• Главная
• В избранное
• Наш E-MAIL
• Добавить материал
• Нашёл ошибку
• Вниз

Происхождение многочисленного княжеского рода Шуйских теряется в веках. Одни авторы считают его родоначальником Андрея — сына Александра Ярославича Невского, другие — Андрея Ярославича, старшего брата героя Ледового побоища. Но что точно известно, так это то, что новый царь в восьмом колене был прямым потомком Дмитрия Константиновича Суздальского, тестя другого нашего героя — Дмитрия Донского. Два внука суздальского князя: Юрий Васильевич и Василий Семенович, получив во владение по половине города Шуи, дали старшую и младшую ветви князей Шуйских. Как утверждает Г. В. Вернадский, дедом Василия Ивановича был печально знаменитый Андрей Шуйский, затравленный псарями Ивана IV, а отцом — Иван Шуйский, убитый шведами во время Ливонской войны.

Предшествовавшая более чем пятидесятилетняя жизнь Василия Ивановича мало отличалась от жизни других аристократов средневековой Руси, целиком зависимых от прихоти царей. Потомкам запомнились только составленный Шуйским в угоду Борису Годунову отчет о причинах гибели Дмитрия Угличского да его непоследовательность в свидетельских показаниях по этому вопросу, которые ему потом пришлось давать публично. Историки не балуют положительными оценками ни умственные способности, ни нравственные качества, ни физические достоинства Василия Ивановича. Почитаешь Н. И. Костомарова — и создается впечатление, что менее жалкого венценосца Россия никогда не знала. А так ли это на самом деле? Неужели «мелочный, скупой до скряжничества, завистливый и подозрительный, постоянно лживый и постоянно делавший промахи» человек, каковым его рисует историк, мог совершить подвиг, равный подвигу великомученика? Ведь это он, «олицетворение старого русского быта, пропитанного азиатским застоем», первым начал борьбу с самозванцем, это он выдержал пытки, не назвав ни одного своего соумышленника, а потом на эшафоте, когда палач уже заносил над ним свой топор, крикнул: «Умираю за веру и правду!» Это он, «неспособный давать почин и вести других за собой», после возвращения из ссылки собрал вокруг себя противников Лжедмитрия, разработал и осуществил дворцовый переворот и свое воцарение. Его хотят выставить честолюбивым ретроградом, а ведь это он первым за всю историю Руси целовал крест (принес присягу) на том, что «ни над кем не делать ничего дурного без собору», не наказывать вместе с виновными их невиновных родственников, «а которая мне была грубость при царе Борисе, то никому за нее мстить не буду».

Для начала новый царь поспешил как можно скорее дискредитировать своего предшественника на троне. По всей стране в церквах зачитывали обращения бояр, царицы Марфы и самого Василия, в которых Лжедмитрий уличался в самозванстве, а Шуйский возвеличивался как спаситель Церкви и Отечества. Были обнародованы переписка расстриги с папским двором о намечавшейся церковной унии и документы, свидетельствующие о его намерении передать польской короне Смоленск и Северскую землю. Бывшие клевреты Григория Отрепьева принародно каялись в пособничестве узурпатору царского престола и уличали его во всех действительных и мнимых преступлениях. Чтобы окончательно закрыть эту щекотливую тему, Шуйский организовал «обретение нетленных мощей» царевича Дмитрия и их перемещение в Архангельский собор Московского Кремля, усыпальницу московских великих князей.

Историки называют Василия Шуйского боярским царем, а ведь это не так. Бояре всего лишь не противились его вступлению на престол, но ни о какой широкой поддержке с их стороны не может быть и речи, как не может быть речи и о чрезмерных льготах и милостях, которыми он «осыпал» боярскую олигархию. Признавая заслуги Василия в свержении самозванца, они тем не менее не считали его достойным «помазанником божьим», что даже не пытались скрывать, позволяя себе поступки, на которые никогда бы не решились не то что при Иване Грозном, а и при Борисе Годунове. Все наблюдатели отмечали: бояре при Василии были большими царями, чем он сам.

Не стал, да и не мог стать, Шуйский царем дворянским, потому что те ждали от него новых поместий и денег. Но самозванец оставил казну пустой, так что царю на неотложные государственные нужды на первых порах пришлось занимать у монастырей и богатых купцов, а поместий не было из-за отказа самого же Василия Ивановича от массовых репрессий в отношении своих прежних недоброжелателей. Единственное, что он сделал для дворян и детей боярских, да и то лишь после того, как рязанское и тульское дворянское ополчение покинуло стан мятежного Болотникова, состоящий из беглых холопов, так это окончательно закрепостил крестьян. Соборным Уложением от 9 марта 1607 года он установил полную крепостную зависимость холопов от своих господ: «…крестьянин крепок тому, за кем записан в писцовой книге; крестьянский “выход” впредь вовсе запрещается, и тот, кто принял чужого крестьянина, платит не только убытки владельцу вышедшего, но и высокий штраф… на Царя Государя». Понятно, что эта мера никак не может свидетельствовать о расположении царя и к «подлому» сословию. Так кому же благодетельствовал Шуйский? А получается, что никому. Этот, с точки зрения критиков (причем западников и космополитически настроенных россиян), недостойный государь имел, похоже, одну заботу: заботу о благе России. Но его показная беспристрастность, умеренность, граничащая с робостью, нерешительность по отношению к явным врагам Отечества были не самыми лучшими качествами для правителя страны. Страны, в которой народ за год с небольшим видел уже четвертого самодержца, пережил два цареубийства и, «не наблюдая общего согласия по поводу последнего царя, проявлял необыкновенное своевольство и смятение в умах».

Вместо того чтобы лишить власти и влияния всех приспешников прежнего режима, разослав их по ссылкам, тюрьмам и монастырям, он их всего лишь убрал из Москвы с глаз долой, направив воеводами и наместниками в окраинные города: князя Рубец-Масальского — в Корелу, Михаила Салтыкова — в Иван-город, Богдана Бельского — в Казань, Афанасия Власьева — в Уфу, Григория Шаховского — в Путивль. Так крамола волею самого царя переместилась из центра на окраины и ее опасность для государства, как мы увидим в дальнейшем, только усилилась. Наиболее ярко это проявилось в случае с последним назначенцем.

Князь Григорий Шаховской, более двадцати лет прослуживший на военной службе, начиная с Ивана Грозного, и недовольный своим положением, при первом же столкновении с отрядами Лжедмитрия I перешел на его сторону и стал одним из ближайших помощников самозванца, рассчитывая на еще больший карьерный рост. Однако смерть Отрепьева спутала его карты, и он, как бы на всякий случай, выкрал в царском дворце государственную печать, рассчитывая на ее возможное применение в дальнейшем. «Выкрикнутый царь», не особенно доверявший Шаховскому, вскоре по восшествии на престол отправил его на воеводство в Путивль, являвшийся в то время сильнейшей крепостью Северской земли, присоединенной к Московскому царству еще в 1500 году. Положение военного форпоста на пути крымских и литовских набегов обусловило и состав населения края. Коренные жители этих мест — севрюки отличались предприимчивостью и способностью выживать в условиях дикого поля. После присоединения Путивля к Московскому царству в его окрестностях стали селиться как «вольные люди» и беглые холопы, так и проштрафившиеся дети боярские, а также осужденные, но помилованные преступники. Это вполне соответствовало политике Москвы — заселять вновь приобретаемые земли людьми, способными постоять за себя, а значит, и за Русь Православную. Если же учесть, что Путивль со своим воеводой Рубец-Масальским одним из первых в 1604 году присягнул Григорию Отрепьеву, то можно себе представить, какую ошибку совершал Шуйский этим назначением.

Последствия не заставили себя долго ждать. Сразу же по прибытии в Путивль Шаховской собрал жителей и объявил, что царь Дмитрий жив и что «выкрикнутый царь» незаконно занимает царский престол. Жители города-крепости тут же восстали против Шуйского. Нужно полагать, Шаховской действовал согласованно со сбежавшим из Москвы в ночь торжества Шуйского над Лжедмитрием «чернокнижником» и интриганом Михаилом Молчановым — убийцей Марии и Федора Годуновых. Укрывшись в Самборе у матери Марины Мнишек, Молчанов распускал слухи о спасении царя, будоража тем самым умы польских искателей приключений и провоцируя недовольных россиян на вооруженную борьбу с правительством Шуйского. Одно время он даже себя пытался выдавать за спасшегося Дмитрия, но, боясь разоблачения, появляться в этой личине перед россиянами не решался.

Восстанию же был нужен вождь, и он явился в лице Ивана Болотникова, бывшего наемного ратника личной дружины князя Телятевского. Военная судьба этого человека сложилась неудачно: был взят в плен татарами и несколько лет проплавал галерным рабом на турецком судне. Обстоятельства его освобождения из неволи неизвестны, известно лишь, что, получив свободу, он какое-то время жил в Венеции. Во время описываемых событий Болотников как раз пробирался к себе на родину через европейские страны. В Польше его задержали и представили Молчанову как Дмитрию — царю московскому. Тот разглядел в Иване качества, необходимые для того, чтобы повести за собой недовольное население, и счел возможным направить его в Путивль с письмом к Григорию Шаховскому. Князь принял посланника как царского представителя и, оценив его умение держаться и, нужно полагать, военные навыки, дал под его начало часть своего войска. В Путивле Болотников развернул активную деятельность. От имени царя Дмитрия он обратился к жителям прилегающих сел и городов, к казакам и всем «гулящим людям» с призывом встать под его знамена, обещая волю, богатство и почести. В ответ поднялась вся Северская земля. Движение против Шуйского каким-то невероятным образом очень быстро переросло в крестьянскую войну. Дома и поместья господ подвергались разорению и разграблению, мужчины — уничтожению, а женщины — насилию. Несмотря на это, в рядах повстанцев оказалось большое число бояр и дворян, в том числе и весь воинский гарнизон во главе с князем Телятевским, бывшим хозяином холопа Болотникова.

Увещевательные меры, предпринятые правительством Шуйского, ожидаемых результатов не дали, и тогда против восставших были направлены войска. Многое зависело от результатов первых боев. Победи Шуйский — тогда колеблющееся население приняло бы его сторону и восстание, возможно, было бы подавлено в зародыше. Но рядом с мятежным городом Кромы 5-тысячное царское войско под командованием князя Трубецкого потерпело поражение от значительно меньших сил Болотникова. Это стало своеобразным сигналом к повсеместному восстанию во всех южных областях Московского царства. Сотник Истома Пашков возмутил Тулу, Венев и Каширу, Григорий Сунбулов и Прокофий Ляпунов — древнюю Рязанскую землю. На сторону еще не объявившегося «Дмитрия Иоанновича» перешли двадцать городов Орловской, Калужской и Смоленской областей. Волнения коснулись Вятки, Перми, Нижнего Новгорода. В Астрахани за Дмитрия встала не чернь, а воевода князь Хворостинин.

После победы под Кромами крестьянская армия, пополнившись дворянскими дружинами Ляпунова и Пашкова, переправилась через Оку, разграбила по пути Коломну и устремилась на Москву. В 70 верстах от столицы у села Троицкого произошла встреча Болотникова с основными силами, выставленными против него Шуйским. Бой закончился полным поражением царских войск. Преследуя отступающих, повстанцы в середине октября 1606 года достигли Москвы и остановились в селе Коломенском. Казалось бы, падение Шуйского предрешено, так как на тот момент у него не было ни верных помощников, ни надежного войска, ни денег, ни продовольствия. Но судьба еще хранила Василия Ивановича. Под Москвой с особой отчетливостью проявилась социальная несовместимость повстанческого войска. Базой, на которую хотел опираться и опирался Болотников, были холопы, беглые крестьяне и преступники. Именно к ним он обращался в своих воззваниях, направляя их против московских бояр, чиновников, купцов. Это не устраивало вождей рязанского дворянского ополчения Ляпунова и Сунбулова, в связи с чем они сочли для себя, что «большее зло» в этой междоусобице представляет Болотников, и перешли на сторону «зла меньшего». Они были прощены Шуйским, более того — Ляпунов удостоился звания думского дворянина. Активную и достаточно мощную поддержку получил Шуйский от Твери и Смоленска. Но если в Твери основную роль играл архиепископ Феоктист, то в Смоленске движение приобрело поистине народный характер. Смоляне по своему опыту уже знали все прелести польского владычества. В ноябре смоленские и тверские отряды, освобождая по пути города от сторонников Лжедмитрия, двинулись к Москве.

Шуйский послал к Болотникову гонцов с предложением отступить от самозванца и поступить на службу к нему, но тот отказался сложить оружие, заявив, что «будет на Москве не изменником, а победителем». Тогда племянник царя, двадцатилетний Михаил Васильевич Скопин-Шуйский, в недалеком прошлом «великий мечник» Григория Отрепьева, два месяца назад уже одержавший победу над мятежниками в районе реки Пахры, получив подкрепление в лице смолян, 1 декабря выступил от Даниловского монастыря к селу Коломенскому. В районе урочища Котлы противоборствующие армии сошлись в ожесточенном бою, но если холопы и казаки Болотникова сражались с отчаянием смертников, то дворянское ополчение Истомы Пашкова, находившееся в составе повстанческой армии, не вступая в бой, перешло на сторону правительственных сил. Это решило исход битвы. Мятежники еще три дня держали оборону в своем укрепленном стане, но, после того как острог загорелся, с боем прорвались к Серпухову, а потом и к Калуге, жители которой (в отличие от серпуховчан) заявили о наличии у них годового запаса продовольствия и готовности им поделиться.

Окрыленный победой, Василий Шуйский решил закрепить успех. Беспощадно расправившись с мятежниками, захваченными на поле боя (все они были утоплены), он отрядил пять воевод против восставших городов южных областей. Царским отрядам удалось снять осаду с Нижнего Новгорода, освободить Арзамас и Свияжск. Боярин Иван Романов и князь Мезецкий разбили отряд Василия Рубец-Масальского, направлявшийся к Калуге для помощи Болотникову. При этом сам Масальский погиб, а его ратные люди, памятуя о жестокой участи своих товарищей, захваченных у Котлов, от безысходности подорвали себя на бочках с порохом. Но вообще зимняя кампания была не очень удачной. Осада Венева, Тулы, Калуги не принесла лавров победителей ни брату царя Ивану Шуйскому, ни его племяннику Скопину, ни князьям Мстиславскому и Татеву.

Тем не менее положение Болотникова и его единомышленников с каждым днем становилось все отчаяннее. В осажденной Калуге начался голод, а за ним неизменные болезни и мор. «Спасшийся» Дмитрий так и не объявился. Восставшие остались без «знамени» и идейного вдохновителя. Тогда Шаховской послал за казацким самозванцем Петром, еще при расстриге объявившим себя сыном царя Федора Ивановича, якобы подмененным девочкой Феодосией для того, чтобы укрыть его от врагов. Нужно сказать, что в Смутное время была очень большая мода на самозванцев. В Астрахани, например, по очереди объявлялись один сын и два внука Ивана Грозного (Август, Иван, Лаврентий), а в Украине наследников было целых восемь (Федор, Ерофей, Клементий, Савелий, Семен, Василий, Гаврило, Мартын). Так вот, отличавшийся жестокостью к своим врагам и бесчеловечностью к беззащитным жертвам, «царевич Петр», которому предстояло стать знаменем антишуйского движения, во главе многочисленного казачьего войска, собранного с Волги, Дона, Терека и Донца, ускоренным маршем двинулся к Путивлю, а оттуда, соединившись с Шаховским, — к Туле. Узнав об этом, Телятевский, подкрепившись еще одним отрядом мятежников, выступил из Тулы в Калугу на выручку Болотникову. В районе села Пчельня он наголову разбивает царские войска, высланные ему навстречу из-под Калуги. При этом около 15 тысяч московских ратников перешли на сторону антиправительственных сил. Мстиславскому пришлось снимать осаду с Калуги и отводить оставшиеся войска к Серпухову. Воспользовавшись этим, Болотников уходит в Тулу, где соединяется с другими атаманами и воеводами, но теперь уже под знаменем «царевича Петра».

Но Шуйский уже почувствовал себя самодержцем. По всем землям, включая и монастырские, он рассылает строгие приказы собирать служилых людей и направлять их в Москву. К маю 1607 года набралось 100-тысячное войско, и Василий Иванович решает лично возглавить поход против крамольников. Двадцать первого мая армия двинулась к Туле. Первое сражение состоялось 5 июня неподалеку от Каширы у реки Восмы. Целый день длилась битва, чаша весов клонилась то в одну, то в другую сторону, успех же дела, как утверждает ряд авторов, решило предательство князя Телятевского, перешедшего на сторону правительственных сил с 4-тысячным отрядом. Через несколько дней состоялось повторное сражение уже в окрестностях Тулы. И на этот раз военная удача была на стороне Шуйского. Шаховской, Болотников и «Петр Федорович» заперлись в Туле. Началась четырехмесячная осада, но ни попытки уморить осажденных голодом, ни приступы крепостных стен не дали нужного результата.

Осада Тулы не требовала большого количества воинов, поэтому часть войска (татары и мордва) была направлена царем в карательную экспедицию по городам и уездам Северской Украины, чтобы «всяких людей воевать, и в полон имать, и живот их грабить за их измену и за воровство, что они воровали, против московского государя стояли и царя Василия людей побивали». А тем временем муромскому сыну боярскому Кровкову пришла мысль, как с наименьшими потерями одолеть мятежный город. Он запрудил наносной землей реку Упу, в результате чего вода вышла из берегов, обступила город, влилась внутрь его и прервала сообщения жителей с окрестностями. Начался голод. Находясь в безвыходном положении, Шаховской, Болотников и Лжепетр вступили в переговоры с царскими воеводами об условиях сдачи. Под обещание о помиловании они прекратили сопротивление и 10 октября явились с повинной в ставку Василия Шуйского. Характерна повинная речь Болотникова, стоящего перед царем на коленях и с саблей на шее: «Я исполнил свое обещание, — сказал он, — служил верно тому, кто назвал себя Дмитрием в Польше: справедливо или нет — не знаю, потому что сам я прежде никогда не видел царя. Я не изменил своей клятве, но он выдал меня, теперь я в твоей власти: если хочешь головы моей, то вели отсечь ее этой саблей, но если оставишь мне жизнь, то буду служить тебе так же верно, как и тому, кто не поддержал меня». Вот каковым был на самом деле Болотников. А мы-то длительное время считали его отважным вождем первой крестьянской войны против окончательного закрепощения крестьян, в то время как он, бывший галерный раб, одаренный от природы и чему-то научившийся за годы своих странствий, искренне желавший положить на алтарь Отечества свои знания и умения, всего лишь искал место и способ приложения своих сил. Ну а то что Молчанов был первым, кого он встретил, возвращаясь на Родину, — не вина его, а беда. За свою невольную ошибку Болотников испил чашу страданий до дна. Его публично помиловали, но сослали в Каргополь, где тайно «посадили в воду», то есть утопили. Со Лжепетром церемонились меньше — его просто повесили, а вот «всей крови заводчик» князь Шаховской отделался всего лишь ссылкой на Кубенское озеро.

Шуйский вернулся в Москву триумфатором. Ему казалось, что все тревоги позади и что пора подумать о наследнике престола, ибо в свои пятьдесят пять лет он по злой воле Бориса Годунова не был даже женат. Распустив по домам утомленное войско и отслужив благодарственный молебен в Троице-Сергиевой лавре за дарованную победу над супостатом, царь наконец-то нашел возможность сочетаться браком с Марией Буйносовой-Ростовской, с которой был помолвлен еще при расстриге. Удивительно, но брак этот оказался роковым и для него, и для Московского государства в целом. Любовь, захлестнувшая его на склоне лет, располагала к неге, роскоши и лености. Он не только сам охладел к государственным делам и ратным подвигам, но заразил своим состоянием советников, воевод и воинов. Одновременно с царем медовый месяц праздновал и его племянник Михаил Скопин-Шуйский, обвенчавшийся с Анастасией Головиной.

А над царством тем временем вновь сгущались тучи. В августе 1607 года, еще до взятия Тулы, так страстно желавшей появления своего царя и избавителя Дмитрия Ивановича, в тюрьме северского городка Пропойска объявился названый царь Димитрий — он был помещен в острог как неизвестно чей лазутчик. С разрешения местных властей самозванец перебрался в Стародуб, где доверчивые жители «стали собирать для него деньги и рассылать во все стороны грамоты по городам, чтобы высылали людей и казну так счастливо отыскавшемуся царю». А новоявленный царь бросил клич по приграничным польско-литовским областям. «Я первый раз, — писал он, — с литовскими людьми Москву взял, хочу и теперь идти к ней с ними же». Кем был этот самозванец на самом деле, никто толком так и не знает. Одни современники считали его сыном Курбского, другие — школьным учителем, третьи — поповичем, а первый царь династии Романовых в письме к принцу Морицу Оранскому назвал его жидом, которого послал на Московское царство польский король Сигизмунд. Единственное, что о нем было достоверно известно, так это то, что он отлично разбирался в Священном Писании и досконально знал «весь круг церковный», то есть всю обрядовую сторону православного церковного богослужения. По своим личным качествам это был человек, умевший пользоваться представившимися ему возможностями и вполне подходящий на роль лжецаря: умный и ловкий, когда можно — наглый, когда нельзя — трусливый и, как всякий обманщик, лишенный всяких нравственных начал. Лично знавшие его поляки характеризовали нового самозванца безбожным, грубым, жестоким, коварным, развратным, составленным из преступлений всякого рода.

Вокруг нового Лжедмитрия начала собираться дружина, во главе ее оказался некий поляк Меховецкий, который, по некоторым сведениям, и был инициатором этого самозванства. Только сил было еще так мало, что дружина не могла прийти на помощь Болотникову в осажденной Туле, тем не менее их вполне хватило на то, чтобы напасть на город Козельск и разграбить его. Часть поляков, отягощенных добычей, вознамерилась было покинуть стан Лжедмитрия, но Меховецкий решил воспрепятствовать этому. Запахло вооруженной разборкой, и самозванец счел за благо тайно покинуть свою армию. С небольшим отрядом преданных лично ему людей он засел в Орле, но и там не чувствовал себя в безопасности из-за состоявшегося на него покушения. По просьбе Меховецкого он вернулся к своему войску, но, увидев, что беспокойство в стане не улеглось, вновь оставил его.

Однако обстоятельства благоприятствовали самозванцу. Дело в том, что накануне в Польше разразился сильнейший внутренний кризис. Владетельные паны под предводительством Зебжидовского подняли восстание против Сигизмунда. Борьба проходила с переменным успехом, но победа в итоге досталась королю, чью армию возглавлял один из талантливейших полководцев того времени гетман Жолкевский. Разбитые отряды мятежников, не желавших повиноваться королю и привыкших к войне, решили поискать счастья в Московском государстве. Первые отряды прибыли к самозванцу от князей Романа Рожинского (тысяча воинов под командой Валавского) и Адама Вишневецкого (другая тысяча во главе с Тышкевичем). Печально знаменитый впоследствии пан Лисовский явился лично. В декабре по предложению последнего была предпринята осада Брянска, от которой скоро пришлось отказаться в связи с наступившими холодами, и все войско Лжедмитрия II отправилось зимовать в Орел.

Тем временем в Польше множилось число искателей приключений как среди противников, так и среди верноподданных польского короля. Возглавил это движение уже известный нам князь Рожинский. Когда его отряд достиг 4 тысяч человек, а это произошло в начале 1608 года, Рожинский выступил в поход. Заняв Кромы, он отрядил посольство в Орел. Польские послы вели переговоры в ультимативной форме. Номинально признавая самозванца царем, они потребовали всю полноту власти и денег. На коле (казачьем круге) прежний гетман Меховецкий был отстранен и объявлен вне закона, а на его место «выкрикнули» князя Рожинского. И самозванец, сначала пытавшийся что-то возражать, вынужден был согласиться с этим. Вскоре к повстанцам присоединились 3 тысячи запорожских и 5 тысяч донских казаков. Последними предводительствовал Иван Заруцкий, тернопольский уроженец, отведавший татарского плена и воинской удачи. Был он смел, красив и… крайне безнравственен.

К маю 1608 года численность мятежного войска достигла 20 тысяч, и Лжедмитрий начал свой поход на Москву. Первое поражение царскому войску он нанес 10–11 мая в районе Болхова, занял город и захватил 5 тысяч пленных, которые притворно согласились присягнуть ему. Дальше его путь шел через Козельск, Калугу, Можайск и Звенигород. Никто не оказывал сопротивления, наоборот — на каждом шагу к нему присоединялось все большее количество людей, недовольных правлением Шуйского. В Звенигороде польско-«воровскому» воинству пришлось остановиться. В стан гетмана Рожинского прибыли послы польского короля, которые в это время вели тяжелые переговоры с московским правительством.

Остановимся на этом поподробнее, так как все события были неразрывно связаны между собой. После убийства Григория Отрепьева Шуйский и его союзники, во избежание осложнений с польской короной, бросились спасать жизнь и имущество оставшихся в живых поляков, и в первую очередь послов Олесницкого и Гонсевского, а также Юрия Мнишека, князя Вишневецкого и других высокородных панов. Бывшую царицу Марину Мнишек отпустили к отцу. Ко всем приставили дополнительную охрану, которая выполняла и роль караула, чтобы поляки не сбежали без царского разрешения. В процессе препирательств Боярской думы и королевских послов стороны пришли к общему мнению: в захвате царского престола Лжедмитрием никто конкретно не виноват. «Все делалось по грехам нашим, — согласились бояре, — этот вор обманул и вас и нас». Однако, вопреки ожиданиям, домой были отпущены только рядовые поляки, послы же и знатные паны оставались в Москве в качестве заложников и гарантов безопасности московского посольства, отправленного в Польшу 13 июня 1606 года — через четыре недели после убийства Лжедмитрия и расправы над поляками — для того, чтобы объяснить королю обстоятельства происшедшего. Русских послов, князя Григория Волконского и дьяка Андрея Иванова, неприветливо встретили за границей. В городах, посадах и панских имениях «их бесчестили, бранили непристойными словами, называли изменниками, в Минске в их людей бросали камнями и грязью и хотели драться, к посланникам на двор приходили, бранили и хотели убить». Шуйскому был очень нужен мир с Польшей, тем не менее он выдвинул королю практически невыполнимые требования: удовлетворение за кровопролитие и расхищение царской казны, совершенные польским ставленником и его польским окружением. Но главное, чего хотел добиться царь, так это невмешательства Польши в московские дела: поляки не должны оказывать помощь новым самозванцам, а король — разрешать своим подданным участвовать в этих авантюрах. Сигизмунда же в это время тоже больше заботили события внутри страны, его противостояние с сеймом — ракош, — поэтому мир ему был нужен не меньше, чем Шуйскому. Для проведения соответствующих переговоров в октябре 1607 года (сразу же после подавления восстания Болотникова) в Москву приехали Сигизмундовы послы: пан Витовский и князь Друцкий-Соколинский. Они поздравили Василия Шуйского с восшествием на престол и потребовали освобождения задержанных послов и других поляков. Переговоры, как всегда, проходили сложно, но в конце концов между Москвой и Польшей было заключено перемирие на три года и одиннадцать месяцев на условиях, которые в общих чертах сводились к следующему: стороны не должны помогать врагам друг друга; царь отпускает поляков, задержанных в России, а король — русских, задержанных в Польше; король отзывает из России всех поляков, находящихся в войске самозванца, и впредь никому из своих подданных не разрешает вмешиваться в московские дела. Договор этот был подписан 25 июня 1608 года, но, как мы помним, еще до его подписания польские послы направили в Звенигород своего представителя пана Борзковского с приказом к полякам, сопровождавшим Лжедмитрия II, оставить его и выйти из Московского государства. Впоследствии мы увидим, что договора пишутся для того, чтобы их нарушать. А при желании у короля, впрочем как и у царя, всегда найдется отговорка: такой-то имярек «заворовал» и ему неподвластен, но как только появится возможность, он будет обязательно наказан за все прегрешения сразу. Так и в этом случае. Послы выполнили условия договора, приказали Рожинскому и другим покинуть пределы Московского государства, а те не послушались, заявив, что уж если они взялись за дело, то доведут его до конца, посадят «государя на престол его прародителей».

Наступление Лжедмитрия на Москву продолжилось, не встречая сопротивления со стороны Шуйского. Правда, Василий Иванович выслал было навстречу войско под командованием Скопина-Шуйского и Ивана Романова, но там открылся заговор. Князья Катырев, Трубецкой и Троекуров вместе с другими, менее знатными людьми решили перейти к самозванцу, но их схватили, пытали, после чего рядовых участников казнили, а знатных заговорщиков разослали по тюрьмам. Ненадежное же войско, во избежание предательства, было отведено к Москве. Первого июня к Москве подошел и Лжедмитрий. Его армия еще не была столь многочисленной, чтобы штурмовать либо вести планомерную осаду, поэтому после тщательной рекогносцировки местности она начала обустраиваться в районе села Тушино, между Москвой-рекой и Всходней. Отсюда и общеизвестное имя самозванца — Тушинский вор. Королевские послы еще раз попытались было воздействовать на Рожинского и других поляков с тем, чтобы они покинули московские пределы, но безуспешно. Тушинцы готовились к решительной битве. Царские войска, численностью около 70 тысяч, во главе со Скопиным-Шуйским стояли на реке Ходынке напротив войск самозванца, а царь с отборными резервными полками — у Пресненских прудов и на Ваганькове. На рассвете 25 июня Рожинский врасплох напал на Скопина, опрокинул его передовые отряды, захватил весь обоз и гнал бегущих до самой Пресни, откуда те, получив подкрепление от царя, уже сами погнали поляков. После ожесточенной схватки враждующие стороны остановились на противоположных берегах реки Ходынки. Опасаясь нападения со стороны царских войск, тушинцы приступили к укреплению своего стана: они выкопали ров, установили частокол, башни и ворота. А к самозванцу из Польши прибывали все новые и новые вооруженные отряды во главе с такими искателями денег и приключений, как Бобровский, Млоцкий, Зборовский, Выламовский, Ян Сапега.

Таким образом, в Московском царстве установилось двоевластие, причем военная инициатива принадлежала уже не Шуйскому. Желая взять Москву в кольцо, Лисовский со своими лисовчиками-казаками совершил обходной маневр вдоль Оки и оказался к югу от столицы. Он захватил Зарайск, разбив наголову рязанского воеводу Захара Ляпунова, разорил и разграбил Коломну, но по пути в Москву сам потерпел поражение от князей Куракина и Лыкова.

Мы уже упоминали, что одним из условий подписанного московско-польского договора о перемирии был выезд за пределы Руси польских заложников, в том числе Юрия и Марины Мнишеков. И вот под усиленной охраной к польской границе отправляется «царицын» поезд. Однако гетману Рожинскому было крайне важно «воссоединить разлученных супругов» — надо было придать хотя бы внешнюю видимость законности притязаний Тушинского вора на московский трон. Поэтому вслед за поездом отправляется отряд Зборовского, который настигает его, разбивает сопровождавший поляков московский отряд и доставляет бывших заложников в стан Сапеги. Начался торг по поводу условий, на которых Мнишеки согласились бы признать Тушинского вора за царя Дмитрия. Сошлись на 300 тысячах рублей, Северском княжестве и четырнадцати городах — разумеется, после взятия Москвы. Пятого сентября 1608 года в присутствии Сапеги состоялось тайное венчание по католическому обряду Марины со вторым Лжедмитрием.

А через несколько дней Сапега, действовавший автономно от Тушинского вора, двинулся по направлению к Троицкому монастырю, надеясь захватить эту богатейшую обитель московских патриархов и перекрыть пути сообщения Москвы с северными областями государства. Против него царь выслал брата своего, Ивана, но приведенные им ратники были уже настолько деморализованы, что при первом же столкновении они, не желая воевать ни за царя московского, ни за царя тушинского, разбежались по домам ждать развязки борьбы. Сапега же, усиленный подошедшими отрядами Лисовского, рыскавшими по окрестностям Москвы в поисках добычи, продолжил путь к лавре, которой достиг 23 сентября. Монастырь уже в те времена представлял собой весьма внушительную крепость, не уступающую по своим сооружениям ни Смоленскому кремлю, ни Московскому. Так что рассчитывать на легкую добычу полякам не приходилось. Началась осада. Но если в других сражениях русские еще раздумывали, кого поддерживать: одного ли, другого ли царя, то здесь сомнений не было — они защищали Православную Русь и ее святыню — гроб преподобного Сергия. Несмотря на то что осаждавших насчитывалось около 30 тысяч при 63 орудиях, они ничего не смогли сделать с 2–3-тысячным гарнизоном защитников. Все атаки были отбиты, все подкопы разрушены, все пожары потушены. Более того, осажденные неоднократно предпринимали смелые вылазки за крепостные стены, нанося ощутимый урон противнику. Конечно, единичные случаи предательства со стороны защитников монастыря имели место — куда без этого? Но отрадно, что во время осады случился массовый переход в осажденную крепость 500 казаков во главе с атаманом Епифанцем. Правда, не обошлось в монастыре и без серьезных проблем, вызванных теснотой, недоеданием, отсутствием дров, болезнями, а также характерных для осажденных городов подозрений в измене и предательстве. На этой почве главный воевода князь Григорий Роща-Долгорукий конфликтовал не только с архимандритом Иоасафом и монастырской братией, но и со своим ближайшим помощником воеводой Алексеем Голохвастовым. Дело доходило до арестов, пыток и даже до подстрекательства к бунту, что и неудивительно для тех условий, в которых находились осажденные, потерявшие к весне 1609 года две трети своего состава. Тем не менее защитники лавры продолжали делать свое дело, отбиваясь на монастырских стенах и производя вылазки за пределы крепости. История сохранила для потомков имена особо отличившихся защитников: Ананий Селевин, стрелец Нехорошев, крестьянин Никифор Шилов.

Но если Троицкий монастырь под круглосуточное церковное богослужение благодаря своим защитникам оставался неприступным для иноземных разбойников и русских предателей, то о других городах и других служилых людях этого не скажешь. После поражения Ивана Шуйского и начала осады Сергиевой обители Москва пришла в уныние. Многим показалось, что это начало конца. В Тушино потянулись перебежчики: сначала мелкие «сошки», дьяки и подьячие, жильцы и дворяне, а потом и стольники — князья Дмитрий Трубецкой и Дмитрий Черкасский, Алексей Сицкий и Михаил Бутурлин, братья Засекины. Не видя перспективы скорого взятия Троице-Сергиевой лавры, Лисовский со своими казаками пошел в рейд по северным землям. Первым ему покорился Суздаль, покорился не сразу и не силой оружия, а под влиянием примера группы противников Шуйского, начавших присягать Тушинскому вору. Основав в Суздале временную ставку, Лисовский поспешил разослать свои отряды по другим городам. Следующей его добычей стал Владимир, и опять без применения какой-либо силы. На этот раз инициатором сдачи выступил воевода Иван Годунов, родственник царя Бориса, отдавший предпочтение новому Лжедмитрию. Переяславцы переметнулись на сторону самозванца без всяких колебаний и сразу же примкнули к польскому отряду, направлявшемуся в Ростов. Несколько тысяч ростовцев под влиянием митрополита Филарета Романова и воеводы Третьяка Сеитова осмелились дать бой на подступах к городу, но были разбиты и отступили к Ростову, где смогли продержаться еще три часа. Поляки и переяславцы взломали дверь соборной церкви, перебили множество находившихся там людей, а митрополита с бесчестием повезли в Тушино, где названый Дмитрий «по-родственному» произвел его в патриархи подвластного ему царства. Напуганный ростовскими событиями ярославский воевода князь Федор Борятинский мало того что послал Вору повинную грамоту, 30 тысяч рублей и обязался снарядить ему тысячу всадников, так еще и сам оказался проводником его политики, направив дальше на север наказ и целовальную грамоту. Его примеру последовали Вологда со своим воеводой Пушкиным, Тотьма с представителем знаменитой семьи Строгановых, а всего тушинскому царю присягнуло двадцать два города. Присягнули из-за бессилия Шуйского, по незнанию, на чьей стороне правда, и не видя ценностей, которые должны были бы защищать; руководствовались они лишь инстинктом самосохранения. Обрадованный таким победным шествием, Тушинский вор сначала рассылал похвальные грамоты, обещая дворянам и служилым людям царское жалованье, церквам — тарханные грамоты, а жителям — освобождение от царских податей. Но вскоре политика изменилась. В Тушино прибывало все больше и больше людей, а их всех нужно было хоть как-то кормить, поэтому в города и уезды полетели разнарядки на продукты, фураж, зимнюю одежду. В то же время гетману Рожинскому казалось, что окончательное покорение Московии — дело недалекого будущего, поэтому он, и раньше-то не особо считавшийся с самозванцем, тут и вовсе распоясался, по-хозяйски распоряжаясь в его палатах и угрожая «свернуть ему шею» в случае неповиновения.

Уже более полугода казаки и польские авантюристы добывали царскую корону названому Дмитрию, а обещанных им денег и богатства все нет и нет. Царская казна близко, но «видит око, да зуб неймет», вот они и решили не откладывать на потом получение причитающейся им награды. В стане Рожинского образовалась инициативная группа во главе с неким Андреем Млоцким, которая начала изготавливать грамоты с требованием повышенных податей с каждой учтенной сохи и выти обрабатываемой земли и направлять с этими грамотами по городам и весям смешанные русско-польские отряды. Только ознакомившись с их содержанием, люди понимали, в какую кабалу они загнали себя своей же присягой самозванцу. Но делать нечего, в Тушино потянулись возы с припасами, а люди «стали думать и гадать, как бы вора соглядать».

Москва же тем временем, по выражению С. Ф. Платонова, дошла до глубокого политического разврата. Не уверенные ни том, ни в другом царе москвичи устраивались так, чтобы им было хорошо и в случае успеха Шуйского, и в случае успеха Вора. В некоторых семьях отец служил одному царю, а сыновья — другому, чтобы иметь сторонников в обоих лагерях. Часто бывало, говорит А. Ничволодов, что родственники, пообедав вместе, разъезжались затем на службу — одни к Шуйскому, а другие к Вору с тем, чтобы опять по-приятельски съехаться за следующей трапезой. Или так: «перелет» ехал в Тушино, целовал крест, получал жалованье, деревеньку, а то и сан, а потом возвращался в Москву, винился, испрашивал прощение и… жалованье. Московские купцы в погоне за прибылью возили товары в Тушино, наживаясь на этом, в то время как в самой Москве чувствовалась острая нехватка тех же товаров — в результате цены катастрофически росли.

Авторитет Василия Шуйского падал с каждым днем. Недовольные им бояре, дворяне и купцы составляли разные планы заговоров с целью его свержения. В феврале 1609 года князем Романом Гагариным и Григорием Сумбуловым была предпринята попытка поднять мятеж, но она была нейтрализована стараниями патриарха Гермогена. Через два месяца вскрылся заговор боярина Крюк-Колычева, планировавшего физическое устранение царя, — заговорщик был казнен. Но и это не успокоило общество, носились слухи, что Шуйского убьют то на Николу летнего, то на Вознесение. Единственное, что могло спасти царя, так это успех дела, порученного им племяннику Михаилу Васильевичу Скопину-Шуйскому, направленному в Новгород для ведения переговоров со шведскими послами об оказании военной помощи и для мобилизации русских северных земель на борьбу с Тушинским вором.

Еще в феврале 1607 года шведский король Карл IX предлагал свою помощь Василию Шуйскому в борьбе с Лжедмитрием и его польскими покровителями, но царь, не желая окончательного разрыва с польским королем, отклонял все предложения, и только реальная угроза потери власти заставила его пойти на этот весьма рискованный шаг. Миссия Скопина была достаточно сложна: северо-запад Руси подвергся влиянию самозванца не в меньшей степени, чем вся страна. Особенно острую форму приобрело противостояние сторон в Пскове, где власть захватили «меньшие люди»: стрельцы, казаки, городская чернь. Арестовав воеводу Петра Шереметева и других знатных граждан, они подвергли ограблению не только их имения, но и церковное имущество. Узнав о бунте, к ним на подмогу из Тушина прибыл отряд, возглавляемый дворянином Федором Плещеевым, приход которого ознаменовался массовыми расправами. Бывший воевода был задушен в тюрьме, других сторонников Шуйского пытали, казнили, сажали на кол. В обстановке всеобщего смятения случился пожар, уничтоживший добрую часть города. Поджигателями объявили дворян и богатых горожан, что дало возможность приверженцам Тушинского вора вылить на них свою ненависть через грабежи, изнасилования, убийства.

Жители Иван-города и Орешка принесли присягу Лжедмитрию, новгородцы колебались, в связи с чем Скопин-Шуйский, опасаясь предательства, покинул Новгород и направился в Швецию для ведения переговоров. Только благодаря активному вмешательству новгородского митрополита Исидора сторонники московского царя взяли верх, и городские старосты, догнав Скопина уже в устье Невы, попросили его вернуться, обещая всяческую помощь в борьбе с самозванцем. Но тут возникла новая опасность — пришло известие, что на Новгород движется толпа поляков и русских изменников во главе с полковником Кернозицким. Выступить против него вызвался второй новгородский воевода, Михаил Татищев, личность во многом противоречивая, но, бесспорно, честолюбивая и корыстная. За непродолжительное пребывание в городе он успел нажить себе массу недоброжелателей. Они-то и донесли, что Татищев замыслил измену. Скопин-Шуйский ничего лучшего не придумал, как в присутствии самого обвиняемого публично огласить донос, что вызвало всплеск эмоций, завершившийся тут же грязным и кровавым самосудом (январь 1609 г.). Прямых доказательств измены Татищева не было ни тогда, ни сейчас, но косвенно донос подтвердился переходом на сторону самозванца большого количества служилых людей, находившихся у него в подчинении. В результате против наступающих поляков новгородцы смогли выставить лишь плохо организованные крестьянские ополчения. Однако, прослышав, что на помощь Новгороду идут шведские наемники, Кернозицкий проявил осторожность и отошел к Старой Руссе.

И действительно, в конце февраля 1609 года в Выборге шурин Скопина стольник Головин и дьяк Зиновьев заключили с поверенными короля договор, согласно которому Швеция обязывалась отпустить на помощь Шуйскому 2 тысячи конницы и 3 тысячи пехоты наемного войска да сверх того неограниченное количество добровольцев, изъявляющих желание служить московскому царю. За это Шуйский отказывался от своих притязаний на Ливонию, соглашался на постоянный союз с королем против Польши и брал на себя взаимные обязательства по оказанию военной помощи в случае необходимости. Делалось это, конечно, не бесплатно. В 37 тысяч рублей была оценена военная помощь, а сверх того царь обещал передать шведскому королю через одиннадцать недель после вступления наемников на Русскую землю город Корелу со всем ее уездом. Двадцать шестого марта 5-тысячное наемное шведское войско, навербованное со всей Европы и устремленное не к чести и справедливости, а к материальной наживе и плотским удовольствиям, вступило на Русскую землю. Возглавлял этот интернациональный корпус талантливый двадцатисемилетний полководец Якоб Понтус Делагарди. Первым делом князь Скопин-Шуйский подписал Выборгский договор и выплатил прибывшим 8 тысяч рублей, из них 3 тысячи — соболями. Он убедил Делагарди не распылять силы на малозначимые цели, а направить острие наступления на Москву. Уже в конце апреля воевода Чулков и шведский генерал Эверт Горн изгнали тушинцев из Старой Руссы и нанесли поражение полковнику Кернозицкому, взяв 9 пушек, знамена и пленников. Удачное начало операции способствовало тому, что намучившиеся под тушинско-польским владычеством русские города при приближении русско-шведских войск стали добровольно переходить на сторону московского царя. Порхов, Торопец, Торжок встречали своих освободителей хлебом и солью. Второй удачный бой произошел неподалеку от Торжка между 3-тысячным отрядом пана Зборовского и князя Шаховского, с одной стороны, и 2-тысячным отрядом Головина и Горна — с другой. Понеся значительные потери, тушинцы отступили. Десятого мая по направлению к Твери из Новгорода выступило 2-тысячное новгородское ополчение, а из Тёсово — 10-тысячное шведское войско. По пути русское ополчение усилилось 3-тысячным пополнением смолян, предводительствуемым князем Борятинским, уже приобретшим боевой опыт по изгнанию воровских шаек из Дорогобужа и Вязьмы. Через два месяца шведские и русские отряды объединились на подступах к Твери, где 12 июля между ними и вышедшими из города поляками и русскими изменниками состоялось упорное сражение, в котором союзные войска, хоть и имевшие численное превосходство, оказались слабее и отступили. Однако к утру следующего дня они оправились, привели в порядок свои силы, скрытно подобрались к городским стенам и внезапным броском овладели городскими воротами. Во избежание полного поражения Зборовский со своими отрядами покинул Тверь и направился к Троице-Сергиевой лавре. Скопин же, воодушевленный успехом, продолжил движение в сторону Москвы, но, не дойдя до нее 130 верст, получил известие, что шведы под предлогом невыплаты денег подняли мятеж и возвращаются назад. Дальнейшее продвижение Скопина по направлению к Москве было равносильно самоубийству, поэтому он, послав своих помощников уговаривать Делагарди возвратиться, переправился через Волгу и расположился в Калязине, ожидая подхода ополчений из северных земель и результатов переговоров со шведами. Прибытие тысячи иностранцев во главе с Христиерном Сомме (Зоме) было хорошим знаком. Еще больше уверенности придавал непрекращающийся поток русских добровольцев, вливавшихся в общенациональное движение по освобождению исстрадавшейся Руси. Сапега и Зборовский попытались было атаковать лагерь Скопина-Шуйского, но во встречном бою на реке Жабне потерпели поражение и возвратились к Троицкому монастырю.

А Скопин окунулся в подготовку необученных ратному делу русских ополченцев, в чем ему весьма активно помогали шведские наемники генерала Сомме. Но одно дело «свои», довольствующиеся тем, «что Бог пошлет», и другое — чужие наемники, требующие «деньги вперед» за свое участие в дальнейшем походе на Тушинского вора. Он рассылал письма по городам и монастырям с требованием денег, от имени царя обещая возвратить их «вдвое» после окончания Смуты. Реакция была разной. Пермяки, рассчитывавшие отсидеться за дальностью своего местоположения, под разными предлогами уклонялись от помощи деньгами и ратными людьми. А вот устюжане, вычегодцы, вологжане помогали, чем могли. Купцы Строгановы посылали ратников и деньги без всяких обращений. Иноки Соловецкого монастыря выгребли казну до последней копейки, отправив Шуйскому 17 тысяч рублей и… одну серебряную ложку.

В Смутное время с особой яркостью проявилась антиномичность характера русского народа: в нем самым неожиданным образом уживались ужас и восхищение, ничтожество и величие, отвращение и любовь, преступление и подвиг, рабство и свобода. Характерно в этом отношении поведение русских людей в зависимости от того, к какому лагерю они присоединились в эти судьбоносные годы. Горько читать воспоминания отечественных и иностранных наблюдателей о том, как вели себя русские, примкнувшие к самозванцам и польским интервентам. Н. М. Карамзин в своем замечательном труде приводит следующие слова свидетеля тех ужасных событий: «Россию терзали свои более, нежели иноплеменные: путеводителями, наставниками и хранителями ляхов были наши изменники… В лесах, в болотах непроходимых россияне указывали или готовили им путь, и числом превосходным берегли их в опасностях, умирая за тех, которые обходились с ними как с рабами. Вся добыча принадлежала ляхам: они избирали себе лучших из пленников, красных юношей и девиц… Сердце трепещет от воспоминания злодейств: инокинь обнажали и позорили, всех твердых в добродетели предавали жестокой смерти; метали с крутых берегов в глубину рек, расстреливали из луков и самопалов; в глазах родителей жгли детей, носили головы их на саблях и копьях; грудных младенцев, вырывая из рук матерей, разбивали о камни…Гибли Отечество и Церковь:…на иконах играли в кости… в ризах иерейских плясали блудницы.

Иноков, священников палили огнем, допытываясь их сокровищ; отшельников, схимников заставляли петь срамные песни, а безмолвствующих убивали… Сердца окаменели, умы омрачились… В общем кружении голов все хотели быть выше своего звания: рабы господами, чернь дворянством, дворяне вельможами. Не только простые простых, но и знатные знатных, и разумные разумных обольщали изменою, говоря: мы блаженствуем; идите к нам от скорби к утехам!» Современникам казалось, что россияне уже не имели ни Отечества, ни Души, ни Веры; что государство, зараженное нравственной язвой, в страшных судорогах кончалось.

Однако и Тушинский вор не был абсолютным средоточием зла. Он не говорил: «Убивай, грабь, насилуй!» Напротив, он даже пытался бороться с теми, кто компрометировал его так называемое царствование. По его приказу был казнен пан Наливайко, который во Владимирском уезде «побил до смерти своими руками дворян и детей боярских и всяких людей, мужиков и женок 93 человека». Такого же отношения к «беспредельщикам» он требовал и от своих воевод. Но это были только благие пожелания. Поляки и тушинские изменники быстро доказали, что они пришли не во благо России, а лишь для своей корысти, что пропасть между ними и подавляющим большинством населения непреодолима, что Россией должен править не тот, кто обещает «златые горы», сидя в Перемышле, Туле или Тушине, а московский царь, пусть и не очень хороший, но по закону считающийся «хозяином земли Русской», а следовательно, являющийся гарантом целостности государства, гарантом безопасности своих подданных. Удивительно, но зачинателями и выразителями этих государственнических идей стали не князья и бояре, а духовенство и простые посадские и сельские жители. Всем известно, что патриарх Гермоген был очень невысокого мнения о способностях Василия Шуйского, но для сохранения порядка в государстве он сделал все, чтобы бунт, поднятый Сунбуловым и Гагариным в феврале 1609 года, не был поддержан москвичами. Нельзя не вспомнить и митрополита новгородского Исидора, который положил конец сомнениям, витавшим в умах новгородцев по поводу московской или тушинской ориентации, и принял самое деятельное участие в мероприятиях Скопина-Шуйского по консолидации северных областей и мобилизации самих новгородцев. В том же ряду стоит и игумен Иоиль, убеждавший жителей Балахны «не отставать от нижегородцев» и сохранять верность Василию Шуйскому.

А реальное сопротивление Тушинскому вору началось с северного городка Устюжны, не имевшего ни своего воеводы, ни укрепленного острога. Жители города вместе с подошедшими к ним на помощь белозерцами решили сесть в осаду против тушинских разбойников. Для организации обороны в Устюжну прибыл небольшой отряд во главе с дворянином Андреем Ртищевым. В первом же бою (5 января 1608 г.) ополчение было «посечено как трава», но тушинцы по какой-то причине не стали развивать успех и отошли. Воспользовавшись передышкой, оставшиеся в живых устюжане и белозерцы начали спешно возводить острог и вооружаться. Скопин-Шуйский прислал им из Москвы пороху и еще 100 ратных людей. Третьего февраля тушинцы подошли к острогу, но, как ни старались, взять его не смогли. Потеряв часть людей и вооружения, поляки ушли и больше к Устюжне не возвращались. Успех устюжан воодушевил остальных. Против ляхов поднялись Галич, Кострома, Вологда, Городец, Бежецкий Верх, Кашин. В ответ полки Лисовского, Тышкевича и Шаховского провели карательную экспедицию по мятежным землям. Были сожжены Кинешма, Старица, Юрьевец и предместья Ярославля. Местом ожесточенных боев стало до того малоизвестное село Данилово в 60 верстах от Ярославля. Сначала успех сопутствовал восставшим, разбившим даже суздальского воеводу Федора Плещеева, но потом тушинцы, собрав большие силы, взяли приступом Даниловский острог и учинили там кровавую бойню для сотен и тысяч черных людей. Некоторые города были вновь захвачены поляками и русскими изменниками, вновь лилась кровь, но волну народного сопротивления остановить было уже невозможно. Восстанию же требовался предводитель. На помощь северным городам Скопин-Шуйский посылает воеводу Вышеславцева, который без особого труда занимает Романов, Пошехонье, Мологу, Рыбинск. Когда у него набирается около 40 тысяч ратников, он во встречном бою наносит поражение тушинскому воеводе Тышкевичу, после чего занимает Ярославль и Углич.

А от Астрахани к Москве с 3-тысячным, хорошо обученным войском уже двигался воевода Федор Иванович Шереметев. Его полки, безуспешно простоявшие более года под мятежным городом, где засел очередной «царевич» Август, были отозваны Шуйским на помощь центральной власти. Свой поход-возвращение Шереметев начал с освобождения от повстанцев острога и города Царицына (24 октября 1608 г.). Дальнейший его путь вверх по Волге, хоть и очень медленный, сопровождался практически повсеместными восстаниями жителей городов и сел против тушинских воровских гарнизонов. В Нижний Новгород, жители которого встречали его как освободителя, он прибыл лишь весной 1609 года. Немного отдохнув и пополнив ряды за счет ополчений с мест, Федор Шереметев через Муром, Касимов (его он взял приступом) двинулся на Владимир. Владимирцы, узнав о приближении верных царю Василию войск, схватили своего воеводу Вельяминова, верно служившего Тушинскому вору, привели его в соборную церковь, дали возможность исповедоваться и причаститься, после чего забили камнями. Попытка же овладеть Суздалем успехом не увенчалась, вследствие чего Шереметеву пришлось отойти во Владимир и обосноваться там на некоторое время.

Но, говоря о подвигах Скопина, ополчения северных городов и Шереметева, мы должны иметь в виду, что и Москва собой что-то да представляла. Там было достаточно сил, правда, не для того, чтобы победить Тушинского вора, но защитить себя от его отрядов, обложивших город со всех сторон, Москва могла совершенно спокойно. Об этом свидетельствуют события Троицына дня (25 июня 1609 г.), когда поляки, уже знавшие о приближении Скопина к Твери, внезапной атакой сбили передовые отряды горожан, подошли к самой Москве, а потом, как бы приглашая москвичей на битву, отошли за Ходынку и расположились на ее берегу. Царь Василий послал против них все свои войска с пушками и дубовыми гуляй-городами на возах, через их бойницы стрельцы вели прицельную стрельбу. Завязалась упорная битва, в которой поляки и казаки начали одолевать царское войско. Казалось, победа их близка, но неожиданное для поляков появление свежих сил под началом князей Ивана Куракина, Андрея Голицына и Бориса Лыкова полностью изменило ситуацию: тушинцы были остановлены, а потом и обращены в бегство. Только донские казаки Заруцкого смогли задержать наступающих москвичей на рубеже реки Химки. В этом сражении тушинцы потеряли практически всю свою пехоту.

Нужно сказать, что в это время заметную роль в организации обороны Москвы уже играли такие земские деятели, как Прокопий Ляпунов и Дмитрий Пожарский, но их основной подвиг еще впереди, поэтому и рассказ о них последует в свою очередь.

Центральной же фигурой антипольского сопротивления в этот период был, бесспорно, Скопин-Шуйский. В его лагерь в Калязине продолжали прибывать все новые и новые ополчения с запасами продовольствия и всего необходимого для военно-походной жизни. Везли они и собранные по городам деньги для выплаты жалованья иностранным наемникам. Когда сумма средств превысила 10 тысяч рублей, Скопин отправил их со своими послами Делагарди, чтобы тот остановил уходящих в Швецию наемников и понудил их к выполнению Выборгского договора. Деньги и передача шведам без царского утверждения Корелы с уездом сделали свое дело: корыстолюбивые наемники повернули назад и пошли на соединение с русским ополчением. Но еще до их подхода князь Михаил в ночь на 5 сентября овладел Переславлем-Залесским, убив при этом 500 и пленив 150 шляхтичей Сапегиной рати. Через десять дней явились и шведские войска, которые, получив еще 15 тысяч рублей мехами, воспылали готовностью к продолжению похода на Москву. Двадцать шестого сентября Михаил Скопин и Делагарди двинулись дальше на юг и, достигнув Александровской слободы, решили остановиться в ней, чтобы пополнить свое войско спешащими к нему со всех сторон ополчениями.

Такой мощный военный кулак в 100 верстах от Москвы прервал экономическую блокаду столицы. В город пошли обозы с продовольствием из Коломны, Владимира, Переславля. Князь, имея, кроме шведских наемников, 18 тысяч своих воинов, тем не менее считал возможным применять лишь оборонительную тактику. Однако это не помешало ему направить в изнуренную многомесячной осадой Троицкую обитель 900 ратников, которые, к радости осажденных, без боя соединились с ними. Но смелый и решительный Сапега был еще силен. Восемнадцатого октября он с 4-тысячным отрядом выступил из своего стана, расположенного неподалеку от Троицкого монастыря, чтобы испытать силы объединенного войска. Встретив передовые дружины Скопина, он гнал их до самой слободы, где вступил в открытое сражение с его основными силами. Не выдержав схватки с русскими из-за их многочисленности, поляки вынуждены были вернуться к своей бесполезной осаде. Скопин их не преследовал: он выжидал. А Александровская слобода тем временем, как и при Иване Грозном, стала затмевать по своему значению стольный город Москву. Туда стремились мысли и сердца сынов Отечества, туда шли толпами и порознь, конные и пешие, кто с мечом, а кто и с рогатиной. Новую дружину снарядила и прислала Ярославская земля, из Владимира прибыл Шереметев со своей низовой ратью, царские полки привели из Москвы князья Куракин и Лыков, ожидались новые наемные войска из Швеции.

Все благополучно складывалось для молодого полководца: доверие царя, единодушие всех слоев русского народа, наличие пусть купленных, но профессионально подготовленных союзников, раздор в неприятельском стане. И, наконец, как заметил Н. М. Карамзин, россияне увидели то, чего уже давно не видали: ум, мужество, добродетель и счастье в одном лице; увидели мужа великого в прекрасном юноше и славили его с любовью, которая столь долго была жаждой, неудовлетворенной потребностью их сердец, и нашла предмет столь чистый. То, что чувствовал любой неравнодушный к судьбе своей Родины, то, что как бы витало в воздухе, посмел сформулировать и высказать лишь один человек: Прокопий Ляпунов — рослый, сильный, красивый рязанский дворянин, способный на отчаянный, безрассудный, но искренний поступок, поднявший когда-то вместе со своим братом Захарием мятеж в армии Годунова под Кромами и примкнувший к Лжедмитрию I. Какое-то время он состоял в армии Болотникова, но, убедившись в несхожести или даже в антагонизме своих и его целей, в ноябре 1606 года перешел на сторону Василия Шуйского, за что был пожалован в думские дворяне. С тех пор воевал на стороне московского царя и против Болотникова, и против Тушинского вора. Прокопий был признанным вождем рязанского дворянства, и его слово многое значило. Так вот, этот Прокопий Ляпунов взял на себя смелость от лица всей России предложить царскую корону двадцатитрехлетнему Михаилу Васильевичу Скопину-Шуйскому, как единственно достойному претенденту на этот пост. И если мы вспомним, как Василий Шуйский стал царем и как к этому отнеслись жители городов и уездов, сколько раз его пытались свергнуть с престола и как он сам изъявлял согласие передать власть достойному претенденту, да к тому же учтем его достаточно преклонный возраст и отсутствие наследников — то предложение Ляпунова было в высшей степени оптимальным. И не факт, что молодой герой не хотел этого. На словах он отрицал такое желание, но были ли его высказывания искренними, мы уже никогда не узнаем, потому что архивы не сохранили ни одного документа, написанного его рукой. Как будто кто-то специально вымарывал князя Михаила из истории. А какая была бы перспектива: победное шествие из Александровской слободы в Москву, венчание на царство, а потом всей землей Русской — на Сигизмунда, застрявшего под Смоленском. И вряд ли король устоял бы против такого напора. И не было бы еще двух лет безвременья, государственного разоренья и народных бед.

Однако принять предложение Ляпунова для Скопина было равносильно нарушению крестоцеловальной присяги, приравниваемому к государственной измене, на что он не осмелился пойти. Хотя оно ему понравилось — об этом говорит тот факт, что он не стал применять жестких санкций против послов рязанского дворянства. Постращав, отпустил их с миром, чем навлек на себя подозрение и царя, и его брата-наследника.

Ну а в Тушине и на западных границах Московского царства события развивались совсем не так, как предполагали в Москве и в лагере Скопина-Шуйского. На смену одной, уже слабеющей угрозе в лице Тушинского вора пришла другая — в виде профессиональной, хорошо организованной и вооруженной по последнему слову европейской техники армии Сигизмунда. Подавив восстание в собственной стране, король счел возможным вмешаться в русские дела, рассчитывая если не захватить Москву, то хотя бы прирезать к Речи Посполитой Смоленск и Северскую землю. Двадцать первого сентября 1609 года 30-тысячное королевское войско осадило Смоленск, — с этого момента для России начался новый круг ада.

Но еще какое-то время русские пребывали в эйфории. В Тушине благодаря стараниям короля началась смута. Одни тушинские поляки, не желавшие делиться уже награбленным и скорой предполагаемой добычей, заключили конфедерацию (союз) посадить Вора на престол, даже если для этого потребуется вступить в открытую борьбу с королевскими войсками, другие — соблазненные предполагаемой раздачей денег из королевской казны, были готовы переметнуться на сторону Сигизмунда. Последних становилось все больше и больше. Эти разногласия отражались и на взаимоотношениях Вора с его польскими союзниками: к нему стали относиться не то что без почтения, а и с «величайшим презрением», как к ничтожному заложнику, в глаза называли мошенником и обманщиком, а гетман Рожинский чуть было не избил его. Чувствуя, что его вот-вот выдадут королю, в январе 1610 года самозванец в одежде простолюдина на навозных санях в сопровождении лишь своего шута бежит в Калугу, оставив в Тушине и Марину Мнишек, и всю свою казну. Это бегство окончательно побудило всех тушинских поляков перейти на сторону короля.

В это же самое время разворачивались события по снятию осады Троице-Сергиевой лавры. Отряд дворянина Волуева, высланный Скопиным на разведку в район боевых действий, беспрепятственно проник в монастырь, соединился с уже находившимся там отрядом Жеребцова и напал на поляков. Захватив пленных, объединенный отряд вернулся в Александровскую слободу с крупным полоном и известием о плачевном состоянии войск Сапеги, который, не дожидаясь подхода основных сил Скопина и Делагарди, 12 января спешно снялся с занимаемых позиций и отступил в сторону Дмитрова. Несколько дней спустя Скопин торжественно въехал в Сергиев монастырь. Так закончилась шестнадцатимесячная осада обители. Практически вся монастырская казна пошла на выплату жалованья шведскому войску. Завершить разгром остатков польского отряда Скопин поручил князю Куракину. Тот поставил сводный русско-шведский отряд на лыжи и направился к Дмитрову, где наголову разбил деморализованных поляков. А Сапега, бросив знамена и пушки, бросился бежать в сторону западной границы на соединение, «смотря по обстоятельствам, с королем или Лжедмитрием».

Но тушинский стан, несмотря на побег «царика», еще представлял серьезную угрозу и для Москвы, и для армии Скопина, поэтому молодой, но достаточно осторожный князь не торопился бросаться в битву. Он выжидал, чем кончится противостояние Рожинского, оставшегося единоличным предводителем в Тушине, и Вора, обосновавшегося в Калуге. Но если с поляками было ясно — они практически все были готовы присоединиться к королю, то с русскими изменниками вопрос обстоял гораздо сложнее. Лишь незначительная их часть, не слишком запачканная изменой и преступлениями против своего народа, могла рассчитывать на относительно снисходительный прием в Москве. Других ждала совершенно иная участь, поэтому большинство донских казаков, оставив на поле боя свыше тысячи погибших товарищей, вырвались из рук бывших союзников-поляков и отправилось в Калугу к самозванцу.

Однако нашлись и такие, кто решил сделать ставку на польского короля. И что бы там ни писали потом романовские хронографы, но во главе пропольски настроенной группировки стоял патриарх Филарет, служивший воровскому царю. В отличие от Гермогена, впоследствии принявшего мучительную смерть от поляков за отказ сотрудничать с ними, он на это сотрудничество пошел добровольно. Пусть Россией правит кто угодно — хоть иноверный иностранец, но лишь бы не Шуйские, не Голицыны, не Мстиславские. Русское посольство из тушинского стана Сигизмунд принял под Смоленском 31 января 1610 года. Наиболее заметными фигурами в нем были Михаил Салтыков и его сын Иван, князь Рубец-Масальский, Юрий Хворостинин, Лев Плещеев, Михаил Молчанов, дьяки Грамотин, Андронов, Чичерин, Апраксин. Они умоляли короля спасти Россию и православие, призывали его идти на Москву и вместе с тушинцами дать бой приближающимся войскам Скопина и Делагарди с тем, чтобы посадить на московский престол королевича Владислава. Последнее предложение было благосклонно воспринято, и уже через четыре дня стороны подписали договор, содержание которого дает все-таки некоторые основания не считать русских послов откровенными предателями своего Отечества. Приглашая на царствование королевича, тушинцы постарались внести в договор условия, призванные охранять московскую жизнь от чрезмерного польско-литовского влияния и обязывающие Владислава «неизменно блюсти православие», сохранять прежний сословный строй и административный порядок. Были там и новации. В частности, предусматривались свободный выезд россиян в другие христианские страны для получения образования и возможность карьерного роста «меньших людей» в зависимости от их заслуг. Говорят, когда Салтыков просил короля о сохранении православия, он прослезился. Видимо, уже тогда понимал, в какую опасность ввергает Россию, а также всю бесперспективность обращения к человеку, установившему церковную унию в своей стране, человеку, благословившему гонения на православное население подвластной ему северо-западной Руси, человеку, находившемуся под сильнейшим влиянием иезуитов.

А в Тушине тем временем положение становилось угрожающим. После поражения Сапеги под Дмитровом Рожинский оказался между тремя огнями: Скопин — в Александровской слободе, Шуйский — в Москве и Вор — в Калуге. Рожинский настойчиво приглашает Сигизмунда выступить со своими войсками к Москве, но тот, увязший под Смоленском в безнадежной осаде, с места не трогается. В этих условиях Рожинскому ничего не остается делать, как искать более надежное и более укрепленное место. В первых числах марта 1610 года он поджигает свой стан и направляется не на помощь Сигизмунду, а в сторону Иосифо-Волоколамского монастыря.

Только после этого Скопин-Шуйский повел свои полки в Москву, оставив у себя в тылу, в Суздале, боеспособную польско-запорожскую группировку Лисовского — Просовецкого. Москвичи встретили Скопина и Делагарди 12 марта как героев-освободителей — хлебом и солью, торжественными молебнами и пышными пирами. Но всеобщая радость омрачалась откровенной враждебностью Дмитрия Шуйского, брата царя, считавшего себя престолонаследником. Чувства досады и ревности по отношению к молодому герою не покидали его, и это видели не только приближенные царя, которому он пытался внушить мысль о честолюбивых целях племянника, но и шведские союзники. Поэтому Делагарди настоятельно рекомендовал Скопину покинуть опасную для него Москву и выступить к Смоленску, против Сигизмунда. Но тот, видимо считая свою миссию по освобождению Москвы выполненной, не торопился к открытому столкновению с польским королем, который, хотя и разорвал договор о перемирии, все же в состоянии войны с царем московским не находился. Более того, король предложил Шуйскому, чтобы великие послы польские съехались с боярами думными — «о добрых делах договор постановить для унятия… войны в Московском государстве».

Больше месяца купался в лучах славы молодой герой, но… видимо, действительно Шуйский был несчастливым правителем. После того как племянник прибыл в Москву, авторитет царя в глазах подданных вырос, у него даже появилась возможность навести порядок в государстве, дать людям мир и спокойствие. Но после трагических событий, произошедших со Скопиным, эти надежды умерли навсегда. Двадцать третьего апреля 1610 года во время очередного пира у Скопина открылось обильное кровотечение из носа, и через две недели он скончался. Поговаривали об отравлении, называлась даже отравительница — жена Дмитрия Шуйского, Екатерина, — дочь Малюты Скуратова. Но даже в те времена веских доказательств чьей-либо вины так и не обнаружили. Однако распространившаяся молва об отравлении обрекала царствующий род Рюрика на второе и окончательное пресечение.

Тем не менее положение Московского царства еще внушало некий оптимизм. Четвертого апреля в Волоколамском монастыре от старых ран умер один из столпов тушинского режима, тридцатипятилетний Рожинский, бывший до недавнего времени гетманом, а по существу — соправителем Тушинского вора. Сигизмунд же мало того что безнадежно застрял под Смоленском, так еще встретил и неожиданное сопротивление в Северской земле, население которой, насмотревшись на города, ранее захваченные королевскими войсками и подвергшиеся зверскому обращению со стороны запорожских казаков, не спешило «под его высокую руку». Если Новгород-Северский присягнул Владиславу добровольно, то Чернигов, Мосальск, Белая Церковь дали достойный отпор захватчикам и их пришлось брать кого приступом, кого измором. Ну а жители Стародуба и Почепа вообще проявляли чудеса беспримерного героизма и самоотверженности. А ведь Северская земля изначально была не очень расположена к москалям и московским властям. Но самое главное, в распоряжении Василия Шуйского была сила — армия, сформированная еще князем Михаилом Васильевичем, и наемное шведское войско, по своей численности превосходящее силы короля и Тушинского вора.

И вот эта армия начала свое планомерное наступление. Первой целью стал Иосифо-Волоколамский монастырь, где засели остатки войск умершего гетмана Рожинского. Усилиями Волуева, Горна и Делавиля 21 мая польско-воровские отряды были вытеснены из монастыря, причем часть из них — с Руцким и Маркотским — ушла на Угру и вступила в переговоры с калужским сидельцем, а другая часть — с Сапегой, Зборовским и касимовским ханом — отправилась к королю под Смоленск. В ходе этой операции, кстати, получили свободу русские полуколлаборационисты-полузаложники, в том числе и Тушинский патриарх Филарет. После освобождения монастыря Волуев вместе с другим воеводой, князем Елецким, принял команду над небольшим отрядом, занявшим село Царево-Займище, прикрывающее основные силы русского 40-тысячного войска во главе с Дмитрием Шуйским и 8-тысячного шведского отряда Делагарди, выступившие по направлению к Смоленску. Четырнадцатого июня отряд Волуева — Елецкого был блокирован подошедшими войсками гетмана Жолкевского, в связи с чем русские запросили помощи у Дмитрия Шуйского. Тот отозвался на зов и всей своей объединенной ратью двинулся на выручку попавшим в несчастье, но в районе села Клушино был внезапно атакован Жолкевским, скрытно совершившим 20-километровый ночной бросок. Русские мужественно сопротивлялись, нанося полякам ощутимый урон, и еще неизвестно, чем бы закончилась битва, если бы шведы, недовольные задержкой с выплатой денег, не стали переходить на сторону поляков. Лишь Горн и Делагарди с небольшим отрядом не запятнали себя предательством, но и они, захватив казну Дмитрия Шуйского более чем с 12 тысячами рублей, вышли из боя и направились к своей границе. Русское войско было разбито, и князь Дмитрий, как тогда говорили, возвратился в Москву со срамом. После этого блокированный в Цареве-Займище русский отряд вынужден был присягнуть королевичу Владиславу на условиях договора от 4 февраля. Его примеру последовали недовольные правлением Шуйского жители Можайска, Борисова, Боровска, Иосифо-Волоколамского монастыря, Погорелого Городища, Ржева, что увеличило польское войско на 10 тысяч человек.

Здесь необходимо уточнить, что Польша, считавшаяся республикой и избиравшая себе короля для выполнения преимущественно внешнеполитических функций, и в первую очередь военных, в те времена не отождествляла себя с королевской династией. Сын умершего короля не обязательно становился правопреемником своего отца, поэтому приглашение Владислава на московский трон рассматривалось в Польше, всего лишь как внутреннее дело королевской семьи. Восшествие на московский престол королевича не означало присоединение Московии к Польше, а потому все затраты Сигизмунда на ведение этой войны могли рассматриваться да и рассматривались Сеймом, как использование государственных средств в своих корыстных интересах. Король рисковал лишиться финансирования и быть обвиненным в забвении государственных интересов, поэтому он стремился всеми способами установить над русскими подданными, над русскими землями не власть своего сына, а собственную власть — власть польского короля. Понимали это и русские, присягавшие Владиславу, когда настаивали на сохранении русских обычаев и русских порядков, на сохранении и преумножении прав и привилегий русского боярства и дворянства, на неприкосновенности Русской православной церкви и недопущении распространения католичества, польского участия в управлении государством и владения русскими богатствами. Они приглашали на трон лишь одного поляка, дальнего родственника московских князей, но не всю его королевскую рать. На этой основе впоследствии произойдет разрыв короля Сигизмунда, действовавшего в интересах Польши, и его талантливейшего полководца Жолкевского, который руководствовался здравым смыслом и законами чести, потому что понимал: если русские просят Владислава, то они и примут только его, что полонизация Московии невозможна.

Но многих россиян не устраивал договор, подписанный Жолкевским в Цареве-Займище, по той причине, что в нем не обговаривалось такое обязательное для православной Руси условие, как принятие Владиславом крещения по греческому обряду. В этом усматривалась угроза со стороны воинствующего католицизма, поэтому взоры части русского общества вновь обратились к самозванцу, который, натерпевшись от самовольства своего польского окружения, провозгласил чисто националистическую политику, направленную против любых иностранцев, что, впрочем, не помешало ему за деньги переманить на свою сторону Сапегу с остатками его войска. Из Калуги Вор двинулся в сторону Москвы, а по пути с помощью предателей, младших воевод при князе Михаиле Волконском, захватил и разграбил Боровско-Пафнутьевский монастырь. Вслед за этим ему сдались Серпухов, Кашира и Коломна. Только Зарайск, где воеводствовал Дмитрий Пожарский, продолжал оставаться верным присяге. «Будет на Московском государстве по-старому царь Василий, то ему и служить, — говорил князь жителям города, — а будет кто другой, и тому также служить». Примеру Зарайска последовала и Коломна, вновь присягнувшая Шуйскому. Но Лжедмитрий с 30-тысячным войском спешил к Москве, дабы опередить Жолкевского. К началу июля 1610 года его стан расположился у села Коломенское.

Москва же, над которой с двух сторон нависла угроза, тем временем бурлила страстями. Ни один город не прислал царю Василию ни войск, ни денег. В этих условиях падение Москвы казалось неизбежным. Тогда действовавшие заодно с князем Василием Голицыным братья Ляпуновы, после смерти Скопина взбунтовавшие Рязань и отколовшиеся от Москвы, вступили в переговоры с ближайшим окружением Лжедмитрия (князья Сицкий и Засекин, дворяне Нагой, Сунбулов, Плещеев, дьяк Третьяков и другие). На почти что братской встрече у Даниловского монастыря они, озабоченные бедственным положением государства, поклялись друг другу, что одни сводят с престола Василия, а другие арестовывают самозванца, после чего совместно избирают нового царя и во главе с ним изгоняют из Московского царства поляков и разбойничьи казацкие шайки. Но если москвичи, несмотря на возражения части бояр и самого патриарха Гермогена, свою часть договора выполнили и 17 июля свергли с престола царя Василия, то тушинцы обманули москвичей. Они отказались «отстать» от самозванца, заявив, что готовы жизнь за него отдать. Таким образом, надежды на всенародное избрание нового царя рушились, и у Шуйского появилась возможность вновь вернуться к власти, но тут уже Захарий Ляпунов и князья Засекин, Тюфякин и Мерин-Волконский решили пойти до конца в своем намерении расправиться с неугодным царем. Подговорив монахов из Чудова монастыря, они 19 июля насильно постригли в монахи недавно царствующую чету, а братьев бывшего царя взяли под стражу.

Москва оказалась на пороге нового витка внутренней смуты и под угрозой иностранной оккупации.