• Главная
• В избранное
• Наш E-MAIL
• Добавить материал
• Нашёл ошибку
• Вниз

Преемником Олега на киевском столе летописцы называют его родственника Игоря, рисуют его князем-неудачником и в целом малоприятной личностью. Согласно Повести временных лет, Игорь совершил два похода на греков — один неудачный (в 6449 (941) году) и один, окончившийся получением дани с греков и заключением русско-византийского договора 944 года. В договоре русская сторона обращается к грекам со словами: «Мы — от рода русского послы и купцы, Ивор, посол Игоря, великого князя русского, и общие послы: Вуефаст от Святослава, сына Игоря; Искусеви от княгини Ольги; Слуды от Игоря, племянника Игоря; Улеб от Володислава; Каницар от Предславы; Шихберн от Сфандры, жены Улеба; Прастен Тудоров; Либиар Фастов; Грим Сфирьков; Прастен от Акуна, племянника Игоря; Кары Тудков; Каршев Тудоров; Егри Евлисков; Воист Войков; Истр Аминодов; Прастен Бернов; Явтяг Гунарев; Шибрид от Алдана; Кол Клеков; Стегги Етонов; Сфирка (пропущено имя того, чьим послом был этот Сфирка); Алвад Гудов; Фудри Туадов; Мутур Утин». Далее следуют имена 26 купцов, подписавших договор, и сообщается, что эти послы и купцы посланы «от Игоря, великого князя русского, и от всякого княжья и от всех людей Русской земли».

Кем являлись люди, имена которых перечислены в договоре впереди купцов? В науке уже давно бытует ставшее, пожалуй, общепринятым мнение, что 25 из 49 имен принадлежат послам, ездившим в Византию, а 24 — лицам, от имени которых эти послы выступали. Все имена в договоре русов с греками 944 года следует объединить в 25 пар, в каждой из которых первое имя принадлежит послу, а второе — вельможе, которого посол представляет. Исключение составляет имя «Сфирк», стоящее на 43-м месте в перечне имен от начала договора, так как после него в летописи пропущено имя того, кого представлял этот Сфирк. Нас будут интересовать, прежде всего, вторые имена в каждой паре — имена князя Игоря, его сына Святослава, Ольги, двух племянников киевского князя — Игоря и Акуна, а также Владислава, Предславы, Сфандры, жены какого-то Улеба, Тудора, Фаста, Сфирка, Тудко и т. д. до Уты.

Многие историки XVIII–XX веков видели в знатных русах договора 944 года местных славянских князей, племена которых были якобы подчинены Киеву Вещим Олегом. Других заставляла усомниться в этом неславянское происхождение большинства имен договора. В настоящее время распространена точка зрения, что большая часть имен — скандинавского происхождения. Но наиболее взвешенной кажется позиция авторов, утверждающих, что имена договора невозможно вывести из одного этноса. Они принадлежат скандинавскому, славянскому, угро-финскому, иранскому именослову. Впрочем, имя не всегда непосредственно указывает на этническую принадлежность человека. У варварских племен, тем более живущих на перекрестках торговых путей, и контактирующих, поэтому, с другими народами, многие имена оказываются заимствованными. Объяснения этому могут быть самые разные. Так, даже в XVIII веке первый русский историк и крупный администратор своего времени В. Н. Татищев отмечал: «Есть же некоторых суеверных мнение, что посылают на улицу, и кто первой навстречу попадется, то во онаго имя нарицают, а некоторые в кумы таких призывают, мня, что чрез оное младенец будет долголетен. Я сие приметил у иноверных русских подданных народов, что просят других из предпочтения имя нарещи. Случилось мне 1723-м, едучи чрез башкир, стать в дом у знатного татарина, когда у него одна жена сына родила. Он, пришед, меня просил, чтоб я новорожденному имя нарек. Онаго я назвал Удалец и ему чрез переводчика, что значит растолковал, который был весьма тем доволен. Оной Удалец 1744-м приезжал з другими в Астрахань с торгом и называл меня по их обычаю отцем. У калмык, черемис и мордвы есть тот же обычай, что о дании имяни младенцу отцы других просят и, как часто случается, проезжающие рускии нарицают, то междо ими много имян русских. Мне же случилось у вотяка сына видеть, названного Тердинант, и как я спросил, кто ему имя дал, то объявили, что ехавший на заводы немчин, из чего я узнал, что оной сказал ему свое имя Фердинанд, но они испортили»^{48}. Если же следовать логике тех, кто считает, что имя обязательно свидетельствует о происхождении человека, то имя «Тердинант» среди вотяков должно свидетельствовать о том, что вотяки — немцы, а русские имена у калмыков и мордвы — что они русские! Что же касается имен договора 944 года, скорее всего подобное их разнообразие может объясняться тем, что часть из них заимствована. Но не исключено и то, что их носители были иностранцами, осевшими среди славян.

Итак, этническую принадлежность знати договора 944 года по их именам установить достаточно проблематично. Впрочем, сами послы заявляют грекам, что они от «рода русского» и их послала «Русская земля».

В широком смысле слова «Русь», «Русская земля» обозначает все земли восточных славян, всю территорию, в той или иной форме и степени подвластную Киеву. Однако существует и другое их значение. Например, в XI–XII века, отправляясь из Новгорода в Киев, путешественник говорил, что он «идет в Русь». Следовательно, Новгород им «Русью» не считался. Можно привести и еще примеры, когда, отправляясь из других городов в Киев, отъезжающие именно его называли «Русью». Историки внимательно проанализировали все случаи подобных противопоставлений в источниках и пришли к выводу, что в до-монгольской Руси не считались входящими в Русскую землю «Новгород Великий с относившимися к нему городами, княжества Полоцкое, Смоленское, Суздальское (Владимирское), Рязанское, Муромское, Галицкое, Владимиро-Волынское, Овруч, Неринск, Берладь. Если все указанные центры и территории нанести на карту, то оказывается, что они составляли большинство древнерусских княжеств XII–XIII вв.»^{49}. С другой стороны, к «Русской земле» летописцы относили «Киев, Чернигов, Переяславль, на левом берегу Днепра Городец Остерский, на правом берегу Днепра и далее на запад Вышгород, Белгород, Торческ, Треполь, Корсунь, Богуславль, Канев, Божский на Южном Буге, Межибожье, Котельницу, Бужск на Западном Буге, Шумеск, Тихомль, Выгошев, Гнойницу, Мичск, бассейн Тетерева, Здвижень»^{50}. «Узкое» понимание понятия является несомненно древнейшим. Таким образом, изначально «Русью», «Русской землей» именовалась только область Среднего Поднепровья.

Это подтверждается, кстати, и списком городов «Русской земли», перечисленных в договоре 944 года — Киев, Чернигов и Переяславль (южный). В рассказе о заключении мира между русами Олега и византийцами к этому списку прибавлены еще Полоцк, Ростов и Любеч. Однако учеными давно уже обосновано мнение о том, что последние три города в договоре — позднее добавление к Киеву, Чернигову и Переяславлю. Получается все та же территория Среднего Поднепровья. Правда, по археологическим данным, в Переяславле археологи не обнаруживают культурного слоя древнее середины X века, а под 993 годом Повесть временных лет сообщает об основании Переяславля у брода через Трубеж. Однако, даже если Переяславль и был основан только во второй половине X века, возник он на территории все той же «Русской земли».

Таким образом, «Русская земля» совпадает с территорией расселения племени полян. Интересно взаимоотношение терминов «поляне» и «русь». Повесть временных лет указывает на их взаимозаменяемость, отмечая, что поляне «теперь зовутся русь». Я не буду погружаться в «проклятые» вопросы о происхождении и значении названия «русь». Версий за три последних века было высказано множество, причем самых противоречивых: от относительно обоснованных (о славянском, скандинавском или роксоланском его происхождении) до самых экзотических (от хазар, готов, литовцев, хорватов, франков и т. д.). Только разбору этих теорий можно посвятить специальную книгу. Даже в Повести временных лет приведены две версии появления «руси». Одна, как уже указывалось, выводит русь от полян, другая от некоего варяжского племени русь, к которому принадлежали легендарные братья Рюрик, Синеус и Трувор, принесшие якобы это имя славянам. В настоящее время самой популярной является версия о скандинавском происхождении названия «русь», хотя она весьма сомнительна, учитывая более раннюю южную локализацию «Руси».

Итак, послы договора 944 года были представителями знати полян-руси. Кстати, в земле полян-руси в целом не было преобладания какой-либо одной археологической культуры. Сами поляне являются, пожалуй, самым загадочным в археологическом отношении племенем. Территория их предполагаемого проживания представляет собой картину смешения этносов и культур, своеобразную «маргинальную зону». Возможным следствием этой разноэтничности является и разноэтничность имен договора 944 года.

Сформулируем вопрос, с которого мы начали эту главу, несколько по иному: «Могли ли быть среди русской знати договора 944 года представители племен, подчиненных Киеву?» Наш ответ: «Нет, не могли». Как уже отмечалось в первой главе, подчинение славянских племен Киеву происходило не в интересах какого-то одного князя, а в интересах всей «Русской земли» (земли полян-руси), представляя собой весьма длительный процесс. О том, что подчинение славян происходило в интересах полян-руси, свидетельствует, кстати, и летописное описание хода этого процесса, сделанное с точки зрения именно полян. Не случайно летописцы уделили особое внимание истории борьбы полян с древлянами. Ведь древляне и поляне жили достаточно близко друг к другу — граница земли древлян проходила в 25 км от Киева. Повесть временных лет сообщает, что был период, когда древляне обижали полян. Затем летопись с явным удовлетворением описывает, каким унижениям подвергались древляне позднее и как их положение все более и более ухудшалось. Можно сказать, что история завоевания племен написана с позиции полян. К 40-м годам X века процесс завоевания был еще далеко не завершен. Племена, уплачивая дань русам (полянам), продолжали сохранять самоуправление. Замкнутость славянских союзов племен в рамках своей территории является еще одним доказательством того, что договор 944 года русов с греками заключен исключительно русской знатью. Князья союзов племен, подчиненные Киеву, в заключении договора не участвовали.

Это подтверждается и тем господствующим положением, которое русы занимали среди прочих славянских племен, о чем свидетельствует замечание Повести временных лет о том, что поляне жили «особо» от прочих славян. Особое положение русов среди славян ярко проявляется в рассказе летописи о том, как Вещий Олег велел грекам сшить шелковые паруса руси, а «словеном кропинные». Под «словенами» здесь скорее подразумеваются не словене ильменские, а славянские племена вообще, подчиненные Вещему Олегу и ходившие с ним в поход на Царьград. Здесь для нас важен даже не сам факт похода и сказочность этой детали, а отношение летописца-руса к славянским племенам. Это же отношение явно прослеживается и в рассказе Повести временных лет о нравах славянских племен: «Все эти племена имели свои обычаи, и законы своих отцов, и предания, и каждые — свой нрав. Поляне имеют обычай отцов своих кроткий и тихий, стыдливы перед снохами своими и сестрами, матерями и родителями; перед свекровями и деверями великую стыдливость имеют; имеют и брачный обычай: не идет зять за невестой, но приводит ее накануне, а на следующий день приносят за нее — что дают. А древляне жили звериным обычаем, жили по-скотски: убивали друг друга, ели все нечистое, и браков у них не бывало, но умыкали девиц у воды. А радимичи, вятичи и северяне имели общий обычай: жили в лесу, как и все звери, ели все нечистое и срамословили при отцах и при снохах, и браков у них не бывало, но устраивались игрища между селами, и сходились на эти игрища, на пляски и на всякие бесовские песни, и здесь умыкали себе жен по сговору с ними; имели же по две и по три жены. И если кто умирал, то устраивали по нем тризну, а затем делали большую колоду, и возлагали на эту колоду мертвеца, и сжигали, а после, собрав кости, вкладывали их в небольшой сосуд и ставили на столбах по дорогам, как делают и теперь еще вятичи. Этого же обычая держались и кривичи, и прочие язычники, не знающие закона Божьего, но сами себе устанавливающие закон».

Неравноправное положение русов и славян подтверждается и другими фактами. Так, восточные, византийские и латиноязычные источники свидетельствуют о распространенности на Руси рабства и торговле русов рабами. Например, арабский автор Ибн Фадлан в «Записке», относящейся примерно к 922 году, описывая свое путешествие на берега Итиля (Волги), говорит о купцах-русах, доставлявших сюда рабов, закованных в цепи для продажи. Характерна молитва такого купца: «О, мой господь, я приехал из отдаленной страны, и со мною девушек столько-то и столько-то голов и соболей столько-то и столько-то шкур», — пока не назовет всего, что прибыло с ним из его товаров»^{51}. Рабы, наряду с прочим товаром, являются частью своеобразной таможенной пошлины, которую взимает с этих купцов «царь» волжских болгар: «Если прибудут русы или же какие-нибудь другие (люди) из прочих племен с рабами, то царь, право же, выбирает для себя из каждого десятка голов одну голову»^{52}. Ибн Фадлан рисует живую картину торговли рабами, среди которых особенную ценность представляют девушки: «У каждого (из них) скамья, на которой он сидит, и с ними (сидят) девушки-красавицы для купцов»^{53}. Одним из главных рынков, где русы сбывали рабов, была Византия. Уже неоднократно упоминавшийся Константин Багрянородный подробно описывал путь через пороги, по которому везли рабов из Руси в Царьград, причем «рабов в цепях» приходилось проводить миль шесть сухим путем для того, чтобы миновать один из днепровских порогов^{54}.

О рабах говорится и в Повести временных лет. Княгиня Ольга, например, после подавления восстания древлян раздавала их в рабство своим дружинникам. Во время посещения Царьграда все та же киевская княгиня обещала императору, что «много даров пришлю тебе: челядь (рабов. — А.К.), воск, и меха, и воинов в помощь». О челяди-товаре говорит (под 6477 (969) годом) и князь Святослав, мечтая о Переяславце в Болгарии, куда «стекаются все блага: из Греческой земли — золото, паволоки, вина, различные плоды, из Чехии и из Венгрии — серебро и кони, из Руси же — меха и воск, мед и рабы». Вопрос о рабах подвергся всестороннему обсуждению в русско-византийских договорах 911 и 944 гг. Особо обращается внимание в договоре 944 года на процесс поиска и возвращения раба, убежавшего от русов в Византии. Однако чуть ниже тот же договор подробно определяет условия выкупа русами своего соотечественника, попавшего в рабство к грекам. При этом, выкуп русских рабов представляется обязанностью русской стороны, такой же, как и выкуп Византией у варваров греков-христиан. Получается противоречие. С одной стороны, русы активно торгуют рабами, а с другой — стремятся выкупить из рабства у иноземцев своих соотечественников. Выйти из этого противоречия можно, если вспомнить сообщение восточных авторов о том, что русы нападают на славян, забирают их в плен, а затем продают в рабство^{55}. В этой связи особого интереса заслуживает гипотеза И. Я. Фроянова о челядинах Древней Руси, как об иноплеменниках, попавших в плен к русам^{56}. Таким образом, мы можем предположить, что челядинами, которыми торговали русы, были славяне из подчиненных полянам-руси племен, в то время как рабство руса считалось в Киеве несправедливостью, которую необходимо было исправить.

Другим проявлением неравноправного положения русов и славян является противопоставление так называемой «внешней Росии» и Киевщины, которое встречается в сочинении Константина Багрянородного «Об управлении империи»^{57}. Из текста царственного автора не совсем ясно, какие территории он относил к Руси «внешней», а какие — к «внутренней» (последнего термина у Константина нет — он восстанавливается как оппозиция к «внешней Росии»). Скорее всего, под «внешней Росией» следует понимать земли, не входившие в состав Руси в узком смысле, которая, в трактате Константина, как и в Повести временных лет, ограничивается территорией Среднего Поднепровья, или центр славян, соперничавший с Киевом. В этом отношении любопытна гипотеза Г. Г. Литаврина о двух торговых флотилиях русов и славян, ежегодно посещавших Константинополь в середине X века: «Первыми в начале — середине мая отплывали ладьи, принадлежавшие князьям и боярам, правившим городами в бассейне Среднего Днепра (Киевом, Черниговом, Переяславлем, Вышгородом и др.), а месяцем позже отправлялись в путь ладьи из северных городов (Новгорода, Смоленска, Полоцка, Ростова и др.), куда весна приходила на 3–4 недели позже. Соответственно первая прибывала в Константинополь в начале июня, а вторая (ее путь до столицы империи был к тому же вдвое длиннее и труднее) в конце июля — начале августа.

Дело было не только в разнице географических и климатических условий на Руси, но и в том, что в квартале св. Маманда (пригороде Константинополя на северном берегу Золотого Рога), выделенном властями империи для постоя русов, не могли разместиться все послы, купцы, рабы для продажи, охрана и прислуга русов с их скарбом и вещами, если бы все они прибывали в империю одновременно»^{58}. Как видим, и в торговом отношении киевские русы имели преимущество по сравнению со славянами прочих союзов племен.

Сравнивая положение русов и славян, следует обратить внимание на рассказ Константина Багрянородного о зимнем образе жизни русов: «Когда наступит ноябрь месяц, тотчас их архонты (князья) выходят со всеми росами из Киава и отправляются в полюдия, что именуется «кружением», а именно — в Славинии вервианов (древлян. — А.К.), другувитов (дреговичей. — А.К.), кривичей, севериев (северян. — А.К.) и прочих славян, которые являются пактиотами (данниками. — А.К.) росов. Кормясь там в течение всей зимы, они снова, начиная с апреля, когда растает лед на реке Днепр, возвращаются в Киав»^{59}. Перед нами описание очередной эксплуатации славян русами, на этот раз путем сбора дани. Любопытно, что архонты выходят из Киева «со всеми росами». В рассказе Константина Багрянородного о взимании дани русами они явно выступают как господствующее над славянами племя. Отсюда явно следует, что русская знать не могла допустить участия князей славянских племен в заключении русско-византийского договора. Итак, имена договора 944 года принадлежат исключительно русам.

Из этого же отрывка из сочинения Константина Багрянородного видно, что «архонтов» (князей), с которыми русы выходят из Киева собирать дань со славян, у русов много и скорее всего знатные русы, отправившие своих послов в 944 году на переговоры с византийцами, и были этими самыми «архонтами». Если исходить из представления Повести временных лет, что на Руси изначально была только одна законная княжеская династия Рюриковичей, представления, четко проявившегося в эпизоде убийства Олегом Аскольда и Дира («Не князья вы и не княжеского рода, но я княжеского рода», и показал Игоря: «А это сын Рюрика»), то всех этих князей договора 944 года придется признать Рюриковичами.

Договор 944 года действительно дает повод предположить, что все вельможи, в нем перечисленные, или большая их часть, были родственниками. В договоре упомянуты степени родства некоторых из них по отношению к князю киевскому и друг к другу («сын Игоря», «племянник Игоря», «жена Улеба» и др.). В разное время историки даже пытались выстроить систему их взаимных отношений. Уже В. Н. Татищев предполагал, что княгиня Предслава, по тому месту, которое она занимает в договоре 944 года, могла быть женой Святослава^{60}. Н. М. Карамзин предполагал, что Рюрик имел «кроме сына Игоря, еще и дочь, которая имела несколько сыновей, «нетиев Игоря», а «Предслава была, кажется, супругою Игорева племянника Улеба»^{61}. Здесь у Н. М. Карамзина удивительная путаница. Договор не называет Улеба племянником Игоря, а жену какого-то Улеба зовут Сфандра, а не Предслава. Но дальше всех пошел в своих предположениях М. Д. Приселков: «Договор 944 года называет его (Игоря. — А.К.) главой большой княжеской семьи, так как, несомненно, все те имена, которые читаются там между именами княгини Ольги и племянника Игоря Акуна, принадлежат членам княжеского дома. Размещая их и имеющиеся при них указания на родство с Игорем можно понять так, что Игорь был одним из трех братьев: от самого старшего брата Игоря оставался племянник Игоря (тоже Игорь), имевший уже двух детей — Владислава и Передславу, затем вдова другого племянника Игоря (Улеба) Сфандра с тремя детьми (Турд, Фаст, Сфирька), а от самого младшего брата Игоря — племянник Игоря Акун»^{62}.

Однако и против предположения о родстве всех перечисленных в договоре 944 года лиц можно высказать некоторые соображения. Если бы все князья и княгини договора принадлежали к одному роду, то при такой мощности и массовости, а следовательно, и древности их клана, у них была бы хорошо развита своя родовая идеология, культ общего предка, который бы затем перешел к потомкам князя Владимира Святославича в XI–XII века. В Повести временных лет предком князей назван легендарный Рюрик. В отечественной историографии существуют три подхода к летописному сказанию о призвании варягов. Одни исследователи считают его исторически достоверным. Другие полностью отрицают его достоверность, полагая, что летописный рассказ есть легенда, сочиненная в конце XI — начале XII веков по идеологическим соображениям. Третьи признают, что в основе рассказа лежит действительное событие, которое, правда, извращенно передано в летописи. Некоторые авторы, признающие наличие исторических реалий в «Сказании о призвании варягов», отказывают в существовании братьям Рюрика Синеусу и Трувору. Так, согласно Н. Т. Беляеву и Г. В. Вернадскому, имена Синеус и Трувор не следует интерпретировать как личные, а скорее как эпитеты самого Рюрика. По-скандинавски «Signjotr» значит «победоносный», а «Thruwar» — «заслуживающий доверия»^{63}. А Б. А. Рыбаков возводит имена братьев к оборотам: «sine use» и «tru war», то есть «своими родичами» и «верной дружиной», с которыми и пришел на Русь Рюрик. Появление их в тексте летописи есть, по его мнению, следствие недоразумения: «В летопись попал пересказ какого-то скандинавского сказания о деятельности Рюрика, а новгородец, плохо знавший шведский, принял традиционное окружение конунга за имена его братьев^{64}. С версией о том, что братья Синеус и Трувор были в силу каких-то причин выдуманы летописцами, можно согласиться хотя бы потому, что в IX веке Белоозера, где Синеус якобы стал княжить, еще не было. Археологически город прослеживается только с X века. Впрочем, не существовало в это время и Новгорода. Но здесь на помощь приходит Повесть временных лет в списке Ипатьевской летописи, где Рюрик, в отличие от списка Лаврентьевской летописи, садится на княжение сначала в Ладоге. Это сообщение весьма любопытно, так как, по данным археологии, где-то в середине IX века Ладога сгорела, охваченная пожаром. Исследователи не без основания связывают ладожскую катастрофу с междоусобными племенными войнами, предшествовавшими призванию варягов местными племенами.

Итак, какой-то элемент достоверности в рассказе о Рюрике есть. Любопытно, что еще в 1836 году дерптский профессор Фридрих Крузе предложил идентифицировать летописного Рюрика с датским конунгом Рериком (или Рориком) из Ютландии, упоминающимся в западных летописях. В 1929 году к этой версии обратился Н. Т. Беляев. Позднее ее активно пропагандировал Г. В. Вернадский. Отец Рерика, «из клана Скьелдунгов, был изгнан из Ютландии и принял вассальную зависимость от Карла Великого, от которого получил около 782 г. Фрисланд в ленное владение. Рюрик родился около 800 г. Его детство прошло в беспокойном окружении, поскольку отец, а после его смерти — старший брат, постоянно вели войну с правителями, захватившими власть в Ютландии. В 826 г. или около того старший брат Рюрика Харальд, которому удалось захватить часть Ютландии (но позднее он был изгнан оттуда), принял покровительство Людовика Благочестивого и был окрещен в Ингельхейме, возле Майнца. Поскольку Харальд прибыл туда со всем своим семейством, мы можем предположить, что Рюрик тоже был окрещен. Если это так, то он вряд ли всерьез воспринял свое обращение, потому что позднее вернулся к язычеству.

После обращения Харальда император даровал ему в ленное владение район Рустринген во Фрисланде. Рюрик имел в нем свою долю, а после смерти брата стал владыкой всего лена. Еще при жизни Харальда оба брата яростно воевали, чтобы защитить свои земли от нападений со стороны короля Дании, а после смерти императора Людовика положение Рюрика стало довольно ненадежным. Согласно Верденскому договору (843 г.), Фрисланд был включен в долю империи, доставшуюся Лотарю, и получилось так, что Рюрик утратил свой лен. На протяжении следующих нескольких лет Рюрик вел жизнь искателя приключений, участвуя в набегах как на континент, так и на Англию. В хрониках тех лет он стал известен как… «язва христианства». В 845 г. его корабли поднялись вверх по Эльбе, и в том же году он совершил набег на Северную Францию. В 850 г. Рюрик спустил на воду флот в триста пятьдесят кораблей, с которым он грабил прибрежные районы Англии. В последующие годы он направил свое внимание на устье Рейна и Фрисланд. Лотарь был вынужден пойти на компромисс и возвратил Фрисланд Рюрику на том условии, что он будет защищать побережье империи от нападений других викингов. Поскольку Рюрик теперь не мог беспрепятственно грабить побережье Северного моря, он, вероятно, устремил свое внимание к Балтике…

Интерес Рюрика к прибалтийским землям получил новый толчок, когда Лотарь вынудил его снова отдать Фрисланд, вместо которого ему был дарован другой лен в Ютландии (854 г.). Став владыкой Южной Ютландии, Рюрик получил прямой доступ к Балтийскому морю и оказался, таким образом, в лучшем, чем ранее, положении для того, чтобы принимать активное участие в балтийских делах»^{65}. К 855 или 856 году Г. В. Вернадский относит экспедицию Рюрика-Рерика в земли словен ильменских.

Рюрик сначала появился в Ладоге, а несколько позднее он захватил Новгород. «Должно быть, прошло несколько лет, прежде чем Рюрик навел порядок в своих новых владениях на новгородской земле. Однако он продолжал наблюдать за развитием событий на западе и в 867 г. предпринял неудачную попытку возвратить себе Фрисланд с помощью датчан. Смерть в 869 г. Лотаря, короля Лотарингии, который в 854 г. получив Фрисланд в ленное владение от своего отца, императора Лотаря, вызвала общее перераспределение всех владений во Франкской империи, и Рюрик решил, что это благоприятный момент для предъявления его требований. Поэтому он отправился в Нимвеген для беседы с Карлом Смелым (братом императора Лотаря) и обещал поддерживать его за соответствующее вознаграждение. В 873 г. Рюрик получил Фрисланд обратно, и после этого его имя больше не упоминалось во франкских хрониках. В русской Повести временных лет запись о смерти Рюрика помещена под годом 879. Если мы допустим, что здесь та же хронологическая ошибка, что и в рассказе о нападении русских на Константинополь — то есть, ошибка в шесть лет, — мы можем отнести смерть Рюрика к 873 г… Во всяком случае, Рюрик умер, вероятно, вскоре после возвращения ему старого лена»^{66}. Ряд современных авторов считает, что не позднее 874 года Рерик-Рюрик вернулся в Новгород, где и скончался в 879 году^{67}.

Сколь ни увлекательна мысль о возможности «увеличить» биографию летописного Рюрика, отождествив его с Рериком Ютландским, ее придется оставить. Все дело в том, что основывается она лишь на одном только совпадении имен. Как ни старался Н. Т. Беляев, ему не удалось обнаружить никаких свидетельств о пребывании Рерика на Руси и тождестве его с Рюриком. Он ссылался лишь на рассказ скандинавского агиографа IX века Римберта, повествовавшего о том, как даны по совету изгнанного шведского короля напали на город, находящийся на границе славянских земель, разграбили его и вернулись восвояси. Н. Т. Беляев усмотрел в этом рассказе отзвук того же события, о котором говорится в летописи: взимание варягами дани с чуди и словен и их изгнание последними «за море». «Однако речь в обоих источниках шла о совершенно разных сюжетах — летопись повествует о дани, постоянно взимаемой со славян, об изгнании варягов и новом их приглашении, а рассказ Римберта — об однократном набеге «данов» и об их возвращении домой. Кроме того, в этом рассказе ни одним словом не упоминается Рорик, и, как признает Н. Т. Беляев, «мы не можем сказать, был ли он среди «данов», которые участвовали в этой экспедиции»^{68}.

Упорное желание некоторых историков продолжать видеть в Рюрике Рерика можно объяснить разве что их тоской по новым фактам. Вполне вероятно, что события, связанные с призванием варяжского князя союзом северо-западных племен, действительно имели место. Но, несмотря на это, в легенде явно проявляется и ее тенденциозность и цели, которые преследовал летописец, вводя ее в летопись — создание ясной генеалогии Рюриковичей, максимально возможное удревление истории этого рода с целью подчеркнуть ту исключительную роль, которую сыграли Рюриковичи в русской истории, и защита мысли об изначальной монополии этого рода на княжескую власть в Киевской Руси. Известно, что «варяжская легенда» была включена в Повесть временных лет только в начале XII века. Еще в XI веке князья «Рюриковичи» не считались на Руси потомками Рюрика. О нем просто ничего не знали или не придавали особого значения этому эпизоду из истории Ладоги. Например, живший в XI веке митрополит Иларион в «Слове о законе и благодати» не вел генеалогию киевских князей далее «старого Игоря»^{69}. Искусственность связывания «Рюриковичей» с Рюриком подтверждается и совершенным отсутствием среди княжеских имен «Рюриковичей» до середины XI века имени «Рюрик».

Не менее показательно и стремление летописца привязать Игоря к Рюрику при помощи натяжек в возрасте наших героев. Согласно Повести временных лет, явно немолодой Рюрик, умирая в 6387 (879) году, оставил малолетнего Игоря, а спустя еще 66 лет погиб и Игорь, оставив также малолетнего сына Святослава. И дело здесь даже не в возрасте Святослава (ниже еще будет доказана тенденциозность летописного сообщения о его малолетстве), а в том, что, по мысли летописца, в момент своей смерти Игорь был явно нестарым человеком, ведущим активную жизнь, пускающимся на авантюры, вроде походов на греков и древлян. Не случайно и желание летописца «растянуть» на десятилетия рассказ об Игоре, который вполне можно уместить в несколько лет. Некоторые историки, проанализировав историю княжения Игоря, даже считают возможным указывать более близкое к моменту его смерти время вступления этого князя на престол, ограничивая период правления Игоря в Киеве несколькими годами^{70}.

Явно не старушкой, в представлении летописцев, была и супруга Игоря Ольга. Повесть временных лет сообщает о браке Игоря и Ольги под 6411 (903) годом. Значит, к 945 году ей должно было быть около 60 лет. Непонятно, как могли древляне предлагать престарелой Ольге выйти замуж за своего князя Мала? Как смогла Ольга, согласно летописи, еще лет через десять понравиться византийскому императору? Нельзя же принимать всерьез довод Н. М. Карамзина, что император прельстился мудростью старушки. Еще А. Л. Шлецер относил это известие летописи в разряд «сказок»^{71}. Не следует забывать о том, что «царь», который предлагал киевской княгине руку и сердце, был женат, имел женатого сына и был слишком образован для того, чтобы забыть о невозможности по правилам церкви вступить в брак с крестной дочерью. Признавая это известие «сказкой», в то же время следует обратить внимание на то, что, описывая Ольгу в момент крещения, летописец представлял ее себе женщиной молодой, энергичной. Не менее энергии Ольга проявила и во время подавления восстания древлян. Кроме того, летописец явно не мог считать женщину 60 лет матерью малолетнего ребенка.

Понимая всю странность хронологии жизни Игоря и Ольги, книжники в ряде поздних летописных сводов уменьшали возраст Ольги в момент ее выхода замуж за Игоря, насколько это возможно. Например, Никаноровская летопись (вторая половина XV века) считает, что Ольгу в возрасте 10 лет выдали замуж за взрослого Игоря^{72}. А. А. Шахматов ухватился за это сообщение, пытаясь выбраться из противоречий летописи и объяснить брак взрослого с малолетней какими-то политическими мотивами^{73}. С. А. Гедеонов пришел к выводу, что в момент свадьбы Ольге вообще было два (!) года^{74}. А В. В. Каргалов в работе о Святославе в красках описал, как немолодой уже Игорь, у которого «в лохматой бороде серебряными нитями проросла седина», брал в жены десятилетнюю Ольгу^{75}.

Все противоречия можно разрешить, если признать, что и Игорь, и Ольга к 40-м годам X века были людьми не старыми, а их свадьба состоялась гораздо позднее 903 года. Но признать это летописцы не могли, так как тогда была бы разрушена связь Игоря с Рюриком, связь, которой и не было на самом деле.

Сомнения в происхождении Игоря от Рюрика заставили некоторых историков заняться поисками более «реального» родоначальника «Рюриковичей». Так, В. Л. Комарович высказал предположение, что таковым в X–XI веках считался Вещий Олег. Действительно, следует обратить внимание на то, что в летописях на «месте родоначальника», приведшего «Рюриковичей» в Киев, стоит Олег^{76}. Версия этого автора очень интересна, однако вряд ли Олег действительно был родоначальником киевской династии. Культ общего предка предполагает убежденность членов рода в том, что все они происходят от этого предка. Между тем ни одна из летописей не считает Олега отцом Игоря, хотя это было бы вполне логично и не требовало введения в летопись Рюрика. Следовательно, Олег не считался предком князей.

Проблема взаимоотношений Олега и Игоря по сей день волнует историков. С одной стороны, в летописи Олег представлен защитником прав «Рюриковичей» на киевский престол, убившим «незаконных» князей Аскольда и Дира. Правда, сам Олег занимает Киев, не будучи «Рюриковичем». Выбросить сообщение о нем из летописного текста было нельзя. Пришлось примириться с его присутствием на страницах летописи и как-нибудь объяснить факт правления Олега в Киеве, по возможности не ставя под сомнение монополию Рюриковичей на власть. Разные летописцы, опираясь на свои традиции, выходили из этого сложного положения по-разному. По версии Повести временных лет, Олег — князь, родственник Рюрика, отца Игоря, который объединил под своей властью восточнославянские племена, совершил удачный поход на греков и умер в 6420 (912) году. По другой версии летописцев, которая наиболее ярко проявилась в Новгородской первой летописи младшего извода, Олег — второе лицо в государстве после великого князя Игоря, его советник, опекун, но не князь, а воевода. В захвате Киева не Олег, а именно Игорь играет ведущую роль^{77}. Тенденциозность летописцев проявляется в этом сообщении настолько ярко, что историки давно не сомневаются в том, что Олег занимал положение князя.

Однако, даже если летописцы и запутались в Олегах, они вышли из положения, создав версию, которая способствовала возвышению Рюриковичей. Некоторые книжники, произведениями которых пользовался уже упоминавшийся Ян Длугош (XV век), вообще не стали упоминать Олега. Вместо него на страницах этих летописей действует один Игорь. Другие летописцы, более дальновидные, решили сделать Олега одним из Рюриковичей, превратив его в племянника Рюрика^{78} или его шурина и дядю Игоря^{79}. Любопытно то, что, признавая Олега родственником Рюрика, далеко не все летописцы считали его князем. В любом случае родоначальником Рюриковичей он ими не считался.

Итак, мы видим, что в роде «Рюриковичей» (оставим им это условное и традиционное имя) толком не знали, кто был их предком. В XII веке Ольговичи и Мономашичи предпочитали подчеркивать только, что все они потомки Ярослава Мудрого, не стремясь углублять свою генеалогию до Рюрика, Олега или Игоря. Факт отсутствия разработанного родового культа приводит нас к выводу о том, что, несмотря на наличие между частью лиц, перечисленных в договоре 944 года, родственных связей, не следует их всех обязательно считать членами одного рода. Возможно, что они были связаны системой браков, но в таком случае в договоре должны были бы быть представлены родственники не только мужа, но и жены — родня Ольги, Сфандры, Пред славы. Получается, в середине X века в Русской (Киевской) земле правили князья, принадлежавшие к разным династиям. Монополия на княжеское достоинство на территории Руси была сконцентрирована в руках рода Рюриковичей лишь в XI веке. Тогда-то в уста Вещего Олега и была вложена фраза, которую он якобы произнес в момент убийства Аскольда и Дира: «Не князья вы и не княжеского рода…» Фраза эта для конца XI веке была весьма актуальна, но совершенно бессмысленна для конца IX века.

Мы пришли к выводу, что перечисленные в договоре князья были князьями Русской (полянской) земли. Часть из них, несмотря на неславянские имена, были, конечно же, представителями местных династий. Однако разноэтничность имен договора позволяет предположить, что часть из них были пришлыми. В этом отношении характерна история Вещего Олега. Мы уже говорили о том, что история похода Олега из Новгорода в Киев и покорения им в течение нескольких лет славянских племен вызывает сомнение. Однако не следует отрицать того, что какой-то Олег мог захватить Киев и убить местных князей. Замена пришлыми князьями местных династий, или убийство одним более удачливым пришлым князем другого, пришедшего раньше, происходило в истории разных народов неоднократно. Население захваченных территорий часто относилось к подобным переменам равнодушно, считая, что лучше быть под властью более сильного вождя. Примеры «равнодушия» к смерти правителя-неудачника встречаются у многих народов, и славяне здесь не исключение. Д. Д. Фрэзер пишет: «В Бенгалии, — замечает один старый английский историк, — как это ни странно, престолонаследие лишь в незначительной мере зависит от родословной претендента… Царем там безотлагательно признают всякого, кто убил своего предшественника и занял его трон. Амиры, вазиры, солдаты и крестьяне считают его полноправным монархом и беспрекословно исполняют его распоряжения. Бенгальцы любят повторять: «Мы верны трону и всякому, кто его занимает». Таков же был порядок престолонаследия в маленьком княжестве Пассиер на северном побережье острова Суматра. Португальский историк де Баррос, сообщая о нем, с удивлением отмечает, что желание стать правителем Пассиер не могло возникнуть ни у одного здравомыслящего человека, потому что местные подданные не позволяли монарху зажиться на этом свете. Время от времени люди, как бы охваченные порывом безумия, толпами ходили по улицам города и громко выкрикивали роковые слова: «Царь должен умереть!» Как только они достигали ушей царька, он знал, что его час пробил. Смертельный удар ему наносил один из родственников. Сразу же после совершения убийства он усаживался на трон и, если ему удавалось удержать его в своих руках на протяжении одного дня, считался законным правителем. Цареубийца, однако, достигал своей цели не всегда. За то время, пока Фернанд Перес д'Андрад по пути в Китай нагружал в княжестве Пассиер свой корабль пряностями, были убиты два правителя. Причем это не вызвало в городе ни малейших признаков волнения; жизнь продолжала идти своим ходом, как будто цареубийство было здесь обычным делом. Однажды за один-единственный день со ступеней трона на пыльный эшафот один за другим ступили три правителя. Обычай этот представлялся народу достойным похвалы и установленным свыше. В обоснование его местные жители ссылались на то, что бог не допустил бы, чтобы царь, его наместник на земле, умер насильственной смертью, если бы он своими прегрешениями не заслужил такой участи. Сообщают о существовании подобного же обычая у древних славян. Когда захваченные в плен Гунн и Ярмерик убили князя и княгиню славян и пустились в бегство, язычники кричали им вдогонку, чтобы они возвратились и правили вместо убитого князя. Такое предложение вполне соответствовало представлениям древних славян о престолонаследии. Однако беглецы не вняли посулам преследователей, сочтя их простой приманкой, и продолжали бегство до тех пор, пока крики язычников не смолкли вдали»^{80}.

Примером приглашения постороннего вождя в правители может служить и история полоцкого князя конца X века Рогволда, пришедшего, согласно летописям, «из-за моря». При этом никто не интересовался, кем были эти Олег, Рогволд или тот же Рюрик «за морем», тем более что знатную родословную можно было и выдумать. Весьма сложно определить правомерность употребления в отношении подобных «бродяг» титула князь, учитывая, что в первоначальном значении слово «князь» означает — «старейшина рода». Для людей подобных Рюрику, Олегу или Рогволду, которых летописцы стремятся изобразить приходящими на Русь «с родом своим», главную ценность и основу их положения составляла не знатность, а поддержка «верной дружины».

В связи с этим стоит привести любопытный рассказ, содержащийся в исландской «Саге о Стурлауге Трудолюбивом Ингольвссоне», о гибели некоего Ингвара, конунга «на востоке в Гардах», который примерно во второй половине IX — начале X века правил в Альдейгьюборге (Ладоге). К его дочери Ингибьерг сватался викинг Франмар, который на вопрос Ингвара о том, где находятся его «земли или подданные, большое богатство или слава», гордо ответил: «Я думаю все приобрести, если я породнюсь с тобой»^{81}. Потерпев в этом своем предприятии неудачу, Франмар возвратился в Швецию, но через некоторое время вместе с конунгом Стурлаугом на 300 кораблях вновь явился в Гардарику. «Когда они прибыли в страну, пошли они по земле, совершая грабежи, сжигая и паля везде, куда бы они ни шли по стране»^{82}. Ингвар собрал войско, но в трехдневном сражении пал от руки Стурлауга. «Затем Стурлауг отдал в жены Франмару Ингибьерг, дочь конунга… Стурлауг отдал тогда во власть Франмара город Альдейгью и все то государство, которым владел конунг Ингвар, и дал ему титул конунга. Франмар теперь обосновался и правит своим государством, советуясь с лучшими людьми, что были в стране. От Франмара и Ингибьерг пошел большой род и много знатных людей»^{83}. Рассказ этот не нуждается в комментариях — нищий авантюрист при поддержке приведенной им силы, даже не его собственной, становится конунгом. Не менее любопытно и то, что, утвердившись в Ладоге, он правит, советуясь с местными «лучшими людьми», и становится родоначальником знатного рода. Сходство с Рюриком, Олегом и Рогволдом замечательное. Кстати, Г. В. Глазырина высказала предположение, что вышеупомянутый конунг Альдейгьюборга Ингвар являлся на самом деле киевским князем Игорем, известным по Повести временных лет^{84}. Никакого сходства между этими правителями, кроме имени, нет. Не следует забывать о том, что в описываемое в саге время в землях восточных славян правило, вероятно, несколько сотен князьков и вождей.

Предводителя бродячей дружины делало князем приглашение городской общины на роль своего правителя или завоевание города самим этим «бродягой». В IX — середине X века княжеское достоинство человека на Руси определялось не только знатностью его происхождения, но и тем, обладал ли он этим статусом фактически. Отражением этого представления, возможно, являются былины об Илье Муромце, в которых он спасает город (Чернигов или какой-нибудь другой) от татар, после чего население приглашает его к себе воеводой. Между прочим, эти былины в одной любопытной детали сходятся с летописью. В Повести временных лет варяжских князей приглашают, чтобы те «владели» и «судили по праву», а по былинам спасенный богатырем город предлагает ему быть воеводой (или князем) и «суды судить да ряды рядить» (или «суды судить все правильно»)^{85}.

Из цитированного уже отрывка из сочинения Константина Багрянородного становиться ясно, что с ноября по апрель «архонты росов», выйдя «со всеми росами из Киава», кормились поборами со славянских племен. С апреля же, как только «растает лед», они готовились к походам в другие земли, а в июне отправлялись торговать или воевать, чем и занимались до осени^{86}. Ни о каких занятиях земледелием царственный автор не упоминает, давая тем самым понять, что русские князья промышляли исключительно сбором дани с покоренных народов, новыми войнами и реализацией захваченного. О важности торговли в жизни древнерусской знати свидетельствует и то, какое значительное место проблеме торговых отношений русов с империей отведено в договорах.

Очень соблазнительно вывести из слов Константина Багрянородного предположение, что все вельможи, перечисленные в договоре 944 года, жили в Киеве. Подобная мысль, кстати, уже высказывалась историками^{87}. Действительно, князьям было где разместиться. Согласно наблюдениям археологов, Киев X века представлял собой несколько поселений, слившихся в одно целое лишь к концу столетия^{88}. Каждое из поселений имело свои политические традиции и историю, которые, вероятно, отразились в рассказе летописей об основании Кием, Щеком и Хоривом поселений, ставших со временем Киевом. Косвенным подтверждением этого тезиса уже само по себе служит то, что Киев был племенным центром полян-руси и, следовательно, вырастал постепенно, а не был отстроен изначально по единому плану. Большинство подобных городов образуется путем слияния нескольких поселков, представляющих союзные племена. Также возникли Новгород и Псков. Центр древлян — Искоростень — возник путем слияния четырех или даже семи поселений. Из нескольких поселений сложился Чернигов. Следует отметить также и то, что список имен купцов договора 944 года замыкает некто Борич, имя которого сопоставимо с топонимом «Боричев увоз» в Киеве. Если Борич был киевлянином, а в списке имен договора именно представители Киева стоят на первом месте, так как при перечислении городов первое место занимает Киев, то можно прийти к выводу о том, что все послы и купцы, от первого до последнего, пришли из Киева. В таком случае Киев оказывается своеобразным «гнездом», в котором жили князья и купцы, контролировавшие округу.

Принять это построение весьма соблазнительно. Однако допуская, что киевским поселением, вполне вероятно, управляли несколько человек, следует признать, что в список договора попали и те лица, которые относились к верхушке полянской земли, но жили за пределами Киева. Так, О. М. Рапов обратил внимание на имя «Фаст» в тексте договора. Этого Фаста в Византии представлял посол Либиар. «Имя Фаст очень редкое. Нам неизвестно больше ни одного случая его употребления на Руси. Быть может, этому князю принадлежал город Фастов. Современный Фастов расположен в 64-х км от Киева»^{89}. В летописях Фастов упоминается впервые в конце XV — начале XVI века. Однако древность этого поселения доказывается существующими в Фастове курганами и городищами, а также находками предметов каменного и бронзового веков. Не следует забывать и о Вышгороде, которым, согласно Повести временных лет, управляла княгиня Ольга.

Несомненно также и то, что в X веке происходил процесс вытеснения князьями-выходцами из земли полян прочих славянских князей. Племенам было выгодно иметь в качестве правителей князей, происходивших из племени-победителя. Здесь вновь имеет смысл вспомнить о том, что в сочинении Константина Багрянородного содержится известие о правлении в конце 40-х — начале 50-х годов X века в Новгороде сына Игоря — Святослава^{90}. Но все же процесс освоения русскими князьями славянских земель Восточной Европы только начинался, и в большинстве «племен» продолжали оставаться у власти местные князья. Сами русские князья не стремились покидать Поднепровье, так как управлять племенем, занимавшим относительно русов подчиненное положение, было не выгодно. Даже в XI–XII веках представления о «непрестижности» правления в городе, находящемся за пределами Русской земли в узком смысле, были весьма распространены среди Рюриковичей.

Что же объединяло всю эту разноплеменную, пеструю княжескую массу договора 944 года? На каких принципах строились взаимные отношения князей? Каково было положение великого князя киевского?

Из договора Руси с Византией следует, что киевский князь Игорь не являлся символом государства, каким обычно является монарх, иначе договор был бы заключен только от его имени. Для заключения договора было необходимо, чтобы в его составлении приняли участие все князья Руси, из чего следует, что только это условие служило основанием для требования его выполнения всеми 25 князьями, а следовательно, и их городами. Фактически договор заключен не только между русскими князьями, с одной стороны, и греками — с другой, но и между самими русскими князьями. Именно для этого понадобилось участие в заключении договора послов от каждого из них. Следует обратить внимание на то, что греки заключают договор сразу со всеми русскими вельможами, а не с одним Игорем, как их представителем. Отсюда можно сделать вывод о сильном влиянии этих князей на внешнеполитическую деятельность Руси в целом.

То, что эти князья активно действовали на международной арене, видно из многочисленных сообщений восточных и византийских источников об участии различных по численности отрядов русов в войнах Византийской империи в качестве вспомогательных сил. В 934 году во время переговоров византийского патрикия Косьмы с лангобардами Южной Италии его сопровождали, кроме греков, 700 русов. В 935 году протоспафарий Епифаний отправился из Византии к берегам Южной Франции для заключения договора с Гуго Провансальским. Его сопровождали те же русы, что и Косьму. В 935 же году 415 русов участвовали в походе византийцев в Италию против лангобардов. В 949 году 629 русов участвовали в походе греков на Крит. В 954 году полководец Варда Фока осадил арабскую крепость Ходасу с большим войском, в составе которого были и русы. А в 955 году полководец Никифор Фока осаждал ту же крепость и в его войске также были русы. В 960–961 годах русы участвовали в отвоевании Никифором Фокой острова Крит у арабов, а в 962 году они воевали в Сирии. В 964 году русы участвовали в неудачной экспедиции византийцев на Сицилию.

В арабских источниках содержится не меньше сообщений о походах русов на Восток. В 909 году русы на 16 судах прибыли в Абесгун, взяли город, а затем заняли Макале (Миан-Кале в Астрабадском заливе). В следующем году русские совершили нападение на Сари, Дайлем и Гилян на побережье Каспийского моря. В 913 году русы с разрешения хазарского кагана проникли вновь в Каспийское море и взяли Джиль, Дайлем, Абесгун, Нефтяную Землю (Баку) и другие города Табаристана и Азербайджана. На обратном пути они вступили в жестокую борьбу с мусульманами Хазарии, мстившими за поход русских на мусульманские города Закавказья. Ниже мы еще подробно рассмотрим один из самых знаменитых походов русов на Восток — нападение на город Бердаа в 40-х годах X века^{91}. Вероятно, предводителями русов в этих походах были все те же русские князья договора 944 года.

По существу, греки заключали договор не с киевским князем, а со всеми русскими князьями. Для того чтобы вести внешнюю политику, учитывающую мнение всех князей, необходимо знать их интересы и внутри Руси. Отсюда следует вывод о сильном влиянии этих князей внутри страны. Из того, что внешняя и внутренняя политика Киевской Руси зависит от мнения всех князей, а не только от одного Игоря, а управление страной осуществляется при помощи целой системы договоров, явно следует, что князь киевский Игорь — не монарх, а остальные князья, перечисленные в договоре — не его подданные. Для того чтобы составить договор с греками, послать своих представителей на встречу с ними, обсудить внутренние дела, необходимо съехаться на переговоры всем князьям. А так как от участия в них всех князей зависит внутренняя и внешняя политика Руси, то авторитет этого съезда, учитывая независимость князей от Киева, гораздо выше авторитета киевского князя. Можно даже сказать, что Русь находилась в управлении не одного, а множества князей. Об этом свидетельствует и Константин Багрянородный, сообщая о том, что «когда наступит ноябрь месяц, тотчас их архонты выходят со всеми росами из Киава и отправляются в полюдия, что именуется «кружением». Здесь «архонты» действуют вместе, без выделения какого-либо главного князя из остальных с помощью специального титула.

Итак, у нас нет данных о подчиненном положении русских князей относительно киевского князя. Он являлся скорее предводителем княжеского союза, зависимым от съезда князей. Для того чтобы вполне оценить роль княжеского съезда, следует обратить внимание на то, что, согласно Повести временных лет, после смерти Олега его власть переходит к Игорю, хотя не исключено, что у Вещего Олега могли быть дети. Таким образом, власть над столицей Киевской Руси наследовалась не по прямой нисходящей линии. Еще раз отметим, что далеко не все князья, входившие в союз и перечисленные в договоре 944 года, происходили от одного предка. Что же позволяло тому или иному князю занять княжеский стол в Киеве? Конечно же, поддержка других русских князей и, разумеется, самих киевлян, как это было и позднее, в XI–XII века. Отсюда можно сделать вывод, что князь, лишившийся этой поддержки, мог потерять и Киев.

Примечания:

⁴ Там же. С. 39.

⁵ Там же. С. 51–52.

⁶ Там же. С. 46–48.

⁷ Бестужев-Рюмин К. Н. О составе русских летописей до конца XIV в. М., 1868. С. 59.

⁸ См. любое издание первого тома «Полного собрания русских летописей».

⁹ Издана в томе 38 «Полного собрания русских летописей» (Л., 1989), а также факсимильно воспроизведена (СПб., М., 1994).

⁴⁸ Татищев В. Н. История Российская. М., Л., 1962. Т. 1. С. 385.

⁴⁹ Кучкин В. А. «Русская земля» по летописным данным XI — первой трети XIII в. // Древнейшие государства Восточной Европы. 1992–1993 годы. М., 1995. С. 90.

⁵⁰ Там же. С. 95.

⁵¹ Ковалевский А. П. Книга Ахмеда ибн Фадлана о его путешествии на Волгу в 921–922 гг. Харьков, 1956. С. 142.

⁵² Там же. С. 141.

⁵³ Там же. С. 142.

⁵⁴ Константин Багрянородный. Об управлении империей. М., 1991. С. 49.

⁵⁵ Новосельцев А. П. Восточные источники о восточных славянах и Руси VI–IX вв. // Древнейшие государства Восточной Европы. 1998 г. М., 2000. С. 291, 303–305.

⁵⁶ Фроянов И. Я. Рабство и данничество у восточных славян (VI–X вв.). СПб., 1996. С. 74–156.

⁵⁷ Константин Багрянородный. Об управлении империей. М., 1991. С. 45.

⁵⁸ Литаврин Г. Г. Византия, Болгария, Древняя Русь (IX — начало XII в.). СПб., 2000. С. 107.

⁵⁹ Константин Багрянородный. Об управлении империей. М., 1991. С. 51.

⁶⁰ Татищев В. Н. История Российская. М., Л., 1962. Т. 1. С. 118, 372.

⁶¹ Карамзин Н.М. История государства Российского. М., 1989. Т. 1. С. 265, прим. 347.

⁶² Приселков М. Д. Киевское государство второй половины X в. по византийским источникам // Ученые записки ЛГУ. Серия исторических наук. Л., 1941. № 73. Вып. 8. С. 241.

⁶³ Вернадский Г. В. Древняя Русь. Тверь, М., 1996. С. 342.

⁶⁴ Рыбаков Б. А. Киевская Русь и русские княжества XII–XIII вв. М., 1993. С. 298.

⁶⁵ Вернадский Г. В. Древняя Русь. Тверь, М., 1996. С. 341–342.

⁶⁶ Там же. С. 367–368.

⁶⁷ Кирпичников А. Н., Дубов И. В., Лебедев Г. С. Русь и варяги: Русско-скандинавские отношения домонгольского времени // Славяне и скандинавы. М., 1986. С. 193–194.

⁶⁸ Лурье Я. С. Россия древняя и Россия новая: (Избранное). СПб., 1997. С. 82.

⁶⁹ Иларион. Слово о законе и благодати // Альманах библиофила. М., 1989. Вып. 26. С. 178/179.

⁷⁰ См., например, из новейшей литературы: Голб Н., Прицак О. Хазарско-еврейские документы X века. М., Иерусалим, 1997. С. 94, 96; Кожинов В. Ольга и Святослав // Родина. 1992. № 11–12. С. 18.

⁷¹ Шлецер А. Л. Нестор. СПб., 1819. Т. 3. С. 373–375.

⁷² Полное собрание русских летописей. М., Л., 1962. Т. 27. С. 19.

⁷³ Шахматов А. А. Хронология древнейших русских летописных сводов // Журнал Министерства народного просвещения. 1897. № 4. С. 472.

⁷⁴ Гедеонов С. А. Варяги и Русь. СПб. 1876. С. 212.

⁷⁵ Кагалов В. В., Сахаров А. Н. Полководцы Древней Руси. М., 1986. С. 16–22.

⁷⁶ Комарович В. Л. Культ рода и земли в княжеской среде XI–XIII вв. // Труды отдела древнерусской литературы Института русской литературы АН СССР. М.-Л., 1960. Т. 16. С. 90–97.

⁷⁷ Полное собрание русских летописей. М., 2000. Т. 3. С. 107–108.

⁷⁸ Полное собрание русских летописей. СПб., 1911. Т. 22. Ч. 1. С. 349; М., Л., 1962. Т. 27. С. 176; М., 1968. Т. 31. С. 36.

⁷⁹ Татищев В. Н. История Российская. М., Л., 1962. Т. 1. С. 110, 117, 363, 372.

⁸⁰ Фрэзер Д. Д. Золотая ветвь: Исследование магии и религии. М., 1986. С. 264–265.

⁸¹ Глазырина Г. В. Исландские викингские саги о Северной Руси. М., 1996. С.167.

⁸² Там же. С. 171.

⁸³ Там же.

⁸⁴ Там же. С. 188–189, комм. 121.

⁸⁵ Рыдзевская Е. А. Древняя Русь и Скандинавия в IX–XIV вв. (материалы и исследования). М., 1978. С. 166–167.

⁸⁶ Константин Багрянородный. Об управлении империей. М., 1991. С. 45–51.

⁸⁷ Пресняков А. Е. Княжое право в древней Руси. Лекции по русской истории: Киевская Русь. М., 1993. С. 29.

⁸⁸ Каргер М. К. Древний Киев. М., Л., 1958. Т. 1. С. 115; Толочко П. П. Древний Киев. Киев, 1976. С. 24–54.

⁸⁹ Рапов О. М. Княжеские владения на Руси в X — первой половине XIII вв. М., 1977. С. 219.

⁹⁰ Константин Багрянородный. Об управлении империей. М., 1991. С. 45.

⁹¹ Об этих походах см.: Мавродин В. В. Образование Древнерусского государства. Л., 1945. С. 230–231; Левченко М. В. Очерки по истории русско-византийских отношений. М., 1956. С. 138, 215–217, 234; Пашуто В. Т. Внешняя политика Древней Руси. М., 1968. С. 62, 65, 68–69.