ЖИЗНЕОПИСАНИЕ МАРКАНТОНИО БОЛОНЦА И ДРУГИХ

Поскольку нами в теории живописи мало говорилось об эстампах на меди, ибо тогда достаточно было показать способ гравирования по серебру при помощи резца, квадратного в сечении инструмента, со срезанным под углом и очень тонким лезвием, мы, пользуясь настоящим жизнеописанием, скажем о них сейчас ровно столько, сколько нам это покажется достаточным. Так вот, начало гравирования эстампов восходит к флорентинцу Мазо Финигверра, а именно к 1460 годам от года нашего спасения. Действительно, все свои вещи, которые он гравировал по серебру, заполняя узоры чернью, он отпечатывал с глины, заливая узоры расплавленной серой, смешанной с сажей: эта маслянистая смесь имела тот же вид, что и чернь на серебре. Затем он делал отпечатки на влажной бумаге, пользуясь такой краской и нажимая на бумагу круглым, но совершенно ровным валиком так, что узор казался не только напечатанным, но как бы нарисованным пером.

Последователем его был флорентийский золотых дел мастер Баччо Бальдини, который, плохо владея рисунком, все свои работы выполнял по замыслам и рисункам Сандро Боттичелли. А так как об этом способе проведал находившийся в Риме Андреа Мантенья, он и стал гравировать многие свои произведения, как о том говорится в его жизнеописании.

Когда же это изобретение проникло и во Фландрию, некий Мартин, почитавшийся тогда в Антверпене отличнейшим живописцем, многое сделал этим способом и послал в Италию большое количество напечатанных рисунков, которые все были помечены буквами М. С., и в первую очередь пять неразумных дев с потухшими светильниками и пять разумных с зажженными, а также Распятие Христа с предстоящим св. Иоанном и Богоматерью у его ног. Последняя была настолько хорошей гравюрой, что флорентийский миниатюрист Герардо принялся ее копировать также резцом, что ему великолепно и удалось, однако он этим ограничился, так как жил очень недолго.

После этого Мартин выпустил четыре тондо с изображением четырех евангелистов и на двух небольших листах – Иисуса Христа с двенадцатью апостолами и Веронику с шестью святыми того же размера, а также гербы нескольких немецких господ, поддерживаемые обнаженными и одетыми мужчинами и женщинами. Равным образом выпустил он и св. Георгия, разящего змия, Христа перед Пилатом, умывающим руки, и довольно большое Успение Богоматери, на котором изображены все апостолы и которое было одним из лучших листов, когда-либо им награвированных. А еще на одном листе он изобразил св. Антония, терзаемого дьяволами и поддерживаемого в воздухе целой их толпой в самых разнообразных и причудливых формах, какие только можно себе представить. Лист этот настолько понравился юному Микеланджело, что он стал писать его красками.

После этого Мартина такими же гравюрами, но с лучшим рисунком, более осмысленно и с более богатой выдумкой стал заниматься в Антверпене Альбрехт Дюрер, пытаясь подражать природе и приблизиться к итальянской манере, которую он всегда очень высоко ценил. Так, будучи еще совсем юношей, он сделал много вещей, понравившихся не меньше Мартиновых, и гравировал их собственноручно, подписываясь своим именем. В 1503 году он выпустил маленькую Богоматерь, в которой превзошел и Мартина, и самого себя, а затем на многих других листах – великолепных лошадей, нарисованных с натуры по две на каждом листе, а еще на одном листе – блудного сына в образе мужика, стоящего на коленях со сложенными на груди руками и смотрящего в небо, в то время как несколько свиней едят из корыта, и тут же изображены красивые дощатые дома, какие бывают в немецких деревнях. Напечатал он и небольшого св. Себастьяна, привязанного с поднятыми руками, и сидящую Богоматерь с младенцем на руках перед окном, освещающим ее со спины, – для маленькой вещи лучшего себе и представить нельзя.

Выпустил он женщину, одетую по-фламандски, которая едет верхом в сопровождении пешего слуги, а на большой медной доске он вырезал нимфу, уносимую морским чудовищем, в то время как другие нимфы купаются. Достигнув совершенства и вершины этого искусства, он с тончайшим мастерством изобразил на доске того же размера Диану, избивающую палкой нимфу, которая ищет защиты на коленях у сатира. На этом листе Альбрехт решил показать, насколько он владеет обнаженным телом. Однако хотя мастера эти и пользовались большой славой у себя на родине, у нас произведения их ценятся только за мастерство гравюры, и я готов поверить, что Альбрехт, пожалуй, и не сумел бы сделать лучшего, так как, не имея другой возможности, он был вынужден, изображая обнаженное тело, срисовывать своих же учеников, у которых наверняка, как у большинства немцев, были безобразные тела, хотя одетыми люди этих стран и кажутся очень красивыми.

Напечатал он также множество всяких бытовых сцен во фламандском духе на листах с очень маленьким полем тиснения и с изображением крестьян и крестьянок, играющих на волынке, пляшущих, а то и торгующих птицей и прочим добром и на всякие другие лады. Награвировал он также и человека, задремавшего в бане, которого во сне соблазняет Венера, Амур же забавляется тем, что влезает на ходули, дьявол же дувалом, вернее маленькими ручными мехами, надувает спящего через ухо.

Выпустил он также дважды и по-разному изображенного св. Христофора, несущего младенца Христа, причем оба они великолепны и мастерски выполнены в передаче прядей волос и всего остального. Придя к убеждению, после всех этих произведений, насколько медленно он гравирует по меди, а также располагая множеством замыслов, нарисованных по-разному, он стал резать по дереву, так как этот способ представляет тем, кто лучше рисует, больше возможностей показать совершенство своего мастерства. В этой манере он и выпустил в 1510 году два небольших эстампа, на одном из которых – Усекновение главы св. Иоанна Крестителя, а на втором – Поднесение этой главы на блюде пирующему Ироду, на других же листах – св. Христофор, св. папа Сикст и св. Лаврентий.

И вот, убедившись, что резать по дереву гораздо легче, чем по меди, он, продолжая работать по дереву, сделал св. Григория, справляющего мессу в сопровождении диакона и его служки. Наконец, осмелев, он в 1500 году награвировал на листе королевской бумаги часть Страстей Христовых, а именно, предполагая со временем выполнить также и остальное, четыре вещи, как-то: Тайную Вечерю, Ночное моление Христа в Гефсиманском саду, Нисхождение его во ад и вызволение оттуда праотцов и его Воскресение во славе. Вторую же сцену он изобразил также маслом на превосходнейшей маленькой картине, находящейся ныне во Флоренции у синьора Бернардетто деи Медичи.

А если впоследствии и были выпущены гравюры остальных восьми частей, напечатанные с подписью Альбрехта, нам кажется неправдоподобным приписывать их ему, так как вещи эти – плохие и, судя по головам, одеждам и всему приему, на манеру его не похожи, почему и полагают, что они были выполнены другими после его смерти ради барыша, когда можно было уже не считаться с самим мастером и не давать ему этого заказа. А подтверждается это тем, что он в 1511 году сделал в том же размере на двадцати листах все житие Богородицы и настолько хорошо, что лучшего и сделать нельзя в отношении выдумки, построения перспективы и изображения построек, одежд и голов стариков и юношей.

И, в самом деле, если бы этот исключительный человек, столь деятельный и разносторонний, родился в Тоскане, а не во Фландрии, и если бы он имел возможность изучить все, что есть в Риме, так, как изучили это мы, он сделался бы лучшим живописцем всех стран, подобно тому как он был самым исключительным и самым прославленным художником из всех, которыми когда-либо обладали фламандцы.

В том же году, продолжая искать выход для воплощения своих фантазий, он решил создать пятнадцать разных деревянных досок одного размера, чтобы передать страшное видение, записанное на острове Патмосе св. Иоанном Евангелистом в его Откровении. И вот, приступив к работе со всем свойственным ему необузданным воображением, весьма подходящим для такого сюжета, он изобразил все эти небесные и земные явления настолько хорошо, что это было просто чудом, а всех зверей и чудовищ – с таким разнообразием приемов, что это оказалось великим откровением для многих из наших художников, которые впоследствии воспользовались изобилием и богатством его великолепных фантазий и выдумок.

Его же руки можно видеть резанного на дереве обнаженного Христа, который окружен эмблемами страстей и, приложив руки к лицу, оплакивает наши грехи. Вещь эту, как она ни мала, нельзя не похвалить.

Засим, достигнув еще большего умения и еще большей смелости и видя, что произведения его в цене, он сделал несколько листов, поразивших весь мир, а также принялся за резьбу доски эстампа в пол-листа с изображением олицетворенной Меланхолии со всеми инструментами, от которых всякий, кто ими пользуется, становится меланхоликом, и удалась она ему столь отменно, что более тонкой работы резца представить себе невозможно. А на трех маленьких листах он изобразил три Богоматери, друг от друга отличных и исполненных в тончайшей резьбе. Однако было бы слишком долго, если бы я стал перечислять все произведения, вышедшие из рук Альбрехта. Достаточно, если читатель узнает, что, нарисовав тридцать шесть историй для серии Страстей Христовых и вырезав их, он договорился с Маркантонио о совместном выпуске этих листов. И вот, попав в Венецию, произведение это явилось причиной того, что в Италии стали делать удивительные образцы таких эстампов, как об этом будет сказано ниже.

В то время как Франческо Франча в Болонье занимался живописью, из числа многих его учеников выдвинулся, как самый изобретательный из них, некий юноша по имени Маркантонио, который получил прозвище деи Франчи, так как он много лет находился при Франче и очень был им любим. И вот, владея рисунком лучше, чем его учитель, и пользуясь резцом с большой легкостью и изяществом, он обрабатывал чернью пояса и всякие другие серебряные предметы, которые были в то время в большом ходу и которые получались у него исключительно красивыми, так как он был в этом деле поистине неподражаем. А когда у него, как и у многих в свое время, возникло желание постранствовать по свету и кое-что повидать, в частности – приемы других художников, он, с благословения Франчи, отправился в Венецию, где был хорошо принят в среде художников этого города. В то самое время кое-кто из приехавших в Венецию фламандцев привез с собой много листов, гравированных и отпечатанных на дереве и на меди Альбрехтом Дюрером, и Маркантонио увидел их на площади св. Марка. Пораженный манерой этих работ и приемами Альбрехта, он истратил на эти листы почти все деньги, которые он взял с собой из Болоньи, в частности, он купил Страсти Иисуса Христа, резанные на тридцати шести деревянных досках в размере четверти листа, недавно отпечатанные названным Альбрехтом и включавшие все, начиная от грехопадения Адама и изгнания его ангелом из рая и кончая сошествием св. Духа. Сообразив, сколько чести и пользы извлек бы для себя всякий, кто занялся бы в Италии этим искусством, Маркантонио решил отдаться ему возможно более тщательно и ревностно. И вот он стал подделывать эти гравюры Альбрехта, изучая способ ведения черты и общий характер купленных им эстампов, которые настолько славились своей новизной и своей красотой, что каждый стремился их приобрести.

Подделал же он все тридцать листов страстей и жизни Христа, но на меди и грубой резьбой, подобной той резьбе, которой Альбрехт резал по дереву, и подписывал их той монограммой, которой Альбрехт подписывал свои произведения, а именно буквами А. Д. Он добился при этом такого сходства, что листы эти, о которых никто не знал, что их сделал Маркантонио, приписывались Альбрехту и продавались и покупались как его произведения. Когда же об этом написали Альбрехту во Фландрию и послали ему одну из Страстей, подделанных Маркантонио, Альбрехт пришел в такую ярость, что, покинув Фландрию, прибыл в Венецию и, обратившись в Синьорию, подал жалобу на Маркантонио, однако ничего не добился, кроме того, что Маркантонио было запрещено впредь помечать свои вещи именем или вышеприведенной монограммой Альбрехта.

После всего этого Маркантонио, переехав в Рим, полностью отдался рисунку, Альбрехт же, вернувшись во Фландрию, застал там нового соперника, который уже приступил к изготовлению многих тончайших гравюр, соревнуясь в этом с Альбрехтом. Это был Лука из Голландии, который, хотя и не владел рисунком так, как владел им Альбрехт, тем не менее во многом не уступал ему в умении пользоваться резцом. В числе многих больших и красивых листов, им выполненных, первыми в 1509 году появились два тондо, в одном из которых – Несение креста, а в другом – Распятие. Затем он выпустил Самсона, конного Давида и св. Петра-мученика с его убийцами. После чего он напечатал гравированный на меди лист с изображением сидящего Саула и юного Давида, играющего перед ним. А немного времени спустя он, уже значительно созрев, изобразил на огромнейшей, тончайшим образом гравированной, картине Вергилия, подвешенного за окном в корзине, и тут же разные головы и фигуры, настолько удивительные, что Альбрехт, изощрив свой талант в этом соревновании, выпустил несколько листов, превосходнее которых и быть не может. В том числе, желая показать все свое умение, он изобразил вооруженного всадника, олицетворяющего человеческое мужество с такой законченностью, что мы видим блеск на доспехах и на шерсти вороного коня, столь трудно передаваемый в рисунке. Рядом с этим человеком шла Смерть с песчаными часами в руках, а за ним дьявол и тут же мохнатая собака, выполненная с самыми трудными тонкостями, какие только доступны гравюре.

В 1512 году были выпущены шестнадцать маленьких историй Страстей Христовых, им же выполненные на меди так хорошо, что более красивых, нежных, живых и к тому же более объемных фигурок и не увидишь. И опять-таки тот же Лука из Голландии, воодушевленный тем же духом соревнования, вырезал двенадцать подобных же досок, очень красивых, но далеко не столь совершенных по резьбе и по рисунку, а также св. Георгия, утешающего девушку, которая плачет, так как ей суждено быть растерзанной змием, Соломона, поклоняющегося идолам, Крещение Христа, Пирама и Физбу и Ассура с царицей Эсфирь, склонившей перед ним колена.

Со своей стороны, и Альбрехт, не желая уступить Луке ни по количеству, ни по качеству своих произведений, вырезал обнаженную женскую фигуру, сидящую на облаках, а также Умеренность, держащую в руках золотую чашу и узду, на фоне пейзажа, изображенного с мельчайшими подробностями, а затем и св. Евстахия, коленопреклоненного перед оленем с крестом между рогами. Этот лист – просто чудо, но особенно хороши собаки, которые изображены в разных положениях и прекрасней которых и быть не может. А в числе многих путтов, выполненных им в различных манерах для украшения гербов и эмблем, он сделал несколько, держащих щит с черепом в шлеме, увенчанном петухом, перья которого так распущены, что более тонкой работы при помощи резца, казалось бы, выполнить невозможно. И в конце концов он выпустил лист с изображением пишущего св. Иеронима в кардинальском облачении, со спящим львом у его ног. На этом листе Альбрехт изобразил комнату с застекленными окнами, освещаемую солнцем, лучи которого падают как раз в то место, где пишет святой, так живо, что это поистине чудо, и тут же книги, часы, рукописи и всякие другие предметы, как нельзя лучше подходящие для такого рода занятий. Вскоре после чего, а это было чуть ли не последним его произведением, он в 1523 году изобразил в маленьком размере Христа с двенадцатью апостолами. Можно также видеть многие его эстампы с портретными головами, как-то: Эразма Роттердамского, имперского курфюрста, кардинала Альбрехта Бранденбургского, а также и собственный его портрет. Однако, сколько бы он ни гравировал, он никогда не бросал живописи, но продолжал писать на дереве и на холсте и создавал всякие иные живописные произведения, все без исключения – выдающиеся. Мало того, он оставил после себя много писаний, касающихся гравюры, живописи, перспективы и архитектуры.

Вернемся, однако, к гравированным эстампам. Творения Дюрера послужили для Луки из Голландии толчком к тому, что он по мере сил стал следовать по его стопам и, после упомянутых выше вещей, вырезал на меди четыре истории из деяний Иосифа, четырех евангелистов, трех ангелов, явившихся Аврааму в долине Мамврийской, Купание Сусанны, молящегося Давида, Мардохея, торжествующего на коне, Лота, опьяненного дочерьми, сотворение Адама и Евы, которым Бог запрещает вкушать от плода на дереве, указывая на него, Каина, убивающего своего брата Авеля. Все эти листы были выпущены в 1529 году.

Но больше всего известности и славы доставил Луке большой лист с изображением Распятия Иисуса Христа и другой, где Пилат на него указует, говоря: «Се человек». Эти листы, большие и многофигурные, ценятся очень высоко, равно как и Обращение св. Павла, где его, ослепшего, ведут в Дамаск. Произведения эти достаточно говорят о том, что Лука может быть причислен к тем, кто превосходно владел резцом.

Композиции историй Луки очень выразительны и выполнены с такой ясностью и до такой степени лишены всякой путаницы, что и в самом деле кажется, что изображаемые им события и не могли произойти иначе. К тому же в композициях этих в большей степени соблюдены законы искусства, чем у Альбрехта. Мало того, по ним видно, что, гравируя свои произведения, он проявлял большую сообразительность, тщательно все обдумывал, ибо у него все постепенно удаляющиеся предметы изображены все с меньшим нажимом резца, теряясь вдали, так же как они и в природе постепенно теряются для глаза, смотрящего на них издали. Принимая это во внимание, он и изображал их дымчатыми и настолько нежными, что и в цвете этого иначе не изобразишь. Эти его наблюдения открыли глаза многим живописцам.

Им же были выпущены и многие небольшие эстампы, как-то: разные Мадонны, двенадцать апостолов с Христом, многие святые мужи и жены, шлемы и т. п. Очень хорош мужик, который дает вырвать себе зуб и испытывает от этого такую боль, что не замечает, как в это время женщина опустошает его кошелек. Все эти произведения Альбрехта и Луки послужили толчком к тому, что после них многие другие фламандские и немецкие художники стали печатать подобные же превосходные гравюры.

Пора нам, однако, вернуться к Маркантонио. По приезде в Рим он вырезал на меди великолепнейшую гравюру по рисунку Рафаэля Урбинского, изображавшую самоубийство римлянки Лукреции и выполненную настолько умело и в такой прекрасной манере, что некоторые его друзья тотчас же отнесли ее Рафаэлю, который решил выпустить в печать некоторые рисунки своих произведений, и в первую очередь прежний свой рисунок с изображением Суда Париса, на котором ему захотелось нарисовать также и колесницу солнца, и нимф, обитающих в рощах, в источниках и реках, и всякие сосуды, кормила и прочие красивые выдумки. И вот, после того как это было решено, Маркантонио так награвировал рисунки Рафаэля, что весь Рим был этим ошеломлен. Вслед за этими листами было им гравировано Избиение младенцев с великолепными обнаженными фигурами женщин, мужчин и детей, вещь совершенно исключительная, и далее: Нептун, обрамленный маленькими историями с похождениями Энея, великолепнейшее Похищение Елены, также нарисованное Рафаэлем, и еще другой лист, на котором мы видим смерть св. Фелицитаты в кипящем масле и обезглавливание ее сыновей. Работы эти принесли Маркантонио такую известность, что гравюры его ценились за их хороший рисунок гораздо выше, чем фламандские, и купцы отлично на них наживались.

Рафаэль долгие годы держал при себе для растирания красок некоего подмастерью по прозванию Бавьера. А так как этот человек кое-что умел делать, Рафаэль распорядился, чтобы Маркантонио гравировал, а Бавьера занимался печатанием, и чтобы таким образом можно было напечатать все его истории, продавая их любому желающему как оптом, так и в розницу. Взявшись таким образом за дело, они напечатали бесчисленное множество вещей, которые им принесли величайшую прибыль. Подписаны же были листы нижеследующими монограммами: вместо полного имени Рафаэля Санцио из Урбино – RS, вместо имени Маркантонио – MF. Произведения же эти следующие: Венера, обнимающая Амура, по рисунку Рафаэля, и история, в которой изображен Бог Отец, благословляющий семя Авраама, а также служанка с двумя детьми. После чего были вырезаны все тондо, которые были выполнены Рафаэлем в покоях папского дворца, а именно – Познание природы, Каллиопа с лирой в руках, Провидение и Правосудие, далее – маленький рисунок истории, написанной Рафаэлем в той же комнате и изображающей Парнас с Аполлоном, музами и поэтами, а также Эней с Анхизом на спине в пылающей Трое – рисунок, сделанный Рафаэлем для маленькой картины.

Вслед за этим была напечатана Галатея того же Рафаэля, изображенная на колеснице, влекомой по морю дельфинами, с тритонами, похищающими нимфу. По окончании всего этого Маркантонио также по рисункам Рафаэля и тоже на меди вырезал много отдельных фигур, как-то: Аполлона с лирой в руках, фигуру Мира, которой Амур подносит масличную ветвь, три богословских добродетели и три нравственных, а также в том же размере – Иисуса Христа с двенадцатью апостолами и на полулисте Мадонну, которую Рафаэль написал на алтарном образе в Арачели, и ту, которая была отправлена в Неаполь в церковь Сан Доменико и на которой кроме Богоматери изображены св. Иероним и Архангел Рафаил с Товием, а на маленьком листе сидящую в кресле Мадонну, которая обнимает полуобнаженного младенца Христа, не говоря о многих других Мадоннах, срисованных с картин, которые были написаны Рафаэлем для разных лиц.

После чего он вырезал младенца Иоанна Крестителя, сидящего в пустыне, и далее – алтарный образ, написанный Рафаэлем для церкви Сан Джованни ин Монте и изображающий св. Цецилию с другими святыми, лист, считавшийся исключительно прекрасным. А так как Рафаэль выполнил для папской капеллы все картины для ков ров, впоследствии выгнанных шелком и золотом и изображавших истории из деяний св. Петра, св. Павла и св. Стефана, Маркантонио награвировал из всех этих историй Проповедь св. Павла, Избиение камнями св. Стефана и Исцеление слепого. Эстампы эти были так хороши, благодаря замыслам Рафаэля, а также живости рисунка и тщательности резьбы Маркантонио, что лучшего увидеть было невозможно.

А потом он вырезал прекраснейшее Снятие со креста по композиции Рафаэля и с удивительной фигурой лишившейся чувств Богоматери и несколько позже великолепный эстамп с образа Рафаэля, попавшего в Палермо и изображающего Несение креста, а также большой и прекраснейший эстамп с рисунка Рафаэля, на котором был изображен Христос, парящий в воздухе, а на земле – коленопреклоненные Богоматерь, св. Иоанн Креститель и св. Екатерина и предстоящий св. апостол Павел. Эта доска погибла, как и другие, почти совсем стертые от долгого употребления и увезенные немцами и другими войсками во время разграбления Рима.

Тот же Маркантонио вырезал в профиль портрет папы Климента VII, бритого, как на медалях, а после него императора Карла V в молодости, а затем его же в более зрелом возрасте; равным образом и Фердинанда, короля римлян, унаследовавшего империю от упомянутого выше Карла V. В Риме же он сделал с натуры портрет знаменитейшего поэта мессера Пьетро Аретино, самый лучший из всех портретов Маркантонио, и немногим позднее – двенадцать древнеримских императоров в медалях. Некоторые из этих листов Рафаэль послал во Фландрию Альбрехту Дюреру, который очень похвалил Маркантонио и взамен послал Рафаэлю кроме многих других листов также и свой собственный портрет, который был признан прекрасным во всех отношениях.

И вот, по мере того как слава Маркантонио все возрастала, а самое производство эстампов приобретало более высокую оценку и более широкое признание, многие стали договариваться с ним о том, чтобы у него этому научиться. Но особенно, в числе прочих, преуспели в этом деле Марко из Равенны, подписывавший свои листы монограммой Рафаэля – RS, и Агостино Венецианец, помечавший свои произведения монограммой – AV. Оба они воспроизвели в своих эстампах много рисунков Рафаэля, как-то: Богородицу перед распростертым телом Иисуса Христа, у ног которого находятся Иоанн, Магдалина, Никодим и остальные Марии, и они же награвировали другой лист больших размеров с изображением Богоматери, распростертые руки которой и взоры, воздетые к небу, выражают безутешное ее горе, и Христа, лежащего и мертвого, как на первом эстампе. После этого Агостино напечатал Рождество Христово в хижине, вокруг которой толпятся пастухи и над которой парят ангелы и фигура Бога Отца, а кроме того, он выпустил множество всяких ваз, как античных, так и современных, и в том числе сосуд для благовоний в виде двух женщин, несущих на голове вазу со сквозным узором. Вырезал он также лист с изображением человека с волчьей головой, который подходит к другому, спящему на ложе, с намерением его убить, и далее Александра с Роксаной, которой он подносит царский венец в то время, как кругом порхают амуры: одни ее причесывают, а иные играют с оружием Александра. Оба они вырезали на очень большом листе Тайную Вечерю с двенадцатью апостолами, а также Благовещение – и то и другое по рисункам Рафаэля, а затем две истории бракосочетания Психеи, незадолго до того написанные Рафаэлем. В конце концов, упомянутые выше Агостино и Марко между собой вырезали и напечатали почти все, что было когда-либо нарисовано или написано Рафаэлем, а также многое из того, что было написано Джулио Романо, затем было ими воспроизведено. А так как из всех произведений Рафаэля не осталось почти ни одного, которое не было бы напечатано, они под конец вырезали истории, написанные Джулио в Лоджиях по рисункам Рафаэля. До сих пор встречаются некоторые из первых листов, помеченные монограммой MR, т. е. Марко Равенский, или монограммой AV, т. е. Агостино Венецианец, перегравированные поверх другими. Таковы: Сотворение мира; Сотворение животных, Жертвоприношение Каина и Авеля и смерть Авеля; Жертвоприношение Авраама; Ноев ковчег и Потоп; Выход животных из ковчега; Переход через Чермное море; Передача Моисею скрижалей Завета на горе Синай; Манна; Давид, убивающий Голиафа, в свое время награвированный Маркантонио; Соломон, сооружающий храм; Суд Соломона над женщинами; Посещение царицы Савской; из Нового Завета – Рождество, Воскресение, Сошествие Св. Духа. И все это было напечатано при жизни Рафаэля, а так как после его смерти Марко и Агостино разошлись, Агостино попал на службу к флорентийскому скульптору Баччо Бандинелли, заставившему его вырезать анатомический рисунок, который Баччо сделал с высушенных трупов и костей мертвецов, а затем его же Клеопатру, причем оба листа были признаны очень хорошими, после чего, набравшись смелости, Баччо нарисовал и отдал в гравировку большой лист (один из самых больших когда-либо до того гравировавшихся), полный одетых женщин и обнаженных мужских фигур, которые, по приказу Ирода, убивают невинных младенцев.

Маркантонио между тем продолжал гравировать и сделал на нескольких листах двенадцать апостолов, небольших по размеру и в различных манерах, а также много святых мужей и жен, и все это на пользу бедным живописцам, не очень-то хорошо владеющим рисунком. Вырезал он также обнаженного юношу, у ног которого находится лев и который пытается установить стяг, раздуваемый противным ветром, а также другого обнаженного юношу, несущего на спине базу, и, наконец, св. Иеронима, который, размышляя о смерти, вложил свой перст во впадину черепа, находящегося у него в руках, и это – по замыслу и рисунку Рафаэля. А потом он выпустил фигуру Правосудия, скопированную им с ковров папской капеллы, и далее – Аврору, которую везут две лошади, взнуздываемые Орами, трех Граций по античному образцу и Богоматерь, восходящую по ступеням храма.

После появления всех этих эстампов Джулио Романе, который при жизни своего учителя Рафаэля ни разу из скромности не пожелал напечатать ни одного из своих произведений, теперь, после его смерти, дал Маркантонио вырезать на большом листе два великолепнейших конских сражения, а также все истории Венеры, Аполлона и Гиацинта, которые были им написаны в бане на вилле мессера Бальдассаре Турини из Пеши, равно как и четыре истории из жития Магдалины и четыре евангелиста со свода капеллы Св. Троицы, где они были написаны для некоей блудницы, хотя капелла эта ныне и принадлежит мессеру Аньоло Массими. Им же был изображен и напечатан прекраснейший античный саркофаг из Майано, который находится ныне во дворике при соборе Св. Петра и на котором изваяна львиная охота, а после этого – одна из античных мраморных историй, находящихся в пролете арки Константина; и, наконец, – много историй, нарисованных в свое время Рафаэлем для коридора и Лоджий дворца и впоследствии перегравированных Томмазо Барлакки, вместе с историями на коврах, нарисованных Рафаэлем для Сикстинской капеллы.

После этого Джулио Романо поручил Маркантонио вырезать по его рисункам на двадцати листах все возможные способы, положения и позы, в каких развратные мужчины спят с женщинами, и, что хуже всего, мессер Пьетро Аретино написал для каждого способа неприличный сонет, так что я уж и не знаю, что было противнее: вид ли рисунков Джулио для глаза или слова Аретино для слуха. Произведение это было строго осуждено папой Климентом, и если бы, когда оно было опубликовано, Джулио уже не уехал в Мантую, он заслужил бы суровое наказание от разгневанного папы. А так как некоторые из этих рисунков были найдены в местах, где это меньше всего можно было ожидать, они не только были запрещены, но и сам Маркантонио был схвачен и заключен в тюрьму, и плохо бы ему пришлось, если бы кардинал Медичи и Баччо Бандинелли, находившиеся в Риме на службе у папы, его не выручили. Да и в самом деле не следовало бы, как это, однако, часто делается, злоупотреблять божьим даром на позор всему миру в делах омерзительных во всех отношениях. Выйдя из тюрьмы, Маркантонио закончил для Баччо Бандинелли уже начатый им большой лист, полный обнаженных фигур, которые поджаривают лежащего на решетке св. Лаврентия. Лист этот был тогда же признан поистине прекрасным, да и гравирован он с мастерством необычайным. А Бандинелли, в то время как Маркантонио резал лист, пожаловался папе, но понапрасну, что Маркантонио делает много ошибок. И получил Бандинелли в благодарность именно ту награду, которую он заслужил своим неблагородством. Закончив лист, Маркантонио, прежде чем Баччо об этом узнал, но будучи сам обо всем осведомлен, отправился к папе, который весьма ценил успехи в области рисунка, и показал ему оригинал, нарисованный Бандинелли, а затем – только что отпечатанный лист, после чего папа убедился в том, что Маркантонио весьма рассудительно не только не допустил никаких ошибок, но и исправил многие и притом весьма существенные ошибки, допущенные Бандинелли, и что он обнаружил гораздо больше знаний и уменья в гравюре, чем Баччо в рисунке. И папа очень его похвалил и после этого всегда охотно видел его при себе и, как полагается, почтил его своими благодеяниями. Однако, когда случилось разграбление Рима, Маркантонио стал чуть ли не нищим, так как он не только потерял все свое имущество, но, желая вырваться из рук испанцев, был вынужден заплатить хороший выкуп. Сделав это, он покинул Рим и никогда больше туда не возвращался, да и не так много можно увидеть вещей, выполненных им с тех пор. Многим обязано наше искусство Маркантонио за то, что он в Италии положил начало эстампу на потребу и на пользу искусству и в помощь всем его мастерам, почему многие и создали после него произведения, о которых будет сказано ниже.

Так, Агостино Венецианец, о котором уж говорилось выше, переехал после описанных нами событий во Флоренцию, намереваясь вступить в содружество с Андреа дель Сарто, считавшимся после Рафаэля одним из лучших живописцев Италии. И вот Андреа, уступив его уговорам, согласился печатать свои произведения и нарисовал усопшего Христа, поддерживаемого тремя ангелами. Но так как Андреа это не удалось в точности так, как он это задумал, он с тех пор больше никогда не соглашался что-либо напечатать из своих произведений. Правда, после его смерти кем-то были выпущены гравюры с Посещением св. Елизаветы и Крещением народов св. Иоанном, заимствованные из одноцветных историй, которые Андреа написал во Флоренции в помещении Сообщества делло Скальцо.

Равным образом и Марко из Равенны помимо вышеупомянутых вещей, выполненных им совместно с Агостино, сделал и единолично много хороших и похвальных гравюр, помеченных уже упоминавшейся его монограммой.

После них было еще много превосходнейших гравюр, так что каждая провинция могла наслаждаться, глядя на почтенные работы отмеченных мастеров. Среди них оказался один, которому хватило смелости печатать с деревянных досок листы, на которых светотени казались написанными кистью, дело хитрое и трудное. А был это не кто иной, как Уго да Карпи, хотя и посредственный живописец, однако в других областях человек острейшего ума на всякие выдумки. Как уже говорилось в тридцатой главе теоретического введения, он же и оказался первым, кто попробовал и кому посчастливилось это сделать при помощи двух досок, одна из которых подобно медной служила ему для определения границ теней, а другая – для передачи тона краски, причем резцом углублялось все, кроме светов, которые на бумаге оставались белыми, так что после непечатания они казались высветленными при помощи белил. В этой манере Уго отпечатал лист с рисунка Рафаэля, выполненного светотенью и изображавшего сидящую Сивиллу и одетого отрока, который светит ей факелом. После того как это ему удалось, Уго, расхрабрившись, попытался печатать листы при помощи трех деревянных досок и в тритона: первая доска давала тень, вторая, с более нежным оттенком, – полутон, третья, с более глубокими вырезами, давала светлый тон фона и белые света бумаги. Этот способ также ему удался, и он отпечатал лист, на котором Эней выносит на своей спине Анхиза из пылающей Трои. А затем он сделал Снятие со креста и историю Симона Мага, в свое время представленную Рафаэлем на коврах в упоминавшейся уже капелле. Бегство филистимлян по рисунку Рафаэля, предназначавшемуся для росписей папских Лоджий, а после многих других вещей, также выполненных светотенью, он тем же способом изобразил Венеру со многими резвящимися амурами. А так как он, как уже говорилось, был живописцем, не умолчу я и о том, что написал он маслом, не пользуясь кистью, а только пальцами и частично всякими другими диковинными своими инструментами, алтарный образ на дереве, находящийся в Риме над алтарем Святого Лика. Однажды утром, слушая обедню перед этим алтарем вместе с Микеланджело и увидев надпись, говорившую, что образ написан Уго да Карпи без применения кисти, я, рассмеявшись, указал на эту надпись Микеланджело, который, тоже рассмеявшись, отвечал мне: «Было бы лучше, если бы он все-таки воспользовался кистью и написал все это в лучшей манере».

Итак, благодаря изобретенному Уго способу печатанья гравюр с двух разных деревянных досок для изображения светотени, многие другие, следуя по его стопам, стали выпускать множество превосходнейших листов. Так, уже после него, сиенский живописец Бальдассаре Перуцци напечатал подобным же светотеневым способом великолепнейший лист с изображением Геркулеса, который гонит фигуру Алчности, нагруженную золотыми и серебряными сосудами, с горы Парнаса, где собрались Музы в разнообразных и красивых позах. Франческо же Пармиджано вырезал на развернутом королевском листе Диогена – эстамп, по красоте своей превосходивший любой, когда-либо исполненный Уго. Показав этот способ печатания эстампов с трех досок Антонио из Тренто, тот же Пармиджано заставил его выполнить на большом листе светотенью Усекновение главы св. Петра и главы св. Павла, а затем на другом листе, но только с двух досок, – Тибуртинскую Сивиллу, показывающую императору Октавиану новорожденного Христа на лоне Богоматери, а также сидящую обнаженную мужскую фигуру с красивым поворотом в плечах, равно как и возлежащую Богоматерь в овале, не говоря о многих других листах, которые были напечатаны не им самим, а после его смерти гравером Джоанниколо из Виченцы. Однако самые красивые листы после смерти означенного Пармиджано были выполнены сиенцем Доменико Беккафуми, как о том будет подробно сказано в жизнеописании этого самого Доменико.

Не менее, впрочем, похвальным было изобретение более легкого, хотя и менее отчетливого, чем резцом, способа гравирования эстампов, а именно при помощи травления, когда прежде всего медную доску покрывают воском, лаком или масляной краской, а затем по ней рисуют остроконечным инструментом, процарапывающим воск, лак или краску. И действительно, если после этого залить доску крепкой жидкостью, выедающей медь и образующей на ней углубления, можно приступить к печатанию с такой доски. Этим способом Франческо Пармиджано выполнил множество небольших, но очень изящных вещей, как-то: Рождество Христово, Плач Марий над телом, один из ковров папской капеллы, вытканный по рисункам Рафаэля, и многие другие.

После этих мастеров вичентинский живописец Баттиста совместно с веронцем Баттистой дель Моро сделал пятьдесят гравюр с разнообразными и красивыми пейзажами, а во Фландрии Иероним Кок изобразил семь свободных искусств, в Риме же венецианец фра Бастиано воспроизвел Посещение, написанное для церкви Санта Мариа делла Паче, а также Посещение, написанное Франческо Сальвиати в Мизерикордии к празднику Усекновения главы, не говоря о многих других гравюрах, выполненных в Венеции как живописцем Баттистой Франко, так и многими другими мастерами.

Вернемся, однако, к простым гравюрам на меди. После того как Маркантонио уже выполнил все то, что было перечислено нами выше, Россо приехал в Рим, и Бавьера убедил его доверить печати некоторые из его произведений. Тогда Россо обратился к веронцу Джан Якопо дель Каральо, у которого была превосходнейшая рука и который всячески пытался подражать Маркантонио, и поручил ему вырезать нарисованную им анатомическую фигуру с высушенного трупа, держащую в руках череп и сидящую на земле рядом с поющим лебедем. Лист этот удался настолько, что Россо после этого заказал на листах должных размеров гравюры с нескольких своих рисунков, изображавших подвиги Геркулеса, а именно: Поражение Гидры, Бой с Цербером, Убиение Кака, Укрощение быка, которому Геркулес переламывает рога, Бой кентавров и, наконец, кентавра Несса, уносящего Деяниру. Листы эти получились настолько красивыми и настолько отменной резьбы, что тот же Якопо, опять-таки по рисункам Россо, выполнил историю сорок, которые были обращены в ворон за то, что они вздумали соперничать с Музами, состязаясь с ними в пении.

Когда же после этого Бавьера заказал Россо нарисовать для одной книги двадцать богов в нишах, каждого го своими атрибутами, Якопо Каральо вырезал их в изящной манере, а вскоре – и их превращения, к которым, однако, Россо, поссорившись с Бавьерой, дал только два рисунка, десять же других Бавьера заказал Перино дель Вага. Два рисунка Россо изображали Похищение Прозерпины и Филиру, ласкающую Сатурна, превратившегося в коня. Все рисунки были награвированы Каральо с таким мастерством, что они всегда очень высоко ценились. Засим Каральо начал резать для Россо Похищение сабинянок, из которого получилась бы вещь исключительная; однако он не смог ее закончить, так как началось разграбление Рима, Россо уехал, и все эстампы пропали. Правда, эта вещь впоследствии и попала в руки печатников, однако она оказалась плохой, так как гравирована она была кем-то ничего в этом деле не смыслящим и все ради денег.

Потом Каральо вырезал для Франческо Пармиджано гравюру с изображением Обручения Богоматери и другие вещи по его же рисункам, а для Тициана Вечеллио – великолепнейший лист с Рождеством, которое в свое время и было написано Тицианом. Создав множество гравюр на меди, этот Джакомо Каральо, как человек пытливый, занялся резанием камней и кристаллов. Отличившись в этом не меньше, чем в гравировании эстампов, он впоследствии, состоя при польском короле, гравированием по меди для печати, как делом низменным, уже больше не занимался, но увлекся драгоценными камнями, их резьбой, а также архитектурой. И вот, получая щедрые награды от этого великодушного короля, он накопил много денег и пересылал их в Пармскую область, чтобы под старость в тиши насладиться родиной, друзьями, учениками и плодами многолетних своих трудов.

После них в медной гравюре отличался Ламберто Суаве, резцу которого принадлежит, как мы видим, тринадцать листов с изображениями Христа и двенадцати апостолов, выполненные в отношении резьбы с тонким совершенством, и, будь его рисунок столь же основательным, сколько им во всем остальном проявлено труда, старания и уменья, он оказался бы мастером удивительным во всех отношениях, как это ясно видно по небольшому листу с изображением пишущего св. Павла, а также по Воскрешению Лазаря на другом листе большого размера, на котором отменно великолепны виды, в особенности отверстие в скале той пещеры, где похоронен Лазарь, и свет, освещающий некоторые фигуры со спины, ибо передан он с прекрасной и смелой выдумкой.

Высокое качество в работах такого рода обнаружил в равной мере также и Джованбаттиста Мантуанец, ученик Джулио Романо, между прочим, в Богоматери, изображенной с лунным серпом под ногами и с младенцем на руках, в нескольких очень красивых мужских головах в античных шлемах и в двух листах, на одном из которых изображен пеший знаменосец, а на другом – конный, и, равным образом, еще в одном листе, в котором много хорошего и на котором вооруженный Марс сидит на ложе, в то время как Венера любуется Купидоном, которого она кормит грудью. Весьма смело задуманы также два больших листа, где пожар Трои изображен с большой выдумкой, отличным рисунком и исключительным блеском. Эти и многие другие выполненные им листы помечены литерами: I. В. М.

Нисколько не менее отменным любого из упомянутых выше мастеров был Энеа Вико из Пармы, который, как мы видим, вырезал на меди Похищение Елены Россо, а также по его же рисунку еще один лист с изображением Вулкана и толпы Амуров, кующих стрелы в его кузнице при участии Циклопов, лист – поистине великолепный. Он воспроизвел на другом листе Леду Микеланджело, вырезал Благовещение по рисунку Тициана, а кроме того, историю Юдифи, написанную Микеланджело в Сикстинской капелле, портрет герцога Козимо деи Медичи в молодости и в полном вооружении по рисунку Бандинелли, портрет самого Бандинелли и, наконец, единоборство Купидона и Аполлона в присутствии всех богов. Вообще, если бы Энеа попал к Бандинелли и получил от него признание за свои труды, он вырезал бы для него еще много других превосходнейших листов. Засим отличнейший живописец Франческо, питомец кардинала Сальвиати, находясь во Флоренции и пользуясь щедростями герцога Козимо, заказал Энеа тот самый большой лист с изображением обращения св. Павла и множества всяких коней и солдат, который получил величайшее признание и доставил Энеа широкую известность. После этого последний сделал портрет синьора Джованни деи Медичи, отца герцога Козимо, в раме, полной всяких фигур. Равным образом вырезал он и портрет императора Карла V в раме, полной фигур побед и соответствующих трофеев, за что он заслужил награду от его величества и хвалу от каждого зрителя. А на другом, отлично выполненном им листе он изобразил победу его величества, одержанную им на Альбио, для Дони же он вырезал в форме медалей в очень красивых обрамлениях несколько головных портретов, а именно: Генриха, короля Франции, кардинала Бембо, мессера Лодовико Ариосто, синьоры Лауры Террачины, мессера Чиприано Морозино и, наконец, самого Дони.

А для редчайшего миниатюрного дона Джулио Кловио он сделал св. Георгия, верхом на коне, поражающего змия, на листе, в котором он показал себя с наилучшей стороны, хотя это и была, можно сказать, одна из первых его гравюр.

Наконец, обладая талантом ко всему возвышенному и желая перейти к начинаниям более значительным и более похвальным, он предался изучению античности, в особенности же античных медалей, о которых он выпустил в печать немало книг с доподлинными изображениями многих императоров и их жен, сопровождаемыми надписями и разного вида оборотами, могущими сообщить каждому любителю необходимые познания и разъяснения в области истории. Этим он заслужил и заслуживает величайшего признания, и всякий, кто порицал его за его сочинения о медалях, был не прав, ибо, если принять во внимание затраченный им труд и то, насколько книги эти полезны и красивы, нельзя не извинить, если он кое в чем несущественном иногда и ошибался, да и ошибки эти, проистекавшие не иначе как от плохой осведомленности, от излишней доверчивости или от инакомыслия, так или иначе обоснованного, и в самом деле достойны извинения, тем более что такого рода ошибки допускали и Аристотель, и Плиний, и многие другие.

Нарисовал Энеа также ко всеобщему удовлетворению и на пользу всем костюмы разных народностей, а именно то, как принято было одеваться в Италии, во Франции, в Испании, в Португалии, в Англии, во Фландрии и других частях света, причем как у мужчин, так и у женщин, как у крестьян, так и у горожан, и вещь эта получилась талантливая, красивая и смелая. Выполнил он также очень красивое родословное древо всех императоров. И, наконец, он ныне, после стольких трудов и работ, отдыхает под сенью Альфонса II, герцога Феррарского, для которого он сделал геральдическое древо всех маркизов и герцогов дома Эсте. Ради всего этого и многого другого, что было им создано и что он продолжает создавать, мне и захотелось достойно помянуть о нем в числе стольких выдающихся мастеров.

Над гравюрой на меди работали и многие другие, которые хотя и не достигли такого же совершенства, однако немало потрудились на пользу человечества, выпустили в свет много историй и иных произведений лучших мастеров, дали возможность увидеть различные замыслы и манеры живописцев тем, кто не может побывать в местах, где находятся главнейшие их творения, и познакомили заальпийских жителей со многими вещами, им дотоле неизвестными. Правда, хотя многие листы и пострадали от нерадения печатников, все же в некоторых гравюрах, не говоря уже об упоминавшихся, можно обнаружить кое-что и хорошее, как, например, в большом рисунке со Страшного суда Микеланджело, написанного на стене папской капеллы, гравированного Джорджо Мантуанцем, или в Распятии св. Петра и Обращении св. Павла, написанных в капелле Паолина в Риме и гравированных Джованбаттистой Кавальери, который по рисункам других мастеров впоследствии вырезал на меди и напечатал такие вещи, как св. Иоанн Креститель в пустыне, как Снятие со креста, которое Даниелло Риччарелли из Вольтерры написал в капелле церкви Тринита в Риме, как Богоматерь в окружении ангелов и как множество других.

Позднее и другие гравировали многое, заимствованное у Микеланджело, по требованию Антонио Ланферри, который для этой работы содержал нанятых им печатников, выпустивших в свое время книги с изображением всякого рода рыб, а затем и гравюры по рисункам Микеланджело, сделанным им для маркизы Пескара, а именно: Фаэтона, Тития, Ганимеда, Стрелков, Вакханалию, Сон, Оплакивание и Распятие, а также четыре пророка из капеллы и другие истории и рисунки, награвированные и напечатанные настолько плохо, что я почту за благо не называть имена этих граверов и печатников.

Однако о вышеупомянутых Антонио Ланферри и Томмазо Барлакки я не могу умалчивать, поскольку и они, а также и другие содержали множество молодых людей для гравирования эстампов с подлинных рисунков стольких мастеров, что лучше, во избежание длиннот, их и не перечислять, тем более что в этой манере были выпущены помимо всего прочего всякие гротески, античные храмы, карнизы, базы, капители и тому подобное, снабженное всеми необходимыми размерами. И вот, видя, насколько все это постепенно свелось к наихудшей манере исполнения, болонский архитектор Себастьян Серлио, болея об этом, вырезал на дереве и на меди две книги об архитектуре, в которых, между прочим, имеются тридцать рустованных и двадцать гладких порталов и которые посвящены Генриху, королю Франции. Равным образом и Антонио Аббако выпустил в свет в прекрасной манере все древности и достопримечательности Рима с соответствующими размерами в тонкой и отличной гравировке, выполненной… (Здесь и в дальнейшем пропуск означает аналогичное отсутствие текста в ранее вышедших изданиях. – Прим. ред.) из Перуджи. Не меньше в этой области проработал и архитектор Якопо Бароцци из Виньолы, который в гравированной на меди книге выпустил наставление о том, как при помощи предложенного им легкого правила можно увеличивать и уменьшать в соответствии с расстановкой пять архитектурных ордеров. Произведение это принесло величайшую пользу искусству, за что мы и должны быть ему обязаны, равно как и Жану Кузену из Парижа за его гравюры и писания об архитектуре.

В Риме же, кроме вышеуказанных граверов, лотарингец Николо Беатричо столько положил труда на эти резцовые гравюры, что создал много похвальных листов, как, например, напечатанные с медных досок два фрагмента саркофагов с конными сражениями и другие листы, полные всяких отлично сделанных зверей, не говоря об истории воскрешенной Иисусом Христом дочери вдовы, лихо сделанной по рисунку брешанского живописца Джироламо Мошано. Он же вырезал Благовещение по рисунку Микеланджело и выпустил в печать мозаичный корабль, сделанный Джотто в портике св. Петра.

Равным образом и из Венеции пришло к нам множество прекраснейших листов, гравированных как на дереве, так и на меди: с Тициана на дереве – Рождество Христово, св. Иероним и св. Франциск, а на меди – Тантал, Адонис и много других листов, вырезанных болонцем Джулио Буоназона, наряду с несколькими другими по оригиналам Рафаэля, Джулио Романо, Пармиджано и других мастеров, рисунки которых он мог получить. Венецианский же живописец Баттиста Франко награвировал частью резцом, а частью травлением много произведений руки различных мастеров, как-то: Рождество Христово, Поклонение волхвов и Проповедь св. Петра, а также несколько листов из Деяний апостольских и многое из Ветхого Завета. И эти способы и приемы печати настолько усовершенствовались, что те, кто сделал это своим ремеслом, постоянно держат при себе в работе своих рисовальщиков, которые, воспроизводя все, что делается хорошего, выпускают это в печать. Недаром мы видим, как после смерти Россо из Франции к нам пришли отпечатки всего того, что можно было найти из его произведений, как, например: Клелия и сабинянки, переходящие через реку, кое-какие маски, похожие на Парок, и выполненное им для короля Франции странное Благовещение, десять танцующих женщин, король Франциск, в одиночестве вступающий в храм Юпитера, оставляя позади Невежество, и другие подобные фигуры. Все это было вырезано на меди еще при жизни Россо гравером Ренато. Но гораздо большее их число было нарисовано и вырезано после его смерти, как, помимо всего прочего, все похождения Улисса, не говоря о сосудах, светильниках, подсвечниках, солонках и бесчисленных подобных предметах, которые были сработаны из серебра по рисункам Россо.

Лука Пенни выпустил двух Сатиров, поящих Бахуса, Леду, вынимающую стрелы из колчана Купидона, Сусанну в бане и многие другие по рисункам того же Россо и болонца Франческо Приматиччо, ныне аббата св. Мартина во Франции, как, например, Суд Париса, Жертвоприношение Авраама, Богоматерь, Обручение Христа со св. Екатериной, Юпитер, обращающий Калисто в медведицу, Синклит богов, Пенелопа за пряжей со своими служанками и бесчисленное множество других, напечатанных на дереве, но выполненных по большей части резцом. Вот почему таланты настолько изощрились, что граверы стали вырезать крохотные фигурки и так хорошо, что довести их до большей тонкости не представляется возможности.

Кого не удивят гравюры Франческо Марколини из Форли? Помимо многого другого, он напечатал на дереве книгу «Вертоград мыслей», поместив в начале ее астрономическую сферу и свою голову по рисунку Джузеппе Порта из Кастельнуово делла Гарфаньяна. В этой книге изображены разные фантазии – Рок, Зависть, Беда, Робость, Хвала и многие другие подобные вещи, почитавшиеся очень удачными. Также не иначе как похвальными были фигуры, помещенные книгопечатником Габриэлем Джолито в книге «Неистовый Роланд», ибо выполнены в хорошей гравировальной манере, каковы были и одиннадцать больших анатомических листов, составленные Андреем Везалием, а нарисованы фламандским живописцем Джованни Калькаре. Впоследствии они были воспроизведены на листах меньшего размера и вырезаны на меди рукой Вальверде, который писал об анатомии после Везалия.

В числе же многих листов, вышедших за последние десять лет из рук фламандцев, очень красивы некоторые, нарисованные неким живописцем Микеле, который работал много лет в Риме в двух капеллах, находящихся в немецкой церкви. На этих листах – история Моисеевых змиев и тридцать две истории Психеи и Амура, почитавшиеся очень красивыми. Равным образом Иероним Кок, тоже фламандец, вырезал по рисунку и замыслу Мартина Эмскирка большой лист с изображением Далилы, отрезающей волосы у Самсона, поблизости от храма филистимлян, в котором среди рушащихся башен видны убитые и изуродованные под обломками и разбегающиеся в страхе живые. Он же на трех меньших листах изобразил Сотворение Адамы и Евы, Вкушение ими плода и Ангела, изгоняющего их из Рая, а на четырех других листах того же размера: Диавола, вписывающего в человеческое сердце алчность и тщеславие, и на всех остальных все прочие пороки, следующие за первыми двумя вышеупомянутыми. Его же руки можно видеть двадцать семь историй того же размера из Ветхого Завета, начиная от изгнания Адама из Рая, нарисованные Мартином с блеском и очень смелым мастерством, весьма схожим с итальянской манерой. После этого Иероним вырезал на шести тондо историю Сусанны и еще двадцать три истории из Ветхого завета, подобных первым из жизни Авраама, а именно: на шести листах – подвиги Давида, на восьми досках – деяния Соломона, на четырех – историю Валаама, а на пяти – про Юдифь и Сусанну. Из Нового же Завета он вырезал двадцать девять листов, начиная от Благовещения и кончая всеми Страстями и Смертью Иисуса Христа; сделал он также по рисункам того же Мартина все дела милосердия, а также Лазаря богатого и Лазаря бедного, на четырех же листах – притчу о самаритянине, раненном разбойниками, и, наконец, еще на четырех листах – все, что написано о талантах в восемнадцатой главе от Матфея.

А в то самое время, пока Лиэ Фринк, соревнуясь с ним, резал на десяти листах житие и смерть св. Иоанна Крестителя, он на стольких же листах изобразил все двенадцать колен иудейских, олицетворив Похоть в образе Рувима верхом на свинье, Смертоубийство – в образе Симеона с мечом в руке и равным образом и других родоначальников колен со знаками, свойственными природе каждого из них. Затем в более мягкой резьбе он на десяти листах представил истории и деяния Давида, начиная от его помазания Самуилом и кончая его шествием перед Саулом, а на шести других – любовь Амона к своей сестре Фамари, ее изнасилование и смерть Амона. И немного времени спустя он в том же размере выпустил десять историй из жизни Иова, а из тринадцати глав притч Соломона он извлек пять историй, изобразив их на таких же листах. Далее он сделал также волхвов, а затем на шести досках притчу из двенадцатой главы от Матфея, о тех, кто по разным причинам отказался от званого царского пира, и о том, кто на него пошел, не имея брачной одежды; того же размера на шести листах – некоторые из Деяний Апостольских, на восьми таких же – восемь женщин, каждая в разных одеждах и по-своему совершенная: шесть листов из Ветхого Завета, а именно – Ябиль, Руфь, Абигайль, Юдифь, Эсфирь и Сусанна, а из Нового – Дева Мария, Мать Господня, и Мария Магдалина. Потом он отдал в гравировку шесть листов с изображением триумфа Терпения с разными фантазиями. На первом листе – фигура Терпения восседает на колеснице, держа в руке знамя, на котором изображена роза с шипами. На втором – пылающее сердце на наковальне, по которой ударяют три молота, колесницу же на этом втором листе влекут две фигуры, а именно Вожделение с крыльями за спиной и Надежда с якорем в руке, ведущая за собой плененную ею Фортуну со сломанным колесом. На третьем – на колеснице восседает Христос, держащий стяг с изображением креста и страстей, а вокруг него – Евангелисты в зверином обличье, колесницу же влекут два агнца, а к ней прикованы пленные Диавол, Мир, сиречь Плоть, Грех и Смерть. На четвертом листе – обнаженный Исаак на верблюде, а на знамени, которое он держит в руке, – кандалы. За собой же он влечет алтарь с ягненком, ножом и пламенем. На пятом он изобразил на триумфальной колеснице, запряженной быком, увенчанным колосьями и плодами, Иосифа, который держит стяг с изображением пчелиного улья; прикованные же к колеснице пленники – Гнев и Зависть, пожирающие человеческое сердце.

На другом триумфе – Давид на льве, держащий в руках кифару и стяг, на котором изображена узда, а за ним плененные им семей с высунутым языком. А еще на одной Товий на колеснице, запряженной ослом, и со стягом, украшенным изображением источника, а сзади скованные пленники – Бедность и Слепота. Последний из шести триумфов изображает святого первомученика Стефана на слоне, а на стяге его изображена Любовь, пленники же – его мучители. Все эти гравюры исполнены причудливой фантазии и таланта, и все они гравированы Иеронимом Коком, рука которого отличается смелостью, твердостью и большим размахом.

Он же вырезал с отличной выдумкой лист, на котором изображены Обман и Алчность, а также другой с великолепнейшей Вакханалией и пляшущими путтами. А еще на одном листе он изобразил Моисея, переходящего через Чермное море, по картине флорентийского живописца Анджело Бронзино, находящейся в верхней капелле дворца герцога Флоренции. Соревнуясь с ним и также по рисунку Бронзино Джорджо Мантуанец награвировал Рождество Христово, оказавшееся очень красивым. После этих вещей Иероним вырезал для автора этих композиций двенадцать листов с победами, сражениями и ратными подвигами Карла V. А для живописца Березе, большого мастера перспективы, – двадцать листов с архитектурными видами. Для Иеронима же Босха – лист с изображением св. Мартина и ладьи, переполненной диаволами самой диковинной формы, и другой лист, с алхимиком, который, разными способами растрачивая свое добро и истощая свои мозги, в конце концов лишается всего и попадает в больницу вместе с женой и детьми. Лист этот был для него нарисован одним живописцем, который заказал ему гравюры с изображениями семи смертных грехов в образе разных демонов (вещь причудливую и забавную), Страшного суда, старика с фонарем, ищущего и не находящего покой среди мирской суеты, большой рыбы, пожирающей маленьких рыб, Масленицы, пирующей за многолюдным столом и прогоняющей Великий пост, а на другой – изображение Великого поста, прогоняющего Масленицу, да и столько других причудливых и замысловатых выдумок, что перечислять их было бы скучно.

Многие другие фламандцы подражали манере Альбрехта Дюрера, подработав ее до тончайших мелочей, как это видно по их эстампам, в особенности же по эстампам… который в прекраснейших мелкофигурных гравюрах изобразил четыре сцены из истории Адама, четыре из деяний Авраама и Лота и еще четыре из истории Сусанны. Равным образом некий СР. награвировал в семи маленьких тондо семь дел милосердия, восемь историй из книги Царств, Регула, заключенного в бочку, полную гвоздей, и, наконец, великолепнейший лист с изображением Артемиды. Со своей стороны J. В. вырезал четырех евангелистов настолько мелко, что большего в этом отношении достигнуть едва ли возможно, и, далее, пять других очень красивых листов, на первом из которых изображена молоденькая девица, уводимая Смертью в могилу, на втором – Адам, на третьем – крестьянин, на четвертом – епископ, а на пятом – кардинал, причем каждого из них, как и девицу, Смерть увлекает за собой навстречу последнему дню. На некоторых же других листах он изобразил много немцев, развлекающихся со своими женщинами, а также всяких сатиров, красивых и забавных. Можно также увидеть четырех евангелистов, отменно награвированных… и нисколько по красоте не уступающих двенадцати историям блудного сына, тщательно исполненным гравером М.

Наконец, знаменитый в этих краях живописец Франческо Флорис исполнил большое количество рисунков и других произведений, большая часть которых была впоследствии гравирована Иеронимом Коком; таковы десять листов с подвигами Геркулеса, большой лист со всеми действиями человека за всю его жизнь, на другом – Горации и Куриации, сражающиеся на огороженном для единоборства поле, суд Соломона, битва между пигмеями и Геркулесом, и, наконец, он вырезал Каина, убившего Авеля, над телом которого плачут Адам и Ева, и Авраама, собирающегося принести в жертву Исаака на алтарь, не говоря о бесчисленном множестве других листов, полных таких разнообразных фантазий, что поражаешься и диву даешься при мысли, что это сделано всего-навсего на эстампах по меди или по дереву.

Наконец, достаточно будет взглянуть на гравюры, помещенные в настоящей Книге и изображающие портреты живописцев, скульпторов и архитекторов, нарисованные Джорджо Вазари и его учеником и гравированные мастером Кристофано… который создал и продолжает создавать в Венеции множество вещей, достойных упоминания. В заключение же всего мы должны быть обязаны болонцу Маркантонио, главным образом за всю ту пользу, которую заальпийские жители через посредство эстампов получили от знакомства с итальянскими мастерами, а итальянцы – с манерами иностранцев и заальпийских жителей, ибо, помимо того, что он, как уже говорилось, с первых же шагов поддерживал это занятие, не было еще никого, кто бы его в нем сколько-нибудь превзошел, хотя некоторые, правда, кое в чем и смогли с ним сравниться. Вскоре после своего отъезда из Рима Маркантонио умер в Болонье. В нашей Книге есть несколько его рисунков пером с изображением росписей Рафаэля Урбинского в папских залах. В этих залах Рафаэль изобразил молодого еще Маркантонио в облике одного из тех конюшенных, которые несут папу Юлия II в той части, где изображен молящийся первосвященник Ония.

И да послужит это концовкой для жизнеописания болонца Маркантонио и перечисленных выше граверов эстампов, которым мне захотелось посвятить это длинное, но необходимое рассуждение, чтобы угодить этим не только тем, кто обучается нашим искусствам, но и всем любителям такого рода произведений.

Оглавление