• Главная
• В избранное
• Наш E-MAIL
• Добавить материал
• Нашёл ошибку
• Вниз

У многих, которые по своей душевной робости начинают с вещей незначительных, со временем вместе с умением настолько возрастает и смелость, и настолько возрастают их силы и мастерство, что, поднявшись до более высоких задач, они в прекраснейших своих помыслах возносятся чуть ли не до небес. И вот очень часто, взлелеянные судьбой, они встречают на своем пути доброго государя, который, оценив их заслуги, считает своим долгом столь щедро вознаграждать их за труды, что и потомки всячески испытывают на себе и пользу, и преимущество от этих благодеяний. Поэтому такие люди шествуют по стезе жизни, овеянные такой славой, что оставляют после себя в этом мире памятные знаки тех восторгов, которые они вызывали, как это и было с Антонио и Пьеро дель Поллайоло, высоко ценившимися в их времена за ту редкую доблесть, которую они себе стяжали рвением своим и трудами.

Родились они в городе Флоренции, второй через несколько лет после первого, от отца происхождения довольно низкого и малосостоятельного, который, угадав по многим признакам отменный и острый талант сыновей своих и не имея возможности обратить их на путь науки, отдал Антонио в обучение ювелирному искусству к Бартолуччо Гиберти, мастеру в то время в этом деле весьма опытному, а Пьеро начал учиться живописи у Андреа дель Кастаньо, который был тогда лучшим живописцем во Флоренции. И вот Антонио, руководимый Бартолуччо, сделал такие успехи, что он не только научился паять драгоценности и плавить эмаль по серебру, но был признан самым выдающимся из всех владеющих орудиями, свойственными этим искусствам. А потому и Лоренцо Гиберти, который работал тогда над дверями церкви Сан Джованни, обратил внимание на манеру Антонио и привлек его к своей работе вместе со многими другими молодыми людьми, и, когда он занял его одной из гирлянд, над которой он тогда работал, Антонио сделал перепелку, которая там и теперь, столь прекрасную и столь совершенную, что того и гляди улетит. Антонио потратил всего несколько недель на это дело и уже был признан лучшим из всех там работавших как по рисунку, так и по прилежанию, а также самым талантливым и трудолюбивым из всех. И, так как и умение его, и слава возрастали, он ушел от Бартолуччо и Лоренцо и на Меркато Нуово того же города сам открыл великолепную и почтенную ювелирную мастерскую и занимался этим искусством многие годы, продолжая рисовать и лепить из воска всякие фигуры и другие фантазии, благодаря чему в короткое время был признан в этом деле первым, каким он и был. В это же самое время жил другой ювелир – по имени Мазо Финигверра, – пользовавшийся по заслугам необыкновенной известностью, ибо в работах резцом и чернью не видно было еще никогда никого, кто делал бы такое, как он, количество фигур, как на большом, так и на малом пространстве, о чем до сих пор свидетельствуют в церкви Сан Джованни во Флоренции некоторые выполненные им образки, к которым прикладывались во время обедни, когда раздавался «поцелуй мира», и на которых были изображены весьма мелкие истории из Страстей Христовых. Он рисовал очень хорошо и много, и в нашей книге есть много его листов с одетыми и обнаженными фигурами и с историями, нарисованными акварелью. Соревнуясь с ним, Антонио выполнил несколько историй, в коих сравнялся с ним в тщательности и превзошел его в рисунке. По сему случаю, когда понадобилось выполнить из серебра для алтаря церкви Сан Джованни несколько историй, то, поскольку обычаем было в разные времена, но всегда давать заказы разным мастерам, консулы цеха купцов, убедившись в превосходстве Антонио, порешили между собой поручить работу также и ему, и так оно и было сделано, и вещи эти получились у него настолько превосходными, что они и поныне выделяются из всех остальных как самые лучшие. Были там «Пир Ирода» и «Пляска Иродиады», но прекраснее всего был св. Иоанн, что стоит посреди алтаря весь чеканный, – произведение, получившее высокое одобрение. И потому названные консулы заказали ему серебряные подсвечники в три локтя каждый и соответствующий им по размеру крест, который он так разукрасил резьбой и отделал с таким совершенством, что и земляки, и иностранцы всегда почитали это дивным творением. Во всяком случае он вложил в это ремесло бесконечное количество труда, как в золотые изделия, так и в эмаль, и в серебро. К числу этих работ относится и несколько прекраснейших образков в церкви Сан Джованни, отличающихся таким колоритом от обжига, что кистью лучше и не сделаешь. Чудесные его эмали можно увидеть и в других церквах Флоренции, Рима и других городов Италии. Этому искусству он обучил Маццинго, флорентинца, и Джулиано дель Факкино, мастеров толковых, а также Джованни Турини, сиенца, намного превзошедшего обоих своих товарищей в этом ремесле, в котором со времени Антонио ди Сальви (создавшего много хороших вещей, как, например, большой серебряный крест для Флорентийского аббатства и др. ) и поныне ничего особенного сделано не было. Однако из того и из другого, сделанного братьями Поллайоло, многое было в военное время переплавлено для нужд города и таким образом погибло.

И вот, понимая, что искусство это не обеспечивает долговечности творениям занятых в нем художников, и стремясь оставить по себе память более длительную, он решил больше им не заниматься. А так как у него был брат Пьеро, занимавшийся живописью, он сблизился с ним, дабы изучить способы изготовления и применения красок, так как искусство это казалось ему уж очень отличным от ювелирного, однако, если бы он так быстро не решил навсегда бросить первое, он, может быть, со временем об этом и пожалел бы. По этой причине, побуждаемый скорее самолюбием, чем выгодой, он в немногие месяцы приобрел опыт писать красками и стал мастером превосходным, и в полном единении с Пьеро он выполнил совместно с ним много живописных работ, в числе которых они для кардинала Португальского написали маслом образ в Сан Миньято аль Монте за Флоренцией, в котором они проявили свою большую любовь к колориту и который был поставлен на алтарь капеллы кардинала, где они изобразили св. Иакова, апостола, св. Евстахия и св. Викентия – фигуры, получившие большое одобрение. Пьеро же самостоятельно написал там на стене маслом, чему он научился у Андреа дель Кастаньо, под архитравом, в обрамленных углах между полукружиями, нескольких пророков, а также в полутондо Благовещение с тремя фигурами, а для капитанов гвельфской партии в другом полутондо – Богоматерь с младенцем на руках и вокруг полутондо фриз с серафимами, также написанный маслом. Они написали также в церкви Сан Микеле ин Орто на одном из столбов маслом на полотне архангела Рафаила с Товией, а в цехе купцов во Флоренции несколько Добродетелей в том самом месте, где заседает трибунал старшин цеха. С натуры он написал мессера Поджо, секретаря флорентийской Синьории, писавшего историю Флоренции после мессера Леонардо из Ареццо, а также мессера Джаноццо Манетти, лицо весьма ученое и почитаемое, на том же месте, где другими мастерами гораздо раньше были изображены Дзаноби да Страда, флорентийский поэт, Донато Аччайуоли и другие из проконсулата. В капелле Пуччи в церкви сервитов Сан Себастьяно он написал алтарный образ – произведение превосходное и редкостное, на котором изображены чудесные лошади, обнаженные люди и прекраснейшие фигуры в ракурсе, причем сам св. Себастьян изображен с натуры, а именно с Джино ди Лодовико Каппони, и работа эта стала самой прославленной из всех, когда-либо написанных Антонио. И, дабы подражать природе поелику возможно, он вложил в одного из лучников, который, прижав самострел к груди, нагибается к земле, чтобы натянуть его, всю силу, какую только может применить человек с сильными руками, чтобы натянуть это оружие; ибо мы видим, как надуваются у него жилы и мускулы и как он задерживает дыхание, чтобы набрать больше силы. И не только он один выполнен с наблюдательностью, но и все остальные, в разнообразных позах, совершенно явно обнаруживают талант и рассудительность, вложенные художником в это произведение, которое, несомненно, было признано Антонио Пуччи, заплатившим ему за него в 1475 году триста скуди и признавшимся, что он этим оплатил разве только что краски. Это придало ему смелости, и в церкви Сан Миньято фра ле Торри он написал св. Кристофана в десять локтей, творение весьма прекрасное и написанное по-новому, да и самую соразмерную из всех фигур такой величины, выполненных в ту пору. После этого он написал на холсте Распятие со св. Антонином, поставленное в капелле этого святого в церкви Сан Марко. Во дворце Синьории во Флоренции он написал около двери делла Катена св. Иоанна Крестителя, а в доме Медичи для Лоренцо Старшего – трех Геркулесов в трех картинах, по пять локтей каждая, один из которых, душащий Антея, – фигура прекраснейшая, в коей явно видно, с какой силой он сжимает Антея и как напряжены все его мускулы и жилы, чтобы его задушить, а на лице этого Геркулеса мы видим, как он стиснул зубы в соответствии с остальными частями тела, которые вплоть до пальцев ног вздуваются от напряжения. Не меньшую наблюдательность проявил он и в Антее, который, стиснутый руками Геркулеса, слабеет и теряет всякую силу и, открыв рот, испускает дух. Другой, убивая льва, упирается ему в грудь левым коленом и разрывает львиную пасть обеими руками; стиснув зубы и раздвигая руки, он изо всех сил раскрывает ее и не дает ей закрыться, несмотря на то, что зверь, защищаясь когтями, жестоко раздирает ему руки. Третий, убивающий гидру, – вещь поистине чудеснейшая, и в особенности змея, окраску которой он схватил так живо и удачно, что живее сделать невозможно. Там и яд, и пламя, ярость и гнев настолько живые, что он заслуживает и прославления, и того, чтобы хорошие мастера всячески ему подражали.

Для сообщества св. Ангела в Ареццо он выполнил на хоругви с одной стороны Распятие, а с другой маслом на сукне – св. Михаила, борющегося со змием и прекрасного настолько, насколько может быть прекрасна вещь, исполненная его рукой, ибо фигура св. Михаила, который отважно нападает на змия, стиснув зубы и нахмурив брови, такова, что он поистине кажется нисшедшим с небес, чтобы божьим возмездием покарать гордыню Люцифера, и представляет собою нечто поистине чудесное. Обнаженные тела он понимает более по-новому, чем другие мастера, работавшие до него, и он снимал кожу со многих людей, чтобы под ней разглядеть их анатомию, и был первым, показавшим, как нужно находить мускулы, чтобы определить их форму и расположение в человеческой фигуре; и именно таковы фигуры всех тех скованных одной цепью мужчин, сражение которых он выгравировал на меди, после чего он сделал другие гравюры гораздо лучшей резьбы, чем это делали другие мастера, жившие до него.

По этим причинам он и прославился среди художников, и, когда умер папа Сикст IV. он его преемником Иннокентием был приглашен в Рим, где выполнил из металла установленную в соборе св. Петра гробницу названного Иннокентия, на которой он изобразил его с натуры сидящим в той позе, в которой он благословлял, а также гробницу названного папы Сикста, на отделку которой были потрачены огромные средства и которая была поставлена в капеллу, названную по имени этого первосвященника; она богато украшена и стоит совершенно отдельно, а на ней лежит этот папа, великолепно сделанный. Гробница же Иннокентия находится в соборе св. Петра возле капеллы, где хранится копье, проводившее Христа. Говорят, что он же составил проект Бельведерского дворца для названного папы Иннокентия, осуществленный, однако, другими, ибо большим опытом в строительстве он не обладал. В конце концов, разбогатев, умерли братья, один вскоре после другого, оба в 1498 году, и родные их воздвигли им гробницу в церкви Сан Пьеро ин Винкула; и в память о них возле средних дверей, по левую руку, как войдешь в церковь, оба они были изображены в двух мраморных тондо со следующей эпитафией:

Antonius Pullarius patria Florentinus, picior insignis, gai duor. pont. Xisti et Innocentii aerea monument, miro opific. expressit, re famil composita ex test, hic se cum Petro fratre condм voluit. Vixit ann. LXXII. Obiit an. Sal. MIID. (Антониус Пуллариус, флорентинец, знаменитый живописец, создавший бронзовые памятники двум первосвященникам – Сиксту и Иннокентию, согласно желанию, выраженному в завещании, пожелал быть здесь погребенным вместе с братом Петром. Жил он семьдесят два года, скончался в 1498 году).

Он же выполнил из металла очень красивый барельеф с битвой обнаженных мужчин, который был отправлен в Испанию и гипсовый слепок с которого во Флоренции есть у всех художников. А после его смерти нашлись рисунок и модель конной статуи Франческо Сфорцы, миланского герцога, сделанные им для Лодовико Сфорцы; рисунок этот в нашей Книге, причем в двух видах: на одном герцог попирает Верону, на другом он в полном вооружении на коне наскакивает на вооруженного воина и стоит на цоколе, покрытом батальными сценами. Однако по какой причине проекты эти остались неосуществленными, выяснить мне не удалось. Он же выполнил несколько прекраснейших медалей и, между прочим, одну в память заговора Пацци – с головами Лоренцо и Джулиано деи Медичи, на оборотной же стороне – хор собора Санта Мариа дель Фьоре и все событие точь-в-точь, как оно произошло. Он равным образом выполнил медали нескольких первосвященников и много других вещей, хорошо известных художникам.

Антонио умер семидесяти двух лет, а Пьеро – шестидесяти пяти. Он оставил много учеников и среди прочих Андреа Сансовино. Жизнь он прожил счастливейшую, ибо при нем папы были богатыми, а город его достиг той вершины, на которой ценятся таланты, потому и его высоко ценили, а если бы времена были иными, то и деятельность его, возможно, не была бы столь плодотворной, ибо смута – враг тех наук, которые служат людям занятием и отрадой.

По его рисунку для Сан Джованни во Флоренции были выполнены две туники, одна риза и одна ряса из парчи, вытканной ворс на ворс и из одного куска, без единого шва, а на кайме и в виде украшения были вышиты истории из жития св. Иоанна с тончайшим мастерством и искусством рукой Паоло из Вероны, мастера в этом деле божественного и редкостного, превыше всякого другого таланта, который иголкой исполнил эти фигуры не хуже, чем Антонио написал бы их кистью, и потому мы немало обязаны мастерству одного в рисовании и терпению другого в шитье. Потрачено было на выполнение этой работы двадцать шесть лет, причем вышивка эта делалась частым стежком, почему, помимо того что она более прочна, она кажется настоящей картиной, написанной кистью. Этот хороший способ почти не применяется, так как теперь стежки кладутся более редко, что менее прочно и не так красиво на вид.