ЖИЗНЕОПИСАНИЕ ФИЛИППО ЛИППИ ФЛОРЕНТИЙСКОГО ЖИВОПИСЦА

Жил в те самые времена во Флоренции живописец, обладавший прекраснейшим талантом и прелестнейшей выдумкой, – Филиппо, сын фра Филиппо дель Кармине, который, следуя в живопись, по стопам покойного отца, с самых юных лет воспитывался и обучался у Сандро Боттичелли, несмотря на то, что отец, умирая, поручил его заботам фра Диаманте, ближайшего своего друга и вроде как брата. Итак, Филиппо обладал таким талантом и столь щедрой выдумкой в живописи и был в своих украшениях столь причудливым и новым, что он и оказался первым, показавшим современным художникам новый способ разнообразить одежды, нарядно украшая свои фигуры древними подпоясанными одеяниями. Был он также первым, показавшим гротески, сходные с древними, применяя их в фризах одноцветных или цветных с лучшим рисунком и большим изяществом, чем это делали до него. И потому удивительно было смотреть на необычайные затеи, выражавшиеся им в живописи. И более того, он никогда не выполнял ни одной работы, в которой бы не пользовался с большим усердием предметами Древнего Рима, вазами, котурнами, трофеями, знаменами, нашлемниками, украшениями храмов, головными уборами, необычайными одеяниями, оружием, саблями, мечами, тогами, мантиями и многочисленными другими вещами, разнообразными и прекрасными, за что мы у него в долгу огромнейшем и вековечном, ибо он в этой области обогатил искусство красотой и нарядностью.

В ранней своей юности он закончил капеллу Бранкаччи в церкви Кармине во Флоренции, которую начал Мазолино и не совсем закончил скончавшийся Мазаччо. Филиппо же довел ее своей рукой до последнего завершения и закончил там недостающую историю, где святые Петр и Павел воскрешают племянника императора; в фигуре этого обнаженного мальчика он изобразил Франческо Граначчи, совсем еще юного тогда живописца; и равным образом мессера Томмазо Содерини, дворянина Пьеро Гвиччардини, отца мессера Франческо, писавшего историю, Пьеро дель Пульезе и Луиджи Пульчи, поэта; а также Антонио Поллайоло и себя самого таким юным, каким он тогда был, чего, между прочим, он не делал больше до конца своей жизни, почему и не удалось достать его изображения в более зрелом возрасте. А в следующей истории он изобразил Сандро Боттичелли, своего учителя, и многих других друзей и великих людей и, между прочим, маклера Раджо, человека талантливого и весьма хитроумного, того, который на одной раковине выполнил рельефом весь Ад Данте со всеми его кругами, рвами и их подразделениями и с колодцем, точно вымерив все фигуры и все мелочи, гениальнейше выдуманные и описанные сим великим поэтом, и работа его в те времена почиталась вещью дивной. Затем в капелле Франческо дель Пульезе в Кампора, загородной обители монахов Флорентийского аббатства, он написал темперой на дереве св. Бернарда, которому является Богоматерь с несколькими ангелами, в то время как он пишет в роще; живопись эта в некоторых отношениях признается чудесной, как, например, в отношении камней, книг, травы и тому подобных вещей, им там изображенных. Сверх этого он написал там с натуры самого Франческо так хорошо, что, кажется, не хватает лишь того, чтобы он заговорил. Доска эта была оттуда убрана из-за осады и передана для хранения в ризницу Флорентийского аббатства. В церкви Санто Спирито в том же городе он написал на дереве Богоматерь, св. Мартина, св. Николая и св. Екатерину для Танаи деи Нерли. В церкви Сан Панкрацио в капелле Ручеллаи он также написал на дереве алтарный образ, а в церкви Сан Раффаэлло – Распятие и две фигуры на золотом фоне. В церкви Сан Франческо, что за воротами по дороге к Сан Миньято, он перед ризницей написал Бога Отца с многочисленными мальчиками, а в Палько, обители братьев-цокколантов, за Прато, он написал на дереве алтарный образ. В самом же городе, в приемной приоров, он написал на дереве небольшой образ Богоматери, получивший большое одобрение, св. Стефана и св. Иоанна Крестителя. На углу Рыночной площади в том же Прато, насупротив женской обители св. Маргариты, недалеко от домов, ей принадлежавших, он написал в табернакле фреской прекраснейшую Богоматерь с хором серафимов на сияющем фоне, и в этой работе он, между прочим, обнаружил искусство и отличную наблюдательность, изображая змея у ног св. Маргариты, столь необыкновенного и ужасного, что становится ясным, где в нем таится яд, пламя и смерть; остальная же часть всей работы написана красками так свежо и живо, что заслуживает за это бесконечных похвал.

В Лукке он также выполнил несколько работ, и в частности в церкви Сан Понциано братьев Монте Оливето, на дереве алтарный образ в той капелле, в середине которой в нише находится прекраснейший мраморный рельеф св. Антония работы Андреа Сансовино, превосходнейшего скульптора.

Когда Филиппо пригласили в Венгрию к королю Матвею, он ехать туда не пожелал, а вместо этого написал во Флоренции для этого короля две прекраснейшие картины на дереве, которые и были отосланы королю, и на одной из них он изобразил этого самого короля соответственно тому, как он был показан ему на медалях. Некоторые работы он отослал также в Геную, а в Болонье в церкви Сан Доменико, возле капеллы главного алтаря, по левую руку, он написал на доске св. Себастьяна – вещь, удостоившуюся великих похвал. Для Танаи деи Нерли он расписал еще одну доску в церкви Сан Сальваторе, что за Флоренцией, а для Пьеро дель Пульезе, своего друга, написал историю с малыми фигурами, выполненными с таким искусством и тщательностью, что, когда другой гражданин пожелал получить подобную же, он отказал ему в этом, заявив, что сделать это невозможно. После этих работ он по просьбе Лоренцо – старшего деи Медичи сделал для его друга Оливьери Караффы, кардинала неаполитанского, огромнейшую работу в Риме; по дороге туда для ее выполнения он заехал по желанию того же Лоренцо в Сполето, чтобы заказать мраморную гробницу своему отцу Филиппо за счет Лоренцо, который никак не мог получить у сполетцев его тело для перенесения его во Флоренцию; Филиппо нарисовал названную гробницу, придав ей великолепную форму, а Лоренцо, как сказано в другом месте, приказал выполнить ее столь же пышной и прекрасной, как на этом рисунке.

Приехав после этого в Рим, Филиппо расписал для названного кардинала Караффы в церкви Минервы капеллу, где изобразил истории из жития св. Фомы Аквинского, приписав на них несколько весьма прекрасных стихотворений, которые все были талантливо сочинены им самим, ибо он от природы всегда имел к этому склонность. Итак, там можно видеть, как Вера берет в плен Неверие, всех еретиков и неверных. И подобно тому как под Надеждой изображено Отчаяние, так изображены и многие другие Добродетели, смиряющие противоположные им Пороки. На кафедре во время диспута изображен св. Фома, защищающий церковь от учения еретиков, внизу же в обличье побежденных – Савелий, Арий, Аверроэс и другие, все в изящных одеждах. В нашей Книге рисунков у нас есть собственноручный рисунок Филиппо к этой истории вместе с несколькими другими его работами, выполненными с таким мастерством, что лучше сделать невозможно. Есть там и св. Фома, которому во время молитвы Распятие говорит: Bene scripsisti de me, Thoma (Хорошо написал обо мне, Фома), а товарищ его, услышав, что Распятие заговорило, стоит пораженный и как бы себя не помня. На алтарном образе – Благовещение Деве Гавриилом, а на стене ее же Вознесение на небеса с двенадцатью апостолами, окружающими гробницу; вся эта работа почиталась и почитается весьма превосходной и, как фреска, выполненной в совершенстве. Там изображен с натуры названный Оливьери Караффа, кардинал и епископ Остии, погребенный в этой капелле в 1511 году, позднее же перевезенный в Неаполь в Епископство.

По возвращении во Флоренцию Филиппо не спеша приступил к росписи капеллы Филиппо Строцци – старшего в Санта Мариа Новелла и начал ее выполнять, но, когда он расписал потолок, ему пришлось возвратиться в Рим, где для названного кардинала он выполнил гробницу из стука, а из гипса небольшую капеллу, находящуюся рядом с гробницей в одном из приделов названной церкви, а также и другие фигуры, из которых некоторые сделал Рафаэллино дель Гарбо, его ученик.

Вышеназванная капелла была оценена мастером Ланцилаго, падуанцем, и Антонио по прозванию Антониассо, римлянином, которые принадлежали к лучшим живописцам, находившимся в Риме, в две тысячи дукатов золотом, не считая расходов на лазурь и подмастерьев; взыскав эту сумму, Филиппо возвратился во Флоренцию, где закончил названную капеллу Строцци, которая была отделана с таким искусством и таким рисунком, что удивляла всякого, кто ее видел, новизной и разнообразием изображенных в ней причуд: вооруженные люди, храмы, сосуды, шлемы, доспехи, трофеи, древки, знамена, плащи, котурны, прически, жреческие одеяния и другие вещи, выполненные столь прекрасно, что заслуживают величайшего одобрения. И на этой работе, там, где Друзиану воскрешает св. Иоанн Евангелист, мы видим, как чудесно выражено удивление окружающих при виде мужа, возвращающего умершей жизнь простым крестным знамением, и более всего поражен не то жрец, не то философ с вазой в руках и в древнем одеянии. Равным образом на той же самой истории видим мы среди многих женщин, разнообразно одетых, мальчика, испуганного испанским щенком с красными пятнами, ухватившим его зубами за подвязку; он бежит к матери и прячется в складках ее одежды, и кажется, что он боится укуса собаки не меньше, чем испуганная мать, охваченная ужасом перед воскресением Друзианы. Рядом с этим, там, где тот же св. Иоанн кипит в масле, мы видим ярость судьи, отдающего распоряжение увеличить огонь, и отражение пламени на лице того, кто его раздувает, и все фигуры изображены в положениях прекрасных и разнообразных. На другой стене – св. Филипп в храме Марса, вызывающий из-под алтаря змею, которая своим смрадом убила царского сына; там на ступеньках живописец изобразил дыру, через которую из-под алтаря выползла змея, причем он написал сломанную ступень так хорошо, что один из подмастерьев Филиппо был введен в заблуждение: когда он как-то вечером хотел спрятать какой-то предмет так, чтобы его не видел человек, стучавшийся в дверь, он, поспешно подбежав к дыре, чтобы засунуть его в нее, так и остался в дураках. Также и в змее Филиппо обнаружил такое искусство, что яд, смрад и пламя больше похожи на настоящие, чем на написанные. Большого одобрения заслужил также замысел той истории, где святого этого распинают. Действительно, художник, как видно, представил себе, что распятый был вместе с крестом предварительно распростерт на земле, и потом все было поднято и подтянуто вверх при помощи веревок, канатов и рычагов; эти веревки и канаты прикреплены к древним руинам и обломкам столбов и пьедесталов, где слуги их подтягивают. С противоположной стороны тяжесть названного креста и распятого на нем обнаженного святого несет справа служитель с лестницей, которою он как вилами подпирает крест, а слева еще один поддерживает его вагой, в то время как двое первых, пользуясь основанием креста как рычагом, уравновешивают его тяжесть и раскачивают его, пока его нижний конец не попадет в яму, вырытую в земле там, где он должен быть водружен: ничего лучшего по выдумке, по рисунку и по искусному владению другими приемами мастерства представить себе невозможно. К тому же там много гротесков и других узоров, выполненных светотенью под мрамор с выдумкой необыкновенной и отличнейшим рисунком.

Кроме того, он написал на дереве для обители братьев-скопетинцев, именовавшейся Скопето, в Сан Донато за Флоренцией, и ныне разрушенной, алтарный образ с волхвами, приносящими дары Христу, отделав его с большой тщательностью и изобразив на нем в виде астролога с квадрантом в руках старшего Пьерфранческо деи Медичи, сына Лоренцо ди Биччи, а равным образом и Джованни, отца синьора Джованни деи Медичи, и другого Пьерфранческо, брата того же синьора Джованни, а кроме того, и разных других именитых особ, но есть там и мавры, и индейцы, и всякие наряды диковинного покроя, и затейливая хижина.

В Поджо а Кайано, в одной из лоджий, он для Лоренцо деи Медичи начал писать фреску с изображением жертвоприношения, которая осталась незаконченной. А для монахинь св. Иеронима сопра ла Коста, в приходе Сан Джорджо, во Флоренции он начал образ главного алтаря, который после его смерти был хорошо продолжен испанцем Алонсо Берругете, но вполне закончен другими живописцами лишь после того, как тот уехал в Испанию. Во дворце Синьории он расписал доску для залы, где происходили заседания Восьми, и сделал рисунок другой большой доски вместе с рамой для залы Совета; рисунок этот из-за его смерти осуществлен не был, хотя рама и была уже вырезана; ныне он находится у магистра Баччо Бальдини, флорентинца, превосходнейшего врача и ценителя всяческих талантов. Для церкви Флорентийского аббатства он выполнил прекраснейшего св. Иеронима.

У монахов обители Аннунциаты он начал для главного алтаря Снятие со креста, но написал фигуры лишь до пояса, ибо, застигнутый жесточайшей горячкой и той болезнью горла, которая в народе именуется жабой, через несколько дней умер сорока пяти лет от роду. А так как он всегда был приветливым, любезным и учтивым, то был оплакан всеми, его знавшими, и в особенности молодежью своего именитого города, который для общественных празднеств, маскарадов и других зрелищ всегда с большим для себя удовлетворением пользовался талантом и выдумкой Филиппо, в подобных вещах не имевшего себе равных. И более того, он был таков во всех своих поступках, что загладил пятно (каково бы оно ни было), унаследованное им от отца, загладил, говорю я, не только превосходством своего искусства, в котором он в свое время не уступал никому, но и жизнью скромной и приличной и сверх всего приветливостью и учтивостью; а какой силой и могуществом обладают эти добродетели для привлечения души любого человека, знают лишь те, кто это испытал на себе.

Погребен был Филиппо детьми своими в церкви Сан Микеле Бисдомини апреля 13 дня 1503 года. И когда несли его хоронить, закрылись все мастерские на Виа деи Серви, как это иной раз делают на княжеских похоронах.

Были у Филиппо и ученики, которые, однако, далеко ему уступали, как тот же Рафаэллино дель Гарбо, выполнивший, как будет рассказано в своем месте, много работ, но не оправдавший надежд и ожиданий, которые на него возлагались при жизни Филиппо и когда он был еще юношей. Ведь плоды не всегда схожи с весенними цветами. Немногого достиг и Никколо Цокколо, или, как другие его называют, Никколо Каотони, который был равным образом учеником Филиппо и расписал в Ареццо стену, что над алтарем Усекновения главы св. Иоанна, а в церкви Санта Аньеза очень хорошо расписал небольшую доску алтарного образа; а в аббатстве Санта Фьора над рукомойником написал картину на дереве с изображением Христа, который просит пить у самаритянки, а также много других заурядных работ, которых поэтому перечислять не приходится.

Оглавление