• Главная
• В избранное
• Наш E-MAIL
• Добавить материал
• Нашёл ошибку
• Вниз

Буонамико ди Кристофано, прозванный Буффальмакко, флорентийский живописец, который был учеником Андреа Тафо и прославлен как человек веселый мессером Джованни Боккаччо в его «Декамероне», был, как известно, ближайшим приятелем живописцев Бруно и Каландрино, которые и сами были шутниками и весельчаками, и, насколько можно судить по его работам, рассеянным по всей Тоскане, весьма хорошо разумел и в своем искусстве живописи.

Начну с того, что он проделывал еще в юности. Франко Саккетти рассказывает в своих «Трехстах новеллах», что, когда Буффальмакко был еще подмастерьем у Андреа, названный мастер имел обыкновение в то время, когда ночи были длинные, подниматься на работу до света и заставлял бодрствовать и своих подмастерьев; это очень огорчало Буонамико, которого отрывали от сладкого сна, и он замыслил найти способ отучить Андреа вставать на работу до света, и вот что он придумал. В каком то неметеном подвале поймал он тридцать больших не то жуков, не то тараканов и тонкими и короткими булавками приколол на спину каждого из них по огарку, и ишь только наступил час, когда Андреа обычно поднимался, через дверную щель он начал впускать, зажегши свечки, их одного за другим в комнату Андреа. Тот уже проснулся как раз в тот час, когда он обычно будил Буффальмакко, и, увидев огонь и, начал дрожать от страха и, будучи старым и весьма трусливым, тихонько молился Богу читая молитвы и псалмы; в конце же концов, спрятавшись с головой под одеяло он в эту ночь так и не стал будить Буффальмакко, но остался в том же положении, дрожа непрерывно от страха, до самого света. Когда же он утром встал, то спросил Буффальмакко, не видел ли он демонов, которых было больше тысячи. Буонамико ответил, что не видел, ибо лежал с закрытыми глазами и подивился только тому, что его не разбудили. «Куда там будить, – сказал Тафо, – не до живописи мне было. Я решил во что бы то ни стало переехать в другой дом». На следующую ночь, хотя Буонамико впустил в комнату Тафо только трех жуков, но тот, помня страхи прошлой ночи из-за немногих дьяволов, которых он увидел, не спал ни минуты и, едва наступил день, ушел из дома с тем, чтобы больше туда не возвращаться. И немалых трудов стоило заставить его переменить решение. Буонамико привел к нему приходского священника, только тот и смог его утешить. Когда Тафо и Буонамико обсуждали после это происшествие, Буонамико сказал: «Я постоянно слышу, что величайшие враги Господа – это демоны, и заключаю отсюда, что они должны быть также главнейшими противниками живописцев, ибо, помимо того, что мы всегда изображаем их безобразнейшими и, что того хуже, только и занимаемся тем, что пишем и на стенах, и на досках святых мужей и жен, то есть, на зло демонам, людей самых благочестивых и лучших; потому-то демоны на нас сердятся, а так как могущества у них больше ночью, чем днем, то они и проделывают над нами подобные шутки и устроят что-нибудь еще и похуже, если вовсе не оставить этой привычки вставать до света». Такими и многими другими словами Буффальмакко, подкрепив то, что говорил мессер священник, обделал дело так хорошо, что Тафо перестал вставать до света, а демоны перестали бродить ночью по дому со свечками. Но так как доходы Тафо стали уменьшаться, то не прошло и нескольких месяцев, как он, забыв почти о всяком страхе, начал снова вставать и работать ночью, а также будить Буффальмакко; но тогда снова стали гулять тараканы, и со страха, а главным образом по совету священника, ему пришлось отказаться от этого совершенно. Слух об этом распространился затем по городу, и это стало причиной того, что некоторое время ни Тафо, ни другие живописцы уже больше не вставали работать ночью.

По прошествии недолгого времени Буффальмакко стал очень хорошим мастером, ушел, как рассказывает тот же Франко, от Тафо и начал работать самостоятельно, имея всегда заказы. Он нанял дом, где и работал и проживал, рядом же жил весьма зажиточный шерстяных дел мастер по имени Каподока, который стал новым посмешищем: жена его каждую ночь вставала до света, как раз тогда, когда Буффальмакко, работавший до этого часа, только ложился; и, усевшись за свою прялку, которую она по несчастливой случайности поставила насупротив кровати Буффальмакко, она всю ночь пряла шерсть. И так как Буонамико не мог ни вздремнуть, ни выспаться, он начал раздумывать, как бы пособить этой напасти. Но вот не прошло и много времени, как он заметил, что за кирпичной стеной, отделявшей его от Каподоки, находился очаг докучливой соседки, и через трещину было видно, что она делала у огня; измыслив новую хитрость, он просверлил отверстие длинным буравом и вставил трубку и, дождавшись, когда жены Каподоки не было у огня, он и один, и другой раз насыпал столько, сколько хотел, соли в горшок соседки; когда же Каподока садился за обед или ужин, он подчас не мог не только есть, но и попробовать ни супа, ни мяса, такими горькими они были от излишка соли. Он стерпел раз и другой и всего пошумел лишь немного; но, убедившись в том, что слов было недостаточно, он несколько раз поколотил бедную женщину, которая дошла до отчаяния, ибо ей казалось, что она хорошо умеет солить жаркое. И вот, когда муж бил ее за это, она начала оправдываться, отчего Каподока еще больше осерчал и снова стал колотить ее так, что она кричала со всей мочи; на шум сбежались все соседи, и вместе с другими притащился туда и Буффальмакко, который, выслушав, в чем Каподока обвиняет свою жену и как она оправдывается, сказал Каподоке: «Ей-богу, кум, надо быть благоразумным. Ты жалуешься на то, что жаркое пересолено и утром, и вечером, а я удивляюсь, как твоя добрая жена может что-нибудь толком делать. Что до меня, то я не знаю, как она днем на ногах держится: ведь всю ночь она сидит за своей прялкой и не спит, как мне кажется, ни часу. Отучи ее полуночничать и увидишь, что, высыпаясь как следует, она и днем будет в своем уме и таких оплошностей не сделает». Обратившись затем к остальным соседям, он ловко убедил их, что это дело нешуточное, и все начали говорить Каподоке, что Буонамико сказал правду и что следует так и сделать, как он советует. Поверив этому, он не велел жене вставать так рано; и с тех пор жаркое было посолено как следует, за исключением тех дней, когда жена случайно вставала рано, ибо тогда Буффальмакко опять применял свое средство; и в конце концов Каподока отучил ее от этого совершенно.

Буффальмакко же в числе первых выполненных им работ, во Флоренции в монастыре фаэнцских монахинь, находившемся там, где ныне цитадель Прато, расписал собственноручно всю церковь и среди других историй из жизни Христа, в которые вложил много хорошего, изобразил избиение Иродом невинных младенцев, где показал очень живо выражения как убивающих, так и других фигур, ибо в некоторых матерях и кормилицах, вырывающих детей из рук убийц, царапаясь, кусаясь и помогая себе, насколько возможно, руками и всеми движениями тела, проявляется вовне их душа, полная столько же ярости и гнева, сколько и жалости. От этой работы, поскольку монастырь этот ныне разрушен, не осталось ничего, кроме раскрашенного рисунка в нашей Книге рисунков разных художников, где эта история нарисована собственноручно самим Буонамико.

Буффальмакко был человеком очень рассеянным и небрежным как в жизни, так и в том, что касается одежды, и когда он выполнял эту работу для вышеупомянутых фаэнцских монахинь, он не всегда надевал плащ и капюшон, какие носили в те времена; монахини видели его так несколько раз через отверстие, которое он для них проделал, и начали говорить келарю, что им не нравится, что он ходит в жилете; тот их успокоил, и они некоторое время молчали. Но в конце концов, видя его всегда в том же виде, они начали думать, что это подмастерье, растирающий краски, и передали ему через настоятельницу, что им хотелось бы видеть, как работает мастер, а не только он один. На это Буонамико, как человек любезный, ответил, что, как только прибудет мастер, он известит их об этом, хотя он и замечал, как мало они ему доверяют. После чего он взял козлы и поставил их на другие, сверху же поместил сосуд, а именно кувшин с водой, на горлышко которого надел капюшон, остальную же часть кувшина покрыл гражданским плащом, подпоясав хорошенько козлы, затем в носик, откуда течет вода, он искусно вставил кисть и ушел. Когда монахини пришли посмотреть на работу через отверстие, проделанное им в холсте, они увидели фальшивого мастера во всем параде. Они решили, что он будет работать лучше, не так, как тот подмастерье неряха, и несколько дней больше ни о чем не думали. Наконец, им так захотелось поглядеть, каких прекрасных вещей наделал мастер, что по прошествии двух недель, в течение которых Буффальмакко не появлялся там ни разу, ночью, предполагая, что тогда мастера там не будет, пошли посмотреть на его живопись, но совсем законфузились и покраснели, когда самая из них смелая обнаружила важного мастера, который за две недели ничего не наработал. Тогда они поняли, что получили от него по заслугам и что работы, выполненные им, достойны восхваления, и через келаря они обратно вызвали Буонамико, который, покатываясь от смеха, весело вернулся к работе, дав им понять, чем люди отличаются от кувшинов и что о работе людей не всегда можно судить по их одежде. И в несколько дней он закончил там историю, весьма всем понравившуюся; она понравилась им во всех своих частях, и только цвет лица фигур показался слишком неживым и бледным. Буонамико услышал это и, узнав, что у настоятельницы было лучшее во Флоренции вино, которое она хранила для причастия во время мессы, сказал им, что недостаток можно исправить только в том случае, если подмешать к краскам хорошего вина, ибо, если такими красками тронуть щеки и другие части лица фигур, они покраснеют и окрасятся гораздо живее. Услышав это, добрые сестры поверили всему и, пока он работал, все время снабжали его лучшим вином; он же, распивая его, стал после этого писать своими обыкновенными красками более свежие и румяные лица.

Окончив эту работу, он написал в аббатстве в Сеттимо несколько историй из жития св. Иакова, в посвященной этому святому капелле, что во дворе. На своде он изобразил четырех патриархов и четырех евангелистов, причем следует отметить, как естественно дует св. Лука на перо, чтобы с него стекали чернила. На стенах же, где изображено пять историй, мы видим красиво расположенные фигуры, и все завершено с толком и изобретательностью. А чтобы легко добиваться телесного цвета, Буонамико, как это видно по этой работе, делал весь подмалевок фиолетовой солью, которая образует со временем соленый осадок, съедающий и разрушающий белила и другие краски; и потому не удивительно, что работа эта испортилась и выцвела, тогда как многие другие, выполненные гораздо раньше, сохранились отлично. Я думал раньше, что росписям этим повредила сырость, позднее же убедился по опыту, рассмотрев другие его же работы, что не от сырости, а от этого особого способа Буффальмакко они испортились настолько, что на них не видно ни рисунка, ни чего-либо другого, а там, где был телесный цвет, остался только фиолетовый. Тому, кто хочет, чтобы живопись его была долговечной, способ этот применять не следует. После этого Буонамико выполнил на досках две работы темперой для монахов Флорентийской чертозы, из которых одна находится там, где на хорах ставятся книги для пения, другая же внизу, в старых капеллах. Во Флорентийском аббатстве он расписал фресками капеллу Джоки и Бастари возле главной капеллы; в капелле этой, несмотря на то, что она перешла к семейству Босколи, названные росписи Буффальмакко сохранились и поныне; он изобразил там страсти Христовы, с талантливой и прекрасной выразительностью показав в Христе, омывающем ноги ученикам, кротость и смирение величайшие, в евреях же, ведущих его к Ироду, – жестокость и свирепость, особенные же талант и легкость он проявил, изображая Пилата в темнице и повесившегося на дереве Иуду; после чего нетрудно поверить тому, что рассказывают об этом приятном живописце, а именно, что, когда он хотел постараться и потрудиться, что бывало редко, он не уступал ни одному из других живописцев своего времени. Справедливость этого подтверждают фрески, выполненные им в Оньисанти, там, где теперь кладбище; они выполнены с такой тщательностью и такой предусмотрительностью, что дождевая вода, поливавшая их столько лет, не могла их испортить так, чтобы нельзя было опознать их хорошего качества, а сохранились столь превосходно потому, что написаны они были прямо по сырой штукатурке. Итак, на стенах, а именно над гробницей Алиотти, находится Рождество Христово и Поклонение волхвов. После этих работ Буонамико отправился в Болонью, где в Сан Петронио, в капелле Болоньини, а именно на сводах, написал фреской несколько историй, не законченных по неизвестной причине.

В 1302 году он, как говорят, был приглашен в Ассизи и в церкви Сан Франческо, в капелле св. Катерины, расписал фреской все истории ее жития; фрески эти сохранились весьма хорошо, и мы видим на них несколько фигур, заслуживающих одобрения. Когда он заканчивал эту капеллу, из Ареццо приехал епископ Гвидо; услышав, что Буонамико был веселым человеком и стоящим художником, он пожелал, чтобы тот задержался в его городе и расписал в епископстве капеллу, ту, где теперь крещальня. Буонамико приступил к работе и сделал уже порядочно, когда с ним приключился самый странный на свете случай; произошло же, как рассказывает Франко Саккетти в своих «Трехстах новеллах», следующее. У епископа была обезьяна, самая потешная и дурная изо всех, когда-либо существовавших. Животное это влезало иногда на подмостья, чтобы посмотреть, как работает Буонамико, и, стоя у него за спиной, не спускало с него глаз и примечало все, когда он смешивал краски, встряхивал баночки, разбивал яйца для темперы и вообще, что бы он ни делал. И вот как-то после того, как Буонамико в субботу вечером ушел с работы, обезьяна эта в воскресенье утром, несмотря на то, что к ногам ее, по распоряжению епископа, был привязан большой деревянный чурбан, чтобы она не могла повсюду прыгать, влезла, хотя груз был большой, на подмостья, где обыкновенно стоял во время работы Буонамико, и, схватив там банки, стала их опрокидывать одна в другую, смешивая краски, и разбивать все яйца, сколько их там ни было, и начала кистями пачкать изображенные фигуры и продолжала заниматься этим до тех пор, пока не переписала собственноручно все, что там было. Покончив с этим, она сделала новую смесь из всех немногих оставшихся красок, слезла с подмостьев и ушла. Когда в понедельник утром Буонамико пришел на работу и увидел испорченные фигуры, опрокинутые банки и все остальное, перевернутое вверх ногами, он был весьма поражен и смущен. Многое про себя передумав, он пришел, наконец, к выводу, что это сделал какой-нибудь аретинец из зависти или по иной причине; он отправился затем к епископу и рассказал ему, что произошло и кого он подозревает; епископ был этим сильно взволнован, но, одобрив Буонамико, попросил, чтобы он снова принялся за работу и восстановил все испорченное. И так как он поверил его словам, которые были правдоподобными, он дал ему шесть своих вооруженных слуг, которые должны были стоять на страже с секирами в то время, когда он не работал, и беспощадно рубить на куски всякого, кто бы ни пришел. После того как фигуры были переписаны во второй раз, однажды, когда часовые были на страже, они услышали, как что-то по церкви громыхает, и вскоре увидели, как обезьяна влезла на подмостья, с быстротой молнии смешала краски, и вот уже новый мастер начал обрабатывать святых Буонамико. Позвав художника и показав ему злоумышленника, они стояли и смотрели вместе с ним, как тот работает, и чуть не лопались от хохота, и в особенности Буонамико, который, хотя с ним и произошло несчастье, не мог не смеяться до слез. Наконец, он отпустил стражей, стоявших на часах с секирами, а сам отправился к епископу и заявил ему: «Монсиньор, вы желаете, чтобы я писал так, а ваша обезьяна хочет писать по-другому». Рассказав ему затем о случившемся, он добавил: «Вам не стоит искать живописца на стороне, раз у вас дома есть мастер; хотя он, кажется, не умел хорошо мешать краски, то теперь он этому научился, ну и пусть работает один, я лучше не сделаю, а, убедившись в его умении, буду доволен, если за свои труды не получу ничего, кроме разрешения вернуться во Флоренцию». Слушая рассказ о происшествии, епископ, хотя оно ему и не понравилось, не мог удержаться от смеха и главным образом потому, что животное подшутило над тем, кто был величайшим шутником на свете. Однако после того, как они наговорились об этом и вдоволь посмеялись, епископу удалось убедить Буонамико приняться за работу в третий раз и довести ее до конца. Обезьяна же в искупление и в наказание за содеянный проступок была посажена в большую деревянную клетку, пока работа не была закончена совершенно. Невозможно себе и представить, какие штуки и мордой, и всем телом, и руками проделывала в клетке эта зверюга, видя, что не может сделать того, что делают другие. После того как работы в капелле были закончены, епископ распорядился либо для смеху, либо по какой иной причине, чтобы Буффальмакко написал на одной из стен его дворца орла на спине убитого им льва. Хитрый живописец обещал выполнить все, что желает епископ, но попросил сделать ему хорошую будку из досок, ибо, как он сказал, он не хочет, чтобы видели, как он пишет такую вещь. Когда это было сделано, он заперся внутри совсем один и написал, в противоположность тому, чего желал епископ, льва, терзающего орла. Закончив работу, он попросил у епископа разрешения съездить во Флоренцию за красками, которых ему не хватало. И вот запер он будку на ключ и отправился во Флоренцию с намерением больше не возвращаться. Епископ же, видя, что дело затягивается и художник не возвращается, приказал открыть будку и увидел то, что Буонамико было известно больше, чем ему. Вследствие чего, охваченный ужаснейшим гневом, он приговорил его к пожизненному изгнанию. Буонамико же, узнав об этом, просил передать епископу, что тот может сделать с ним самое худшее, что только в его силах, на что епископ пригрозил ему позорным столбом. Однако в конце концов поняв, что тот хотел над ним подшутить делом, он простил Буонамико оскорбление и вознаградил его за труды весьма щедро. Более того, спустя недолгое время, он снова пригласил его в Ареццо, заказал для Старого собора многое такое, что теперь уже не существует, и относился к нему всегда, как к своему близкому и самому верному слуге. Тот же расписал в Ареццо также нишу главной капеллы в церкви Сан Джустино.

Некоторые писали, что, когда Буонамико был во Флоренции, он часто проводил время со своими друзьями и товарищами в мастерской Мазо дель Саджо и что однажды он вместе со многими другими был распорядителем празднества, устроенного обитателями Борго Сан Фриано в день майских календ на Арно, на нескольких лодках, а когда Понте алла Карайя, который тогда был деревянным, обрушился, будучи слишком перегруженным людьми, сбежавшимися на это зрелище, он не погиб, как многие другие, ибо как раз в то время, когда мост рухнул в Арно на сооруженное на лодках изображение ада, уходил, чтобы добыть кое-что, не хватавшее для праздника.

Вскоре после этого Буонамико был приглашен в Пизу, где в принадлежавшем тогда монахам Валломброзы аббатстве Сан Паоло а Рипа д'Арно он написал по всему средокрестию этой церкви с трех сторон от крыши до пола многочисленные истории из Ветхого Завета, начиная с сотворения человека и до Немвродова столпотворения. В этом произведении, хотя большая часть его ныне погибла, видна живость в фигурах, хорошая опытность и красота в колорите и то, что рука Буонамико прекрасно выражала замыслы его духа, однако хорошим рисунком он не обладал. На стене правой ветви креста, что напротив той, где боковые двери, в некоторых историях из жития св. Анастасии мы видим очаровательные древние одеяния и прически на некоторых женщинах, написанных в изящной манере. Не менее прекрасны и те фигуры, которые в весьма соответственных положениях размещены в лодке; среди них есть также изображение папы Александра IV, которое Буонамико, как говорят, получил от своего учителя Тафо, сделавшего мозаичный портрет этого папы в Сан Пьетро. Подобным же образом и в последней истории, где изображено мученичество той же святой, а также и других, Буонамико очень хорошо выразил на лицах страх смерти, горе и ужас тех, которые видят, как она мучается и умирает, привязанная к дереву над огнем. Сотоварищем Буонамико в этой работе был живописец Бруно ди Джованни, именуемый так в старой книге Сообщества; Бруно этот, прославленный тем же Боккаччо как человек веселый, закончил на стенах названные истории и написал в той же церкви алтарный образ св. Урсулы, сопровождаемой девами, изобразив в одной руке названной святой знамя с гербом Пизы – белым крестом на красном фоне, другую же руку она протягивает к женщине, которая поднимается между двумя горами и касается одной ногой моря, обе же руки протягивает к святой, отдаваясь под ее покровительство. Женщина эта, олицетворяющая Пизу, увенчанная золотой короной и одетая в плащ, покрытый кругами и орлами, молит у святой помощи, будучи совершенно оттесненной к морю. Выполняя эту работу, Бруно жаловался на то, что его фигуры не были такими живыми, как фигуры Буонамико; Буонамико же, будучи шутником, обещал научить его сделать фигуры не только живыми, но даже говорящими, и велел ему написать несколько слов, выходящих из уст женщины, предающейся покровительству святой, а также и ответ святой, как Буонамико видел это в работах Чимабуе, выполненных в том же городе. Это понравилось и Бруно, и другим глупым людям того времени, нравятся также и теперь некоторым простакам, которых обслуживают художники из простонародья, откуда они и сами происходят. И поистине кажется удивительным делом, что отсюда повелась и вошла в обычай такая вещь, выдуманная шутки ради, а не для чего-либо иного; впрочем, и большая часть Кампо Санто, расписанного прославленными мастерами, полна таких глупостей. Так как произведения Буонамико очень нравились пизанцам, то попечитель Кампо Санто заказал ему четыре фрески с историями от сотворения мира до постройки Ноева ковчега, вокруг же историй узор, в котором он изобразил и себя с натуры, а именно в середине фриза, где в рамках помещены головы, можно увидеть, как я сказал, и его голову в капюшоне, точно так, какова изображена и выше. А так как в этом произведении Бог несет в руках небеса и стихии и, более того, всю громаду мироздания, Буонамико для изъяснения своей истории стихами, соответствующими живописи того времени, написал собственноручно внизу прописными буквами, которые видны и теперь, следующий сонет, который из-за его древности и простоты языка того времени стоило, как мне казалось, привести здесь, ибо, по моему мнению, он, если большого удовольствия и не доставит, все же сможет свидетельствовать о познаниях людей того века:

Да взглянет каждый на изображенье

Всепреблагого Господа-отца,

Творящего все вещи без конца,

Давая им число и измеренье.

На ангельское девятиступенье,

На небо, – отблеск Божьего лица,

Вседвижущего славьте же Творца,

Который весь – добро и просветленье!

Свои глаза раскроет пусть душа,

Дабы познать гармонию вселенной,

Которая так дивно хороша.

И вспомните, что он, благословленный,

На помощь милосердно к вам спешит,

Средь ангелов приют вам дать блаженный.

Вверху, внизу, налево и направо

В картине сей миров раскрыта слава!

И, говоря по правде, Буонамико должен был обладать большой смелостью для того, чтобы браться за изображение Бога Отца величиной в пять локтей, иерархий, небес, ангелов, знаков Зодиака и всех высших предметов вплоть до неба, луны, а затем и стихий огня, воздуха, земли и, наконец, и средоточия вселенной. Для того же, чтобы заполнить два нижних угла, он в одном поместил св. Августина, а в другом св. Фому Аквинского. На том же Кампо Санто, на торцовой стене, где находится гробница Корте, Буонамико изобразил все страсти Христовы с большим количеством фигур пеших и конных в разнообразных и прекрасных положениях и, следуя истории дальше, надлежащим образом выполнил также Воскресение и Явление Христа апостолам. Покончив с этими работами, а заодно со всеми деньгами, заработанными в Пизе, а было их немало, он вернулся во Флоренцию таким же бедным, каким оттуда ушел; там он выполнил много картин и фресок, о которых достаточно упомянуть. В это время Бруно, ближайшему его приятелю, возвратившемуся вместе с ним из Пизы, где они все промотали, были заказаны кое-какие работы в Санта Мариа Новелла. Но так как Бруно не владел рисунком и не имел воображения, Буонамико нарисовал ему все то, что он потом написал на стене названной церкви, насупротив кафедры для проповедника на пространстве между двумя колоннами, а была это история св. Маврикия и его товарищей, обезглавленных за веру в Иисуса Христа. Эту Работу Бруно выполнил для Гвидо Кампезе, который тогда был флорентийским коннетаблем. Он написал его портрет еще раньше, после же его смерти, последовавшей в 1312 году, он поместил его в этой своей работе в доспехах, по обычаю того времени, позади же него изобразил отряд воинов, одетых по-старинному так, что взглянуть приятно. Сам же Гвидо стоит на коленях перед Богоматерью с младенцем Иисусом на руках между св. Домиником и св. Агнессой, которые, как видно, передают его под покровительство Богоматери. Живопись эта, хотя и не очень красива, все же, ввиду того, что рисунок и замысел принадлежат Буонамико, заслуживает некоторого одобрения и главным образом за разнообразие одеяний, шлемов и другого вооружения того времени. И я воспользовался ею в некоторых историях, выполненных мною для синьора герцога Козимо, когда нужно было изобразить воинов, одетых по-старому, и другие тому подобные вещи той эпохи; и это весьма понравилось его светлейшему высочеству и другим, это видевшим. Это и показывает, какой капитал можно составить на замыслах и работах этих старых художников, несмотря на их несовершенство, и какую пользу и помощь можно извлечь из их произведений, ибо они и открыли путь чудесам, совершавшимся поныне и совершающимся и теперь. В то время как Бруно выполнял эту работу, один сельский житель пожелал, чтобы Буонамико написал ему св. Кристофора, и они об этом договорились во Флоренции и заключили соглашение, по которому цена была установлена в восемь флоринов, а размер фигуры – в двенадцать локтей. Когда же Буонамико отправился в церковь, где он должен был выполнить св. Кристофора, то обнаружил, что высота и длина ее не превышают девяти локтей, и потому он не мог его приспособить, как следует, ни снаружи, ни внутри, и так как он не мог изобразить его стоящим, он решился написать его внутри церкви лежащим, но, поскольку и так он целиком там не помещался, пришлось от колен и ниже перенести на торцовую стену. Когда работа была закончена, сельский житель не хотел ни за что платить за нее и кричал, словно его режут. Дело дошло до суда, который вынес постановление, что Буонамико был прав и действовал в соответствии с соглашением.

В Сан Джованни фра д'Аркоре находились Страсти Христовы, прекрасно выполненные рукой Буонамико, где в числе других вещей, весьма прославленных, был Иуда, повесившийся на дереве, написанный с большим толком и в прекрасной манере. Равным образом весьма естественно был изображен сморкающийся старик и плачущие Марии, которые имели вид и выражение столь печальные, что заслуживали похвалы величайшей по своему времени, не нашедшему еще легкого способа выражать кистью душевные состояния. На той же стене хорошей фигурой был св. Ив бретонский со многими вдовами и сиротами у ног его и с венчающими его двумя ангелами в воздухе, выполненный в нежнейшей манере. Постройка эта вместе с живописью была сравнена с землей в военный 1529 год.

А в Кортоне Буонамико расписал для мессера Альдобрандино, епископа этого города, многое в епископском дворце и, в частности, капеллу и образ главного алтаря; но так как при перестройке дворца и церкви все погибло, придется ограничиться лишь упоминанием об этом. Тем не менее в Сан Франческо и Санта Маргерита в том же городе сохранилось несколько росписей Буонамико. Из Кортоны Буонамико отправился снова в Ассизи и в нижней церкви Сан Франческо расписал фресками всю капеллу испанского кардинала Эгидия Альваро, и так как он выполнил заказ очень хорошо, кардинал щедро его вознаградил. В конце концов, исполнив много живописных работ по всей Марке, Буонамико остановился на обратном пути во Флоренцию в Перудже и расписал там фресками в церкви Сан Доменико капеллу Буонтемпи, изобразив истории из жития св. Екатерины, девы и мученицы. А в старой церкви Сан Доменико изобразил на одной из стен также фреской, как та же Екатерина, дочь царя Коста, на диспуте убеждает и обращает в веру Христову нескольких философов. А так как история эта лучше всех когда-либо написанных Буонамико, можно сказать по правде, что он превзошел в этой работе самого себя. Под впечатлением этого перуджинцы заказали ему, как пишет Франко Саккетти, написать на площади св. Геркулана, епископа и покровителя их города; договорившись о цене, они устроили на том месте, где он должен был работать, будку из досок и рогожи, чтобы не видно было, как мастер пишет; после того как это было сделано, он принялся за работу. Но не прошло и десяти дней, как каждый проходивший стал спрашивать, когда будет кончена картина, думая, что такие вещи пекутся как блины, так что это начало докучать Буонамико. Когда же он закончил работу, то ему так надоела эта назойливость, что он решил слегка отплатить этим людям за нетерпеливость. И получилось это так: закончив работу, он, прежде чем открыть ее, показал им ее и получил полный расчет. Когда же перуджинцы хотели тут же убрать будку, Буонамико попросил, чтобы ее оставили еще на два дня, так как ему хотелось тронуть кое-что посуху, и так и было сделано. Буонамико же залез на подмостья, с которых он писал на святом большую золотую корону и вылепил ему на голове рельефно из извести, как было принято в те времена, корону или венок из мелкой рыбешки. Сделав это, он утром расплатился с хозяином и ушел во Флоренцию. Прошло два дня, и перуджинцы, не видя художника, которого они привыкли встречать повсюду, спросили у его хозяина, что с ним приключилось, и, узнав, что он вернулся во Флоренцию, немедленно отправились раскрывать работу, и, обнаружив, что их св. Геркулан торжественно увенчан рыбками, тотчас же сообщили об этом правителям города; и хотя те и послали всадников в погоню за Буонамико, это оказалось напрасным, ибо он возвратился во Флоренцию весьма поспешно. Тогда они порешили заказать одному из своих художников убрать корону из рыбок и возобновить диадему святого, Буонамико же и других флорентинцев поносили всякими дурными словами, какие только могли придумать. Когда Буонамико вернулся во Флоренцию, он, мало обращая внимания на то, что говорили перуджинцы, приступил к выполнению многих работ, о которых, чтобы не впасть в излишнюю пространность, упоминать не стану. Расскажу лишь о следующем: написав в Кальчинайе фреской Богоматерь с младенцем на руках, он получил от заказчика вместо денег одни слова; тогда Буонамико, не привыкший к тому, чтобы его обманывали и водили за нос, решил постоять за себя во что бы то ни стало. И вот как-то утром он отправился в Кальчинайю и превратил младенца, изображенного им на руках у Девы, посредством красок без клея и темперы, разведенных на одной воде, в медвежонка; когда же это вскоре увидел надувший его заказчик, он, близкий к отчаянию, разыскал Буонамико и начал просить его, чтобы он, Бога ради, убрал медвежонка и написал, как прежде, младенца, за что он готов сейчас же с ним расплатиться; тот любезно согласился и незамедлительно получил и за первую, и за вторую работу; а ведь достаточно было мокрой губки, чтобы исправить все дело.

Но если бы, наконец, я захотел рассказать подобным же образом обо всех шутках и живописных работах Буонамико Буффальмакко, в особенности о том, что он проделывал в мастерской Мазо дель Саджо, которая была приютом всех городских весельчаков и шутников Флоренции, повествование мое стало бы слишком пространным, и потому рассказ о нем закончу. Умер он семидесяти восьми лет; во время своей болезни он был отправлен братством Мизерикордиа во флорентийскую больницу Санта Мариа Нуова, по крайней его бедности, так как был он таким человеком, что тратил больше, чем зарабатывал; когда же он умер в 1340 году, то был похоронен вместе с другими бедняками в Осса (так назывался двор этой больницы, где было и кладбище). Работы его ценились и при жизни, впоследствии же одобрялись всегда, как творения того времени.