• Главная
• В избранное
• Наш E-MAIL
• Добавить материал
• Нашёл ошибку
• Вниз

Быть было ненастью, да дождь помешал.

Народная мудрость

Хан Тохтамыш покорил Мамаеву Орду очень быстро. Похоже, что татарские ханы и князья подчинялись ему без боя. «Хан же Тохтамыш взял орду Мамаеву, жен, казну, улусы и богатство его, злато и серебро, и жемчуг, и камения много зело, раздая дружине своей».

Не сохранилось прямых доказательств того, что между московским князем и Тохтамышем существовала предварительная договоренность о совместных действиях против Мамая. Но объективно в борьбе с Мамаем Дмитрий Иванович и Тохтамыш действовали заодно. И обе стороны это прекрасно осознавали. Тохтамыш, сразу после победы на Калке, в 1380 году, посылает на Русь своих послов. В ответ Москва посылает свое посольство уже в Сарай. И, наконец, в 1381 году из Сарая на Русь направляется еще одно пышное посольство из 700 человек.

После победы, одержанной над Мамаем, Тохтамыш той же осенью отправил своих послов в Русскую землю к великому князю Дмитрию Ивановичу «и ко всем князем русским, поведав им свое пришествие на Волжское ханство и как супротивника своего и их врага Мамая победил». Русские князья признали власть Тохтамыша, отпустили «с честию и с дарами» его послов, а вслед за ними в ту же зиму и весну послали к хану «своих киличеев со многими дарами». Раньше всех отправил свое посольство в Орду великий князь московский — «октября в 29 день» — то есть всего через полтора месяца после Куликовской битвы.

Решение по вопросу о взаимоотношениях с ханом Тохтамышем было принято князьями совместно. Разумеется, не все русские князья были довольны прекращением «великой замятни» в Орде. Ведь многие уже привыкли к безвластию и приспособились «ловить золотую рыбку в мутной воде». По свидетельству летописи «ноября 1 все князья русские, сославшеся между собою, учиниша между собою и закляшася все друг под другом ничего не искати татарам не клеветати и на Русь не наводити, и если на кого будет беда от татар, всем заедин стоять». Впрочем, соблюдать этот договор, как показали дальнейшие события, никто из князей не собирался.

«Киличеи» московского и других князей вернулись от Тохтамыша «со многою честию и пожалованием от хана… И была радость великая на Руси». Вопрос о признании Москвой верховной власти Тохтамыша был однозначно решен. Однако «печаль осталась о избиенных от Мамая на Дону князьях и боярах, воеводах и слугах, оскудела бо земля Русская воеводами. Паче же слышали в Орде, как князья Мамаевы, перешедшие к хану, вельми злобствовали на великого князя и прочих князей за избиение многих их сродственников и приятелей, а князь Олег рязанский, боясь, что князь великий Дмитрий воздвигнет на него хана, начал, упреждая, клеветать на великого князя и всех князей русских… и о сем страх и печаль бысть на всей Русской земле».

То есть не успел хан Тохтамыш утвердиться на престоле в Сарае, как вокруг него начали плести интриги и ордынские и русские князья, стремясь склонить хана на свою сторону и с его помощью свести счеты друг с другом.

Однако в целом на Руси эти первые годы правления Тохтамыша прошли мирно. После поражения Мамая у хана Золотой Орды и великого князя Дмитрия Ивановича Московского остался один крупный противник — Литва. А именно — проводивший активную экспансию в русских землях великий князь Литовский Ягайло. Литва представляла опасность как для Руси, так и для Орды.

Но не было стабильности и в Московском княжестве. Наиболее воинственные и преданные Дмитрию Ивановичу люди пали на Куликовом поле. Потери москвичей, да и прочих подданных и союзников Москвы в этой битве были огромны. Вряд ли эти потери, в том числе и среди городского ополчения, привели к росту популярности Дмитрия Ивановича среди москвичей, да и среди всех воинов и союзников князя.

По какой-то причине расстраиваются отношения между Дмитрием Донским и Владимиром Андреевичем Хоробрым. Серпуховской князь не встал на путь военного противостояния Дмитрию Ивановичу. Но врагам московского князя было достаточно и того, что Владимир Хоробрый просто перестал деятельно поддерживать своего двоюродного брата.

В самой Москве ширилось недовольство московских бояр, купцов и простых горожан. Их не устраивает жесткое, единовластное правление Дмитрия Ивановича, упразднение должности московского тысяцкого.

Недовольны политикой Москвы были и купцы-генуэзцы. После поражения Генуи в Кьоджанской войне, после разгрома и свержения в 1380 году их ставленника — Мамая, генуэзцам, чтобы сохранить свои позиции в борьбе с венецианскими и русскими конкурентами, как воздух был необходим новый успех, доходы и новые рынки для торговли. Вспомним, что Дмитрий Донской даровал московским купцам-сурожанам существенные привилегии. И они оказались теперь на Руси в более выигрышном положении, чем сами генуэзцы.

Генуэзцы понимали, что при Дмитрии Ивановиче не развернуться им на рынках Московского княжества, и решили применить силу. Они уже не раз поступали так там, где не получалось подействовать на правителей взятками и разумными (с их, генуэзской, точки зрения) доводами. Почти все предыдущие военные компании (кроме 1380 года) заканчивались для них успешно, так почему бы и здесь не решить дело войной?

Сложился заговор с целью свержения Дмитрия Ивановича. Его возглавил Дмитрий Константинович, князь нижегородский. Кроме того, в заговоре участвовала большая часть служащих Москве, но не подчиняющихся лично Владимиру Андреевичу войск. У Дмитрия Константиновича были весьма веские причины не любить московского князя: вряд ли забылась распря за великокняжеский стол. Были у Дмитрия Константиновича Нижегородского и все предпосылки для успеха. Его дочь — Евдокия, жена Дмитрия Ивановича Московского. Его внук, Василий — наиболее вероятный наследник московского престола (правда, окончательно его первенство в правах на наследование московского престола было признано Владимиром Андреевичем Хоробрым лишь в 1388 году, но Дмитрий Константинович Нижегородский, имея поддержку из Орды, мог добиться такого признания и раньше).

Таким образом, после «случайной» гибели Дмитрия Ивановича, Дмитрий Константинович Нижегородский вполне мог взять в свои руки власть над Москвой и управлять ею от имени малолетнего Василия, по крайней мере пока тот не подрастет и не проявит самостоятельность. К тому же у Дмитрия Константиновича всегда имелась самая оперативная информация, свежие новости. Нижний Новгород — это крупный перевалочный пункт не только для товаров, но и для всевозможных посольств и известий, в том числе из Орды. Обширные связи Дмитрия Константиновича в Орде неоспоримы. Вспомним, что он два раза получал там ярлык на великое княжение. Итак, у Дмитрия Константиновича были и мотивы и возможности для успешного проведения переворота в Москве.

Этот заговор оказался на руку и соседям Москвы. Может быть, в нем участвовал Олег Рязанский, и уж наверняка великий князь Литовский Ягайло. Ягайло уже вступал с Дмитрием в военные столкновения, но решительных успехов не добился. Он отстоял во время московского вторжения свою власть и литовские территории в 1378–1379 годах, но ввязываться в драку на Куликовом поле не стал. Дело в том, что в 1380 году позиции Ягайло в Литве пошатнулись — против него начал активно действовать его дядя — Кейстут. В ноябре 1381 года Кейстут захватил Вильнюс. Ягайло остались его владения в Витебске и Крево. Ягайлу поддерживал Дмитрий Корибут Ольгердович. Дмитрий Иванович, в знак дружбы с новой литовской властью, принял на Москве пролитовского митрополита всея Руси Киприана.

Ягайло отлично понимал, что не сможет вернуть себе власть над Литвой, пока всех его врагов — дядю Кейстута и младших братьев Андрея и Дмитрия поддерживает московский князь Дмитрий Иванович.

В 1381 году Тохтамыш направил на Русь пышное посольство, которое почему-то не дошло до Москвы и застряло в Нижнем Новгороде. А потом вдруг повернуло обратно. То есть либо миссия посольства была выполнена, либо послы сочли, что выполнить ее невозможно.

Скорее всего, нижегородский князь Дмитрий Константинович сумел убедить послов, что хану лучше иметь дело с ним. Или он выступил как посредник между Дмитрием Донским и посольством Тохтамыша.

Итак, Тохтамыш и Дмитрий Константинович (от своего имени и от имени Москвы) договорились о совместных действиях против Ягайло. Вероятно, через Дмитрия Константиновича Нижегородского, при помощи купцов, торгующих на Волге, между ставками Дмитрия Донского и Тохтамыша поддерживалась постоянная связь.

И Москва и Орда, естественно, были в курсе ноябрьского переворота 1381 года в Литве. Нельзя точно сказать, с какой задержкой, в пару недель или в пару месяцев, но Тохтамыш узнал, что Ягайло свергнут, но не сломлен, и что в Литве снова готова разгореться гражданская война.

Дальнейшие события изложены в древнерусской «Повести о нашествии Тохтамыша». Рассмотрим подробно этот первоисточник, отмечая доказательства нашей теории.

«И того лета царь Тахтамыш послал слуг своих в град, нарицаемый Булгары, еже есть на Волге, и повелел торговцев русских и гостей христианских грабить, а суда их с товаром отнимать и проводить к себе на перевоз».

Итак, поход готовился заранее. В Булгаре люди Тохтамыша заблаговременно добывали речной флот для организации переправы через Волгу. Соответственно, маршрут движения войск Тохтамыша проходил из заволжских владений хана до слияния Волги с Камой. Далее — «на сию сторону Волги» и оттуда — на Русь. Заметим, что ближайшие к месту переправы русские земли — это Нижний Новгород, владение князя Дмитрия Константиновича, тестя московского князя Дмитрия Донского.

«А сам потщася яростию, собрав воинов многих, двинулся к Волге, со всею силою своею перевезся на эту сторону Волги, со всеми своими князьями, с безбожными воинами, с татарскими полками, и пошел изгоном на великого князя Дмитрия Ивановича и на всю Русь. Вел же рать внезапно, тайным умением и разбойничьим злохитрием — не давая вести вперед себя, да не услышано будет на Руси устремление его».

Обращает на себя внимание состав Тохтамышева войска: «безбожные вои» — это, видимо, язычники, «татарские полки» — мусульмане, а «со всеми своими князьями» — означает: со своим основным войском — феодальным ополчением.

Особо стоит отметить термин «изгоном», то есть очень быстро. Татары двигались одвуконь, а то и с большим количеством коней на человека и с минимальными остановками. При таком способе передвижения конная рать движется с такой же скоростью, с какой и гонцы, которые могли бы предупредить о движении этой рати.

Передвижение изгоном исключает любое пешее воинство, а также присутствие каких-либо немобильных частей. Не может идти речи и о судах, некоем флотском компоненте похода. Своего флота у Тохтамыша не было, иначе не стал бы он конфисковывать суда у купцов (это же потеря времени, утечка информации, да и вообще, купцов распугивать не выгодно — они налоги платят).

Итак, у Тохтамыша только мобильное конное войско.

«И то услышав, князь Дмитрий Константинович Суздальский (он же нижегородский. — Прим. авт.) послал к царю Тохтамышу двух сынов своих, Василия да Семена. Они же, придя, не нашли его, так как он шел быстро на христиан, и гнались вслед за ним несколько дней, и переяли дорогу его на месте, нарицаемом Сернач, и пошли по дороге его с тщанием, и настигли его близ пределов Рязанской земли».

Следует обратить внимание на тщетность усилий Тохтамыша добиться скрытности и внезапности своего похода. Первым о его походе узнает Дмитрий Константинович. Он шлет своих сыновей навстречу Тохтамышу, дабы перехватить его на подходе к Руси. Странно было бы слать своих детей навстречу нападающему на тебя неприятелю. Ведь враг может их убить или взять в заложники. Следовательно, Дмитрий Константинович не считал хана Тохтамыша своим врагом.

Василий и Семен разминулись с татарами, не сумели их перехватить, но вышли на след армии и догнали ее близ границы с Рязанской землей. Если князья были посланы отцом с единственной целью — умилостивить Тохтамыша, чтобы тот не нападал на Нижний, то непонятно, зачем братья бросились догонять его воинство. Выходит, целью Василия и Семена было присутствовать в войске Тохтамыша в ходе его действий.

«А князь Олег Рязанский встретил царя Тохтамыша прежде даже, чем тот вошел в землю Рязанскую, и бил ему челом, и был ему помощником на победу Руси, но и споспешником на пакость христианам. И иные некие словеса произнес о том, как пленить землю Русскую, как без труда взять каменный град Москву, как победить и издобыть князя Дмитрия (Донского. — Прим. авт.). Еще же к тому обвел царя около всей своей отчины, Рязанской земли, ибо хотел добра не нам, но своему княжению помогал», — пишет московский летописец.

Выходит, князь Олег тоже знал о походе Тохтамыша заранее, раз успел выехать ему навстречу. И опять, «выехал навстречу», а не сбежал подальше, бросив Переяславль-Рязанский, не заперся в его стенах, не встал с войском на границах, встречая врага. Русские князья ведут себя с Тохтамышем не как с грозным захватчиком, а как с осерчавшим барином, пытаясь его умилостивить, обмануть, оболгать своих политических противников. Да и в самой летописи Тохтамыш именуется не иначе как царь, то есть законный, легитимный повелитель.

Итак, Олег действует на пользу себе и во вред Москве — это естественное его поведение. Но если Тохтамыш пошел в набег на Москву и на всю Русскую землю как на врагов, восставших против владычества Золотой Орды, то непонятно, почему бы ему не рубить и не грабить всех, начав с ближайших к нему Нижнего и Рязани? Однако нет, он обходит стороной рязанские земли и вторгается во владения княжества Московского, напав на Серпухов.

«А в то время немного позже, едва пришла весть князю великому, возвещающая татарскую рать, хотя и не хотел Тохтамыш, дабы кто принес весть на Русь о его приходе, того ради все гости русские пойманы были и пограблены, и удержаны, дабы не было вести на Руси. Но нашлись некие доброхоты на пределах ордынских на то устроенные, поборники земли Русской».

То есть некие доброхоты — то ли русские шпионы в Орде, то ли пограничные заставы «на пределах ордынских» — сообщают великому князю Дмитрию Ивановичу о татарском походе.

Еще раз достойна восхищения «скрытность» движения войска Тохтамыша! Возникает впечатление, что либо он просто не сумел, несмотря на все усилия, эту скрытность обеспечить, либо вовсе к ней не стремился. Видимо, Тохтамыш скрывал свои перемещения от Ягайло, а не от русских князей, которых он поставил в известность о походе, или же дал им возможность получить такую информацию через их «доброхотов» в Орде.

Против версии, что Тохтамыш просто не сумел обеспечить должной секретности перемещения своих войск, говорит вся его биография. Тохтамыш — весьма умелый военачальник и политик, воссоединивший, казалось бы, совсем уже развалившуюся Золотую Орду и управлявший ею на протяжении 15 лет. Он бросил вызов величайшему полководцу своего времени — Тамерлану и долгое время успешно противостоял ему.

«Услышав же князь великий таковую весть, что идет на него сам царь с множеством силы своей, начал собирать воинов и соединять полки свои, и выехал из града Москвы, хотя идти против татар. И тут начали думу думати князь же Дмитрий с прочими князьями русскими, и с воеводами, и с думцами, и с велможами, с боярами старейшими, и всячески гадали. И обретеся в князья розность, и не хотели пособлять друг другу, и не изволили помогать брат брату…, было же промеж ними не единачество, но неимоверство».

Итак, князья уже собрались в поход и выступили из Москвы. И вдруг в рядах подданных московского князя появляется «розность» и «неимоверство». Возникает впечатление, что мы присутствуем при семейном скандале, ведь летописец старается представить случившееся именно как несогласие в большой патриархальной семье. Однако, когда на дом нападают враги, в нем исчезают все внутренние противоречия. Тем более в государстве — отлаженной иерархической феодальной системе, состоящей из московского князя, его союзников (родственники и просто соседи, связанные с ним системой договоров о военной помощи), его подданных (служебные князья со своими дружинами, московские бояре и дружина московского князя, возглавляемая его воеводами). Вот эти-то, клявшиеся, что не нарушат договоров, родственники и союзники, а также вассалы, обязанные нести военную службу по приказу князя, и солдаты (дружинники, бояре), находящиеся в его прямом подчинении, проявляют «неимоверство». В походе, фактически перед лицом врага, происходит неподчинение приказам командира.

Для характеристики подобных действий летописец явно выбрал очень мягкие термины. Думаю, у него были на то причины, но давайте называть вещи своими именами — это был мятежи измена.

«И то познав, и уразумев, и рассмотрев, благоверный был в недоумении и в размышлении великом, и убоялся стать в лице против самого царя. И не встал на бой против него, и не поднял руки на царя, но поехал в град свой Переяславль, и оттуда — мимо Ростова… на Кострому».

То есть Дмитрий Донской вывел свои войска в военный поход, но потом произошел мятеж, и великий князь бежал от собственного войска! Заметим, Дмитрий Иванович бежал не в Москву, а в Кострому. И бежал столь быстро, что «забыл» в Москве свою жену, только что родившую ему сына.

Ясно, что подобная трусость совсем не украшает великого князя. Но посмотрим внимательней. Мятежники наверняка знали, на что идут. Сказав «А», надо говорить и «Б». Мятеж против князя должен был закончиться его убийством. Оставшийся в живых князь мог собрать верных людей и вернуться, чтобы покарать мятежников. Дмитрий Иванович для того, видимо, и поехал в свою отчину Кострому.

«А на Москве была замятня великая и мятеж велик зело. Были люди в смущении, словно овцы, не имеющие пастуха, гражданский народ взмятошася и всколибашася как пьяные. Одни сидеть хотели, затворившись в граде, а другие бежать помышляли. И была промеж ими распря великая: одни с рухлядью в град вмещахуся, а другие из града бежали, будучи ограбленными».

Итак, в летописи открытым текстом говорится, что на Москве был мятеж. Мятеж — это неповиновение существующей власти, восстание против Дмитрия. Эту версию подтверждают и другие источники: «Люди сташа вечем, митрополита и великую княгиню ограбили и едва вон из города отпустили» (Тверская летопись), а также: «И великую княгиню Евдокею преобидели» (Никоновская летопись). То есть гнев восставших был направлен и на супругу Дмитрия Ивановича.

По сведениям большинства летописей, митрополит Киприан оставался в Москве некоторое время после того, как власть перешла к вечу, но затем ему удалось добиться у горожан позволения уйти из города вместе с великой княгиней.

Интересно, что одни жители, со всем своим имуществом, из мятежной Москвы бежали (видимо, вслед за бежавшим от собственной армии Дмитрием), а другие, наоборот, въезжали в Москву со всеми пожитками. Между теми и другими была «распря», московское общество раскололось.

«И сотвориша вече, позвонили во все колокола. И встали вечем народи мятежници, недобрии человецы, людие крамолници: хотящих выйти из града не только не пускали вон из града, но и грабили, ни самого митрополита не постыдившись, ни бояр лучших не усрамишись, не усрамившись седин старцев многолетних. Но на всех огрозишася, стали на всех вратах городских, сверху камением шибаху, а внизу на земле с рогатинами, и с сулицами, и с обнаженным оружием стояли, и не давали вылезти из града, и едва умолены были позднее некогда выпустили их из града, и то ограбили».

Грабят сторонников Дмитрия или же всех, не примкнувших к бунту. Это происходит «не усрамишася» митрополита, почтенных старцев — положим, для взбунтовавшейся черни они не авторитет — и «не усрамишася» лучших бояр! Странно, что бояре поставлены на одну ступень с немощными старцами и митрополитом. Любой боярин, то есть «ярый в бою», куда более дееспособен и боеспособен, чем простой горожанин. Тут не устыдиться мало, тут надо не убояться.

Боярин — это русский феодал, сеньор, имевший социальный статус, сравнимый с западноевропейским бароном. Вспомните известную гравюру XVI века «Нападение крестьян на рыцаря», на которой вооруженная чем попало толпа крестьян опасливо топчется, все никак не решаясь наброситься на одинокого, уверенно держащегося воина. А ведь каждый боярин имел челядь и в том числе вооруженных и прекрасно обученных боевых холопов — собственную феодальную дружину, с которой он и являлся на военную службу. Вряд ли бояре, присутствовавшие, судя по летописи, в Москве, были не в состоянии навести должный порядок. Ведь отправляясь в поход, Дмитрий не мог не оставить в Москве гарнизона, достаточного для защиты города и для исполнения в нем полицейских функций. И если в летописи не упоминается о столкновениях мятежников с этим гарнизоном, значит и гарнизон, и бояре а возможно, именно несколько бояр со своими отрядами и были этим самым московским гарнизоном) либо поддержали мятеж открыто, либо сочувствовали ему и поэтому не пресекли в корне.

Итак, на наш взгляд, вместо «не устыдившись» следует читать «при попустительстве», а то и «при подстрекательстве» лучших бояр.

«Приехал к ним в град некий князь литовский, именем Остей, внук Ольгердов. Ион окрепив народы, и мятеж градный укротив, и затворился с ними в граде в осаде с множеством народа, с теми, сколько осталось горожан, и сколько бежан сбежалось с волостей, и сколько с иных градов и стран. Случилось быть там в то время боярам, сурожанам, суконникам и прочим купцам, архимандритам и игуменам, протопопам, прозвитерам, дьяконам, чернецам, и всякого возраста — мужеского пола и женского, и с младенцами».

Остей — сын Дмитрия Ольгердовича, княжившего в литовском Трубчевске и перешедшего на сторону Дмитрия Ивановича Московского в 1379 году, во время похода москвичей против Ягайло. Вспомним, что Дмитрий Ольгердович со всей своей семьей, с боярами и с челядью бежал из Литвы и поступил на службу московскому князю, который пожаловал ему в держание Переяславль-Залесский.

Итак, в Москву приезжает сын Дмитрия Ольгердовича, литовец, только три года проживший на московской земле. Приезжает, наверное, не один, но вряд ли с крупным вооруженным отрядом (иначе в летописи об этом было бы упомянуто).

В летописи также не уточняется, по своей инициативе Остей явился в Москву или его кто-то отправил туда с определенными поручениями и полномочиями. Однако из дальнейших событий станет понятно, в чьих интересах он действовал. Обратим внимание, Остей «укрощает» мятеж. Интересно, каким образом? Ни о военных столкновениях, ни об угрозе силой речи в летописи не идет, однако Остей сделал то, чего не смогли или не захотели сделать оставленные в Москве Дмитрием бояре. Москва сама покорилась Остею. Он приехал и, не встречая сопротивления, сразу начал ею управлять, приготовляя город «затвориться в осаду». Такое могло произойти только если в Москве не просто произошел бунт против Дмитрия Ивановича, но бунт этот устроили пролитовски настроенные силы. Иначе непонятно, почему оборону восставшей Москвы возглавил именно Остей, а не какой-нибудь другой князь и не воеводы Дмитрия, не московские «лучшие бояре»?

Обращает на себя внимание состав находившегося в Москве на момент осады народа. Здесь и москвичи, не сбежавшие из города во время мятежа, и те, кто съехался в Москву из окрестностей (первые не хотели расставаться со своим имуществом, либо сами участвовали в грабежах; вторые спасали свое добро под защитой каменных московских стен), и некие люди «с иных городов и стран» (непонятно, что им понадобилось во взбунтовавшемся городе?), а также бояре и, что самое интересное, «сурожане, суконники и прочие купцы», то есть жители или торговые партнеры генуэзских городов-колоний Сурожа и Кафы. Налицо поддержка московского мятежа западным торговым капиталом. Московские купцы-сурожане, поддерживающие Дмитрия Донского, видимо, в мятеже не участвовали и из города бежали, оказавшись в числе тех, кто был ограблен. Впоследствии, после подавления мятежа, они остались в милости у московского великого князя и сохранили все свои привилегии.

«Князь же Олег обвел царя около своей земли и указал ему все броды, бывшие на Оке. Царь же перешел реку и прежде всего взял город Серпухов и огнем пожег. И оттуда пошел к Москве, внезапно устремившись, духа ратного наполнившись, волости и села жгуще и воююще, а народ христианский секуще а иных людей в полон емлюще. И пришел ратью к граду Москве. А сила татарская пришла месяца августа 23 в понедельник. И приехавши не все полки к граду, начали кликать, спрашивая: «Есть ли здесь князь Дмитрий?» Они же из града с заборол отвечали, говоря: «Нет». Татары же, отступили недалеко, и поехав около града, озирали и рассматривали приступы и рвы, и врата, и забралы, и стрельницы. И так стояли, глядя на град».

Впервые на своем пути Тохтамыш встречает сопротивление, видимо, в Серпухове, захватывает и сжигает город. В Рязани он городов не жег. Это логично, если встать на стандартную точку зрения, что Тохтамыш шел войной на Дмитрия Ивановича и на Москву, а Рязань, сдавшуюся ему на милость, пока пощадил. Но на тот момент войско Дмитрия взбунтовалось, а он сам бежал в Кострому. Кто же противостоял Тохтамышу?..

Серпухов был владением князя Владимира Андреевича — двоюродного брата Дмитрия Ивановича. Однако самого Владимира в Серпухове не было, он со всем своим войском, как далее будет указано в летописи, стоял у Волока Ламского.

Таким образом, сопротивление татарам могли оказать либо взбунтовавшиеся против Дмитрия войска, либо сами горожане и гарнизон Серпухова (защита родного города от тех, кто его, по меньшей мере, разграбит — вполне весомый мотив). Тохтамыш мог пожечь город не только в отместку за оказанное сопротивление, но и из-за его важного стратегического расположения — укрепления города позволяли контролировать броды через Оку.

Обратите внимание: подъехав к городу малой силой, татары спрашивают москвичей: «Здесь ли князь Дмитрий?» Им отвечают: «Нет». После чего татары совершают типичную рекогносцировку — осмотр стен и местности, с целью изучения предстоящего места битвы, вместо того, чтобы гнаться за сбежавшим в Кострому князем.

«А тогда в граде добрые люди молились Богу… некие же недобрые человеки начали обходить по дворам, вынося из погребов меды господские и сосуды серебряные, и упивались даже и до пиана, и к шатанию дерзость прилагаху, говоря: «Не устрашаемся нахождения поганых татар, поскольку тверд град имеем, его стены каменные и врата железные. Не утерпят они долго стоять под градом нашим, великий страх имея, изнутри града — бойцы, а извне — князей наших соединившихся устремления боятся».

По мнению москвичей, каменные стены города были столь неприступны, что можно было ввиду врага смело напиваться и беспредельничать. Вспомним, что Остей якобы их «усмирил». Но если бы он усмирил их силой оружия или угрозами, если бы он был послан князем Дмитрием Донским для организации обороны Москвы от татар, то ни за что не позволил бы твориться подобному опасному безобразию и разгильдяйству. Нет, этот эпизод ясно показывает, что москвичи вовсе не были усмирены Остеем. Они просто подчинились ему, как военачальнику, нужному им для защиты от татар. Москвичи управляли Остеем, а не он ими. Остей обязан был взбунтовавшейся Москве своим возвышением и поэтому позволял «недобрым человекам» мародерство, погромы и дебоши внутри осажденного города.

И еще интересный момент: москвичи были уверены, что татары долго у стен города не простоят, они считали, что извне им кто-то поможет против татар. Но кто? Дмитрий Донской, против которого они восстали, жену которого они ограбили и «изобидели»? Даже по версии официальной, летописной Донской не мог им помочь, так как только что отказался сопротивляться царю и бежал в Кострому. Или они надеялись на войско Владимира Андреевича? Или на брошенную Дмитрием Ивановичем мятежную армию? Но армия эта, если она еще существовала, а не разбежалась в испуге, почему-то не смогла остановить татар у Серпухова, на Окских бродах, и при их движении на Москву. Так какая же на нее надежда теперь? Может, еще на кого-то?.. Пока просто отметим, что надеялись на очень скорую помощь извне.

«И так влезали на стены, пьяные шатаясь, ругали татар, образом бесстыдным досаждающе, и некие словеса износяще, исполненные укоризны, и хулы, и кидаху на них, думая, что только то и есть силы татарские. Татарове же прямо к ним на град голыми саблями махали, как бы рубили, делая знаки издалека».

Упившаяся чернь, мягко говоря, «дразнит» татар, демонстрируя полную уверенность распоясавшейся толпы в своей безнаказанности.

«И в тот день к вечеру эти полки от града отступили, и на утро сам царь приступил со всею силою и со всеми полками своими под град. Горожане же с града узрев силу великую, убоялись зело. Татарове же таки и пошли к граду».

Итак, Тохтамыш подводит к Москве все свои войска и бросает людей на штурм каменных стен, зная, что князя Дмитрия в Москве нет, что город взбунтовался против Дмитрия и князь московский сбежал в Кострому. Если предположить, что поход был затеян ради того, чтобы уничтожить лично Дмитрия, то это шаг совершенно бесполезный, ведущий только к ненужным потерям в войске. Впрочем, царь мог счесть Москву легкой добычей. Первый приступ вполне можно объяснить как попытку взять город с налета. Но как объяснить остальные?

«Горожане же пустили на них по стреле, и они тоже стреляли, и шли стрелы их на град как дождевая туча. И многие на граде стоявшие и на заборолах от стрел падали, ибо больший урон приносили татарские стрелы, чем стрелы горожан, поскольку у татар стрелки горазды вельми. Одни от них стоя стреляли, а другие были обучены стрелять на бегу, иные с коня на полном скаку на обе руки, и также вперед и назад быстро без погрех стреляли».

Из описания боя прекрасно видно, что стрельба защитников города была полностью подавлена ответной стрельбой нападающих. Настолько выше был профессионализм и организованность осаждавших, что они сумели согнать обороняющихся с высоких каменных стен, подавить стрельбу горожан с доминирующих над местностью «заборол» (крытых галерей), из бойниц и башен.

Интересно, что среди войска осаждавших обнаруживаются не только конные профессиональные стрелки, но и не менее профессиональные пешие, эффективно стрелявшие как стоя, так и на бегу. Вряд ли татары Тохтамыша, прекрасно стреляющие с коней, на ходу, при скачке как вперед, так и назад, стали бы спешиваться, чтобы стрелять стоя, а тем более на бегу. Так себя вести могли только пехотинцы, но у Тохтамыша в войске, как уже было доказано выше, не было пехоты! Выходит, в осаде Москвы участвовали местные, русские, причем профессиональные «стрелки горазды вельми». Факт, на первый взгляд, удивительный. Но далее из летописи станет понятно, чьи это были войска.

«А другие от них сотворили лестницы и прислоняя их, лезли на стены. Горожане же воду в котлах кипятили и лили на них, и так сдерживали их. Отошедши они и снова приступали. И так три дня бились промеж собою до изнеможения. Когда татарове приступали к граду, близ приступая к стенам градским, тогда горожане, стерегущие град, сопротивлялись им, обороняясь: одни стрелами стреляли с заборол, одни же камнями шибаху на них, другие же тюфяки пущаху на них, а иные стреляли, натянув самострелы и били из пороков. Были же некие, которые и из самих пушек стреляли».

Итак, осаждающие, с помощью лестниц, пытались влезть на стены. Видимо, Москва давно и усердно готовилась к осадам и штурмам, котлы оказались под рукой, только воду вскипяти. Обычно эти котлы привешивались к специальным передвижным «журавлям», которые позволяли переместить котел так, чтобы вылить кипяток прямо на головы врагам. Еще для ошпаривания врагов использовались специальные желоба, по которым кипяток стекал в тех местах, где было удобно приставлять лестницы.

Оказалось, что уже установлены в нужных местах тюфяки (мелкокалиберная артиллерия, стреляющая обычно картечью) и пушки, и что картечь из этих орудий, нацеленных по касательной вдоль крепостных стен, легко выкашивает всех, желающих приставить к этим стенам лестницы. В то же время низкие точность, скорострельность и маневренность артиллерии конца XIV века явно не позволяли ей успешно конкурировать в перестрелке с лучниками осаждавших, иначе им бы не дали даже приблизиться к стенам. Самострелы, «пороки» (метательные машины типа арк-баллисты) и просто энтузиасты, кидавшие во врагов камнями со стен, конечно же, тоже сыграли свою роль. И главное — наверняка среди оборонявшихся присутствовали военные, имевшие реальный боевой опыт: князь Остей, бояре, их ближайшие сподвижники и воины. Они смогли организовать и направить в нужное русло деятельность горожан. Где советом, где вовремя подброшенным подкреплением, а где и личным примером они подняли боеспособность горожан до уровня, достаточного, чтобы не допустить прорыва осаждавших на стены.

«Среди них же был один некто горожанин московский, суконник, именем Адам, который был над вратами Фроловскими. Приметив и облюбовав одного татарина нарочитого и славного, который был сын некоего князя ордынского, напряг стрелу самострельную, выпустил ее внезапно, ею же и пронзил сердце гневливое, скорую смерть ему нанеся. И это была великая язва всем татарам, так что и сам царь тужил об этом».

Эпизод сам по себе показательный. Некий суконник Адам, судя по имени католик, генуэзец, изловчился и убил из арбалета знатного татарина. Видимо, этот меткий выстрел был самым существенным и важным успехом обороняющихся москвичей. Очевидно, что летопись писалась со слов очевидца (или самим очевидцем), так как на протяжении повествования мы не наблюдаем гор татарских трупов под стенами Москвы. Все меры москвичей по обороне не столько уничтожали живую силу противника, сколько отпугивали от стен опытных вояк, защищенных доспехами и умудренных боевым опытом.

«Так царь стоял у града 3 дня, а на 4 день обманул князя Остея лживыми речами и лживым миром, и вызвал его вон из града, и убил его пред вратами града, а ратям своим всем повелел окружить град со всех сторон».

Тохтамыш не ограничился первым штурмом Москвы. Убедившись, что город нельзя взять с налета, он тем не менее штурмовал его три дня. Причем ни слова не говорится ни о попытках блокады Москвы, ни о каких-либо осадных работах. А ведь известно, что Рязань, Киев, Владимир и многие другие русские города татаро-монголы брали с использованием стенобитных машин, «пороков» и прочих осадных технологий еще во времена Батыя. В 1345 году татары осаждали (правда безуспешно) Кафу, используя при этом осадные машины.

Тем не менее Тохтамыш раз за разом бросает своих людей на штурм, не дожидаясь ни сооружения пороков, ни постройки осадных башен. Этим он неизбежно увеличивает потери среди своих солдат. Торопится? Опасается удара в спину? Того самого удара объединившихся князей, о котором говорили, бахвалясь, москвичи? И именно этой спешкой, видимо, обусловлен последующий обман.

«…а на 4-й день на утро, в полобеда, по повелению цареву приехали татары нарочитые, большие князья ордынские и вельможи его, с ними же два князя суздальские, Василий да Семен, сыновья князя Дмитрия Суздальского. И придя под град, приблизились с осторожностью к городским стенам, и начали говорить народу, бывшему в граде…»

Итак, вместе с «татарами нарочитыми» и «большими князьями ордынскими» под стены Москвы едут Василий и Семен, сыновья Дмитрия Константиновича, князя суздальского и нижегородского. И выступают как представители Тохтамыша. Значит, именно суздальско-нижегородские дружины наравне с татарами участвовали в атаках Москвы.

«Царь вас, своих людей, хочет жаловать, поскольку неповинны вы, и не достойны смерти, не на вас он воюя пришел, но на Дмитрия, ратуя, ополчился. Вы же достойны быть помилованы. Иного же ничего не требует от вас царь, разве только выйдите навстречу ему с честью и с дарами, все вместе и со своим князем, хочет царь видеть град сей и в него войти, и в нем побывать, а вам дарует мир и любовь свою, а вы ему врата градные отворите».

То есть Тохтамыш приехал в Москву как турист. Просто мечтает посмотреть на сей град изнутри! До этого Тохтамыш атаковал Москву три дня подряд, зная, что Дмитрия Ивановича в городе нет. А теперь от его имени говорится — обознатушки, мол, против Дмитрия пришли, а не против вас…

Байке про то, что царь Тохтамыш столько времени воевал сам не зная с кем, может поверить только весьма безграмотный и далекий от политики люмпен. Понятно, что среди оборонявших Москву таковые составляли большинство. Понятно, что они вполне могли проглотить наживку, но не князь Остей! Не бояре! Не церковные иерархи! Почему они, с тупоумием безграмотного алкоголика, с простодушием сердобольной домохозяйки открыли Тохтамышу ворота? Почему, три дня сражаясь и успешно отбивая противника, они вдруг сдаются и выходят встречать Тохтамыша крестным ходом?

«Такоже и князи Нижнего Новаграда говорили: «Имейте веру нам, мы ваши князи христианские, вам на том правду (клятву. — Прим. авт.) даем».

Вот и ответ, который дает на этот вопрос летописец. Сии умудренные жизнью мужи поверили слову…

Подождите, может, это мы, современные люди, чего-то не понимаем и, наученные горьким опытом нашей теперешней жизни, ничему не верим. Может, тогда все действительно слово держали, и фразы «вам на том правду даем» было вполне достаточно, чтобы добровольно впустить вражескую армию в почти неприступный город?.. Летописи свидетельствуют, что и в те времена одно только княжеское слово не было гарантом безопасности доверившимся.

«Народы же гражданские веруя словесам их, подумали и прельстились, ослепила их злоба татарская и омрачила их прелесть бесерменская… И отворили врата градные, и вышли со своим князем и с дарами многими к царю, также и архимандриты, игумены и попы с крестами, а после них бояре и лучшие мужи, и потом народ и черные люди».

Однако они поверили. Безоговорочно. Никак не подстраховываясь. Раскрыли ворота и вышли навстречу татарам. Вышли все, кто в состоянии был организовать какое-либо сопротивление в городе, если вдруг (конечно невероятно, но вдруг) царь Тохтамыш не сдержит слова, данного двумя русскими князьями. А с чего бы вдруг царю держать данное кем-то другим от его имени слово?

«И в тот час начали татары рубить их по ряду внезапно. Прежде всех убит был князь Остей пред градом, и потом начали рубить попов и игуменов, хотя те были в ризах и с крестами, и черных людей. И то было видно, как святые иконы повержены и на земле лежат, и кресты честные без чести не берегомы, ногами топчемы, обобраны и ободраны».

Понятно, что первый удар был направлен на то, чтобы обезглавить оборону Москвы. Убит Остей, а потом, видимо, «по ряду», «бояре и лучшие мужи, и потом народ и черные люди» — по степени социальной значимости и реальной способности оказать сопротивление. Но зачем татарам убивать попов, игуменов и прочих церковников? Разве не выгоднее взять их в плен, а уж потом отпустить за выкуп или увести в полон и продать на невольничьем рынке? Неужели безоружные попы, размахивая своими крестами и иконами, оказывали столь сильное сопротивление, что татары вынуждены были их всех перебить?

С точки зрения мусульманина (каковыми на то время были большинство людей Тохтамыша), убийство христианского священника — не столь уж безобидный поступок. Если христиане считали мусульман «пагаными» (т. е. язычниками, не признающими единого бога), то мусульмане считали христиан «неверными» (т. е. молящимися правильному богу, но неверным способом). Так что православные священнослужители даже среди мусульман пользовались уважением. Мало того, среди осаждавших Москву были и русские воины из Суздальско-Нижегородского княжества. Уж у них-то необоснованное избиение православных священников должно было вызвать возмущение, однако не вызвало!

«Татары же пошли в град, продолжая рубить людей, а иные по лестницам на град взошли, никто же не сопротивлялся им с заборол, не было забральников на стенах, и не было избавителей, не было спасающих. И была внутри града сеча велика, а снаружи также. До тех пор рубили, пока руки их и плечи их не обессилили, и сила их изнемогла, сабли их уже не рубили — острия их притупились».

Взяли Москву «месяца августа 26… в 7 час дня в четверг по об еде».

Получается, что после избиения Остея и бояр никто из москвичей оказать сопротивления не сумел. Часть татар ворвались в ворота, а другие спокойно взобрались на стены, которые никто уже не защищал.

Далее в повести идет рассказ о разграблении Москвы, пожаре и причитания автора по поводу каждого убитого священника… Еще раз спросим себя, зачем священников-то было убивать? Ведь, помнится, именно православная церковь всего за два года до того благословила русскую армию на войну против Тохтамышева противника — Мамая. Царь должен был быть благодарен, да он и проявлял свою благодарность, но в других местах. С теми же священниками, что оказались сейчас в Москве, его люди жестоко расправились. Вряд ли кто решился бы на такое без попустительства, а то и прямого приказания Тохтамыша.

«Князь же великий с княгинею и с детьми пребывал на Костроме, а брат его Владимир на Волоке, а мать Владимирова и княгиня в Торжке, а Герасим владыка коломенский в Новгороде».

Откуда они и наблюдали, не предпринимая, судя по летописи, никаких активных действий, за тем, как Тохтамыш разоряет Москву.

«Затем царь распустил силу татарскую по земле Русской воевать княжение великое, одни, шедшие к Владимиру, многих людей посекли и в полон увели, а иные полки ходили к Звенигороду и к Юрьеву, а иные к Волоку и к Можайску, а другие — к Дмитрову, а иную рать послал на град Переяславль. И они его взяли и огнем пожгли и переяславцы выбежали из града, град покинув и на озере скрылись в судах…».

Заметьте, что взят и сожжен только один Переяславль, причем посланная на него рать упоминается отдельно. За что такая честь? Да очень просто: Переяславль — это владение, данное за службу московским князем Дмитрию Ольгердовичу, отцу Остея. Отец мог (а может и собирался) отомстить за сына. Выходит, это единственное место, откуда Тохтамыш опасался нападения и куда нанес свой превентивный удар.

«Князь же Владимир Андреевич стоял ополчившись близ Волока, собрав силу около себе. И некоторые от татар не ведающие его, ни знающе наехали на него. Он же в Боге укрепился и ударил на них, и так милостью Божьей одних убил, а иных живых поймал, а иные побежали, и прибежав к царю, поведали ему бывшее. Он же с того попудися и оттоле начал помалу поступать от града. Идя же от Москвы, он приступил ратью к Коломне, и так идя, взял град Коломну и отошел. Царь же переправился за реку за Оку и всю землю Рязанскую огнем пожег, и людей посек, а иные разбежались, и множество бесчисленное повел в Орду полон а».

Интересно, что Владимир Хоробрый, собрав всю военную силу около себя, не мешал татарам штурмовать и грабить Москву. Еще один интересный момент: татары «не знающе наехали на него». То есть если б они знали, что это именно он стоит с ратной силой, то не стали бы «наезжать»?

И после этого случая (т. е. после разгрома небольшого отряда татарских мародеров) царь начинает «помалу отступать от града». Ни о каком паническом бегстве речи нет. Идет планомерное отступление. То есть Тохтамыш уходит из Московского княжества ни разу не проиграв, даже не дав генерального сражения, после первой же случайной стычки с людьми Владимира Андреевича. Очень странное поведение для того, кто «пошел изгоном на великого князя Дмитрия Ивановича и на всю Русь». Такое поведение можно объяснить тем, что Тохтамыш выполнил некую задачу, ради которой и отправлялся в поход, либо тем, что он убедился в невозможности выполнения этой задачи.

Ну а то, что татары, отступая, пограбили Рязанскую землю, вполне в порядке вещей. Слабого обидеть может любой. Тем более что у Тохтамыша был на князя рязанского зуб — Олег, когда шла борьба за золотоордынский престол, поддерживал Мамая, а точнее, недостаточно активно поддерживал Дмитрия и Тохтамыша.

«Князь же Олег Рязанский то увидав, убежал. Царь же к Орде идя от Рязани, отпустил посла своего, шурина Шихмата, к князю Дмитрию Суздальскому вместе с его сыном, с князем Семеном, а другого сына его, князя Василия, взял с собою в Орду».

Налицо стандартный обмен заложниками. Таковой происходит обычно между сторонами, давшими друг другу некие взаимные обязательства, как гарантия того, что обязательства эти будут выполнены. Обмен заложниками — явление обычное и часто применявшееся в древности. Заложники совершенно не обязательно должны томиться в тюрьме. Обычно самые высокопоставленные из них живут при дворе государя, приобщаясь к иностранной жизни, порой самостоятельно интригуя. Им возбраняется только бежать на родину. Так что все это говорит о том, что между Тохтамышем и Дмитрием Константиновичем Нижегородским установились взаимоотношения, которые были настолько серьезны, что требовали взаимных обязательств.

«После того, как татары отошли не по многим дням благоверный князь Дмитрий и Владимир, каждый со своими боярами старейшими, въехали в свою отчину, в град Москву…

И повел тела мертвых хоронить, и давал от 40 мертвецов по полтине, а от 80 по рублю. И всего дано было на погребение мертвых 300 рублей».

Выходит, за счет князя было похоронено 24 000 человек. Так сколько же было у Тохтамыша воинов, что «сила их изнемогла, сабли их не имут — острия их притупились» при посечении 24 тысяч жителей? Либо здесь явное преувеличение, либо татар было очень мало. Ведь чтобы утомиться при резне, каждый должен был убить хотя бы несколько москвичей. А москвичи гибли, как указано в летописи, еще и от огня, и от воды. Получается, что армия Тохтамыша была численностью никак не более десяти тысяч. А вернее всего, она не превышала двух-трех тысяч отборных всадников.

«По прошествии нескольких дней князь Дмитрий послал свою рать на князя Олега Рязанского. Олег же со своей дружиной едва убежал, а землю Рязанскую до всю захватили и пусту сотворили — пуще ему было, чем от татарских ратей», — злорадно пишет московский летописец.

Тут мы наблюдаем интереснейшую картину. Тохтамыш и Дмитрий Иванович поступают с Рязанью как близнецы-братья. Ну а то, что Дмитрий прочистил рязанские закрома еще тщательней, чем Тохтамыш, — неудивительно. У него было просто больше времени и возможностей для методичного разрушения основ экономики противника и для вывоза награбленных ценностей.

«По делам их узнаете их» — не так ли? По делам получается, что Тохтамыш на протяжении всегосвоего похода действовал в интересах Дмитрия Ивановича. И разгром восставшей против Дмитрия Москвы, и разорение княжества Рязанского можно рассматривать как ответный шаг Тохтамыша, благодарного Дмитрию за те жертвы, которые понесло Московское княжество на Куликовом поле.

И новый царь Золотой Орды, царство которого заработано в том числе и легшими костьми у Непрядвы полками Дмитрия, таким образом просто поддержал пошатнувшуюся власть своего верного и очень ценного вассала. И одновременно сохранил власть Орды над Москвой. А ведь власть эта могла бы уйти из Тохтамышевых рук, если бы пролитовский переворот в Московском княжестве удался!

«Той же осенью приехал посол на Москву к князю Дмитрию от Тахтамыша, именем Карач, яже о мире».

То есть послы с предложением о мире приехали на неостывшее еще пепелище. И добились его. И, как известно из истории, получили от Москвы немалую дань. Могло ли быть так, чтобы Дмитрий платил дань царю, сумевшему взять его столицу, обороняемую плохо организованной толпой, только обманом? Царю, захватившему кроме Москвы лишь три городка (Серпухов, Переяславль-Залесский, Коломна), испугавшемуся одного вида случайно встреченного его мародерами отряда Владимира Андреевича и бежавшего, не дав ни одного крупного боя, не потерпев ни одного поражения? Летопись пытается нас убедить, что Дмитрий из страха перед новым нашествием платил дань именно такому — царю Тохтамышу. Это очень трусливый и бестолковый Дмитрий, в окружении которого нет ни одного здравомыслящего человека. Да и Тохтамыш не лучше. Оба они представлены персонами, которые совершенно не в состоянии управлять государством. Однако это противоречит фактам. Скорее, можно предположить, что в ходе событий, описываемых в летописи, происходило нечто, очень неприятное летописцу, такое, о чем хотелось умолчать. Именно поэтому реальная мотивация и реальные взаимоотношения между участниками коллизии были сознательно искажены летописцем. Но исказить факты, известные огромному количеству очевидцев, он не мог. Летопись писалась буквально по горячим следам. Пепел Москвы еще не остыл. Можно было лишь скрыть мало кому известные закулисные переговоры и интриги.

Попробуем представить себе, как все было на самом деле.

Итак, летом 1382 года Тохтамыш идет изгоном на Русь. Он старательно скрывает свой поход, но тем не менее и новгородско-суздальский, и рязанский, и московский князья узнают о нем заблаговременно. Значит, этот поход скрывался не от них, а от Ягайло.

Мало того, в июле 1382 года литовский князь Кейстут с армией уходит из Вильно и начинает осаду Новгорода-Северского, принадлежащего Дмитрию Корибуту — стороннику Ягайло. Взгляните на карту: Кейстут уводит свои войска с линии Витебск — Вильно, словно бы специально открывая запертому в Витебске Ягайло путь на столицу! Видимо, он надеялся, что Ягайло задержит Андрей Ольгердович, вернувший себе к тому времени Полоцк. А Новгород-Северский — идеальное место для того, чтобы объединиться там с союзными армиями Дмитрия Ивановича и Тохтамыша — он равноудален от московских и ордынских владений.

Для того чтобы убедиться в том, что Тохтамыш шел не на Москву, а к Новгороду-Северскому, достаточно проследить маршрут его движения.

Дмитрий Иванович, узнав о том, что Тохтамыш уже выступил, тоже начинает собирать свою армию. И собирает ее, и выступает из Москвы навстречу Кейстуту и Тохтамышу, чтобы, объединившись, расправиться с Ягайло и всеми его соратниками в Литве.

Прекращение литовской экспансии на восток, православная (или, по крайней мере, не католическая, не папско-польская) Литва, дружественная Московскому княжеству и Орде, а то и зависимая от них, — вот цель этого совместного похода. И она была вполне осуществима. Но…

Заговором против Дмитрия Ивановича руководят два лидера — литовский князь Ягайло Ольгердович и князь Дмитрий Константинович Нижегородский. Цели этих лидеров совпадают лишь частично.

Дмитрий Константинович видит себя во главе Московского княжества — не великим князем, так регентом при наследнике. Он, видимо, рассчитывает, что убрав стоящего у всех заговорщиков поперек горла Дмитрия Ивановича, сможет быстро водворить в Москве порядок и уладить отношения с Ордой (благо сам царь Тохтамыш в этот момент будет близко — в Новгороде-Северском). Легитимизировав таким образом переворот, Дмитрий Константинович смог бы продолжить начатый Дмитрием Донским совместный поход Москвы, Кейстута и Тохтамыша против Ягайло. Либо, если это ему будет выгодно, уклониться от участия в этом походе, сославшись на нестабильность в Москве. Таким образом, программа Дмитрия Константиновича — это в первую очередь смена лидера. Но в то же время это и программа сохранения целостности государства и продолжения почти такой же внешней политики.

Для Ягайло же смерть или смещение Дмитрия Ивановича — не главная цель. Его более устроил бы не быстрый дворцовый переворот, а длительная смута в Северо-Восточной Руси, усиление Тверского и Рязанского княжеств, смена правящей великокняжеской династии. Ему нужна слабая, разваливающаяся Московия, ориентированная на Литву и на Запад, а не на Орду и Восток. По действиям Ягайло трудно понять, знал ли он о готовящемся походе Тохтамыша на Литву. Даже если и знал, вряд ли бы это что-нибудь в его действиях изменило.

Наверняка большинство заговорщиков о походе Тохтамыша не знали, иначе бы они не решились на мятеж, отложили бы его до лучших времен. Такое незнание неудивительно. Присутствие на театре военных действий армии Тохтамыша сильно изменяло соотношение сил. Подобную информацию во всех войнах, во все времена принято скрывать до последнего момента. О быстром приближении Тохтамыша знали лишь единицы — Дмитрий Иванович, Дмитрий Константинович и их самые близкие подручники. Собиравшейся в поход армии было объявлено: «Идем на Литву». Может быть, что-то уточняли, но вряд ли это «что-то» выходило за рамки туманного: «Татары обещали помочь».

Обычно столь важные и опасные мероприятия, как восстание, бунт, мятеж, откладываются до последнего, крайнего срока, потому что в обстановке подозрительности, секретности, недисциплинированности, ажиотажа всегда что-то не готово. Поэтому время такого выступления чаще всего обусловлен не волевым решением руководителя, а каким-то экстренным внешним событием, обозначающим, что дальше тянуть нельзя, что «промедление смерти подобно». Так и здесь — наступил крайний срок. Московские силы были собраны, извещены, против кого они идут, и уже выступили из города в поход. Подвернулся удобный случай расправиться с Дмитрием Ивановичем подальше от надежных стен кремля. В то же время, если бы москвичи вступили в столкновения с войсками Ягайло, если бы была захвачена первая добыча, пролилась первая кровь, была одержана первая победа, то заговор развалился бы сам собой, так как его участники оказались бы в составе обеих враждующих сторон. Вот поэтому-то и произошел тот военный совет, на котором «обретеся в князьях розность».

Интересный вопрос: присутствовал ли Дмитрий Константинович на этом военном совете? Его репутация ловкого политикана позволяет предположить, что нет. Наверное он неожиданно «захворал», или, что еще более вероятно, спешно поехал навестить князя Владимира Андреевича Хороброго. Где тогда находился сам Владимир Андреевич, тоже не вполне ясно. Скорее всего, уже тогда был «Владимир на Волоке, а мать Владимирова и княгиня в Торжку».

Взгляните на карту, и вам станет понятно, что делал Владимир Андреевич со всей своей военной силой в Волоке Ламском. Этот город как раз на стыке границ Московского, Тверского княжеств и литовских владений Ягайло, так что, вероятно, задачей князя было проводить наблюдение, разведку и в случае чего принять первый удар по Москве, исходящий из Витебска или из Твери. Дмитрию Константиновичу было как раз очень удобно съездить к Владимиру, проверить, все ли на границе в порядке. Тем самым он мог обеспечить себе алиби на случай, если мятеж окажется неудачным, а заодно и посмотреть на реакцию на мятеж Владимира Андреевича, который, кстати, был женат на дочери Ольгерда Елене и приходился шурином Ягайле. То, что Владимир Андреевич вывез жену из Москвы и мать из Серпухова в Торжок (город, враждебный Твери и нейтральный к Москве), подальше от разворачивающихся событий, говорит о том, что Владимир обладал какой-то информацией и поэтому обезопасил свою семью. Но он не принял участия в конфликте, не поддержал ни одну из сторон, так как не хотел участвовать ни в мятеже, ни в его подавлении.

Цели Дмитрия Константиновича и Ягайло совпадали лишь до момента свержения Дмитрия Донского. Поэтому между ними шла постоянная борьба за сторонников. И в этой борьбе удалось победить Ягайле. Это произошло потому, что недовольство Дмитрием Донским выходило за рамки дворцовых интриг. Жесткая авторитарная политика московского князя вызывала все более нарастающее сопротивление среди привыкшего жить «по старине» купечества, простых горожан и служилой знати. Именно поэтому символом московского мятежа стал вечевой колокол. Именно поэтому, вместо того, чтобы устроить на Дмитрия Ивановича покушение и тихонько прирезать его где-нибудь в закоулках белокаменного кремля что было бы вполне в традициях дворцовых переворотов), или просто не явиться на призыв князя к ополчению, все заговорщики дружно пришли в Москву, вышли в поход, но открыто выступили на военном совете и против похода, и против всей политики князя, и против самого князя.

С точки зрения эффективности и практической пользы для заговорщиков — все это «глупое славянское простодушие», как сказал бы какой-нибудь иностранец. Действительно, первое впечатление — они вообще ничего не понимали в интригах и дворцовых переворотах! Разве так свергаются самовластные государи?.. Но нет, русские политики XIV века были искушены в дворцовых интригах, отравлениях, доносах и взятках ничуть не меньше, чем французы и византийцы. Тому имеется масса подтверждаемых первоисточниками примеров. И тем не менее заговорщики выбрали не путь саботажа и тайных убийств, а путь открытого неповиновения. Потому что это был не просто мятеж против конкретного князя — это было выступление против складывающейся в Московском княжестве новой системы власти. Налицо твердая убежденность мятежников в том, что народ Москвы вправе открыто не подчиниться своему князю и выгнать его, как не справившегося со своими обязанностями управляющего.

Мятеж, спровоцированный политическими противниками Дмитрия Ивановича, вырвался из-под контроля, превратившись в восстание. И восставшая Москва выдвинула свою программу: московиты не подданные и не холопы великого князя. Источник власти в Москве — народ, а его выразитель — вече. И народ вправе в любой момент прогнать неугодного князя и пригласить другого. Не трусливо, украдкой убьем, а открыто выгоним надоевшего нам Дмитрия Ивановича, потому что мы вправе это сделать. И станем поступать так впредь. А жить будем, как жили во всей Руси в домонгольский период, «по старине», по законам и порядкам, принятым и сейчас, в XIV веке, в Новгороде и Пскове, в Кафе и Генуе — по законам феодальной республики. Не нужен нам в князья никакой сильный политический деятель, ни Дмитрий Иванович, ни Дмитрий Константинович, ни Ягайло Ольгердович. А пригласим мы знатного, но безземельного — всем он будет обязан лишь нам, и не сможет помыкать нами, а будет нас слушаться.

Все русские князья того времени считали себя Рюриковичами — потомками легендарного первого русского князя Рюрика. И друг друга они воспринимали как более или менее близких родственников. Все русские земли Рюриковичи считали своим общим, родовым владением, то есть землей, которую род Рюрика взял под опеку. Дань, которую население платило князьям, считалась более-менее справедливым вознаграждением князю за его защиту.

Идеал справедливого, богоугодного князя был четко сформулирован в русской средневековой летописной и житийной литературе. Князь должен был служить защитником от внешних врагов и гарантом законности в своих землях.

А законность в Средние века была основана в первую очередь на «старине» — традициях и обычаях, сложившихся издревле. До наших дней самым обычным и естественным обоснованием законности и справедливости каких-либо действий является выражение — «всегда так было». Основной свод законов Древней Руси — «Русская правда» — был письменно зафиксированным обычаем древних славян. Изменения в него вносились постепенно, по мере необходимости, и многие нормы «Русской правды», сформулированные в Хвеке, дошли неизменными до века XVI.

Верховным представителем законности на Руси считался князь. Он был главой судебной и, одновременно, исполнительной власти. Собственно в средневековом обществе строгого разделения на судебную и исполнительную власть не было.

Народ ждал от князя действий, направленных на соблюдение «старины» и на справедливое решение новых, не регламентированных «стариной» случаев.

Необходимость во вмешательстве судьи — князя возникала, если происходило что-то необычное, выходящее за рамки традиций. Также князя призывали как помощника, чтобы восстановить справедливость в качестве судоисполнителя). Дело в том, что такой организации, как полиция, в XIV–XV веках на Руси не существовало. Общество достаточно эффективно самоуправлялось. Княжеские дружинники призывались на помощь лишь в тех случаях, когда собственных сил деревни или городской улицы для наведения порядка не хватало.

Именно поэтому от князя общество ожидало, что он будет «защитником вдов и сирот», то есть тех, кто сам не в состоянии себя защитить.

Если князь в своих действиях отступал от принятых обществом обычаев, то есть действовал «не по старине», то это вызывало законное недовольство и давало народу моральное право на неподчинение незаконным решениям, и даже на свержение этого «безсудного» князя.

Заметим, что Мамай в «Пространной повести о Мамаевом побоище» назван именно князем «безсудным», то есть попирающим старые обычаи, саму законность. То, что Мамай посягнул на сложившийся порядок взимания с Руси дани, сделало его незаконным в глазах русского общества правителем. Именно поэтому русские воины имели моральное право выступить против Мамая с оружием в руках.

Дело в том, что в XIV–XV веках государство еще не было той мощной административно-бюрократической системой, какой оно является сейчас. Даже если бы князь захотел заставить всех подданных жить по новым законам, он бы просто не смог этого сделать. Общество жило по сложившимся издревле правилам, которые оно считало справедливыми. И князь тоже вынужден был им следовать, хотя бы внешне.

Первые налоги, которые князья начали собирать с подданных, были очень простыми: налог с дыма — то есть с отапливаемого дома. Налог с купцов, собираемый на мостах и переправах, или за право ввоза-вывоза товара из города. Князья начали отдавать городки и деревни в кормление своим верным слугам — боярам и поместным дворянам именно потому, что сами не могли эффективно собирать с населения налоги.

Вообще, княжеская власть распространялась в полной мере только там, где князь присутствовал лично, со своей дружиной, или там, где присутствовал его законный представитель наместник, даруга, мытарь) с военным отрядом.

Еще одним институтом, обеспечивающим стабильность и законность в средневековом обществе, была церковь. Религия тогда была действительно совестью общества. Третейским судьей в спорах часто становился священнослужитель, для князей — епископ или митрополит. Церковь во многом формировала общественное мнение, поэтому князья были вынуждены постоянно искать поддержки церковных иерархов.

Итак, русский князь XIV–XV веков не был самовластным монархом, источником законности. В глазах общественного мнения князь был тем лидером, который должен за соблюдением этой законности следить. А сама законность — это «старина» — сложившийся издревле порядок, зафиксированный в «Русской правде» и других письменных юридических актах. Но понятие «старина» было гораздо шире, чем все письменно зафиксированные законы. Стариной становились и прецеденты — то есть предыдущие судебные решения, и неписаные, но всеми признаваемые обычаи.

Дмитрий Иванович Донской вступил на путь превращения московского княжества в российское самодержавное государство. Он попытался править самовластно — перестал считаться с общественным мнением, попытался подчинить себе митрополита всея Руси. Такое мог себе позволить Иван Грозный в XVI веке. Но в XIV веке такое поведение князя было воспринято «в штыки».

Итак, Дмитрий Иванович свергнут и изгнан восставшими подданными. Андрею Ольгердовичу и Дмитрию Ольгердовичу не на кого теперь надеяться в борьбе за литовский престол со своим старшим братом. Сам этот престол уходит под руку дяди Кейстута. И братья выступают за Ягайло. Результат — Вильно занят врагами Кейстута, а тот тщетно дожидается войск Дмитрия Ивановича и Тохтамыша, осаждая Новгород-Северский. Положение незавидное.

Ягайле даже на руку то, что мятеж в Москве вышел из-под контроля. Главной цели он добился — Дмитрий Донской свергнут, братья Ольгердовичи теперь за Ягайло, и на пути к власти над всей Литвой стоит только Кейстут. Возможно, приглашение Остея Дмитриевича в Москву было частью плана Ягайло. Послав своего сына князем в Москву, Дмитрий Ольгердович продемонстрировал свою лояльность брату.

Как только Дмитрий Константинович понимает, что заговорщики действуют не в его пользу и что он никак не сможет воспользоваться результатами мятежа, он сразу посылает навстречу приближающемуся Тохтамышу своих сыновей. Цель Василия и Семена Суздальских — перехватить армию Тохтамыша в пути и повернуть ее на Москву. Видимо, Дмитрий Константинович, «лучший друг всех ордынских ханов», надеется использовать появление царя в своих целях. Каковы в этот момент его намерения, точно определить невозможно. Может быть, он все еще надеется, теперь уже с помощью войск Тохтамыша, добыть себе великокняжеский стол, а может и нет. В любом случае он рассчитывает использовать ордынцев для подавления вышедшего из-под контроля мятежа. Конечно, его не устраивал самовластный князь Дмитрий Иванович на престоле. Дмитрию Константиновичу казалось (и, видимо, небезосновательно), что он сам с подобной ролью справится куда лучше. Но еще более неприемлемой ситуацией для нижегородского князя была победа Ягайлы, и совсем уж нетерпимой была для него вечевая московская вольница.

Как написано в «Повести о нашествии Тохтамыша», Василий и Семен догнали ордынского царя у границ Рязанской земли. Что братья сказали хану, летопись не сообщает. Но одновременно с ними перед Тохтамышем появляется Олег Рязанский. Летопись подробно описывает его действия и речи. Теперь анализируем. Если бы в сообщениях Олега Рязанского и братьев Суздальских были противоречия, то хан заподозрил бы кого-то из них (а скорее всего, и тех и других) во лжи. Конечно, вряд ли сразу, не разобравшись, велел бы их убить, но уж наверняка приказал бы взять их под стражу, «на всякий случай, до выяснения». Ни того ни другого не происходит. Семен и Василий спокойно перемещаются, участвуют в переговорах с осажденными москвичами (им не позволили бы представлять в переговорах интересы царя, если бы не доверяли). Олег Рязанский тоже не был взят под стражу. Когда войска Тохтамыша, уходя из Москвы, разоряют Рязань, Олег оказывается во главе войск в своей отчине (то есть, когда он явился перед татарами в начале их вторжения, никто не задержал его и не оставил заложником, поэтому у Олега была возможность спокойно вернуться в Рязань). Значит, Семен с Василием и Олег Рязанский не противоречили друг другу. То есть, когда Олег оговаривал Дмитрия Ивановича, его, по крайней мере, не опровергали, видимо, потому, что и те, и другой участвовали в заговоре против Дмитрия Донского.

В то время когда Дмитрий Иванович бежит в Кострому, когда Семен и Василий ведут Тохтамыша в обход рязанских земель на Москву, когда Кейстут изнывает от ожидания и неизвестности под стенами Новгорода-Северского, разрываясь между желаниями дождаться подмоги, самостоятельно ударить на Ягайло или вступить с ним в переговоры, — в это самое время митрополит Киевский, Московский и всея Руси приезжает из Твери в Москву. С какой целью, спросите вы? Да ясно с какой — воспользоваться народным движением в своих интересах. Но сочувствия в Москве он, видимо, не встречает. Люди не только не слушают, но и грабят, выгоняют Киприана из города. Выходит, его в Москве не любили. Присутствуют при сем ограблении и изгнании, ухмыляясь и потирая руки (или просто не вмешиваясь, хотя могли бы — митрополит всея Руси все-таки), «архимандриты и игумены, протопопы, прозвитеры, дьяконы, чернецы», находившиеся в то время в Москве. Что бы мог сказать про этих священнослужителей Киприан, когда бы его спросили?.. Естественно, то, что они отступники и еретики, не вступившиеся перед чернью за своего митрополита, потерявшие стыд богохульники и негодяи. Естественно, что этим они предали святую православную веру и действуют заодно с генуэзцами, по наущению агентов Римского папы.

Кстати, интересный момент: почему мятежники выпустили из Москвы жену Дмитрия Ивановича Евдокию? Ведь если они боялись мести за бунт со стороны Дмитрия Донского, то могли задержать ее как заложницу — лишний козырь в переговорах. Нет, ее выпускают. Как и Киприана. Уж не потому ли, что за них ходатайствовал один из организаторов мятежа — Дмитрий Константинович Нижегородский? Как же ему не вырвать из рук бесчинствующей толпы свою родную дочь?! Да и митрополит потом на что-нибудь пригодится.

Вероятно, в это время между князем Дмитрием Константиновичем и возглавившими бунт в Москве боярами и купцами происходят некие переговоры. Видимо, нижегородский князь пытается склонить москвичей к подчинению, призывает их отказаться от «старых вольностей», признать его, Дмитрия Константиновича, верховную власть и совместными действиями подавить распоясавшуюся чернь. В ответ на признание его власти, Дмитрий Константинович обещает уладить все вопросы с появившимся «вдруг» у границ Московского княжества Тохтамышем.

Но договорится не получилось. Москва уже сделала свой выбор. В город приезжает князь Остей. Бунт сразу прекращается (не бунтовать же им против военачальника, которого они сами призвали). И начинается подготовка Москвы к обороне от татар.

Тохтамыш вступает в пределы Московского княжества. Сколько раз он уже слышал: «Москва взбунтовалась», «предалась Литве», «приняла крыжацкую веру». Он посылает к Москве своих людей — спросить, там ли Дмитрий Иванович? Москвичи же нисколько не боятся прихода татар, громят винные склады, упиваются допьяна, всячески дразнят татарский передовой отряд, и при этом надеются на неких князей, которые вскоре соединятся и ударят в спину татарам. Разберемся, наконец, каких же князей они имеют в виду.

Одним из них был, несомненно, Дмитрий Константинович Нижегородский. Конечно, Остей и московская верхушка не очень ему доверяли. Мало того, когда Дмитрий Константинович предлагал (конечно же, исключительно для усиления обороноспособности кремля) ввести в Москву свои суздальские и нижегородские полки, то бояре вежливо, но упорно отказывали, говоря при этом что-то вроде: «Ты лучше в поле татарам в спину ударь, когда они к Москве подойдут. Ты ж их повадки лучше всех нас знаешь, вот и найди момент. А в Кремль не надо. Тут и так тесно. Мы уж как-нибудь сами». Потому что стоило им пустить войска Дмитрия Константиновича в Москву, стоило доверить ему хотя бы одни ворота в Кремле… Нет, ему даже не пришлось бы открывать их и впускать в город своих добрых дружочков — татар. Было бы достаточно одной угрозы сделать подобное. А имея такую возможность, нижегородский князь уже сам назначал бы цену и держал руку на горле у каждого из запершихся в Москве заговорщиков. И не как тогда, все вместе, на совете, сказали князю «вон!», не как тогда, на вече, все вместе, решили, кого призвать князем. К Дмитрию Константиновичу приходили бы поодиночке, предавая и продавая друг друга, лишь бы сохранить свою жизнь, свое имущество, видимость своего доброго имени. А потом, когда бы поток просящих за свою жизнь иссяк, Дмитрий Константинович действительно впустил бы татар, чтобы резать и убивать неугомонную взбунтовавшуюся чернь и самых гордых из мятежников — тех, кто не смог перебороть себя и, вымаливая жизнь, приползти к нему на брюхе.

Ситуация была очень близка к такой мрачной перспективе, и мятежники это понимали. Поэтому и не пустили войска Дмитрия Константиновича в Москву. И вряд ли надеялись на то, что он сам ударит в спину татарам. Вот если только вместе с Владимиром Андреевичем… К Владимиру Андреевичу, видимо, посылали. Просили его встать если не за мятежников, так хоть за Москву, против татар.

Но Владимир Андреевич уже не верил в успех мятежа. В самом его начале он дал им шанс. Когда татары появились у Оки и стали под стенами Серпухова переходить реку вброд, люди Владимира Андреевича начали по ним стрельбу. Но мятежное войско не пришло на помощь Серпухову. Никто не помешал татарам переправиться через Оку в других — менее удобных местах. А ведь вполне могли помешать — через сто лет на реке Угре русские войска не дадут татарам переправиться через гораздо более мелкую, чем Ока, речку. Но мятежное войско, похоже, просто разошлось, так как его руководители не сумели договориться между собой. Татарские отряды обошли Серпухов со всех сторон и взяли его штурмом, а потом Тохтамыш спокойно переправил основные силы.

Естественно, что Владимиру Андреевичу не хотелось теперь ни подавлять бунт вместе с Тохтамышем, ни защищать мятежников.

Москвичи могли еще рассчитывать на помощь Андрея и Дмитрия Ольгердовичей и на Ягайло. Но никто из них не пришел.

Когда Тохтамыш подступил к стенам Москвы не только со своими татарами, но и с полками Дмитрия Константиновича, москвичи «узрели силу великую и убоялись зело». Не столько потому, что татар было много (как уже было доказано выше, их численность была относительно невелика), сколько потому, что против них открыто выступил тот, на чью помощь многие все еще надеялись.

Далее происходит штурм Москвы. Дмитрия Константиновича, наверное, все время терзает мысль: «Для кого Тохтамыш штурмует город? Понятно, что ради искоренения мятежа. Но кому он отдаст город потом? Мне или Дмитрию Ивановичу?» Нижегородский князь ждет. Он, да наверное и не он один, заглядывает царю Тохтамышу в глаза, стремясь прочесть на непроницаемом, словно каменный идол, лице хоть намек. Только тень неудовольствия в сторону Дмитрия Ивановича, и они бросятся, помчатся. Ведь Дмитрия Донского изгнал собственный народ. Только жалкая горстка сподвижников станет теперь его защищать. До Костромы так близко, и так легко вспыхнут ее деревянные стены. Голову принесут царю на блюде, только намек…

И царь, оторвавшись от созерцания суеты под белокаменными стенами кремля, поворачивает голову. Он спрашивает у Дмитрия Константиновича:

— Как здоровье моего любимого младшего брата, Димитрия Ивановича?.. Позаботьтесь о его здоровье, любезный мой князь. Берегите его, как свой любимый Нижний Новгород.

Все. Больше нечего ждать. Тохтамыш проницателен. Услужливый, ловкий, приятный в общении и всегда полезный Дмитрий Константинович и так будет ему верно служить. Он всегда верно подчиняется силе, которую не в силах сломать. А на Москве царю полезней простоватый и неуклюжий, упрямый и решительный Дмитрий Иванович, обязанный ему, Тохтамышу, всем — даже Москвой и собственной жизнью.

Дмитрий Константинович действительно никогда не восставал против необоримой силы. Тохтамыш сейчас — такая сила. Дмитрий Иванович, раз его поддерживает Тохтамыш, столь же силен… Эх, что ж они не убили Донского тогда, после военного совета! Мертвого и царь ордынский не смог бы вернуть… Но теперь сетовать поздно. Пора подумать о себе. И о тех, кто предал его, организатора заговора и мятежа, тех, кто оттолкнул подставленное в трудную минуту плечо, тех, кто ударил кормящую руку… тех, кто потом, проиграв войну, дергаясь от боли на дыбе, подробно расскажет о заговоре и о степени причастности к нему нижегородского князя. Дмитрий Константинович хотел еще жить, а для этого должны были умереть все те, кто мог его выдать.

Итак, штурм. Тохтамыш снова и снова бросает воинов на белые стены Москвы. Грохочут тюфяки и пушки, вопят ошпаренные кипятком из котлов. Почему Тохтамыш не щадит своих людей? Почему не строит и не применяет ни пороков, ни частоколов, ни фашин, ни крытых галерей и таранов, бьющих в ворота (я уж не говорю про осадные башни)? Может быть летописец забыл о гих упомянуть? Ничего подобного. У москвичей описан весь арсенал применяемых для обороны технических средств. Просто Тохтамыш очень спешит. Он каждый день ждет недобрых вестей, удара в спину, и именно поэтому стремится как можно скорей добиться победы.

Между Ягайло, Кейстутом, Дмитрием Ивановичем, Тохтамышем, Дмитрием Константиновичем, Владимиром Андреевичем, братьями Ольгердовичами… между всеми участниками коллизии рыщут гонцы, шпионы. Ходят слухи. Ведутся как открытые, так и закулисные переговоры. И Кейстут, не дождавшись помощи ни от Москвы, ни от хана, идет на север. То ли мириться с Ягайло, чтобы совместно ударить по татарам, то ли все-таки сражаться с ним, надеясь лишь на собственные силы. Именно в этой обстановке, видя, что без долгой, правильной осады Москву не взять, и опасаясь объединения литовских сил, Тохтамыш торопится, не может взять кремля и, наконец, идет на переговоры с Остеем.

«Царь вас, своих людей, хочет жаловать, понеже неповинны вы, и не достойны смерти, не на вас царь воюя пришел, но на Дмитрия, ратуя, ополчился». Эта версия вполне подходит, чтобы обмануть неискушенных в политике и не обладающих всей полнотой информации горожан-простолюдинов. Но князю, боярам, купцам и церковным иерархам нужно было предложить что-то другое. И тут в игру снова вступает Дмитрий Константинович. Он ведет переговоры через своих сыновей. Для Тохтамыша их цель — принудить город к сдаче. На каких-либо условиях, либо обманом — неважно. Главное — быстро. Захватить контроль над Москвой, замирить ее прежде, чем литовцы успеют объединиться и ударить. У руководителей московской обороны тоже положение не сахар. Придет ли Литва на помощь — неизвестно. К тому же долгой, правильной осады Москва наверняка не выдержит. На какое же предложение Тохтамыша они могли согласиться?

Из требований хана к москвичам обращает на себя внимание следующее: «выйдите к нему навстречу с честью и с дарами, все вместе со своим князем». Что москвичи и сделали, выйдя с крестным ходом ему навстречу. Это должен был быть акт взаимного признания. Такая встреча царя означала, что Москва считает его своим сюзереном, оказывает ему почести и изъявляет покорность.

В то же время царь, принимающий дары от Москвы, вышедшей со своим князем, признает законность действий мятежников, изгнавших Дмитрия Ивановича и призвавших княжить Остея. Ведь именно его имеют в виду татарские парламентеры, говоря «со своим князем» — другого князя в тот момент в Москве нет, и Тохтамыш это знает. То есть москвичи согласны признать власть царя и покориться ему, обмен на то, что Тохтамыш отдаст ярлык на великое княжение Остею.

Да. На таких условиях москвичи вполне могли бы договориться с царем. Но — взаимное недоверие. И эту проблему решает Дмитрий Константинович. Он вступает в переговоры с москвичами, обещая им, что уговорит Тохтамыша отнять великокняжеский ярлык у Донского и отдать его Остею. И Дмитрию Константиновичу верят, как соучастнику в заговоре против Дмитрия Ивановича. Он лишь потому не пошел с мятежниками до конца, что хотел сам возглавить восстание, а слишком хорошо знающие его нрав бояре не позволили этого. За татар Дмитрий Константинович выступил не потому, что он за Донского, а потому, что не сторговался с московскими боярами. Что ж, теперь, когда военное столкновение показало истинные силы каждой из сторон, и когда ситуация стала похожа на патовую, стороны идут на большие взаимные уступки. Дмитрию Константиновичу, в обмен на то, что он смирится с проигрышем в борьбе за московский стол и уговорит Тохтамыша дать ярлык на великое княжение Остею, предлагают какие-то владения. А он торгуется с боярами из-за каждого городка, из-за каждой деревни и, наконец, соглашается. И приносит радостную весть — Тохтамыш тоже согласен. Он признает нового князя в Москве в обмен на покорность москвичей.

Ликование на улицах. Для москвичей это — победа. Они получают то, за что боролись, — нового князя. Версия «не на вас царь воюя пришел, но на Дмитрия, ратуя, ополчился» — это упрощенная формулировка того же самого. И горожане выходят встречать царя крестным ходом. Остей с приближенными, попы с крестами, а далее горожане по степени значительности. И крестный ход идет меж вооруженных рядов суздальско-нижегородской рати, идет навстречу царю Тохтамышу, неся ему хлеб-соль и символические ключи от Москвы.

Вот только хан Тохтамыш слова не давал. Сейчас он волен встретить их как подданных, признав тем самым, что изгнание поставленного и признанного Ордой князя и избрание нового — это для Москвы теперь в порядке вещей, либо как бунтовщиков, осмелившихся поднять руку на своих законных господ. Естественно, Тохтамыш выбирает второе.

Глаза верных нукеров устремлены на хана. Глаза дружинников впились в лицо Дмитрия Константиновича. И хан проводит ладонью у горла. И нижегородский князь, только что приветливо махавший Остею снятой шапкой, бросает ее под ноги коню, в дорожную пыль.

Хэйя! Сотни копий брошены в открытые груди. Сотни сабель взвились над головой. И первыми летят головы тех, кто знатней, а потом — никому нет пощады. Потому что эти, идущие крестным ходом — не люди. Все эти бояре и попы, купцы и простолюдины нарушили крестное целование великому князю, предали православную веру, поддавшись папским прихвостням, еретикам католикам-генуэзцам, — так сказал дружинникам митрополит Киприан, так подтвердил им и великий князь нижегородский Дмитрий-Фома. И не будет пощады никому, даже безоружным попам. От рук своих же, русских, как предателям православной веры. Да и татары не будут жалеть тех, кто восстал против хана и против своего собственного великого князя.

А Семену с Василием Киприан отпустит грех клятвопреступления. Ведь ради святого дела, ради борьбы с католической заразой не пожалели даже собственной бессмертной души!.. А самым верным и рьяным своим людям Дмитрий Константинович точно указал, кого бить в первую очередь, кто не должен уйти наверняка… Что ж, они справились с заданием блестяще. Массовая резня — действительно довольно эффективный способ замести следы.

Далее следует расправа над владениями Дмитрия Ольгердовича, отца Остея. Затем начинаются переговоры Тохтамыша с Дмитрием Ивановичем (при посредничестве Дмитрия Константиновича, например). А татарские войска, пока суд да дело, грабят округу… Обычное дело, война кормит войну. Если армия не снабжается централизованно, то она грабит округу. И разоряет ее, и берет полон — нужна же военная добыча, — и убивает всех, кто посмеет сопротивляться. Сбросив с плеч тяжкий груз не взятой Москвы, Тохтамыш отпустил вожжи — дал своей армии расслабиться и обогатиться. Но стоп. Обычно набирают полон и добычу перед тем как отправиться восвояси. Ведь Тохтамыш не затем шел в поход, чтоб окрестности московские грабить. Почему одолев крамолу в Москве, хан не пошел на Литву?.. Да просто было поздно. Пришла, видимо, весть о том, что Кейстут пленен Ягайлой. Теперь, начав войну с Ягайло, хан будет иметь перед собой всю Литву и за спиной полки Дмитрия Константиновича (которому он только что не позволил сесть на великокняжеский стол в Москве) и Владимира Андреевича (его удел — Серпухов — ханские войска совсем недавно сожгли, а его меч уже обагрился в татарской крови — только ли по ошибке?).

И Тохтамыш «отступает помалу». Что ему еще остается? Да! Олег Рязанский. Если Дмитрий Константинович и интриговал против Дмитрия Донского, то весьма умело. И он многократно искупил свою вину, оказав и Тохтамышу, и Дмитрию Ивановичу неоценимые услуги в деле водворения законной власти. Но Олег-то впрямую оболгал Дмитрия Донского — есть повод для армии по-настоящему, без оглядки пограбить.

Теперь последствия. Обычно за содеянное наказывают или награждают. Дмитрий Константинович не попал в явную опалу ни к царю, ни к великому князю, но скоропостижно умер в следующем, 1383 году, в возрасте около 60-ти лет. Сын его, Василий Дмитриевич Кирдяпа, помогавший захватить Москву, оставался в Орде до 1387 года. Видимо, Тохтамыш решил подольше не отпускать на Русь чересчур активного наследника нижегородского князя. После смерти Дмитрия Константиновича Нижний Новгород самовольно захватил его брат — Борис.

Генуэзцы, столь геройски оборонявшие Москву от татар, что-то там не прижились. Олег Рязанский был ограблен и разорен еще и московской дружиной — нечего на великого князя царю клеветать. Михаил Тверской, посылавший к Тохтамышу посла с дарами, когда хан стоял под Москвой, и видимо обнадеженный тогдашними переговорами с ханом, лично отправился «окольным путем» в Орду, в надежде получить там ярлык на великое княжение. Он долго отирался в Орде и убыл оттуда несолоно хлебавши: Тохтамыш снова отдал ярлык Дмитрию Ивановичу, когда от того прибыл послом его одиннадцатилетний сын Василий Дмитриевич. Тохтамышу нужно было, чтобы Михаил Тверской, в случае войны с Литвой, помог ему или хотя бы сохранял нейтралитет, что и было достигнуто путем подарков послам и туманных обещаний. Но главным ставленником, на которого царь опирался в Русской земле, остался Дмитрий Донской.

Однако хитроумный хан предпочел обезопасить себя от дальнейших неожиданностей со стороны Москвы. Василий Дмитриевич был оставлен заложником в Сарае.

Не найдется на Руси человека, который не слышал бы имени Ильи Муромца. Знакомый с детства богатырь стоит в сознании русского человека в одном ряду с Вещим Олегом, Владимиром Святославовичем, Дмитрием Донским и другими реальными историческими личностями. Однако поиски исторических «прототипов» былинного Ильи Муромца не дали каких-либо ощутимых результатов. Существует единственная мифологическая параллель с языческим богом Перуном, а позднее — с Ильей Пророком. В русских же летописных и литературных источниках не сохранилось сведений о реальном Илье Муромце.

И тем не менее знаменитый богатырь — единственный герой русских былин, причисленный к лику святых, что лишний раз доказывает, что в сознании русских людей Илья Муромец вполне реален.

Былина о татарском нашествии является центральной в цикла об Илье. Среди ее многочисленных вариаций особо интересна одна под названием «Мамаево побоище», которая хотя и является вариантом былины «Илья и Калин-царь», но отличается от других версий целым рядом особенностей.

В этом исследовании сделана попытка провести параллели между былинным текстом и исторической действительностью, подтвержденной письменными источниками. Зачин былины весьма напоминает начало «Задонщины»:

Из-за моря, моря синего,
Из-за тех же гор из-за высоких,
Из-за тех же лесов темных,
Из-за той же сторонушки восточныя
Не темная туча поднималась,
С силой Мамай соряжается
На тот ли на крашен Киев-град
И хочет крашен Киев в полон взять…

В «Задонщине» читаем: «Уже бо, брате, возвеяша сильнии ветри с моря на уст Дону и Днепра, прилетяша великиа тучи на Русскую землю; из них выступают кровавые зори, а в них трепещут синие молнии. Быти стуку и грому великому на речке Непрядве, между Доном и Днепром, пасти трупу человеческому на поле Куликове, пролиться крови на речке Непрядве!

Уже бо вскрипели телеги между Доном и Днепром, идут хинове на Русскую землю. Ипритекоша серые волки от уст Дону и Днепра ставши воют на реке, на Мечи, хотят наступити на Русскую землю.

Тогда гуси возгоготаша и лебеди крилы всплескаша. То ти не гуси возгоготаша, ни лебеди крилы всплескаша, но поганый Мамай пришел на Русскую землю и воя свои привел. А уже беды их пасоша птицы крылати, под облакы летают, вороны часто грают, а галици свои речи говорять, орлы клекочут, а волки грозно воют, а лисицы на кости брешут».

Невооруженным глазом видна связь между шедевром древнерусской литературы и былиной. Теперь уже трудно установить, знал ли иерей Софоний, создатель «Задонщины», эту былину, или же она была сложена позже. Вероятно, первоначальный вариант былины о Мамаевом побоище в то время начало XV века) уже существовал. В дошедшем же до нас варианте наблюдается книжное влияние, что хорошо заметно, например, в реакции князя на известие о походе Мамая:

Какв ту пору до во то время
Не ясен сокол да подымается,
А приехал старый (Илья Муромец)во Киев-град;
Забегает старый на красно крыльцо,
Заходит старый во светлу гридню,
А Владимир стольно-киевский
Горючми слезами уливается;
Не подымаются у него белы руки,
Не глядят у него очи ясные…

Примерно та же сцена описывается в «Сказании о Мамаевом побоище»: «Слышав же то, князь великий Дмитрий Иванович, что идет на него безбожный царь Мамай со многими силами… Князь великий Дмитрий Иванович опечалился очень о нахождении безбожных…

И пошел в спальню свою, послав скоро за братом своим, князем Владимиром Андреевичем, а он же был в области своей в Боровске, и за всеми воеводами своими местными. Князь же Владимир Андреевич пришел на Москву скоро. Князь же великий, видев брата своего, князя Владимира, и прослезился скоро и, взяв его за руку, пошел с ним в комнату, наедине сказав ему: «Слышал ли, брат, о надвигающейся скорби на нас, о нашествии поганых?.».

Обращает на себя внимание сходство образов Ильи Муромца и князя Владимира Андреевича. Наметившееся в данном эпизоде, это сходство усиливается с развитием сюжета.

«Отвечал же князь Владимир великому князю, сказав: «Ты глава всем главам и государь всей земли Русской. Как объят ты великою печалью об этом?.. Надлежит, государь, всем головам нашим любезно под мечом умереть… нежели нам в рабстве быть под рукою злочестивого сего Мамая, лучше, государь, нам почетную смерть принять, нежели позорную жизнь видеть!»

Почти те же слова произносит в былине Илья Муромец, обращаясь к богатырям:

Уж вы удалы добры молодцы!
Постоим-ка-ся мы за веру христианскую,
И за те же за храмы за Божие,
И за те же честные монастыри
И своею мы кровью горячею,
И поедем мы в далече чисто поле,
На рать — силу великую,
Поедем мы все, покаемся…
А не приедем из того побоища Мамаева, —
Похорони (князь) наши тела мертвые
И помяни русских богатырей,
И пройдет славушка про нас немалая.

Недаром Владимира Андреевича называли главным героем Куликовской битвы. В памяти народа Владимир Хоробрый почти равен Илье Муромцу, великому богатырю русскому.

Не вызывает сомнений, что с былинными богатырями олицетворяли на Руси самых известных князей, причем не только «положительных» героев, но и тех, о ком сохранилась в народе сомнительная, спорная слава. Так обращает на себя внимание необычный персонаж былины — Василий Прекрасный, родственник ордынского хана. Возможно, былина донесла до нас отголоски конфликта 1394 года, когда после смерти Бориса Константиновича (бывшего нижегородского князя) оба племянника его, Василий и Семен Суздальские, бежали из Суздаля в Орду и стали служить там ханам. Обращает на себя внимание тот факт, что Василий Прекрасный описывается в былине не как, к примеру, Тугарин Змеевич, а как типичный русский богатырь:

Садился тут Василий на добра коня,
Поехал Василий во Киев-град,
Не дорогой ехал, не воротами,
Через стены скакал городовые,
Мимо башенки те наугольныя,
Подъезжал ко двору ко княжескому,
И соскакивал с добра коня удалой…

Разумеется, Василий Прекрасный — это собирательный образ, а не конкретный Василий Суздальский, поэтому некое его «раздвоение» в дальнейшем тексте и «временной сбой» не должны сбивать нас с толку. Память былины своеобразна и избирательна, а позднейшие наслоения искажают первоначальный текст, так что с течением времени прошедшие события становятся полусказочными, легендарными.

Историчность былины подтверждают и летописные источники. Так, и в былине и в летописях рассказывается, что великий князь попытался откупиться от Мамая, решить дело миром. В былине Василия Прекрасного, посла Мамая, щедро «дарят золотой ка зной»:

Подарили один кубчик чиста золота,
А другой-от подарили скатна жемчуга,
Да дарили еще червонцей хорошиих.
Дарили еще соболями сибирскими,
Да еще дарили кречетами заморскими,
Да еще дарили блюдами однозолотными,
Да бархатом дарили красныим.
Принимал Василий подарочки великие
И вез к Мамаю в белополотняный шатер.

Как известно из «Сказания о Мамаевом побоище», возобновление выплаты дани «по старине» Мамая не удовлетворило, ему этого уже было мало. И тогда собираются под знамена великого князя «князья белозерские с многими силами… Пришел князь Симеон Федорович, князь Семен Михайлович, князь Андрей Кемский, князь Глеб Каргопольский и Андомский. Пришли же князья Ярославские: князь Роман Прозоровский, князь Лев Курбский, князь Дмитрий Ростовский, и с ними князья многие, и бояре, и дети боярские».

Собираются на клич Ильи Муромца русские богатыри, названные в былине поименно:

Самсон Колуван,
Дунай Иванович,
Василий Касимеров,
Михайлушко Игнатьев с племянником,
Поток Иванович,
Добрыня Никитич,
Алеша Попович,
два брата Ивана,
«да еще два брата, два Суздальца».

Встали русские князья-богатыри на битву с Мамаем, «хотя боронити своея отчины, и за Святыя церкви и за правую веру христианьскую, и за всю Русскую землю».

И все же былина — это истинно народное творчество. В «Сказании» великий князь перед выходом из Коломны «многих князей и воевод позвал к себе хлеба вкусить». В былине это скромное «хлебосолье» разрастается до поистине русских масштабов!

Садились добры молодцы на добрых коней.
Поехали добры молодцы во чисто поле,
И расставили они шатры белополотняные,
Гуляли они трои суточки,
А на четвертые сутки протрезвилися,
И начали они думу думати, совет советовати…

Да, широка душа у русского человека — уж гулять, так гулять, воевать, так воевать!

Главный герой былинного Мамаева побоища — Илья Муромец. В одиночку пробирается он в стан татар и убивает самого Мамая. Но не в силах он был справиться со всей ратью вражеской, и тогда «затрубил старый во турий рог»:

И наехали удалы добры молодцы,
Те же во поле быки кормленые,
Те же сильные могучие богатыри,
И начали силу рубить со края на край.
Не оставляли они ни единого на семена,
И протекала тут кровь горячая,
И пар шел от трупья по облака…

«Черна земля под копыты, а костьми татарскими поля насеяша, а кровью их земля пролита бысть. Сильнии полки ступишася вмести и протопташа холми и луги, и возмутишася реки и потоки и озера. Кликнуло Диво в Русской земли, велит послушати грозным землям. Шибла слава к Железным Вратам, и к Ворнавичом, к Риму и к Кафе по морю, и к Торнаву, и оттоле ко Царюграду на похвалу русским князем: Русь великая одолеша рать татарскую на поле Куликове на речке Непрядве».

Все, победа. Но былина не закончена. Два богатыря не принимали участия в битве:

Оставались только в лагерях у старого
Два брата — два Суздальца,
Чтобы встретить с приезду богатырей кому быть…

Интересно, что реальная история знает суздальских князей, не принимавших участия в Мамаевом побоище. Это уже упоминавшиеся выше два родных брата — Василий и Семен Суздальские, сыновья Дмитрия Константиновича Нижегородского, тестя великого московского князя.

Дальнейший рассказ о былинных Суздальцах вызывает еще более интересные ассоциации:

Не утерпели тут два брата Суздальца
И поехали во ту рать — силу великую.
А и приехал тут стар казак со другом,
А встретить-то у лагерей и некому.
И ехали от рати великия
Те два брата, два Суздальца,
И сами они похваляются:
«Кабы была теперь сила небесная,
И все бы мы побили ее по полю».
Вдруг от их слова сделалось чудо великое:
Восстала сила Мамаева,
И стало силы больше в пятеро…

Тут поехала дружинушка хоробрая
Во ту рать — силу великую,
И начали бить с краю на край,
И рубили они сутки шестеро,
А встават силы больше прежнего.
Узнал старый предсобой вину,
И покаялся старый Спасу пречистому:
«Ты прости нас в первой вине,
За те слова глупые,
За тех же братов Суздальцев».
И повалилась тут сила кроволиткая,
И начали копать мать сыру землю
И хоронить тело да во сыру землю,
И протекла река кровью горячею.

При всей фантастичности сюжета некие исторические аналогии отыскать все же возможно. Обратимся к уже знакомому нам произведению древнерусской литературы — «Повести о нашествии Тохтамыша», в которой рассказывается о взятии и разорении Москвы ханом Тохтамышем в 1382 году. Видимо, предательства князей Василия и Семена Суздальских не забыли в народе, отголоски тех событий, своеобразно видоизменившись, прозвучали в былине. «Вина братьев-Суздальцев» — это грех клятвопреступления, который герои-богатыри будут замаливать всю оставшуюся жизнь:

Садились тут удалы на добрых коней,
Поехали удалы ко граду ко Киеву,
Заехали они в крашен Киев-град,
Во те же во честны монастыри,
Во те же пещеры во Киевски;
Там они и преставилися.
Тут старому и славу поют.

Впрочем, существуют и другие варианты концовки былины. В одних случаях богатыри побивают восставших татар, но сами в наказание за похвальбу окаменевают, и с тех пор на Руси нет больше богатырей. В других случаях они, побив всех врагов, весело пируют, а есть и такие варианты, в которых Илья после смерти объявляется святым. Видимо, варианты былины зависели от рассказчика, от его идейной позиции.

Мамаево побоище былины — это, разумеется, не реальная Куликовская битва и не рассказ о взятии Москвы Тохтамышем. Былина — не летопись, она следует не букве, но духу истории. Однако не стоит забывать, что «сам фольклор — тоже документ истории, одна из самых неопровержимых и достоверных летописей внутренней жизни народа, его идеалов и идей», — как метко заметил Е. Калугин. И в этой летописи хранится память о многих славных и горестных событиях русской истории, нужно только уметь расшифровать эти страницы, и тогда в рокоте струн оживет Древняя Русь, удивительная, незнакомая и совсем не похожая на тот лубочный образ, к которому мы привыкли на школьных уроках истории.