• Главная
• В избранное
• Наш E-MAIL
• Добавить материал
• Нашёл ошибку
• Вниз

Самая полная информация о русах X века содержится в русских и византийских источниках. Византийские источники, бесспорно, уступают русским, так как не содержат в себе связного рассказа о русской истории. Однако источники эти написаны современниками — людьми, жившими в X веке. Русские же летописи, как отмечалось выше, составлены на основе, прежде всего, устных преданий, причем спустя, самое раннее, столетие после описанных в них событий. Кроме того, в сообщениях современников, даже отрывочных, зачастую встречаются любопытнейшие факты, которых нет ни в одном поверхностном изложении общего хода истории.

В настоящую главу включены фрагменты из трудов двух византийских авторов X века — Константина Багрянородного и Льва Диакона.

Византийский император Константин VII Багрянородный родился в сентябре 905 года. Он был внебрачным сыном императора Льва VI Мудрого (886–912). Его мать красавица Зоя Карвонопсида («Огненноокая») была последней любовью удивительно несчастного в личной жизни императора. Все три брака Льва VI закончились безвременными кончинами его молодых жен. В четвертый брак церковь вступать запрещала, однако счастливый отец-император решил обойти запрет и в 906 году его тайно обвенчал с Зоей простой священник. Больше года понадобилось императору для того, чтобы добиться у патриарха признания этого брака законным. Лев хотел, чтобы единственный сын стал его наследником. Наконец, в 908 году маленький Константин был объявлен императором — соправителем отца. Семейное счастье и на этот раз оказалось недолгим, так как в мае 912 года Лев VI умер. Кроме сына Константина соправителем покойного императора долгие годы являлся его родной брат Александр, мечтавший в случае смерти Льва править единолично и потому возненавидевший племянника, разрушившего его планы. Александр подумывал даже об убийстве своего младенца-соправителя, отправил в ссылку мать мальчика Зою и всех вельмож, при жизни окружавших Льва, и потому сочувствующих Константину. Ребенок оказался совершенно беззащитным, но случилось чудо, — в мае 913 года дядя Александр скоропостижно скончался. Зоя вернулась из ссылки. Слабая женщина и младенец не могли править самостоятельно, уж слишком сложной была ситуация и внутри и вне Византии. Бесконечные войны с Болгарией способствовали возвышению командующего императорским флотом Романа Лакапина, ставшего, наряду с матерью, регентом при маленьком императоре. В 919 году 14-летний Константин женился на дочери Романа Елене, а вскоре венчал тестя как императора, сделав, таким образом, его своим соправителем. Роман I захватил в свои руки всю власть в империи. Честолюбивый выскочка венчал в качестве императоров-соправителей и трех своих сыновей — Христофора, Стефана и Константина. Законный монарх Константин Багрянородный занял место даже не второго, а только третьего соправителя, после Романа I и Христофора. Защитить его права было некому. Церковь также оказалась на стороне Лакапинов. Еще один сын Романа I Феофилакт стал константинопольским патриархом. Будучи оттесненным от управления империей, Константин Багрянородный погрузился в изучение различных наук и литературы, став постепенно образованнейшим человеком своего времени. Казалось, власть его совсем не интересует. Но это было обманчивое впечатление, просто демонстрировать интерес к ней было для него опасно. Константин ждал своего часа. Кроме книг, ожидание скрашивал еще и алкоголь, к которому он пристрастился.

Быстрый рост не пошел на пользу Лакапинам. Между ними начались раздоры, и на их фоне Константин Багрянородный смотрелся особенно выигрышно: высокий голубоглазый красавец (в мать), хороший семьянин (брак с дочерью Романа I оказался счастливым), интеллектуал, чуждый мирской суеты. Симпатии народа, а, главное, придворные, были целиком на его стороне. Когда неожиданно умер Христофор, Роман I сделал зятя своим вторым соправителем. В 938 году у Константина и Елены родился сын, названный в честь дедушки Романом. Отношения между тестем и зятем заметно улучшились, по крайней мере, внешне. Все это вызывало недовольство Стефана и Константина Лакапинов. В декабре 944 года они совершили государственный переворот: их отец Роман I был низложен и отправлен в ссылку. Однако братья-предатели не пользовались вообще никакой поддержкой в стране. Через месяц с небольшим Константин Багрянородный приказал их арестовать и отправить в ссылку, причем на тот же остров, где содержался их отец. Горестной была встреча Лакапинов.

Константин Багрянородный, вступив на престол трехлетним мальчиком в 908 году, стал полновластным правителем империи лишь в январе 945 года сорокалетним мужчиной. Будучи императором, он не оставил ученых занятий. Константин Багрянородный мечтал составить энциклопедии по всем существовавшим тогда наукам. Всего возглавляемым им коллективом авторов было составлено до 53-х таких сборников, из которых до наших дней сохранилось немного. Среди уцелевшего наибольшее значение для русской истории имеют труды, отрывки из которых публикуются ниже, «О церемониях византийского двора», в котором содержится описание визита в Константинополь княгини Ольги, и «Об управлении империей». История написания последнего (в 948–952 годы) особенно драматична. Сын Константина и Елены Роман рос избалованным и испорченным мальчиком. Хотя отец, в традициях того времени, сделал его своим соправителем, Роман II не стремился заниматься государственными делами. Труд «Об управлении империей», впрочем, как и все остальные энциклопедии, должен был играть роль своеобразного пособия для ленивого наследника. Своей цели труд не достиг. Роман II вовсю предавался разгулу, разбил сердце родителей, женившись на Феофано — красивой дочери харчевника. В ноябре 959 года Константин Багрянородный внезапно простудился и умер. Ходили упорные слухи, что он был отравлен сыном и невесткой.

Из труда Константина Багрянородного «Об управлении империей»^{399}

Выслушай, сын мой, что, по моему мнению, не должно оставаться тебе неизвестным, и приобрети понимание дела, чтобы вступить в управление государством. Я утверждаю, что (это) учение полезно и всем прочим подданным, тебе же, которому предстоит иметь попечение о благополучии всех и держать кормило мирского корабля и править им, в особенности. Если же я для изложения предмета пользуюсь словом ясным, обыденным, как бы небрежно текущим, прозаическим и простым, нисколько не удивляйся этому, сын мой! Я не стремился представить образец красивого стиля или округленного и высокого аттического изложения, но больше старался обычной и разговорной речью выяснить тебе то, что, по моему мнению, ты должен знать, и что легко доставить тебе знание и понимание, основанное на опыте. Я полагаю, что царю Ромейскому всегда очень полезно стремиться жить в мире с печенежским народом, заключать с ними дружественные договоры и союз, ежегодно отправлять к ним отсюда посланца с приличными и полезными народу дарами и получать оттуда заложников или обсидов и посланца, которые в сем богохранимом граде входили бы в сношение с заведующим этими делами и пользовались царской щедростью и всеми достойными почестями от царствующего государя; ибо этот печенежский народ живет в соседстве с областью Херсона, и если они не состоят с нами в дружбе, то могут выступать против Херсона, делать набеги и грабить самый Херсон и так называемые Климаты (официальное название фемы Херсона, занимавшей южную часть Крымского полуострова. — А.К.).

Печенеги, кроме того, живут в соседстве и сопредельны и с Руссами и часто, когда живут не в мире друг с другом, грабят Русь, причиняют ей много вреда и убытков.

И Руссы стараются жить в мире с Печенегами: они покупают у них быков, коней и овец и от этого живут легче и привольнее, так как на Руси ни одно из названных животных не водится. Притом Руссы вовсе не могут даже выступать на заграничные войны, если не живут в мире с Печенегами, так как последние во время их отсутствия могут сами делать набеги и уничтожить и портить их имущество. Посему Руссы, дабы не получать от них вреда, и в виду того, что народ этот очень силен, всегда стараются быть в союзе с ними и получать от них помощь, чтобы вместе и избавляться от вражды с ними, и пользоваться помощью.

Руссы не могут приезжать даже в сей царствующий град Ромеев (византийцы, считаясь потомками римлян, так себя называли. — А.К.), если не живут в мире с Печенегами, ни ради войны, ни ради торговых дел, так как, достигнув на судах речных порогов, они не могут проходить их, если не вытащат суда из реки и не перенесут их на плечах; нападая тогда на них, печенежские люди легко обращают в бегство и избивают (Руссов), так как те не могут исполнять одновременно двух трудов.

Племя Турков (имеются в виду венгры. — А.К.) также сильно опасается и боится названных Печенегов, вследствие того, что многократно терпело от них поражения и почти совершенно истреблено. Поэтому Печенеги всегда кажутся страшными Туркам, подчиняющимся им.

Когда царь Ромейский живет в мире с Печенегами, то ни Русь, ни Турки не могут совершать враждебных нападений на Ромейскую державу; не могут они и требовать от Ромеев чрезвычайно больших денег и вещей в уплату за мир, боясь силы, которую царь при помощи этого народа может противопоставить им в случае их похода на Ромеев. А Печенеги, связанные дружбою с Императором и побуждаемые им посредством посланий и даров, легко могут нападать на земли Руссов и Турков, брать в рабства их женщин и детей и опустошать их земли.

И Булгарам (дунайским болгарам. — А.К.) Ромейский царь может казаться более грозным и заставлять их жить в покое, если поддерживает мир с Печенегами, так как Печенеги близки и к Булгарам и, когда захотят ради ли собственной выгоды, или из расположения к царю Ромейскому, легко могут выступать против Булгарии и, благодаря своему превосходству в численности и силе, разбивать и громить их. Посему и Булгары постоянно стремятся и всячески стараются жить в мире и согласии с Печенегами; ибо, будучи многократно побеждены и ограблены ими, они на опыте познали, что хорошо жить всегда в мире с ними.

Другое печенежское племя живет в соседстве с областью Херсона; оно ведет торговлю с Херсонитами и исполняет для них и для императора поручения в Руси, Хазарии, Зихии (объединение группы адыгских племен, обитавших на побережье Черного моря. — А.К.) и всех тамошних областях, получая, разумеется, от Херсонитов заранее условленное вознаграждение за таковую службу соответственно их хлопотам, напр., шелковые ткани, перевязи, муслины, бархат, перец, красные парфянские кожи и другие нужные им товары, как каждый Херсонит склонит к соглашению каждого Печенега, или будет склонен им. Ибо Печенеги, как народ вольный и самостоятельный, никогда не исполняют никакой службы без вознаграждения.

Когда царский чиновник приедет в Херсон ради таковой службы, он должен тотчас послать в Печенегию и потребовать от них заложников и проводников; по прибытии их, он пусть оставит заложников под стражею в Херсоне, а сам с проводниками отправляется в Печенегию и исполняет данные ему поручения. Печенеги же люди ненасытные и чрезвычайно жадные до редких у них товаров, бесстыдно требуют больших гостинцев, — заложники одно для себя, другое для своих жен, а проводник — одно за свои собственные труды, другое за работу своих лошадей. Затем, лишь только царский чиновник вступит на их землю, они первым делом требуют царских даров, а когда получат (назад) своих людей, снова требуют для их жен и родителей. Да и те, которые пойдут с ним обратно в качестве проводников при возвращении в Херсон, также требуют от него вознаграждения за свои труды и за работу лошадей.

В области Булгарии также сидит печенежский народ по (нижним) частям Днепра, Днестра и других протекающих там рек. Царский чиновник, посылаемый отсюда на судах, может, и не заезжая в Херсон, легко и быстро найти здесь названных Печенегов. Найдя их, царский чиновник дает им весть (о своем прибытии) через своего человека, оставаясь на судах и охраняя в них привезенные царские дары. И те приходят к нему; когда они придут, царский чиновник дает им своих людей в заложники и сам получает от Печенегов других заложников, заключает их под стражу на судах и тогда договаривается с ними. Когда Печенеги дадут царскому чиновнику клятвы по своим законам, он отдает и царские дары, получает от них союзников сколько захочет; и возвращается. С ними надлежит договариваться так, чтобы они исполняли службу, куда бы ни потребовал их царь — на Русь ли или на Булгар, или и на Турков. Ибо они в силах воевать со всеми этими народами и, часто нападая на них, сделались ныне внушающими (им) страх. Это видно и из следующего. Когда клирик Гавриил был отправлен по царскому повелению к Туркам и сказал им: «Царь повелевает вам идти, выгнать Печенегов с их места и сесть там самим (ибо вы и раньше сидели там), чтобы быть вблизи моего царства, дабы я мог, когда захочу, послать и скоро найти вас», то все начальники Турков в один голос закричали: «Мы не хотим драться с Печенегами, ибо не можем воевать с ними, так как и страна (их) велика, и народу (у них) много, и (они) скверные ребята; не говори нам впредь таких слов, ибо они не нравятся нам».

Печенеги по весне переправляются из-за реки Днепра и всегда проводят здесь лето.

Однодеревки (так византийцы называли корабли русов. — А.К.), приходящие в Константинополь из внешней Руси, идут из Невогарды (Новгород (?) — А.К.), в которой сидел Святослав, сын русского князя Игоря, а также из крепости Милиниски (Смоленск (?), из Телюцы (Любеч (?), Чернигоги (Чернигов (?) и из Вышеграда. Все они спускаются по реке Днепру и собираются в Киевской крепости, называемой Самвата. Данники их Славяне, называемые Кривитеинами (Кривичи) и Лензанинами, и прочие Славяне рубят однодеревки в своих горах в зимнюю пору и, обделав их, с открытием времени (плавания), когда лед растает, вводят в ближние озера. Затем, так как они (озера) впадают в реку Днепр, то оттуда они и сами входят в ту же реку, приходят в Киев, вытаскивают лодки на берег для оснастки и продают Руссам. Руссы, покупая лишь самые колоды, расснащивают старые однодеревки, берут из них весла, уключины и прочие снасти и оснащают новые. В июне месяце, двинувшись по реке Днепру, они спускаются в Витечев, подвластную Руси крепость. Подождав там два-три дня, пока подойдут все однодеревки, они двигаются в путь и спускаются по названной реке Днепру. Прежде всего они приходят к первому порогу, называемому Эссупи, что по-русски и по-славянски значит «не спи». Этот порог настолько узок, что не превышает ширины циканистирия (дворцового ипподрома. — А.К.); посредине его выступают обрывистые и высокие скалы наподобие островков. Стремясь к ним и поднимаясь, а оттуда свергаясь вниз, вода производит сильный шум и (внушает) страх. Посему Руссы не осмеливаются проходить среди этих островов, но, причалив вблизи и высадив людей на сушу, а вещи оставив в однодеревках, после этого нагие ощупывают ногами (дно), чтобы не наткнуться на какой-нибудь камень; при этом одни толкают шестами нос лодки, а другие — средину, третьи — корму. Таким образом они со всеми предосторожностями проходят этот первый порог по изгибу речного берега. Пройдя этот порог, они опять, приняв с берега остальных, отплывают и достигают другого порога, называемого по-русски Улворси, а по-славянски Острову нипраг, что значит «остров порога». И этот порог подобен первому, тяжел и труден для переправы. Они опять высаживают людей и переправляют однодеревки, как прежде. Подобным же образом проходят и третий порог, называемый Геландри, что по-славянски значит «шум порога». Затем так же (проходят) четвертый порог, большой, называемый по-русски Аифор, а по-славянски Неясыть, потому что в камнях гнездятся пеликаны. На этом пороге все ладьи причаливают к земле носами вперед, отряженные люди сходят держать стражу и уходят; они неусыпно держат стражу из-за Печенегов. Остальные, выбрав поклажу, находившуюся в однодеревках, и рабов в цепях, переводят их сухим путем 6 миль, пока не пройдут порога. Затем одни тащат свои однодеревки волоком, другие несут на плечах, и таким образом переправляют на другую сторону порога, спускают их там в реку, грузят поклажу, входят сами и продолжают плавание. Прибыв к пятому порогу, называемому по-русски Варуфорос, а по-славянски Вульнипраг, потому что он образует большую заводь, и опять переправив однодеревки по изгибам реки, как на первом и на втором пороге, они достигают шестого порога, по-русски называемого Леанти, а игреки Веруци, что значит «бурление воды», и проходят его тем же образом. От него плывут к седьмому порогу, называемому по-русски Струкун, а по-славянски Напрези, что значит «малый порог», и приходят к так называемой Крарийской переправе, где Херсониты переправляются на пути из Руси, а Печенеги — в Херсон. Эта переправа шириною приблизительно равна ипподрому, а вышиною от его низа до того места, где сидят союзники, так что долетает стрела стреляющего с одной стороны на другую. Посему Печенеги приходят и на это место и нападают на Руссов. Пройдя это место, они достигают острова, называемого св. Григорием, и на этом острове совершают свои жертвоприношения, так как там растет огромный дуб. Они приносят в жертву живых петухов, кругом втыкают стрелы, а иные (приносят) куски хлеба, мясо и что имеет каждый, как требует их обычай. Насчет петухов они бросают жребий, — зарезать ли их (в жертву), или съесть, или пустить живыми. От этого острова Руссы уже не боятся Печенегов, пока не достигнут рек Селины. Затем, двинувшись от этого острова, они плывут около четырех дней, пока не достигнут лимана, составляющего устье реки; в нем есть остров Св. Эферия. Пристав к этому острову, они отдыхают там два-три дня и опять снабжают свои однодеревки недостающими принадлежностями, парусами, мачтами, реями, которые привозят с собою. А так как этот лиман, как сказано, составляет устье реки и доходит до моря, а со стороны моря лежит остров Св. Эферия, то они оттуда уходят к реке Днестру и, благополучно достигнув ее, снова отдыхают. Когда наступит благоприятная погода, они, отчалив, приходят к реке, называемой Белою, и, отдохнувши там подобным образом, снова двигаются в путь и приходят к Селине, так называемому ответвлению (рукаву) реки Дуная. Пока они не минуют реки Селины, по берегу за ними бегут Печенеги. И если море, что часто бывает, выбросит однодеревки на сушу, то они все их вытаскивают на берег, чтобы вместе противостать Печенегам. От Селины они никого уже не боятся и, вступив на Булгарскую землю, входят в устье Дуная. От Дуная они доходят до Конопа, а от Конопа в Константию на реке Варне, от Варны приходит к реке Дичине, — все эти места находятся в Булгарии, — от Дичины достигают области Месимврии; здесь оканчивается их многострадальное, страшное, трудное и тяжелое плавание.

Зимний и суровый образ жизни этих самих Руссов таков. Когда наступит ноябрь месяц, князья их тотчас выходят со всеми Руссами из Киева и отправляются в полюдье, то есть круговой объезд, и именно в славянские земли Вервианов (древляне), Другувитов (дреговичи), Кривичей, Севериев (северяне) и остальных Славян, платящих дань Руссам. Прокармливаясь там в течение целой зимы, они в апреле месяце, когда растает лед на реке Днепре, снова возвращаются я Киев. Затем забирают свои однодеревки, как сказано выше, снаряжаются и отправляются в Романию.

С Печенегами могут воевать Узы (другое название — огузы, в русских источниках XI–XII веков — торки. Тюркские кочевые племена, жили к северо-востоку от Каспийского моря, между Волгой и Арадьским морем. — А.К.).

Узы могут ходить войною на Хазар, так как живут близко к ним. Подобным же образом и властитель Алании, потому что девять климатов Хазарии прилегают к Алании, и Алан может, если хочет, опустошать их и этим причинять Хазарам большой вред и убыток, ибо из этих девяти климатов идут все средства к жизни, и все довольство Хазарии.

Когда властитель Алании не живет в мире с Хазарами, но отдает предпочтение дружбе царя Ромейского, то, если Хазары не желают жить в дружбе и мире с царем, он может причинить им много зла, устраивая засады на дорогах и нападая на них, когда они без охраны проходят к Саркелу (Хазарский город-крепость на Дону. — А.К.), климатам и Херсону. И если этот властитель поставит себе задачею препятствовать им, то Херсон и климаты будут пользоваться долгим и глубоким миром; ибо Хазары, боясь нападения Алан и не находя (поэтому) возможности нападать с войском на Херсон и климаты, так как не имеют силы одновременно воевать с обоими, будут принуждены соблюдать мир.

И так называемая Черная Булгария (Болгары, жившие к северу от Херсонеса у Азовского моря. — А.К.) может воевать с Хазарами.

К Туркам прилегают следующие народы: с запада от них Франгия (франки, то есть — германцы. — А.К.), с севера Печенеги, с юга Великая Моравия или земля, которая совершенно порабощена и занята этими Турками. Хорваты же прилегают к Туркам со стороны гор.

Печенеги могут нападать на Турков и сильно опустошать и вредить им, как уже сказано выше, в главе о Печенегах.

Устреми, сын, око ума твоего на слова мои, познай то, что я заповедую тебе, и будешь иметь возможность в нужных случаях вынести как бы из отцовской сокровищницы богатства разума и поток понимания. Итак, знай, что всем северным народам как бы от природы внедрена алчность к деньгам некогда не насыщаемая, почему они всего требуют, всего домогаются и не имеют пределов своим желаниям, но всегда жаждут большего и за малую пользу желают добывать себе великие прибыли. Поэтому надлежит их неуместные требования и дерзкие домогательства отвращать и отклонять убедительными и разумными речами и понятными опровержениями, которые, насколько мы могли узнать по опыту, будут, чтобы обнять их в образцах, приблизительно таковы.

Если Хазары, или Турки, или Руссы, или какой-либо другой народ из числа северных и скифских когда-нибудь станут добиваться, как это часто случается, чтобы за какую-нибудь услугу или службу их было им послано (что-либо) из царских одеяний или венцов или убранства, то тебе надлежит оправдывать (отказ) так, что таковые уборы и венцы, которые называются у них камилавками, не изготовлены людьми, не придуманы и не сделаны искусством человеческим, но, как мы находим это написанным в сокровенных словах из древней истории, когда бог сделал царем известного Константина Великого (император Константин I Великий (324–337). — А.К.), первого царя христианина, то прислал ему чрез ангела таковые убранства венцы, которые у нас называются камилавками, и повелел ему положить их в великой святой церкви божией, которая по имени самой ипостасной премудрости божией называется святою Софиею, и облачаться в них не ежедневно, а только тогда, когда наступит всенародный и великий праздник господень. Посему он по повелению божию положил их (в церковь), и они висят над святым престолом в алтаре сего храма и входят в состав украшения церкви. Остальные же царские одеяния и облачения лежат развернутыми на сем святом престоле. Когда наступит праздник господа и бога нашего Иисуса Христа, патриарх выбирает и этих уборов и венцов нужные и подобающие данному случаю и посылает их царю. Сей облекается в них, как прислужник божий и слуга, только при выходе (в храм) и по миновании надобности снова возвращает их в церковь, и они лежат в ней. Есть и заклятие святого великого Константина, написанное на сем святом престоле церкви Божией, как повелел ему бог чрез ангела, что если царь захочет по какой-либо надобности или обстоятельству или несвоевременному желанию взять (что-либо) из них и или воспользоваться сам, или даровать другим, то должен быть предан анафеме, как враг и противник повелений божиих, и отлучен от церкви. Если же он сам пожелает сделать другие подобные то и их должна принять церковь божия, с свободного согласи всех архиереев и синклита. И ни царь, ни патриарх, ни кто-либо другой не имеют права взять таковые убранства и венцы из святой церкви божией. И великий ужас грозит тем, кто захочет нарушить какое-либо из этих божеских установлений. Один царь именем Лев (имеется в виду император Лев IV (741–775). — А.К.), взявший себе жену из Хазарии, в безрассудной дерзости взял один из этих венцов, не в праздник господень надел на себя без разрешения патриарха; и тотчас на челе его образовался карбункул, и, мучимый болью от него, он в ужасных страданиях окончил свою жизнь преждевременною смертью. После того, как эта дерзость получила скорое возмездие, от той поры установилось правило, чтобы царь пред коронованием заранее давал клятву и подтверждал, что не дерзнет сделать или замыслить ничего противного заповеданным и исстари соблюдаемым (обычаям), и только после этого короновался бы патриархом и исполнял и совершал все подобающее установленному празднику.

Точно так же надлежит тебе думать и заботиться и о жидком огне, выбрасываемом из труб, чтобы, если когда-нибудь кто-нибудь осмелится потребовать его, как часто требовали и от нас, ты мог отказать и отвергнуть такими словами: «И это было явлено и преподано ангелом великому и первому христианскому царю, святому Константину, причем он получил и о нем от того же ангела великие наставления, как мы имеем достоверные свидетельства от отцов и дедов, чтобы этот огонь приготовлялся исключительно у христиан и в их царственном граде, а никак не в другом месте, и чтобы не был посылаем или объясняем какому бы то ни было другому народу. Посему этот великий царь, подтверждая это своим преемникам, приказал написать проклятия на святом престоле церкви божией, чтобы тот, кто дерзнет выдать другому народу этот огонь, не именовался христианином и не удостаивался никакой чести или власти, но если и имел бы какую-нибудь, то был извергаем из нее, предавался анафеме на веки веков и проклятию, будет ли царем, или патриархом, или каким другим человеком, или начальником, или подначальным тот, кто попытается преступить сию заповедь. Он побудил всех, имеющих ревность и страх божий, считать общим врагом и преступником сей великой заповеди всякого делающего такую попытку, стараться умертвить его и предавать самой ужасной и тяжкой смерти.

Так как зло всегда находит себе место, то однажды случилось, что некий из наших стратигов, получив от каких-то язычников весьма обильные дары, уделил им этого огня, но, так как бог не восхотел оставить это преступление без возмездия, то в то самое время, когда он намеревался войти в церковь божию, сошедший с неба огонь пожрал и уничтожил его. И с тех пор великий страх и трепет овладел душами всех, и потом уже никто, ни царь, ни простец, ни стратиг, ни вообще какой бы то ни было человек не дерзал даже подумать о чем-либо подобном, а не то чтобы попытаться на деле что-нибудь совершить или выполнить.

А теперь перейдем (к другому), поищи и изучи приличные и подобающие слова (в ответ) на другой вид неразумной и неприличной просьбы. Если когда-либо какой-нибудь народ из этих неверных и худородных жителей севера потребует войти в свойство с царем Ромейским и либо взять его дочь в невесты, либо дать собственную дочь в жены царю или царскому сыну, то тебе надлежит и такое неразумное требование их отклонить такими словами: «И об этом предмете на святом престоле кафолической христианской церкви св. Софии написано наставление и устрашающее и нерушимое распоряжение великого и святого Константина, чтобы царь Ромейский никогда не вступал в свойство с народом, имеющим обычаи, несходные и чуждые ромейскому укладу жизни, особливо же с иноверным и некрещеным, исключая одних только франтов, ибо для них одних сделал исключение сей великий муж св. Константин, потому что и сам он был родом из этих областей (и) так как у Франгов было родство и близкие отношения с Ромеями. И посему он допустил царям Ромейским с ними одними заключать брачные союзы вследствие старинной знатности и благородства тех областей и родов. С другим же каким бы то ни было народом они не могут делать этого, а дерзнувший это должен считаться чуждым спискам христиан и предаваться анафеме, как нарушитель отеческих преданий и царских уставов.

Вышеупомянутый царь Лев, противозаконно и дерзновенно взявший, как выше сказано, венец из церкви без разрешении тогдашнего патриарха, надевший его и вскоре понесший наказание, достойное его скверной попытки, дерзнул презреть и счесть за ничто и эту заповедь того святого царя, которая, как уже объяснено, написана на святом престоле, и, раз поставив себя вне страха божия и заповедей его, заключил брачный союз с хазарским Хаганом и, взяв в жены дочь его, навлек этим великий позор на Ромейскую державу и на самого себя, как отменивший и презревший установления предков; кроме того, он был не православным христианином, а еретиком и иконоборцем. Посему, ради таковых беззаконных и нечестивых деяний, он постоянно оглашается (как отлученный) в церкви божией и анафематствуется как преступник и нарушитель установлений бога и святого и великого царя Константина. Ибо как возможно признающим себя христианами заключать брачные связи и вступать в свойство с неверными, когда это запрещает канон, и вся церковь считая чуждым себе и (стоящим) вне христианского состояния? Или кто из избранных, благородных и мудрых царей Ромейских допускал это? Если же возразят, что царь Кир Роман (император Роман I Лакапин (920–944). — А.К.) породнился с Булгарами, и выдал свою внучку за господина булгарского Петра, то надлежит ответить, что царь Кир Роман был простец и человек необразованный (не принадлежавший к числу) ни воспитанных с детства во дворцах, не следовавших изначала ромейским обычаям, ни (происходивших) из рода царственного и благородного, и посему действовал в большинстве случаев слишком своенравно и самовластно и при этом не подчинялся запрещению церкви и не следовал заповеди и распоряжению великого Константина, но по решению своенравному, самовольному и невежественному в прекрасном, не желая ни подчиняться приличию и добру, ни основываться на отеческих постановлениях, дерзнул сделать это, выставляя только тот якобы благовидный предлог, что этим поступком спасается огромное количество пленных христиан, что Булгары единоверные нам христиане, и особливо — что выдаваемая не есть дочь императора и правящего царя, а только третьего последнего, еще подданного и не имеющего никакой власти в государственных делах, но такой поступок ничем не отличался от (выдачи замуж) какой-нибудь другой из царских родственниц, дальше или ближе стоящих от царского благородства, ради какого-нибудь общественного дела (хотя бы она была дочерью) последнего и почти не имевшего никакой власти. Так как названный Кир Роман сделал это вопреки канону, церковному преданию и распоряжению заповеди великого и святого царя Константина, то он и при жизни был поносим, осуждаем и ненавидим как синклитом, так и всем народом и самою церковью, каковая ненависть вполне обнаружилась при его кончине, и после смерти подобным же образом унижается, порицается и подвергается осуждению, как совершивший по отношению к благородному Ромейскому государству недостойное и неприличное новшество. Ибо всякий народ, имея различные обычаи и несходные законы и уставы, должен держаться собственных (установлений), из своего народа устраивать брачные связи соответственно своему роду жизни и проводить их в действие. Как каждое животное имеет общение только с особями своей породы, так и у каждого народа установлено право устраивать брачные сожительства не с иноплеменными и иноязычными, но с соплеменными и одноязычными. Ибо отсюда обыкновенно вытекает взаимное единомыслие, согласие и дружественное общение и сожительство, тогда как чуждые обычаи и несходные установления обычно производят скорее неприязнь, ненависть и возмущения, следствием которых обычно бывает не дружба и общение, но вражда и раздоры. (Цари), желающие править соответственно законам, не должны подражать и соревновать тому, что кем-либо совершено дурно по невежеству и своенравию, но иметь (пред глазами) славные деяния царствовавших раньше закономерно и праведно, как хорошие образцы, предлежащие в виде примера для подражания, и стараться по ним направлять все свои действия, так как конец, наступивший для него, — я разумею Кир Романа — вследствие таких самовольных деяний, является достаточным примером к вразумлению того, кто пожелал бы соревновать его дурным поступкам».

Надлежит тебе, многолюбимый сын, вместе с прочим знать нижеследующее, так как знание может принести тебе большую пользу и показать (тебя) более достойным удивления. Это опять относится к различию других народов, их происхождению, обычаям и образу жизни, к положению и климату населяемой ими земли и пространству, как далее будет разъяснено подробнее…

Должно знать, что Печенеги первоначально имели место жительства на реке Атиле (Волге), а также на реке Гейхе (Урале (?), имея соседями Хазаров и так называемых Узов. Пятьдесят лет тому назад Узы, войдя в соглашение с Хазарами и вступив в войну с Печенегами, одержали верх, изгнали их из собственной страны, и ее заняли до сего дня так называемые Узы. Печенеги же, бежав оттуда, стали бродить по разным странам, нащупывая себе место для поселения. Придя в страну, ныне ими занимаемую, и найдя, что в ней живут турки, они победили их в войне, вытеснили, поселились сами в этой стране и владеют ею, как сказано, до сего дня в течение 55 лет.

Должно знать, что вся Печенегия делится на восемь округов и имеет столько же великих князей. Округа суть, следующие: название первого округа — Иртим, второго — Цур, третьего — Гила, четвертого — Кулпеи, пятого — Харовои, шестого — Талмат, седьмого — Хопон, восьмого — Цопон. В то время, когда Печенеги были прогнаны с родных мест, они имели князьями в округе Иртим Майну, в Цуре — Куеля, в Гиле — Куркуту, в Кулпеи — Ипая, в Харовои — Каидума, в округе Талмат — Косту, в Хопоне — Гиази и в округе Цопоне — Ватана. После смерти их власть получили по преемству их двоюродные братья. Ибо у них существует закон и утвердилось древнее правило, чтобы (князья) не имели власти передавать саны детям или братьям, но довольствовались только приобретенными и управляли до конца жизни и чтобы после смерти их ставились на их место или двоюродные братья или дети двоюродных братьев, чтобы сан не переходил всецело в одной части рода, но чтобы власть наследовалась и воспринималась и в боковых ветвях. Из чужого же рода никто и входит и не делается князем. Восемь округов делятся на сорок частей, которые имеют меньших князей.

Должно знать, что четыре колена Печенегов, именно округ Кварципур, Сирукалпеи, Вороталмат и Вулацоспон, лежат за рекою Днепром, будучи обращены к восточной и северной сторанам — к Узии, Хазарии, Алании, Херсону и прочим климатам, другие четыре рода расположены по сю сторону реки Днепра, к западной и северной сторонам; именно, округ Гиазихопон соседит с Булгарией, округ нижней Гилы соседит с Туркией, округ Харовои соседит с Русью, а округ Явдиертим соседит с подвластными Русской земле областями, именно с Ултинами, Дервленинами, Лензенинами и прочими Славянами. Печенегия отстоит от Узии и Хазарии на пять дней пути, от Алании на шесть дней от Мордии на десять дней пути, от Руси на один день, от Турки на четыре дня и от Булгарии на полдня пути. Она очень близка к Херсону, но еще ближе к Воспору.

Должно знать, что в то время, когда Печенеги были изгнаны из своей земли, некоторые из них по собственному желанию и решению остались там, поселились вместе с так называемыми Узам и доселе остаются среди них, имея следующие признаки для того, чтобы отличаться от них и показывать, кто они такие и как им довелось оторваться от своих; их верхние одежды укорочены до колен и рукава обрезаны, начиная от предплечий; этим они показывают, что отрезаны от своих родичей и соплеменников.

Должно знать, что по сю сторону реки Днестра, в стороне, обращенной к Булгарии, у переправ через эту реку имеются опустевшие города: первый город, называемый у Печенегов Белым вследствие того, что камни его кажутся белыми, второй город — Тунгаты, третий — Кракнакаты, четвертый — Салмакаты, пятый — Санакаты, шестой — Гизукаты. В самых зданиях этих древних городов встречаются некоторые признаки церквей и кресты, высеченные в туфовых камнях. Вследствие сего существует у некоторых предание, что некогда там жили Ромеи.

Должно знать, что Печенеги именуются Кангар, но не все, а только народ трех округов: Явдиирти, Кварцицура и Хавуксингила, как храбрейшие и благороднейшие из других, ибо это обозначает прозвание «Кангар».

Народ Турков в старину имел жительство вблизи Хазарии в местности, называемой Леведией по имени первого воеводы их; этот воевода по имени назывался Леведий, а по сану, как и прочие после него, воеводою. В этой, названной уже, местности Леведии течет река Хидмас, называемая также Хингилус. В то время они назывались не Турками, а по какой-то причине крепкими Савартами. У Турков было семь родов, а князя они никогда не имели ни своего, ни чужого, но были у них какие-то воеводы, из коих первым был вышеназванный Леведий. Они жили три года вместе с Хазарами, помогая им во всех их войнах. Хаган же, Хазарский князь, за их храбрость и содействие дал первому воеводе Турков Леведию в жены Хазарку знатного происхождения ради славы его храбрости и знатности рода, чтобы она родила от него детей. Но Леведий по какой-то причине не прижил детей с этой Хазаркой. Между тем Печенеги, раньше называвшиеся Кангар (ибо это наименование применялось у них в отношении к благородству и доблести), двинувшиеся войною на Хазар и разбитые ими, принуждены были покинуть свою землю и заселить землю Турков. В войне, возникшей между Турками и Печенегами, тогда называвшимися Кангар, войско Турков было разбито и разделилось на две части: одна часть поселилась на востоке в части Персиды, причем доселе по старинному имени называется крепкими Савартами, а другая часть вместе с воеводою и предводителем Леведием поселилась в западной стороне, в местах, называемых Ателькузу, где ныне живет народ Печенежский. Спустя немного времени хаган, князь Хазарский, известил Турков, чтобы к нему был прислан на хеландиях первый их воевода. Леведий, прибыв к Хазарскому хагану, спросил о причине приглашения. Хаган же ответил ему: «Мы призвали тебя ради того, чтобы провозгласить князем твоего народа, так как ты муж знатный, благоразумный, мужественный и первый из Турков, и чтобы ты повиновался нашему слову и повелению». Леведий, отвечая хагану, возразил: «Я высоко ценю твое отношение и расположение ко мне и выражаю тебе должную благодарность. Но так как я не способен принять на себя такую власть, то не могу повиноваться; но вот лучше второй по мне Алмуций, имеющий и сына, именем Арпада. Из них пусть лучше станет князем или этот Алмуций, или сын его, подвластен вам». Хаган, которому понравились эти слова, дал ему своих людей и послал к Туркам. Когда они посоветовались об этом с Турками, последние решили, что лучше пусть князем будет поставлен Арпад, чем отец его Алмуций, так как Арпад более достоин, известен своим умом, дельными советами и храбростью и пригоден для такой власти. Его и провозгласили князем по обычаю и закону Хазар, подняв на щите. Раньше этого Арпада Турки никогда не имели другого князя, а с тех пор доныне турецкий князь ставится из его рода. Спустя несколько времени Печенеги, напавши на Турков, выгнали их с князем их Арпадом. Турки, обратившись в бегство и ищя новой земли для поселения, пришли и выгнали жителей из Великой Моравии и поселились в их земле, где и живут поныне. С тех пор Турки не воевали с Печенегами. К вышеупомянутым Туркам, поселившимся на востоке в краях Персиды, эти западные Турки доселе отправляют посланцев, которые видят их и часто приносят от них ответы.

Область Печенегов, в которой в тогдашнее время проживали Турки, носит название по именам текущих там рек. Реки эти следующие: первая река называется Варух (Днепр), вторая — Куву (Буг), третья — Трулл (Днестр), четвертая — Врут (Прут) и пятая — Серет (Сирет)…

Должно знать, что от Фессалоники до реки Дуная, на которой лежит город, называемый Велеградой, восемь дней пути, если кто двигается не спеша, а с роздыхом. Турки живут по ту сторону Дуная в земле Моравской, а также и по сю сторону между Дунаем и рекой Савой. С низовьев реки Дуная насупротив Дистры начинается Печенегия, и область их поселения простирается до хазарской крепости Саркела, в которой сидят ежегодно сменяемые воинские отряды в триста человек.

Название «Саркел» объясняется у них как «белый дом». Он был построен спафарокандидатом Петроною, по прозванию Каматиром, когда Хазары попросили императора Феофила построить эту крепость; ибо хаган и бек Хазарии, отправив послов к царю Феофилу, попросили построить им крепость Саркел. Царь, согласившись на их просьбу, послал им вышеназванного спафарокандидата Петрону с судами царского флота и суда катепана Пафлагонского. И вот Петрона, прибыв в Херсон, нашел там суда и, посадив людей на транспортные суда, отправился к тому месту р. Танаида (Дон), где намерен был строить крепость. Так как на месте не было камня, годного для постройки, то он, устроив печи и обжегши в них кирпич, воздвиг из него крепостные строения, причем известь вырабатывал из мелких речных голышей. После постройки крепости Саркела вышеназванный спафарокандидат Петрона, получив аудиенцию у царя Феофила, сказал ему: «Если ты хочешь подлинно владеть городом Херсоном и его областью и не выпускать их из-под своей руки, то назначь туда собственного стратига и не доверяй их «первенствующим и начальникам». Ибо до царя Феофила там не было стратига, посылаемого отсюда, а всеми делами правил так называемый «первенствующий» с лицами, носившими название «отцов города». Царь Феофил, обсудив, послать ли стратигом то или другое лицо, наконец, решил послать вышеназванного спафарокандидата Петрону, как хорошо ознакомившегося с краем и искусного в делах. Почтив его чином протоспафария, он назначил его стратигом и отправил в Херсон, повелев тогдашнему первенствующему и всем прочим подчиниться ему. С той поры и до сего дня принято назначать отсюда стратигов в Херсон. Так состоялась постройка крепости Саркела…

Из сочинения Константина Багрянородного «о церемониях византийского двора»^{400}

…Девятого сентября (о годе посещения Ольгой Константинополя в науке продолжается дискуссия. В качестве вариантов предлагаются 946 и 957 годы. Последняя точка зрения выглядит более обоснованной. — А.К.), в среду состоялся прием, во всем сходный с вышеописанными (с ранее описанным приемом саракинского посла. — А.К.), по случаю прибытия Русской княгини Ольги. Княгиня вошла со своими родственницами княгинями и избраннейшими прислужницами, причем она шла впереди всех других женщин, а они в порядке следовали одна за другою; она остановилась на том месте, где логофет (начальник ведомства почт и внешних связей. — А.К.) обычно предлагал вопросы. Позади ее вошли апокрисиарии (послы. — А.К.) Русских князей и торговые люди и стали внизу у завес; последующее совершилось подобно вышеописанному приему. Выйдя снова чрез сад, триклин кандидатов (зал дворца. — А.К.) и тот триклин, в котором стоят балдахин и производятся магистры, княгиня прошла чрез онопод и Золотую руку, то есть портик Августея, и села там. Когда царь по обычному чину вошел в дворец, состоялся второй прием следующим образом. В триклине Юстиниана было поставлено возвышение, покрытое багряными шелковыми тканями, а на нем поставлен большой трон царя Феофила и сбоку царское золотое кресло. Два серебряных органа двух частей (= димов) были поставлены внизу за двумя завесами, духовые инструменты были поставлены вне завес. Княгиня, приглашенная из Августея, прошла чрез апсиду, ипподром и внутренние переходы того же Августея и, вошедши, села в Скилах (строение, примыкающее к триклину Юстиниана. — А.К.). Государыня воссела на вышеупомянутый трон, а невестка ее на кресло. Вошел весь кувуклий (дворцовые евнухи. — А.К.) и препозитом (начальник евнухов. — А.К.) и остиариями (привратниками. — А.К.) были введены ранги; ранг 1-й — зосты; ранг 2-й — жены магистров; ранг 3-й — жены патрикиев; ранг 4-й — жены протоспафариев служащих; ранг 5-й — прочие жены протоспафариев; ранг 6-й — жены спафарокандидатов; ранг 7-й — жены спафариев, сенаторов и кандидатов. Затем вошла княгиня (введенная) препозитом и двумя остиариями, причем она шла впереди, а за нею следовали, как сказано выше, ее родственницы-княгини и избраннейшие из ее прислужниц. Ей был предложен препозитом вопрос от имени Августы, и затем она вошла и села в Скилах. Государыня, вставши с трона, прошла чрез лавсиак и трипетон, вошла в кенургий (путь императрицы шел через помещения дворца. — А.К.) и чрез него в свою опочивальню. Затем княгиня со своими родственницами и прислужницами вошла чрез триклин Юстиниана, лавсиак и трипетон в кенургий и здесь остановилась для отдыха. Когда царь воссел с Августою и своими багрянородными детьми, княгиня была приглашена из триклина кенургия и, сев по приглашению царя, высказала ему то, что желала.

В тот же день состоялся званый обед в том же триклине Юстиниана. Государыня и невестка ее сели на вышеупомянутом троне, а княгиня стала сбоку. Когда стольником были введены по обычному чину княгини и сделали земной поклон, княгиня, немного наклонив голову на том месте, где стояла, села за отдельным стол с зостами по чину. На обеде присутствовали певчие церквей св. апостолов и св. Софии и пели царские славословия. Были также всякие сценические представления. В Золотой палате состоялся другой званый обед; там кушали все апокрисиарии Русских князей, люди и родственники княгини и торговые люди и получили: племянник (так В. В. Латышев перевел слово «анепсий». — А.К.) ее 30 милиарисиев (серебряных монет. — А.К.), 8 приближенных людей по 20 мил., 20 апокрисиариев по 12 мил., 43 торговых человек по 12 мил., священник Григорий 8 мил., люди Святослава по 5 мил., 6 людей (из свиты) апокрисиариев по 3 мил., переводчик княгини 15 мил. После того как царь встал из-за стола, был подан дессерт в ариститирии (зал для завтрака. — А.К.), где был поставлен малый золотой стол, стоящий (обыкновенно) в пентапиргии (зал, где выставлялись сокровища. — А.К.), и на нем был поставлен дессерт на блюдах, украшенных эмалью и дорогими камнями. И сели царь, царь Роман Багрянородный, багрянородные дети их, невестка и княгиня, и дано было княгине на золотом блюде с дорогими камнями 500 мил., шести приближенным женщинам ее по 20 мил. и 18 прислужницам по 8 мил.

Октября 18-го, в воскресенье, состоялся званый обед в Золотой палате, и сел царь с Руссами, и опять был дан другой обед в пентакувуклии св. Павла, и села государыня с багрянородными детьми ее, невесткою и княгинею, и дано было княгине 200 мил., племяннику ее 20 мил., священнику Григорию 8 мил., 16 приближенным женщинам ее по 12 мил., 18 рабыням ее по 6 мил., 22 апокрисиариям по 12 мил., 44 купцам по 6 мил. и двум переводчика по 12 мил.

Лев Диакон родился в 950 году в местечке Калоя в состоятельной семье. Получил образование в Константинополе, где и остался жить. Был возведен в сан патриаршего дьякона и служил в патриаршей канцелярии. В 980-х годах получил должность придворного дьякона. В 986 году сопровождал императора Василия II Болгаробойцу в неудачном походе византийской армии в Болгарию, в ходе которого чуть было не погиб. Скончался в начале XI века.

Основным трудом Льва Диакона, кроме панегирического сочинения, посвященного Василию II, является «История», в которой содержится подробное описание похода русов на Балканы в конце 960-х — начале 970-х годов. Следует учитывать, что Лев не был участником событий, а все подробности о боях и наружности Святослава получил из какого-то источника и показаний очевидцев. Исследователи отмечают излишнюю тенденциозность Льва. Все это заставляет относиться к его рассказу с осторожностью, но не принижает значение «Истории», как основного источника по истории боевых действий в Болгарии.

Из «Истории» Льва Диакона Калойского^{401}

<…>

5. Во время сих его подвигов (подвигов императора Никифора Фоки (963–969). Имеются в виду победы над арабами. — А.К.) пришли от Мисян (так Лев Диакон называет болгар. Болгарское посольство появилось в Константинополе зимой 965–966 гг. — А.К.) послы с известием, что Предводитель отправил их требовать с него положенной дани. Никифор, наполненный гнева и чрезвычайно раздраженный, чего никогда с ним не бывало (ибо, как человек хладнокровный, он не скоро воспламенялся гневом) воскликнул громким голосом: «Ужасное постигло бедствие Римлян (напомню — византийцы считали себя потомками римлян. — А.К.), если они, победители всех неприятелей, должны теперь платить дань, как невольники, бедному и гнусному народу Скифскому». Потом, обратясь к Варду, своему родителю (провозглашенный тогда Кесарем, он случайно вместе с ним находился) спросил его, что значит требование с Римлян дани. «Ужели ты, — говорил он, — произвел меня на свет рабом? Ужели я, самодержавный Государь Римский, платя дань, буду подвластен бедному и презренному народу?» И так приказал бить послов по ланитам, говоря: «Подите и скажите вашему начальнику, одетому в кожух и грызущему сырые шкуры, что сильный и великий Государь Римлян скоро сам придет в твою страну, отдать полную дань для того, чтобы ты, рожденный рабом, научился называть повелителей Римских своими Господами и не требовать с них дани, как с невольников». После сего отпустил их в свою землю; а сам отправился с великим ополчением в поход против Мисян и на пути овладел всеми пограничными городами. Обозрев их землю и увидев лесистые и гористые места (ибо в сей стране, говоря поэтически, всюду опасность стоит на опасности, за горным и лесным местом следует утесистое и наполненное рвами, а далее болотистое и топкое: она находится близ гор Родопы и Ема и, орошаемая большими реками, весьма обильна водою; лесиста и везде преграждена неприступными горами) он почитал безрассудным делом вести войско в беспорядке, по местам опасным и предать на побиение Мисянам. Здесь Римляне часто, говорят, подвергались совершенной гибели.

6. И так решился не подвергаться опасности в местах непроходимых и неизвестных. По сему он возвратился со всем войском в Византию. Почтив достоинством Патрикия отважного и пылкого Калокира, он послал его к Тавроскифам, называемым обыкновенно Россами, с тем, чтобы он, раздавши тысяча пятьсот фунтов (15 центенариев) врученного ему золота, привел их в землю Мисян для ее завоевания. Калокир поспешно отправился; а Государь, назначив конный бег, сам пришел смотреть игры.

1. Таким образом Император Никифор, прошед всю Сирию и приморские страны, преодолевши всех врагов и, как говорят, «сделав добычей Мисян» (это старинная поговорка, буквально означает «подвергнуться опустошению огнем и мечом». — А.К.), разорил весьма многие города и, построив в три дня безопасное укрепление на самом выгодном месте пред великою Антиохиею, возвратился, как я выше сказал, в Византию. После сего он отправил к предводителю Карфагенян (имеется в виду эмир Египта. — А.К.) послов и вместе с ними послал ему в подарок меч беззаконного и нечестивого Магомеда, взятый в добычу из одной завоеванной Палестинской крепости и требовал возвратить к себе Патрикия Никиту, плененного во время поражения Римлян в Сицилии и к нему отосланного, как сказано было выше. Он грозил ему в письме, что, если не поспешит освободить его из уз неволи и прислать к нему, он должен ожидать непримиримой брани, от которой все его владение разорено будет Римскими полками. Карфагенянин, устрашенный сим известием, как Скифским повелением, отослал в подарок Государю Никифору не только Патрикия Никиту с прочими пленниками, но и всех невольников Римских, плененных в разных местах и содержавшихся в заключении: ибо страх овладел им, как услышал о сухопутном и морском его войске. Все народы страшились, ужасались непобедимой и неприступной в сражениях силы Никифора, побеждавшего всех неприятелей, как бы по Божию мановению; все старались иметь его не врагом, но союзником и повелителем. Таким образом Патрикий Никита и прочие Римские пленники, освобожденные из уз неволи и заключения, возвратились в Византию. Государь веселился, торжествовал сей день и, за освобождение граждан, совершал, как должно, благодарственные Богу моления. Во время сих деяний Государя в Сирии и Византии, посланный по царской его воле к Тавроскифам Патрикий Калокир, пришедши в Скифию, понравился начальнику Тавров, подкупил его дарами, очаровал лестными словами (весь Скифский народ чрезвычайно корыстолюбив, жаден к подаркам и даже любит сами обещания) и убедил идти против Мисян с великою ратью с тем условием, чтобы он, покоривши их, удержал их страну в собственной власти, а ему содействовал в завоевании Римского Государства и получении престола. Он обещал ему за то доставить великие, бесчисленные сокровища из казны Государственной.

2. Святослав (Сфендослав — так назывался начальник Тавров), услышав сии слова, не мог удержать душевного стремления: восхищенный надеждою получить богатство, мечтая о завоевании Мисийской страны и, как человек пылкий, отважный, сильный и деятельный, возбудил все юношество Тавров к сему походу. И так, собрав ополчение, состоявшее из шестидесяти тысяч храбрых воинов, кроме обозных отрядов, отправился против Мисян (византийские авторы относили начало похода Святослава к концу лета 968 года. — А.К.) с Патрикием Калокиром, которого, по дружеской с собою связи, полюбил, как родного брата. Мисяне, услышав, что он проходить уже мимо Истра и готовится сделать высадку на берег, выступили против него с тридцатью тысячами войска. Тавры быстро сошли с судов, простерли пред собою щиты, извлекли мечи и начали поражать их без всякой пощады. Они не выдержали первого сего нападения, обратились в бегство и к стыду своему заперлись в Доростоле (укрепленный город Мисян). Тогда, говорят, предводитель их Петр, человек благочестивый и почтенный, тронутый сим нечаянным бегством, получил параличный удар и вскоре переселился из сей жизни. Так происходило в Мисии. Император Никифор, как человек всегда заботливый, неусыпный и никаким удовольствиям совершенно не предающийся (никто не мог об нем сказать, что видел его на пиру когда-нибудь, даже в молодости), узнав о победах Тавров, занялся разными в одно время делами: снаряжал пехотное войско, вооружал сотни, ставил в строй фалангу конную, одевал всадников в железные латы, строил метательные орудия и поставлял оные на городских стенах. Сверх сего, он прикрепил к башне, называемой обыкновенно Сотенною, тяжелую железную цепь и по большим столбам протянул через Воспор к башне Галатской крепости, находящейся на противоположном берегу. Он, как муж деятельный и более всех известных нам людей глубокомысленный, вредным для себя почитал, предпринимать войну вдруг против двух народов. И так за нужное почел один из них склонить на свою сторону: таким образом, казалось ему, весьма легко будет одержать верх над другим и покорить его в короткое время.

3. После сего, не надеясь примириться с Таврами (ибо он уверен был, что Патрикий Калокир, совратившийся с прямого пути, свергнувший с себя иго власти и находящийся в великой силе у Святослава, не захочет уже покориться его воле), он решился лучше отправить посольство к единоверным Мисянам. И так послал к ним Патрикия Никифора Еротика и Филофея Настоятеля Евхаитян, чрез коих напоминал им о единоверстве (они признают Христианские догматы без всякого противоречия) и просил у них дев из царского рода для соединения их браком с сыновьями Императора Романа, чтобы сим родством утвердить взаимную связь и дружество между Римлянами и Мисянами. Они приняли послов с радостью, посадили дев царской крови в колесницу (женщины обыкновенно ездят у них в колесницах) и отправили к Императору, прося защитить их, отвратить висящую над их главами секиру Тавров и сделать ее не действительною. Если бы он помог им, то без сомнения одержал бы победу над Скифами, как и над всеми народами, против коих посылал Римское войско. Но счастье человеческое часто зависит от одной минуты, не редко висит, так сказать, на тонкой нити и обыкновенно уклоняется в противную сторону. Справедливо некоторые думают, что гнев Божий и зависть человеческая противятся сильным и знаменитым мужам, колеблет их, низлагает и в ничто обращает. То же самое сбылось и с Никифором, хотя все дела текли по его желанию, чего ни с одним из его предшественников не случалось. Провидение Всевышнего обращает счастье людей в противную сторону, я думаю, для того, чтобы они чувствовали свою смертность и выше меры не гордились. Уже некоторые, восшедшие на степень блаженства и достигшие славы воинскими подвигами, не страшились даже называть себя Богами и тем оскорблять Провидение. Примером сему служат сыны Алоевы, От и Ефиальт, хотевшие, как говорят, взойти на небеса, Навуходоносор Вавилонский, воздвигший себе истукан и Александр, сын Филиппа, желавший именоваться сыном Амона. И так дела человеческие непостоянны и переменчивы, что испытали тогда и Римляне: они скоро потеряли своего Правителя, какого прежде никогда не имели. Если бы счастье их не оставило, то во время жизни его, они без сомнения положили бы пределы своего владычества на восток в Индии, а на западе на самом краю вселенной. Теперь должно опять начать повествование с того места, от коего мы отступили.

4. Таким образом Мисяне с воздетыми руками умоляли Императора защитить их. Но, во время! приготовления к походу, получается известие о взятии Антиохии (в октябре 969 года. — А.К.) по его повелению, данному воинам, оставленным для ее покорения. Когда ежедневными набегами она доведена была до крайности и совершенного недостатка в необходимых припасах, тогда, говорят, Стратопедарх (начальник военного лагеря. — А.К.) Патрикий Петр, скопец, муж деятельный и храбрый, пришел туда с своим войском из Сирии и Таксиарха (командира. — А.К.) Михаила Вурца послал для обозрения города. Подошедши к нему с отборными воинами, он осмотрел всю ограду и, возвратившись в стан, сделал лестницы соразмернее высоте ее башен; положил оные на вьюков и, среди ночи, с легионом храбрейших ратников опять приблизился, осторожно приставил оные и, взобравшись по ним на стену, перерезал спавших глубоким сном Агарянских стражей. Овладев таким образом стеною, Римляне сошли с башен и со всех сторон начали жечь город. Антиохийцы пораженные неожиданным бедствием, пришли в ужасное отчаяние и не знали, что делать. Лишь только они хотели защищаться и храбро противиться, как начальник стана Петр упредил их намерение: он вступил со всем войском в ворота, отворенные бывшими в город Римлянами. Они не смели даже и смотреть на великое воинство и, бросив оружие, просили пощады. Петр взял пленных в неволю, заглушил пожар, отобрал лучшую часть корыстей, укрепил разрушенные места ограды и совершенно овладел всем городом.

5. Таким образом великая и славная Антиохия была взята и опустошена Римлянами. Император, услышав о ее пленении, обрадовался и совершил благодарственное Богу молебствие. — Говорят, что в бывший тогда праздник (Св. Архистратига Михаила и прочих) бесплотных сил один пустынный монах отдал ему письмо и немедленно удалился. Он развернул его и прочитал; содержание было следующее: «Государь! Провидение открыло мне, ничтожному червю, что ты, по прошествии Сентября, в третий месяц переселишься из сей жизни». Долго он искал сего монаха, но нигде не нашел. С того времени он провождал жизнь свою в горести и смирении; никогда не хотел покоиться на ложе, но обыкновенно почивал на полу на барсовой коже и красном войлоке, одеваясь сверху мантиею монаха Михаила Малеина своего дяди. Он спал таким образом до одного Господского праздника, в который намерен был причаститься Святых Христовых тайн. Тогда же на днях скончался и Кесарь Варда, родитель его, живший более девяноста лет, состарившийся в службе военной и одержавший многие победы в воинских своих подвигах. Государь со слезами провожал его тело от дворца до самого дому, стоящего в южной части города на покатой дороге, ведущей к морю, где находится Софийская пристань, и там положил оное во гроб. Спустя несколько дней, когда горесть его о смерти родителя уменьшилась, Государыня Феофана, избрав удобный случай, приходит к нему одна и убедительными словами неотступно просит его об Иоанне Цимисхии (полководце, находящемся тогда в опале. — А.К.), представляя справедливую свою побудительную к тому причину: «Государь! — сказала она, — почему ты, располагающий все с великой точностью и, так сказать, по мере и весу, служащий правилом и лучшим образцом смирения, оставляешь без внимания великодушного и храброго мужа, славного военными подвигами, непобедимого, составляющего звено знаменитого рода и притом двоюродного брата своего, почему, говорю, оставляешь его, провождать жизнь недеятельную, беспечную и, в цвете лет своих, валяться в тине удовольствий? И так повели ему переехать к нам из места своего пребывания и сочетаться с дочерью благородного какого-нибудь гражданина: ибо неумолимая, разрушающая наши члены, смерть уже подкосила первую супругу его, соединенную с ним законным браком. Умилостивись, Государь, и поверь, что я говорю тебе правду. Да не будет посмешищем наглых людей человек, происшедший от твоего рода и всеми уважаемый за военные подвиги».

6. Сими словами она очаровала Императора (чрезвычайно плененный ее красотою, он имел к ней чрезмерную благосклонность) и убедила немедленно призвать Иоанна в Византию. Приехав в столицу, он явился к Государю и, получив повеление не ходить каждый день в царские чертоги, поспешно удалился в свой дом. Впрочем, и после того он всегда ходил во дворец. Как человек пылкий, неустрашимый и отважный в необыкновенных предприятиях, он нашел средство, приходить чрез тайные входы к Государыне и вступать с ней в разговоры о низвержении Никифора с престола. Он присылал к ней в разное время сильных и храбрых воинов, коих она принимала и содержала в одной темной комнате. Когда злодейская их крамола, носившая, так сказать, в утробе своей бедствие и ужасное злодеяние, готовилась уже произвести на свет беззаконное свое исчадие, тогда заговорщики опять сошлись по обыкновению вместе и положили лишить Никифора власти. После сего Иоанн, пришедши домой, призвал к себе Михаила Вурца и Льва Педиасима и в запертой комнате рассуждал с ними о его убиении. Тогда был десятый день Декабря. Говорят, что по вечеру, во время песнопения, один клирик подал Императору записку, в коей написано было: «Государь! Да будет тебе известно, что в сию ночь ужасная смерть тебе готовится. Это истина: прикажи осмотреть женские чертоги, там найдут вооруженных людей, готовых убить тебя». Прочитав сию записку, он приказал Постельничему Михаилу сделать надлежащий осмотр для отыскания сих воинов; но от страха ли к Государыне, или от медленности своей, или от некоего помешательства в уме, он оставил без всякого обыска ту комнату, в которой скрывался отряд злодеев. Как скоро ночь наступила, то Государыня по обыкновению, пришла к Императору и начала говорить о знаменитых невестах, недавно прибывших из Мисии: «Я пойду теперь, — сказала она, угощать их; потом возвращусь к тебе. Пусть спальня будет отворена; не запирай ее теперь: пришедши, я сама запру». Сказавши, она вышла. Государь целую смену ночной стражи воссылал к Богу моления и размышлял о Священном Писании. Когда уже сон начал его склонять, тогда пред Святыми иконами Богочеловеческого лика Христова, Богоматери и Св. Предтечи и Провозвестника он успокоился на полу на барсовой коже и красном войлоке.

7. Сокрытые Государынею служители вышли из темной комнаты и на дворцовой кровле ожидали Иоаннова прибытия. Часы показывали уже пятый час ночи, резкий северный ветер волновал пространство воздуха и шел большой снег, как Иоанн со всеми соумышленниками плыл на малой ладье близ берега; он пристал к тому месту, где каменный лев схватывает вола (сие место обыкновенно называют Вуколеоном). Тогда он свистом дал знать о себе стоящим на дворцовой кровле служителям: ибо такое было сделано с ними условие. Спустив с кровли на веревках короб, они перетаскали к себе сперва всех по одному соумышленников, а наконец и самого Иоанна. И так, будучи вне всякой опасности от людей, они ворвались в царскую спальню с обнаженными мечами, подбежали к ложу и, ненашед на нем никакого спящего человека, оцепенели от ужаса и в отчаянии хотели бросаться в море. Но один дерзкий человек из женской половины повел их и показал почивающего Государя; они тотчас обступили его кругом и начали попирать ногами. Как скоро он проснулся, приподнялся и оперся головою на руку, то Леон Валант сильно поразил его мечем. Чувствуя чрезвычайную боль от раны (меч попал в самую бровь, пробил кость, но не коснулся мозгу), плавая весь в крови, он воскликнул громким голосом: «Спаси Богородица!» Иоанн сел на царское ложе и приказал притащить его к себе. Тогда привлеченного к нему и на полу распростертого (ибо он не мог привстать на колена, потеряв геройскую свою силу от удара меча) начал грозно спрашивать: «Скажи мне, безумный и жестокий тиран, не чрез меня ли ты взошел на Римский престол и получил верховную власть? Как осмелился ты, увлеченный завистью и безумием, забыть благодеяние и лишить меня, своего благодетеля, начальства над войсками и выслать в деревню, жить в бездействии с поселянами, меня, человека знатного, храброго более тебя самого и страшного для войск неприятельских, как подлого какого-нибудь преступника? Никто теперь не освободит тебя из рук моих. Говори, ежели можешь что сказать, в свое оправдание».

8. Государь, едва дышащий, не имея никакого защитника, призывал к себе на помощь Богородицу. Иоанн, схватив его за браду, без всякого милосердия исторгал из нее волосы; а прочие соумышленники с такою жестокостью и бесчеловечием били его по ланитам рукоятями мечей своих, что выпадали у него зубы из челюсти. Пресыщенный его мучениями, он ударил его ногою в грудь и, извлекши меч, разрубил ему голову и прочим приказал поражать несчастного. Они терзали его без пощады; некто ударил его в спину акуфием и насквозь пронзил до самой груди. — Сие железное длинное оружие совершенно почти подобно цаплиному носу; отличается от него только тем, что оно имеет некоторую кривизну и тонкое на конце острие, а цапле природа даровала нос прямой. — Таким образом, живши всего 57 лет и царствовавши только шесть лет и четыре месяца, Император Никифор кончил свою жизнь (в ночь с 10 на 11 декабря 969 года. — А.К.), человек, без сомнения, превосходный пред всеми людьми того времени своим мужеством и телесною силою, деятельный и опытный в подвигах воинских, способный ко всяким трудам, не склонный к телесным удовольствиям, великодушный и благородный в делах гражданских, справедливый в судебных, непоколебимый в издании законов, никем из занимавшихся сими делами не превосходимый, неутомимый в молитвах и всенощных бдениях, сохранявший твердость духа в священных песнопениях и к суетности совершенно не способный. Но народ поставлял ему в порок его желание, чтобы все непременно соблюдали добродетель и не нарушали совершенной справедливости: ибо от сего он был неумолим в наказании, непреклонен и жесток к преступникам и ненавистен людям, желающим вести жизнь беспечную. Я уверен, что Римское государство достигло бы величайшей славы, какой никогда не имело, есть ли бы, при успехах сего мужа, непостоянная судьба не восстала. Провидение, ненавидящее грубый и высокомерный дух людей, останавливает их, уничижает и в ничто обращает, направляя непостижимыми судьбами ладию жизни к собственной их пользе.

9. Иоанн, совершив богопротивное и беззаконное дело, вошел в блистательный чертог, называемый Золотою Палатою, надел на ноги красные сандалии, воссел на царский трон и размышлял, каким образом принять верховную власть, чтоб никто из кровных родственников Государя против него не вооружился. Телохранители Никифора, узнав уже поздно о его убиении, устремились к нему на помощь, полагая, что он еще остался жив, и всеми силами старались разломать железные ворота. Но Иоанн приказал вынести главу его и показать им в отверстие. И так некто, по имени Атципофеодор, подошел к трупу, отрубил голову и показал мятежникам. Увидя сие ужасное и неожиданное зрелище, они бросили из рук мечи и единогласно провозгласили Иоанна Римским Императором. Тело Никифора весь день лежало на снегу на открытом воздухе; это было в субботу одиннадцатаго дня Декабря; но ввечеру Иоанн приказал предать его приличному погребению. И так положив его в деревянный ящик, сделанный на скорую руку, вынесли в Св. храм Апостолов и сокрыли в одном рыцарском гробе в том же тереме, где лежит тело святого и славного Константина. Неусыпное Правосудие видело убийство сих извергов: наказание постигло всех соучастников злодеяния. Имение их взято было в казну народную; и они от крайней бедности, как подлые люди, подло и жизнь свою кончили. Довольно уже, кажется, я говорил о детях, жизни и смерти Императора Никифора: слишком много о сем распространяться, я почитаю пороком слишком любопытных людей, выступающих за пределы своего повествования, не оставляя никакой малости без внимания. И так долгом поставляю окончить сие описание и, по возможности, исчислить деяния Иоанна Цимисхия (сие Армянское прозвание, на Греческом языки значит, «маленький» он получил его по малости своего роста), чтобы полезные и достопамятные события не сокрылись во глубине забвения.

1. Таким образом, по убиении Никифора, Иоанн Цимисхий препоясуется браздами правления. Во время четвертой уже смены ночной стражи, в субботу, на рассвете, одиннадцатого дня Декабря, тринадцатого Индикта, 6478 года (969 года. — А.К.), отряд отборных воинов ходил по улицам города, провозглашая его с сынами царствовавшего Романа Римским Самодержцем; в некотором от него расстоянии следовал Василий, незаконный сын Романа, от одной Скифянки, украшенный достоинством Председателя. Никифор первый из Государей утвердил сие звание, в награду сего мужа деятельного, остроумного и способного приноравливаться к обстоятельствам, хотя он быль и скопец. Будучи ревностным соумышленником и другом Иоанна, он сперва нарочно сказывался больным, а после заболел в самом деле и слег в постелю. Узнавши ночью о убиении Никифора, он пошел с толпою храбрых юношей в след за выше упомянутым отрядом и провозглашал Иоанна Самодержавным Государем Римлян. После сего пришел во дворец и, получив от него достоинство Постельничего, занимался вместе с ним государственными делами. Рассуждая о принятии разных мер для своей пользы, они положили разослать по всему городу указы: «чтоб никто не дерзал делать возмущения и производить грабительства; в противном случае, преступник подвергается опасности лишиться головы». Сие повеление устрашило Византийцев — и никто уже не смел против указа предпринимать мятежного намерения. Во время таких перемен бездельники и бедные люди всегда обращаются на расхищение имений, на разорение домов и иногда на убиение своих сограждан, что случилось при провозглашении Никифора Римским Императором. И так повеление Иоанна предупредило безумное стремление подлой и презренной черни.

2. В сие время надлежало бы Льву Куропалату, услышавшему еще ночью на постели о убиении родного брата своего, рассыпать по дороге свои сокровища, чтобы тем возбудить Граждан к мести против тиранов (если бы он о сем вздумал, то, может быть, без всякого кровопролития, лишил бы Иоанна верховной власти: ибо все важные государственные чиновники получили места от Никифора; а великое Византийское войско к нему было привержено. Все к нему присоединились бы, если б он решился начать возмущение); но, по причине душевной горести от сего бедствия, ему и на ум сие не приходило. Оставя все на произвол судьбы, он поспешно удалился в славный храм премудрости Божией. Прежде нежели солнце рассыпало лучи свои по земле, Иоанн возводит своих любимцев на высшие степени достоинства; выбирает из них Претора, Друнгария флота и начальника ночной стражи, называемого Никтепархом; а друзей Никифора всех сменяет, высылаешь из столицы вместе с его родственниками и приказывает жить в своих поместьях. Родного брата его Льва Куропалата с сыном Патрикием Никифором отправляет в город Мидимну, находящийся на острове Лесбосе, давши им верное слово в безопасности жизни. Всех областных Наместников сменяет и поставляет своих. В то же время и Варда, сына Куропалатова, бывшего в числе Патрикиев, имевшего достоинство Вождя и жившего тогда на пределах Халдеи, лишил начальства и сослал в Амазию. Утвердив главным образом свое спокойствие, очистив город от всех опасных людей, он жил в своих чертогах без всякого страха. Сорок пятой год ему был от роду, как он вступил на престол.

3. Видом он был таков: лицо белое и красивое, волосы на голове русые и на лбу редкие; глаза у него были острые, голубые, нос тонкий, надлежащей величины, борода рыжая и со сторон слишком сжатая, а с низу красиво оканчивающаяся; ростом был мал, но имел широкую грудь и спину; сила у него была исполинская, в руках чрезвычайная гибкость и непреодолимая крепость. Сия геройская, неустрашимая и непоколебимая сила в малом его теле производила удивительную храбрость. Он не боялся нападать один на целую неприятельскую фалангу и, побивши множество воинов, невредим отступал с быстротою к своему войску. В прыгании, в игре мячом, в метании копий, в натягивании луков и стрельбе он превосходил всех людей того времени. Говорят, что он поставив рядом четырех коней, прыгал, как птица и садился на самого последнего. Он так метко умел стрелять в цель, что мог попадать в отверстие кольца: столько он превышал своим искусством прославленного Гомером островитянина, стрелявшего сквозь отверстия двенадцати секир. Он клал на дно стеклянного сосуда кожаный мяч, колол коня и на всем скаку, ударив по нем палкою, выбивал его вон, а сосуд без всякого вреда оставался неподвижен на своем месте. Он пред всеми отличался своею щедростью и богатством даров: никакой проситель не отходил от него, обманутый в своих ожиданиях. Со всеми обходился с дружескою ласкою, разделяя, по примеру Пророка, елей благотворения. Если бы Постельничий Василий не удерживал его от чрезмерной склонности благотворишь своим гражданам, то скоро он расточил бы государственные сокровища. Но слабость Иоанна состояла в том, что он иногда слишком любил пировать за напитками и имел страсть к телесным удовольствиям.

4. Устроив таким образом все, относящееся к делам гражданским и утвердивши власть свою без всяких смятений, чего никто не мог ожидать (при таких важных государственных переменах обыкновенно восстают мятежи и беспорядки; но в то время, по убиении Императора Никифора, народ, не понимаю каким образом, сохранял совершенный порядок и глубокое молчание: никто из телохранителей ни от кого не получил ни одной пощечины), приходит он во Св. великий храм премудрости Божией, чтобы, по обыкновению, быть увенчанным от Патриарха царскою диадемою. Приступающие к царствованию обыкновенно восходили в храм на амвон и с возложением на главу царского венца получали от Иерарха благословение. Патриаршеский престол занимал тогда Полиевкт, муж святой, престарелый, но пламенный духом. Он объявил Государю, что ему не можно входить в храм, доколе не удалит Государыни Феофаны от двора, не объявит убийцы Императора, кто бы он ни был, и сверх того не возвратит Синоду грамоты, написанной Никифором против всякой справедливости. Для восстановления ли изменяемых священниками церковных обрядов, или только с намерением покорить незаконным образом своей власти Духовенство, он принудил Иерархов сочинить грамоту, что они ничего в делах церковных без его воли производить не будут. Полиевкт приказывал сие исполнить, говоря, что без того он ни как не может входить в храм Божий. Приняв такое условие, Иоанн удалил от двора Государыню, сослал на остров Прот, отдал Синоду Никифорову грамоту и Льва Валанта объявил убийцею Императора и главным виновником сего злодеяния, ни на кого другого не показывая. Таким образом он принят был во Святый храм и, увенчанный Полиевктом, возвратился во дворец, при радостных восклицаниях войска и народа.

5. Наконец, по наступлении мирного и спокойного времени, он все свое великое родовое имение, оставленное предками (ибо он происходил от знатного рода: по отцу был благороднейший сущих от востока солнца (Иов. 1, 3.); а по матери двоюродный брат самому Никифору) и умноженное царскими дарами, полученными им за военные трофеи, разделил на две части: одну велел раздать окрестным поселянам, другую назначил для больницы прокаженных, находившейся против Византии с тем, чтобы к прежним зданиям страждущих жестокою болезнью пристроить новые дома. Он умножил число больных, приходил к ним сам, раздавал им деньги и, будучи человек нежный и разборчивый, не гнушался врачевать, сколько можно, изъязвленные и изнуренные болезнью их члены. Он имел столь великое сожаление и сострадание к болеющей природе, что, видя больного, забывал и царское величие и пышность багряницы. Он освободил Армянскую область от подати, потому что в ней родился. Движимый честолюбием и добродетелью, при наступлении времени раздачи жалованья Сенату, благородным и отличным государственным чиновникам, получавшим из рук Государя, он умножил оное всем достойным награды.

6. Так как великая Антиохия, завоеванная еще Императором Никифором, лишилась Иерарха, как бы супруга своего (ибо прежний правитель ее Агарянин умертвил Патриарха Христофора, мужа благочестивого, подобного Апостолу; он пронзил его грудь копьем, почитая благочестие к Спасителю Христу преступлением), то Государь Иоанн, желая восстановить сей священный союз, со всею ревностью и попечением старался найти человека, достойного сей Иерархии. Размышляя о сем долгое время, он вспомнил наконец о Колонийском Феодоре, избравшем с самой юности спокойную жизнь пустынническую и изнурявшем свое тело многими трудными работами. Он носил на себе власяное рубище, покрывавшее железные вериги, и не прежде скидывал, как когда оно совершенно уже распустится и почти в ничто обратится. Сей монах, говорят, и Никифору и Иоанну предсказал их царствование. И так Государь приводит сего мужа, случившегося тогда в Византию, к Полиевкту, который с некоторыми бывшими тогда в городе Епископами сделал ему испытание и, узнав его слабость в светской учености, но совершенную опытность в священной нашей мудрости, помазывает его в Патриарха Антиохии. Но, спустя несколько дней после рукоположения Феодора, сам переселяется из сей жизни Се феврале 970 года. — А.К.), оставя Церкви в память свои добродетели и знания божественной и человеческой мудрости, чрезвычайно им любимой. Иоанн, по переселении на блаженный покой Полиевкта, управлявшего Патриархией около тринадцати лет, желал возвести на Иераршеский престол мужа, пред всеми отличного своими добродетелями и нравами. И так, на другой день, призвавши во дворец всех Иерархов и весь Сенат, сказал следующее:

7. «Я признаю одну верховную и главную власть, сотворившую из ничего состав всего видимого и невидимого мира. Но здесь на земле, я признаю две власти, духовную и царскую, одной Зиждитель мира поручил попечение о душах, другой управление телами людей, чтобы ни один их член не повредился, но всякой сохраняем был в целости. Правитель Церкви отдал последний долг Природе. Определить совершенно достойного к исправлению священных дел, есть конечно дело всевидящего Ока, которому известны все человеческие намерения. Но я возвожу на престол Церкви человека, давно мною испытанного, славного многими добродетелями и одаренного от Бога духом пророчества; да не провождает жизни своей в глубокой неизвестности. Он часто, по вдохновению Божию, предсказывал мне будущее, которое и сбылось в свое время». Государь, окончив речь, вывел на средину пустынника Василия, избравшего с самого детства жизнь одинокую, показавшего многие подвиги трудов своих на вершине горы Олимпа. Он повелел ему идти в Патриаршеский дом; а на другой день (это было воскресный, в который Святые Отцы утвердили православную Веру в поклонении Святым Иконам) он принимает помазание на первосвященство и провозглашается Вселенским Патриархом.

8. Многие заботы колебали душу Императора Иоанна; он, как бы стоя на распутье, не знал, по которой идти дороге, боясь устраниться от истинного пути. Недостаток в необходимых потребностях и далеко распространившийся голод уже около трех лет пожирал государство Римское; движение Россиян и нашествие Карфагенян и Арабов на Сирийскую Антиохию, недавно еще завоеванную, не подавали никакой хорошей надежды. Голод он уничтожил скорым привозом хлеба из всех пристаней и тем прекратил бывшее от сего ужасного бедствия опустошение; а стремление Агарян остановили восточные войска, под предводительством Николая Патрикия, придворного евнуха Государева, приобретшего многими своими упражнениями опытность в делах воинских. Но с Святославом, предводителем Российской рати, он решился примириться. И так отправляет к нему послов с требованием, чтобы он, получив обещанную Никифором награду, по случаю похода против Мисян, возвратился в свои области, к Киммерийскому Воспору (Приазовье. — А.К.) и оставил Мисию, принадлежащую Римлянам, как древнюю часть Македонии. — Говорят, что Мисяне, гонимые северными Котрагами, Хазарами и Хуманами, оставя места свои, скитались по Европе, наконец поселились в сей стране при Государе Константине Брадатом (Погонате) (император Константин IV (668–685). — А.К.) и назвали ее по имени своего начальника Булгара, Булгариею.

9. Есть еще об них и другая повесть следующего содержания: Юстиниан, Римский Император, сосланный в Херсон с отрубленным, по повелению Леонтия, носом, улучив удобный случай, бежал оттуда к Меотису и обещанием великих награждений склонил Мисян на свою сторону с тем, чтобы они возвратили ему царский престол. Они за ним последовали и, по восшествии его на трон, получили от него страну по сю сторону Македонии, ограниченную рекою Истром, поселились в ней и после, по страсти своей к войне, делая набеги на Фракийские области, причиняли Римлянам много вреда и ущерба. Римляне выходили против них; но они, будучи не в силах противостоять их храбрости, скрывались в дремучих лесах и в сих опасных местах их побеждали. После многих, бывших с того времени с ними браней, в коих храбрые были убиты полководцы и сам Никифор, древний Римский Император пал от них на сражении, первый, говорят, Константин Копроним победил их; потом внук его Константин, сын Государыни Ирины, и наконец ныне царствующий Иоанн, завоевавший их города. Более ни о ком в Истории не упоминается, который бы победил Мисян в собственной их земле. Но об них довольно.

10. Святослав, надменный одержанными победами над Мисянами, исполненный варварской своей гордости (ибо он совершенно уже овладел их страною), устрашивший и изумивший их врожденною своею свирепостью (сказывают, что он, взявши город Филиппополь, жестоким и бесчеловечным образом пересажал на кол двадцать тысяч человек пленных и, тем устрашив их чрезвычайно, заставил себе покориться), дал послам Римским следующий гордый ответ: «Что он не оставит сей богатой области, если не дадут ему великой суммы денег, если не выкупят завоеванных городов и пленных. Ежели Римляне, — говорил он, — не захотят мне столько заплатить, то да переселятся они из Европы, им не принадлежащей, в Азию; да не мечтают, что Тавроскифы без сего примирятся с ними». Император Иоанн, получив от Скифа такой ответ, вторично отправил к нему послов с следующим известием. «Веруя в Провидение, управляющее вселенною, и исполняя Христианские законы, мы не должны сами разрывать мира, непоколебимо до нас дошедшего от предков наших, в котором сам Бог был посредником. И так советуем вам, как друзьям, немедленно и без всяких отговорок выступить из земли, совсем вам не принадлежащей; не послушав сего совета, вы разорвете союз наш, а не мы. Но не почитайте ответ сей слишком надменным: мы надеемся на Христа, бессмертного Бога, что, против воли вашей, вы изгнаны будете из сей страны, если сами добровольно не удалитесь. Я думаю, — говорил он, — что ты, Святослав, еще не забыл поражения отца своего Игоря, который, презревши клятву, с великим ополчением, на десяти тысячах судов, подступил к царствующему граду Византии и едва только успел с десятью ладьями убежать в Воспор Киммерийский с известием о собственном бедствии. Я не упоминаю о его несчастной смерти, когда, плененный на войне с Германцами, он привязан был к двум деревам и разорван на две части. Не думаю, чтоб и ты мог возвратиться в свое отечество, если принудишь выступить против себя все Римское войско; но со всею ратью погибнешь в сей стране и ни одно огненосное судно не придет в Скифию с известием о постигшей вас жестокой участи». Святослав, раздраженный сими словами и увлеченный своею яростью и безумием, сказал ему в ответ: «Не вижу никакой необходимости, побуждающей Римского Государя к нам идти; по сему да не трудится путешествовать в нашу землю: мы сами скоро поставим шатры свои пред Византийскими воротами, обнесем город крепким валом и, если он решится выступить на подвиг, мы храбро его встретим, покажем ему на самом деле, что мы не бедные ремесленники, живущие одними трудами, но храбрые воины, побеждающие врагов оружием, хотя, по невежеству своему, он считает Русских слабыми женщинами и хочет устрашить их своими угрозами, как пугают грудных детей разными чучелами».

И. Государь, услышав такие безумные слова его, решился не медлить более и со всею скоростью готовиться к войне, чтоб упредить его приход и преградить приступ к царствующему граду Византии. И так он набрал себе отряд храбрых юношей, назвал его бессмертным и приказал быть всегда при себе. После сего он велел Магистру Варду Склиру, родному брату умершей супруги своей Марии, мужу деятельному и отличному храбростью, также Патрикию Петру, избранному Императором Никифором в Начальника стана, по свойственной ему доблести и военным подвигам (когда, во время нашествия Скифов на Фракию, на одном сражении, в котором сему скопцу Петру случилось выступить с своим отрядом, вождь Скифский, человек огромный, покрытый твердейшею бронею, выехал на средину битвы и, махая длинным копьем, вызывал желающего с ним сразиться, тогда, говорят, Петр, сверх всякого ожидания, исполненный мужества, сильно кольнул коня своего шпорами и, направив копье, с такою силою обеими руками ударил его в грудь, что оно, сквозь кольчужную броню, пронзило его спину на вылет; — и великан безгласен повергся на землю.

Скифы, пораженные сим новым и странным случаем, обратились в бегство), сим, говорю, двум полководцам Государь приказал отправиться с своими полками в пограничную и близкую область Мисии, зимовать там и занимать войско учением; обходить страну, чтобы она никакого не потерпела вреда от Скифских набегов и посылать в неприятельский стан воинов, одетых в Скифское платье, знающих оба языка с тем, чтоб они узнавали их намерения и ему доносили. И так, получив от него такое повеление, они вступают с своими полками в Европу.

12. Тавроскифы, услышав о их переходе, отделили от своего войска одну часть и, присоединив к ней рать Гуннов (имеются в виду венгры. — А.К.) и Мисян, послали против Римлян. Тогда Магистр Вард, муж храбрый и деятельный, пламенный духом и силою, услышав о их приближении, поспешно отправился к ним на сражение с отрядом отборных ратников, а Иоанна Алакаса послал вперед, обозреть Скифов, узнать о их количестве, о месте стана и действиях и немедленно о всем известить его, чтоб он мог приготовить воинов к битве. Иоанн скоро приехал к Скифам и на другой же день отрядил нарочного к Магистру с уведомлением, что Скифы стоят близко, чтобы он поспешил к нему. Получив известие, Вард разделил все войско на три части: одной приказал прямо следовать за собою, остальным же двум скрыться в лесах и, как скоро услышат трубный звук, выбежать из засады. Отдав сие приказание Сотникам, сам пошел прямо на Скифов с намерением храбро сражаться с ними. Войско неприятелей, состоявшее более нежели из тридцати тысяч человек, далеко превосходило числом своим Римлян: ибо у Магистра, со всеми скрывшимися в лесах отрядами, было не более десяти тысяч воинов. Во время битвы, когда с обеих сторон уже многие храбрые пали, один, говорят, Скиф, надменный своею силою и огромностью тела, отделился от рядов, выехал на средину, напал на Варда и мечем ударил его по шлему; но удар был неудачен; ибо от твердости шлема острие загнулось и соскользнуло в сторону. Патрикий Константин, родный брат Варда, имевший только еще пушок на подбородке, огромный телом и непобедимый силою, обнаживши меч, бросился на сего великана; но он, увидя его стремление, припал спиною к заду лошади и таким образом меч, мимо его, упал на ея шею, отрубил голову; — и Скиф, поверженный вместе с конем на землю, был заколот Константином.

13. Когда сражение колебалось и счастье попеременно переходило, так сказать, то на ту, то на другую сторону; тогда Вард приказал трубить и стучать в бубны. Засадное войско тотчас, по сему знаку, выбежало из лесу, окружило с тылу неприятелей и тем поселило в них такой ужас, что они начали отступать. Но в то время, как бегство их еще не было решительное, некто из знатных Скифов, отличный от всех и великим ростом и блеском доспехов, ходил пред рядами и поощрял к сражению. Вард Склир выехал к нему и ударил его мечем по голове столь сильно, что разбил его до самого залона: ни шлем не защитил его, ни броня не выдержала силы руки и удара меча. Римляне, увидя его разрубленного на две части и поверженного на землю, закричали от радости и с храбростью устремились; Скифы, устрашенные сим новым и удивительным поражением, с воплем разорвали ряды свои и обратились в бегство. Наши преследовали их до самого вечера и без пощады убивали. У нас, говорят, в сей битве, кроме многих раненых, убито было пятьдесят пять человек, а всего более пало коней: но у Скифов более двадцати тысяч человек погибло. Таким образом кончилось сражение. Император Иоанн приказал Азиатским войскам скорее переправиться чрез Геллеспонт в Европу, зимовать на полях Фракийских и Македонских и, ожидая весеннего времени, ежедневно упражняться в учении, чтобы не сделаться к военным подвигам неспособными и в битвах не уступать храбростью неприятелям. «Когда после зимней мрачности, — говорил он, — откроется весна и переменит пасмурный вид мира в ясный, тогда я сам с своими полками к ним буду и со всею ратью пойду воевать со Скифами».

1. В то время, как Государь Иоанн готовился воевать с Россиянами, вождь Вард, сын Льва Куропалата, племянник (братанич) Императора Никифора, с помощью двоюродных братьев своих Феодора, Варда и Никифора, получивших от имени родины своей Парсакуты прозвание Парсакутинских, решился приступить к возмущению и убежал из Амазии, куда он был сослан. В самую глухую ночь, он тайно вышел из города и на приготовленных уже прежде переменных лошадях приехал в Каппадокийскую Кесарию. Там, в несколько дней своего пребывания, он набрал себе множество безрассудных и способных к мятежам людей, особенно потому, что ежедневно к нему стекались родственники и приятели. Люди, побуждаемые мечтательною славою, почестями, высшими чинами и деньгами, обыкновенно радуются возмущению. Парсакутинские и один поселянин Симеон, особенно занимавшийся разведением винограда и названный от сего промысла Виноградовым, произшедший от незнатных и неблагородных родителей, но силою рук своих и мужеством не уступавший ни одному славному доблестью воину, со всею поспешностью набрали полки и тем усилили возмущение. Вард, увидя при себе порядочное ополчение, с которым уже можно было, в твердом боевом порядке, выступить на неприятеля и с ним сражаться, скинул черные сандалии, надел красные и мятежниками всенародно объявлен был Римским Императором. Он обещал одарить их деньгами; делал их Полковниками, Полководцами, раздавал чины высших званий и знатные должности, какия обыкновенно раздает со щедростью Государь своим любимцам. В сем заговоре содействовал также и Лев Куропалат, родитель Варда, бывший под стражею на острове Лесбосе: он посредством Авидосскаго Епископа Стефана, обещая Македонянам деньги и чины, склонял их принять себя, когда он убежит с острова, восстать против Иоанна и помогать в низвержении его с престола.

2. Государь, узнав о сем замысле, устрашился и немедленно вызвал Епископа Стефана с острова и отдал его под суд. Когда дело объяснилось и намерение его сделалось известным, тогда он отослал его в Синод, чтоб лишили священства. Он, по человеколюбию своему, не хотел умертвить Куропалата и сына его Никифора, приговоренных судьями на смертную казнь, но, выколовши им глаза, отправил на остров Лесбос. Такой имело конец предприятие Куропалата, переправиться в Европу: оно подвергло его казни, а многих друзей его, участвовавших в замысле, свергнуть Государя с престола, лишило домов и имений. Но Вард, надеясь на многочисленную толпу, его окружающую, гордясь своими полками и мечтая уже о получении верховной власти, твердо оставался в своем намерении. Таким образом ходя по Азии, он сжигал дома всех ему непокорных и делал, как говорится, добычею Мисян. Государь пишет ему следующее: «Услышав о произошедшем на востоке мятеже, мы почитаем оный не столько твоим предприятием, сколько следствием безумия и дикого нрава твоих соумышленников, кои по причине неистового исступления не устрашились подвергнуться великой опасности, зная, что нет никакой надежды к милости возмутителям, поднявшим руки на Римского Императора, если, побежденные, пойманные, они будут преданы казни. Мы страшимся осквернять землю кровью граждан. Ежели захотим отражать мятежников оружием, то немедленно погубим их (чего Боже сохрани!) жестоким образом. Кто столько тверд и силен, чтобы мог выдержать силу нашего стремления и от ужаса не обратился тотчас в бегство? И так советуем вам оставить пагубные намерения, обратиться к полезному делу и, доколе есть еще время к прощению, бросив оружие, покориться самодержавной власти нашей, дарующей вам совершенное помилование и пощаду за столь дерзкое предприятие. Имения ваши останутся целы и неприкосновенны. Наконец советуем вам пробудиться от исступления и немедленно воспользоваться даруемою милостью. Если будете сражаться и усиливать возмущение, то после пожалеете о своем безумии, когда, по силе законов, осудят вас на смертную казнь».

3. Вард Фока, получив сие письмо от Государя, не удостоил его письменным ответом; но, ругая его, называя ужасным злодеем и гнусным убийцею своих родственников, велел сказать ему, чтобы он сошел с престола: «Мне, — говорил он, — а не ему принадлежит верховная власть: мой дед был Кесарем, а дядя Императором, которого он заколол, как жертву, на простертом на полу ложе, не страшась недремлющего ока Правосудия; а родителя моего и любезного брата, после ужасных мучений, по неизвестным каким-то предлогам, лишил сладостного света. Правосудие, — говорил он, — послало меня мстителем за кровь родных, чтоб я отдал седьмеричное вознаграждение губителю знаменитого и воинственного рода». Иоанн, услышав сии безрассудные слова и уверясь, что сей жестокий и бесчеловечный муж, устремившийся с соумышленниками своими к грабежам и убийствам, имеет уже болезнь неизлечимую, решился не медлить более и не быть в бездействии, чтоб от беспечности его дружина мятежников не имела случая опустошать города с большею яростью, и вознамерился, при удобном времени храбро выступить против них и остановить их стремление. И так Государь после победы, одержанной над Россами, призвал в Византию Варда Склира, коего родная сестра Мария, достигшая великой славы своею красотой и скромностью, была его супругою (не задолго пред тем временем горькая смерть ее погубила), мужа храброго и деятельного, бывшего тогда Магистром и начальником Фракийских войск, остановившего быстрое стремление Россов на Римлян, и, назвав его Предводителем против мятежников, послал в Азию с приказанием, не осквернять земли, если можно и если не будет крайней необходимости, кровью граждан, но склонять на свою сторону союзников главного возмутителя обещаниями почестей, раздачей денег и уверением в совершенном прощении. Он вручил ему грамоты с золотыми царскими печатями, в которых написаны были чины Полковников, Полководцев и Патрикиев. Сими грамотами он приказал дарить тех, кои, переменив свое мнение, отвергнут власть тирана и перейдут в службу Государя. Военачальник Склир, переправясь через Воспор и пришедши в город Дористол, созвал туда войско и, построивши его в одну фалангу, ежедневно обучал воинским действиям. Видя, что уже довольно собралось к нему войска, чтобы сражаться с неприятелями, он объявляет в письме вождю Варду, своему родственнику (ибо сестра Фоки была супругою Константина Патрикия, родного Склирова брата) следующее:

4. «Ты предпринял ненадежное и очень опасное намерение: бесстыдно восстал против повелителей, произвел гибельный мятеж, поднял оружие на сограждан и осквернил чертоги священных храмов грабежами свирепых своих соумышленников. Ты ошибаешься, Патрикий, думая поразить непобедимого Императора, как спящего льва. Знаешь, что сей, знаменитый во бранях муж, одною славою имени своего обращал в бегство многочисленные ополчения. Как ты мог, убежденный советами отчаянных людей, подвергнуть себя такой опасности? И так, если тебе угодно, послушайся меня, своего родственника, тебя любящего и желающего тебе добра: оставь возмущение пагубное и, испросив прощение в преступлении, наслаждайся безопасною жизнью (я ручаюсь, что не только ты никакого не потерпишь неудовольствия, ни от Государя, ни от кого-либо другого, но и войску твоему даровано будет совершенное прощение в его дерзости); страшись вооружить сердце Государя, неумолимое к непокорным. Обратись к своему рассудку и не теряй последней надежды; воспользуйся, доколь есть еще время, человеколюбивою милостью, которой ты после не получишь и, обвиняя себя в безумии, много будешь плакать». Вард Фока, прочитав сие письмо, отвечал ему таким образом: «Я сам читал книги древних и знаю, что совет есть вещь полезная, божественная; но, по моему мнению, тогда только он имеет свою силу, когда можно еще поправить дело; но когда оно находится в крайних обстоятельствах и приближается к концу, тогда, я думаю, он совершенно никакой уже не имеет пользы. Воображая, в какое состояние ввергнул мое поколение нечестивый и беззаконный Иоанн, немилосердно убивший Императора, моего дядю, а своего благодетеля, как спящего льва, безрассудно сославший меня в ссылку и без всякой причины жестоко, бесчеловечно лишивший очей моего родителя и брата, я почитаю жизнь несносною. Итак не старайся склонить меня к тому, чтоб я предал жизнь мою в руки гнусного злодея: ты меня никак не убедишь. Но я, как воин, препоясанный мечем, буду сражаться за погибших моих родственников. Когда счастье колеблется между двумя случаями, тогда один из них непременно сбудется: или достигну царского величия и воздам достойное возмездие убийцам, или, освобожденный от презренного и беззаконного тирана, благородно претерплю мою участь».

5. Склир Вард, получив сие письмо и узнав из него, что не можно убедить советами человека, перешедшего от дерзости к неистовству, расставил все войско по отделениям и отрядам и отправился в путь к городу Динотаму. Пришедши туда, он немедленно посылает в стан Фоки лазутчиков, одетых в нищенское платье, объявить вождям мятежного ополчения царские обещания и совершенное прощение в дерзком их предприятии и сверх того сказать, что военачальник, при удобном случае, приблизится к ним со всем войском и поступит как с неприятелями, если они не отделятся от своего предводителя и не присоединятся к Государю. Услышав сии слова и думая, что полезнее для них будет принять предложенные Императором чины, нежели напрасно сражаться для неизвестной судьбы, они, при наступлении ночи, оставили дружину Фоки и перешли к военачальнику. Главные из них были Патрикии Андралест, двоюродный брат Фоки, и Симеон Виноградов. Вард, узнав о их побеге, досадовал на столь неожиданное их отступление от себя и униженно умолял оставшихся не изменять ему и Богу, посреднику и свидетелю их клятвы, но всеми силами сражаться и помогать ему, претерпевшему ужасные обиды: «Склир, — говорил он, — не может долго им сопротивляться, если только они без страха и робости выступят на сражение». Так он просил их: но, не смотря на то, они мало-помалу убегали из стана и присоединялись к военачальнику Склиру. Фока, чрезмерно огорченный бегством своих соумышленников, от печали лишился, говорят, сна и ночью молился Богу, поя сей стих Давида: Суди Господи обидящия мя (Псал. 34, 1.) Но внезапно, сказывают, поразил слух его раздавшийся в воздухе голос, повелевающий не продолжать сей песни, потому что военачальник Вард против него произнес уже сии стихи. Он трижды слышал сей голос и, устрашенный чудесным пророчеством, с ужасом встал с своего ложа и ожидал рассвета.

6. Как скоро уже совершенно рассвело, то он сел на коня и, проезжая по стану, случайно обратил глаза на свои сандалии и увидел странное явление: ему показались они не красными, но совсем черными. Он спросил находившихся при нем людей своих, почему они сделали такую ошибку, что подали ему, вместо царских, простые сандалии. Они отвечали, что они на нем действительно красные, и просили его посмотреть получше. Он опять обратил на них глаза и в самом деле увидел, что они красные, как были прежде. Фока, почитая и сие второе чудо несчастным предвещанием и видя притом раздор и непослушание воинов, решился всеми мерами спасать самого себя. И так с тремястами человек, хорошо вооруженных и особенно к нему приверженных, в полночь, выступает тихо из стана и идет по дороге, ведущей к Крепости тиранов, называемой Антигусом, которую он еще прежде, боясь превратности счастья, укрепил и снабдил хлебом и другими съестными припасами. Место, где разошлось его войско, издревле называлось Вардаеттой (поражение Варда). Военачальник Склир, узнав о бегстве Фоки, поспешно отправился его преследовать с отборными своими всадниками, но не мог догнать; потому что он убежал уже в крепость. Взятых в плен его соумышленников лишил всех зрения, по данному ему от Государя повелению. Говорят, что место, где сии несчастные претерпели сие наказание; называется от сего случая Тифловивариею(«пляска слепых». — А.К.). Удивляюсь древним, что они, как бы побуждаемые тайным некоторым внушением, от разных случаев давали местам приличные и с оными сообразные названия. Сказывают, что и место казни Льва Фоки, дяди Вардова по отцу, где ему без всякой жалости выкололи глаза, по сему же случаю названо было Олеонтом («горе Льва». — А.К.), а по простому народному выговору именовалось Голеонтом. Таким образом, места наказаний издревле получили такие имена. Быть может, не совсем неприлично будет упомянуть здесь мимоходом, каким образом Лев лишен был зрения.

7. Когда, вскоре по переселении из сей жизни Императора Льва от изнурительной болезни, брат его Александр за ним же последовал и когда от того Римское государство, при малолетнем его сыне Константине и Государыне Зое, колебалось; тогда Симеон, предводитель Мисян, человек отважный и пылкий в сражениях, уже давно грозивший войною Римлянам, пользуясь сим удобным временем, беспрестанно опустошал Македонию и Фракию и наконец, увлеченный природным своим Скифским неистовством, приказывал им провозгласить себя своим Императором. Не могши сносить сей явной обиды и гордости его, они решились поднять на него оружие. Льва Фоку, превосходного пред всеми полководцами мужеством и победами, они сделали предводителем войска и назвали Доместиком школ, а Романа (Лакапина. — А.К.) избрали в начальника огненосных судов (имевший сие достоинство назывался Друнгарием морских сил) и обоих послали сделать на Мисян нападение и на сухом пути и на море. Лев, вступивши в Мисию, чрезвычайно, говорят, сражался, перерезал бесчисленное множество неприятелей, так что Симеон приведен был в крайнее сомнение: он не знал, что делать и как избегнуть столь храброго и непобедимого мужа. Но в то самое время, как все уже Мисяне оробели и обратились в бегство, некто, говорят, принес Льву известие, что Друнгарий Роман снялся с якорей и, при попутном ветре, отправился в Византию с намерением присвоить себе верховную власть. Огорченный сим печальным известием, он разорвал ряды войска, обратился к Мисянам тылом и поспешно пошел к столице, чтоб упредить прибытие Романа и овладеть самодержавною властью. Симеон, узнав о нечаянном и странном бегстве Римлян, усомнился сначала, думая, не с намерением ли сие сделано, чтоб истребить преследующих Мисян; но потом, уверенный в их бегстве, пустился вслед за ними и переколол бесчисленное множество. И поныне еще видны груды костей человеческих близ города Анхиала, где побито было постыдно бежавшее Римское войско. Лев, пришедший в Византию и лишенный надежды своей (ибо Роман уже вступил во дворец и провозглашен был отцем наследного Государя), переправился через Авидос в Азию. Начавши там возмущение, он производил набеги, перехватывал годовые подати, покорял всех ему непослушных и тем много делал вреда и Роману и всему государству. Но после, как вся разбойническая толпа его рассеялась без всякого успеха в предприятии, он обратился в бегство и, пойманный, жестоким образом лишен был зрения.

8. Так сие случилось. В то время, как Фока спешил к своей крепости, один из воинов выехал прямо на него с обнаженным мечем и хотел поразить. Он просил его немедленно отступить от себя и уважить постигшее его бедствие. «Тебе должно, — говорил он, — как смертному, уважать непостоянство и неверность счастья и к горестям злополучного человека не присоединять новой горести. Уже довольно бед его окружающих, которые довели до такой крайности, что, бывши прежде начальником войска Римского, ныне сделался беглецом». Но, несмотря на сии слова его, он приближался к нему и хотел поразить. Тогда Вард, схватив висящую при бедре булаву, размахнулся и столь сильно ударил его по шлему, что череп его раздробился; и он безгласен повергся на землю. Таким образом Фока благополучно приходит в свою крепость. Военачальник, Магистр Вард, окруживши оную, советовал Фоке, просить у Государя пощады и немедленно выйти из укрепления. Он долго думал сам с собою и наконец, видя себя в чрезвычайной крайности и ужасной бедности, решился уступить судьбе своей и покориться победителям, если ему и друзьям его дано будет прощение. И так он просил дать ему верное слово, что никакой неприятности не потерпит; — получивши оное от Склира, немедленно выходит из крепости с женою и детьми. Склир принял их и содержал без всякого вреда: он донес о сделанных условиях Государю и спрашивал, что должно ему делать. Император Иоанн повелел ему «постричь Варда Фоку в монахи и отправить на остров Хиос вместе с женою и с детьми; а самому со всеми войсками переправиться через Геллеспонт в Европу и там зимовать в зимних станах: ибо, — писал он, — при наступлении весны, я сам с своими полками отправлюсь в поход против Скифов, будучи не в силах сносить их обиды».

9. Скифы (у Льва Диакона — это название варваров вообще — русов (в данном случае), болгар и др. — А.К.), узнав о переходе Военачальника Варда из Европы в Азию, посланного туда по повелению Государя, по случаю возмущения, произведенного Фокою, как сказано было выше, делали нечаянные набеги, грабили и без пощады опустошали Македонию и тем весьма много вредили Римлянам. Начальство над войском тогда поручено было Магистру Иоанну, человеку чрезмерно преданному лености и пьянству, в воинских делах неопытному и неискусному; от чего Россияне сделались надменнее и отважнее. — И так Государь не мог более сносить высокомерной их дерзости и явного к себе презрения, решился воевать с ними и остановить их стремление. Для сего он велел снарядить огненосные суда и отправить на кораблях во град Адриана (Адрианополь) хлеба, корму для вьюков и оружие для войска, чтобы, во время брани, ни в чем не было нужды. Между тем как делали сии приготовления, Иоанн сочетался браком с Феодорою, дочерью Константина Багрянородного, не очень отличною по красоте и прелести телесной, но превосходною из всего женского пола многими добродетелями. Сие брачное торжество было на втором году его царствования, в Ноябре месяце (970 года. — А.К.). Народ имел тогда чрезвычайную радость: ибо Государь управлял им кротко и милосердо. Особенно все удивлялись ему в том, что, имея от природы величественный вид и высокомерный нрав, он был всегда добр и справедлив к своим подданным и щедро раздавал милостыню бедным. Увеселяя граждан праздниками и разными торжественными играми, он проводил всю зиму в Византии; сверх того ежедневно, до наступления весны, обучал полки свои искусству двигаться во всем вооружении в разные стороны и многим другим военным хитростям; изобретенным храбрейшими в битвах мужами.

1. Как скоро зимняя мрачность переменилась в весеннюю ясность, то Государь, поднявши крестное знамение, изготовился в поход против Тавроскифов. Посему прямо из дворца пошел молиться Богу в знаменитый храм Христа Спасителя, находящейся в Халкесе. Увидя, что сия молитвенница тесна и едва может поместить в себе пятнадцать человек, что вход в нее изгибист и очень не удобен, как излучистый какой-нибудь лабиринт или скрытное для убежища место, повелевает немедленно перестроить ее вновь великолепнее и сам для сего означает окружность стен. Сия благочестивая ревность, сие повеление Государя довело храм до той красоты и великолепия, в каком теперь его видим. Отсюда он пришел в славную церковь премудрости Божией и, попросив у Бога себе Ангела путеводителя и предшественника войску, поспешает оттуда в храм Богоматери, находящийся во Влахернах. Здесь также помолившись Богу, как должно, входит в тамошний дворец, чтобы видеть из него огненосные суда, стоявшие рядами в заливе Воспора, где спокойная и безопасная пристань для грузовых кораблей простирается небольшим изгибом до самого мосту и впадающей реки. Увидев искусное, стройное плавание и примерное сражение судов (коих было более трехсот вместе с ладьями и челноками, называемыми ныне галеями и монериями), он наградил и гребцов и воинов деньгами; потом велел вступить в реку Истр (Дунай. — А.К.) для охранения прохода, чтобы Скифам, обращенным в бегство, нельзя было уплыть в свое отечество, к Киммерийскому Воспору. — Истр, говорят, есть одна из рек, выходящих из Едема, называемая Фисоном, которая, протекая от востока, по непостижимой премудрости Создателя, скрывается под землю, потом опять выходит из-под Кавказских гор, извивается по Европе и наконец, разделясь на пять устьев, вливает струи свои в Понт Евксинский. Но некоторые полагают, что Фисон есть река, протекающая Индийскую землю, называемая обыкновенно Гангом, близь коего находится камень изумруд.

2. Таким образом корабли поднялись в реку Истр. Император Иоанн отправился из Византии со всем войском и вступил в Адрианополь. Сей город, говорят, построил Орест, сын Агамемнона, во время странствия своего, после убиения матери Клитемнестры, и от того назывался прежде Орестиадом. Но после Император Адриан, во время войны со Скифами, очарованный прекрасным местоположением, укрепил его твердыми стенами и назвал Адрианополем. Здесь, узнав от лазутчиков, что неудобные и тесные дороги, ведущие в Мисию, называемые клейсурами, оставлены без всякой стражи, Иоанн созвал всех Сотников и Полковников и сказал: «Воины! Я думал, что неприятели, ожидая нашего к себе прибытия, уже давно с великим старанием укрепили выгодные для себя тесные и непроходимые дороги какими-нибудь стенами и оградами, чтобы трудно нам было вступить в их землю. Но, вероятно, приближение Св. Пасхи (16 апреля 971 года. — А.К.)воспрепятствовало им обезопасить пути и тем затруднит наше вступление: они не думали, чтобы мы, оставя все обряды великого праздника, блестящие одежды, торжественные ходы, пиршества и зрелища, обратились к бедственным бранным подвигам. И так самое лучшее дело, мне кажется, есть, немедленно воспользоваться сим случаем, пройти сию узкую дорогу со всею возможною скоростью, доколе они еще не узнали о нашем приходе и не выступили на сражение в сии опасные для нас места. Если, перешедши оные, мы нечаянно нападем на них, то одним приступом, я думаю, с помощью Божиею возьмем город Преславу, столицу Мисян, и после того весьма легко преодолеем яростных Россиян».

3. Так говорил Государь; смелые слова его, коими он убеждал перевести войско по гористой и наполненной оврагами дороге в неприятельскую землю, казались полководцам и Полковникам исполненными безрассудной дерзости, подобной исступлению. Они долго молчали; он с негодованием начал опять говорить: «Действовать на войне неосторожно, смело и отважно, конечно сопряжено с опасностью и даже совершенною гибелью: я знаю это сам, воспитанный в битвах с самой юности и одержавший уже многие, как вам известно, победы. Но когда счастье висит, так сказать, на волоске и не дает подступать с размышлением, тогда должно пользоваться им и приступать к делу, в чем, кажется мне, и вы согласитесь сами, приобретшие великую опытность от его непостоянства и превратности в сражениях. Итак, если верите спасительным моим советам, воспользуемся сим временем, доколе Скифы, находясь в беспечности, не знают еще о нашем прибытии: вскоре за переходом нашим через узкое место последует победа. Если они, узнав о нашем намерении переправляться через сии места, станут в боевой порядок в тесном проходе, то дело кончится худо — и мы подвергнемся крайней опасности. Итак, с неустрашимым духом и мыслью, что вы Римляне, побеждавшие всех неприятелей своих, следуйте немедленно за мною и на самом деле покажите свою доблесть».

4. Сказав сию речь, Государь сел на гордого и быстрого коня своего, покрытый превосходными доспехами, с длинным на плече копьем, и первый пустился в путь с полком «бессмертных» своих воинов, безопасно вооруженных; за ним следовали оплиты, числом до пятнадцати тысяч и тринадцать тысяч всадников. Прочее войско с обозом, с осадными и другими орудиями шло сзади тихим шагом с Председателем Василием, которому он поручил над ним начальство. Прошедши, сверх всякого чаяния, гористые опасные места, он остановился и на одном безопасном холме, обтекаемом с двух сторон рекою, обещавшею изобилие в воде, расположил для отдохновения всю конницу и пехоту. Но на рассвете он снял стан, построил полки густыми рядами и, приказавши громко трубить к бою, стучать в тарелки (кимвалы) и бить в бубны, пошел к Преславе. Тогда чрезвычайный поднялся шум: гром бубен отзывался в тамошних горах, доспехи звучали, кони ржали, все воины криком ободряли друг друга к сражению. Изумление и ужас овладели Тавроскифами: они поражены были сим неожиданным случаем, увидев искусное приближение войска. Но, несмотря на то, они немедленно схватили оружие, подняли щиты на рамена (щиты у них были крепкие и для большей безопасности длинные до самых ног), стали в сильный боевой порядок и, как рыкающие дикие звери, с ужасным и странным воплем выступили против Римлян на ровное поле, пред городом. Наши сошлись с ними и, сражаясь храбро, совершили великие воинские подвиги, хотя битва с обеих сторон была равная. Тогда Государь приказывает своим «бессмертным» быстро напасть на левое крыло неприятелей; они простерли копья вперед и, кольнувши коней, на них поскакали. Скифы, как пехотные воины, не устояли против копий (у них не было обыкновения сражаться на копьях: они никогда тому не учились), обратились в бегство и заперлись в стенах города: наши преследовали их и побивали без всякой пощады. У них, говорят, убито было на сем сражении восемь тысяч пятьсот человек.

5. Но убежавшие в город сильно со стен стреляли. Тогда, говорят, Патрикий Калокир, находившийся в Преславе, подвигший, как я выше сказал, Российскую рать на Мисян, узнав о прибытии Императора (ибо нельзя было не заметить его, потому что золотые царские знаки чрезвычайный издавали блеск и сияние), тайно, в самую глухую ночь, уехал из города к Святославу, стоявшему со всею ратью у города Дористола, называемого ныне Дристрою. Таким образом он убежал; а наступившая ночь заставила Римлян прекратить сражение. На другой день, когда и остальное войско с осадными орудиями подоспело (сей день был великая Пятница, в которую Спаситель наш, готовясь к страданию, после таинственной вечери давал ученикам своим спасительные наставления), Император Иоанн, рано по утру, вышел из стана, поставил полки в твердый, неразрывный строй и, приказав трубить к бою, придвинулся к стене, чтобы одним приступом взять город. Россы, побуждаемые полководцем Сфенкелом (он занимал у них третье место после главного их начальника Святослава), построились на стенах и всеми силами начали защищаться, бросая копья, стрелы и камни. Римляне, стреляя снизу из луков, камнеметных орудий и пращей и кидая также копья, сильно отражали их и не давали стоять на ограде без всякого страха. Император, приказав приставить к стене лестницы, громким голосом своим усилил осаду: все при глазах его сражались храбро, надеясь скоро получить от него награду, соразмерную своим подвигам.

6. Когда Римляне бросились и приставили лестницы, тогда один благородный юноша, с пушком еще только на ланитах, родом из восточной земли, по имени Феодосий Месоникт, извлекши правою рукою меч, а левою поднявши щит свой выше головы, чтобы не быть поражаему сверху, всходит на ограду. Приблизившись к брустверу (грудному заслону стены), он поражает в выю стоявшего там Скифа, защищавшегося копьем — и отрубленная голова его, вместе с шлемом, скатилась на землю. Наши, при сем удивительном подвиге, подражая его отважности, с криком побежали вверх по лестницам. Но Месоникт, овладевший бруствером, убивал весьма многих сражавшихся Россиян и низвергал на землю. Когда уже многие со всех сторон взобрались на стену и со всею силою кололи Скифов, тогда они со стыдом устремились оттуда на царский двор, обнесенный оградою, в котором хранилась казна Мисян, и одних ворот за собой не затворили. В сие время Римское войско, стоявшее за стеною, сломавши крюки и сбив запоры у ворот, вбежало в город и побило бесчисленное множество неприятелей. Тогда, говорят, Борис, юный Государь Мисян, еще с белым только пушком на ланитах, взят был в плен с женою и двумя малолетними детьми и приведен к Императору, который принял его с честью, называл Господарем Болгаров, говоря, что он пришел отмстить Скифам за претерпенные Мисянами обиды.

7. Ворвавшиеся в город Римляне, ходили по улицам, убивали неприятелей и грабили их имения. Они приступили тогда и к царскому двору, где находилась часть Российского войска. Скифы храбро встретили их в воротах и побили около ста пятидесяти мужественных воинов. Государь, узнав о сем поражении, тотчас выехал, поощряя своих ратников устремиться всеми силами к сражению; но видя, что ничего хорошего сделать не можно) (ибо им легко было убивать входящих в узкие ворота Римлян), остановил бесполезное их стремление и со всех сторон приказал бросать огонь на дворец через ограду. Когда сильное пламя быстро стало все поджигать, тогда Россияне, числом более семи тысяч человеж, вышли на открытое место, построились и готовы были защищаться. Государь послал против них храбрый отряд с Магистром Вардом Склиром, который, окруживши их, немедленно приступил к делу. Они сильно сражались и не обращались в бегство; но наши с своею доблестью и воинскою опытностью всех перекололи. В осей битве весьма много пало и Мисян, сражавшихся с Римлянами, как виновниками Скифского на них нашествия. Сфенкел с немногими спасся бегством и ушел к Святославу. Он скоро после сего был убит, о чем я ниже упомяну. Таким образом, в несколько дней, Преслава была взята.

8. Император Иоанн, сделавши войску должные нгаграды и давши ему отдых, праздновал там божественное Воскресение Спасителя. Выбрав несколько человек из пленных Тавроскифов, он послал их к Святославу с известием о взятии города и побиении его ратников и с объявлением, чтобы он немедленно избрал одно из двух, или, бросив оружие, покорился победителям, просил прощения в дерзости и тотчас выступил из страны Мисян, шли, если он по природной своей гордости сего не желает, защищался всеми силами от Римского войска. Так он велел ему сказать. Пробывши несколько дней в городе, он поправил, разрушенные стены, назвал его по своему имени Иоаннополем и, оставив достаточную стражу, отправился со всем ополчением к Дористолу. — Славный Государь Константин, после одержанной на сем месте победы над Скифами (готами. — А.К.), увидев на небе крестное знамение, первое положил основание сему городу и потом довел его до нынешней красоты и великолепия. — Иоанн на дороге взял Плискуву, Динею и многие другие города, которые отложились ют Россиян и пристали к Римлянам. Святослав, узнав о сем поражении под Преславою, досадовал и печалился, почитая сие нехорошим предзнаменованием будущего; но, побуждаемый Скифским свюим безумием и надменный победами, одержанными над Мисянами, надеялся скоро победить и наше воинство.

9. Видя, что Мисяне отстают от его союза и переходят на сторону Государя, и зная, что, если все они присоединятся к нему, дела его кончатся худо, он созвал всех знаменитых родом и богатством Мисян, числом до трехсот человек, и совершил над ними жестокое и бесчеловечное злодейство: приказал всем отрубить головы, а прочих в оковах заключить в темницы. После сего, собравши все ополчение Тавроскифов, числом до шестидесяти тысяч человек, он выступил против Римлян. Так как Государь медленно к ним приближался, то некоторые храбрые их воины, надменные чрезвычайною отважностью, вышли из строя, засели в скрытном месте и, сделав нечаянное нападение, убили нисколько передовых наших ратников. Император, увидя на дороге распростертые их тела, жалея о погибели своих соотечественников, остановил коня своего и приказал искать виновников. Пехотная отборная дружина со всею скоростью обежала леса и овраги, поймала сих злодеев и привела к нему на лицо; он тот же час велел их умертвить — и немедленно их изрубили мечами. Как скоро Римские войска сошлись к городу Дористолу, обыкновенно называемому Дристрою, то Тавроскифы, сомкнув щиты и копья, на подобие стены, ожидали их на месте сражения. Государь выстроил Римлян: по сторонам стояли всадники, вооруженные железными латами, а сзади стрельцы и пращники, которым он приказал стрелять беспрестанно: в таком порядке он повел на них свое ополчение.

10. Войска сошлись — и началась сильная битва, которая долго с обеих сторон была в равновесии. Россы, приобретшие славу победителей у соседственных народов, почитая ужасным бедствием лишиться оной и быть побежденными, сражались отчаянно. Римляне, побеждавшие всех врагов своих оружием и своею доблестью, также стыдились быть побежденными, подобно неопытным в делах воинских, и притом народом, не умеющим ездить на конях, и в одну минуту лишиться великой своей славы. Питая в себе такие мысли, оба войска сражались очень храбро. Россы, предводимые природным зверством своим и яростью, со всею быстротою, как бешеные, с ревом бросились на Римлян, выступавших с опытностью и военным искусством. Весьма многие с обеих сторон упадали; сражение колебалось и победа, до самого вечера, казалась неизвестною. Но когда светоносное солнце начало спускаться к западу, тогда Государь послал против них всю конницу и, воскликнув громко, «докажите, Римляне, на самом деле свою доблесть», ободрил дух воинов. Они устремились с необыкновенною быстротою. Трубачи затрубили к бою; ужасный поднялся крик. Скифы, не выдержав их нападения, обратились в бегство и заключились в стенах города: они многих потеряли в сей битве. Римляне пели победные песни, восхваляли Императора, который раздавал им чины, угощал пирами и тем более ободрял их к сражению.

1. На другой день, Государь укрепил свой стан высоким валом следующим образом. В некотором расстоянии от Дористола была небольшая возвышенность, на коей он расположил шатры: вокруг оной велел копать ров, вырываемую землю сыпать на край его; на сей насыпи, когда она уже довольно будет высока, приказал поставить копья и повесить на них щиты, один подле другого, так чтобы ров и насыпная земля служила стану оградою, чтоб неприятели не могли в него вступить и, добежав до рва, принуждены были остановиться. Так обыкновенно Римляне строили станы в земле неприятельской. Укрепивши таким образом шатры, Государь на другой день повел войско к стене города. Скифы, стоя на башнях, бросали в него стрелы и камни из всех метательных орудий; Римляне снизу защищались одними пращами и стрелами. Сражение кончилось сею перестрелкою с обеих сторон: наши отступили в стань для подкрепления себя пищею; а неприятели ввечеру выехали за ограду. Тогда они еще в первый раз явились на конях: ибо прежде всегда пешие обыкновенно выходили в бой и вовсе не умели на лошадях сражаться. Римляне немедленно вооружились доспехами, сели на коней и с длинными копьями в руках (какие обыкновенно они имеют в битве), со всею быстротою, с сильным напором на них устремились. Не умея править конями, поражаемые копьями, они обратились в бегство и в стенах заперлись.

2. В то же время показались на реке Истре огненосные Римские корабли с запасными судами. Наши, увидя оные, исполнились чрезвычайной радости; а Скифы, боявшиеся текучего огня, объяты были ужасом. Они слыхали от своих старейшин, что Римляне сим Мидийским огнем на Евксинском море обратили в пепел бесчисленное войско Игоря, родителя Святославова. И так они немедленно собрали все свои ладьи и поставили подле стены, где

Истр омывает одну сторону Дористола. Но огненосные наши корабли стерегли со всех сторон, чтоб им не можно было сесть на оные и спасаться бегством в свою землю. Итак, на другой день с длинными до самых ног щитами, в кольчужных бронях, они вышли из города на поле и выстроились. Римляне, также хорошо вооруженные, выступили из стана; обе стороны сильно сражались и победа долго казалась сомнительною: попеременно одна другую преодолевала. Но когда один Римский воин, выступив из строя, поразил копьем храброго великана Сфенкела, занимавшего третье место после Святослава, тогда Тавроскифы, устрашенные падением его, начали мало по мал у отступать с поля битвы и подвигаться к городу. В то время и Феодор Лалакон, муж неприступный и непобедимый храбростью и силою телесною, весьма много побил неприятелей железною своею булавою, которой он, по крепости руки своей, раздроблял и шлем и покрытую оным голову. Таким образом, Скифы, обращенные в бегство, возвратились в город. Государь приказал трубить к отступлению в стан, где он награждал своих ратников дарами и делал им угощения, возбуждая тем большую охоту храбро выходить на сражение.

3. Во время сих военных действий, Лев Куропалат, брат Императора Никифора, находившийся под стражею с сыном своим Никифором в Мизимне на острове Лесбосе, подкупивши караульных золотом, решился сделать возмущение. Глаза его ни мало не были повреждены: человек, которому поручено было лишить его зрения, по приказанию ли самого Государя (так многие думают, потому что он после обличения в сем преступлении остался без всякого наказания) или тронутый жалостью к такому несчастью, сжег одни только ресницы, а глазные зрачки оставил невредимыми. Тогда, переправясь тайно с острова в ладье на противоположной берег Византии, он скрылся в монастыре, называемом Паламисе. Оттуда чрез одного верного человека извещает друзей и приятелей о своем побеге. Они обещают содействовать ему всеми силами, собрать множество вооруженных людей и достать ключи от дворца, чтобы ему легко можно было войти в царские чертоги. И з самом деле они приступили к своему намерению, желая немедленно исполнить свое обещание, для сего подкупили одного придворного ключаря и уговорили его вытиснуть вид ключей на воску и им доставить. Он немедленно это сделал и отдал им восковую форму, по которой они велели наемному ремесленнику вылить у них в доме ключи, как можно скорее.

4. Сделавши все по своему желанию, они просили Куропалата переправиться через Воспор в Византию. И так, в глухую ночь, он сел на корабль и в короткое время пристал к Византийской крепости; откуда в одну небольшую дверь, находящуюся под келиею Св. Фоки, входит в город, мечтая, что он в руках уже имеет верховную власть Государя. Но судьба, вместо блистательной багряницы (порфиры), вместо златого царского жезла, вместо верховной власти, готовила ему мучительное ослепление, дальнюю ссылку и продажу всего имения, смеясь его суетным надеждам, удаляющимся от него в противную сторону и оставляющим по себе ужасное бедствие. В то время как он сидел в доме одного приятеля своего, в Сфоракийской части, ожидая своих соучастников, один из его приверженцев, вышедши из дому, приходит к родственнику своему, бывшему тогда начальником царской ткальни, извещает его о пребывании в городе Куропалата, открывает предприятие и просит содействовать им со своими ткачами. Он обещал помогать им и тотчас пошел будто созывать своих подчиненных; но вместо того он приходит к Патрикию Льву, Друнгарию флота, которому поручено было тогда правление в Византии, и все ему объявляет, что Куропалат бежал из ссылки, живет в каком-то доме в городе и уже готовится царствовать. Патрикий сперва поражен был сим нечаянным известием; потом, успокоясь (ибо в опасностях он был непоколебим и в сомнительных обстоятельствах умел находить надлежащие меры), немедленно с отрядом своим приступил к тому дому, в коем он остановился. Узнав, что его намерение открыто и сделалось известным, он убегает из дому в заднюю дверь с сыном Никифором и, вместо гордого и надменного властелина, приходит в великий Божий храм в виде жалкого богомольца. Воины Друнгариевы извлекли его оттуда и с сыном отправили на ладье на остров Калоним, где после, по повелению Государя, присланному из Мисии, лишили обоих зрения, а имение их взяли в народную казну.

5. Таким образом, замыслы Льва Куропалата овладеть престолом имели ужасный и гибельный конец. — Россы выстроились (повествование опять начинается с того места, на котором мы остановились), вышли на поле и всеми силами покушались сжечь метательные наши орудия: ибо не могли стоять против свистящих их выстрелов; — и ежедневно множество их убиваемо было бросаемыми из оных ксамнями. Магистр Иоанн Куркуас, ближний родственник Государя, бывший тогда начальником при сих орудиях, увидя отважное тх стремление, несмотря на то, что от вина сон одолевал его (потому что это было после обеда), сел на коня и быстро на них устремился. Конь на бегу оступился в яму и сшиб его с себя. Скифы, увидя превосходные доспехи, конскую збрую и блистательные нга оной бляхи (они были вызолочены), почли его за самого Госудахря и, прибежавши к нему, мечами и секирами изрубили вместе с доспехами без всякой пощады. Отрубленную голову его вонзшли на копье и поставили на башне, смеясь над Римлянами, что (они Государя их закололи, как агнца на жертву. Таким образом, Магистр Иоанн сделался добычею ярости варваров и тем потерпел достойное наказание за безумные преступления против священньпх храмов: он ограбил, говорят, многие в Мисии церкви; ризы и святые сосуды переделал в собственные вещи.

6. Россы; надменные сею победою, на другой день вышли из города и построились к сражению: Римляне также выступили против них густою ф>алангою. Тогда Анемас, один из телохранителей Государя, сын предводителя Критян, увидя храброго исполина Икмора, первого 1мужа и вождя Скифского войска после Святослава, с яростью стремящегося с отрядом отборных ратоборцев и побивающего множество Римлян, тогда, говорю, Анемас, воспаленный душевным мужеством, извлек свой меч, при бедре висевший, сделал несколько скачков на коне в разные стороны и, кольнув его, пустился на сего великана, настиг и поразил его в выю — и отрубленная вместе с правою рукою голова поверглась на землю. При сем его падении поднимается у Скифов ужасный крик, смешанный с воплем, а Римляне быстро на них нападают. Они не выдержали сего напора и, чрезвычайно огорченные бедствием своего полководца, закинули щиты на спину и начали отступать к городу: наши, преследуя их, побивали. Как скоро наступила ночь и явилась полная луна на небе, то Россы вышли на поле, собрали все трупы убитых к стене и на разложенных кострах сожгли, заколов над ними множество пленных и женщин. Совершив сию кровавую жертву, они погрузили в струи реки Истра младенцев и петухов и таким образом задушили. Уважая Еллинские таинства, которым они научились или от философов своих, Анахарсиса и

Замолксиса, или от товарищей Ахилла, они всегда совершали над умершими жертвы и возлияния. — Арриан говорит в своем морском путешествии (Перипле), что Пелеев сын Ахилл был родом Скиф из небольшого города Мирмикиона, стоявшего близ озера Меотиса, что после уже, изгнанный Скифами за необузданность, жестокость и высокомерие духа, он поселился в Фессалии. Ясным сему доказательством служат покрой плаща его с пряжкою, навык сражаться пешим, светлорусые волосы, голубые глаза, безумная отважность, вспыльчивость и жестокость, за что порицает его Агамемнон в сих словах: «Тебе приятны всегда споры раздоры и битвы» (Илиада. 1, ст. 177). Тавроскифы еще и ныне обыкновенно решают свои распри убийством и кровью. Но что сей народ отважен до безумия, храбр, силен, что нападает на всех соседственных народов, то многие свидетельствуют и даже Божественный Иезекииль о сем упоминает в следующих словах: «Се аз навожу на тя Гога и Магога, Князя Росс» (Иезек. 39.). Но о кровавых жертвах Тавроскифов довольно.

7. На другой день Святослав созвал знаменитых мужей в совет, называемый на их языке «Коментом». Когда он спросил собравшихся к нему, что должно делать; тогда некоторые из них советовали тихо, в глухую ночь, сесть в суда и спасаться бегством: ибо невозможно, говорили они, сражаться со всадниками, покрытыми железными латами, особливо потерявши первых ратоборцев, подкреплявших войско и ободрявших дух воинов. Другие, напротив того, советовали примириться с Римлянами и таким образом, взявши с них клятву в верности, сохранить по крайней мере остаток войска: ибо трудно, говорили они, тайно уплыть, когда огненосные корабли с обеих сторон стоят у берегов и стерегут наши суда, чтобы немедленно всех их сжечь, как скоро покусимся на них отправиться по реке. Тогда Святослав, вздохнув от глубины сердца, сказал: «Погибнет слава, спутница Российского оружия, без труда побеждавшего соседственных народов и, без пролития крови, покорявшего целые страны, если мы теперь постыдно уступим Римлянам. И так с храбростью предков наших и с тою мыслью, что Русская сила была до сего времени непобедима, сразимся мужественно за жизнь нашу. У нас нет обычая бегством спасаться в отечество, но или жить победителями или, совершивши знаменитые подвиги, умереть со славою». Так советовал Святослав.

8. Говорят, что побежденные Тавроскифы никогда живые не сдаются неприятелям, но, вонзая в чрево мечи, себя убивают. Они сие делают по причине мнения своего, что убитые в сражении, по смерти своей или разлучении души с телом, служат в аду своим убийцам. Посему, страшась сего рабства, боясь служить своим врагам, они сами себя закалывают. Такое господствует у них мнение. Услышав слова своего правителя, они со всею охотою решились за свою жизнь подвергнуться опасности и с мужеством выступить против Римской силы. И так на другой день (в шестой день недели 24-го числа Июля) (правильнее, как определил М. Я. Сюзюмов — 21 июля 971 года. — А.К.), при захождении солнца, они вышли из города, построились в твердую фалангу и, простерши копья свои, решились идти на подвиг. Государь также поставил войско в строй и вывел из стана. Открылось сражение: Скифы сильно напали на Римлян; кололи их копьями, поражали коней стрелами и всадников сбивали на землю. Тогда Анемас, отличившийся накануне убиением Икмора, увидев Святослава, с бешенством и яростью стремящегося на наших воинов и ободряющего полки свои, сделал несколько скачков на коне в разные стороны (делая таким образом, он обыкновенно побивал великое множество неприятелей) и потом, опустив повода, поскакал прямо на него, поразил его в самую ключевую кость и повергнул ниц на землю. Но не мог умертвить: кольчужная броня и щит, которыми он вооружался от Римских мечей, его защитили. Конь Анемаса частыми ударами копий сражен был на землю; тогда, окруженный фалангою Скифов, он множество их перебил, защищаясь, — но наконец, изъязвленный упал сей муж, превосходивший всех своих сверстников воинскими подвигами.

9. Итак, Россы, ободренные его падением, с громким и диким криком бросились на Римлян, кои, устрашенные необыкновенным их стремлением, начали отступать. Государь, увидев отступление войска, боясь, чтоб, от страха к чрезвычайному нападению врагов, оно не подверглось крайней опасности, с копьем в руке, храбро пошел на них с своим отрядом. Загремели бубны и трубы зазвучали к бою. Римляне, следуя стремлению Императора, обратили коней и быстро пустились на неприятелей. Внезапно восставшая и разлившаяся по воздуху буря с дождем расстроила Россов: ибо поднявшаяся пыль вредила их глазам. Тогда, говорят, явился пред

Римлянами некий воин, на белом коне, и ободрял их идти на врагов: он чудесным образом рассекал и расстроивал их ряды. Никто не видал его в стане ни прежде, ни после сражения. Государь, желая достойно наградить его и изъявить должную благодарность за подвиги, везде искал его, но нигде не мог найти. После того всеобщее распространилось мнение, что он был великий мученик Феодор, которого Государь молил быть себе в сражениях помощником, защищать и хранить себя вместе с воинством. Сказывают также, что сообразно с сим чудом случилось и в Византии, ввечеру накануне битвы следующее: одна девица, посвятившая себя Богу, видела во сне Богородицу, говорящую пламенным воинам, ее провождавшим: «Призовите ко мне мученика Феодора» — и они тотчас привели храброго вооруженного юношу. Тогда она сказала ему: «Феодор! Твой Иоанн, воюющий со Скифами, в крайних обстоятельствах; поспеши к нему на помощь. Если опоздаешь, то он подвергнется опасности». На сие он отвечал: «Готов повиноваться матери Бога Господа моего», — и тотчас ушел. С сим вместе и сон удалился от веждей девы. Таким образом ее сновидение исполнилось.

10. Римляне пошли за сим Божественным предводителем и вступили в бой с неприятелями. Как скоро началось сильное сражение, то Скифы, окруженные Магистром Склиром, не могши выдержать стремления конной фаланги, обратились в бегство, и, преследуемые до самой стены, с бесславием упадали мертвы на месте. Сам Святослав, израненный и истекший кровью, не остался бы жив, если бы не спасла его наступившая ночъ. У неприятелей, говорят, в сем сражении убито было 15 тысяч человек, взято было 20 тысяч щитов и множество мечей; а у наших убито было только 350 человек и множество раненых. Такую победу одержали Римляне в сей битве. Святослав всю ночь печалился о побиении своей рати, досадовал и пылал гневом. Но чувствуя, что ничего уже не может сделать непобедимому нашему войску, почитал обязанностью благоразумного полководца, не предаваясь печали в крайних обстоятельствах, всеми силами стараться сохранить оставшихся воинов. Итак, на другой день, по утру, посылает к императору просить мира с такими условиями: «Тавроскифы должны отдать Римлянам Дористол, отослать пленных, выйти из Мисии и возвратиться в свое отечество; а Римляне должны дать им безопасно отплыть на судах своих, не нападая на них с огненосными кораблями (ибо они чрезвычайно боялись Мидийского огня, могущего даже камни превращать в пепел), позволить привозить к себе хлеб и посланных для торговли в. Византию считать по прежнему обычаю друзьями».

И. Государь охотно принял предложение союза (он мир предпочитал войне, зная, что один сохраняет, а другая, напротив того, истребляет народы), утвердил условия и дал каждому по две меры хлеба. Получивших хлеб было только 22 тысячи человек, оставшихся из 60 тысяч Русского войска; следственно прочие 38 тысяч пали от Римского меча. По утверждении мира, Святослав просил позволения у Государя прийти к нему для личных переговоров. Он согласился и, в позлащенном вооружении, на коне приехал к берегу Истра, сопровождаемый великим отрядом всадников, блестящих доспехами. Святослав переезжал чрез реку на некоторой Скифской ладье, сидя за веслом, греб наравне с прочими без всякого различия. Видом он был таков: среднего росту, ни слишком высок, ни слишком мал, с густыми бровями, с голубыми глазами, с плоским носом, с бритою бородою и с густыми длинными висящими на верхней губе волосами. Голова у него была совсем голая, но только на одной ее стороне висел локон волос, означающий знатность рода; шея толстая, плечи широкие и весь стан довольно стройный. Он казался мрачным и диким. В одном ухе висела у него золотая серьга, украшенная двумя жемчужинами, с рубином посреди их вставленным. Одежда на нем была белая, ничем, кроме чистоты, от других не отличная. И так, поговорив немного с Императором о мире, сидя в ладье на лавки, он переправился назад. Таким образом кончилась война Римлян с Россами.

12. Святослав отдал по договору пленных, оставил Дористол и поспешно с остальными воинами отправился на судах в свое отечество. Но Пацинаки (Печенеги), многочисленный пастушеский народ, вшеядный, кочующий и живущий большей частью в кибитках, нечаянно на пути напали на него, всех почти истребили и его самого со всеми прочими убили, так что весьма не многие из всего великого Русского войска благополучно возвратились под отеческие кровы. Иоанн, победив таким образом всю Российскую рать, как выше было сказано, возвративши Римлянам Мисию, назвавши город Дористол Феодоруполем, по имени мученика Феодора Стратилата (Воеводы), и оставив в нем довольно сильную стражу, возвращается с великими трофеями в Византию, пред стенами коей встречают его граждане и подносят ему скиптры и златые венцы, украшенные Драгоценными камнями. Они просили его сесть на колесницу, обитую золотом и запряженную белыми конями, и таким образом совершить узаконенное торжество победителя. Венцы и скиптры он принял и наградил их богатыми дарами, а сесть на колесницу не согласился. Положив на златой ея беседке багряные одеяния и венцы Мисян, он поставил на ней взятую в Мисии икону Богородицы, объемлющей Богочеловече. ское Слово. Сам на быстром коне, увенчанный диадемою, следовал сзади, держа в руках венцы и скиптры. Окончив торжественное шествие посреди города, всюду украшенного багряными одеждами и обвешенного, на подобие брачного терема, лавровыми ветвями и златотканными материями, он вступает в великий храм премудрости Божией, совершает благодарственные моления и, посвятивши Богу великолепный Мисийский венец, как первую корысть, приходит с Борисом, царем Мисии, во дворец и приказывает ему сложить с себя царские знаки. Они были следующие: шапка, обложенная пурпуром, вышитая золотом и осыпанная жемчугом, багряная одежда и красные сандалии. После сего он почтил его достоинством Магистра. И так Иоанн, одержав в короткое время, сверх всякого чаяния, столь великие победы, низложивши гордость и высокомерный дух Россиян своею опытностью в делах воинских и благоразумною храбростью и покоривши Мисян под свою власть, по возвращении своем, проводил всю зиму в Византии, награждая своих подданных разными дарами и увеселяя торжественными пирами.

Примечания:

³ Козлов В. П. Колумбы российских древностей. М., 1985. С. 47.

⁴ Там же. С. 39.

³⁹ Костомаров Н. И. Указ. соч. С. 63.

⁴⁰ Подробнее об этой дискуссии повествуется в вышеуказанной работе Е. А. Рыдзевской на с. 185–190.

³⁹⁹ Перевод В. В. Латышева, при участии Н. В. Малицкого. Публикуется по изданию: «Известия византийских писателей о Северном Причерноморье». Вып. 1. // Известия Государственной Академии истории материальной культуры. Вып. 91. М., Л., 1934. С. 5–44.

⁴⁰⁰ Перевод В. В. Латышева, при участии Н. В. Малицкого. Публикуется по изданию: «Известия византийских писателей о Северном Причерноморье». Вып. 1. // Известия Государственной Академии истории материальной культуры. Вып. 91. М., Л., 1934. С. 47–48.

⁴⁰¹ Перевод Д. Попова. Публикуется по изданию «История Льва Диакона Калойского и другие сочинения византийских писателей, изданные в первый раз с рукописи Королевской Парижской Библиотеки и объясненные примечаниями Карлом Бенедиктом Газе…». СПб., 1820.