ЖИЗНЕОПИСАНИЕ ДОНАТО ФЛОРЕНТИЙСКОГО СКУЛЬПТОРА

Донато, которого близкие называли Донателло и который именно так подписывался на некоторых своих произведениях, родился во Флоренции в 1383 году. Посвятив себя искусству рисунка, он сделался не только редчайшим скульптором и удивительным ваятелем, но был также опытным лепщиком, отличным перспективистом и высоко ценимым архитектором. Произведения его настолько отличались изяществом, хорошим рисунком и добросовестностью, что они почитались более похожими на выдающиеся создания древних греков и римлян, нежели все, что было кем-либо и когда-либо сделано. Поэтому ему по праву присвоена степень первого, кто сумел должным образом использовать применение барельефа для изображения историй, каковые и выполнялись им так, что по замыслу, легкости и мастерству, которые он в них обнаруживал, становится очевидным, что он обладал истинным пониманием этого дела и достиг красоты более чем обычной; поэтому он не только в этой области никем из художников не был превзойден, но и в наше время нет никого, кто бы с ним сравнялся.

Донателло с детства воспитывался в доме Руберто Мартелли, и своими добрыми качествами и усердием в работе он заслужил не только любовь хозяина, но и всего этого благородного семейства. В юности своей он исполнил много вещей, с которыми, однако, ввиду их большого количества, не очень считались. Произведение же его, которое создало ему имя и позволило его узнать таким, каким он был на самом деле, было Благовещение из мачиньо, находящееся во Флоренции, в церкви Санта Кроче, на алтаре капеллы семейства Кавальканти; он украсил эту вещь обрамлением, скомпонованным из гротесков, с базой из разнообразных и переплетающихся узоров и с венчающей ее аркой в четверть круга; кроме того, он прибавил шесть детских фигур, которые держат гирлянды и, точно как бы от страха перед высотой, обнимаются и этим ободряют друг друга. Но превыше всего обнаружил он великий свой талант и искусство в фигуре Девы Марии, которая, испугавшись внезапного появления ангела, робко и нежно склоняется в почтительном поклоне, обернувшись с прекраснейшей фацией к приветствующему ее вестнику, так что на лице ее написано все смирение и благодарность, которая воздается тому, кто дарует неожиданное, и которая должна быть тем больше, чем этот дар драгоценнее. Помимо этого, Донато показал в одеждах Мадонны и ангела, как хорошо они облекают тело и как мастерски переданы складки, а в отделке обнаженных частей фигур он пытался воссоздать красоту древних, которая была скрыта уже в течение стольких лет. Словом, он проявил так много легкости и умения в этом произведении, что трудно большего пожелать от замыслов и от исполнения, от орудия и от техники. В этой же церкви под перегородкой около фрески Таддео Галди он исполнил с удивительным старанием деревянное распятие. Закончив его и считая, что он сделал исключительную вещь, он показал ее своему ближайшему другу Филиппо Брунеллеско, чтобы узнать его мнение; Филиппо же, который, со слов Донато, ожидал гораздо большего, увидев распятие, слегка улыбнулся. Заметив это, Донато стал просить его во имя их дружбы высказать свое мнение, на что Филиппо, который был человеком благороднейшим, ответил ему, что, по его мнению, на кресте распят мужик, а не тело, каким оно должно было быть у Иисуса Христа, который обладал тончайшим сложением и во всех частях своего тела был самым совершенным человеком, который когда-либо родился. Донато, почувствовав себя уязвленным, и притом глубже, чем он думал, поскольку он рассчитывал на похвалу, ответил: «Если бы делать дело было бы так же легко, как судить о нем, тогда мой Христос показался бы тебе Христом, а не мужиком; поэтому возьми-ка кусок дерева и попробуй сам». Филиппо, не говоря больше ни слова, принялся, вернувшись домой, тайком от всех за работу над распятием, и, стремясь во что бы то ни стало превзойти Донато, дабы самому не пришлось отказаться от собственного суждения, он после долгих месяцев довел свою работу до высшего совершенства. После этого однажды утром он пригласил Донато к себе позавтракать, и Донато принял приглашение. Когда они шли вместе с Филиппо к его дому и дошли до Старого рынка, Филиппо кое-что купил и, передав покупки Донато, сказал: «Иди с этими вещами домой и подожди меня там, я сейчас же вернусь». И вот, когда Донато вошел в дом, он сразу же увидел распятие, сделанное Филиппо, хорошо освещенное, и, остановившись, чтобы разглядеть его, он убедился, что оно доведено до такого совершенства, что, сраженный, полный смятения и как бы вне себя, выпустил узел, который держал в руках, и оттуда выпали яйца, сыр и всякая снедь, и все рассыпалось и разбилось. Но он продолжал удивляться и стоял, словно остолбенев, когда вошел Филиппо и со смехом сказал ему: «Что это ты затеял, Донато? Чем же мы будем завтракать, ежели ты все рассыпал?» «Что до меня, – отвечал Донато, – я на сегодняшнее утро свою долю получил, если хочешь свою, возьми ее, но только не больше; тебе дано делать святых, а мне – мужиков».

Для храма Сан Джованни в этом же городе Донато исполнил гробницу папы Джованни Коша, который был лишен сана Констанцским собором: заказ этот он получил от Козимо деи Медичи, который был большим другом Коша. На этой гробнице Донато исполнил собственными руками фигуру покойного из золоченой бронзы, а из мрамора – фигуры Надежды и Любви, Микелоццо же, его ученик, сделал Веру. В том же храме, напротив, находится другая работа Донато: кающаяся Мария Магдалина, из дерева, истощенная постами и подвижничеством, – вещь прекрасная и отлично сделанная, в которой всюду в совершенстве и с большим пониманием передана анатомия. На Старом рынке, на гранитной колонне, исполнена рукой Донато отдельно стоящая фигура Изобилия из твёрдого камня; она сделана настолько хорошо, что заслужила высокие похвалы художников и всех понимающих людей. Колонна, на которой помещается эта статуя, находилась раньше в церкви Сан Джованни в числе других гранитных колонн внутренней колоннады; она была оттуда изъята, и на место ее была поставлена другая колонна, каннелированная, которая раньше стояла посредине храма и на которой была статуя Марса, снятая с нее в то время, когда флорентинцы были обращены в христианскую веру. Будучи еще юношей, он исполнил для фасада Флорентийского собора пророка Даниила из мрамора и потом сидящего св. Иоанна Евангелиста, в четыре локтя вышиной, в простой одежде, – произведение, вызвавшее высокие похвалы. Там же, на том же углу фасада, который поворачивает на Виа Кокомеро, можно видеть между двух колонн старика, его же работы, который ближе к античной манере, чем всякое другое его произведение; на челе его можно прочитать те думы, которые прожитые годы приносят людям, одряхлевшим от времени и забот. Далее, внутри той же церкви он исполнил кафедру под органом и над дверью старой ризницы из незаконченных, как уже говорилось, фигур, которые, однако, поистине производят впечатление живых и движущихся. В этом отношении можно о нем сказать, что он работал столько же руками, сколько и расчетом, ибо ведь многие произведения заканчиваются и кажутся прекрасными в том помещении, где их делают, но, будучи затем оттуда вынесенными и помещенными в другое место, при другом освещении или на большей высоте, получают совершенно иной вид и производят впечатление как раз обратное тому, какое они производили на своем прежнем месте. Напротив, Донато создавал свои фигуры таким образом, что в том помещении, где он работал, они не достигали и половины того, чем они были там, куда предназначались и где они казались гораздо лучше. Для новой ризницы этой же самой церкви он сделал рисунок тех младенцев, что держат гирлянды, опоясывающие весь фриз, а также рисунок фигур, предназначавшихся для стекол круглого окна под куполом, то есть для того окна, где изображено Венчание Богоматери; рисунок этот намного лучше композиции других круглых окон, как в этом легко убедиться воочию. В том же городе, в Сан Микеле ин Орто, он исполнил для цеха мясников мраморную фигуру св. Петра, которую можно видеть на месте, – фигуру удивительную и исполненную с мудрым расчетом, а для цеха льнопрядильщиков – св. Марка Евангелиста, который был заказан ему совместно с Филиппо Брунеллеско, но которого он впоследствии закончил один, с согласия Филиппо. Фигура эта была выполнена Донато с таким расчетом, что, пока она стояла на земле, люди не понимающие не могли оценить ее достоинства, и консулы этого цеха решили не пускать ее в работу; однако Донато попросил все же разрешения поднять ее на место, утверждая, что он хочет им показать, что если он над нею еще поработает, то получится уже не прежняя, а совершенно новая фигура. Так и поступили. Донато же запаковал ее на две недели, а затем, не делая никаких исправлений, открыл ее и привел всех в восхищение.

Для цеха оружейников он исполнил вооруженную фигуру св. Георгия, полную жизни; голова его выражает красоту юности, смелость и доблесть в оружии, некий гордый и грозный порыв и изумительное движение, оживляющее камень изнутри. И, конечно, ни в одной современной нам скульптуре не найти столько жизни, ни в одном мраморе столько одухотворенности, сколько природа и искусство вложили в это произведение руками Донато. А на пьедестале, который поддерживает сень, венчающую эту статую, он низким рельефом изобразил святого, поражающего змия, на коне, заслужившем высокую оценку и много похвал, впереди – другой низкий рельеф с полуфигурой Бога Отца. А на той части фасада, что против церкви, он исполнил из мрамора в античном, так называемом коринфском ордере совершенно вне всякой немецкой манеры, по заказу цеха торговцев, сень для двух статуй, которые он, однако, не захотел сделать, так как не сошелся в цене. Фигуры эти после его смерти были отлиты из бронзы Андреа Верроккио, как об этом будет сказано в своем месте. Из мрамора же им было изваяно для переднего фасада колокольни Флорентийского собора четыре статуи размером в пять локтей каждая: две из них, сделанные с натуры, находятся посредине: одна – Франческо Содерини в молодости, другая – Джованни ди Бардуччо Керикини, которую ныне называют Дзукконе; ее считают самой редкостной и прекрасной из всего, что он когда-либо сделал; сам Донато, когда хотел поклясться так, чтобы ему поверили, говорил: «Клянусь моим Дзукконе»; а в то время, как он работал над ним, он приговаривал, обращаясь к нему: «Говори же, говори, чтоб ты лопнул!» Со стороны же канониката он исполнил над дверью в колокольню Авраама, собирающегося принести в жертву Исаака, а также и другого пророка; обе эти фигуры были помещены на место других двух статуй.

Для Синьории этого же города он отлил из металла группу, которая была поставлена на площади, под одной из аркад правительственной лоджии, и которая изображает Юдифь, отрубающую голову Олоферну. Вещь эта исполнена с великим совершенством и мастерством; для всякого, созерцающего внешнюю простоту в одежде и в облике Юдифи, ясно обнаруживается внутреннее величие духа жены и Господня помощь, оказанная ей, точно так же, как в самом Олоферне – вино, и сон, и смерть, сковавшая его члены, которые, утратив чувствительность, имеют вид похолодевших и повисших, как плети. Вещь эту Донато настолько отделал, что отлив получился тончайший и прекраснейший; а затем он ее так хорошо отшлифовал, что прямо-таки диво на нее глядеть. Точно так же и пьедестал, в виде простейшей гранитной балясины, полон изящества и радует взор. Художник настолько был удовлетворен этим произведением, что захотел (чего он не делал в других случаях) подписаться своим именем, как явствует из следующих начертанных слов: «Donatelli opus» (Работа Донателло). Во дворе же дворца Синьории находится обнаженный бронзовый Давид натуральной величины, который, подняв ногу, наступил ею на отрубленную голову Голиафа, а в правой руке держит меч. Фигура эта настолько естественна в своей оживленности и мягкости, что художники не хотят верить, что она не отлита с натуры. Раньше статуя эта стояла во дворе дома Медичи и лишь после изгнания Козимо была перенесена в означенное место. Ныне герцог Козимо, соорудив фонтан там, где она раньше находилась, убрал ее и бережет для другого обширнейшего двора, который он задумал разбить с задней стороны дворца, то есть там, где раньше держали львов. Кроме того, в зале, где находятся часы работы Лоренцо делла Вольпайя, по левую руку, есть другой прекраснейший Давид, из мрамора; у него между ногами лежит мертвая голова Голиафа, и он держит в руках пращу, которой он его сразил. В первом дворе дома Медичи вделаны восемь мраморных медальонов, на которых воспроизведены античные камеи и обратные стороны медалей, а также несколько историй, прекрасно им исполненных; медальоны эти вделаны во фриз, проходящий между окнами и архитравом над арками лоджии. Кроме того, там же при входе в сад находятся реставрированный им Марсий из античного белого мрамора, равно как и бесконечное количество античных голов, им восстановленных и помещенных над дверями, которые он украсил орнаментом с крыльями и алмазами (герб Козимо), отлично исполненным лепниной. Из гранита он сделал прекрасный сосуд, из которого бил фонтан, а в саду Пацци во Флоренции – другой, подобный ему, точно так же источавший струю. В названном дворце Медичи – Мадонн из мрамора и бронзы, исполненных барельефом, а также другие истории из мрамора с прекраснейшими фигурами, удивительно сделанные в очень низком рельефе.

И так была велика любовь, которую Козимо питал к доблестям Донато, что постоянно давал ему работу; и в свою очередь Донато так любил Козимо, что по малейшему намеку с его стороны угадывал все его желания и во всем ему повиновался. Рассказывают, что один генуэзский купец заказал Донато бронзовую голову, которая вышла прекрасной, как сама природа, и была очень тонко отлита для легкости и для удобства далеких перевозок, причем заказ этот Донато получил через посредничество Козимо. И вот, когда она была закончена, купцу показалось, что Донато запрашивает лишнее, поэтому решение дела поручили Козимо, который, приказав принести голову на верхнюю террасу дворца, поместил ее между зубцами, выходящими на улицу, чтобы лучше было видно. Козимо, желая уладить спор, нашел, что предложение купца очень далеко от требований Донато, поэтому, обратившись к купцу, он заявил, что тот дает слишком мало. Купец же, которому сумма казалась преувеличенной, стал утверждать, что Донато работал немного больше месяца и что ему причитается не более полфлорина в день. Тогда Донато, которому казалось, что его очень уж обижают, вспылил и сказал купцу, что он в одну сотую часа может погубить труды и достижения целого года, и, толкнув голову, сбросил ее на улицу, где она разбилась на мелкие куски; к этому он добавил, что купец, по всему видно, привык торговать бобами, а не покупать статуи. Тот, устыдившись, стал предлагать ему двойную цену, только бы он повторил работу, но Донато так и не согласился, несмотря на посулы купца и просьбы Козимо.

В доме Мартелли находится много историй, исполненных им в мраморе и в бронзе, и в числе прочих Давид, вышиною в три локтя, а также много других произведений, щедро им пожертвованных в знак той преданности и любви, которые он питал к этому семейству, в особенности круглая статуя св. Иоанна из мрамора, вышиною в три локтя. Это исключительное произведение находится ныне в доме наследников Руберто Мартелли, который в своем завещании, под страхом нарушения его воли, запретил ее закладывать, продавать или дарить, как свидетельство и подтверждение тех милостей, которые Донато принимал от Мартелли, а они от него, и как признание его доблести, которую он приобрел, пользуясь их покровительством и содействием. Далее он исполнил и отправил в Неаполь мраморную гробницу одного архиепископа, ныне находящуюся в церкви Сант Анджело ди Седжо ди Нидо; на ней изваяны три круглые фигуры, которые несут на голове гроб, а на самом гробе изображена история, исполненная барельефом настолько прекрасно, что она сделалась предметом бесчисленных похвал. В том же городе, в доме графа Маталоне, находится голова лошади, исполненная Донато столь совершенно, что многие принимают ее за античную. В городке Прато им сделана мраморная кафедра, с которой показывают пояс Богоматери; на полях этой кафедры он изваял детский хоровод, столь прекрасный и удивительный, что многие утверждают, что он в этой вещи не менее проявил совершенство своего искусства, чем в других произведениях. Там же для поддержки этой кафедры им были исполнены две бронзовые капители, из коих одна на месте, а другая была унесена испанцами, которые разграбили эту область.

Случилось, что в то время венецианская Синьория, услыхав о его славе, послала за ним с тем, чтобы он увековечил память Гаттамелаты в городе Падуе, и он охотно туда отправился и исполнил конную статую, которая находится на площади Сант Антонио и в которой чувствуется храп и дрожь коня, а в фигуре всадника – его великое мужество и неукротимость, столь живо выраженные при помощи искусства. Донато показал себя таким чудодеем, отливая вещь столь огромных размеров и соблюдая соразмерность и качество исполнения, что он поистине может сравниться с любым античным мастером в отношении движения, рисунка, искусства, соразмерности и отделки. Поэтому он не только поражал всех, кто в то время видел эту вещь, но и доселе поражает всякого, кто ее видит. За это падуанцы всячески пытались перевести его в свое гражданство и при помощи всевозможных милостей удержать его в Падуе, а чтобы занять его, заказали ему в церкви братьев-миноритов истории из жития св. Антония Падуанского для пределлы большого алтаря: сцены эти исполнены с таким вкусом, что люди, понимающие в этом искусстве, остаются при виде их восхищенными и потрясенными, разглядывая прекрасные и разнообразные композиции, полные огромного количества смело задуманных фигур и перспективных сокращений. Точно так же на стенке алтаря он исполнил прекраснейшее изображение Марии, оплакивающей тело Христово. А в доме одного из графов Каподилиста он сделал деревянный каркас коня, который без шеи сохранился до сих пор; отдельные части его подобраны с такой точностью, что всякий созерцающий эту работу может судить о смелости ума и о величии духа Донато.

Для одного женского монастыря он исполнил св. Себастьяна из дерева по просьбе одного капеллана, друга монахинь и его родственника и земляка, который ему принес находившееся у них старое и грубое изображение этого святого с просьбой повторить его по этому образцу. В соответствии с этим, желая угодить капеллану и монахиням, Донателло пытался подражать оригиналу, однако, хотя он и воспроизвел все, что там было грубого, он невольно проявил привычное ему высокое качество и искусность исполнения. Наряду с этим он исполнил много других фигур из гипса и стука, а из обломка старого мрамора, который означенные монахини имели в своем саду, он изваял прекраснейшую Мадонну. И так по всему этому городу рассеяно бесчисленное множество его произведений. Тем не менее, хотя на него там и смотрели, как на чудо, и он был восхваляем всеми знающими людьми, он решил вернуться во Флоренцию, говоря, что, если он дольше останется, он забудет все, что знал, ибо слишком уж все его восхваляют, и что поэтому он охотно возвращается в свое отечество, чтобы его там постоянно осуждали, но что осуждение это толкает его на работу, а следовательно, и приносит ему еще большую славу. Поэтому он покинул Падую и на обратном пути через Венецию, на добрую память о себе, принес в дар флорентийской колонии для ее капеллы в церкви братьев-миноритов деревянную статую св. Иоанна Крестителя, исполненную им с величайшим прилежанием и умением.

В городе Фаэнце он вырезал из дерева св. Иоанна и св. Иеронима – вещи, ценимые нисколько не менее чем прочие его произведения. Затем, вернувшись в Тоскану, он в приходской церкви в Монтепульчано исполнил мраморную гробницу с прекраснейшей историей, а во Флоренции, в ризнице церкви Сан Лоренцо, – рукомойники из мрамора, в работе над которыми участвовал также и Андреа Верроккио; в доме же Лоренцо делла Стуфа – ряд голов и статуй, исполненных с большой непосредственностью и живостью.

Покинув вскоре Флоренцию, он переехал в Рим, чтобы попытаться как можно ближе подражать творениям античных мастеров, изучая которые он за время своего пребывания в этом городе и сделал из камня сень для св. Даров, которая ныне находится в соборе св. Петра. Возвращаясь во Флоренцию, он проездом через Сиену взялся за бронзовую дверь для баптистерия Сан Джованни, и он уже сделал было деревянную модель, и были уже почти совсем готовы восковые формы и благополучно закреплены под крышкой для отливки, когда Бернардетто, сын госпожи Папера, флорентийский золотых дел мастер, его друг и приятель, возвращаясь из Рима, сумел словом и делом добиться того, что по своим необходимостям или по какой другой причине, но увез Донато с собой во Флоренцию, так что эта вещь осталась незаконченной, точнее, даже и не начатой. Только в соборном попечительстве этого города осталась единственная вещь, сделанная его рукой, а именно металлическая статуя св. Иоанна Крестителя, у которой не хватает части правой руки выше локтя: говорят, что Донато это сделал, будучи неудовлетворенным общей суммой, причитавшейся ему за заказ.

Вернувшись во Флоренцию, он для Козимо деи Медичи принялся за лепные работы в ризнице церкви Сан Лоренцо, а именно за четыре медальона в парусах свода, с историями евангелистов, с перспективами, частью написанными, частью исполненными низким рельефом. Там же он сделал две маленькие бронзовые двери с прекраснейшими низкими рельефами, изображающими апостолов, мучеников и исповедников, а над ними несколько плоских ниш, в одной из которых – св. Лаврентий и св. Стефан, в другой – св. Козьма и св. Дамиан. Под крестовым сводом этой же церкви он сделал четырех святых из стука вышиной в пять локтей каждый, каковые исполнены с большим мастерством. Он приступил также к исполнению двух бронзовых кафедр, на которых изображены Страсти Христовы. Вещи эти отличаются рисунком, силой, изобретательностью и обилием фигур и зданий, а так как он по старости лет не был в состоянии работать над ними, их закончил его ученик Бертольдо и довел их до завершения. В соборе Санта Мариа дель Фьоре он исполнил два колосса из кирпича и стука, которые находятся вне церкви, украшая собой углы капеллы. Над дверями церкви Санта Кроче можно поныне видеть исполненного им св. Людовика из бронзы, вышиной в пять локтей. Когда же его обвиняли в том, что эта фигура нелепа и, может быть, худшее из его произведений, он отвечал, что сделал это сознательно, так как нелепо было со стороны святого бросить королевство и сделаться иноком. Он же сделал из бронзы голову жены упомянутого Козимо деи Медичи, каковая хранится в гардеробной синьора герцога Козимо, где находятся и многие другие бронзовые и мраморные произведения руки Донато и между прочим Мадонна с младенцем на руках, в очень низком рельефе, – вещь, прекраснее которой и не увидишь, в особенности потому, что она обрамлена миниатюрами, исполненными братом Бартоломео и достойными удивления, как об этом будет сказано в своем месте. Прекрасное, мало того, чудеснейшее бронзовое распятие работы Донателло хранится у означенного синьора герцога в его кабинете, в котором бесчисленное множество редких старинных вещей и прекраснейших моделей. Там же в гардеробной бронзовый барельеф изображает Страсти Христовы, с большим количеством фигур; а на другой картине, также из металла, еще одно Распятие. Точно так же в доме наследников Якопо Каппони, который был отменным гражданином и истинным дворянином, находится мраморный полурельеф с изображением Богоматери – вещь, почитающаяся исключительной. Помимо этого, мессер Антонио деи Нобили, который был казначеем его превосходительства, имел в своем доме мраморную доску работы Донато, на которой низким рельефом изображена полуфигура Мадонны, столь прекрасная, что мессер Антонио оценивал ее равной всему своему имуществу; такого же мнения придерживался и сын его Джулио, юноша исключительной доброты и рассудительности и большой любитель талантливых и всех выдающихся людей.

Далее, в доме Джованни Баттисты д'Аньоль Дони, флорентийского дворянина, находится металлическое изваяние Меркурия работы Донато, высотою в полтора локтя; фигура эта, круглая и одетая в несколько странный наряд; поистине великолепна и нисколько не уступает другим вещам, украшающим этот прекраснейший дом. Бартоломео Гонди, о котором упоминалось в жизнеописании Джотто, владеет точно такой же Мадонной, исполненной Донато в полурельефе с такой любовью и старанием, что нельзя ни представить себе лучшего, ни вообразить ту почти что шутливую легкость, которую Донато проявил в изображении головного убора и в изяществе ее одежд. Равным образом мессер Лелио Торелли, первый аудитор и секретарь синьора герцога, являющийся не только любителем всех наук, талантов и почтенных профессий, но и отличнейшим юрисконсультом, обладает мраморным рельефом, изображающим Мадонну, исполненным рукой того же Донателло.

Словом, если полностью рассказать жизнь и творения этого художника, то получилась бы повесть куда более длинная, чем это входило в наши намерения при составлении жизнеописаний наших художников, ибо он прилагал свою руку не только к большим произведениям, о которых уже говорилось достаточно, но также к самым мельчайшим произведениям искусства, делая фамильные гербы на каминах и на фасадах домов граждан, прекраснейший образец каковых можно видеть на доме семьи Соммаи, что против пекарни Делла Вакка. Кроме того, он для семьи Мартелли сделал саркофаг в виде плетеной корзины для усыпальницы, но находится он под церковью Сан Лоренцо, так как наверху нет никаких могил, за исключением могильной плиты над усыпальницей Козимо деи Медичи, вход в которую также помещается внизу, вместе со всеми другими. Рассказывают, что Симоне, брат Донато, когда закончил модель гробницы папы Мартина V, послал за Донато, чтобы он ее посмотрел, прежде чем отдавать в отливку. Поэтому Донато отправился в Рим и оказался там как раз в то время, когда туда прибыл император Сигизмунд, чтобы принять корону от папы Евгения IV, вследствие чего ему пришлось вместе с Симоне принять участие в торжественном убранстве для этого празднества, чем он и приобрел себе славу и величайшие почести. Далее, в гардеробной герцога Гвидобальдо Урбинского находится исполненная Донато прекраснейшая мраморная голова, и полагают, что она была подарена предкам этого герцога Джулиано Медичи Великолепным, когда он посетил этот двор, который был полон доблестнейших синьоров.

Одним словом, Донато был в такой мере и до такой степени удивительным в каждом своем поступке, что можно смело утверждать, что по своему мастерству, вкусу и знаниям он был среди новых художников первым, прославившим искусство скульптуры и хорошего рисунка, и заслуживает тем больше похвал, что в его время античные вещи еще не были извлечены из земли, за исключением колонн, саркофагов и триумфальных арок. Им же был оказан могущественный почин к тому, что у Козимо Медичи пробудилось желание привезти во Флоренцию те древности, которые находились и до сих пор находятся в доме Медичи и которые все были реставрированы рукой Донато.

Он был человеком чрезвычайно щедрым, ласковым и приветливым и лучше относился к друзьям, чем к самому себе; никогда он не придавал никакой цены деньгам и держал их в корзинке, подвешенной веревкой к потолку, откуда каждый из его учеников и друзей мог черпать по мере надобности, не говоря ему об этом ничего. Он выносил очень бодро свою старость, а когда стал дряхлеть, ему пришлось принять помощь Козимо и других своих друзей, так как больше он, уже не мог работать. Рассказывают, что Козимо перед смертью поручил его своему сыну Пьеро, который, старательно выполняя волю своего отца, подарил Донато имение в Кафаджуоло с таким доходом, что тот мог дожить свой век без работы. Это доставило Донато величайшую радость, так как он считал, что он этим более чем застрахован от голодной смерти. Однако не прошло и года, как он вернул Пьеро это владение, отказавшись от него нотариальным порядком, ибо утверждал, что не хочет терять покоя в думах о домашних работах и о жалобах приказчика, который через каждые три дня к нему приставал то из-за того, что ветер сорвал у него крышу с голубятни, то из-за того, что у него отобрали скотину за уплату коммунальных пошлин, то из-за того, что виноград и плоды пострадали от непогоды, так что ему до такой степени наскучили и опостылели эти дела, что он предпочитал умереть с голоду, чем быть вынужденным думать обо всем этом. Пьеро посмеялся над простодушием Донато и, дабы освободить его от этих мучений, согласился принять обратно имение, так как Донато на этом настаивал во что бы то ни стало, и назначить ему в своем банке сумму в том же или даже большем размере, но наличными деньгами, которые выплачивались ему каждую неделю из соответствующего расчета. Этим Донато вполне удовлетворился и радостно и без забот прожил остаток дней своих как верный слуга и друг дома Медичи. Правда, когда он достиг восьмидесятитрехлетнего возраста, он оказался настолько разбитым параличом, что работать уже никак не мог и был непрерывно прикован к постели в бедном домике, который он имел на Виа дель Комеро, поблизости от женского монастыря Сан Никколо, где, хирея изо дня в день и постепенно угасая, он преставился 13 декабря 1466 года. Похоронили его в церкви Сан Лоренцо рядом с могилой Козимо, согласно его собственному распоряжению, с тем чтобы после смерти он так же близок был к телу своего друга, как при жизни всегда был ему близок духом.

Смерть его причинила бесконечное горе его согражданам, художникам и всем, кто знавал его при жизни. Посему, дабы после смерти почтить его больше, чем чтили его при жизни, устроили ему почетнейшие похороны в означенной церкви, и провожали его все живописцы, архитекторы, ваятели, золотых дел мастера и почти весь народ этого города, в котором еще долго не переставали сочинять в честь его разного рода стихи на различных языках, из коих достаточно, если мы приведем лишь те, что могут быть прочитаны ниже.

Однако, прежде чем перейти к этим эпитафиям, хорошо будет, если я расскажу о нем еще следующее. Когда он был болен, незадолго до его смерти его посетили некоторые из его родственников и приветствовали его и, утешая, как это принято, заявили ему, что он обязан завещать им имение около Прато, которым он владел, хотя оно, правда, невелико и очень недоходно, все же они настоятельно просят его об этом.

Услышав это, Донато, который во всех случаях жизни был справедливым, ответил им: «Я не могу вас удовлетворить, милые родственники, ибо я намереваюсь – и это мне кажется разумным – оставить землю тому крестьянину, который всегда ее обрабатывал и на ней трудился, а не вам, которые, не принеся ей никогда никакой пользы, кроме разве того, что собирались ее получить, хотите этим вашим посещением добиться того, чтобы я вам ее оставил; идите же с Богом!» И поистине именно так и следует обращаться с такими родственниками, которые загораются любовью только тогда, когда имеют в виду выгоду или на что-нибудь надеются. Поэтому, вызвав нотариуса, он передал это имение тому работнику, который всегда там работал и который, быть может, лучше к нему относился, действительно помогая ему в нужде, чем это делали родственники. Художественные произведения он завещал своим ученикам, а именно: Бертольдо, флорентийскому скульптору, который ему очень подражал, как это можно видеть по прекрасной конной битве, исполненной в бронзе и находящейся ныне в гардеробной синьора герцога Козимо; Нанни, сыну Антонио ди Банко, умершему раньше его; Росселино, Дезидерио и Веллано из Падуи; в общем, можно утверждать, что после его смерти учеником его был всякий, кто пожелал хорошо работать в области рельефа. В рисунке он был смел и делал свои наброски одетых и обнаженных фигур и животных с несравненным мастерством и блеском, поражающих всякого, кто их видит, а также многие другие столь же прекраснейшие вещи.

Портрет его написал Паоло Учелло, как было указано в жизнеописании последнего. Надгробные его надписи следующие:

Sculptura h. m. а Florentinis fieri uoluit Donatello, utpote homini, qui ei, quod jamdiu optimis artificibus, multisque saeculis, turn nobilitatis turn nominis acquisitum fuerat, injuriave tempor. perdiderat ipsa, ipse unus, una vita, infinitisque operibus cumulatiss restituerit: et patriae benemerenti hujus restitutae virtutis palmam reporiavit (Скульптура пожелала, чтобы памятник этот сооружен был флорентинцами Донателло как человеку, который благородство и славу, добытые для нее раньше лучшими мастерами в продолжение многих веков и утраченные ею в потрясениях времен, один в течение одной жизни созданием бесчисленных произведений восстановил и отечеству своему, ему содействовавшему, славу воскрешения этого искусства доставил);

Excudit nemo spirantia mollius aera:

Vera cano: cemes marmora viva loqui.

Graeconim sileat prisca admirabilis aetas

Compendibus statuas continuisse Rhodon.

Nectere namque magis fuerant haec vincula digna

Istius egregias arlificis statuas.

(Мягче никто не касался трепещущей плоти металла.

Правду пою я: взгляни – в мраморе жизнь говорит.

Эллинов смолкни отныне исконная громкая слава,

Узами должно сковать твои изваяния, Родос!

Ибо никто не достойней оплесть их такими цепями,

Нежели мастер, что нам дивные статуи дал).

(Перевод А. Эфроса)

Что совокупным опытом скульптуре

Другие дали, – дал один Донато:

Он жизнь внес в мрамор, косностью объятый:

Что, как не речь, осталось дать натуре?

Вещей его сохранилось в мире такое множество, что можно поистине утверждать, что не было никогда художника, который бы работал больше, чем он. Ибо, радуясь всякому труду, он брался за все, невзирая на дешевизну или ценность заказа. Тем не менее творчество Донато в обширности своей включало все необходимое для скульптуры во всех её видах, будь то круглая скульптура, полурельеф или барельеф. Ибо, подобно тому как в добрые времена древних греков и римлян многие художники довели скульптуру до совершенства, так он один множеством своих творений вернул ее в наш век безукоризненной и дивной. Вот почему художники должны признавать великое искусство Донато более чем кого-либо другого, рожденного в наше время, ибо он не только облегчил трудности искусства количеством своих произведений, но и сочетал воедино замысел, рисунок, выполнение, вкус и все то, что можно и должно ожидать от божественного дарования. Донато был смел и решителен, заканчивал все свои произведения с величайшей легкостью и всегда давал гораздо больше того, что обещал.

Бертольдо, его ученик, наследовал все его работы и главным образом бронзовые кафедры для церкви Сан Лоренцо, которые в значительной своей части были им впоследствии закончены и доведены до того состояния, в каком их можно видеть ныне в означенной церкви.

Я не могу умолчать о том, что ученейший и достопочтеннейший дон Винченцио Боргини, о котором уже выше упоминалось в иной связи, собрав в большой книге бесчисленное множество рисунков лучших живописцев и скульпторов, как древних, так и современных, поместил друг против друга два листа, из которых на одном – рисунки Донато, на другом – рисунки Микеланджело Буонарроти, и с большой рассудительностью включил в их обрамление следующие два греческих изречения: под рисунками Донато -

а под рисунками Микеланджело -

что по-латыни звучит так «Аut Donatus Bonarrotum exprimit et refert aut Bonarrotus Donatum», а на нашем языке: «Либо дух Донато проявляется в Буонаррото, либо дух Буонаррото себя предвосхитил, проявившись в Донато».

Оглавление