• Главная
• В избранное
• Наш E-MAIL
• Добавить материал
• Нашёл ошибку
• Вниз

Баттиста Франко, венецианец, который с ранней юности занимался рисованием, стремясь усовершенствоваться в этом искусстве, в двадцатилетнем возрасте отправился в Рим, где также некоторое время с большим рвением занимался рисованием, но, познакомившись с манерами разных художников, он пришел к убеждению, что стоит изучать и воспроизводить рисунки, живопись и скульптуру лишь Микеланджело. И потому, пустившись в поиски, он срисовывал все эскизы и наброски Микеланджело, не говоря уже обо всем остальном. И вскоре он стал одним из первых среди рисовальщиков, посещавших капеллу Микеланджело, и, более того, некоторое время он не хотел ни писать красками, ни заниматься еще чем-нибудь, кроме рисования.

Однако когда в 1536 году Антонио да Сангалло было поручено весьма широко и пышно украсить город к приезду императора Карла V, к чему, как говорилось в другом месте, были привлечены все художники, и хорошие и плохие, Рафаэлло да Монтелупо, который должен был украсить мост св. Ангела десятью стоящими на нем статуями, решил занять и Баггисту, так как видел, насколько тонко он рисует, и считал его юношей талантливым и захотел достать ему работу во что бы то ни стало. Поговорив о нем с Сангалло, он добился того, чтобы Баттисте было поручено написать четыре большие фрески светотенью на фасаде Порта Капена, ныне именуемые воротами Сан Бастьяно, через которые должен был въехать император. И Баттиста, который никогда не прикасался к краскам, изобразил над воротами гербы папы Юлия III и того же императора Карла, а также Ромула, который держал над папским гербом тиару, а над кесаревым – корону. Ромул этот был фигурой высотой в пять локтей, одетый по-древнему и с короной на голове, и по правую руку от него стоял Нума Помпилий, а по левую Туллий Гостилий, а сверху было написано «Quirinus pater». На одной из историй, находившихся на фасаде башен, между которыми были ворота, был изображен триумф Сципиона старшего, сделавшего Карфаген данником римского народа, а на другой справа триумф Сципиона младшего, разрушившего и уничтожившего Карфаген. А еще на одной из двух картин, находившихся на заднем фасаде, вне башен, был изображен Ганнибал, отброшенный бурей от стен Рима, а на другой слева Флакк, входящий через эти самые ворота, дабы оказать помощь Риму против названного Ганнибала. Все эти истории или картины были первыми живописными работами Баттисты, и по сравнению с работами других они были очень хороши и заслужили большую похвалу. И если бы Баттиста начал заниматься живописью раньше, пользовался бы иногда красками и пускал в дело кисти, он несомненно превзошел бы многих, но то обстоятельство, что он упрямо стоял на одном мнении, которого придерживаются и многие другие, считающие, что тем, кто хочет писать красками, достаточно одного рисунка, принесло ему ущерб немалый.

Тем не менее заказ свой он выполнил гораздо лучше некоторых из тех, кто расписывал историями арку Сан Марко, где было восемь историй, по четыре с каждой стороны. А самыми лучшими из всех были работы Франческо Сальвиати и некоего Мартина и других немецких юношей, приехавших в Рим учиться.

Пользуясь случаем, не премину сказать и о том, что названный Мартин, хорошо разбиравшийся в светотени, написал несколько сражений христиан с турками с такой смелостью и такой прекрасной выдумкой в изображении отдельных стычек и военных действий, что лучше не сделаешь. Чудно было и то, что названный Мартин и его люди расписывали свои полотна с такими скоростью и проворством, чтобы закончить их вовремя, что так и не отходили от работы. А так как им все время подносили питье и доброе греческое вино, они, опьянев и разгорячившись и действием вина и увлечением работой, совершали поразительные вещи.

Поэтому когда их работы увидели Сальвиати, Баттиста и Калабриец, то все они признали, что тому, кто хочет стать живописцем, следует вовремя браться за кисти; поразмыслив об этом хорошенько позднее сам с собой, Баттиста перестал вкладывать столько рвения в отделку своих рисунков и начал иногда писать и красками.

Когда Монтелупо отправился во Флоренцию, где готовилось такое же грандиозное убранство для встречи упомянутого императора, он взял с собой и Баттисту. Но когда они приехали, оказалось, что убранство это благополучно закончено. Однако когда Баттиста все же получил работу, он сплошь расписал фигурами и трофеями постамент статуи, которую поставил на Канто де'Карнесеки фра Джованни Аньоло Монторсоли. А так как прослыл он среди художников юношей одаренным и стоящим, он принимал позднее большое участие и при встрече мадамы Маргариты Австрийской, супруги герцога Алессандро, и особенно в убранстве по проекту Джорджо Вазари дворца мессера Оттавиано деи Медичи, где названная госпожа должна была поселиться.

По окончании этих празднеств Баттиста с огромнейшим рвением начал срисовывать статуи Микеланджело в Новой сакристии Сан Лоренцо, которые тогда бросились рисовать и лепить все скульпторы и живописцы Флоренции, в числе которых многое этим приобрел и Баттиста. Но при этом обнаружилась и его ошибка, состоявшая в том, что он так и не пожелал рисовать с натуры или писать красками, а только и делал, что срисовывал статуи и кое-что другое. И это так огрубило и засушило его манеру, что не мог он уже от этого избавиться и добиться того, чтобы не было в его работах той жесткости и сухости, какие видим мы на его полотне, где он с большим старанием и тщательностью изобразил насилие Тарквиния над римлянкой Лукрецией. Общаясь с другими художниками и посещая названную сакристию, Баттиста завел дружбу со скульптором Бартоломео Амманати, который вместе со многими другими изучал там произведения Буонарроти, и сдружились они так, что названный Амманати пригласил к себе жить Баттисту и Дженгу, урбинца, и так прожили они некоторое время вместе, весьма плодотворно изучая искусство.

А когда в 1536 году скончался герцог Алессандро и преемником его стал синьор Козимо деи Медичи, многие из служивших у покойного герцога остались на службе у нового, другие же не остались. И среди ушедших был и упоминавшийся Джорджо Вазари, который возвратился в Ареццо с намерением не служить больше при дворах, после того как он лишился кардинала Ипполито деи Медичи, своего первого господина, а потом и герцога Алессандро. По этой причине Баттиста и был взят на службу герцога Козимо, в гардеробной которого он на большом холсте написал с картины фра Бастьяно – папу Климента, с картины Тициана кардинала Ипполито, а с картины Понтормо – герцога Алессандро. Хотя картина эта не имела того совершенства, какое от нее ожидали, он увидел в той же гардеробной картон Микеланджело с Noli me tangere, который в свое время воспроизвел красками Понтормо, принялся выполнять такой же картон, но с более крупными фигурами и, когда его закончил, написал с него картину, где показал себя уже гораздо лучше в отношении колорита, картон же, который он срисовал точь-в-точь с картона Буонарроти, был очень хорош и выполнен с большим терпением.

После битвы при Монтемурло, когда были разбиты и захвачены в плен ссыльные и восставшие против герцога, Баттиста в хорошей композиции изобразил происходившую битву, добавив в ней и много вымысла по собственному усмотрению, за что он получил большое одобрение, хотя в военных действиях и захвате пленных можно узнать многое, в точности заимствованное из произведений и с рисунков Буонарроти: так, в то время как в отдалении происходят военные действия, спереди изображены ищущие Ганимеда охотники, дивящиеся на птицу Юпитера, которая уносит юношу в небо; Баттиста взял это с рисунка Микеланджело, чтобы, воспользовавшись им, показать, что молодой герцог милостью Божьей из круга друзей поднимается на небо, или что-нибудь другое в том же роде. Эта история, говорю я, была сначала выполнена Баттистой на картоне и затем крайне тщательно написана красками, а ныне она вместе с другими названными работами находится в верхних залах палаццо Питти, только что целиком достроенного Его Светлейшим Превосходительством.

Так, выполняя эти и некоторые другие работы, находился Баттиста на службе у герцога до бракосочетания последнего с синьорой донной Леонорой Толедской, когда при подготовке к свадебным празднествам он принял участие в устройстве триумфальной арки у ворот, ведущих в Прато. По указаниям Ридольфо Гирландайо он изобразил на ней в нескольких историях деяния синьора Джованни, отца герцога Козимо: на одной из них этот синьор переходит реки По и Адду в присутствии кардинала Джулио деи Медичи, ставшего папой Климентом VII, синьора Просперо Колонна и других синьоров, а на другой изображен выкуп Сан Секондо. С другой же стороны, на другой истории, Баттиста изобразил город Милан и вокруг него лагерь Лиги, которая, распавшись, оставила там синьора Джованни. С правого бока арки он на другой картине с одной стороны изобразил Случай в виде женщины с распущенными волосами, протягивающей руку синьору Джованни, а с другой стороны – Марса, который подобным же образом подает ему меч. Еще одна история находилась под сводом арки; на ней рукой Баггисты был изображен синьор Джованни, защищающий между Тичино и Аббиатеграссо мост Роццо, подобно новому Горацию, с храбростью невероятной. Насупротив же было изображено взятие Караваджо, где в разгаре битвы бесстрашный синьор Джованни огнем и мечом пробивает себе путь через вражеское войско. Между колоннами по правую руку в овале было изображено взятие им же Гарлассо с одной лишь ротой солдат, а по левую руку между двумя другими колоннами – взятие у врага миланских укреплений. На фронтоне, который оставался за спиной у входящего, названный синьор Джованни был изображен на коне под стенами Милана: выступив в турнире одиночкой против рыцаря, он пронзал его копьем насквозь. Над главным карнизом, доходящим до другого карниза, на котором покоится фронтон, на другой большой истории, написанной Баттистой с большой тщательностью, в середине восседал на скале со скипетром в руке император Карл V, увенчанный лавровым венком, у ног же его возлежала река Бетис с двугорлым сосудом, а подле нее река Дунай, изливающая из семи горл воды свои в море.

Не буду рассказывать о бесчисленном множестве статуй, обрамлявших на этой арке как эту, так и другие картины, ибо я рассказал обо всем относящемся к Баттисте Франко, и не мое дело рассказывать об этих свадебных празднествах то, что подробно описано другими: ведь помимо того, что, когда было нужно, об авторах этих статуй уже говорилось, излишне говорить о них еще что-либо (тем более что статуи эти не стоят уже на своих местах, где можно было их видеть) и выносить о них суждение.

Возвращаясь же к Баттисте, скажем, что лучшей его работой для этих свадебных торжеств была одна из упоминавшихся выше десяти картин, входивших в убранство большого двора палаццо Медичи, – та, где он изобразил светотенью герцога Козимо со всеми его герцогскими регалиями. Но, как он ни старался, рисовавшие хуже Бронзино и другие, превзошли его выдумкой, смелостью и искусством светотени. Ибо (как об этом уже говорилось) картины следует писать с легкостью, размещая вещи по своим местам с толком, без вымученности и напряжения, от которых вещи кажутся грубыми и жесткими, а кроме того, от излишнего выписывания они часто темнеют и портятся и, если долго около них возиться, они лишаются всех хороших качеств, какие придают им непринужденность, изящество и смелость, но всего этого, хотя оно в большей своей части проистекает и приобретается от природы, можно, однако, частично добиться учением и мастерством.

После этого Ридольфо Гирландайо взял с собой Баттисту в Вальдикьяну, где Мадонна ди Вертильи принадлежала раньше флорентийскому монастырю дельи Анджели камальдульского ордена, ныне же стала самостоятельным монастырем, заменив бенедиктинский монастырь у ворот Пинти, разрушенный во время осады Флоренции. Там Баттиста расписал упоминавшимися уже историями двор, а Ридольфо украсил главный алтарь и написал для него на дереве образ; покончив же с этим, они, как рассказано в жизнеописании Ридольфо, украсили и другой живописью сие святое место, весьма прославленное и знаменитое многочисленными чудесами, совершаемыми там Богоматерью.

Баттиста возвратился затем в Рим, как раз в то время, когда был открыт Страшный суд Микеланджело. И поскольку он усердно изучал манеру и творения этого мужа, он жадно его разглядывал и, бесконечно им любуясь, срисовал его целиком. После этого он решил остаться в Риме, где для кардинала Франческо Корнаро, жившего в перестроенном своем дворце с фасадом, обращенным к кладбищу, на углу у Сан Пьеро, он расписал по стуку лоджию, выходящую на площадь, своего рода гротесками с многочисленными мелкими историями и фигурами, и работа эта, выполненная весьма тщательно и прилежно, была признана очень красивой.

Почти в то же время, то есть в 1538 году, Франческо Сальвиати написал фреской историю в сообществе Мизерикордиа, а так как, закончив ее, он должен был приняться за другие, на которых предполагалось множество подробностей, и так как соперником его выступил Якопо дель Конте, то дело это остановилось. Прослышав об этом, Баттиста решил воспользоваться случаем, дабы показать себя превосходящим Франческо и лучшим мастером Рима, и через друзей и другими средствами он добился того, что монсиньор делла Каза, которому он показал один из своих рисунков, передал заказ ему. Приступив к работе, он написал фреской св. Иоанна Крестителя, схваченного Иродом и заключенного им в темницу. Однако, несмотря на то, что к живописи этой было приложено много старания, она считалась далеко уступающей живописи Сальвиати, будучи выполненной с величайшим напряжением и в манере жесткой и безотрадной, без всякого порядка в композиции и вовсе лишенной того изящества и красоты колорита, которые были присущи Франческо, и из всего этого можно сделать вывод, что ошибаются те художники, которые в этом искусстве добиваются как следует изобразить торс, руку и ногу или другую какую часть тела, тщательно выписывая мускулы, будто хорошо разобраться в одной этой части – значит овладеть целым; ибо часть работы не вся работа и довести ее до полного совершенства в хорошей и красивой манере может лишь тот, кто, написав хорошо части, умеет найти их соразмерное отношение к целому, а сверх этого добивается и того, чтобы композиция фигур хорошо выражала надлежащий эффект и не была запутанной. Но прежде всего следует обратить внимание на то, чтобы лица были живыми, подвижными, красивыми и выразительными, а манера не была жесткой, обнаженные же тела следует чернить лишь в такой степени, чтобы они были рельефными, закруглялись и удалялись ровно настолько, насколько это нужно, не говоря уже о перспективе пейзажей и других частей, потребных для хорошей живописи, и о том, чтобы, пользуясь чужими работами, это делалось так, чтобы нелегко это было заметить. Так в конце концов убедился и сам Баттиста в том, что напрасно терял время, когда изучал дотошно мускулы и чересчур старательно рисовал, не считаясь с другими областями искусства.

Закончив эту работу, за которую больших похвал не заслужил, Баттиста отправился через Бартоломео Дженгу на службу к герцогу Урбинскому для росписи большого свода церкви и капеллы, соединенных с Урбинским дворцом. Приехав туда, он не долго думая, тотчас сел за рисунки согласно задуманному произведению, но без какой-либо предварительной разбивки. И так, подражая Страшному суду Буонарроти, изобразил он небеса со святыми во славе, разбросанными по своду на разных облаках, и целые сонмы ангелов вокруг Богоматери, вознесшейся на небо, где ее ожидает Христос, дабы увенчать ее. И там же стоят, разбившись на отдельные куски, патриархи, пророки, сивиллы, апостолы, мученики, исповедники и девы; своими разными позами фигуры эти показывают радость пришествию прославленной Девы. Выдумка эта была бы несомненно хорошим случаем для Баттисты проявить себя человеком стоящим, если бы он шел более правильным путем и не только упражнялся в живописи фреской, но вносил бы больше порядку и толку во все свои работы. Но в этой работе он поступал так же, как и в других, изображая постоянно одни и те же фигуры с теми же лицами, в таких же одеяниях и такого же телосложения. А кроме того, и колорит был лишен какой-либо мягкости и все было сделано с напряжением и вымученно. Когда работа была совсем закончена, она мало удовлетворила и герцога Гвидобальдо, и Дженгу, и всех остальных, так как, судя по прекрасному рисунку, показанному им вначале, они ожидали чего-то большего. И в самом деле, в красивых рисунках Баттиста не имел себе равных, и в этом деле его можно было назвать человеком стоящим.

Это знал и герцог, которому пришло в голову, что, если бы по его рисункам работали превосходные гончары из Кастельдуранте, часто пользовавшиеся гравюрами и Рафаэля Урбинского, и других мастеров своего дела, все выходило бы отлично. Он заказал Баттисте бесчисленное множество рисунков, и выполненные по ним сосуды из тамошней глины, самой нежной во всей Италии, получились редкостными. Так изготовлялось столько сосудов и столько сортов, сколько их хватило бы для любого королевского буфета, где они заняли бы почетное место; а нанесенная на них живопись оказалась бы не хуже, будь она написана маслом даже самыми превосходными мастерами. И вот этих сосудов, которые по качеству глины очень напоминают античные, изготовлявшиеся в Ареццо в древности во времена царя тосканского Порсены, названный герцог Гвидобальдо послал на целых два буфета императору Карлу V, а один набор – кардиналу Фарнезе, брату синьоры Виттории, его супруги. Мы должны помнить, что росписи подобного рода на сосудах, насколько мы можем судить об этом, не римские. Ибо найденные сосуды римского времени с прахом умерших или какие-либо другие покрыты фигурами, выцарапанными на одноцветном фоне, частично черном, красном или же белом, и никогда не бывают покрыты глазурью, не обладают той красотой и разнообразием росписей, которые мы видели и видим в наши дни. Нельзя сказать и того, что, будь они даже таковыми, роспись их потускнела от времени и пребывания под землей, ибо наши, как мы видим, противостоят всяким превратностям погоды и всему прочему, так что могли бы пролежать чуть ли не четыре тысячи лет под землей и роспись их не попортилась бы. Но опять-таки, хотя подобные расписные сосуды изготовляют по всей Италии, лучше по глине и самые красивые делают, как я сказал, в Кастельдуранте, местности, принадлежащей Урбинскому государству, и в Фаэнце, где самые лучшие – это совсем белые с небольшим количеством росписи, сосредоточенной на середине их или по краям, в целом же очень красивой и строгой.

Возвратимся, однако, к Баттисте. По случаю бракосочетания названного синьора герцога с синьорой Витторией Фарнезе, состоявшемся позднее в Урбино, он со своими молодыми помощниками написал все истории, предназначенные для арок, сооруженных по рисункам Дженги, который был поставлен во главе всего этого убранства. Но так как герцог сомневался, что Баттиста закончит все вовремя, ибо замысел был обширный, он послал за Джорджо Вазари, который в Римини для оливетанских белых монахов Сколька расписывал тогда фреской большую капеллу и писал маслом на дереве образ главного алтаря, чтобы он приехал помочь Дженге и Баттисте в этом убранстве. Однако Вазари, который в это время плохо себя чувствовал, принес свои извинения Его Превосходительству и написал ему, чтобы он ни в чем не сомневался, ибо способности и умение Баттисты таковы, что он все закончит ко времени, как это потом действительно и оказалось. Когда же, закончив работы в Римини, он поехал лично принести извинения и повидать герцога, Его Превосходительство показал ему упоминавшуюся капеллу, расписанную Баттистой, дабы он оценил ее. Вазари очень похвалил и ее, и способности того, кто премного был удовлетворен великими милостями этого синьора. Сам же Баттиста находился тогда не в Урбино, а в Риме, где занимался тем, что срисовывал не только статуи, но и все древности этого города, чтобы составить, что он потом и сделал, большую книгу, оказавшуюся произведением весьма похвальным. И вот в то время, когда Баттиста занимался в Риме рисованием, мессер Джованни Андреа дель Ангвиллара, человек во всех родах поэзии поистине исключительный, составил кружок разных одаренных людей и устроил в большой зале при Санто Апостоло весьма богатую сцену и убранство для представления комедий различных авторов перед дворянами, господами и высокопоставленными лицами, и приказал соорудить ступеньки для разного рода зрителей, для кардиналов же и других высших духовных лиц были отведены особые помещения, откуда они невидимо могли через решетки смотреть и слушать. А так как в кружок этот входили живописцы, архитекторы и скульпторы, помимо тех, кто разыгрывал роли и выполнял другие обязанности, Баттисте и Амманати, также принадлежавшим к этому обществу, было поручено устроить сцену и отделать ее всякими историями и живописными украшениями, и Баттиста включил туда несколько статуй, которые Амманати выполнил так хорошо, что заслужил самое высокое одобрение. Но так как большие расходы в этом помещении превышали плату за вход, пришлось мессеру Джованни Андреа и остальным перенести сцену со всеми украшениями из Санто Апостоло на Страда Джулиа в новый храм Сан Бьяджо, где Баттиста все устроил заново и где было разыграно много комедий, вызвавших невероятное сочувствие в народе и у придворных всего Рима. Отсюда и пошли бродячие комедианты, известные под именем Дзанни.

Когда после всего этого наступил 1550 год, Баттиста вместе с Джироламо Сичоланте из Сермонеты выполнил для кардинала Чезис на фасаде его дворца герб папы Юлия III, ставшего тогда новым первосвященником, с тремя фигурами и несколькими путтами, получившими большое одобрение. Закончив эту работу, он написал в Минерве на части свода украшенной лепниной капеллы одного из каноников Сан Пьетро несколько историй из жития Богоматери и Иисуса Христа, лучшее из всего им до того времени сделанного. На одной из стен он написал Рождество Христово с пастухами и ангелами, поющими над яслями, а на другой – Воскресение Христа со многими солдатами в разных положениях вокруг гробницы; а над каждой из этих историй он изобразил в полукружиях несколько пророков больших размеров; и, наконец, на алтарной стене в нишах – распятого Христа, Богоматерь, св. Иоанна, св. Доминика и несколько других святых, и везде он оказался на высоте и проявил себя как превосходный мастер.

Но так как заработки его были скудны, а расходы в Риме очень велики, то, написав там несколько полотен, которые большого сбыта не имели, воротился он на родину, в Венецию (полагая, что, переменив местожительство, изменит и свою судьбу). Там за свое прекрасное умение рисовать он был признан человеком стоящим и короткое время спустя получил заказ написать маслом на дереве образ для церкви Сан Франческо делла Винья в капелле монсиньора Барбаро, патриарха аквилейского. Он написал на нем Крещение Христа в Иордане святым Иоанном, в небесах – Бога Отца, внизу двух путтов, которые держат одежду Христа, по углам же Благовещение. А под этими фигурами будто накинута ткань с большим числом обнаженных малых фигур, а именно ангелов, демонов и душ чистилища с надписью, гласящей: «In nomine Jesu omne genn flectatur». Работой этой, признанной бесспорно весьма хорошей, приобрел он имя и большую известность; мало того, она была причиной того, что братья-цокколанты, там проживающие и ведающие церковью Сан Джоббе в приходе Канарейо, поручили ему написать в этой самой Сан Джоббе для капеллы рода Фоскари Богоматерь с ребенком на руках, со святым Марком с одной стороны и еще одной святой с другой стороны, а в воздухе нескольких ангелов, рассыпающих цветы.

В Сан Бартоломео над могилой немецкого купца Аристофано Фуккери он изобразил на картине Изобилие, Меркурия и Славу. Для мессера Антонио делла Веккиа, венецианца, он написал на картине с прекрасными фигурами натуральной величины Христа в терновом венце, а кругом несколько оскорбляющих его фарисеев.

Между тем во дворце св. Марка по проекту Якопо Сансовино (как об этом будет рассказано в своем месте) была выстроена каменная лестница, поднимающаяся от первого этажа и украшенная различными лепными филенками скульптором Алессандро, учеником Сансовино. Баттиста расписал там все мелкими гротесками, а некоторые большие плоскости заполнил многочисленными фигурами, написанными фреской, чем заслужил большие похвалы художников, а потом устроил на этой же лестнице площадку для приемов. Вскоре после этого, как рассказывалось выше, лучшим и известнейшим венецианским живописцам было поручено написать по три картины для библиотеки Св. Марка с таким условием, что тому, кто выполнит заказ лучше всех, сиятельными сенаторами будет присуждена помимо обычного вознаграждения золотая цепь на шею. Баттиста написал там три истории с двумя философами между окон и проявил себя отлично, хотя почетная награда, как говорилось выше, была присуждена не ему.

По выполнении этих работ ему была поручена патриархом Гримани одна из капелл в церкви Франческо делла Винья, первая по левой руке от входа. Баттиста принялся за работу и начал отделывать весь свод богатейшими лепными украшениями и написанными фреской историями с фигурами, проявив тем рвение невероятное. Но то ли из-за переутомления или из-за того, что ему пришлось расписывать виллы нескольким дворянам по стенам, возможно, еще совершенно сырым, как я об этом прослышал, он, так и не закончив названной капеллы, помер. Незавершенную же капеллу закончил Федериго Дзуккеро из Сант Аньоло ин Вадо, превосходный молодой живописец, считавшийся в Риме одним из лучших, который на боковых стенах написал фреской Марию Магдалину, кающуюся после проповеди Христа, и воскрешение Лазаря, ее брата; работы эти весьма изящны. Покончив со стенами, он же написал и алтарный образ с Поклонением волхвов, заслуживший большое одобрение.

Баттисте же, умершему в 1561 году, создали имя и огромную известность многочисленные гравированные его рисунки, действительно достойные похвалы.

В этом же городе Венеции и в те же почти времена проживал и ныне живущий некий живописец по имени Якопо Тинторетто, обладавший всяческими талантами и в особенности любивший играть на разных музыкальных инструментах, и вообще человек приятный во всех отношениях. Но в области живописи он был необуздан, норовист и решителен – самая взбалмошная голова, когда-либо встречавшаяся в живописи, о чем свидетельствуют все его произведения и композиции его фантастических историй, которые он создавал по-разному и не так, как другие живописцы; более того, необузданность эта в нем восторжествовала благодаря невиданным прихотливым его выдумкам и необыкновенным причудам его ума, который работал как придется и без определенной цели, словно желая показать, что искусство – это шутка. Иной же раз он наброски считал законченными вещами, оставляя их едва начатыми настолько, что видны мазки скорее случайные и смелые, чем преднамеренные и обдуманные. Он писал почти что во всяком роде живописи: маслом, фреской, портреты с натуры и на всякую цену, и таким способом выполнил и выполняет большую часть живописных работ в Венеции. А поскольку в юности он проявил себя в большом числе прекрасных и очень толковых произведений и если бы он понял, как богато одарила его природа и помог бы ей учением и здравым смыслом, подобно тем, кто воспринимал прекрасную манеру старших, а не полагался бы по привычке на одну практику, он стал бы одним из величайших венецианских живописцев; тем не менее нельзя от него отнять того, что живописец он хороший и смелый, обладающий духом живым, прихотливым и благородным.

И вот вышло постановление сената, чтобы Тинторетто и Паоло Веронезе, юноши, в то время подававшие большие надежды, выполнили каждый по истории в зале Большого Совета, а третью – сын Тициана Орацио; Тинторетто написал на своей истории Фридриха Барбароссу, венчаемого папой, изобразив на ней прекраснейшее здание и большое число кардиналов и венецианских дворян, окружающих папу и списанных с натуры, а внизу папских музыкантов. Все там было сделано так, что эту живописную работу можно было поставить рядом со всеми остальными и с работой названного Орацио, который изобразил битву, происходившую в Риме на берегу Тибра у Замка св. Ангела между названным Фридрихом и римлянами, и на картине между прочим прекрасно изображена в сокращении лошадь, топчущая прекрасно написанного вооруженного воина; правда, иные говорят, что в работе этой Орацио помогал отец его Тициан. Рядом же Паоло Веронезе, о котором шла речь в жизнеописании Микеле Санмикели, изобразил того же Фридриха Барбароссу, явившегося к папскому двору и целующего руку папы Октавиана, которого он принимает за папу Александра III. А помимо этой прекраснейшей истории Паоло написал над одним из окон четыре большие фигуры: Время, Единство со связкой розг, Терпение и Веру, проявив себя в них так, что лучшего я не сумел бы сказать.

А так как в том же зале не хватало еще одной истории, Тинторетто добился через друзей и другими средствами, чтобы вскоре после этого и она была ему заказана. И написал он ее так, что просто чудо, и работа эта заслуживает того, чтобы назвать ее в числе лучших, когда-либо им выполненных: так велико было в нем желание если не победить и превзойти своих соперников, работавших там же, то хотя бы сравняться с ними. Изображенная им история (пусть знают о ней и те, кто к искусству не причастен) была следующая: папа Александр отлучает на ней от церкви Барбароссу, а названный Фридрих приказывает поэтому своим подчиненным не повиноваться больше папе, и среди других причуд на этой картине прекраснее всего изображено, как папа и кардиналы сбрасывают с высокого места факелы и свечи, как полагается при отлучении кого-либо от церкви, внизу же толпа обнаженных людей дерется из-за этих факелов и свеч. Ничего более прекрасного и изящного не найдешь во всем мире, а помимо этого остатки колонн и древности, а также дворяне, изображенные с натуры, размещены по всей этой истории и настолько хорошо написаны, что он приобрел ими всеобщую благосклонность и известность.

Так же и в Сан Рокко в главной капелле под произведением Порденоне он написал маслом две картины во всю ширину капеллы, то есть приблизительно двадцати локтей каждая. На одной он написал в перспективе больницу, заставленную кроватями с больными в разных положениях, находящихся на излечении в Сан Рокко, и среди них изобразил несколько очень удачно задуманных обнаженных тел, и особенно прекрасен мертвый человек, показанный в сокращении. На другой равным образом история о святом Рохе, полная очень красивых и изящных фигур, словом, такая, что она считается одной из лучших работ этого живописца. Посреди же церкви он изобразил историю таких же размеров с Иисусом Христом, исцеляющим расслабленного у писцины Пробатика, которая также считается толковой.

В церкви Санта Мариа дель Орто, где, как упоминалось выше, потолок расписывали живописцы из Брешии Кристофано с братом, Тинторетто написал на обеих стенах по сторонам главной капеллы, а именно маслом на холсте, две картины, высота которых от свода до нижнего карниза составляла двадцать два локтя. На той, что по правую руку, он изобразил Моисея, спускающегося с горы, где получил от Господа скрижали закона, и видящего, что народ его поклоняется золотому тельцу, а насупротив этой на другой помещается Страшный суд во время второго пришествия – написанный с необузданной выдумкой, поистине страшной и внушающей ужас разнообразием фигур праведников и грешников всякого возраста и обоего пола, расположенных в просветах и в отдалении. Там изображена также лодка Харона, но в манере столь отличной от других, что она кажется и красивой, и странной, и если бы эта причудливая выдумка была осуществлена с рисунком правильным и упорядоченным и если бы художник обратил такое же пристальное внимание на части и подробности, какое обратил на целое, выражая беспорядок, смятение и ужас этого дня, картина была бы потрясающей; с первого взгляда она поражает, но если присматриваться к ней внимательнее, то кажется, что она написана наспех.

В той же церкви, а именно на створках органа, он же написал маслом Богоматерь, входящую по ступеням во храм; это вещь законченная, самая лучшая и самая радостная в той церкви. В Санта Мариа Дзобениго также на створках органа он написал Обращение св. Павла, но с меньшим усердием; в Карита он написал образ на дереве со Снятием со креста Иисуса Христа, а в сакристии Сан Себастьяно, соревнуясь с Паоло Веронезе, который написал там много работ на потолке и стенах, он изобразил на дверцах шкафов Моисея в пустыне и другие истории, продолженные после него венецианским живописцем Наталино и другими.

Тот же Тинторетто написал в Сан Джоббе для алтаря, где Пьета, трех Марий и святых Франциска, Себастьяна и Иоанна с пейзажем, а на створках органа церкви сервитов – святых Августина и Филиппа, внизу же Каина, убивающего брата своего Авеля. В Сан Феличе, на алтаре Причастия, а именно на своде абсиды, он написал четырех евангелистов, в люнете над алтарем – Благовещение, в другой люнете – Моление Христа о чаше, а на стене – Тайную вечерю Христа с апостолами. В Сан Франческо делла Винья на алтаре Снятия со креста его рукой написана лишившаяся чувств Богоматерь с другими Мариями и несколькими пророками. А в скуоле Сан Марко при Сан Джованни Паоло им написаны четыре большие истории. На одной из них св. Марк спускается с неба, дабы освободить помолившегося ему мученика от пыток, для которых приготовлены различные орудия, которые ломаются и которые палач уже не может применить к этому мученику. И на картине этой великое множество фигур, сокращений, доспехов, зданий, портретов и тому подобного, придающего ей большую нарядность. На другой – морская буря, во время которой подобным же образом является св. Марк, спасающий еще одного благочестивого человека; но картина эта написана не так тщательно, как первая. На третьей изображены дождь и мертвое тело другого почитателя св. Марка, душа которого поднимается на небо; фигуры и здесь сочетаются весьма толково. На четвертой, где изображено заклинание бесноватого, Тинторетто изобразил в перспективе большую лоджию, а в конце ее костер, отражающийся на ней многими отсветами. А помимо перечисленных историй его же рукой на алтаре толково написан св. Марк.

Итак, все эти работы и многие другие неупомянутые, ибо достаточно было назвать самые лучшие, были выполнены Тинторетто с такой быстротой, что едва подумаешь о том, что он начал, а он уже кончил. И удивительное дело, он, несмотря на самые необузданные на свете приемы, всегда находит себе работу, ведь даже когда не помогают ни друзья, ни какие-либо другие способы, чтобы получить ту или иную работу, но раз ему хочется ее выполнить, он ее сделает во что бы то ни стало, хотя за малую цену, хоть задаром или насильно. Недавно, когда он в скуоле Сан Рокко написал большую картину на полотне маслом со Страстями Христа, члены этого сообщества постановили расписать и потолок чем-либо великолепным и достойным и заказать эту работу тому из находящихся в Венеции живописцев, кто представит лучший и самый красивый рисунок. И вот после того, как были приглашены Джузеппе Сальвиати, Федериго Дзуккеро, находившийся тогда в Венеции, Паоло Веронезе и Якопо Тинторетто, они распорядились, чтобы каждый из них представил рисунок, обещая передать заказ тому, кто окажется на высоте. Таким образом, в то время как остальные приступили со всем старанием к своим рисункам, Тинторетто, сняв размеры будущей работы и достав большой холст, с обычной своей быстротой его расписал, но так, что никто не знал об этом, и поместил его на предназначенном для него месте. И в то утро, когда сообщество собралось для того, чтобы осмотреть названные рисунки и вынести решение, оказалось, что Тинторетто уже полностью закончил работу и поместил ее на свое место. Когда же они на него рассердились, заявив ему, что от него требовались рисунки, работу же ему не заказывали, он ответил, что таким способом он рисует, а по-другому не умеет, и что образцы и рисунки должны быть именно такими, дабы никто не был введен в заблуждение, и что если в конце концов они не хотят заплатить за работу, вознаградив его труды, он ее им дарит. Высказавшись таким образом, хотя он подвергся еще многим неприятностям, он добился того, что работа находится и ныне на том же месте. На этом полотне изображен Бог Отец, сходящий с небес в сопровождении многочисленных ангелов, чтобы принять в свои объятия св. Роха; а в самом низу много фигур, написанных в обычной его манере и обозначающих или, точнее говоря, представляющих другие главные венецианские скуолы: как Кари та, Сан Джованни Эванджелиста, Мизерикордиа, Сан Марко и Сан Теодоро. Однако, поскольку перечислять все работы Тинторетто было бы слишком долго, достаточно и того, что было рассказано об этом поистине выдающемся человеке и достойном похвал живописце.

Поскольку же в те же времена в Венеции был еще один живописец по имени Брадзакко, покровительствуемый семьей Гримани и проживший много лет в Риме, ему по протекции была поручена роспись потолка Сала де'Кави, главной залы Совета Десяти. Но, понимая, что он один не справится и нуждается в подмоге, он пригласил себе в товарищи Паоло Веронезе и Баттисту Фаринато, поделив между ними и самим собой девять картин маслом, которые для той залы предназначались, а именно четыре овальных по углам, четыре прямоугольных и одну большую овальную в середине, причем эта последняя, кроме еще трех, была поручена Паоло Веронезе, который изобразил Там Юпитера, низвергающего молнии на Пороки, и другие фигуры. А еще он взял две овальные меньшего размера и одну прямоугольную, две же передал Баттисте. На одной изображен морской бог Нептун, а на других с двумя фигурами на каждой показано величие, мир и спокойствие Венеции. И хотя все трое проявили себя хорошо, лучшим из всех оказался Паоло Веронезе, который заслужил себе впоследствии от тех же синьоров заказ на другой потолок, рядом с упоминавшейся залой, где он вместе с Баттистой Фаринато написал маслом св. Марка, которого в небесах поддерживают ангелы, а внизу – Венецию в окружении Веры, Надежды и Любви; вещь эта хотя и хороша, однако по качествам своим уступала первой.

А затем Паоло написал самостоятельно в Умильта на потолке в большом овале Успение Богоматери с другими фигурами, картину жизнерадостную, прекрасную и превосходно задуманную.

В наши дни в том же городе был еще один хороший живописец, Андреа Скьявоне; я называю его хорошим потому, что он действительно иногда случайно писал хорошие вещи, и потому, что он всегда подражал как мог хорошим мастерам. Но так как большая часть его картин находится в дворянских домах, я расскажу лишь о некоторых, находящихся в общественных местах. В венецианской церкви Сан Себастьяно для капеллы семейства Пеллегрини он написал св. Иакова с двумя пилигримами. В церкви Кармине на своде хора он написал Успение со многими ангелами и святыми, и в той же церкви в капелле Сретения он изобразил Принесение во храм Богоматерью младенца Христа со многими написанными с натуры портретами, но лучше всех там фигура женщины в желтом платье, кормящей ребенка, написанная, как это принято в Венеции, пятнами или мазками без всякой отделки. Джорджо Вазари заказал ему в 1540 году большое полотно, на котором маслом была написана происходившая не так давно битва между Карлом V и Барбароссой; эта работа, одна из лучших когда-либо написанных Андреа Скьявоне, поистине очень хороша и находится ныне во Флоренции в доме наследников великолепного мессера Оттавиано деи Медичи, куда ее в дар отослал Вазари.