ему была, видно, спокойная жизнь на этом свете. В селе стали поговаривать, что у «члена сельсовета Бороды Каро частнособственнические наклонности».

Мирный пахарь и гордый фидаи уживались в этом сасунце. То один брал верх, то другой.

Из местных газет и от разных прохожих Каро узнал, что за Араратом поднялось новое курдское движение, а во главе его встал армянин-фидаи но имени Шейх Зилан. Поговаривали, что у фидаи этого есть еще и другое имя – Бриндар. Еще рассказывали, что во время большого вооруженного восстания погибли два старых гайдука – курд Хасано и айсор Абдело. Если все это правда, почему бы не пойти и не присоединиться к ребятам? Пусть даже ценой собственной жизни. Ведь призвание гайдука – драться и умереть за свободу.

Как-то он пришел и хотел было наточить к завтрашнему дню косу, но, усталый, забылся сном.

Ночь только вошла в свои владения.

Чей-то незнакомый голос коснулся слуха Каро. Проснулся, огляделся – никого не было. Гора Артени стояла на своем месте, а в овражке с шумом бежал горный ручей. За домом стояла стремянка, Каро посмотрел – конъ стоял возле стремянки, ничего подозрительного, ни души. Каро выкурил папиросу и стал точить косу.

Чуть погодя послышались глухие шаги. Ему показалось – внизу стукнула дверь.

– Кто там? – крикнул Каро сверху.

Он сидел на кровле на пестром лоскутном одеяле с косой в руках. Снова огляделся. Луна несла свой пост. Пребывала в покое гора Артени. Дома стояли на своих местах, все было как всегда. Вон дом его брата Огана, а вон крыша Мосе Имо. От стога Тер-Каджа Адама упала тень на сарай Каро.

И снова кто-то толкнулся в дверь.

– Кто там? – повторил Каро, свешиваясь с кровли.

Перед домом стояла женщина.

– Ишхандзорская, ты это?

– Я, Каро. Вышла по нужде, а дверь за мной захлопнулась.

– Толкни сильнее.

– Толкаю, не открывается. Щеколда спустилась.

Борода Каро, свесившись с кровли, смотрел на жену. Что осталось от той огонь-девушки? Неужто это та горская девушка, которую умчал он на коне с летнего кочевья на Кепин-горе?

Собственная дверь захлопнулась перед ними. Кто мог закрыть ее в эту ясную лунную ночь, среди этого чарующего покоя?

И тяжкая печаль опустилась на душу, потому что показалось им, что дверь эта затворилась перед ними навсегда.

Борода Каро оделся, спустился с кровли, отпер жене дверь и ушел в поле. До позднего вечера косил Борода. До самой ночи. Усталый вернулся с поля, повесил на место косу и вошел в дом. Скинул рубаху, жарко было. Жена пошла принести поесть, но тут же вернулась с пустыми руками.

В овражке показались какие-то незнакомые люди. Семь человек шли прямо к его дому.

– За тобой пришли, – встревоженно сказала Марта.

Борода выглянул в узенькое оконце и метнулся к тоныpy. Хотел что-то оттуда взять, но раздумал, только уздечку в сенях взял и быстро вышел из дому.

Они перехватили его у порога.

Марта шепнула вдогонку: «Пойди поздоровайся, если ответят и за руку поздороваются, ничего, значит, по делу пришли, а ежели не ответят, тогда все».

Каро поздоровался. Никто не ответил ему.

Лошадь стояла возле стены. Подошла Марта и тихонечко взмахнула платком перед мордой лошади. Лошадь пошла к роднику.

И Каро к роднику направился.

– У нас к тебе дело есть, куда ты? – окликнул его главный.

– Приведу коня, тогда и поговорим… с превеликим удовольствием, – ответил Каро.

Видят, что он в одном исподнем и без оружия, ничего, подумали, не будем поднимать шум, пусть пойдет, никуда не денется. Борода пошел к роднику. Лошадь, узнав шаги хозяина, запрядала ушами. Только Каро продел уздечку, видит – идут эти семеро к роднику.

– Ах, вы за мной, значит, по пятам, – прошептал Каро и незаметно погладил лошадь по морде. А лошадка-то обученная была – как кинется в сторону.

– Кур-кур-кур! – крикнул сасунец и побежал за кoнем.

Конъ взметнулся на каменистый холм и устремился к ущелью Хотноца.

Дорога из этого ущелья вела прямо на Арагац. Чтобы сбить со следа представителей, Каро забежал в чей-то дом и выбежал с другой стороны – побежал догонять своего коня. Сосе поджидал хозяина возле большого утеса Хотноца. Мигом взлетел на коня Каро. Пока эти семеро опомнились и соображали, как быть. Борода Каро был уже далеко.

Много коней за свою жизнь перевидал Каро, но на этот раз конь несся будто на крыльях; впрочем, Каро так лихо и ловко управлял им, что люди, видевшие это, только диву давались. Каро то ложился на коня плашмя, то под брюхо ему соскальзывал, то с одного боку лепился, то с другого. Марта, все соседи и сельчане, кто с кровли, а кто сбежав в ущелье Хотноца, напряженно следили за стремительным бегом этого неуловимого всадника, за которым в сторону родника Лорнадзор бежали семеро вооруженных людей.

– Не подходите! – послышался угрожающей голос Каро издали, и он скрылся в крутом овраге, из которого только что ушли последние лучи солнца.

– Надо же, упустили, – сказал начальник, растерянно останавливаясь.

– Пошел искать тех, кто из колхоза драпанул, – сказал один из вооруженных и с досады пальнул в воздух.

Но у Каро, конечно, и в мыслях не было присоединяться к бандитам. Он считал себя человеком высокой цели, которой вовсе не думал изменять.

Односельчане помогли Куда направлялся этот отчаянный сасунец? Солнце близилось к закату, в горах становилось свежо. Хоть бы кто догадался одежду ему принести.

По высокому склону с шумом катился горный ручей, От него отделялся тоненький ручеек и спускался в ущелье Хотноца. Кто-нибудь, наверное, поливает свое поле под горой. «Если я перекрою воду, хозяин поля поднимется посмотреть, почему перестала течь вода, и тогда я попрошу его принести мне одежду», – рассудил про себя Каро и, спрыгнув с коня, перекрыл воду в ручейке.

Так все и получилось. Через несколько минут из ущелья показался кряжистый мужичок. Он быстро поднимался в гору с лопатой наперевес и кричал:

– Эй! Кто это там воду перекрыл?

Каро узнал его. Это был поливальщик Фадэ. Фадэ тоже обосновался в селе Ахагчи и по своему обыкновению поливал свое поле ночью. От Хтана до Гориса, от Гориса до Арагаца дошел Фадэ с лопатой на плече. Многое изменялось в мире за это время, но три вещи остались неизменными: черная аба Фадэ, его закатанные до колен штаны и лопата.

И снова Фадэ возился с полем и ручьем. Снова спал в поле под открытым кебом, набросив на себя старый палас, вместо матраца – кусок войлока – все имущество его, принесенное со старой родины. Только глубокой осенью, когда выпадал снег, он забирал в охапку эту свою постель и шел домой.

– Это какой же такой наглец перекрыл мне воду? – Дойдя до основного ручья, Фадэ со злостью плюнул себе на ладони и воткнул лопату в горловину ручья.

– Я это сделал, дядюшка Фадэ, не ругайся, – сказал Борода и, рассказав про все, что с ним случилось, попросил старика пойти в село и примести ему одежду и оружие.

И содрогнулся старый солдат, увидев Бороду в таком положении.

– Где маузер твой? – спросил Фадэ.

– Ишхандзорская знает место, – сказал Каро.

Фадэ набросил свою абу на плечи односельчанина с лопатой наперевес поспешил в село.

Маузер был спрятан в тоныре. Взял Фадэ маузер Бороды, взял его одежду и пошел обратно.

Каро подхватил узел и погнал коня. По дороге что-то припомнил. Вернулся, отдал старому поливальщику его абу.

– Аба твоя, – сказал и снова стегнул коня.

Фадэ вернулся к своему ручью. Каро остался в горах один.

Погнал гайдук своего коня и остановился возле какого-то утеса, чтобы одеться. Развязал узел, смотрит Марта – оружие и рубаху положила, а про штаны забыла.

– Эй-вах, – присвистнул Борода Каро, – еще ночь не настала, а жена моя уже растерялась от дум.

Надел рубашку и вскочил, полуодетый, на коня. И вдруг видит – с верхней горы два запоздалых путника спускаются, мужчина и женщина.

Мужчина был Мосе Имо, знаменитый сасунец, а женщина – его дочь Виктория, та самая, в Лондоне родившаяся.

Османцы, когда грабили Сасун, прихватили и легендарную люльку, подаренную Мосе Имо английским королем. А Имо стал солдатом, служил в частях полковника Силикова и полковника Самарцяна и отличился как храбрый и отважный воин, потом с женой и дочкой последовал за армией Андраника в толпе беженцев, до Гориса дошел. А после установления Советской власти в Армении поселился на постоянное жительство в селе Ахагчи Талинского района.

И хотя много воды утекло с тех пор, но Мосе Имо не забывал свое историческое путешествие в страну инглизов и ту люльку, которую подарили ему в Лондоне король с королевой английские. Даже дети в селе Ахагчи знали про легендарную люльку, и когда Мосе Имо проходил по селу, показывали на него пальцем и говорили: «Дядя Люлька идет».

Мосе Имо, впрочем, славился еще и тем, что видел огненных коней Андока. В талинских селах рассказывали о том, как Мосе Имо коснулся рукой огненного коня, а потом той же рукой погладил скакуна Шапинанда, и конь Шапинанда обрел бессмертие. Тот самый конь, которого подарил Андранику старейшина айсоров в долине Семи Ложек.

Вот так в селах Советской Армении передавались из уст в уста, становились легендой истории об айсоре, об огненных конях Андока, о Шапинанде и жителе Ахагчи Мосе Имо.

В селе Ахагчи огненных коней не было, и Мосе Имо испытывал свой колдовской взгляд на змеях – он мог взглядом своим заворожить любую из них. Он учил деревенских ребятишек не бояться змей и хватать их за голову ток, чтобы они не успевали ужалить. К Мосе Имо все относились с большим уважением и почтением.

Все уроженцы Сасуна носили одежду своего края. Зимой и летом, в любую погоду не расставался Мосе Имо с традиционной сасунской шапкой с черной оторочкой, спину его охватывал плотный вязаный пояс; он носил длинную лохматую абу и шерстяные домотканые штаны, а сверху еще одни, чтобы не простыть. Мосе Имо ходил так круглый год. С большим носом, густыми усами, в руке тяжелый посох. Таков был Мосе Имо.

С этим посохом и в этом наряде явился он некогда в королевский дворец. Посох, впрочем, при входе вежливо отобрали.

В тот день Мосе Имо с дочкой были в гостях у знакомых курдов на Арагаце. Отец с дочкой одновременно заметили всадника.

– Вай, да это же Борода! – воскликнула Виктория, смущенно отводя взгляд, чтобы не смотреть на раздетого мужчину.

– Борода, – подтвердил Мосе Имо.

Каро поначалу не узнал своих односельчан. Даже заподозрил, что это специально подосланные люди, и хотел уже съехать в овраг, держа наготове маузер. Потом узнал Мосе Имо и придержал коня.

– Не могу подъехать к вам, раздетый я! – крикнул Борода.

Мосе Имо подошел к нему. Каро рассказал о случившемся.

– Лучше бы я под Андоком умер, чем видеть тебя в таком состоянии, Карапет, брат мой! – вырвалось у Мосе Имо. Сасунец отдал Каро одни из своих штанов и совсем еше новые крепкие трехи, сказав, что сам идет в село и мигом там раздобудет себе обувь.

Но произошло еще нечто удивительное. На коне Бороды ни седла, ни узды не было. Конечно, Борода опытный всадник, но сколько же можно ездить этак по каменистым горным тропам! Мосе Имо взял у дочери поклажу, отвязал веревку, быстренько скрутил из нее довольно удобную уздечку и протянул ее Бороде Каро.

Каро, не слезая с коня, поел с ними хлеба.

– Мое поле стоит несжатое, Мосе, – сказал он. – Передай Огану, пусть скосит. Коса висит в сенях, – напомнил беглый сасунец. – Ну, все, пошел я, мы друг друга не видели, – сказал Борода и направил коня к безлюдным вершинам Арагаца.

Безумный Андреас Целый месяц провел Борода Каро в горах. Ночевал в пещерах Какавадзора и Диана, в Амберде, прятался в стогах. А однажды нашел в горах чью-то забытую косу и с косой за плечами поскакал в Гегамские горы. Хотел выяснить, как лучше ехать в Мегри, а оттуда в Джульфу.

Он объехал Апаран, спустился в Егвард и по Арзаканскому ущелью поднялся в Техенисские горы. В горах он выбирал самые труднодоступные тропы, чтобы ни одна живая душа не углядела его. За селом Мзкраванк была седлообразная гора. Встал Борода на этой горе и поглядел в сторону Гегамских гор.

Путь был неблизкий.

– Слезай с коня, Андраник-паша, – послышался властный окрик за спиной, и какой-то мужчина в облезлой бараньей шапке – уши под шапкой красным платком перевязаны – вырос вдруг перед Бородой Каро. В руках он держал серп.

Всадник улыбнулся.

– Это кто же Андраник-паша?

– Отвечай лучше, куда это ты собрался?

– В Ахмаханские горы, на жатву, – ответил Каро.

– Андраник-паша все поля уже убрал. Слезай с коня, это конь паши.

– Ты, наверное, его конюхом был. Как звали коня Андраника?

– Огненный. Отдай мне свою косу или слазь с коня паши.

– Да на что тебе коса?

– Отдам Серобу-паше, а ты пойди поймай ежа на Немрут-горе.

– Немрут-гора далеко, я в Ахмаханские горы путь держу.

– Недалеко. Андраник-паша дал десять дней сроку османцам. А ты не Борода Каро?

– Он самый. Что тебе?

– Ты Андраника-пашу не знаешь разве?

Борода Каро соскочил на землю. Он с первого же взгляда понял, что перед ним сумасшедший.

– Андреас! – воскликнул он и обнял гайдука, потерявшего разум.

– Отдай, отдай мне косу, завтра в поле пойдем, косить станем!

– Ты где живешь, Андреас?

– Андраник-паша сидит у меня дома с Серобом-пашой, беседуют. Ровно десять дней сроку дал, а османец сказал: «Мне за десять дней не увязать все вещи». Я вчера попросил пашу: дай, говорю, им еще два дня, пусть берут свои вещи, шут с ними.

– А паша что на это ответил?

– Не согласился, десять дней, говорит, мой срок, и все тут.

Молния Андреас участвовал в штурме Талинской крепости, был ранен в Сардарапатской битве, а потом привязали его к седлу, и Андреас отправился искать Андраника-пашу. Лошадь доставила раненого Андреаса в Техенисские горы, и Андреас остался в Цахкадзоре, так и не догнав войско Андраника. И оттого что он не выполнил свой долг гайдука и не смог догнать отряд, от всех этих переживаний у Андреаса помутился разум, стали звать его с тех пор «безумный Андреас». Безумие выражалось самым неожиданным образом – он мог без причины разразиться громким смехом, мог сказать что-то вполне разумное и вдруг понести совершенную околесицу, мог перейти от шепота к крику, он путал вчерашний день с сегодняшним, говорил об умерших как о живых, мешал прошлое с настоящим. Вид у него был по-прежнему дикий, но вызывал уже не страх, а жалость. Незнакомые путники, встретившись с Андреасом на дороге, могли принять его за вставшего на задние лапы медведя. Он по-прежнему, когда пил воду, окунал все лицо в родник, и концы усов плавали на поверхности воды. Потом садился на какой-нибудь камень обсохнуть и долго грелся на солнце.

Летом Молния Андреас брал серп и шел в Техенисские горы, но чаще всего его можно было видеть на улицах Цахкадзора распевающим песни о храбром полководце. Стоило кому-нибудь произнести при нем слово «опоздал» – Андреас, встрепенувшись, тут же откликался: «Да разве ж я виноват, что опоздал, привязали к седлу, сказали: догоняй». Потом сокрушенно повторял шепотом: «Опоздал, опоздал, опоздал» – и бил себя по голове кулаком.

Он был всегда в одной и той же старой бараньей шапке, уши красным платком перевязаны, и громадная суковатая палка в руках. Горе тому, кто при Андреасе помянет недобрым словом Андраника, – тут же схлопочет палкой по башке, а сам Андреас после этого забьется в угол закусочной «Кечарис» и зальется горькими слезами за стаканом водки. До позднего вечера сидел тут, мешая горечь и возмущение, песню и слезы. Потом шел домой, громко споря с самим собой и каждому встречному объявлял как величайшую новость: дескать, «османец вещи связывает в узлы!»

В Цахкадзоре рассказывали, что у Андреаса в шапке спрятан приказ кавказского наместника о взятии Багеша. Это была та самая телеграмма, которую Андраник, разгневавшись, бросил на снег в Рахве-Дуране. Бумагу эту Андреас действительно имел, и первым, кто увидел этот исторический документ, был председатель райисполкома Цахкадзора, к которому Андреас – спасибо, добрые люди надоумили – обратился с просьбой выхлопотать пенсию.

– А что Сероб-паша сказал? – не унимался Борода Каро.

– Сероб-паша сказал: «Андреас, найди мне косу откуда-нибудь, завтра косить пойдем».

– Куда?

– На ту гору, где Грушевый родник.

– В вашем селе колхоз есть, Андреас?

– Есть. Андраник-паша председатель. А Сероб-паша в райисполкоме сидит. Пойди накоси в Битлисских горах травы для их коней. Пойди в Рахве-Дуран… «Эх, птичка-невеличка, дом свой разорила и мой не спасла».

– Я в Ахмахан иду, Андреас. И так уже опоздал.

– Опоздал! Опоздал! Опоздал! – крикнул Андреас и стал бить себя кулаком по голове. – А я виноват? Не виноват я, привязали к седлу, езжай, сказали, а конь привез меня в Егвард. В Егвард привез конь, а из Егварда в Кечарис, не поспел Андреас в Лори. Дай мне коня, пойду догоню Андраника-пашу.

– Иди домой, Андреас, – сказал Борода Каро, – успокойся.

– Не будет мне покоя, пока не догоню я войско своего паши, – сказал Аадреас, снова ударил себя по голове и с серпом и пучком травы под мышкой пошел по дороге, напевая:

Город Битлис горный, Андранику нет письма…

– Андреас! – окликнул его Борода.

Но тот был уже далеко; громко смеясь, шел к Цахкадзору.

Вдруг он остановился.

– Эй, Борода, ребятам от меня привет снеси, особенно Сейдо Погосу, что на Свекольном Носу сидел.

Какая-то девушка, завидев Андреаса, с криком метнулась домой.

– Матушка, сумасшедший Андреас…

Мать вышла на порог:

– Здравствуй, Андреас.

– Здравствуй и ты, Тирун.

– И для чего, скажи на милость, паша твой ушел из Армении, через это ты таким юродивым стал…

– От горя ушел, Тирун, от горя большого. Когда Андраник увидел, что обманут со всех сторон, и свои не поняли и чужие, рассердился, сел на своего Аслана, погнал коня в Грузию, к Гегечкори, а потом пришел на берег Черного моря и крикнул: «Где ты, Европа, я пришел!»

– А сейчас он где?

– В колхозной конторе.

– Ох, да зеленое миро свидетель, этот человек и впрямь не в себе.

– Сестрица Тирун!

– Чего тебе, Андреас?

– Испеки несколько штук гаты, завтра в Бжни пойду.

– Что тебе в Бжни делать, что ты там потерял?

– Вдова одна там есть, приведу в свой дом.

– Ты свадьбу играть будешь, а мне гату печь велишь? У тебя в Ереване дочери живут, пускай они и пекут. А что за женщина?

– Такая же, как ты, красивая, румяная. Грудь ровно Рахве-Дуран в июне, спина что твой Хлатский мост. Куснуть бы тебя в щеку, Тирун, эх!

– Девка, ты в дом иди, а я посмотрю, что этот чокнутый говорит, – сказала цахкадзорская женщина, прикрывая дверь в комнату.

– Чьи, говоришь, щеки куснуть хочешь?

– Твои щеки, Тирун, твои красные щечки. Конь Андраника однажды в Рахве-Дуране в руку меня укусил. Двое удил, а все же куснул, стервец! «Птичка-невеличка, птичка-красноножка, дом свой разорила и мой заодно».

Каро и сам не понял, как доехал до Гегамских гор. Перед глазами все время стоял безумный Андреас.

Мегри и Джульфа показались ему сильно отдаленными друг от друга. Каро погнал коня к Верхнему Геташену в Мартунинском районе. Там был похоронен гайдук из мушской деревни Ахчна – Ахчна Ваан. Его убили в овраге Джхни. Каро с Чоло привязали тело убитого к седлу и привезли, похоронили товарища во дворе церкви.

Жена Ахчна Ваана, Хатун, вскоре вышла замуж за одного из его солдат. В 1930-м новый муж ее по имени Петрос продал двух коров и перебрался с семьей в Верхний Геташен. Там он первым делом поставил памятник на могиле Ахчна Ваана.

Борода въехал на погост, обнажил голову перед могилой и молчанием почтил память храброго воина Сасунского полка.

На следующий день его конь снова был на Арагаце.

На одной тахте с милиционером

Темно было.

Борода Каро соскочил с коня и стал думать, куда пойти? Снова доверить себя горам?

Какая-то птица пролетела над головой. Борода долго смотрел ей вслед. Птица полетала-полетала и села на утес. Потом сложила крылья и нырнула в какую-то щель. «И у этой свое пристанище есть, – подумал Каро, – а у меня?»

Он вспомнил.

Возле Сардарапата есть деревня, Джанфида называ ется. А чуть дальше, возле старого Армавира, еще одна деревушка – Большой Шариар. В Большом Шариаре жил знакомый Бороды, талворикец Рашид, председатель колхоза.

«Дай-ка я эту ночь гостем у Рашида буду», – сказал про себя Борода Каро.

Погнал Каро коня и ночью был в Большом Шариаре.

Рашид был дома, пил вино в одиночестве. Обрадовался житель Араратской долины, увидев у себя на пороге почтенного гостя.

Обнялись старые знакомые, поздоровались.

– Сначала коню овса, а потом гостю хлеба, – сказал Каро и повесил косу на стену.

Рашид отвел коня в хлев, а Каро в комнату для гостей пригласил. Коню овса дал, а гостю – хлеба. Потом открыл самый лучший свой карас, непочатый.

– Глиняная миска найдется? – спросил Каро. Рашид понял, что у Каро печаль какая-то. Жена Рашида принесла глубокую глиняную миску и поставила перед гостем.

– И мне такую же принеси, – сказал Рашид, отставив в сторону стаканчик.

Жена еще одну миску принесла, поменьше.

Курицу зарезали, соленья из бочки достали и сели за стол. Миски ударялись друг об дружку и опорожнялись раз за разом.

Уже спать стали укладываться, вдруг в окне чья-то голова показалась.

– Председатель дома?

– Пожалуйте в дом, – ответил Рашид и с лучиной в руках пошел открывать дверь.

Ночной гость оказался начальником милиции Эчмиадзинского района, сурмалиец Вачаган, небольшого росточка, жизнерадостный смуглый толстяк. Он еще с порога заметил, что какой-то рыжеусый мужчина сидит у стола и потягивает вино из глиняной миски. Он впервые видел такое – чтобы вино миской пили. Начальнику милиции понравился гость председателя. И потому как он, согласно своей должности, все вина этой губернии пробовал, то и обрадовался немало, что есть повод опрокинуть чарочку-другую вкусного домашнего винца.

– Чем заняты? – оживленно потирая руки, спросил начальник милиции, направляясь к столу.

– Да вот вино пьем, товарищ начальник, – ответил Рашид и подвинулся, дал ему место на тахте.

– Вино – мисками? Никогда такого не видал.

– В нашей стране вино так пьют, – сказал Каро.

– Которая эта ваша страна?

– Дальняя.

– В Большом Шариаре вино отменное, и, пожалуй, стоит пить его мисками, – сказал милиционер. – Из какого это караса?

– Моего погреба самый лучший карас открыл, товарищ начальник, непочатый, – сказал хозяин дома.

Борода Каро поставил перед начальником милиции полную миску:

– Попробуй-ка, что за вино.

– Нет, нет, это много. Я на службе нахожусь и npишел в село по делу.

– Подождет твое дело, – ответил Каро.

– Ты, верно, давно не пил. И миска твоя побольше председателевой.

– У караса спросили: ты чего боишься? Ответил: маленьких горшков.

То двое их пило, теперь втроем стали пить. Жена еще кур зарезала. Пировали до петухов. Милиционер с Рашидом из стаканов пили, а Каро из миски глиняной. Пили и мирно беседовали.

Каждый рассказал какую знал историю. И гость рассказал – про то, как просо с пшеницей поссорились.

– Просо через сорок дней всходит, – сказал Борода, – а пшеница попозже. Один год в Мушской долине был голод. Крестьяне стали сеять просо, чтобы путь голоду закрыть. Надулось просо и говорит пшенице:

«Сестрица-пшеница, я раньше твоего всхожу, – выходит, я главнее».

«Что делать, твое, видать, время», – отвечает пшеница.

«Хочу в Иерусалим пойти».

«Сиди, где положено, дурак, ты что, хочешь голод на страну нагнать?» – крикнула пшеница, да как стукнет просо по башке.

Горец со своими прибаутками и веселыми историями пришелся по душе сурмалийцу. А когда пили за начальника милиции, Каро в его честь спел песенку «Сурмали», которой выучился, скитаясь по Арагацу.

Не звонит колокол, не слышно армянской речи, Одичал, стал волчьим логовом Край приветливый, Змея села на судьбу твою, Сурмали.

– Эх, до чего же ты хороший человек, – растрогался начальник милиции, – завернуть в лаваш и скушать, объедение!

И начальник милиции обнял гостя и пригласил к себе в Эчмиадзин. До того они друг другу приглянулись, что даже на одной тахте спать легли.

Утром рано, чуть свет. Борода Каро проснулся, оседлал своего коня – и поминай как звали.

Пещеры Диана и Какавадзора подмигивали ему – к нам, мол, пожалуй. Развалины Амберда призывали издали – иди, иди сюда, мы тебя приютим.

А начальник милиции проснулся утром, отозвал в сторону председателя и говорит:

– Рашид, а ведь я по важному делу в вашу деревню приехал.

– По какому?

– Получен сигнал, что Борода Каро в эту сторону поехал, может, в Джанфиде прячется, а может, в Армавире, не знаю. Помоги мне найти Бороду, Рашид. Два дня уже с ребятами мотаемся, поймать бы его, сдать – и дело с концом.

– Да ведь, товарищ начальник, ты с Бородой Каро этой ночью на одной тахте спал, – засмеялся Рашид.

Милиционер побледнел, вся краска сошла с лица.

– Как так? Тот самый крестьянин, что вино из миски пил?

– Тот самый.

– А где он сейчас?

– Утром чуть свет оседлал коня – и поминай как звали.

– Шутишь!

– А чего шутить-то? Борода и был.

– Тот самый, что про просо рассказывал?

– Да.

– Что песню пел?

– Ну да, тот, с которым ты братался вчера и целовался, – отвечал Рашид невозмутимо.

– Вот те ра-а-аз…

Начальник милиции Вачаган подошел к столу, взял миску, из которой пил Борода, удивленно повертел в руках и положил на место.

– Не верится прямо, что человек, которого ты разыскиваешь, спал с тобой в одной постели и ловко так улизнул. Братцы, если это и есть Борода Каро, будь благословенно молоко матери, что он сосал. Сколько лет я прожил на свете, а такого краснобая, такого задушевного человека в жизни не видел, – сказал сурмалиец. – Но что делать, с нас требуют. Хотим мы того или не хотим, а наш долг поймать его и сдать куда следует. Не я, так другой это сделает. Змея села на судьбу этого человека. Вчера из Талина звонили: мол, возможно, в ваши края забрел, пошарьте там у себя. Сказали, что давно уже прячется в горах. Несколько раз, говорят, приходил домой, жена прятала его в тоныре, а сверху камни клала. Борода, мол, у него такая длинная, что однажды, когда жена закрыла тоныр плитой, полбороды осталось торчать наружу. Но eсли Борода Каро тот, что мы видели вчера, то вовсе у него никакой бороды нет. Вот что, Рашид, не хочу я брать на себя грех, – решительно сказал милиционер. – Этот человек мне понравился, не пойду я против своей совести… Погоди, а коса у него с собой была?

– Была.

– Значит, он и есть, – продолжал милиционер. – В Аштараке и Талине заметили странную вещь – кто-то ночью косит на их полях, даже иной раз связывает сено в снопы. Предполагают, что Борода Каро, его рук дело. За все это время в горах пропала одна-единственная коса. У кого, скажи, рука на такого человека поднимется? Арестовать… Да по какому праву?.. В последнее время, Рашид, что-то не то у нас творится, не по сердцу мне все это и против заветов Ленина, так я думаю!

– Ему прощение было дано от правительства, Бороде-то. Разрешили поселиться в Армении и заниматься крестьянским трудом, – подтвердил председатель Рашид.

– Вот видишь! А некоторые личности приказали поймать его. Что поймают – это вне сомнения, но пусть хотя бы не моей рукой. Он ночью к тебе пришел, так ведь?

– Ночью, а ушел чуть свет, – подтвердил Рашид.

– Значит, так: у тебя такого человека не было, не видел ты его, понял? По-русски про такое говорят «сухой отказ». И жену предупреди, чтобы язык за зубами держала. Тяжелые дни наступают, Рашид, беречь нам друг друга надо, всего-то нашего народу горстка осталась. Помнишь, он сказал: «У караса спросили: чего ты боишься? Ответил: маленьких горшков».

С этими словами начальник милиции покинул дом Рашида. В деревне он допросил для виду нескольких крестьян, после чего отбыл в райцентр.

Живи с чистой совестью, ишхандзорская

Долго бродил в тот день Борода Каро.

Из головы не шел Большой Шариар. Много всякого приключалось с ним в жизни, но такого даже он себе представить не мог. Что за неосторожность, в самом деле, сидеть и пить вино с разыскивающим его милиционером… Теперь-то, конечно, Бороду в Большой Шариар никакими калачами не заманишь. Уже ясно, что его ищут, и начальник милиции именно поэтому и приходил в село.

Борода вспомнил случай, связанный с мельницей Воскетаса. Тогда он, помнится, даже избил жену. Нет, все уже, не будет он больше спускаться в села, особенно в те, что в низинах. В горных селениях в случае опасности еще можно захорониться, спрятаться за какой-нибудь утес, в пещерку какую-нибудь забраться, а в долине куда денешься, ежели что?

Он положил косу на том косогоре, откуда взял ее, и погнал коня к своему селу. На дороге показались люди. Справа было старое кладбище. Опустив голову, Борода приблизился к одной из могил и присел на могильную плиту с краешка – будто бы скорбит по безвозвратно ушедшему близкому человеку.

Он просидел так, пока не стемнело. С наступлением сумерек он снова оседлал коня и помчался в свое село. Вот гора Артени, а вот и село их. В полутьме он различил дома Мосе Имо, Тер-Каджа Адама, своего брата Огана, Габо, Папаза, Погоса и других сасунцев. А вон и его кровля.

Под луной заблестела дорога, по которой он поехал в первый раз в Ленинакан, – он тогда только-только перебрался жить в Восточную Армению. В Ленинакане он пошел представился молодому председателю исполкома.

Председатель спросил:

– Кто ты, мне твое лицо не знакомо.

– Слыхал про Бороду Каро? Я и есть тот самый Борода.

– Из Сасунского полка?

– Ну да.

– Откуда же ты взялся?

– Я подумал: сколько же можно по чужбинам шататься… Мохаммед сказал: я бы запретил скитания по чужбинам, если бы возвращение не было столь сладостно.

– Забудь про всех этих Мохаммедов и живи себе. Я и твою жену решил было отправить следом за тобой, но раз ты вернулся – ступай в село, паши свою землю, и все будет хорошо.

Борода поблагодарил председателя и, успокоенный, вернулся в село.

«Все будет хорошо»…

Какое же это хорошо, когда, как бродяга безродный, почуешь где попало и прячешься от людей, как дикий зверь. И почему, спрашивается, не можешь открыто пойти к себе домой и ждешь, пока стемнеет? Что ты такогo сделал, в чем твоя вина?

Ночью Каро пошел и снова перекрыл воду в большом ручье, и снова явился дядюшка Фадэ с лопатой на плече. И попросил Каро:

– Пойди позови моего брата Огана.

И старик Фадэ пошел в потемках к дому Огана.

– Вставай, Оган, иди, на гумне тебя человек дожидается.

И пошел ночью Оган из рода Муро на гумно. Один был, и на глазу повязка.

И сказал Борода:

– Я ухожу, Оган, мою семью оставляю на тебя. Жизнь, она такая штука, что не теряйся и не плошай. Одно только помни: в жизни мы больше потеряли, чем нашли.

Оган ушел, пришла Марта. Пришла и встала возле большого камня, на том месте, где стоял Оган.

– Ишхандзорская, камень и земля стерлись под моими ногами, – сказал Каро. – Я пришел сюда из Салоников, чтобы пахать землю, но злые люди не дали мне спокойно жить. Я устал прятаться по чужим хлевам и курятникам. И конь мой устал. И вот что я решил – ухожу я. Ухожу, чтобы ни на кого греха не навлекать. И ты после меня не подставляй голову под чужой грех. Живи с чистой совестью, ишхандзорская, как жила до сих пор. было время – Сасунские горы гремели из-за тебя, и я таскал тебя всюду, привязав себе за спину. За твою любовь дрался со всем белым светом. Из любви к тебе заставил бедную девушку из Мазры дать ложную клятву. – Замолчал Борода, вспомнил все, задумался. Потом снова заговорил: – До сих пор по широкой дороге шли мы рядом, а узкая попадалась тропинка – друг за дружкой шли, я впереди, ты за мной, всегда вместе и неразлучно. Но настала пора расстаться. Твоя тревога не напрасная была, ишхандзорская. Наша дверь перед нами закрылась навеки. И тот, кто перед нами ее закрыл, вряд ли снова откроет. Господь подарил нам трех дочек, но наследника не дал. У Огана двое парней. Старшего сына Огана возьмешь в наш дом и приучишь к книге.

И ушел.

И осталось стоять на своем месте село Ахагчи, и осталась стоять гора Артени с луной во лбу.

Я верю дыму у Масиса Стоит на высоком склоне Арагаца село Махда.

Погнал коня Каро, доехал до Махды.

Здесь жил Звонкий Пето, раньше его называли Орел Пето. Встал Каро возле родника за селом и кликнул Пето.

И пришел Пето.

Звонкий Пето был помоложе Каро, но более осмотрительный и рассудительный. Служил он в Сасунском полку и считался храбрым солдатом. С Каро вместе участвовал во взятии Талинской крепости и вместе с полком дошел до самого Гориса. Мстя за Фетара Манука и Ахо, он в числе 175 всадников напал со стороны Масиса на Кохб и занял соляные рудники Армении.

А теперь и Масис и Кохб остались по ту сторону границы.

И решили Каро с Пето перейти границу. Перейдут – найдут восставших курдов во главе с Шейхом Зиланом и присоединятся к ним. И если они не смогут освободить свой Сасун, то хотя бы будут бороться за свободу соседних малых народов.

Но с какой стороны подойти к Араксу?

Каро сказал, что был недавно в Ахмаханских краях и самое удобное – пройти пониже Коша и там спуститься к Черной Воде.

Согласился Пето.

– Я приду сюда в субботу, чуть раньше полуночи, – сказал Каро. – Как только приду, сразу же и пойдем.

– Буду ждать тебя дома готовый.

– Я в дом не войду. И сейчас не зайду, – предупредил Каро. – Встретимся здесь же.

Звонкий Пето принес Каро поесть. Каро спешился. Не выпуская из рук маузера, придерживая коня под уздцы, он торопливо ел хлеб с сыром.

– Положи револьвер на место и ешь спокойно, – обиделся Звонкий Пето, – мы же с тобой братья.

– Мой брат – этот маузер, – сказал Каро и, проглотив последний кусок, вскочил на коня.

Вечером Пето, отозвав жену в сторону, велел ей быстренько связать две пары носков.

Жена пожелала узнать, для кого же вторая пара.

– Не твое дело. Свяжешь из черных ниток. Чтобы к субботе было готово, – приказал Звонкий Пето.

Пять дней Аревик вязала носки. Днем выходила за село и пряла черную пряжу, а ночью вязала из нее носки.

Каро пришел точно в условленное время, в субботу, чуть раньше полуночи. Лошадь он оставил за горой у знакомого езида.

Пето ждал его у родника. У Пето с собой был узел с едой и две пары теплых носков.

Выпили воды родниковой, взяли в руки по палке и отправились в дорогу. Ночь была безлунная, зато утренняя звезда сияла особенно ярко. Аревик, скрестив руки на груди, печально приблизилась к ним, не решаясь заговорить первой.

– Ну жена, будь молодцом, как и полагается жене фидаи, – сказал Звонкий Пето, постукивая палкой по земле. – О том, что мы ушли, никто, кроме тебя, не должен знать.

– Скажи хоть, как узнать, живы вы или нет, – сказала Аревик.

– А вот как. Сегодня суббота, завтра воскресенье, послезавтра понедельник. Три дня подряд, когда солнце зайдет, придешь, встанешь на это место, где мы стоим, и посмотришь в сторону Большого Масиса. Если увидишь возле села Акор дым от костра, знай, что мы благополучно перешли Аракс; если же огня не будет – значит, поймали нас или же убили. Нашим родичам и соседям расскажешь, что мы ушли, только когда увидишь дым у Масиса.

Аревик долго смотрела им вслед, пока они не скрылись из глаз. Она вернулась домой с тем необычным беспокойством, с каким провожала мужа в битву в те далекие забытые времена.

Гайдуки спустились ночью к озеру Мецамор и, подойдя к берегу Аракса, со всеми предосторожностями, стараясь быть незамеченными, направились к мосту Mapгара.

Местность эта была им знакома. В 1918-м, в мае, придя сюда из Игдира, они перешли мост Маргара и, пройдя через Мецамор, пошли на приступ Талинской крепости. Сейчас осенний полуобмелевший Аракс – ничто по сравнению с той весенней разлившейся рекой.

Каро и Звонкий Пето весь день провели в прибрежных тростниках, присматриваясь к местности. Каро сказал, что именно здесь они и проходили много лет назад, он помнит тут каждый куст.

На второй день они благополучно перешли на тот берег и, спрятавшись в тростниках, сменили мокрые носки. Одну из пар, связанных Аревик, надел Каро, другую – Пето. Потом они перекусили и, взяв палки в руки, пустились в дорогу. Позади осталась река Аракс, впереди воззышался Арарат. Когда они отошли на порядочное расстояние, повернули головы к Арагацу.

На второй день Аревик пришла вечером к роднику и посмотрела в сторону Масиса… Возле самого подножья Большого Масиса она разглядела тоненькую струйку дыма. Дым это был или же туман? Не поверила глазам, отошла в сторону, потерла глаза и снова стала вглядываться. Струйка стала больше, Аревик показалось – она видит языки пламени.

– Перешли, – обрадованно прошептала Аревик, перекрестившись. Она и не заметила, как ее обступил народ. Все смотрели на Большой Масис. – Перешли! – на этот раз громко крикнула Аревик, показывая на розовый дым на склонах Большого Масиса. – Вон они, вон они, сидят возле костра и сушат носки. Смотрите, один встал, смотрит в нашу сторону, – возбужденно продолжала Аревик, не отрывая глаз от Масиса.

– Кто такие? – спросили односельчане.

– Каро и Орел Пето.

– Я не вижу, – сказал один сосед.

– И я не вижу, – откликнулся другой.

– Да разве ж отсюда разглядишь, Аревик, людей… – сказал деревенский пастух, подходя к роднику.

– А дым видите?

– Дым видим, – подтвердили соседи.

– А это не Каро там возле огня сидит? Не Пето стоит рядом с ним?

И все напряженно вглядывались. Но острее всех глаза Аревик были. Или ей казалось, что она видит двух людей.

– Глядите, Пето встал, идет к роднику святого Акопа! – воскликнула жена гайдука. – И Каро следом поднялся.

– Ахчи, да где же ты Пето видишь, не пойму? – спросила женщина с детским голосом.

– Не видишь? – не помня себя, кричала Аревик. – Смотри, спустился к роднику, воду пьет.

– Для фидаи мир тесен, – вздохнул старик сасунец. – Они пошли за своим богом.

Вскоре по всему селу разнеслось, что Звонкий Пето и Борода Каро перешли Аракс возле моста Маргара и убежали в Персию, чтобы присоединиться к восставшим курдам.

В это же самое время в колхозной конторе возникла другая версия: Каро и Пето, подойдя к Араксу, были убиты пограничниками и вот-вот трупы их привезут на телеге в Талин, чтобы народ видел, как кончают предатели.

– Не убили их, утонули, переплывая реку, – поправил сельский почтальон, входя в контору.

Когда до Аревик дошли эти разговоры, она спокойно сказала:

– Пусть говорят, что хотят, я верю дыму под моим Масисом.

И в самом деле, если бы кто-нибудь проходил в эту минуту по склонам Масиса, он непременно бы увидел, как двое мужчин, оставив большой костер, направились в сторону Персии.

Так что Аревик имела право так говорить.

Исро и Адам После побега Каро и Пето дела у Фетара Исро пошли неважно.

Исро жил в Талииском районе, в деревне Катнахпюр, это значит – Молочный родник. Расположившаяся на склоне Арагаца деревушка эта чем-то напоминала родное село Фетару, потому-то, видно, и приглянулась она Исро. Он пришел сюда в лохматой абе со старым хурджином, привязанным к седлу, продал коня и купил двух упряжных. Потом прикупил несколько коз и овец. А винтовку сдал в талинский ревком.

Землепашцем был Исро, и потянуло его к земле. Стал он возделывать родную землю, и чем больше возделывал, тем слаще она делалась.

Как раз в это время кулаки развернули яростную борьбу против коллективизации: они жгли склады, уничтожали колхозное имущество, срывали продовольственные поставки, травили скотину. И пришлось ликвидировать кулачество как класс.

Как во всей стране, так и в Талинском районе кулаков выдворяли из сел. Тех, кто оказывал сопротивление, строго наказывали. В селах стало меньше хлеба, на лугах паслось меньше овец и коз, и поднялся ропот всякого рода против социализма.

– Придет время – в село забредет коза, а народ разбежится, не зная, что это за зверь, – фыркали люди. Некоторые пророчили голод, который должен был объять весь мир.

Кулаки распространили слух, что Гаспар посеял у себя на кровле просо, а Золотушный Шмо сжевал последние зернышки драгоценной урартийской пшеницы.

Что Курава Шмо сжевал последние зернышки, это факт. Разуверившись в том, что петух справедливости когда-либо пропоет над всем миром и он вернется в Мушскую долину, Шмо махнул рукой и, так как дети просили есть, а дома ни крошки хлеба не было, сварил ночью это зерно и дал его голодным ребятишкам.

И пошла гулять новость: Курава Шмо разочаровался в колхозе и съел вывезенное из Сасуна урартийское зерно, которое, если бы посеяли, прокормило бы всю Советскую Армению. Еще поговаривали, что из Аштаракского района тоже куда-то исчезло знаменитое егвардское зерно. Говорили, будто семенные запасы забрал председатель колхоза. Ползет слушок, делает свое дело. Печальные предчувствия охватили беженцев из Западной Армении, и решили многие из них, как Каро и Пето, перейти мост через Аракс. Если Каро с Пето перешли, они тоже могут. Перейдут, разожгут, как те, костер на склонах Масиса или же не разожгут, что с того… А может, удастся присоединиться к восставшим, к Шейху Зилану. Во всяком случае, тревожному этому состоянию будет положен конец.

Совсем иначе рассуждал Фетара Исро. Он был из тех беженцев, кто накрепко привязался к этой новой земле. И хотя он был против насильственной коллективизации, но вовсе не помышлял о бегстве. Как можно бросить родную землю, как можно оставить Армению без землепашцев? Даже если останется в их области одна-единственная коза и будет нечего есть, у Фетара Исро не поднимется рука против родины. Тот человек, который собирал в свой хурджин осиротевших детишек, чтобы не дать заглохнуть роду армянскому, – как может он сейчас стать предателем? Надо остаться на этой земле, надо растить на ней детей, надо, чтобы Армения не опустела. Старый гайдук Исро был воодушевлен и с верой глядел в будущее Советской Армении. Он обходил села и уговаривал земляков не следовать примеру Каро и Пето.

С ним заодно были Тер-Кадж Адам, старик Мосе Имо, конюх Барсег, Арха Зорик, Чоло, семалец Кото Галуст со своими четыръмя братьями и множество других сасунцев.

Но все было не так просто. Несколько районных руководителей, опьяненные первыми успехами коллективизации, допустили на местах грубые ошибки. В некоторых горных районах Армении при образовании колхозов были нарушены ленинские принципы добровольного начала. Кулаками были объявлены многие середняки. Используя эти ошибки и перегибы, классовые враги начали вооруженную борьбу против Советской власти.

Против главной линии партии выступили «правые» оппортунисты. Они поддерживали кулачество, требовали прекратить притеснения этого класса и пытались прийти к какому-то согласию.

Фетара Исро и Тер-Кадж Адам отказались войти в колхоз. Этого было достаточно, чтобы их посчитали единомышленниками кулаков и врагами массового колхозного движения, из стана «правых».

В эти же дни большая буря разразилась и над начальником милиции Эчмиадзина сурмалийцем Вачаганом. Его отдали под суд за попустительство классовому врагу. Каким-то образом стало известно, что Каро, перед тем как бежать в Персию, всю ночь пил с ним вино. А поливальщик Фадэ, вместо того чтобы поймать Каро и сдать властям, ночью понес ему в горы одежду и оружие, Борода встречался в горах с какой-то женщиной и стариком, которые тоже чем-то помогли ему. Под подозрение попали Фетара Исро и Тер-Кадж Адам. Кто-то сказал, что они тоже задумали бежать за границу и присоединиться к курдскому восстанию. Будто бы Адам и Исро виделись с Бородой Каро и Звонким Пето, когда те направлялись к мосту Маргара. Дескать, Каро и Пето удалось перейти границу, а Фетара Исро и Тер-Кадж Адам вернулись с полдороги домой, чтобы через некоторое время бежать в Персию большой группой. Нехватку молочных продуктов и хлеба и то поставили им в вину. Судачили, будто они посоветовали Золотушному Шмо: дескать, свари и съешь сам это благородное зерно, чем колхозу отдавать. И будто бы отменная пшеница, которой всего оставалось полмешка, навсегда исчезла с лица земли из-за этих двух гайдуков. Довели их всеми этими разговорами до того, что безграмотные пахари-единоличники бросили свои дома и тоже стали беглыми. Они раздобыли для самозащиты кое-какое оружие и забрались в ущелье Чатин-Дага. И поскольку в эти годы на Арагаце появились бандиты, их тоже отнесли к ним. И мобилизовали весь районный актив обезвредить смутьянов.

Возле села Давташен в ущелье есть гигантская пещеpa. Ранним сентябрьским утром Тер-Кадж Адам спал, похмельный, в пещере, а Фетара Исро, сидя на утесе, сторожил. В ущелье показались люди. Впереди, пригибаясь к земле, двигались трое. Один был председатель их села Езник.

– Адам, вставай, облава! – завопил Фетара Исро и быстренько занял позицию.

– Сукин сын, бандит, это не ты ли собирался убежать к Шейху Зилану? – крикнул председатель Езник. – Товарищ начальник, – повернулся он к мужчине в синей фуражке с красным околышем, – это из-за них в нашем районе не стало хлеба и молока. Это они болтают, что скоро на всем свете будет голод, – продолжал он, стреляя.

А Исро стрелял в воздух, он не хотел никого убивать, – ведь все здесь были армяне, а некоторые даже, может быть, из тех спасенных им детей. На выстрелы проснулся Тер-Кадж Адам и, выскочив из укрытия, пристроился рядом с Исро.

– Огонь по бандитам, смерть врагам коллективизации! – приказал начальник и махнул рукой.

Раздался залп.

Фетара Исро хотел занять другую позицию, но упал навзничь, раненный в голову.

Так умер землепашец Исро.

Адам тоже был убит.

Фетара Исро и Адама родные похоронили ночью на дальнем холме возле села Давташен.

На могиле двух гайдуков на следующий день появилась надпись:

«Мы пришли и ушли…».

Жена не успела принести перец Чоло сидел в своей бедной лачуге в селе Воскетас и, орудуя шилом, зашивал рваный хурджин. Закончив работу, он вытряхнул хурджин и уложил туда несколько небольших свертков. Потом свернул самокрутку и, придвинув седлообразный стул, сел на него и не спеша закурил.

Он уже и обувь свою починил, и, несмотря на то что было лето, толстые шерстяные носки надел. А в хурджин положил красивый курдский жилет, несколько катушек ниток, маузер, два-три куска мыла, табак и жестяную кружку. Хлеба только не было. Он отправил жену раздобыть немного муки.

Чоло всю свою жизнь провел в дороге и потому не замедлил проверить, в порядке ли посох. Он поднялся с места, взял прислоненную к стене палку, осмотрел ее со всех сторон, примерился, налег на нее всем телом и, когда убедился, что палка крепкая, положил ее на хурджин у дверей. Потом привел себя в порядок, поправил съехавший пояс. Одет он был в ватную телогрейку – проверил, крепко ли пришиты пуговицы. Все было в порядке.

Вошла Ядигам, жена Чоло, с маленьким корытцем прикрытым тряпкой.

– Давай быстрее пеки хлеб, – сказал Чоло тоном человека, собравшегося в дорогу. – Сколько дали муки?

– В колхозе не было. У Барсега взяла.

– Разжигай тоныр. Несколько яиц в дорогу свари.

– Что случилось, Чоло? Куда это ты собрался? – спросила Ядигам, опуская корытце с мукой на пол.

Ядигам была турчанкой, Чоло женился на ней после взятия Талинской крепости.

В 1926 году Чоло на пять лет был отправлен в Taшкент. Там он научился сапожничать. Несколько месяцев работал парикмахером. Вернувшись из Ташкента, стал в селе латать обувь. В 1934 году его приняли в колхоз. Вот уже третий год он пас колхозное стадо.

Каждое утро Чоло выгонял волов на луг, оттуда на гумно, а оттуда снова на поле. Вовремя поил их и купал, чистил хлев и возвращался домой за полночь. Чоло считался одним из лучших животноводов района. Он так старался, что иной раз, случалось, ночевал в хлеву.

Но вот поди же ты, накануне Чоло сняли с работы. Чоло жене об этом не сказал. Вызвали Чоло в контору и говорят: «С завтрашнего дня ты не пастух». И передали его стадо другому. Чоло был неглуп и понимал, что к чему. Борода Каро и Звонкий Пето перешли границу, ушли в Персию. Фетара Исро и Тер-Кадж Адам покоятся возле села Давташен. Жену и детей Каро выселили из села. Старшего сына Огана, которого Марта воспитывала, исключили из школы, и он убежал из села и живет где-то, сменив имя.

В постоянной тревоге жили старые фидаи – конюх Барсег и Арха Зорик.

Чоло чувствовал, что его вот-вот арестуют. Он починил хурджин и с минуты на минуту ждал, что за ним явятся.

Скрытным человеком был Чоло. Жизнь фидаи приучила его к этому. Именно по этой причине он ничего не говорил жене, но Ядигам поняла, что Чоло собрался в дальнюю дорогу.

Одно только было утешительно: Чоло успел выдать замуж дочку. Жили они сейчас втроем: он, Ядигам и маленький Сархад, сыночек.

И хотя был поздний час, Ядигам разожгла огонь в тоныре. К вечеру хлеб был выпечен. Жена и гаты ему на дорогу испекла.

– Гату положи в хурджин, а яйца заверни в лаваш. Соль не забудь.

Ядигам молча складывала еду в хурджин. «Значит, в добрую дорогу собрался», – подумала жена, и печальное ее лицо осветилось улыбкой.

– Чеснок у нас есть? – вдруг спросил Чоло.

– Найдется, – сказала жена.

– Положи несколько зубчиков. И перца немного.

– А чеснок зачем? – опешила жена.

– Делай, что тебе говорят.

Ядигам кинула в хурджин чеснок и поспешила за перцем.

Чоло завернул чеснок в бумагу и спрятал в карман телогрейки. Потом снова взял палку в руки и стал вертеть ее во все стороны. Он еще раз налег всем телом на посох, желая проверить его прочность, и тут раскрылась дверь, и Чоло увидел на пороге пятерых вооруженных мужчин.

Чоло подхватил хурджин и вышел с ними.

Жена так и не успела принести ему перец.

По дороге Ядигам про все узнала, соседи сказали, и, в слезах, побежала в сельсовет сказать о случившемся. Из конторы побежала к конюху Барсегу просить помощи.

Этот старый гайдук был близким другом Чоло. Ядигам у них-то и брала муку в этот день. И малолетний Сархад, их сын, был в доме Барсега сейчас.

Когда Ядигам с Барсегом и мальчонкой прибежала к своему дому, на дверях висел тяжелый черный замок.

– Ох, бессердечные, увели моего Чоло. Не дали чтобы сыночка Сархада в последний раз поцеловал, – вскрикнула Ядигам, в бессилии припав к двери.

Последние дни Чоло Чоло в ту же ночь привели в Верхний Талин.

Почти все работники района знали Чоло, некоторые сталкивались с ним по делу. Так или иначе, все знали, что живет такой старый фидаи в их краях.

Когда Чоло вошел, военный комендант района стоял перед своим письменным столом, опустив левый кулак на письменный стол; правой рукой он крутил медные пуговицы на зеленоватом кителе.

Маузер свисал поверх галифе и почти касался начищенных сапог. Взгляд коменданта был строг, брови сурово сведены. Блестящие погоны и широкая кожаная портупея делали его облик еще более жестким.

– Ты что же, парень, столько войска прислал за мной посреди ночи? А то позвал бы по телефону, я бы сам пришел, – добродушно сказал Чоло, складывая хурджин на землю.

– Да уж, наверное, дело неотложное было. Крестить тебя думаем.

– Звать тебя Мкртыч*, тебе-то и крестить. А вообще, я уже крещен раз, в песках Ташкента. Что ж, давай-ка я еще раз войду в воды Иордана с твоей помощью.