|
||||
|
|
Глава 7. ЗА ОКСОМПервоначальное завоевание Ирана было завершено к 651 году. Армии, преследовавшие Йездгерда III, дошли до самого Мерва. Отсюда лишь несколько дневных переходов оставалось до великой реки Оке (ныне Амударья). За рекой лежали страны Трансоксании — мира, весьма отличного от Ирана. Хотя многие тамошние жители говорили по-персидски и жили в городах и селениях, но Сасанидская империя никогда по-настоящему не контролировала эти районы. Вместо централизованного имперского правительства здесь существовало множество княжеских дворов в городских дворцах и горных замках, а лагеря кочевников подчинялись власти великих тюркских вождей. Далеко на востоке проходила граница с Китаем, и китайские императоры династии Тан добились союза с народами этих стран. Страны были богатыми и предоставляли множество возможностей, однако их обороняло воинственное население, высоко ценившее свою независимость. Арабских воинов неудержимо манили сюда как богатства, так и вызов, брошенный их воинской доблести. Из всех кампаний первых арабских завоеваний война в Трансоксании оказалась самой тяжелой и продолжительной. От захвата Мерва (650-651) и переправы арабов через Оке до решающей битвы при Таласе, покончившей с угрозой китайской интервенции в 750 году, прошел целый век. Первая фаза завоевания, длившаяся с промежутками от 650-х до 705 года, характеризовалась периодическими набегами за реку арабских наместников, почти всегда возвращавшихся в Мерв с приходом зимы и не стремившихся поселиться за рекой. Вторая фаза пришлась на управление регионом Кутайбы ибн Муслима, с 705 по 715 год, когда предпринимались систематические попытки захватить Туркестан, Согдиану и Хорезм, а в крупных городах, таких как Бухара и Самарканд, были оставлены арабские гарнизоны. Третья фаза, с 716-го до 737 года, была отмечена серьезными поражениями арабов от рук мятежных тюрков в союзе с местными князьями. Четвертая и последняя фаза (737-751) видела двух арабских наместников, Асада ибн Абдаллаха и, прежде всего, Насра ибн Саййара, добившегося соглашения с местными князьями, которые признали арабское владычество над всей Трансоксанией, но в основном сохранили за собой земли и положение. История завоевания арабами Средней Азии важна еще в одном отношении. Эти кампании описаны куда более полно, нежели большинство ранних исламских экспедиций. Если о предшествующих арабских завоеваниях и даже об относящейся к тому же времени войне в Испании мы располагаем лишь смутными легендами, то описания битв в Трансоксании полны осязаемых и реалистичных подробностей. Только здесь мы получаем возможность ощутить жестокую действительность войн и разрушений, побед и поражений. Этими материалами мы обязаны историку Абу'л-Хасану аль-Мадаини. Он родился в Басре в 753 году, в самом конце эпохи великих завоеваний, но большую часть жизни провел в Аль-Мадаине (или Ктесифоне, отсюда и его имя) и Багдаде, где он и умер после 830 года. Рассказывают, что он собрал великое множество книг по истории, в том числе истории вторжения в Хорасан и биографии отдельных наместников, среди них Кутайбы ибн Муслима и Насра ибн Саййара. Около 900-го года этот материал был обработан ат-Табари и включен, с полным признанием заслуг собирателя, в его собственную «Историю», в которой этот материал и дошел до нас. Хронология, сравнительно с отчетами о ранних завоеваниях Сирии, Ирака и Ирана, более надежна, хотя повествование все же состоит из сообщений нескольких авторов, писавших с совершенно различными целями. Один слой принадлежит племенной традиции, откровенно прославляющей память великих вождей и их роль в тех волнующих событиях. Племя азд сохранило воспоминания о деяниях и доблестях великого вождя Мухаллаба и его сына Йазида, а славу величайшего из мусульманских военачальников тех кампаний, Кутайбы ибн Муслима, сохранили его сторонники из племени бахила. Кроме того, мы располагаем местными, независимыми историческими преданиями, собранными в «Истории Бухары» Наршахи, повествующей о том, как сказалось завоевание на судьбе отдельного города и его окрестностей. Оке — поразительная река. Если приближаться к ней по древней дороге, идущей с востока через плоские бесцветные пространства пустыни от Мерва к традиционному месту переправы в Чарджоу, она появляется перед вами совершенно внезапно. Река протекает между пустынями Каракум (черные пески) на западе и Кызылкум (красные пески) на востоке, в русле из очень низких скал. Здесь мало орошаемых земель и мало поселений; река прорезает свой извилистый путь сквозь пустынные и безлюдные земли; здесь нет пальм, полей и деревень, которые превращают берега Нила в Египте в радостное зрелище. Сама река с ее шириной и мощным течением кажется чуждой для этой пустыни. Викторианский поэт Мэттью Арнольд в конце своей поэмы «Сухраб и Рустам», основанной на одном из сюжетов «Шахнаме», обращается к этой реке. После того как рустам в трагическом неведении убил своего сына, персидская и турецкая армия возвращаются в свои лагеря, разводят костры и принимаются за стряпню, оставив героя наедине с мертвым телом. Поэт рисует в воображении все течение великой реки. Но великая река текла и текла Оке — естественная граница. Все, что лежало за ним, арабы называли «Ma вара ан-нахр» — «то, что за рекой», и это наименование используется до наших дней, хотя люди в этих местах давно уже не говорят по-арабски. Западные ученые и путешественники использовали для описания этого района термин «Трансоксания». В начале мусульманской эры эти земли считались принадлежащими Хорасану — огромной провинции, включавшей также северо-восточные районы Ирана, — и управлялись из Мерва, где традиционно находилась резиденция наместника. Природные условия в этих землях очень разнообразны, что определяло и цели, и стратегию арабских завоевателей. Есть здесь плодородные речные долины, в которых теснятся города и деревни. Рядом, порой отделенная от оазиса только стеной, — великая пустыня, с палящим зноем летом и жестокими морозами зимой. Выжить в ней могли только самые закаленные кочевники. Были еще горы, отделенные от равнины крутизной своих стен — горы, укрывавшие и защищавшие древние культуры и обычаи, даже когда на равнинах уже столетиями господствовали захватчики. Там был иной, непохожий мир затерянных в горах деревушек, в которых люди говорили на непонятных для соседей диалектах и почитали как богов своих князей. Основной причиной разделения обитателей этих мест был язык: одни говорили на диалектах иранского, другие на иных языках тюркской группы. И по сей день сохраняется разделение между персоязычными таджиками и тюркоязычными узбеками. В VII веке, когда там впервые появились арабы, языковые различия сопровождались и заметными культурными отличиями: те, кто говорили на персидском, в большинстве жили оседло в городах и селениях, а тюрки в большинстве были кочевниками. В политическом и социальном отношении земли вокруг Окса распадались на четыре отчетливо выделявшиеся зоны. В среднем течении Окса лежали земли Тохаристана, ограниченные с севера Гиссарским и другими горными хребтами, а с юга великими горами Вшдукуш, преградой между Афганистаном и равнинами Индии. С XIX века по реке проходила граница между Афганистаном на юге и подчиненным России Таджикистаном на севере, но в VII-VIII веках таких границ не было, и люди на обоих берегах принадлежали к одной общности и культуре. Тохаристан был полон древних селений. Самым важным из них был Балх, могучие стены которого, сложенные из сырцового кирпича, все еще смотрят через плоскую равнину на южные горы. Балх, разрушенный и покинутый после похода Чингисхана в 1220 году, был тогда одним из главных городов Средней Азии. Александр Македонский захватил его и сделал столицей греческого царства Бактрии. Здесь, в сердце Азии, на берегах Окса, солдаты Александра и их потомки сохранили форпост эллинистической культуры. Они по греческому обычаю чеканили монеты с изображением своих правителей, и чеканка была не менее тонкой, чем в греческом мире. Царский дворец в Ай-Хануме над Оксом словно прямиком перенесся из Македонии и стоял среди широких улиц, над окруженном колоннами двором и гимназиумом для атлетов. Греческое царство сошло на нет ко II веку до н. э., и средиземноморских греческих богов сменила буддийская культура, завезенная царями Кушана. Балх стал великим центром буддизма, и паломники шли из самого Китая, чтобы взглянуть на великую ступу Нава Бихара за стенами города. В то время, начиная с 650 года, когда начались вторжения арабов, Тохаристан был разделен на множество княжеств, хотя князь, носивший титул джабгу, вроде бы претендовал на власть над всей страной. Правители этих княжеств могли быть иранского или тюркского происхождения, зороастрийцами или буддистами по вере. Наиболее отдаленным княжеством был лежавший далеко на востоке в верховьях Окса Бадахшан, где добывали рубины и ляпис-лазурь. Затем шли Хуттал, Кубадиян и Саганиян. На юге, в изрезанных горах Гиндукуша, был сокрыт Бамиан, где великий Будда милостиво взирал на зеленые поля в долине, а еще дальше лежал далекий Кабул. Миновав укрепленный городок Тирмид (ныне Термез) — одно из немногих поселений прямо на берегу реки — Оке уходил на север. Со временем он достигал равнин Хорезма (известного по хроникам как «Khwarazm»), и пробивал себе путь между Таджикистаном и Узбекистаном. Отсюда поток разделялся на русла и каналы, образующие дельту. Ее плодородные земли, отделенные от окрестных земель широкими пространствами песка, начиная с четвертого тысячелетия до н. э. населял народ со своей особенной культурой. Они говорили на собственном диалекте иранского языка, в котором чужестранцам слышался стук клювов аистов и кваканье лягушек, а писали, пользуясь одним из вариантов арамейского письма. Этими плодородными землями правили шахи династии Афригидов, державшиеся у власти три века до прихода арабов, строившие укрепленные города и отгонявшие от границ страны враждебных кочевников. Наконец река впадает, или, вернее, впадала в Аральское море. Увы, «потока», описанного поэтом, больше не существует, он иссяк, все его воды разбирают на орошение хлопковых полей Туркменистана: теперь рыбацкие лодки, оставленные когда-то у самой воды, лежат на суше, окруженные пустынным миром соленой пыли и песка. Восточнее Окса и западнее Гиссарского хребта, в современном Узбекистане, находится Согдиана (Согд). Река, протекающая через ее земли, называется Заравшан (Сеятель золота), но арабские завоеватели боле прозаично звали ее «рекой Согда». Река протекает с востока на запад, собирая воды с туркестанских гор и прорезая низины близ городов Самарканд и Бухара, после чего теряется в песках Кызылкума, не достигая слияния с Оксом. Эта река создала Согдиану, так же как Оке создал Хорезм, а Нил — Египет. О Согдиане нам известно больше, чем о других областях. Она была центром древней цивилизации, использовавшей свой вариант иранского языка с письменностью, как и в языке Хорезма, близкой к арамейскому письму. Значительное количество согдианских документов сохранились до нашего времени. Кроме того, на сцене этой страны развернулась самая продолжительная и тяжелая война арабской кампании, поэтому и арабские источники повествуют нам о деяниях местных царей, таких как упрямый и коварный Гурак из Самарканда. Согдиана была страной княжеств, с двумя главными городскими центрами — Бухарой и Самаркандом. Местные князья поощряли рыцарство и придворную культуру, изображения которой можно видеть на уцелевших фресках во дворцах Самарканда и Пенджикента. Отчасти атмосфера этих княжеских дворов просвечивает в местной истории Бухары. Наршаки вкратце описывает княжеский двор родного города перед арабским завоеванием, говоря о правительнице Хатун (680-700), что «в ее время не было никого способнее ее. Она правила мудро, и народ был ей послушен». Этот отзыв поражает контрастом в сравнении с традиционно враждебным отношением к женщинам-правительницам, которое мы встречаем в ранних мусульманских источниках. Она каждый день выезжала из ворот Бухарской крепости на открытую песчаную площадь регистан. Здесь она правила суд, восседая на троне в окружении придворных и евнухов. Она обязала местных землевладельцев и князей присылать ежедневно 200 юношей, опоясанных золотыми поясами и с мечом на плече. При ее выходах они стояли, выстроившись в два ряда, пока она решала государственные дела, отдавала приказы, одних награждала почетными одеяниями, а других приговаривала к наказаниям. К полудню она возвращалась в крепость и высылала своей свите подносы с едой. К вечеру она снова выходила и садилась на трон, а землевладельцы и князья окружали ее двумя рядами. Потом она садилась на коня и уезжала во дворец, а ее гости возвращались по своим селениям. На следующий день ей прислуживали уже другие, так что каждая свита показывалась при дворе четырежды в год. Согдиана была страной купцов. На период от V до VIII века пришелся первый расцвет Великого Шелкового пути из Китая на Запад. Термин «шелковый путь» любим и романтичными историками, и торговцами. Он вызывает в воображении мир роскоши, города, украшенные лазурными изразцами, благоухающие пряностями, и длинные, фотогеничные караваны, тянувшиеся по самым безжизненным местам земли. Действительность была более прозаичной. Сухопутные дороги от Китая на Запад использовались для торговли не так уж часто, а большая часть товаров в Средние века переправлялись морем от берегов Среднего Востока через Индийский океан в Китай. В истории было два момента, когда сухопутные дороги взяли свое, и Шелковый путь стал фокусом мировой торговли. Первым из таких моментов были годы как раз перед мусульманскими завоеваниями; второй пришелся на XIII век, когда империя монголов до некоторой степени обеспечила безопасность этих дорог, чем привлекла на них купцов, таких как Марко Поло. Слово «шелковый» в названии — разумеется, не просто речевое клише — оно отражало важную сторону реальности. Хотя в императорском Китае ходило множество бронзовых денег, но высоко ценившихся монет из серебра и золота почти не было. Валюту заменяли шелка и бушели пшеницы. Немало такой «валюты» добралось до Средней Азии. В VII веке китайские власти попытались консолидировать свой контроль над Синьцзяном, потратив огромные средства на оплату чиновников и солдат. О том, как это работало, можно отчасти судить по древнему документу, обнаруженному в пустыне Гоби у великого буддийского святилища Дуньхуан. Для примера, этот документ указывает, что в 745 году одному из офицеров правительство задолжало жалование за полгода — 160 килограмм бронзовых монет. Эта система могла существовать на практике, только если бы вместо монет расплачивались легким, транспортабельным шелком. Затем служащие могли бы сбыть свое жалование согдийским купцам, получив в обмен серебро или товары с Запада. Согдийцы в свою очередь, доставляли шелка на рынки Ирана и Византии. Понятно, что в эти отдаленные земли арабов в первую очередь манила надежда захватить контроль над столь доходной торговлей. Четвертую, самую отдаленную часть Трансоксании составляла местность у реки Яксарт (ныне Сырдарья). Теперь это часть Узбекистана и Казахстана. Здесь на 160 километров на север от Согда через местность, известную как Голодная Степь, вел по пустыне путь, отмеченный костями людей и животных, погибших в дороге. Яксарт был меньше Окса, и во многих местах реку можно было перейти вброд. Она орошала земли Шаша (Чача, Ташкента) и, дальше к востоку, — открытые пространства Ферганской долины. Дальше, за горами, лежал Кашгар и земли Китайской империи. Кочевники внутренних областей Азии в арабских источниках обычно называются тюрками. Начав завоевание, арабы впервые столкнулись с этими людьми, которым предстояло оказать такое глубокое влияние на развитие мусульманской культуры. Ко времени мусульманского завоевания нынешние турки составляли часть византийской империи, и оставались в ней еще четыреста лет. Насколько нам известно, в этих землях не было ни единого турка. Происхождение тюрков надо искать на востоке. К середине VI века в китайских хрониках начинают встречаться упоминания о народе, называвшемся «ту-кюе», создавшем империю в бескрайних травянистых степях к северу от Великой Стены. Позже эта степь стала родиной монголов. Основателем империи китайские источники называют некого Бумыня, умершего в 553 году, и его брата Иштеми. Мы находим подтверждение этих сведений в примечательных наскальных надписях в долине реки Орхон в Монголии. Надписи, сделанные в камне на старотюркском языке, славят времена основателя династии:
Сила тюрков была не только в справедливости и личной доблести. Эти закаленные кочевники были искусными наездниками и, самое главное, умели стрелять из луков с седла. Ранние тюрки жили на конях, пили кобылье молоко, ели конину, а в крайности, умирая от жажды, вскрывали вены и пили кровь живых коней. Юные тюрки часто учились скакать на коне раньше, чем ходить. Кроме того, эти великие всадники были еще и невероятно выносливыми. Привычные к изнурительной жаре и жестоким холодам материковой Азии, они могли существовать в условиях, которые убили бы другие народы. Боевые приемы тюрков в начале VII века описал автор «Стратегикона» — книги, которую приписывают римскому императору Маврикию. Он пишет:
Вот с такими грозными воинами встретились арабы, перейдя реку Оке, и быстро прониклись к ним почтением. С 557-го по 561 год тюрки под предводительством брата и приемника Бумыня — Иштеми — заключили союз с сасанидским шахом Хосровом I (531-579), чтобы уничтожить кочевников, известных в истории как эфталиты, уже столетие господствовавших в степях Трансоксании. Заключен был даже брачный союз между персидским шахом и дочерью кагана Иштеми. В то же время установилась прямая дипломатическая связь между тюрками и властями Византии, с расчетом на установление доставки среднеазиатских шелков через северные степи к Черному морю. Этой первой великой империи тюрков не суждена была долгая жизнь. Раздоры между правящими родами привели к гражданской войне, и к 538 году западные тюрки отделились от своих восточных родичей и основали в Трансоксании отдельный каганат. Тюркский каган Тон-ябгу оставался великим правителем еще в 630 году, когда китайский паломник Сюань Цзян проходил через его земли и лично встречался с ним, однако вскоре после того каган был убит, и начался распад каганата. Ко времени появления арабских войск в начале VIII века вождем тюрков, признававших власть китайского императора, был тюргешский каган. Несмотря на раскол, кочевые тюрки Трансоксании, объединившись в союз с местными иранскими князьями, дали мусульманам такой яростный отпор, с каким те еще ни разу не сталкивались. В эту-то мозаику воинственных народов и культур, разбросанную по обширным и разнообразным природным ландшафтам, вторглись в 650-х годах передовые разведчики арабских войск. Первые вылазки арабов за реку были обычными набегами заданью. Арабские источники зачастую изображают эти набеги настоящими завоеваниями, а отпор более настойчивым попыткам вторжения рисуют как восстания против власти мусульман. Эти передовые отряды пробились до самого Самарканда, но натолкнулись на жестокое сопротивление и отступили с наступлением зимы. Их уход дал местным жителям передышку, и нам рассказывают, что «царь Хорасана» встречался с войсками, объединяя их и договариваясь не нападать друг на друга, но обмениваться сведениями и совместно выступать против пришельцев. В последующие годы подобное сотрудничество было редкостью. Смерть одного араба в те первые годы арабских набегов за реку имела неожиданные и долговременные последствия. Рассказывают, что среди мусульман, погибших в походе на Самарканд, был Кусам, сын аль-Аббаса, дяди пророка Мухаммада. Кусам не только обладал почитаемым статусом спутника Пророка, но и приходился ему двоюродным братом. Несмотря на высокое происхождение и большие связи, его запомнили скромным человеком, который отказывался принимать больше обычной доли добычи для себя и коня. Мусульмане Средней Азии чтят его память, и, как бы скромны ни были его действительные достижения, он принес харизму приближенного самого Пророка в эти далекие страны, создав прямую связь между Мухаммадом и мусульманами Трансоксании. Возникла легенда, что он не умер, а жив в своей могиле, под древними сложенными из сырцовых кирпичей стенами Самарканда. Ему дали имя «Шахи Зинда» — Живой Царь, и в эпоху Тимуридов (конец XIV — начало XV веков) его могила стала центром сложного комплекса захоронений принцев, и особенно принцесс, двора Тамерлана. Их мавзолеи с куполами из бирюзы и синего изразца стали самым чистым и изысканным образцом персидской архитектуры, дошедшей до наших дней. В 671 году Зияд ибн Аби Суфйан, правитель Ирака и всего Востока, собрал в Ираке, главным образом в Басре, 50 000 человек, чтобы вывести их в Мерв и тем сократить потребление местных ресурсов. До того времени арабские армии ежегодно ходили походами в Хорасан и каждую зиму возвращались в Ирак, оставляя лишь маленькие отряды для защиты городов. Появление такого множества мусульман в качестве постоянных поселенцев преобразило ситуацию. Возможно, в Мерве и окрестных городках и деревнях оказалось больше арабских поселенцев, чем во всем остальном Иране. Они были голодны, жаждали богатств и подвигов — им предстояло образовать ядро армии, вторгшейся в Трансоксанию. Когда правителем Хорасана в 681 году назначили Салм ибн Зияда, набеги за Оке стали более частыми и целенаправленными. Он занялся методичной подготовкой, собирая армию силой в несколько тысяч человек из арабских поселенцев. Многие из этих добровольцев охотно приняли участие в джихаде, но не всех переполнял энтузиазм: позже один человек рассказывал, как он пришел, чтобы записаться в предстоящую экспедицию, но когда писец спросил его, вносить ли его имя, «ибо предстоит святая война и она принесет духовные заслуги», нервы у него сдали и он ответил, что будет искать совета у Господа, а пока подождет. Он все еще ждал, когда списки были заполнены, и жена спросила его, отправляется ли он с войском. И опять он ответил, что ждет решения от Бога, но ночью Бог явился ему и сказал, что он должен отправиться в поход, который будет победоносным и успешным. Это оказалось заманчивее духовных заслуг. На следующее утро тот человек пошел к писцу и уговорил внести его в списки. У нас мало подробностей той экспедиции, не считая факта, что Салм первым переправился со своим людьми через зимнюю реку, возможно у Самарканда. Армия атаковала Хорезм и собрала дань, прежде чем двинуться на Согдиану, где был заключен мир. Согласно Бухарской летописи, Салм атаковал город и вынудил царицу Хатун просить мира, однако подробности очень противоречивы. При Салме была жена, и в Самарканде она родила сына, которого назвала Согди (Согдиец) в память о месте, где он родился. Когда мусульмане ушли, жена Салма увезла с собой корону. Это показывает, что отношения между высшими классами арабов и иранцев не всегда были враждебными и что жены врагов считали себя равными. Правда, история не сохранила реакции согдианской царицы на потерю своей короны. Любые планы, которые обдумывал Салм для продолжения кампании, рухнули из-за хаоса, захлестнувшего халифат со смертью Йазида I в 683 году. Род Салма открыто поддерживал старого халифа, и теперь Салм спешно покинул Хорасан, торопясь принять участие в споре о назначении преемника. Арабы в Хорасане остались без официального лидера, и племенное соперничество, сдерживавшееся прежде наместником, вспыхнуло с поразительной яростью. В Хорасане три главные племенные группы представляли роды Мудар, Рабиа и Бакр ибн Ваил, которые теперь сцепились в борьбе за власть над провинцией. Абдаллах ибн Хазим из рода Мудар взял власть в Мерве. Он приказал умертвить двух вождей Рабиа. Теперь между кланами пролегла кровь, и война стала неизбежной. Все соперничество многоплеменной Аравии времен джахилийи заново вспыхнуло на этом отдаленном форпосте, и еще обострилось спорами за богатства завоеванных земель. Конкистадоры VII века сцепились между собой. Рабия и Бакр бежали из Мерва на юг, в Герат, и закрепились в древнем городе. Абдаллах преследовал их. Когда ему наконец удалось прорвать их строй, началась бойня. Он поклялся, что казнит всех пленных, доставленных к нему до восхода солнца, и выполнил клятву. Рассказывают, что убито было 8000 человек из родов Рабиа и Бакр. Для Хорасана уже невозможен был возврат к прежнему. Кровная месть между племенами арабов то затихала, то снова вспыхивала, несмотря на то что армии мусульман завоевывали все новые земли. Когда известие о резне дошло до далекой Басры, где остались семьи многих из этих людей, в городе заново разгорелась межплеменная вражда. Абдаллах остался теперь хозяином Хорасана и отвечал только перед самим собой, но каша заваривалась все круче. Он чувствовал, что не может рассчитывать на поддержку могущественного племени тамим — он унизил членов этого племени и их союзников, а двоих приказал засечь до смерти. В отместку они захватили сына Абдаллаха, Мухаммада, и держали его пленником в Герате. Однажды ночью он лежал связанным у лагерного костра, где трапезничали его сторожа, и одному из них захотелось помочиться. Они сделали это на пленника. В ту же ночь его убили. Униженный и исполненный мести Абдаллах нанес ответный удар, и война возобновилась с новой силой. Все же и тогда еще оставалось место для прежнего рыцарства. Аб-даллах был из тех личностей, которых окружают легенды. Согласно одной из них он согласился вступить в единоборство с военачальником противника по имени Хариш. Они сцепились, кружась на двух жеребцах, пока противник Абдаллаха не изловчился боднуть соперника головой. К счастью для Абдаллаха, у противника лопнуло стремя, и он выронил меч, что дало Абдаллаху шанс галопом ускакать к строю своих воинов, цепляясь за шею лошади. В развязавшемся после этого общем сражении люди Абдаллаха одержали верх, и он сумел поймать своего противника, которого теперь окружала лишь дюжина соратников. Они забились в развалины старой крепости и приготовились защищаться. Абдаллах предложил мир. Противник должен был покинуть Хорасан, выплатить 40 000 дирхемов и расплатиться со всеми долгами. Пока они обсуждали условия, повязка на голове Абдаллаха, прикрывавшая полученную им в единоборстве рану, ослабла и соскользнула на землю. Противник любезно нагнулся и подал ее. «Сегодня твое прикосновение много мягче вчерашнего», — пошутил Абдаллах, на что Хариш ответил, что, не лопни его стремя, он пересчитал бы все зубы Абдаллаха своим мечом. Так, смеясь, они и расстались, и Хариш, как подобало доброму бедуину, сочинил песнь об этом единоборстве:
Такими бедуины любили вспоминать своих героев: крепкими, одинокими, уверенными в себе и отважными. Этот дух и привел арабов к границам Китая. Однако с людьми, убившими его сына, Абдаллах шутить не собирался. Он преследовал их с беспощадным упорством. Они укрылись в выстроенной из сырцового кирпича крепости городка Мервруд на берегах реки Мургаб. Оборону возглавил некий Зухайр. Он был отважен и умел рисковать. Он делал вылазки по сухому руслу, чтобы нанести удар Абдаллаху, и поклялся, что разведется со своей женой, если не прорвет строй Абдаллаха. Однажды Абдаллах приказал своим людям укрепить крючья на наконечниках копий, чтобы зацепить Зухайра за кольчугу и стянуть с седла. Четыре копья действительно зацепили его, но он был слишком силен и, рванувшись, вырвал древки у них из рук. Когда он вернулся в крепость, копья болтались у него по бокам как трофеи. Годичная осада взяла свое, и оборонявшиеся готовы были сдаться. Зухайр уговаривал их дать бой и прорвать линию осады, и тогда, говорил он, перед ними ляжет открытый путь к мирбаду, огромной площади в центре родной Басры, от которой их отделяла тысяча километров. Но ему не удалось набрать достаточно сторонников — защитники предпочитали сдаться на милость Абдаллаха. Они открыли ворота и вышли из крепости. Со связанными руками их привели к Абдаллаху. Далее история гласит, что он готов был оказать им милость, но уцелевший сын его, Муса, стоявший рядом, не знал пощады. «Я паду на свой меч, — сказал он отцу, — если ты простишь их». И вот пленных одного за другим казнили традиционным арабским способом — одним коротким мощным ударом меча сзади по шее. Только троих пощадили, потому что за них вступились люди Абдаллаха. Когда черед дошел до Зухайра, Абдаллах хотел пощадить его и даже дать ему поместье, где он мог бы жить. «Можно ли казнить таких, как Зухайр? Кто будет тогда сражаться с врагами мусульман? Кто защитит арабских женщин?» И снова вмешался безрассудный Муса, спросив отца, можно ли убить самку гиены, и оставить в живых самца; убить львицу и оставить льва? Закон мести был важнее безопасности арабов в тех далеких враждебных странах. Муса убил бы и собственного отца, если бы тот участвовал в убийстве брата. И снова Абдаллах подчинился своему неукротимому сыну. Зухайр высказал последнюю просьбу — он хотел умереть отдельно от остальных защитников крепости. «Я приказывал им умереть с честью, обнажив мечи против вас. Клянусь Богом, если бы он сделали так, твой сынок от страха забыл бы о мести». Его отвели в сторону и казнили отдельно. Пока в сердце халифата, в Сирии и Ираке, бушевала гражданская война, Абдаллах правил Хорасаном как частным владением. Однако к 691 году Омейядский халиф Абд аль-Малик овладел Дамаском и взялся за восстановление централизованного управления. В его планы входило установление эффективного управления Хорасаном и находившимися там арабскими войсками, забывшими о дисциплине. Он начал переговоры с письма к Абдаллаху, в котором предлагал очень разумные условия: в течение семи лет он собирался извлекать доходы провинции на провиант. Но Абдаллах был слишком горд, чтобы принимать условия, и нанес халифу оскорбление, приказав посланцу съесть его письмо. Халиф одновременно начал устанавливать связи с его возможными соперниками в провинции. Их подбивали на восстание против тирана. Абдаллах впал в панику и бросил столицу, чтобы попытаться добраться от Мерва до Тирмида, где правил его сын Муса. В пути его перехватили враги. К полудню бой был закончен. Абдаллах лежал, пригвожденный к земле копьем, а вражеский воин, сидя у него на груди, собирался прикончить его. Но Абдаллах еще держался. Он плюнул на убийцу, прошипев, что тот — брат простого пастуха, не стоящий и горстки финиковых семян, а вот он, Абдаллах, глава рода Мудар. Так и не покорившись, он был убит, ему отрубили голову Местный житель уверял, что видел его тело, привязанное на спину мула, а на другой бок животному привязали камень, чтобы уравновесить груз тела. Голову его отослали халифу. Не приходится сомневаться, что смерть его обрадовала многих, однако его племя оплакивало его как отважного и щедрого вождя. «Ныне остались лишь лающие псы, — писал поэт этого племени. — После тебя на земле не слышен львиный рык»[65]. К 696 году прибыл новый наместник Умайа, назначенный Абд аль-Маликом. Он принадлежал к правящему роду Омейядов, был человеком веселого нрава, щедрым и миролюбивым, или, как добавляли его враги, напыщенным и изнеженным как женщина. Ему предстояла трудная борьба за приведение к порядку непокорных арабов Хорасана. Самым действенным способом достижения этой цели было увести их в поход за реку, чтобы занять их мысли священной войной и добычей, а не кровной местью. Началась подготовка к крупной кампании против Бухары. Умайа не жалел денег на коней и вооружение. Рассказывали, что он одалживал деньги у согдианских купцов. Из этого видно, насколько сложными были взаимоотношения между арабами и местным населением. Бухара находилась в пределах Согдианы, однако нашлись по меньшей мере несколько купцов, готовых одолжить арабам деньги на завоевание своей родины. Для многих арабов предприятие открывало возможности к спекуляции — нам известна история о человеке, который назанимал в долг денег на снаряжение, а потом решил остаться дома и был посажен кредиторами в долговую тюрьму, откуда его выкупили друзья. Действительно, многие арабы, кажется, испытывали финансовые затруднения и жаловались, что сбор налогов доверен местным землевладельцам, что давало завоеванным некоторую власть над завоевателями. Для обедневших и недовольных арабов поход за реку, суливший солидную добычу, представлялся очень заманчивым предприятием. В то же время Умайа, по-видимому, не добился доверия и уважения войск, так что поход закончился провально. После того, как он со своими людьми по лодочному мосту переправился через Оке к Амулю, его ставленник отказался двигаться дальше, вернулся с частью людей за реку, сжег мост и, захватив Мерв, объявил себя наместником. Он остался глух к напоминаниям о солидарности мусульман, он отбросил всякую заботу об оставшемся за рекой мусульманском войске Умайи, сказав, что их много, они вооружены и отважны и, если вздумают, могут дойти до самого Китая. Войско Умайи попало в окружение. В безнадежном положении тот вынужден был заключить мир с бухарцами ценой «малого выкупа» и вернуться, чтобы восстановить свою власть. Политика силы и соперничество между арабами вновь возобладали над интересами священной войны и распространением ислама. События явно доказали, что северо-восточная граница — не место для легкомысленных и миролюбивых вождей. Умайю вскоре отозвали в его провинцию. Хорезм, а с ним и командование силами на северо-восточной границе было поручено правой руке халифа, Хаджаджу ибн Юсуфу — жесткому и деятельному наместнику Ирака и всех восточных земель. Он был одним из строителей раннего исламского государства. Тот, в свою очередь, поставил командующим Хорасана Мухаллаба. Мухаллаб представляет собой легендарного воина и прославленного военачальника. Его племя — азд — одно из самых влиятельных и многочисленных на востоке, почитало его и его семью как величайших вождей и заботливо сохранило память о них в песнях и мифах. Он составил себе репутацию, ведя партизанскую войну в Южном Иране — суровую, неблагодарную войну в тяжелейших условиях. Ему же приписывают заслугу введения в арабской армии металлических стремян. Мухаллаб захватил с собой сына Йазида. Разумеется, ожидали, что новый правитель обрушит удар на Трансоксанию, чтобы собрать побольше добычи; ни приведенные им с собой арабы из племени азд, ни арабы, давно обосновавшиеся в провинции, ничего другого не ожидали. Мухаллаб избрал своей целью Кеш. Кеш, с XV столетия известный как Шахрисабз (Зеленый город), позднее прославился как место рождения великого завоевателя Тамерлана. Он лежит в плодородной долине под защитой горных хребтов на севере и на юге. Он не принадлежал к главным городам Трансоксании, однако представлял собой значительный трофей. Мухаллаб, кажется, действовал с большой осторожностью. Он два года осаждал город, не слушая советов оставить его за спиной и продвигаться дальше в Согдиану. В конце концов он отступил, выговорив дань. Города Согдианы не собирались сами даваться в руки. Смятение и отсутствие руководства дали шанс неразборчивым в средствах авантюристам, а самым неразборчивым и рисковым из них оказался Муса, сын прежнего наместника Абдаллаха ибн Касыма. Он вырвал для себя клочок границы между двумя мирами: арабскими завоевателями и старинными царями этих мест. В чем-то он напоминал Эль-Сида, испанца XI века, действовавшего на границе и охотно заключавшего союз со всяким, кто брался ему помочь. Он был жаден до денег и щедр со своими сторонникам. И Муса, подобно Эль-Сиду, создал себе биографию, или, точнее, перечисление героических деяний, которые и дошли до нас. Жизнь Мусы ибн Абдаллаха ибн Касыма в известном нам виде записана великим Абу л-Хасану аль-Мадаини более чем через столетие после событий. История явно основывается на фактах, но в ней много вымышленных и даже мифических элементов. Все же даже они позволяют нам проникнуть в мысли жителей пограничья того времени. В отличие от многих исторических текстов того времени рассказ имеет связный сюжет, прерываемый «иснадами», то есть альтернативными версиями. Он рассказывает о приключениях Мусы, о его правлении городом Тирмид, об отношениях с арабами и с неарабами и о его окончательном падении. Ошибки Мусы, особенно его склонность прислушиваться к сторонним советам вопреки своим лучшим суждениям, не затушевываются, но в целом повесть рисует его мятежным героем. Легенда явно показывает, что вначале арабы и другие народы, мусульмане и немусульмане, поддерживали Мусу и что в то же время самые яростные его оппоненты были арабами. Звездный взлет его карьеры объясняется его этнической принадлежностью (араб, неараб, тюрок). Религия не упоминается. Это был не джихад, и Муса никогда не претендовал на такой статус для своей войны. Если он и построил в Тирмиде мечеть и даже иногда молился в ней, в источниках об этом ни разу не упомянуто. Против обыкновения многих описаний прежних завоевательных войн, в этой не фигурирует ревность к исламу и надежды на будущую жизнь. Ценятся здесь доблесть в битве, верность родичам и соратникам, выносливость и хитроумие. Мир границ был полон переменчивых союзов и обязательств, и мусульмане объединялись с немусульманами против соперников. Джихад оказывался на втором месте, уступая персональным амбициям и жажде богатства и власти. Муса еще при жизни отца овладел городом-крепостью Ткрмид. Быстрое течение Окса огибало там низкие утесы и бурые кирпичи из высушенной на солнце глины в стенах крепости. Напротив лежал островок, упрощавший переправу через реку. Рядом с внушительной прямоугольной цитаделью расположился окруженный стенами город. Греки назвали его Александрией на Оксе, а позже, при Кушанах, вокруг соорудили множество буддийских ступ. ГЬрод обезлюдел после монгольского нашествия в 1220-х годах. Вероятно, мощь цитадели и стратегическое расположение переправы через Оке привлекло сюда Мусу. Он занял здесь прочное положение и принимал визитеров. Его изображают вспыльчивым могучим человеком и рассказывают, что в бою он обвязывал шлем красной полоской материи со вставленным в нее сапфиром. Впервые он попал в Тирмид почти случайно. Когда звезда его отца стала заходить, и он утратил поддержку арабов в Мерве, отец велел Мусе забрать все имущество и найти для них безопасное место. Он должен был переправиться через Оке и искать убежища у одного из местных князей либо найти и занять подходящую крепость. К тому времени как Муса добрался до переправы в Амуле, к нему присоединилась группа разбойников (неясно, были то арабы или иранцы) и несколько его соплеменников. В отряде теперь набралось до 400 человек. Для этих людей нужна была постоянная база. Первым делом он попытал счастья в Бухаре, но правитель города правомерно отнесся к нему и его сторонникам с большим подозрением. «Он убийца, — сказал правитель, — и люди его таковы же: люди, преданные войне и злодеяниям. Рядом с ними я не чувствую себя в безопасности». Так что Мусе дали денег, ездовых животных, одежду и отправили дальше. Тогда Муса направился к мелкому владетелю (дехкану) маленького городка рядом с Бухарой. И снова он встретил холодный прием: владетель сказал, что местные жители бояться его и не примут их. Тем не менее Муса провел там несколько месяцев, прежде чем отправиться на поиски более подходящего укрытия или крепости. Больше повезло ему в Самарканде, где местный шах Тархун принял его с почестями и позволил остаться, вероятно, надеясь использовать его военный отряд против врагов. Такое счастье не могло длиться долго. Согласно легенде, в Согдиане по местному обычаю один день в году на стол ставили мясные блюда, хлеб и кувшины с питьем. Это была пища «воителя Согда», и ему одному дозволялось вкушать ее. Если кто-то другой дерзал попробовать от его угощения, ему предстояло сражаться с воителем, и его стол, а с ним и титул, оставался за победителем. Нечего и говорить, что грубые и воинственные арабы не устояли перед искушением, и один из них уселся за стол, говоря, что готов драться с рыцарем и сам станет «воителем Согда». Рыцарь, появившись, бросил ему вызов: «О араб, сразись со мной один на один!» Араб с радостью согласился и сразил согдийца. Однако правила тут же переменились: араб не мог быть воителем Согда. Шах пришел в ярость и велел Мусе со своими людьми убираться, добавив, что, не обещай он им прежде безопасности, все они были бы перебиты. Муса и его люди теперь оказались полностью вне закона, и каждый мог обратиться против них. Они прошли через горы к югу от Кеша. Там местный царь встретил их оружием и обратился за помощью к Тархуну из Самарканда. Муса и 700 его воинов сражались день и ночь, многие из людей получили ранения. К вечеру они начали переговоры. Один из сторонников Мусы доказывал Тархуну, что, убив Мусу, тот не получит никакой выгоды: в сражении он неизбежно потеряет многих из лучших своих людей, а кроме того, Муса среди арабов занимает высокое положение (на тот момент это утверждение было сомнительным) и арабы, несомненно, явятся отомстить за него. Тархун, со своей стороны, говорил, что не может позволить Мусе остаться в Кеше, расположенном слишком близко к его владениям. Сошлись на том, что отряд Мусы отправится дальше. В 689 году они вышли к Оксу южнее Тирмида, и на этом месте Муса обосновался и оставался до конца своей жизни. Там он познакомился с одним из дехканов тирмидского шаха. Тот был настроен против своего повелителя и дал Мусе несколько советов, как найти подход к шаху. По его словам, шах был добрым и на удивление застенчивым монархом, и с помощью подарков можно было добиться пропуска в его цитадель, потому что, добавил придворный, он слаб. Муса, впервые явившись в цитадель, поначалу не стал следовать совету и просто потребовал впустить его, однако, получив отказ, обратился к хитрости. Он пригласил ничего не подозревавшего шаха поохотиться с ним вместе и оказал ему все возможные любезности. По возвращении в город шах приготовил пир и пригласил Мусу с сотней его людей на полдник (гхада). Когда отряд Мусы въезжал в город, их лошади заржали, перекликаясь между собой, и народ увидел в том дурное предзнаменование. Обеспокоенные горожане просили Мусу и его людей спешиться. Пешком он вошли во дворец и принялись за еду. Наевшись. Муса откинулся на подушки и устроился отдохнуть, однако шах и его свита, забеспокоившись, попросили их уйти. Муса наотрез отказался, сказав, что нигде не найдет такого славного дворца (манзил), и этот дворец станет его домом или его могилой. В городе начались схватки. Множество горожан погибло, другие бежали. Муса захватил город и объявил шаху, что тот может уйти и никто не встанет него на пути. Шах ушел и отправился просить помощи у тюркских кочевников. Те с презрением отвергли его, насмехаясь над человеком, которого выжила из собственного дома какая-то сотня вояк. «К тому же, — добавили они, — мы уже сражались с этими людьми в Кеше и не хотим снова с ним драться». История умалчивает о судьбе изгнанного шаха, однако Трансоксания VIII века явно была неподходящим местом для таких наивных и доверчивых правителей. Муса стал отныне правителем крепости и города и ни с кем не был связан союзами. При нем уже было 700 человек, а когда его отец Абдаллах, пытавшийся пробиться к нему, бесславно пал в битве, 400 его уцелевших соратников присоединились к Мусе. С этим маленьким отрядом он начал вербовать новых сторонников, накапливать богатства и строить оборону против врагов. Врагов хватало с избытком. Рассказывают, что от столкновения с тюрками он уклонился, применяя отчасти хитрость, отчасти запугивая их. Некоторые рассказы явно относятся к фольклорному жанру: в них одна этническая группа предстает удивительно умной, а другая — столь же удивительно глупой. В данном случае это «хитроумные арабы против тупых тюрков». Возможно, это отражение анекдотов, ходивших в то время. В одной из таких неправдоподобных баек делегация тюрков прибыла в разгар лета (когда жара доходит до 50 градусов Цельсия) и увидела Мусу в окружении свиты сидящими у костра в зимних шубах. Tюpки решили, что видят не обычных людей, а джинов, злых духов, и удалились, не попытавшись напасть. В другой истории тюркский вождь прислал Мусе в дар стрелы (символ войны) и благовония (знак мира), предложив ему выбирать. Муса, как и следовало ожидать, поломал стрелы и выплеснул благовония. Из этого тюрки заключили, что не стоит связываться с человеком, который явно не в своем уме. Когда Умаййа стал наместником Хорасана в 691 году, он решил послать экспедицию, которая выкинула бы Мусу из крепости. Жители Тирмида тоже были сыты по горло Мусой и его бандой и выслали навстречу делегацию с предложением объединится против него. Муса оказался в осаде. С одной стороны стояла арабская армия, с другой — армия тюрков. Далее нам представляют один из тех советов, которыми арабские рассказчики пользовались для обсуждения воен-ной стратегии. В конце концов решено было, что Муса предпримет ночную атаку на тюрков, потому что арабы были искуснее в ночных сражениях. Вылазка принесла успех, они застали тюрков врасплох, захватили их лагерь, оружие и деньги. Против арабов Муса решил применить военную хитрость. Один из его офицеров позволил себя избить и в таком виде явился к арабскому командующему как перебежчик. Муса выразил сожаление, что того наверняка высекут, а возможно и убьют, но офицер возразил, что смерть ему грозит в любом случае, а вынести побои проще, чем исполнить остальную часть плана. Рубцы на спине, вероятно, выглядели достаточно правдоподобными, поскольку он был принят как перебежчик и попал в круг приближенных арабского командующего. Выбрав день, когда он остался с командующим наедине, и увидев того без оружия, перебежчик упрекнул его за такую беспечность, однако командующий, сдвинув край одеяла, показал лежавший рядом с ним обнаженный меч. Лазутчик Мусы схватил это самый меч и убил командующего. Он ускакал обратно к Мусе прежде, чем в лагере успели опомниться. После смерти командующего атакующая армия арабов распалась: одни бежали за реку, другие просили у Мусы свободного пропуска, который тот охотно выдавал. Восторжествовав над союзными силами арабов и тюрков, Муса стал еще сильнее. Арабский правитель, сменивший Умайа, не делал попытки выкурить его из его логова у реки. Зато его владения привлекали всех недовольных присутствием арабов в Трансоксании. В их числе были два брата: Хурайт и Табит ибн Кутба. Это были местные жители, возможно из высших слоев иранского населения. Обратившись в ислам, они на правах «мавали» присоединились к арабскому племени хузаа. Они хорошо служили арабским правителям в роли сборщиков податей и посредников, поскольку знали местные языки и условия. ГЬворили, что тот, кто хотел дать нерушимую клятву, клялся именем Табита и уже никогда не нарушал слова. Братья были богаты и могущественны, но все же не могли чувствовать себя равными среди арабов. Однажды Хурайт оказал услугу царю Кеша, устроив возвращение заложников, взятых взамен дани. Это было сделано вопреки прямому приказу наместника Хорасана Йазида ибн аль-Мухаллаба, явно подозревавшего, что Хурайт симпатизирует царю. Хурайт усугубил свой проступок, бросив тень на происхождение Йазида. Отряд тюрков перехватил его и потребовал выкупа, похваляясь, что им случалось брать выкуп и с самого Йазида. Хурайт отбился от них и, отбившись, сказал: «Не думаете ли вы, что мы с Йазидом — сыновья одной матери?» Если что и могло по-настоящему разъярить араба, то это оскорбление его матери. Неосторожные слова Хурайта дошли до Йазида, и тот, арестовав его, велел раздеть донага и дать тридцать ударов кнутом. Порка была жесткой, но хуже нее был позор — быть выставленным голым на людях. Хурайт заявил, что предпочел бы получить 300 кнутов, но сохранить достоинство. После этого Хурайт с братом решили, пока еще было время, покинуть наместника. Они ушли с тремя сотнями своих шакирийя[66] и с несколькими арабами. Сначала они направились в Самарканд к Тархуну, который не так давно отпустил Мусу. Тархун поддержал их и собрал дополнительные силы из населения Бухары и Саганияна и из войск двух других правителей — Найзака и Сабала из Хуттала. Совместными силами они выступили, чтобы объединиться с Мусой, засевшим в Тирмиде. Муса между тем принимал к себе множество беглецов из разных арабских племен. На юге в Систане взбунтовалась арабская армия, которой осточертела долгая, трудная и безнадежная кампания в суровой неблагодарной стране. Под предводительством Абд аль-Рахмана ибн аль-Асхата они двинулись на Ирак, чтобы свергнуть власть Омейядов. Халиф Абд аль-Малик и его правая рука Хаджадж оказались им не по силам, мятежники были разбиты, и уцелевшие бежали на восток. Восемь тысяч из них собрались в Тирмиде у Мусы. Теперь Муса располагал большими силами, но объединяла их только ненависть к Омейядскому режиму. Отношения между арабами и другими племенами, вероятно, были натянутыми, и Муса, конечно, понимал, что для обращения с его войском требуется немалая осторожность и дипломатия. Хурайт и иранские князья были честолюбивы. Они предлагали Мусе перейти Оке, изгнать омейядского наместника и захватить всю власть над провинцией Хорасан. Они рассчитывали превратить Мусу в свою марионетку и свести на нет полвека мусульманского владычества. Арабы в армии Мусы относились к этой идее с подозрением, не видя в ней выгоды для себя: Омейяды либо нанесут контрудар, потому что запросто отдать весь Хорасан они не могут, либо иранцы станут править провинцией к своей выгоде. Они убедили Мусу избрать более скромную цель — изгнать правительство Омейядов из пределов Трансоксании, чтобы, как они выражались, «мы сами могли питаться этой страной». Этой цели достигли без особого труда, после чего князья Трансоксании отправились по домам, надеясь, конечно, что навсегда покончили с арабской угрозой своей родине. Муса правил Термидом, Хурайт и Табит были его первыми министрами. Подати текли рекой, и Муса входил в силу. Однако многие из его арабских сторонников не одобряли влияния иранских чиновников, уверяя Мусу, что те замышляют измену, и подговаривая убить их. Первое время он не слушал клеветников, отвечая, что не может предать людей, которые так много сделали для него, но мало-помалу он поддался их уговорам. Между тем Муса столкнулся с более насущной угрозой. Иранские князья видели в нем союзника, но кочевники-тюрки держались другого мнения. Они собрали войско, которое арабские источники, безусловно с некоторым преувеличением, оценивали в 70 000 воинов в заостренных шлемах. Характерные остроконечные шлемы Средней Азии противопоставляются здесь округлым шлемам арабов. Эта мощная атака тюрков, если она в самом деле имела место, дает автору истории еще одну возможность показать военное искусство Мусы и его хитроумие. Муса, подобно многим его современникам, командовал сражением, восседая в кресле в окружении 3000 тяжеловооруженных всадников. Он позволил тюркам прорваться в предместье Тирмида и спокойно сидел, поигрывая своей секирой, пока не увидел, что настал подходящий момент обрушиться на них и выдворить из города. Тогда он вступил в битву, после чего спокойно вернулся на свое кресло. Устрашенные тюрки, по словам повествователя, бежали перед ним, уподобляя его великому иранскому герою (и их противнику) Рустаму. В следующем эпизоде тюрки захватили на выпасе стадо Мусы. Муса тяжело переносил оскорбление, отказывался от еды и «играл своей бородой», обдумывая план мщения. Он решил предпринять еще одну ночную атаку. Взяв 700 человек, он подобрался по сухому руслу, скрытому растительностью по берегам, к самым укреплениям тюрков. У земляных укреплений арабы дождались, когда скот утром выгнали на пастбище. Тогда они окружили пастухов, убили всех, кто сопротивлялся, и отогнали стадо домой. На следующее утро тюрки возобновили военные действия. Их царь стоял на холме, окруженный 10 000 воинов в наилучшем вооружении. (Число опять же следует принимать с осторожностью). Муса воодушевил своих воинов, сказав, что если они разобьют этих, то с остальными будет просто. Хурайт возглавил атаку, но был ранен стрелой в голову. Через два дня он умер, и его похоронили в его юрте (куббе). Между тем брат Мусы в очередной ночной атаке ранил царя и его коня, ускакавшего к реке. Царь, отягощенный своими доспехами, утонул. ГЪловы павших врагов доставили в Тирмид и захоронили в две пирамиды[67]. После этой победы напряженность между арабами и оставшимся в живых братом Хурайта Табитом усилилась. Мусу постоянно склоняли избавиться от него, однако он упрямо отказывался, и тогда арабы решили сами взяться за дело. Но Та-бит предчувствовал, что что-то готовится. Он нашел молодого араба из племени куза, с которым был в дружеских отношениях, и убедил юношу снабжать его сведениями. Тот должен был играть роль покорного слуги, пленника из далекого Бамиана в сердце гор Гиндукуш. Предполагалось, что он не знал арабского. Табит был начеку, и по ночам его охраняла его шакирийя. Муса между тем все еще не давал согласия на убийство Табита, потому что для такого дела не было оправдания и оно бы привело к общей катастрофе. Наконец один из его братьев, у которого были друзья среди арабов, решил проявить инициативу. Они так насели на Мусу, что тот по слабости принял план, по которому они собирались подстеречь Табита. затащить его в ближайший дом и казнить. Муса очень неохотно дал согласие и предупредил, что это будет концом для всех. Молодой агент Табита, разумеется, все слышал и немедленно сообщил своему хозяину, который, собрав двадцать всадников, скрылся под покровом ночи. Утром, когда выяснилось, что Табит пропал, арабские заговорщики не сразу поняли, что их переиграли, однако, заметив, что исчез и юный слуга, разгадали уловку. Табит со своими людьми укрепился в соседнем городке, где к нему присоединился Тархун и люди из Кеша, Насаф и Бухары, поддерживавшие его с тех пор, как он явился в Тирмид. Возник открытый конфликт между арабами и местными жителями. Теперь, когда столкновение стало неизбежным, Муса стремился покончить с ним как можно скорее и повел свое войско на Табита. Но скоро они попали в окружение и оказались в очень тяжелых условиях. И опять, там, где не помогала сила, прибегли к предательству. Один из людей Мусы, Йазид, решил, что лучше быть убитым, чем умирать от голода, и явился к Табиту под видом перебежчика. На его несчастье, его двоюродный брат Зухайр был приближенным советником Табита и слишком хорошо знал своего родственника: в Трансоксании политика разделила не только племена, но и семьи. Зухайр предупредил Табита против Йазида. Йазид, в свою очередь, сказал, что уже достаточно настрадался, когда Омейяды вынудили его покинуть Ирак и отправиться в Хорасан вместе с семьей, и что Зухайр чернит его из зависти. Поэтому ему позволили остаться, но взяли заложниками двух его малолетних сыновей. Йазид затаился и ждал случая. Настал день, когда из Мерва пришло известие, что умер сын одного из арабских сторонников Табита, и тот с маленьким эскортом отправился к нему выразить свое соболезнование. Возвращался он уже в темноте, и когда Табит оказался в стороне от охраны, Йазид, воспользовавшись случаем, нанес ему тяжелый удар мечом по голове. Тот после этого еще прожил пару недель. Йазид с двумя сообщниками скрылся, но его несчастные дети остались расплачиваться за преступление отца. Зухайр привел их к Тархуну, который, по-видимому, после смерти Табита принял командование. Одного казнили сразу, голову и тело сбросили в реку. Другой мальчик, когда палач замахнулся, повернулся в сторону, и удар пришелся в грудь. Тяжело раненного, его тоже бросили в реку, где он утонул. Со смертью Табита его сторонники и союзники утратили боевой дух. Главенство над войском перешло к Тархуну. Получив предупреждение, что Муса готовит ночную атаку на его лагерь, он преисполнился презрения. «Муса и на двор без помощников не сходит», — сказал он. Ему не следовало бы недооценивать Мусу. Ночью лагерь атаковали, и внутри укреплений и вокруг завязалась горячая битва. Воины Мусы пробились даже к шатру Тархуна и нашли его сидящим перед огнем, разведенным его шакирийей. Шакирийя, которой полагалось бы защищать его, бежала, но сам Ткрхун отчаянно защищался и в схватке сумел убить одного из братьев Мусы. Он отправил Мусе, с которым, естественно, был хорошо знаком, послание, предлагая отозвать своих людей, если тот согласится отступить. На следующий день противники арабов собрали свои пожитки и отправились в свои земли. На первый взгляд это представляется славной победой Мусы, но в действительности это было началом конца. Ему удавалось сохранять независимость только благодаря поддержке своих арабских сторонников и других племен, которые следовали за Хурайтом, а потом за Табитом. Пока у Мусы было около тысячи человек, ими еще можно было управлять, однако с прибытием великого множества арабов из разбитых армий мятежников задача стала непосильной. Без поддержки неарабских народов Трансоксании Мусе уже не приходилось мечтать о независимости. Следует отдать ему должное: он, кажется, понимал это и приложил большие усилия, чтобы не дать коалиции распасться. Но в конечном счете — кровь не вода, и он объединился с арабами против остальных. Конец наступил в 704 году, когда новый Омейядский правитель Хорасана в союзе с иранскими князьями выслал против него армию к Тирмиду, и Муса погиб, когда конь, на котором он пытался бежать, споткнулся. Пятнадцать лет он удерживал фактическую независимость, был властителем береговой твердыни и магнитом, стягивавшим к себе всех обиженных и недовольных. Его слава распространилась вдаль и вширь. В маленьком провинциальном городке Кумис в Северном Иране, в 800 километрах от Тирмида, жил человек по имени Абдаллах. В его доме собиралась местная молодежь, чтобы послушать истории и вообще повеселиться. Гостеприимство дорого обходилось Абдаллаху, и когда долгов накопилось сверх меры, он отправился за помощью к самому Мусе. Ему не пришлось разочароваться — он получил в подарок 4000 серебряных дирхемов. Среди таких людей, как Абдаллах, память о Мусе не увядала. Его прославляли в стихах, и, должно быть, их рассказы стали основой истории, которая дошла до нас. Примечания:6 Здесь и далее Коран цитируется в переводе акад. И. Ю. Крачковского. 62 Каган, или хан — традиционные тюркские титулы, обозначающие правителя или вождя. 63 Cambridge History of Early Inner Asia. P. 297. 64 Maurices Strategikon. P. 116-118. 65 Tabart Th'rikh. II. P. 831-835. 66 Шакирийя были военной и придворной свитой среднеазиатских аристократов того времени. Эти молодые люди в мирное время оказывали услуги по дому, но в случае войны превращались в боевой отряд. 67 Соответствующее арабское слово — «йавсакван». |
|
||
|
Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Добавить материал | Нашёл ошибку | Наверх |
||||
|
|
||||
