• Главная
• В избранное
• Наш E-MAIL
• Добавить материал
• Нашёл ошибку
• Вниз

Умирая, Иван Грозный назначил своему наследнику Федору Иоанновичу целый регентский совет, состоящий из пяти преданных ему вельмож. В эту Верховную думу вошли: князь Иван Мстиславский — троюродный брат нового царя; Никита Романович Юрьев — его дядя по матери; князь Иван Шуйский — знаменитый защитник Пскова; Иоаннов любимец — хитрый решительный и честолюбивый Богдан Бельский, воспитатель царевича Дмитрия, а также царский шурин Борис Федорович Годунов.

Как и при любой другой смене власти, это царствование началось с репрессий. В первую же ночь к вдовствующей царице Марии Нагой, царевичу Дмитрию и их родственникам была приставлена стража, а их возможных приспешников и людей, неугодных новой пятибоярщине, выслали из Москвы или посадили в тюрьмы. На следующий день высшие сановники Московского царства присягнули на верность новому царю, а опасное семейство Нагих было сослано в город Углич, определенный еще Иваном Грозным как собственный удел его младшего сына. Бельский со своим воспитанником не поехал, что дало основание подозревать его в интриге против Федора и желании стать единоличным регентом-правителем, в случае его замены на малолетнего Дмитрия. Хотя было и другое подозрение: якобы Бельский хотел возвести на престол Бориса Годунова, своего друга и советника. Насколько были обоснованы эти предположения, судить сложно, тем не менее они дали повод к тому, чтобы удалить его из Москвы назначением на воеводство в Нижний Новгород.

По прошествии шестинедельного траура по усопшему венценосцу состоялось венчание на царство Федора Иоанновича, сопровождавшееся невиданными милостями с его стороны: были уменьшены налоги, возвращены свобода и достояние опальным вельможам, без выкупа отпущены военнопленные, герою Пскова Ивану Шуйскому пожаловали все доходы этого города, а большая группа царедворцев получила боярские звания. Но самыми большими милостями был осыпан Борис Годунов — он и конюший, и ближний великий боярин, и наместник Казанского и Астраханского царств. Беспримерными были и его доходы. Как отмечали современники, Годунов только за свой счет мог выставить 100-тысячную армию.

Во главе регентского совета первое время находился боярин Никита Романович, но тяжелый инсульт свел его в могилу. Умирая, он взял клятву с Бориса Годунова, что тот будет покровительствовать его пятерым сыновьям — молодым братьям «Никитичам», как их называли в народе. Эта смерть обострила дворцовые интриги. Кто был их инициатором, неизвестно, но последующим поколениям россиян настойчиво внедрялась мысль, что именно представители древних княжеских и боярских родов решили избавиться от не в меру честолюбивого и удачливого Годунова. Существует версия, согласно которой бояре планировали даже физически устранить фаворита. Роль «подсадной утки» в этой комбинации должен был взять на себя князь Иван Мстиславский — троюродный брат царя Федора и названый отец самого Бориса. Ему надлежало заманить Годунова к себе на пир, во время которого предполагалось передать царского шурина в руки убийц. Заговор вскрылся. Иван Мстиславский из первосоветника Боярской думы в одночасье превратился в монаха Кирилло-Белозерского монастыря, а его соумышленники (Воротынские, Головины) были заключены в темницу или сосланы в дальние от столицы места. Без наказания остались лишь Шуйские — то ли по ходатайству митрополита, то ли за отсутствием бесспорных улик.

Однако цепь последующих событий дает достаточно серьезные основания предполагать, что инициатором этой интриги был сам Борис Годунов. И вот почему. Вслед за расправой над «заговорщиками» тут же последовала акция против зятя Мстиславского — Симеона Бекбулатовича. Этот Чингисид и родственник царя после своего полупотешного годичного великого княжения во времена Ивана Грозного получил в удел Тверь и титул великого князя тверского. По существу, это было самостоятельное государство, что при определенных условиях могло угрожать как безопасности Московского царства, так и московскому престолу. Его-то Годунов и решил ликвидировать, дабы исключить возможность возрождения исторически беспокойного княжества и устранить гипотетического претендента на царскую корону. Задуманное осуществилось без каких бы то ни было эксцессов: Тверь получила московского наместника, а Симеон был выслан в свое Кушалинское имение.

Примерно в это же время разворачивались и события по нейтрализации возможного использования в антимосковских целях Марии Владимировны Старицкой, троюродной сестры царя Федора, вдовы ливонского короля Магнуса, проживавшей со своей девятилетней дочерью в Польше под строгим надзором Стефана Батория. С помощью представителя британско-русской компании Джерома Горсея Марию удалось уговорить на побег. Однако в Москве ее ждал не любящий брат, а печальный обряд монашеского пострига в Пятницком монастыре. Разрешив таким образом возможные международные осложнения, связанные с королевой Ливонии, Годунов одновременно пресек и все варианты ее участия во внутренней политике при дворе московского царя. Мария была лишней фигурой на шахматной доске, как и ее вскоре умершая дочь, похороненная с соответствующими ее статусу почестями.

С этого момента Борис Федорович становится фактическим правителем Московского царства и все последующие события в период царствования Федора Иоанновича будут связаны не с личностью царя, а с личностью его шурина. Поэтому вполне уместно краткую характеристику последнего царя династии Рюриковичей дать именно сейчас, ибо потом это только нарушит нить исторического повествования.

Как отмечали современники, Федор Иоаннович «от младенчества и до конца живота своего» отличался слабостью души и тела, а потому был «больше пригоден для кельи или пещеры, нежели для власти державной». Для подданных он являлся образцом кротости, сострадательности, искренней набожности, целомудрия и тихой семейной жизни. Но как государь Федор Иоаннович был… никакой. Он не хотел и не мог заниматься государственными делами, перекладывая все заботы на правителя, и был хорош хотя бы тем, что не мешал тому управлять страной. Единственный поступок, совершенный им на троне, — это отказ от развода с женой, Ириной Федоровной Годуновой, которая все никак не могла дать ему наследника. Современники считали царя слабоумным, а некоторые иностранцы в своих воспоминаниях выводили блаженным, а то и полным идиотом. Но народ любил его, как ангела земного, приписывая его молитвам благосостояние государства, наступившее после царя Грозного. По жизни его и смерть ему досталась тихая, как сладкий сон.

Все четырнадцать лет царствования Федора Иоанновича рядом с ним был его шурин Борис Федорович Годунов, потомок золотоордынского мурзы Чета, принявшего крещение от митрополита Петра и поселившегося на Руси в XIV веке под именем Захария, — прославился он уже только тем, что основал и построил знаменитый Ипатьевский монастырь под Костромой. Борис и его сестра Ирина, рано оставшиеся без родителей, воспитывались в доме их дяди Дмитрия Ивановича Годунова, оказавшегося в годы опричнины при дворе Ивана Грозного. Женитьба Бориса на дочери царского любимца Малюты Скуратова — Марии открыла ему путь наверх, а женитьба царевича Федора на сестре Годунова сделала его членом царской семьи. Когда Федор восходил на трон, Борису было 32 года. Будучи неграмотным и несведущим в церковной службе, он тем не менее имел ум государственный, пытливый. Хорошо разбирался не только во внутридворцовых интригах, но и в организации государственного управления, психологии разных слоев общества, чем небезуспешно пользовался в своих далеко идущих планах. Став после смерти Юрьева и опалы Мстиславского главой регентского совета, он стремился всеми силами оправдать доверие царя, заслужить расположение народа и получить признательность Отечества. Он хотел стать хорошим правителем и стал таковым. Ни одно назначение, ни одно важное дело не решалось без его участия, ни один иностранный посол не мог приехать в Москву, не нанеся ему визита и не заручившись его благорасположением.

Все это вызывало раздражение других членов Боярской думы, оказавшихся в полной зависимости от всесильного правителя. На этой почве назревал новый заговор. Душой и мозговым центром антигодуновской оппозиции стало семейство Шуйских, которых активно поддерживали посадские московские люди, недовольные протекционистскими действиями Бориса по отношению к английским купцам. Это не укрылось от всевидящего ока шпионов и доброжелателей Годунова, и он начал кампанию по вытеснению своих недругов из царского окружения. Попытка митрополита Дионисия примирить враждующие стороны не только не принесла успеха, а, наоборот, спровоцировала Годунова на откровенную расправу с некоторыми из своих противников. Тогда митрополит и князья Шуйские, Урусовы, Колычевы, Быкасовы вместе с купцами и частью воинских и гражданских чиновников, желая избавиться от властолюбивого правителя, решили лишить его сестриной поддержки и «бить челом» царю Федору о том, чтобы тот развелся с Ириной Годуновой, в связи с отсутствием наследника, и взял бы себе новую жену, которая будет в состоянии родить ему здоровое потомство. Узнав о заговоре, Борис с помощью своего красноречия смог уговорить митрополита, и тот отказался от инициирования бракоразводного процесса. Со своей стороны Годунов пообещал не мстить злоумышленникам. Однако уже через короткое время по ложному обвинению в измене все замешанные в истории «лучшие люди» были взяты под стражу. И хотя суд не получил веских доказательств их вины, все они подверглись опале — кто пострижен в монахи, кто посажен в тюрьму, а семерым купцам отсекли головы на площади. Возмущенный неправосудным решением, митрополит Дионисий в присутствии царя обвинил правителя в тирании и клеветнических измышлениях, за что и поплатился — как его, так и крутицкого архиепископа Варлаама свели с кафедр и заточили по разным монастырям, а ранее сосланные князья Андрей Иванович и Иван Петрович Шуйские были задушены в своих кельях. Произошло это в 1588 году.

Итак, на пятом году правления Годунов пролил первую кровь своих политических противников. «Так начались, — говорит Н. М. Карамзин, — злодейства; так обнаружилось сердце Годунова, упоенное прелестями владычества, раздраженное кознями врагов, ожесточенное местью!» Тем не менее именно с этого момента официальный титул Бориса стал звучать так: «Зять Великого Государя, Управитель, Слуга и Конюший, Боярин и Дворцовый воевода, Содержатель царств Казанского и Астраханского».

Историография последующих четырех веков, основываясь на легендах, вымыслах и литературных памфлетах, приписывала и до сих пор приписывает Годунову организацию убийства малолетнего царевича Дмитрия в мае 1591 года в городе Угличе. Причем совершенно игнорируются материалы, собранные следственной комиссией, возглавляемой будущим царем Василием Ивановичем Шуйским, а его вряд ли можно считать клевретом правителя — не надо забывать о репрессиях, примененных к членам его семьи за три года до описываемых событий. Так вот в тех материалах, основанных на показаниях очевидцев, совершенно определенно делается вывод о том, что с царевичем, игравшим на улице «в тычку», произошел эпилептический приступ и он, падая, непроизвольно напоролся на нож, который был у него в руках. Иначе, как несчастным случаем, это происшествие назвать трудно. Но уже тогда общественное мнение россиян было настроено таким образом: если в государстве происходит что-то хорошее, то это благодаря молитвам царя Федора, а если случается какое-то несчастье, то это не иначе как происки Годунова. «Все щедроты и благодеяния правителя, — говорит Н. И. Костомаров, — толковались в дурную сторону, а злые языки беспрестанно приписывали ему новые злодеяния». Молва обвиняла Бориса в смерти Грозного, царевны Феодосии — его племянницы, королевны Евфимии — дочери Марии Старицкой, а также в смерти жениха его же собственной дочери — Иоанна, брата датского короля. Ему ставили в вину потерю зрения Симеона Бекбулатовича и нашествие на Москву крымского хана в 1591 году. И тут же мы видим, что учреждение в Москве патриаршего престола расценивалось его противниками как подкуп духовенства, а помощь погорельцам — как популизм. Личный выезд на место строительства Смоленского кремля рассматривается как желание покрасоваться перед народом, а оказание продовольственной помощи голодающему населению — как бессознательное пособничество эпидемиям и разгулу преступности в городах. Освобождение от налогов и выдача наградных денег служилым дворянам подается как развращение и попустительство.

А все из-за того, что Годунов возвысился не «по месту» и не «по отечеству». Практически все члены Боярской думы по своему происхождению были потомками владетельных князей, а потому подчинение наследнику малозначительного татарского выкреста они считали «за бесчестие», каким бы умным он ни являлся. Ум, как критерий оценки способностей соискателя государственных постов, в расчет тогда не принимался. Вот и смерть Дмитрия поставили ему в вину. Помимо всего прочего, не нужно сбрасывать со счетов и то обстоятельство, что история Смутного времени писалась по заказу уже новой царской династии, династии Романовых, а ей было невыгодно превозносить Бориса Федоровича. Вот и «вешали на него всех собак». Защищать же его после смерти стало некому. Людей, облагодетельствованных им, было много, а вот благодарных — мало.

Ну а теперь перейдем к делам и событиям, к которым был причастен Борис Годунов и за которые, как говорил Н. М. Карамзин, он, «если бы родился на престоле, то заслужил бы имя одного из лучших венценосцев в мире».

Начал он, как мы уже говорили, с налоговых послаблений, амнистии опальных вельмож и освобождения военнопленных поляков. Потом пошла обычная в таких случаях смена представителей центральной власти на местах. Скомпрометировавшие себя наместники и судьи были смещены, а на их место поставлены если не лучшие, то, по крайней мере, более надежные и лично преданные. А для того чтобы они служили честно и не занимались лихоимством, им пригрозили суровыми карами и… удвоили жалованье. Затем Борис более умом, нежели мечом смирил казанских татар и черемису, пообещав им прощение за прежнее «воровство». Дело завершилось тем, что те прислали в Москву своих старейшин и они принесли клятву верности новому царю. Для закрепления успеха на берегах Волги приступили к строительству новых городов — Цивильска, Уржума, Царево-Кокшайска, Царево-Санчурска, Самары, Саратова, Переволоки, Царицина, а также возведению каменной стены Астраханского кремля. Активно продолжалась начатая Ермаком колонизация Сибири. Вместе со стрельцами и казаками туда направлялись земледельцы, строители, ремесленники. От Печоры до Кети и Тары, а потом и до Оби поднимались новые укрепленные города, пополнявшие царскую казну «пушистым золотом».

Правительство Годунова нашло общий язык и с другими казачьими ватагами, ранее промышлявшими разбоем. Где кнутом, где пряником оно смогло переориентировать их энергию на служение Отечеству в качестве пограничной стражи и авангарда в освоении новых земель на юге и юго-востоке. К этому времени относится и основание теперешнего Уральска на реке Яик (Урал). Оставаясь внешне самостоятельными и независимыми от Москвы, казачьи отряды беспрестанно тревожили владения турецкого султана, угрожали набегами крымскому хану, обуздывали ногаев. Если им удавалось закрепить за собой какую-то территорию, то в конечном итоге она отходила русскому государству, а если они терпели фиаско, то у Москвы была всегда «дежурная» отговорка: мол, казаки «беглецы, бродяги и воры, царю они не подчиняются, и он, как султан и хан, сам с ними ничего поделать не может».

Оборонная линия Московского царства от набегов крымских татар, веками существовавшая по течению Оки, постепенно теряла свое значение. Новой оборонительной линией, вдоль которой ежегодно развертывались войска, охранявшие границу, стал треугольник Мценск — Новосиль — Орел. Одновременно с этим возводились Ливны, Воронеж, Кромы, Елец, восстанавливался Курск. После воцарения Годунов предпринял еще один смелый шаг. На Нижнем Осколе, вблизи места его впадения в Донец, он начал возводить город Царев-Борисов — не только для защиты, но и в качестве базы для потенциального русского похода на Крым.

В 1586 году кахетинский царь Александр, желая заручиться поддержкой единоверного монарха, отдался в подданство Москве, которая от такого несвоевременного и недолговременного приобретения получила одну лишь головную боль. Вскоре кахетинский царь был убит своим же сыном Константином. Русским войскам, теснимым со всех сторон, пришлось покинуть Кахетию и Тарки, потеряв при этом около трех тысяч воинов. Тем не менее это было «два шага вперед, один шаг назад». На Тереке восстановили и укрепили город-крепость Тарку — с тех пор русские ратные люди его уже не покидали.

Относительно благополучно складывались и отношения с Крымом. Поражение при Молодях надолго отбило желание у крымских татар совершать походы на Московские земли. Теперь они предпочитали более короткие набеги на южные украинские области, входившие тогда в состав Польши, либо нанимались на службу к московскому царю. Правда, не последнюю роль здесь играли и «поминки», регулярно посылаемые Москвой крымскому хану. «Сюда не ходи, ходи туда». События же 1591 года, когда новый крымский хан Казы-Гирей подступил к Москве чуть ли не со 150-тысячным войском, были больше похожи на маневры или на фарс, обставленный мистическими атрибутами, если, конечно, не признать, что действительно произошло чудо, благодаря иконе Божьей Матери, бывшей с Дмитрием Донским на Куликовом поле. Не вступая в сражение, Казы-Гирей в ночь на 5 июля внезапно снялся и, теряя людей в арьергардных стычках, поспешно удалился в Крым.

Постепенно утряслись и русско-польские отношения. Высокомерие и воинственность Батория остужались польской же шляхтой, не желавшей ни воевать, ни денег на войну давать. Перемирие было продлено на два года, а после смерти короля (декабрь 1586 г.) ситуация десяти-четырнадцатилетней давности повторилась. Московский царь вновь рассматривался как реальный претендент на польский трон, и даже на более выгодных условиях. Уже никто не требовал ни Новгорода, ни Смоленска, нужны были только деньги для подкупа шляхты и демонстрации серьезности московских намерений. Но денег у послов не оказалось. В результате трон занял Сигизмунд, сын шведского короля Иоанна III и Екатерины Ягеллонки, дочери польского короля Сигизмунда I. В январе 1591 года договор о перемирии между Польшей и Москвой был продлен еще на двенадцать лет.

Но как ни хотелось мира, а войны избежать не удалось. Срок перемирия со шведами истекал, а условия мирного договора, выдвигаемые послами, не устраивали ни ту, ни другую сторону. В результате накопившая силы Москва объявила Швеции войну, продолжавшуюся более двух лет, хотя проявления ее были довольно умеренны. Русские возвратили себе Иван-город, Ям-город и Копорье, но Нарвы взять так и не удалось. На том и порешили, заключив в мае 1595 года «вечный мир», по которому Москва дополнительно присоединила к своим владениям Корелу и города Колы. Причем и шведы, и русские праздновали это событие как победу.

Замыкая круг, нельзя не сказать об Архангельске, строительство которого началось в 1584 году. К тому времени город был основным морским портом в торговых сношения с европейскими странами, и в первую очередь с Англией.

Не следует забывать и того обстоятельства, что Борис Годунов был одним из первых западников на русском троне. Приняв в наследство от Ивана Грозного дружеские отношения с представителями туманного Альбиона, он их развивал и углублял, отклоняя при этом стремление английских купцов к монополии и сдерживая их продвижение в Поволжье и на Каспий. Однако не только купцы приходили в Московию. Среди иностранцев, кстати не только англичан, были и архитекторы, и лекари, и инженеры, и воины. Поступая на московскую службу, немцы, шведы, ливонцы и те же англичане получали льготы от податей и повинностей, которые превосходили льготы, предоставляемые местным дворянам и детям боярским. Многие иностранцы удостаивались даже права беспошлинной торговли, а те из них, кто нанимался на военную службу, получали поместье и щедрое жалованье. Современники отмечали, что в телохранителях у Бориса Годунова служили только иностранцы, преимущественно немцы из Ливонии. Их услуги оценивались так высоко, что даже их слуги при поступлении на службу получали «по 15 рублей в подарок, столько же в жалованье, разные ткани, небольшую связку соболей и по 300 четвертей земли с 20 крестьянами». Ну чем не дворяне-помещики!

В Москве разрасталась Немецкая слобода, где царь Борис по просьбе своих врачей-иностранцев позволил им построить даже протестантскую церковь, первую инославную церковь в русской столице. Будучи сам неграмотным, Годунов тем не менее планировал открыть в Москве учебное заведение с иностранными профессорами, но, встретив сопротивление со стороны духовенства, ограничился тем, что послал за границу два десятка молодых людей, из которых в Россию, кстати, так никто и не вернулся.

Ко времени царствования Федора Иоанновича Русская православная церковь, отказавшаяся подчиняться Флорентийскому объединительному собору, вот уже более ста пятидесяти лет самостоятельно решала все свои внутрицерковные вопросы, в том числе и избрание митрополита. После захвата Константинополя турками (1453 г.) ее автокефальность получила новое и во многом бесспорное обоснование. При Иване III Москва провозгласила себя уже Третьим Римом, дав понять православному миру, что именно она, свободная и независимая от иностранного владычества, является восприемницей истинной веры. Тем не менее это возвышенное самоощущение не испортило связи Русской церкви с другими православными церквами. Их взаимоотношения просто получили другое содержание. Теперь уже не они помогали Москве, а Москва оказывала помощь и поддержку патриархам древних церквей, находившимся в условиях недружественного мусульманского окружения и терпящим нужду. В этих условиях на Руси зрело убеждение, что с учетом нового статуса великого князя московского, увенчанного царской короной, было бы логично, если бы и митрополит Московский получил сан патриарха. Решение же этого вопроса целиком зависело от волеизъявления Вселенского Патриарха Константинопольского и согласия трех других православных патриархов — Александрийского, Иерусалимского и Антиохийского. Первый шаг по учреждению Московской патриархии был сделан в 1586 году во время первого визита одного из восточных патриархов. За защитой от турецкого угнетения и материальным вспомоществованием в Москву прибыл патриарх Антиохийский Иоаким. Соответствующая помощь была оказана, но во время встречи с Годуновым патриарху было высказано пожелание царя Федора учредить патриаршество и в Москве. Нужно полагать, что «зерна попали на подготовленную почву». Через два года Москву без предупреждения посетил уже Вселенский Патриарх Иеремия II. Все ожидали, что он начнет говорить об учреждении русского патриархата, но этого не произошло. Тогда ему предложили самому остаться в Москве в качестве патриарха. Он согласился, тем самым подтвердив, что СевероВосточная Русь достойна патриаршего окормления. На самом деле это была западня: Москве Иеремия был не нужен. Здесь был свой кандидат на это место. Но куда девать уже согласившегося патриарха? Как понудить его отказаться от сана? Вопрос решился на удивление просто: Иеремии предложили в качестве патриаршей резиденции заштатный к тому времени город Владимир. Он посчитал это унижением и запросился домой. Только вот давать обратный ход процессу учреждения новой патриархии Иеремия уже не мог, ибо это означало бы охлаждение межцерковных отношений и лишало бы восточных патриархов, находившихся в зависимости от мусульманских правителей стран своего пребывания, весьма существенной материальной помощи царя московского. Поэтому 26 января 1589 года в Покровском соборе Кремля состоялось торжественное возведение в патриаршее достоинство митрополита Иова, ставленника Бориса Годунова. Иеремия же, получив богатые дары, в мае того же года отбыл из Москвы. Весной следующего года созванный им Церковный совет согласился признать патриаршеский статус Русской православной церкви. Это событие повысило не только и не столько статус Церкви, сколько авторитет московских правителей как на международной арене, так и внутри страны.

А теперь о внутреннем положении дел. После беспокойных, если не сказать сумасшедших, лет правления Ивана Грозного наступило относительное спокойствие. Правительство занялось ревизией пашенных земель, гармонизацией налогов, заселением новых земель и новых городов, переписью населения. Выяснилось, что народу в областях Московского царства катастрофически мало. Один английский путешественник того времени вспоминал впоследствии, что на пути из Вологды в Ярославль он обнаружил около пятидесяти полностью обезлюдевших деревень. Естественен вопрос: куда подевались жители, ведь ни татары, ни литовцы до этих мест не доходили? Ответ лежал на поверхности. Поначалу убыль населения происходила от болезней и опричнины, что была не лучше чумы, потом крестьяне, оказавшиеся арендаторами у мелкопоместных дворян из числа военных служилых людей, либо уходили в Юрьев день к другому землевладельцу, либо ударялись в бега от чрезмерной эксплуатации. Некоторые, соблазненные налоговыми льготами и подъемными пособиями, переселялись в степные черноземные районы Поволжья, в Сибирь. В результате многие дворяне лишились средств к существованию, ибо имеющаяся у них земля не приносила дохода — ведь ее некому было обрабатывать. Кто-то из дворян добивался новых поместий, но и населенной земли у царя было в обрез.

Куда же уходили крестьяне в Юрьев день? Оказывается, в крупные боярские вотчины и на церковные земли, где положение земледельцев было сытнее. Однако если царь никак не мог повлиять на разного рода льготы, которые богатые бояре устанавливали для своих крестьян за счет незначительного уменьшения собственных доходов, то льготы на церковных землях зависели от тарханных грамот, выдаваемых царским двором. Следовательно, отмена тарханов могла хоть как-то снизить привлекательность монастырских земель и уменьшить отток крестьян из поместий служилых дворян, что и последовало в июле 1584 года, когда духовный собор временно отказался от ранее предоставленных льгот. Но осенью того же года тарханы начали восстанавливаться.

Нельзя сказать, что в споре мелкопоместного служилого дворянства и церкви царь и его шурин заняли позицию духовенства. Нет, для достижения стабильности в сельском хозяйстве они нашли способ понадежнее, введя «заповедные лета», в течение которых запрещался крестьянский выход. Однако эта временная мера вскоре превратилась в постоянную. В царском указе 1597 года мы читаем: «Которые крестьяне из поместий и отчин выбежали до нынешнего года за пять лет, на тех суд давать и сыскивать накрепко, и по суду этих беглых крестьян с женами, детьми и со всем имением отвозить назад, где они жили…» Из этого следует, что фактическое прикрепление крестьян к земле произошло на рубеже 1592–1593 годов. Подтверждение данному предположению можно найти и в указе царя Василия Шуйского, где он называет правителя Годунова инициатором крепостного права.

В том же, 1597 году последовал и другой указ, закрепляющий холопское состояние слуг, работавших по найму на своих господ. Кроме людей, добровольно взявших на себя «служилую кабалу», то есть подписавших кабальную грамоту, в специально созданном Холопьем приказе стали учитывать и ранее вольных людей, которые «послужили с полгода и больше… потому что господин такого добровольного холопа кормил, одевал и обувал». А коли сбежит такой холоп, то «денег по этим служилым кабалам у них не брать и челобитья их не слушать, а выдавать их господам в службу до смерти».

Привлечение иностранцев на русскую службу и освоение новых земель породило еще одну проблему. Русские, живущие среди татар, черемисов, чувашей, немцев, достаточно легко вступали в смешанные браки, перенимали обычаи окружающего их народа, отпадали от православной веры, принимая ислам, католицизм или протестантизм. С другой стороны, новообращенные христиане из-за смешанного с мусульманами проживания и нерадивости церковнослужителей «к церквам Божьим не приходят, крестов на себе не носят, в домах образов и крестов не держат, попов не призывают и отцов духовных не имеют». Узнав об этом из письма казанского владыки Гермогена, Федор Иоаннович повелел: выкупить у иноверцев русских должников или передать их новокрещеным взамен пленных латышей и литовцев, иноверцам же он впредь запретил принимать русских в услужение и давать им денег взаймы. Куда более строго он велел поступать с нестойкими в вере новообращенными христианами, которых предписывалось свезти в специальные слободы, устроив там церкви с полным причтом. Не желавших переселяться следовало отдавать на поруки, на отступников от веры — налагать эпитимью, а наиболее злостных — сажать в тюрьму. Смотрящим за этими слободами детям боярским надлежало следить, чтобы новообращенные «женились у русских людей и дочерей своих выдавали за русских же», но это уже были благие пожелания. А в завершение царь приказал своим воеводам «мечети посметать и вконец их извести».

Итак, мы совершенно спокойно можем констатировать, что по смерти Ивана Грозного Московское царство молитвами благочестивого царя Федора Иоанновича и административными талантами его шурина Бориса Годунова росло, укреплялось, процветало и благоденствовало. Это сочетание — любимый народом царь и мудрый правитель — как никогда благотворно воздействовало не только на государственное преуспеяние, но и на народную жизнь. Как правитель, как брат царицы, Борис Годунов, ощущая полную поддержку со стороны царя, мог, особо не беспокоясь о своем статусе, заниматься благоустройством государства, строительством новых городов, развитием торговли, расширением международных связей, гармонизацией межклассовых отношений внутри страны. Со своей стороны, богобоязненный Федор Иоаннович, будучи уверенным в своем шурине, мог не беспокоиться о судьбе государства и своей собственной судьбе.

История не признает сослагательного наклонения, но если бы судьбе было угодно продлить во времени этот тандем, то он принес бы Московскому царству немало пользы. Но… 7 января 1598 года на сорок первом году жизни Федор после непродолжительной болезни переходит в мир иной. Существует много версий по поводу его устного завещания престола, но, так или иначе, бояре, боясь междуцарствия, присягнули принявшей монашеский постриг царице Ирине Федоровне, от имени которой вплоть до избрания Бориса Годунова государством управлял патриарх Иов.

Встал вопрос, кому быть царем. Кандидатура Бориса Годунова была обозначена на следующий день после добровольного затворничества в Новодевичьем монастыре царицы Ирины. Бояре, духовенство, чиновники и народ московский, собравшиеся по этому поводу в Кремле, потребовали от патриарха, чтобы он умолял Бориса принять державу. Тот наотрез отказался, ссылаясь на свою худородность. Тогда решили для выбора нового царя созвать Всенародный собор. Он собрался по окончании «сороковин», 17 февраля. В нем участвовали 99 священнослужителей, 272 представителя от дворян, чиновников и бояр, 33 выборных от городов, 7 голов стрелецких, 27 купцов и 16 сотников от народных ополчений. Историки единодушны во мнении: все эти люди являлись приверженцами Бориса Годунова по той простой причине, что были обязаны ему за те благодеяния, которые он им оказал за более чем десятилетний период своего правления. А это разве плохо? Разве дела менее убедительны, чем пустые обещания? Говорят еще, что выборщики голосовали за Бориса, опасаясь в случае избрания другого кандидата лишиться своих постов и привилегий. Но мы же знаем, что административный аппарат, отлаженный Годуновым, был на тот период времени чуть ли не идеальным. А от добра добра не ищут, поэтому в интересах дела его и менять было не нужно. Так что решение собора об избрании Бориса Годунова царем и великим князем даже по меркам XXI века может быть признано не просто легитимным, а и целесообразным. Правда, официальная историография изображает состоявшееся избрание как какой-то фарс с широким применением «административного ресурса», начиная с определения персонального состава собора и заканчивая отрежиссированным крестным ходом и так называемым всенародным плачем.

Все было гораздо сложнее. В Москве насчитывалось немалое количество людей, желавших видеть на троне не Годунова, а кого-нибудь из Шуйских или Романовых, а то и такой «отработанный материал», как Симеон Бекбулатович. Поэтому не так уж и безальтернативен был Борис Федорович. С другой стороны, до нас дошли сведения, что бояре, предлагая Годунову царскую корону, хотели не только обезопасить себя, не только сохранить свои права и привилегии, но и ограничить самодержавную власть вновь избираемого «хозяина земли Русской». Значит, не просто так Годунов отказывался от боярского предложения принять державу — он хотел, чтобы это решение принял Всенародный собор, и без всяких условий. И добился своего, став царем.

Однако все, что ему было суждено сделать доброго для Русской земли, он уже сделал, находясь одесную царя Федора Иоанновича. Все последующие годы царствования самого Бориса были потрачены на то, чтобы закрепиться на престоле и утвердить новую династию. К сожалению, не все его действия были достойны, корректны и честны. Он то заискивал, то вероломствовал, обманывая одних, подкупая других, уничтожая третьих. А начал Годунов, даже еще не приняв знаков царской власти, с демонстрации силы и развращающего подкупа. По непроверенной, а может быть, и по специально запущенной информации о движении крымских татар на Москву, Борис собрал почти 500-тысячное войско на берегах Оки. Причем, в пику высокородным князьям и боярам, он поставил во главе полков пять служилых царевичей, в том числе астраханского царевича Арслана Кайбулича, ногайского (казахского) — Ураз-Магомета, сибирского — Махметкула.

В ожидании мнимого противника проводились смотры боевой готовности войск с последующими пирами и раздачей дворянам повышенного жалованья — все это расположило к Годунову служилых людей, желающих и впредь получать царские милости. А к Москве тем временем приближалась не рать, а всего лишь посольство крымского хана. Устрашенные огромным войском и одаренные щедрыми подарками послы возвратились за Перекоп, а царь победителем вступил в Москву.

Не меньшими милостями были ознаменованы и коронационные торжества. По этому случаю все стрельцы, дьяки и прочие служилые люди удостоились тройного оклада жалованья, крестьяне освободились от выплаты податей на один год, а инородцы — от ясака на тот же срок. Все торговые люди получили право беспошлинной торговли на два года. Из ссылок возвратили опальных бояр и дворян. Была отменена смертная казнь. В Новгороде и в ряде других мест закрыли несколько казенных кабаков, от которых население терпело убытки и оскудение. От царских щедрот немного досталось вдовам и сиротам. Особая милость была проявлена в отношении иностранцев, о чем уже говорилось.

Но, став царем, достигнув желанной высоты, Годунов как будто истощил запас творческих сил, которыми он отличался в период своего временщичества. Пребывая в эйфории от собственного величия, он был уже не в состоянии решиться на какую-то реформу, какой-то крупный шаг, кроме разве что строительства новых городов в Сибири и на юге Московского царства.

Отныне вся энергия Годунова направляется на то, чтобы основать новую династию и защитить ее от потенциальных противников. Патологическая подозрительность Бориса стала проявляться с первых же шагов его царствования. Например, текст подкрестной записи (присяги), которую должны были подписать все подданные, был составлен в таких выражениях, что каждый подписывающий уже чувствовал себя подозреваемым в намерении если не совершить цареубийство, то как минимум уничтожить имущество царствующего семейства. Каждый обещал под страхом наказания не искать себе другого царя и доносить обо всех злоумышлениях, которые станут ему известны. Даже простое сношение с Симеоном Бекбулатовичем, переписка с ним, не говоря уже о дружбе, приравнивались к государственной измене.

Вскоре последовало и другое, не менее странное распоряжение об особой молитве, читаемой подданными в частной домашней жизни при питии заздравной чаши, о благоденствии царского семейства и милосердии венценосца по отношению к рабам своим.

Много сил и средств Московского царства уходило на то, чтобы новую российскую династию признали и приняли в свой круг другие монархи Европы. Годунов заискивал перед иностранцами в надежде, что те будут формировать за границей его положительный имидж. Именно поэтому иностранцам, приезжавшим тогда в Москву, предоставлялись такие льготы, о которых у себя в отечестве они даже и мечтать-то не могли. По прибытии на царскую службу иностранцы-дворяне становились князьями, «граждане — боярами», а их слуги получали поместья с крепостными крестьянами и дворянские звания. Свою безопасность царь доверял только иностранцам, сформировав из них специальный полк. О его здоровье и здоровье членов венценосной семьи заботились английские врачи, жившие при дворе на положении первых бояр. Английских купцов полностью освободили от таможенных платежей, ганзейских — наполовину. Ливонские купцы пользовались беспроцентными и фактически безвозвратными кредитами, при условии не покидать Россию и не распространять дурные слухи о Борисе. Иностранцы были изъяты из-под юрисдикции общих судов, будучи подсудными исключительно царскому суду.

Царем овладело жгучее желание организовать династический брак своих детей. Но как будто злой рок преследовал его семью. Первый жених царевны Ксении — сын свергнутого шведского короля Эрика XIV, принц Густав, специально выписанный Годуновым из Италии, где он находился в изгнании, не подошел на эту роль, так как не захотел расставаться со своей любовницей и принимать православие. Второй жених — брат датского короля Христиана, принц Иоанн, был всем хорош, даже, говорят, чересчур хорош, но спустя месяц по прибытии в Москву умер. Ничем завершились брачные переговоры с австрийским и английским дворами, с владельцами Кахетии и шлезвигским герцогом.

Не лучше обстояло дело и внутри страны. Все старания Бориса снискать себе и своей семье народную любовь были напрасны. Его взаимоотношения с высшим сословием государства усугубились тем, что, стремясь узнать тайные мысли своих врагов, которые ему мерещились на каждом шагу, он развил до крайних пределов доносы и шпионство, поставив во главе тайной полиции и Сыскного приказа своего родственника Семена Никитича Годунова. Сначала поощрялись доносы слуг и холопов на своих господ, а потом эта практика приняла тотальные масштабы. «И от таких доносов, — говорят современники, — была в царстве большая смута: доносили друг на друга попы, чернецы, пономари, просвирни, жены доносили на мужей, дети на отцов. От такого ужаса мужья от жен таились. И в этих окаянных доносах много крови пролилось невинной, многие от пыток померли, других казнили, иных по тюрьмам разослали и совсем дома разорили». Одним из первых пострадал старый друг Бориса — умный и честолюбивый Богдан Бельский, бывший воспитатель покойного царевича Дмитрия. Будучи человеком богатым и щедрым, Бельский, выполняя поручение царя по строительству и укреплению города Царева-Борисова, сумел расположить к себе множество работных и ратных людей, некоторые называли его (вряд ли серьезно) «царем Борисовским». Но даже и такое возвеличивание кого бы то ни было Годунов простить не мог. Бельский был схвачен, разорен и отправлен в тюрьму.

А потом очередь дошла и до семьи Романовых, тех самых Никитичей, что были поручены попечению Бориса Годунова их умирающим отцом, Никитой Романовичем. Известно и имя доносчика-провокатора — Бартенев, именно он по наущению руководителя Сыскного приказа подложил в дом Александра «отравное зелье». Его обнаружение дало повод к аресту всех пяти братьев Никитичей, а также их родных и близких им князей Черкасских, Шестуновых, Репниных, Сицких, Карповых. Все они были подвергнуты пыткам, но получить какие-то доказательства их вины в заговоре против царя последователи Малюты Скуратова так и не смогли. Тем не менее в июне 1601 года им всем вынесли приговор, по которому старший из Никитичей, Федор, был насильственно пострижен в монахи под именем Филарет и сослан в Антониев монастырь на Северной Двине. Его жену Ксению Ивановну, а теперь уже монахиню Марфу, отправили в один из Заонежских погостов, а их шестилетнего сына Михаила, будущего основателя царской династии Романовых, вместе с родственниками сослали на Белоозеро. Оказались в ссылке и другие братья. Но только двум из пяти братьев, иноку Филарету и Ивану Никитичу, удалось перенести опалу и выжить. Александр, Михаил и Василий Никитичи умерли почти в одно и то же время, в феврале — марте 1602 года. Народная молва обвинила в их смерти Бориса Годунова.

Эти репрессии совпали по времени со страшным бедствием, постигшим Московское царство. В связи с катастрофическим неурожаем в стране наступил неслыханный голод, продолжавшийся три года и ставший катализатором всех последующих бед. Люди ели траву, собак, кошек, крыс. Родители поедали детей, дети — родителей. Царство превратилось в настоящий разбойничий вертеп. По стране гуляла холера, унося десятки тысяч жизней. А богатые землевладельцы лишь наживались на народном несчастье, нанимая работников в страду за кусок хлеба и прогоняя их из имений после завершения сельскохозяйственных работ. Сэкономленный хлеб шел на продажу, цена на него выросла до баснословных размеров. Никто не стеснялся заниматься хлебной спекуляцией, даже патриарх Иов, имевший большой запас хлеба, не торопился, со слов иностранных наблюдателей, его продавать, ожидая дальнейшего повышения цен. Лишь немногие богатые люди проявляли истинное милосердие по отношению к тем, кто волею судеб был вверен их попечению. История сохранила имя одной из немногих таких благодетельниц: Ульяна Устиновна Осорьина из-под Мурома, причтенная нашей церковью к лику святых под именем Юлиании Лазаревской. Она дошла до крайней степени нищеты, распродала все, что только можно было распродать, но продолжала заботиться о своих крепостных крестьянах. А когда и хлеба не на что было купить, сама пекла хлеб из лебеды и коры деревьев, который казался несчастным вкуснее любого настоящего хлеба.

Большую заботу о голодающих проявил и Борис Годунов. Но и здесь не обошлось без промашки. Начал он с щедрой раздачи денег бедствующему населению, в результате цены на хлеб тут же поднялись, а Москва наполнилась голодными со всех областей государства. Шли даже те, кто мог найти пропитание в своем краю, но дармовщина привлекала всегда, везде и всех. А тут к тому же обозначились и признаки морового поветрия, что заставило Годунова отказаться от такой благотворительности. Через некоторое время он нашел другой способ поддержать своих подданных — дал им работу. Он сломал в Кремле старые деревянные палаты Ивана Грозного и на их месте возвел палаты каменные. Но сколько человек можно накормить таким образом? В конце концов царь начал скупать хлеб в отдаленных районах, где сохранились его большие запасы, и продавать в Москве в два раза дешевле, причем вдовам, сиротам и… немцам большое количества зерна было отпущено бесплатно. Голод отступил, а богатый урожай 1604 года и вовсе снял этот вопрос с повестки дня.

Но кончились одни бедствия, пришли другие: в голодные годы из бежавших и брошенных на произвол судьбы холопов образовались огромные разбойничьи шайки. Объединившись, разбойники избрали себе атамана Хлопку Косолапа и двинулись к Москве. Справиться с ними смогло только большое войско под началом воеводы Ивана Басманова ценою жизни большого количества ратных людей и самого воеводы.

И тут случилось то, чего больше всего боялся Борис Годунов. Появился претендент на царскую корону. В Польше некий молодой мужчина объявил себя царевичем Дмитрием, чудесным образом избежавшим смерти. Кем был в действительности самозванец, сейчас вряд ли можно говорить со стопроцентной уверенностью. Одни считали его действительно спасшимся сыном Ивана Грозного, другие подозревали в нем побочного отпрыска Стефана Батория, третьи — уроженца Западной Руси. Хотя наиболее вероятным предположением было то, что он принадлежал к семье небогатого служилого рода Отрепьевых-Нелидовых. У галицкого боярского сына Богдана и его жены Варвары подрастал отрок Юрий. Существует версия, что он был побочным ребенком какого-то очень знатного и влиятельного человека. Но имя настоящего отца не было известно Юрию по той простой причине, что хранителя этого секрета, Богдана Отрепьева, внезапно убил в Москве какой-то литовец. Юрий же, зная о своем положении в семье Отрепьевых, мог только строить предположения об истинных своих родителях. Мальчик с детства был обучен грамоте и обнаруживал хорошие умственные способности. Некоторое время он служил в доме бояр Романовых и у князя Бориса Черкасского. Потом, под влиянием какой-то личной угрозы, Юрий исчезает из Москвы и начинает скитаться по монастырям. В 1595 году в Успенском монастыре города Хлынова (Вятка, Киров) он принимает постриг с именем Григорий. Его странствия продолжались еще несколько лет, пока он не осел в келье своего деда Замятни Отрепьева, постриженного к тому времени в Чудовом монастыре Московского Кремля. Там его и заметил патриарх Иов, оценивший грамотность и умение брата Григория составлять каноны чудотворцам. Патриарх стал брать его с собой в Боярскую думу и к царскому двору, где молодой монах мог ознакомиться с придворными порядками. Находясь при патриаршем дворе, Григорий пристрастился к астрологии, принимал у себя звездочетов и гадателей, которые и предсказали ему тридцатичетырехлетнее царствование на московском престоле. Слова их упали на подготовленную почву. Слыша о своем внешнем сходстве с царевичем Дмитрием и внимая предсказаниям гадателей, Григорий не смог сдержать распиравшего его честолюбия, что вскоре стало известно даже Борису Годунову, который распорядился отправить «чернокнижника» на Соловки. Однако механизм карательного аппарата где-то дал сбой, что позволило Григорию Отрепьеву сбежать в Новгород-Северский, а потом в Киев и Острог.

Все лето 1602 года он проводит во владениях Константина Острожского и, видимо, не добившись нужного для себя результата, осенью перебирается к некоему пану Гойскому, где, работая на господской кухне для собственного пропитания, параллельно изучает латинский и польский языки, знакомится с учениями анабаптистов. Весной 1603 года Отрепьев исчезает. Исследователи предполагают, что Григорий ездил договариваться о совместных действиях с запорожскими казаками, знаменитыми не только борьбой с крымскими татарами, но и тем, что в конце XIV века они три раза подряд оказывали весьма эффективную помощь трем самозванцам, претендовавшим на молдавский престол, а именно Ивану Подкове, некоему казаку по имени Петр и греку Якову Василику. Вероятно, именно в этой поездке он выучился верховой езде и превосходному владению оружием. Первыми, кому он объявил себя царевичем Дмитрием, были близкие с запорожскими казаками паны Свирские и воевода города Остра Михаил Ратомский. Последний доложил о столь важном событии «по команде» православному князю Адаму Вишневецкому — тот владел огромными землями, простирающимися до русской границы, и терпел всякие неудобства от неурегулированности пограничного вопроса. Здесь-то и началось восхождение новой звезды на политическом небосклоне Европы. Отрепьева принимают в домах местной шляхты, какой-то московит опознает в нем царевича Дмитрия, что повышает его ставки, и о нем докладывают королю Сигизмунду III. Но тот не торопится его признавать. Между тем среди запорожского и донского казачества вовсю идет вербовка желающих принять участие в новой военно-политической авантюре. Через некоторое время в доме двоюродного брата Адама самозванец знакомится с сестрой хозяина дома Мариной Мнишек, отец которой, Юрий Мнишек — сандомирский воевода, надеется с помощью этого знакомства избавиться от навалившихся на него материальных проблем. Происходит тайное обручение молодых, а потом следует чуть ли не «триумфальное шествие», завершившееся приемом у короля, признавшего Отрепьева за истинного царевича, выделившего ему денежное содержание и разрешившего «искать помощи у его польско-литовских подданных для добывания себе престола». Поддержать самозванца в открытую Сигизмунд не мог, так как это было бы нарушением договора о перемирии.

Самозванец, притворно посопротивлявшись, тайно принимает католичество, обещая Папе Римскому когда-нибудь ввести унию и в Московском государстве. А дальше происходит позорнейший торг. За помощь в овладении московским престолом и за «руку» Марины Мнишек Григорий обещает выплатить миллион злотых будущему тестю и уступить ему в потомственное владение Смоленское и Северское княжества, а своей жене он обязуется отдать в полное владение Великий Новгород и Псков.

В середине августа 1604 года Лжедмитрий выступил из Самбора в сторону польско-русской границы во главе 3-тысячного отряда. Одну половину его составляли польские искатели приключений, избравшие своим гетманом Юрия Мнишека, а вторую — запорожские казаки. Отказавшись от традиционного маршрута польских набегов: Орша — Смоленск — Вязьма, они избрали более южное направление — через Северскую Украину, жители которой благожелательно относились к противникам Бориса Годунова. Этот путь был хорош еще и тем, что проходил в непосредственной близости от мест расположения запорожских и донских казаков — на них возмутители спокойствия рассчитывали как на своих союзников. В октябре в районе Вышгорода самозванец перешел Днепр и, еще даже не вступив в пределы Московского государства, получил радостную весть — воинские гарнизоны Моравска, а за ним и Чернигова, арестовав своих воевод, перешли на его сторону. Но у Новгорода-Северского их ждала неудача. Посланный царем Борисом воевода Петр Федорович Басманов сумел организовать оборону города с помощью приведенного им стрелецкого отряда. Вскоре, однако, осажденный город оказался небольшим островком в море мятежной стихии. Бояре, недовольные Годуновым и желающие перемен в Московском царстве, один за другим стали сдаваться названому царевичу. Пример этому предательству подал князь Василий Рубец-Масальский, сдавший самый укрепленный город Северской Украины — Путивль. За ним последовали Рыльск, Севск, Курск, Кромы. Казакам, шедшим на помощь самозванцу, без труда поддались Белгород, Одоев, Ливны и другие города.

В то время как Басманов терпел большую нужду в Новгороде-Северском, царский свояк Дмитрий Шуйский стоял без дела со своим войском у Брянска, требуя дополнительного пополнения живой силой. В декабре, когда численность рати достигла почти 50 тысяч человек, ее возглавил малоспособный в военном отношении князь Федор Мстиславский, он и повел воинов на выручку Басманову. Однако 10–15-тысячное войско самозванца обратило в бегство эту массу людей, не желающих воевать. Для подкрепления деморализованного войска Годунов направил туда дополнительные силы и князя Василия Шуйского, под началом которого у деревни Добрыничи неподалеку от Севска 21 января 1605 года состоялось новое столкновение с войсками самозванца — он лично руководил боем. Напор польской конницы натолкнулся на стойкость московских стрельцов, в результате сражение закончилось полной победой царских войск. Лжедмитрий потерял 15 знамен, 13 орудий и 6 тысяч человек только убитыми, не считая пленных и раненых. Спасаясь от преследования, соискатель московского престола укрылся в Севске, а затем перебрался в Путивль, намереваясь бежать еще дальше, но уже погрязшие в измене русские подданные под угрозой выдачи Годунову принудили самозванца продолжить борьбу.

Шуйскому и Мстиславскому как раз сейчас и закрепить бы успех, осадить Путивль, а они занялись ничего не значащим Рыльском, несчастной Комарницкой волостью и под конец увязли в бездарной осаде Кром. Да и царь Борис оказался не на высоте. Вместо того чтобы понудить воевод к наступательным действиям, он засылает к Лжедмитрию своих людей с отравой. Но их ловят, изобличают и казнят. Тем временем к самозванцу подошел 4-тысячный отряд донских казаков, и он, воспрянув духом, начал рассылать по всем городам и волостям Московского царства письма с призывом служить ему как законному государю. Со всех земель в Путивль потянулись люди, и скоро город по своему многолюдству стал похож на настоящую столицу.

Приближалась весна 1605 года, а вместе с ней и крупномасштабная война, благо что и воевода решительный имелся — Петр Басманов, которому царь пообещал свою дочь и полцарства в придачу (Казань и Астрахань), если ему удастся решить проблему с самозванцем. Может быть, у них что-то и получилось бы, но 13 апреля пятидесятитрехлетний Борис Годунов внезапно скончался. Молва гласила, что он отравился им же приготовленным ядом. Зачем? Ведь его наследнику, о котором он так пекся, едва исполнилось шестнадцать лет. Не мог он этого сделать. Было бы правильнее предположить, что его отравили по команде бояр или Лжедмитрия, но «отработка» и освещение этой версии вряд ли устроила бы Романовых, в конце концов оказавшихся победителями. А победители, как известно, пишут историю под себя, так что даже предположение такое исключили.

Несмотря на то что Москва спокойно присягнула Федору Борисовичу Годунову, царице Марии Григорьевне и царевне Ксении, все понимали: это царствование будет коротким, ибо Борис не оставил своим наследникам ни верных слуг, ни надежных друзей. Не стал им опорой и Петр Басманов, отправленный в войска на замену Шуйскому и Мстиславскому, к тому же отправили его по соображениям местничества не первым, а вторым воеводой, так что ни о каком «полцарстве» и речи не могло идти. Очередной обман и, как следствие, кровная обида. А в войсках разброд и шатание. Там уже давно созрело желание перемен в царстве, правление Годуновых не устраивало слишком многих. К приезду Басманова группа сторонников самозванца была весьма представительной: братья Василий и Иван Голицыны, Федор Шереметев, Михаил Салтыков, братья Ляпуновы. Приглядевшись к настроению ратников и убедившись в бесперспективности дальнейшей борьбы, Басманов занял их сторону. Однако первым на сторону Лжедмитрия перешел иностранный царский отряд под командованием лифляндского дворянина фон Розена. Басманов же открыто обратился к войскам с призывом «переходить на службу своему прирожденному государю Дмитрию Ивановичу». Войско разделилось, большая часть его пошла за своими воеводами, а меньшая с воеводами Катыревым-Ростовским и Телятевским бежала в Москву.

Не доверяя переметнувшимся войскам, самозванец распустил большую их часть по домам, а сам победным маршем двинулся на Москву. Кромы, Орел, Тула встречали его хлебом-солью. Тридцатого мая Лжедмитрий расположился лагерем в окрестностях Тулы, а 1 июня в Москву прибыли его гонцы Наум Плещеев и Гавриил Пушкин. Сопровождаемые огромной толпой купцов и ремесленников из пригородных поселений, гонцы проследовали на Красную площадь, где зачитали письмо Лжедмитрия, адресованное боярам и людям московским, в котором самозванец извещал их о своем чудесном спасении и о том, что прощает им их неведение. Толпа неистовствовала, масла в огонь подлил Василий Шуйский, будто бы заявивший: «Борис послал убить Дмитрия царевича, но царевича спасли. Вместо него погребен попов сын». Обезумевшая чернь, не встречая сопротивления со стороны стрельцов, ворвалась в Кремль, схватила царскую семью и на водовозных клячах доставила ее в старый боярский дом Годуновых. Под арестом оказались и все их родственники. Только после этого толпа приступила к грабежу и погромам домов бывших царских любимчиков. За всеми этими действиями, как говорят некоторые источники, стоял Богдан Бельский, накануне вернувшийся из ссылки.

Третьего июня московская депутация с изъявлением покорности прибыла в стан самозванца. Он принял ее неласково, а избитого до полусмерти князя Телятевского посадил в тюрьму. Однако названный Дмитрием не торопился в Москву. Он хотел, чтобы всю черную работу «по зачистке престола» сделали до него и вроде бы без его участия. Десятого июня в столицу приехали князья Василий Голицын и Рубец-Масальский и приступили к своей неблагодарной миссии. Патриарх Иов, у которого в услужении когда-то находился Григорий Отрепьев, с позором был выведен из храма прямо во время богослужения и на простой телеге отправлен в Старицкий Богородицкий монастырь. Всех родственников Годунова отправили в ссылку, а Семена Годунова, руководившего при Борисе политическим сыском, задушили в Переяславле. Ужасная судьба ждала царя Федора и его мать, царицу Марию Григорьевну: в присутствии Голицына и Масальского они были задушены, как говорят летописцы, «двумя отъявленными негодяями» — Михаилом Молчановым и Шеферединовым. Народу же объявили, что они от испугу приняли яд. Царевну Ксению оставили в живых для потехи самозванцу, прослышавшему о ее красоте. Останки Бориса Годунова были вынесены из Архангельского собора и похоронены рядом с телами жены и сына в убогом Варсонофьевском монастыре на Сретенке.

Так завершилась, практически не начавшись, царская династия Годуновых.