• Главная
• В избранное
• Наш E-MAIL
• Добавить материал
• Нашёл ошибку
• Вниз

Когда у некоего Микеле д'Аньоло из Поджибонси в поместье, носящем название Монторсоли, что на Болонской дороге, на расстоянии трех миль от Флоренции, где владения его были весьма обширными и плодородными, родился младенец мужского пола, ему было дано имя деда, то есть Аньоло. Когда мальчик этот, подрастая, проявил заметную склонность к рисованию, отец по совету друзей отдал его в обучение к мастерам каменного дела, работавшим в каменоломнях Фьезоле, что почти насупротив Монторсоли. Продолжая у них работать вместе с Франческой дель Тадда, который тогда был еще юношей, и с другими, Аньоло спустя немного месяцев отлично научился владеть резцами и, пользуясь ими, выполнил немало работ. А потом через дель Тадду свел он дружбу с фьезоланским скульптором мастером Андреа, которому талант юноши угодил настолько, что, полюбив его, он начал его обучать и не отпускал его от себя целых три года. Когда же по прошествии этого времени умер его отец Микеле, Аньоло отправился вместе с другими молодыми резчиками по камню в Рим, где, поступив на строительство св. Петра, высек там несколько розеток главного карниза, обходящего внутри храм, что принесло ему и большую пользу и немалую выгоду.

Уехав затем по неизвестной мне причине из Рима, он устроился в Перудже у одного каменных дел мастера, который по прошествии года передал ему все свои работы. Но Аньоло, понимая, что пребывание в Перудже не давало ему ничего и что он там ничему не мог научиться, при первой представившейся ему возможности оттуда уехал и переселился в Вольтерру, где работал над гробницей мессера Рафаэлло Маффеи, по прозванию Вольтеррано, где, поскольку она сооружалась из мрамора, он высек кое-что, показавшее, что талант его даст со временем добрые плоды.

Закончив это произведение и услышав, что Микеланджело Буонарроти дает работу всем лучшим резчикам и каменотесам на строительстве сакристии и библиотеки Сан Лоренцо, он направился во Флоренцию, где начал работать, и Микеланджело, судя уже по первым его вещам и по некоторым орнаментам, понял, что юноша этот обладает прекраснейшим талантом и решительностью и что в один день он сможет сделать столько, сколько более опытные и старые мастера не сделают и в два, и потому он назначил ему, который был еще мальчиком, такое же содержание, какое получали эти пожилые люди. Когда же в 1527 году по случаю чумы и по другим причинам строительство это прекратилось, Аньоло, не зная, чем бы ему еще заняться, отправился в Поджибонси, откуда были родом и отец и дед его, где он и прожил некоторое время у своего дяди мессера Джованни Норкьяти, человека набожного и хорошо образованного, ничем другим не занимаясь, кроме рисунка и науки.

Видя же, какая сумятица творится в мире, он вскоре пожелал предаться религии для спокойствия и спасения души своей и отправился к отшельникам в Камальдоли, где, однако, не задержался, так как, испытав их жизнь, не вынес ее лишений, постов и воздержания. Тем не менее все то время, которое он провел там, тамошним отцам он был весьма приятен, ибо поведение его было отменным и время он проводил там, вырезывая головы людей и различных животных с прекрасными и причудливыми выдумками, как набалдашники на дубинах или попросту палках, на которые святые отцы опираются, когда идут из Камальдоли в пустынь, или же гуляют по лесу, когда им потребна тишина. Покинув обитель с разрешения и благословения старшего, он направился в Вернию, так как все-таки еще испытывал тягу к монашеской жизни, где он провел некоторое время, участвуя в хоре и беседуя с тамошними отцами. Однако и тамошняя жизнь его не удовлетворила, и, наслышавшись, как живут разные монахи во Флоренции и в Ареццо, он отправился туда, покинув Вернию, но и там ни в одном монастыре не мог он устроиться так, чтобы удобно было ему заниматься и рисованием и спасением души, и в конце концов стал братом у инджезуатов во Флоренции, что за Порта Пинти, где он был принят весьма радушно, а так как они занимались витражами, то надеялись, что он окажет им в этом и помощь и пользу. Но поскольку отцы эти по своему образу жизни и правилу сами мессу не служили, они держали на этот случай священника, служившего каждое утро, капелланом же у них тогда был некий фра Мартино из ордена сервитов, лицо весьма разумное и добронравное. И вот, обратив внимание на способности молодого человека и рассудив, что он, находясь у тамошних отцов, едва ли мог чем-нибудь их проявить, ибо монахи эти только и делают, что читают молитвы, изготовляют витражи, кипятят воду и возделывают огороды и тому подобное и не занимаются ни наукой, ни словесностью, ему удалось словами и делами своими добиться того, что молодой человек, покинув инджезуатов, постригся 7 октября 1530 года у братьев-сервитов во флорентийской Нунциате под именем фра Джованн'Аньоло.

А в 1531 году, усвоив за это время обряды и службы сего ордена, а также изучив произведения Андреа дель Сарто, там находящиеся, он, как у них говорится, принял на себя обет. А в следующем году, к полному удовлетворению тамошних отцов и к удовольствию своих ближних, он отслужил весьма торжественно и чинно свою первую мессу. Поскольку же некие молодые люди, проявившие больше глупости, чем доблести, при изгнании Медичи попортили восковые портреты Льва, Климента и других представителей этого благороднейшего семейства, помещенные там по обету, братья постановили восстановить их, и фра Джованн'Аньоло с помощью некоторых из них, занимавшихся изображениями подобного рода, обновил кое-какие портреты, обветшавшие и поврежденные временем, и заново сделал пап Льва и Климента, которых и ныне там можно видеть, а вскоре и короля Боснии, а также старого владельца Пьомбино, и в работах этих фра Джованн'Аньоло преуспел изрядно.

В это время в Риме находился Микеланджело, которого папа Климент, задумавший продолжать работы в Сан Лоренцо, по этому случаю туда и вызвал. Его Святейшество попросил его указать ему молодого человека, который мог бы восстановить попорченные древние статуи в Бельведере. Вспомнив тогда о фра Джованн'Аньоло, Буонарроти и предложил его папе, а Его Святейшество особым указом затребовал его у генерала ордена сервитов, которому, хотя и с неохотой, пришлось того уступить, ибо иначе поступить он не мог.

И вот, прибыв в Рим, Аньоло в помещениях Бельведера, предоставленных ему папою для проживания и работы, приделал находящимся там Аполлону отсутствовавшую у него левую руку, Лаокоону же правую и равным образом распоряжался и починкой Геркулеса. А так как папа почти каждое утро совершал прогулку в Бельведер для своего развлечения, а также для богослужения, Аньоло высек его из мрамора так отменно, что получил за работу эту большое одобрение. Папа оказывал ему величайшую благосклонность главным образом и за то, что видел, какую огромную старательность проявлял он в области искусства, рисуя целыми ночами напролет, дабы можно было каждое утро показать что-либо новое папе, которому это весьма нравилось.

Между тем, так как освободилась должность каноника во флорентийской церкви Сан Лоренцо, сооруженной семейством Медичи и получившей от них пожертвования, фра Джованн'Аньоло, облеченный уже в монашеское одеяние, исхлопотал эту должность для своего дяди мессера Джованни Норкьяти, который в церкви этой был капелланом.

В конце концов Климент решил вызвать Буонарроти во Флоренцию для завершения работ в сакристии и библиотеке Сан Лоренцо, и так как там не хватало многих статуй, то, как об этом будет рассказано в жизнеописании самого Микеланджело, он приказал ему воспользоваться самыми искусными мастерами, каких только можно было найти, и в особенности услугами Аньоло, действуя таким же образом, как действовал Сангалло для завершения работ по Мадонне в Лорето. Поэтому, захватив Аньоло с собой во Флоренцию, Микеланджело, работая над статуями герцога Лоренцо и Джулиано, во многом пользовался помощью Аньоло при их очистке и преодолении всякого рода трудностей в работе над сквозной и глубокой их подрезкой. Благодаря этому Аньоло многому научился у сего поистине божественного мужа, наблюдая внимательно за тем, как он работает, и подмечая всякую мельчайшую подробность. Между тем, поскольку среди недосдававшего для завершения этой работы были и статуи святых Косьмы и Дамиана, которые должны были стоять по обе стороны Богоматери, Микеланджело поручил св. Дамиана Рафаэлю Монтелупо, а св. Косьму – Аньоло, предложив ему работать в том же помещении, где он и сам работал и продолжал работать. И вот, приступив к работе с величайшим рвением, Аньоло сделал большую модель этой фигуры, которую Микеланджело во многих ее частях подправил так, что даже собственноручно вылепил из глины голову и руки, хранимые ныне Вазари в Ареццо среди самых дорогих для него вещей в память о таком человеке. Однако нашлось немало завистников, которые хулили работу Микеланджело, заявляя, что он необдуманно поместил эту статую и сделал плохой выбор. После обнаружилось, как об этом будет рассказано, что и суждение Микеланджело было безупречным и что Аньоло был человеком стоящим.

После того же, как Микеланджело закончил с помощью Аньоло и поставил статуи герцога Лоренцо и Джулиано, он был вызван папой, который решил приступить к мраморному фасаду Сан Лоренцо и уехал в Рим, но оставался там недолго, так как папа Климент скончался, и все так и осталось незавершенным. А во Флоренции вместе с другими произведениями была открыта и статуя Аньоло, которая, несмотря на незавершенность, получила оценку самую высокую. И сказать правду, благодаря либо его старательности и прилежанию, либо помощи Микеланджело, фигура эта вышла отменной и самой лучшей из всех когда-либо выполненных им за всю его жизнь, почему она поистине и оказалась достойной того места, где она была поставлена.

Освободившись после смерти папы от обязательств по Сан Лоренцо, Буонарроти задумал разделаться с обязательствами и по гробнице папы Юлия И, и, так как нуждался для этого в помощниках, он послал за Аньоло, который, однако, отправился в Рим лишь после того, как совсем закончил изображение герцога Алессандро в Нунциате, которое он выполнил очень красиво и не так, как другие, таким образом, что мы видим синьора этого в латах, стоящим на коленях на бургундском шлеме и прижимающим одну руку к груди в знак посвящения себя тамошней Мадонне.

Покончив же с этим изображением и отправившись в Рим, он оказал большую помощь Микеланджело в работе над упоминавшейся уже гробницей Юлия II. Между тем, когда кардинал Ипполито деи Медичи прослышал о том, что кардинал Турнонский собирается взять с собой во Францию на королевскую службу какого-нибудь скульптора, он предложил ему фра Джованн'Аньоло, который и отправился с названным кардиналом в Париж, убежденный красноречивыми доводами Микеланджело. По прибытии туда он был представлен королю, который принял его весьма благосклонно и вскоре же назначил ему новое содержание с условием выполнить четыре большие статуи. Но не успел Аньоло закончить даже их модели, как в отсутствие короля, занятого на границах государства войной с англичанами, начались несправедливости со стороны казначеев, которые и содержание ему не выплачивали, и не выдавали ничего из обещанного ему королем. Разгневавшись на это, поскольку он увидел, что в той же мере, в какой их великодушный король уважал доблести и доблестных людей, его слуги ими пренебрегали и их презирали, он уехал, несмотря на то, что казначеи, приметив расстроенность его чувств, выплатили ему за истекшее время все его содержание до последнего кватрина. Нужно, однако, сказать, что перед отъездом он сообщил о своем намерении уехать письмами как королю, так и кардиналу.

Итак, из Парижа он уехал в Лион, откуда через Прованс в Геную, где надолго не задержался, отправившись в обществе нескольких друзей в Венецию, Падую, Верону и Мантую и осматривая с большим для себя удовольствием, а то и зарисовывая произведения архитектуры, скульптуры и живописи. Но превыше всего понравились ему в Мантуе живописные работы Джулио Романе, и некоторые из них он тщательно срисовал. Прослышав в Ферраре затем и в Болонье, что его братья-сервиты строили свой главный капитул в Будрионе, он отправился туда, дабы навестить многочисленных своих друзей, и в особенности мастера Заккерию-флорентийца, ближайшего своего друга, по просьбе которого он в течение одних суток вылепил из глины две фигуры в натуральную величину, а именно Веру и Любовь, отделанные под белый мрамор для устроенного им искусственного фонтана с большой медной чашей, в котором била вода весь день напролет, пока происходили выборы генерала этого ордена, и все это было сделано к великой чести его и славе.

Вернувшись с названным мастером Заккерией из Будрионе во Флоренцию в свой монастырь сервитов, он вылепил равным образом из глины две фигуры Моисея и св. Павла больше натуральной величины, получившие большое одобрение и поставленные в две ниши в капитуле. После этого он был послан в Ареццо мастером Дионисием, который тогда был генералом сервитов, позднее же, при папе Павле III, стал кардиналом и который был весьма многим обязан аретинскому генералу Анджело, воспитавшему и обучавшему его словесности. И вот фра Джованн'Аньоло соорудил названному аретинскому генералу прекрасное надгробие из мачиньо в Сан Пьеро того города, украсив его щедро резьбой и несколькими статуями, на гробнице же названный генерал Анджело изображен им с натуры, и там же им поставлены два голых круглоскульптурных путта, которые, плача, погашают факелы человеческой жизни; благодаря этим и другим украшениям работа эта получилась очень красивой. Он ее не совсем еще кончил, когда пришлось ему вернуться во Флоренцию, куда он был вызван руководителем убранства, которое в то время устраивалось герцогом Алессандро по случаю прибытия в этот город императора Карла V, возвращавшегося с победой из Туниса. Итак, вернувшись во Флоренцию, он соорудил на мосту Санта Тринита на большом цоколе лежащую фигуру в восемь локтей, изображавшую реку Арно, которая вместе с Рейном, Дунаем, Баградой и Ибером, сделанными другими, как бы радовалась прибытию Его Величества, и Арно эта, говорю я, была фигурой очень красивой и хорошо сделанной. И на Канто де'Карнесекки он же сделал фигуру в двенадцать локтей – Язона, предводителя аргонавтов, однако из-за несообразных ее размеров, из-за спешки при выполнении она по совершенству своему несравнима с первой, как и фигура августейшей Веселости, поставленная им на Канто алла Кукулия. Но, поскольку принималась во внимание быстрота, с которой он выполнял эти работы, они способствовали и великой его чести и известности как вообще, так и в среде художников. Закончив после этого Аретинскую работу и прослышав, что Джироламо Дженга собирается производить какие-то мраморные работы в Урбино, Аньоло туда поехал, чтобы там с ним встретиться. Однако, ни о чем там не договорившись, он направил стопы свои в Рим, где задержался ненадолго и отправился в Неаполь с надеждой получить заказ на гробницу Якопо Саннадзаро, неаполитанского дворянина и поэта поистине редкостного и в своем роде единственного. Дело в том, что Саннадзаро построил в Маргольино, местности с очень красивым видом и весьма приятной, в конце Кьяйи на морском берегу великолепное и весьма удобное местожительство, которым он наслаждался при жизни, а перед смертью поместье это, напоминавшее монастырь с красивой церковкой, он завещал ордену братьев-сервитов и, назначив своими душеприказчиками синьора Чезаре Мормерио и синьора графа ди Лиф, приказал, чтобы в названной церковке, им самим выстроенной, которая должна была перейти к названным отцам, была сооружена его гробница. Решая вопрос с ее сооружением, братья предложили названным душеприказчикам фра Джованн'Аньоло, которому в конце концов по прибытии его в Неаполь, как об этом уже говорилось, названная гробница и была заказана за тысячу скудо, ибо его модели были признаны значительно превосходящими по качеству многие другие, выполнявшиеся разными скульпторами. Получив хороший задаток, он послал за мрамором Франческо дель Тадду из Фьезоле, превосходного резчика по камню, которому он поручил все входившие туда каменотесные и резные работы, дабы поскорее покончить дело.

Пока брат собирался приступить к названной гробнице, в Апулию вторглось турецкое войско, и так как пребывание в Неаполе было небезопасным, приказано было укрепить город, для наблюдения над чем были назначены четыре выдающихся и мудрейших мужа, которые, используя понимающих в этом деле зодчих, вспомнили и об Аньоло, он же, кое-что об этом прослышав и полагая, что ему, как духовному лицу, не пристало заниматься военными делами, известил названных душеприказчиков, что предполагавшуюся работу он выполнит либо в Карраре, либо во Флоренции, что она будет выполнена в назначенное время и поставлена на отведенное для нее место.

Но как только он таким образом из Неаполя вернулся во Флоренцию, тотчас же синьора донна Мария, мать герцога Козимо, приказала ему закончить св. Косьму, начатого им ранее по указаниям Буонарроти для гробницы старшего Лоренцо Великолепного. Поэтому он приступил к работе и довел ее до конца, после чего герцог, уже закончивший большую часть водопроводов для большого фонтана своей виллы Кастелло, нуждался для завершения фонтана в Геркулесе, который, стоя наверху, должен был душить Антея, испускавшего вместо дыхания изо рта струю воды, бьющую вверх, и потому Аньоло и получил заказ на очень большую модель этих статуй, которая понравилась Его Превосходительству, поручившему ему ее осуществить и поехать в Каррару за мрамором. Аньоло отправился туда весьма охотно, дабы воспользоваться случаем и начать также и названную гробницу Саннадзаро, а в частности и еще одну историю с полурельефными фигурами.

Но вот во время пребывания Аньоло в Карраре кардинал Дориа написал из Генуи кардиналу Чибо, находившемуся в Карраре, что Бандинелли так и не кончил статую князя Дориа и не собирается ее кончать и что единственный путь ее закончить – это достать для него какого-нибудь стоящего скульптора, который мог бы это сделать, ибо ему было поручено поторопиться с выполнением этой работы. Получив это письмо, Чибо, давно уже знакомый с Аньоло, приложил все усилия отправить последнего в Геную. Но тот постоянно отговаривался, заявляя, что он не может и не хочет быть чем-либо полезным наипочтеннейшей синьоре, пока не выполнит обязательств и обещаний, данных герцогу Козимо.

А так как, пока суд да дело, была далеко продвинута и гробница Саннадзаро и вырублен мрамор для Геркулеса, он с этим мрамором возвратился во Флоренцию, где с большой быстротой и рвением довел его до такого вида, что не составило бы больших затруднений и совсем его закончить, так как слышались голоса, утверждавшие, что из мрамора то совершенство, какое было в модели, совсем не получается и что Аньоло не сможет справиться с ногами Геркулеса, которые не соответствуют торсу, мессер Пьерфранческо Риччо, домоуправитель, который выплачивал Аньоло его содержание, начал плакаться более того, чем подобает человеку серьезному, и сильно задерживал выплаты, слишком доверяя Бандинелли, который всеми силами действовал против Аньоло в отместку за оскорбление, якобы нанесенное ему тем, что тот согласился выполнить статую Дориа вопреки воле дожа. Говорили также, что и милость, в какую вошел Триболо, выполняя украшения в Кастелло, не пошла на пользу Аньоло. Как бы то ни было, обиженный Риччо, человеком вздорным и злобным, он уехал в Геную, где кардиналом Дориа и дожем ему была заказана статуя этого дожа, которую собирались поставить на Пьяцца Дориа, и, приступив к работе, не забрасывая, однако, совсем и гробницу Саннадзаро, для которой Тадда заканчивал в Карраре резные и каменотесные работы, он довел статую до завершения, к большому удовлетворению дожа и генуэзцев. И хотя названная статуя предназначалась для установки на Пьяцца Дориа, генуэзцы тем не менее, к огорчению Аньоло, добились того, что ее поставили на площади Синьории, невзирая на его заявления, что раз она сделана так, чтобы стоять на постаменте и отдельно, стоя около стены, она не могла ни хорошо быть поставлена, ни иметь надлежащего вида.

И, говоря по правде, ничего не может быть хуже, когда работу, предназначенную для одного места, помещают в другое, ибо художник, работая, имеет в виду и как она освещена, и как смотрится, приспособляя скульптурную либо живописную работу к своему, подходящему ей месту.

Когда же после этого генуэзцы увидели истории и другие фигуры, выполненные для гробницы Саннадзаро, они им очень понравились, и они пожелали, чтобы Аньоло сделал для их собора св. Иоанна Евангелиста; в законченном виде он нравился им так, что приводил в восхищение.

Когда фра Джованн'Аньоло уехал наконец из Генуи, он отправился в Неаполь, где в упоминавшемся уже месте установил названную гробницу Саннадзаро, имеющую такой вид. Внизу по углам поставлено два пьедестала, на каждом из которых высечен герб Саннадзаро, а между ними помещен камень в полтора локтя, на котором высечена поддерживаемая двумя маленькими путтами эпитафия, сочиненная самим Якопо. А на каждом из названных пьедесталов помещено по круглой мраморной сидящей статуе высотой в четыре локтя, именно Минервы и Аполлона, между ними же на двух боковых консолях находится история в два с половиной локтя шириной и высотой, на которой высечены барельефные фавны, сатиры, нимфы и другие поющие и играющие на инструментах фигуры вроде тех, что сей превосходнейший муж описывал пасторальными стихами в ученейшей своей «Аркадии». Над этой историей – сама гробница, очень красиво закругленная, вся покрытая резьбой и весьма украшенная, в которой покоится прах сего поэта, а еще выше, посредине на цоколе стоит его бюст, выполненный с натуры, со следующими словами внизу: «Actus sincerus», в сопровождении двух крылатых путтов наподобие амуров, окруженных всякими книгами. А в двух нишах по бокам в стенах капеллы на двух постаментах стоят две мраморные круглые фигуры в три с лишним локтя каждая: св. апостола Иакова и св. Назария. Когда все произведение было установлено описанным образом, весьма оказались удовлетворены и упоминавшиеся синьоры – душеприказчики и весь Неаполь.

После этого, помня обещание, данное дожу Дориа, вернуться в Геную для сооружения его гробницы в Сан Маттео и отделки всей этой церкви, Аньоло, не задерживаясь долго в Неаполе, отправился в Геную. Приехав туда, он сделал модели работы, обещанной названному синьору, которые последнему чрезвычайно понравились, и приступил к их осуществлению с достаточным денежным содержанием и достаточным числом мастеров. Проживая таким образом в Генуе, Аньоло завел много дружеских связей с синьорами и людьми талантливыми, и в особенности с несколькими врачами, которые оказались весьма ему полезными, ибо они помогали друг другу. Проводя множество вскрытий человеческих тел, занимаясь, кроме того, архитектурой и перспективой, фра Джованн'Аньоло достиг высокого совершенства. Помимо же этого вошел он в величайшую милость и к герцогу, который часто посещал место его работы и любил с ним беседовать. В это же время из двух его племянников, оставленных им на попечение мастера Заккерии, к Аньоло прислали того, которого звали Анджело и который был юношей, отличавшимся прекрасными способностями и благоприличием. Вскоре был прислан к нему и другой молодой человек, по имени Мартино, сын некоего портного Бартоломео. И к обоим юношам Аньоло относился как к сыновьям, обучая их, а также пользуясь их помощью в выполнявшейся им работе, которую наконец закончил, разметив по своим местам капеллу, гробницу и другие украшения, предназначенные для этой церкви, которая, образуя одно средокрестие в конце первого среднего нефа и три других внизу по длинной стороне, имеет свободно стоящий главный алтарь и посередине и в головной своей части.

По углам же капеллу несут четыре больших столба, поддерживающие также обходящий кругом большой карниз, на котором лежат четыре полукруглые арки заподлицо со столбами; из них три в среднем проеме украшены небольшими окнами. А выше этих арок проходит кругом карниз, образующий по сторонам четыре угла между арками, а еще выше находится купол в виде чаши. Аньоло весьма нарядно отделал алтарь со всех сторон мрамором, а на алтаре поставил очень богатый мраморный сосуд для таинства святейшего причастия с двумя также мраморными ангелами в человеческий рост по сторонам. Кругом все отделано камнем в прекрасном и разнообразном сочетании с пестрым мрамором и редкими камнями, такими, как серпентин, порфир и яшма. Такими же пестрыми мраморами и камнями, но иначе распределенными, отделал он торец и переднюю стену капеллы от уровня пола до верха алтаря, служащего основанием для четырех мраморных пилястров, которые образуют три проема. В среднем, более широком проеме стоит гробница какого-то святого, в боковых же две мраморные статуи евангелистов. Над этим ордером расположен карниз, а над карнизом еще четыре пилястра меньших размеров, несущие второй карниз, вследствие чего образуются три прямоугольника, соответствующие нижним проемам. В среднем прямоугольнике на главном карнизе стоит мраморный воскресший Христос, круглоскульптурный и размером превышающий натуральный. На боковых стенах повторяется тот же порядок и над названной гробницей в среднем проеме находится полурельефная Богоматерь с мертвым Христом, а по обе стороны этой Мадонны с одной стороны царь Давид и св. Иоанн Креститель, а с другой св. Андрей и пророк Иеремия. Полукружия арок, что над главным карнизом и где находятся два окна, сделаны из стука, окна же украшены окружающими их путтами. Четыре сивиллы по углам под куполом также из стука, которым отделан и весь свод, украшенный в разных манерах гротесками.

Под капеллой этой устроено подземное помещение, в которое опускаются по мраморной лестнице и в торце которого стоит мраморный гроб с двумя путтами на нем; в этом гробе и должно было быть погребено, как я полагаю, после смерти тело того самого синьора Андреа Дориа, а насупротив гроба на алтаре в прекраснейшем бронзовом сосуде, который, кто бы его ни отливал, сделан и отполирован божественно, хранится обломок дерева Святейшего Креста, на котором был распят благословенный Иисус Христос, обломок же этот был принесен в дар дожу Дориа герцогом Савойским. Стены названного склепа инкрустированы мрамором, свод же украшен стуком и золотом со многими историями славных деяний Дориа, тогда как пол вымощен пестрыми камнями в соответствии со сводом.

Кроме того, наверху у стен средокрестия нефа стоят две мраморные гробницы с двумя полурельефными досками: в одной погребен граф Филиппино Дориа, а в другой синьор Джанеттино из того же семейства. Две прекраснейшие кафедры для проповедников утверждены на столбах в начале среднего нефа, у стен же боковых нефов расположены несколько капелл прекрасной архитектуры с колоннами и многими другими украшениями, благодаря которым церковь эта стала произведением поистине великолепным и роскошным.

Покончив с названной церковью, тот же дож Дориа занялся своим дворцом, где под руководством Аньоло возводились новые пристройки и разбивались прекраснейшие сады, а после всего он же устроил перед названным дворцом садок, для которого он высек из мрамора кругло-скульптурное морское чудище, обильно извергающее воду в названный водоем, где плавали рыбы. Еще одно подобное чудище он сделал для тех же синьоров, а они отослали его кардиналу Гранвелле в Испанию. Он же сделал большого Нептуна из стука, поставленного на пьедестале в саду дожа. Сделал он из мрамора также два бюста того же дожа и два бюста Карла V, увезенные Ковесом в Испанию.

Большими друзьями фра Аньоло во время пребывания его в Генуе стали мессер Чиприано Паллавичино, весьма разбиравшийся в наших искусствах и всегда охотно водившийся с наиболее выдающимися художниками, которым всячески покровительствовал, а также синьор аббат Негро, мессер Джованни да Монте Пульчано и синьор приор Сан Маттео, и вообще все первейшие дворяне и синьоры этого города, в котором Аньоло приобрел и славу и богатство.

Когда же фра Джованн'Аньоло закончил вышеназванные работы, он уехал из Генуи в Рим повидаться с Буонарроти, которого он не видел уже много лет, и разведать, не удалось ли ему каким-либо путем снова установить связи с герцогом флорентийским, чтобы возвратиться к работе над Геркулесом, которого он оставил незавершенным. Однако когда он приехал в Рим, где купил себе орден св. Петра, он узнал из писем, полученных из Флоренции, что Бандинелли, которому будто бы понадобился мрамор и который уверял, что мрамор названного Геркулеса испорчен, разбил его на куски при попущении домоуправителя Риччо и употребил их на обломы для гробницы синьора Джованни, над которой он тогда работал. И это так рассердило Аньоло, что он вовсе не захотел возвращаться во Флоренцию, считая, что там чересчур потакали чванству, дерзости и нахальству этого человека.

Пока Аньоло находился в Риме, мессинцы, вынесшие постановление соорудить на соборной площади фонтан, богато украшенный статуями, послали своих людей в Рим за хорошим скульптором. Люди эти хотя и договорились уже с Рафаэлло да Монтелупо, но так как последний занемог, когда только было собрался ехать с ними в Мессину, они изменили свое решение и обратились к фра Аньоло, которому любыми средствами и всякими путями хотелось заполучить эту работу. И вот, устроив у одного деревообделочника в Риме племянника своего Анджело, который оказался человеком менее способным, чем он предполагал, он отправился в путь вместе с Мартино, и прибыли они в Мессину в сентябре месяце 1547 года. Устроившись с жильем, Аньоло принялся там за водопровод, который надо было вести издалека, выписал мрамор из Каррары и с помощью многочисленных каменных дел мастеров и резчиков весьма быстро соорудил фонтан, который устроен так.

Фонтан этот, нужно сказать, имеет восемь сторон, а именно четыре большие главные и четыре меньших размеров; две большие стороны выступают наружу, образуя в середине угол, другие же две входят вовнутрь до остальных четырех гладких сторон, а всех же их восемь. Четыре угловые стороны, выдвинутые наружу, образуют выступ, оставляя место для четырех гладких, входящих вовнутрь. В середине же в весьма большой водоем обильно поступает вода из четырех мраморных рек, окружающих всю чашу фонтана по всем названным его восьми сторонам. Весь фонтан утвержден на четырехступенном основании с двенадцатью сторонами, из которых восемь больших образуют углы, у четырех же меньших находятся водоемы. А под четырьмя реками находятся ограды в пять пальм высотой, а каждый из углов, образуемых всеми двадцатью сторонами, украшен гермой. Окружность первой восьми сторонней чаши равна ста двум пальмам, а диаметр тридцати четырем, и на каждой из упомянутых двадцати сторон высечено по небольшой мраморной барельефной истории на поэтические темы, связанные с водой и источниками, как, например, с конем Пегасом, образующим Кастальский источник, Европой, переплывающей море, летящим Икаром, низвергающимся в море, Аретузой, превращающейся в источник, Язоном, плывущим по морю с золотым руном, Нарциссом, превращающимся в источник, Дианой у источника, превращающей Актеона в оленя, и тому подобными другими. По восьми углам, между выступами ступеней фонтана, причем две ступени поднимаются к водоемам и рекам, а четыре к угловым стенкам, расположены восемь морских чудищ разного вида, возлежащих на пьедесталах выставив вперед лапы, опирающиеся на большие маски, которые изливают воду в чаши. Реки, расположенные по краям и утвержденные на пьедесталах, такой высоты, что кажется, будто они восседают на воде: это Нил с семью детьми, Тибр, окруженный множеством пальм и трофеев, Ибер с многочисленными победами Карла V и река Кумано, что в окрестностях Мессины, откуда берутся воды этого фонтана, с несколькими хорошо задуманными историями и нимфами. До уровня этой площадки в десять пальм бьют шестнадцать сильнейших водометов: восемь из названных больших масок, четыре от Рек и четыре из рыб высотой в семь пальм каждая, которые стоймя выпрямились в чашах и, высунув головы наружу, извергают воду с самой большой стороны. В середине восьми сторон на пьедестале высотой в четыре пальмы на каждом углу находится по сирене без рук, но с крыльями, и под каждой из них, сплетающихся посредине, – четыре тритона, высотой в восемь пальм каждый, также сплетенные хвостами, руками же несущие большую чашу, в которую изливается вода из четырех масок, превосходно высеченных. Посредине этой чаши поднимается круглая подставка, поддерживающая две отвратительные маски, изображающие Сциллу и Харибду и попираемые тремя нагими нимфами высотой в шесть пальм каждая, над которыми расположена последняя чаша, которую они поддерживают руками. Основанием этой чаши служат четыре дельфина с опущенными головами и поднятыми вверх хвостами, которые поддерживают шар, из которого четырьмя струями бьет вверх вода, а также из дельфинов, на которых сидят верхом четыре голых путта. Наконец, на самом верху, фигура в доспехах изображает Ориона, ставшего небесным созвездием, с гербом Мессины на щите, ибо, по преданию, или же, скорее, согласно мифам, он был основателем города.

Вот как устроен названный мессинский фонтан, который легче было бы нарисовать, чем описать словами. И он так понравился мессинцам, что они заказали Аньоло другой фонтан на набережной, там, где таможня. Он вышел также и красивым и очень нарядным, но хотя и он восьмисторонний, тем не менее от описанного выше отличен, ибо к этому поднимаются лестницы с четырех сторон тремя ступенями, с остальных четырех сторон полукруглые лестницы меньших размеров, а выше, как я сказал, расположен восьмисторонний фонтан. Парапеты большого нижнего фонтана имеют на каждом углу равный им по высоте резной пьедестал, а перед четырьмя его передними парапетами другой пьедестал на середине каждого из четырех парапетов. С той же стороны, где круглые лестницы, находится овальная мраморная чаша, куда из двух масок, вделанных в края резных парапетов, обильно бьет вода, в середине же водоема этого фонтана находится пьедестал, соразмерный его высоте, с гербом Карла V внизу, а на каждом из углов названного пьедестала – по морскому коню, из-под ног которого брызжет вверх вода, а на его фризе, что под верхним карнизом, восемь больших масок изливают сверху вниз восемь струй воды; на самом же верху – Нептун, размером в пять локтей, с трезубцем в руке, ставит правую ногу возле дельфина. А по сторонам на двух других пьедесталах Сцилла и Харибда в виде двух чудовищ, выполненных отменно, с собачьими головами и окружающими их фуриями.

Когда произведение это было закончено, оно также весьма понравилось мессинцам, которые, найдя человека по своему вкусу, принялись после завершения фонтанов за фасад собора, несколько продвинув вперед строительство; после чего они заказали ему же внутри двенадцать капелл коринфского ордера, а именно по шести с каждой стороны, с двенадцатью мраморными апостолами, в пять локтей каждый; из них Аньоло целиком закончил только четыре и там же собственноручно выполнил две большие и очень хорошие фигуры святых Петра и Павла. Он должен был выполнить также в торце главной капеллы мраморного Христа в окружении пышнейшего орнамента, а под каждой из статуй апостолов по барельефной истории, но тогда он ничего другого не сделал.

А на той же соборной площади он выстроил, заслужив больших похвал, прекрасный по архитектуре храм Сан Лоренцо. На берегу моря по его указаниям была сооружена башня маяка, и пока велись все эти работы, он воздвиг в Сан Доменико для капитана Чикала капеллу, для которой высек из мрамора Богоматерь в человеческий рост, во дворе той же церкви для капеллы синьора Аньоло Борса он выполнил мраморную барельефную историю, признанную отличной, весьма тщательно отделанной. Он провел также воду для фонтана к стенам Сант Аньоло и собственноручно высек из мрамора большого путта, льющего воду в весьма нарядную и очень удобно устроенную чашу, почитавшуюся произведением отменным, и еще один фонтан устроил он у стен Верджине, где собственноручно выполнил деву, льющую воду в водоем. Для фонтана же перед дворцом синьора дон Филиппе Ларока он выполнил фигуру мальчика, превышающую естественные размеры, из особого камня, применяемого в Мессине; и мальчик этот в окружении разных чудовищ и других вещей, относящихся к морю, изливает воду в чашу. Он сделал и еще одну мраморную статую размерами в четыре локтя, а именно прекраснейшую св. мученицу Екатерину, которая была отослана в Таормину, местность, расположенную в двадцати четырех милях от Мессины.

Во время пребывания фра Джованн'Аньоло в Мессине подружился он с названным синьором дон Филиппе Ларока и с дон Франческо из того же семейства, а также с мессером Барди Кореи, с Джованфранческо Скали и с мессером Лоренцо Барлини (все эти три дворянина были флорентийцами, находящимися тогда в Мессине); а также с Серафино да Фермо и с синьором великим магистром родосского ордена, который неоднократно приглашал его на Мальту, где он мог бы стать рыцарем, но фра Аньоло отвечал ему отказом, не желая отправляться в ссылку на этот остров. Тем не менее сознавая, что не годится ему не носить одеяний своего ордена, он иной раз и думал о том, чтобы возвратиться восвояси. И мне известно достоверно, что если бы только его к этому так или иначе не принуждали, он бы решился надеть снова рясу и воротиться к образу жизни, подобающему доброму духовному лицу.

И в самом деле, когда во времена папы Павла IV, в 1557 году, всем отступникам и расстригам предписано было под страхом строжайших наказаний вернуться в их ордена, фра Джованн'Аньоло бросил незаконченные работы, оставив за себя помощника своего Мартино, и уехал в мае месяце из Мессины в Неаполь, с тем чтобы воротиться во Флоренцию в свой орден сервитов. Но прежде всех своих дел, дабы целиком предаться Господу, он задумался над тем, куда бы разместить приличествующим образом все большие свои заработки. И после того как он выдал замуж несколько своих неимущих племянниц и других девушек из родных его мест и из Монторсоли, он приказал и племяннику своему Анджело, о котором упоминалось выше, выдать в Риме тысячу скудо и приобрести ему орден Лилии. Двум неаполитанским больницам он пожертвовал добрую денежную сумму каждой; монастырю своему сервитов он оставил тысячу скудо на покупку земли, а также участка, принадлежавшего его предкам в Монторсоли, с тем условием, чтобы двум его племянникам, братьям того же ордена, выплачивалось пожизненно ежегодно по двадцать пять скудо каждому, а также и с другими обязательствами, о которых будет рассказано ниже. Покончив со всеми этими делами, он приехал в Рим, где возложил на себя рясу, к великому своему и своей братии удовлетворению, и в особенности мастера Заккерии.

Затем он отправился во Флоренцию, где был встречен друзьями и родственниками радушно, с радостью неописуемой. Однако, хотя Аньоло и пришел к решению остаток своей жизни провести в служении Господу Богу нашему и собственной душе, живя спокойно и мирно и наслаждаясь рыцарством, которое он себе приберег, все это удалось ему не так скоро. Дело было в том, что настоятельно начал звать его в Болонью мастер Джулио Бовио, дядя епископа Бовио, чтобы он соорудил в церкви сервитов отдельно стоящий главный алтарь целиком из мрамора, а кроме того, гробницу с фигурами и богатыми украшениями из разноцветных камней и мраморных инкрустаций, и отказать он не мог главным образом потому, что работы эти предназначались для церкви его ордена. И потому отправился он в Болонью, где, приступив к работам, закончил их в двадцать восемь месяцев до столба хоров братии, целиком из мрамора внутри и снаружи, с обнаженными Христом в два с половиной локтя посредине и другими статуями по бокам. Архитектура этой работы поистине прекрасна, удачно расчленена, задумана и слажена так, что лучше и не сделаешь. Прекрасно расчленен узор пола, под которым погребен Бовио, и мраморные канделябры, и небольшие истории, и мелкие фигуры, очень хорошо расставленные, и все обильно покрыто резьбой; впрочем, фигуры не только мелки из-за того, что крупные куски мрамора доставлять в Болонью затруднительно, они и по качеству уступают архитектуре и большой похвалы не заслуживают.

В то время как фра Джованн'Аньоло был занят в Болонье этими работами, он, не придя еще к окончательному решению, все размышлял о том, в каком именно монастыре своего ордена удобнее всего было бы ему провести свои последние годы. Тогда-то мастер Заккерия, ближайший его друг, который тогда был приором флорентийской Нунциаты, замыслил заманить его к себе и там и оставить: он завел о нем разговор с герцогом Козимо, напомнив о добродетелях монаха, и попросил соизволения пригласить его на герцогскую службу. А так как герцог отнесся к этому благосклонно, изъявив согласие принять брата на службу по возвращении его из Болоньи, мастер Заккерия обо всем этом ему написал, послав вдогонку и письмо кардинала Джованни деи Медичи, в котором этот синьор увещевал Аньоло воротиться на родину, дабы подарить ей ту или иную работу, отмеченную его рукой. Получив эти письма, Аньоло, вспомнив о том, что мессер Пьер Франческо Риччо умер сумасшедшим, в каковом состоянии он прожил много лет, что не было больше и Бандинелли, который тоже, как видно, не очень-то ему благоволил, отписал, что не замедлит возвратиться как можно скорее на службу Его Сиятельнейшего Превосходительства, дабы на службе у него творить произведения не светские, а какие-либо духовные, ибо всей душой своей обратился он к служению Богу и святым его.

И вот возвратился он наконец в 1561 году во Флоренцию, откуда отправился с мастером Заккерией в Пизу, где пребывали синьор герцог и кардинал, дабы выразить светлейшим синьорам свое почтение; будучи названными синьорами благосклонно принят и обласкан и получив от герцога обещание по возвращении фра Аньоло во Флоренцию передать ему заказ большого значения, он вернулся во Флоренцию. Когда же он через мастера Заккерию получил от братии Нунциаты разрешение на выполнение заказа, он сделал в монастырском капитуле, где много лет тому назад выполнил из стука Моисея и св. Павла, о чем говорилось выше, очень красивую гробницу и для себя и для всех мастеров рисунка, живописцев, ваятелей и зодчих, не имевших своих собственных могил, дабы, как было сказано в договоре, тамошняя братия за оставленное им по завещанию обязана была в определенные праздничные и будние дни служить мессу в этом капитуле, а ежегодно, в день Пресвятой Троицы, устраивать торжественнейшее празднество и на следующий день служить заупокойную обедню по душам всех тех, кто будет там похоронен.

И вот в таких своих намерениях фра Джованн'Аньоло и мастер Заккерия открылись Джорджо Вазари, с которым были в самых дружеских отношениях, и совместно обсудили дела сообщества Рисунка, созданного во времена Джотто и помещавшегося во флорентийской Санта Мариа Нуова, о чем напоминает сохранившаяся с тех времен и до наших дней надпись на главном алтаре больницы, и решили по этому случаю оживить и обновить это сообщество. А так как оно из вышеназванного главного алтаря было переведено (о чем говорится в жизнеописании Якопо ди Казентино) под своды самой больницы, что на углу Виа делла Пергола, откуда оно в конце концов было изгнано отобравшим помещение начальником этой больницы дон Изидоро Мантагути, оно почти что совсем распалось и больше не собиралось.

И вот, говорю я, после того как Аньоло, мастер Заккерия и Джорджо провели долгую беседу о положении сообщества и поскольку Аньоло говорил об этом в первую голову с Бронзино, Франческо Сангалло, Амманати, Винченцо де'Росси, Микеле ди Ридольфо и многими другими скульпторами и живописцами, которым он раскрыл свое намерение, лишь только наступило утро святейшей Пресвятой Троицы, все самые благородные и превосходные художники искусства рисунка, числом сорок восемь, собрались в названном капитуле и устроили пышнейшее празднество там, где названная гробница была уже закончена, алтарь же продвинут настолько, что ему недоставало лишь нескольких предназначенных для него мраморных фигур. Была отслужена торжественнейшая обедня, и один из тамошних отцов произнес прекрасную речь, восхваляющую фра Джованн'Аньоло за его великолепную щедрость, какую он проявил по отношению к названному сообществу, пожертвовав ей этот капитул, эту гробницу и эту капеллу. В заключение он сказал, что, дабы вступить во владение, было уже постановлено, чтобы прах Понтормо, погребенный в склепе первого малого двора Нунциаты, был в первую очередь перенесен в названную гробницу. По окончании обедни и речи все отправились в церковь, где покоились останки названного Понтормо, и каждый со свечой, а некоторые и с факелами, возложили гроб на плечи самых юных и обойдя кругом площадь, отнесли его в названный капитул, который раньше был убран золотой парчой, а теперь, как оказалось, был весьма черный и полный написанными мертвецами и подобными вещами: так названный Понтормо был помещен в новой усыпальнице.

Собравшиеся разошлись после назначения на следующее воскресенье первого заседания для установления не только основного состава сообщества, но и для избрания наиболее достойных; так было положено начало Академии, при содействии которой незнающие учились бы, а знающие, побуждаемые достойным и похвальным соревнованием, приобретали бы много нового. А Джорджо тем временем поговорил об этом с герцогом и попросил его быть столь же благосклонным к изучению сих благородных искусств, каким он проявил себя к изучению литературы, открыв вновь университет в Пизе, создав коллегию ученых и основав флорентийскую Академию. И он обнаружил в нем такое расположение к помощи и покровительству сего начинания, о каком не мог и мечтать. После чего более здравомыслящие братья-сервиты вынесли решение и довели его до сведения сообщества, что им было нежелательно, чтобы названный капитул служил для других целей, кроме праздничных служб, совершения обрядов и похорон и что они ни в коем случае не могут допустить, чтобы собрания и заседания происходили в их монастыре. Джордже поговорил об этом с герцогом и обратился к нему с просьбой о помещении, на что Его Превосходительство ответил, что уже думал о том, где бы им устроиться так, чтобы сообщество не только собиралось, но имело бы широкое поле показать в трудах свои доблести. Вскоре после этого он составил письмо, переданное через мессера Лелио Торелли настоятелю и монахам дельи Анджели, дабы они поместили названное сообщество в храме, который начал строить в их монастыре Филиппе Сколари, прозванный Спано. Братия повиновалась, и сообществу было отведено несколько помещений, в которых многократно происходили собрания с благословения тамошних отцов, которые не раз весьма любезно предоставляли и собственный свой капитул. Однако позднее синьору герцогу было сообщено, что иные из названных монахов были не совсем довольны тем, что у них собиралось сообщество и монастырь нес подобную повинность, а названный храм, который они обещали своими трудами отделать, оставался таким, как был. Его Превосходительство довел до сведения членов Академии, начавшей уже свое существование и уже отпраздновавшей день святого Луки, что, поскольку монахи, как он слышал, не совсем охотно их у себя терпят, он не преминет предоставить им другое помещение. Помимо же этого названный синьор герцог, как государь поистине великодушный, сообщил, что ему желательно не только постоянно покровительствовать названной Академии, но стать ее главой, руководителем и защитником, в связи с чем он из года в год будет назначать себе заместителя, присутствующего вместо него на всех заседаниях, и во исполнение сего он первым избрал достопочтенного дон Винченцио Боргини, начальника Воспитательного дома. За благодеяние и милость, оказанные синьором герцогом вновь созданной им Академии, ему была принесена благодарность десятью старшими и превосходнейшими ее членами.

Больше об этом я здесь говорить, однако, не буду, поскольку о преобразовании сообщества и уставе Академии подробно излагается в статьях, составленных лицами, для сего назначенными и избранными всем составом в качестве ее преобразователей, а именно фра Джованн'Аньоло, Франческо да Сангалло, Аньоло Бронзино, Джорджо Вазари, Микеле ди Ридольфо и Пьер Франческо ди Якопо ди Сандро, с участием названного заместителя и с утверждением Его Превосходительства. Расскажу все же о том, что, так как многим не нравились старые печать и герб, точнее же говоря, эмблема сообщества в виде лежащего крылатого быка, животного Евангелиста Луки, было постановлено, чтобы каждый свое мнение высказал или показал рисунком, и так появились самые причудливые и необыкновенные выдумки, лучше которых и вообразить невозможно. Впрочем, какую из них принять, так окончательно и не решили.

А в это время воротился из Мессины во Флоренцию Мартино, ученик Аньоло, и прошло всего немного дней, как он умер и был похоронен в названной гробнице, созданной его учителем, а по прошествии недолгого времени, в 1564 году, в ней же после почетнейшей заупокойной службы был погребен и сам фра Джованн'Аньоло, который как превосходный скульптор был публично прославлен весьма уважаемым и ученейшим мастером Микеланджело в храме Нунциаты в прекраснейшей речи. И поистине искусства наши по многим причинам весьма обязаны фра Джованн'Аньоло, ибо их, а также и художников, любил он бесконечно, какую же пользу получила и получает от него Академия, вышеописанным образом как бы им и основанная, которая находится ныне под покровительством синьора герцога Козимо и по его распоряжению собирается в Сан Лоренцо в Новой сакристии, где столько скульптур Микеланджело, то об этой пользе могут свидетельствовать не только похороны названного Буонарроти, которые трудами наших художников и с помощью государя были не только великолепными, но чуть не царскими, о чем будет рассказано в его жизнеописании, но также и многие другие дивные вещи, созданные в соревнованиях тех же академиков, достойных так называться, и в особенности по случаю бракосочетания светлейшего синьора, государя Флоренции и Сиены, синьора дон Франческо Медичи и светлейшей королевы Иоанны Австрийской, о чем другими рассказано полностью и по порядку и что будет и мною вновь подробно изложено в более подходящем для этого месте.

А так как не только на примере сего доброго отца, но и на примере других, о которых говорилось выше, видели мы и видим постоянно, что добрые духовные лица (не менее, чем в словесности, чем в общественных занятиях и чем на духовных соборах) помогают миру и приносят пользу искусствам и занятиям самым благородным, и что им в этом деле не приходится краснеть перед другими, то можно сказать, что, пожалуй и не совсем правдиво то, что слишком часто утверждают о них иные побуждаемые скорее гневом и какой-либо личной обидой, чем истиной и рассудком, а именно, что они потому обращаются к такой жизни, что по малодушию не способны достичь земных благ подобно другим людям. Впрочем, да простит им это Господь.

Прожил фра Джованн'Аньоло пятьдесят шесть лет и скончался в последний день августа 1563 года.